Его королевская радость

Глава 12

Илиана

Бессонная ночь, тревога за Герхарта, всё это вымотало её. Илиана держалась из последних сил. И только после позднего завтрака (или обеда), выйдя из комнаты пришедшего в себя энтарха, она опрометью кинулась в свои покои, не слушая вопросов служанок бросилась на кровать и разрыдалась.

И сама толком не могла сказать, откуда взялся тот камень в груди, что давит сейчас и не даёт дышать. Ей казалось, она всё поняла для себя и важнее жизни Герхарта для неё ничего нет. Оказывается, не так, важнее его жизни — он сам, целиком и полностью, и чтобы её. Но разве она не знала, что энтарх — такой человек? Да, она полюбила его, да, толком не поняла, как это произошло, да, она будет его женой и женой любящей, вот только умеет ли любить сам энтарх?

Она не знала ответа на этот вопрос. Иногда она вспоминала его голос, его жесты, его слова, его улыбку и он казался ей обычным человеком. Особенно теперь, когда под действием яда она видела его слабость. Она не начала любить его меньше, о, нет! Наоборот — только сильнее. Но вот сейчас она сомневалась, что он сможет когда-нибудь полюбить её в ответ. У энтарха не может быть слабостей. Он выше любви и лишь может позволять себя любить. И ей было плохо от этого.

Илиана наплакалась вдоволь, а потом встала с кровати и подошла к небольшому зеркальцу, стоявшему на столике у кровати. Какая же она глупая! Она робко улыбнулась своему отражению. Ещё недавно она желала убить своего врага и даже подумать не могла о том, чтобы влюбиться в него. Но, от ненависти до любви, как говорится… Ещё вчера она мечтала о том, чтобы он выжил, а сегодня плачет по пустякам. Да, он такой человек! Да, он вряд ли полюбит её! Но разве она когда-то мечтала о любви? Ещё недавно она хотела быть просто хорошей женой, а теперь ей надо слишком многого. Нет. Достаточно и того, что любит она.

Она вернула зеркало на столик и позвала служанок. Надо привести себя в порядок. А потом? Потом, пожалуй, зайти в библиотеку и погулять по саду. А ещё она хотела спросить, как себя чувствуют другие воины. Всё-таки как будущей жене правителя, ей необходимо проявлять интерес к своим подданным.

И всё-таки как сухо это звучит! Отвратительно просто! Это такие же люди, как она, ничем не хуже, а может даже и лучше её самой. Гордиться тем, что она по праву рождения стоит выше их — просто-напросто глупо. Это не её заслуга!

Пока служанка, причитая о том, как она похудела, приводила в порядок её лицо и волосы, Илиана уже успокоилась. Это просто усталость и ничего больше. Она скоро выйдет замуж за Герхарта и попытается стать ему настоящей опорой и поддержкой. А там, быть может, когда-нибудь…

Она встряхнула головой. Сейчас, сегодня, всё хорошо. Герхарт жив и здоров и скоро поправится совсем, как и его воины. Столица восстанавливается от огня, а Вард… Вард скоро будет пойман. Всё хорошо.

До вечера Илиана гуляла в саду, одна. Духа пройти мимо двери энтарха в библиотеку, она так и не набралась. Возможно, она это сделает завтра. А сегодня она просто прогуливалась, наслаждаясь прекрасным летним днём, вдыхая терпкие цветочные ароматы и запахи молодой листвы. В саду было прекрасно. А ещё она обошла дворец кругом и нашла небольшие каменные ступени, ведущие к разрушенному памятнику. Она не стала звать слугу и спрашивать, что это такое. Просто понадеялась, что не делает ничего плохого. Но с верхней ступеньки открывался изумительный вид на дворец, который теперь перестал казаться ей таким ужасным и мрачным. Да, величественный. Да, высокий и гордый, и даже немного печальный, и так похож на своего правителя. Но всё же какой прекрасный!

Следующие несколько дней она снова ничего не делала — гуляла, читала (всё-таки прошмыгнула мимо покоев энтарха в библиотеку), размышляла, составляла в уме ответ брату, который, она это знала, будет недоволен принятым ею решением. Картес, он такой — с детства был упрямым и своевольным, а ещё очень злился, если кто-то не выполнял его волю. Ничего, он привыкнет. Он ведь любит её, значит примет её выбор. Ну, по крайней мере, она на это надеялась. Ибо она любила брата, а теперь любила и Герхарта. И ей было важно, чтобы эти двое близких для неё людей помирились. Картес обязательно полюбит энтарха или по крайней мере будет уважать, узнав его поближе. Так и будет. Обязательно!

А Герхарт не звал её больше поиграть в ракс и совместные трапезы прекратились. Илиане было тяжело это принять. Но… Наверное, у него сейчас просто много забот, слишком много. Она несколько раз справлялась у слуги о здоровье воинов. Они все хорошо себя чувствовали. Несколько человек уже отбыло в казармы. И про здоровье энтарха она тоже справилась. У него всё было хорошо, и он тоже приступил к делам. Неугомонный!

Илиана не знала — радоваться этому временному затишью, или нет. Ей почему-то всё чаще вспоминались слова Варда. Но ведь если его поймают, ничего этого не сбудется, ведь верно?

Так прошло ещё несколько дней. А утром вдруг, после завтрака, к ней постучал слуга и сказал, что её хочет видеть энтарх. Это было… Радостно. Вот что первым почувствовала Илиана. Она соскучилась по Герхарту, по их партиям в ракс и его рассказам, по его улыбке и пронзительному взгляду. Хотя вроде бы всего лишь несколько дней не виделись. Но она почему-то скучала. Поэтому она с радостью направилась вслед за слугой.

И удивилась, когда поняла, что ведёт он её не в покои, где они играли в ракс и она ожидала выздоровления энтарха, а в тот пыльный кабинет, заваленный свитками и книгами. Он что-то узнал про Варда, он хочет ей рассказать об этом?

Слуга постучал в кабинет и когда дверь открылась, пропуская её, ушёл и оставил их с энтархом наедине. Илиана вошла и тут же услышала:

— Что это? — Он держал в руках какую-то бумагу. — Что это, я тебя спрашиваю? — Энтарх сам не заметил как перешёл на ты.

Илиана подняла голову и посмотрела на правителя внимательно. Он был в бешенстве. Но помимо этого — словно бы прятал какие-то другие чувства.

— Я не знаю, что это, — она пожала плечами. Страха не было. Если он хочет обвинить её в чём-то, о чём она не знает, то без сомнения, он это сделает. Только она так и не поняла, в чём она виновата.

— Читай, — он протянул ей бумагу.

Это оказалось письмо.

— Письмо мне, от Картеса?! — От удивления Илиана заговорила вслух. — Вы читаете мои письма?! — Нет, она конечно, подозревала, что их переписка проверяется, но чтобы вот так, спокойно об этом говорить.

— Да, и как выяснилось не зря, — буркнул энтарх. Но Илиана заметила, как он старательно прятал глаза. Стыдно. Ему ведь стыдно! Опалило её пониманием. Но что же пишет Картес? Что в этом письме может быть такого?

«Дорогая сестра,» — начиналось письмо, — «Я прочитал твоё прошлое письмо и решительно не понимаю, почему ты отказалась от нашего плана. Неужели тебе враг государства, убийца нашего отца дороже меня и памяти отца? Что произошло с тобой за эти дни? Откуда такая разительная перемена? Я не узнаю свою милую послушную сестрёнку. Ты же верила мне, ты же знаешь, как энтарх Эстарии умеет запудривать мозги. Неужели сейчас ты веришь ему больше, чем мне? Не заставляй меня идти на крайние меры. Я надеюсь, ты завершишь то дело, ради которого приехала в чужую страну — убьёшь энтарха до конца месяца. Очень жду отчёта об этом в следующем письме.

Твой любящий брат — Картес»

Первой мыслью, когда она это прочитала было: «Какая же глупость!». У них же был шифр. Зачем брат написал всё так ясно и прямо? Может быть это не он? Но нет — почерк его и печать в конце письма его и построение фраз. Так мог писать только Картес. Но зачем, зачем ему это надо?

Задумавшись, она вспомнила про Герхарта, только услышав:

— Ну что, ты прочитала письмо, принцесса?

— Да, — кивнула она.

— И как это понимать? — Энтарх был холоден и спокоен, как лёд. Безразличен. Вот только его глаза метали молнии. Он едва сдерживался. Что ему сказать? Оправдываться? Но в чём? В этом письме нет ни грамма лжи? Сказать энтарху, что она приехала сюда убить его? Да ведь он, должно быть, и сам всё понял.

Они стояли друг напротив друга. Илиана не отводила взгляд. Да, к чему отрицать то, что было?! Но теперь ведь для неё нет никого дороже него! Только знает ли он об этом?

Наконец энтарху надоело молчать. Ледяная маска лопнула, сменилась яростью. Письмо, смятое и скомканное полетело на пол, а он резко шагнул к Илиане.

— Убить меня, говоришь, хочешь, да? Так, на, держи! — Он сунул ей в руку кинжал. — Бей, давай! Ты же хочешь избавиться от энтарха. Как там — развратный, жестокий, кровавый. Что ещё? Всё я назвал? — В его глазах полыхала ярость, сжигая дотла. И Илиане в первый раз стало страшно рядом с ним. Она сейчас словно бы видела его действительно таким, каким про него говорили. Кровавым и жестоким, на грани безумия, каким бы он мог стать. Словно что-то сдерживало его и тут прорвало плотину. — Давай, убей меня! Ну! Ты же так этого хочешь! Ты же за этим приехала сюда, для этого играла в ракс и ждала свадьбы. Или ты хочешь убить спящего и беззащитного? Так я беззащитен. Бей! Ну же!

Он стоял перед ней. Такой страшный и такой красивый одновременно. В глазах полыхало безумное пламя. Рот кривился то ли в усмешке, то ли от боли. Он мог бы смять её, сжать, обезоружить одной рукой. Но он не сделает этого. А Илиана вдруг задохнулась от боли. Ей показалось, что он стоит словно на краю бездны. И единственная ниточка, что удерживает его здесь — это была та хрупкая нить доверия, что протянулась между ними. Столько лет жить детскими воспоминаниями, что не хотят никак отпустить, восстанавливать города из руин, держать на своих плечах страну, изнемогая от невозможности отдохнуть, от непонимания и усталости и обрести вдруг хрупкое доверие, чтобы тут же снова потерять его. Он на грани отчаяния — она не то что понимала это, а чувствовала. На той грани, за которой безумие и боль, из-за которой нет выхода.

И она разжала пальцы. Кинжал выпал из её руки и упал, зазвенев, на пол.

— Если бы я хотела тебя убить, то сделала бы это давным-давно, — сказала она тихо, но твёрдо.

Герхарт вздрогнул, словно от удара, а потом вдруг резко шагнул к ней. Илиана невольно отступила. Сзади была стена. Она опёрлась на неё и остановилась. А он схватил её за плечи и сжал, словно куклу.

Она побледнела. Но почему-то ей было не страшно. Боль? И боли не было. Если не считать ту боль, что разрывала ей сердце. Потому что она сама, не желая того, сделала больно человеку, которого любила.

Он смотрел на неё, не отводя взгляд. И Илиана не опустила голову. Так они и стояли, глаза в глаза. Он сломает её? Ударит? Посадит в темницу? Да, пусть! Вдруг осознала она. По-хорошему, она ведь заслуживала этого. Чем она отличалась от того же Варда? Только лишь тем, что хотела убить, но не осмелилась? Но ведь хотела! Слова из песни не выкинешь!

А потом вдруг он шумно выдохнул сквозь сжатые зубы и обнял её. Илиана уткнулась головой ему в грудь, прижалась к нему, обхватила руками. Как будто стояла посреди бушующего моря и только он, единственный был её спасением. Она слушала как гулко стучит его сердце, бьётся в такт с её.

— Прости, — вдруг прошептал Герхарт. — Прости. Я просто подумал… Я…

Она посмотрела на него, а потом прижала палец к его губам:

— Не надо. Не говори ничего. Это я должна просить прощения. Я хотела тебя убить. Картес говорил, что это единственный выход, описывал тебя как тирана и злодея. А я… Я боялась и верила ему.

— Я — тиран и злодей, — усмехнулся Герхарт. Шрам на лице снова натянулся, превращая лицо в зловещую маску.

— Нет. Вовсе нет, — Она покачала головой. — Ни капли.

Герхарт

Ему казалось, что он только что заглянул в бездну, за ту грань, за которой пряталось безумие. И теперь Герхарт знал, как выглядит эта бездна. С утра, после этого несчастного письма, он поверил, на краткий миг, пока не увидел Илиану, поверил, что она лгала ему все эти дни. И от этого было так больно, что он вдруг понял — потерять её равнозначно смерти.

Да, она не отрицала, что приехала, чтобы убить его. Брат задурил ей мозги. Но когда она сказала, что не желает ему теперь смерти, он ни на миг не усомнился в этом. Его невеста смотрела прямо и открыто ему в глаза. А, главное, не боялась его даже после всего, что он тут натворил.

А ему… Ему было стыдно теперь. Гнев и боль застлали ему глаза так, что краткий миг отделял его от безумия. Он смог бы отправить её в тюрьму или казнить, если бы выяснилось, что она лгала ему, предала его? Смог бы?

Но Илиана сидела рядом с ним, на подлокотнике кресла. Сидела спокойно и смотрела на него честно и открыто, не убегала. Словно доверчивая птичка, присевшая рядом с диким зверем. И он выдохнул. Постепенно стало легче, словно то, чёрное, страшное и чужое, что давило внутри, мешая дышать, вдруг расслабилось, разжалось.

— Прости, я напугал тебя, — Он никогда и ни у кого не просил прощения. Но потерять её было больно, до самых последних граней отчаянья, за которым царапалось своими коготками безумие.

— Не надо. Не говори об этом. Я же уже простила. Да и не обижалась вовсе. Ты не виноват, — она улыбнулась ему. И Геру вдруг захотелось обнять её снова, прижать к себе, почувствовать, что она с ним, что она действительно доверяет ему и не боится. Ведь не боится же, верно?

— Ты не боишься меня? Я не напугал тебя?

— Напугал немного, — она склонила голову, так что локон выбился из причёски и упал на лицо, делая её улыбку ещё более прекрасной. — Но я не за себя испугалась.

Она замолчала и отвернулась. Он не стал продолжать разговор и смущать её. Да и говорить не любил. Так и сидели рядом и молчали. И в молчании была своя красота, а ещё покой и тишина.

— А что твой брат имел в виду, когда говорил про крайние меры? — Да, наверное, об этом лучше сейчас не спрашивать, но ему надо было знать. Илиана вздрогнула, как от удара, и он невольно положил руку ей на плечо, поддерживая. Ей было больно, больно думать о брате, о его возможном предательстве. Он чувствовал эту боль, как свою, потому что сам только что её пережил.

— Я не знаю, — она подняла голову и посмотрела на него, а потом беспомощно развела руками. — Я не понимаю, что случилось с Картесом.

И в своём непонимании, в своей доверчивости она была так трогательна, что Герхарт сжал губы, коря себя последними словами. Ну как он мог поверить, что она может быть неискренна?! Как он мог поверить, что Илиана способна на предательство?! Она — сама искренность и чистота. Как?!

— Напиши ему, — предложил он, — спроси, что случилось.

Пусть она успокоится. Вот только Герхарт догадывался, что брат её вовсе не так любит свою сестру, как хочет показать. А чего он хочет на самом деле, зачем попытался их стравить между собой — это большой вопрос. И это вызывало у него смутную тревогу. А своей интуиции эгнтарх привык доверять.

— Пойдём погуляем? — Предложил он, чтобы отвлечься от нехороших мыслей.

Хотелось быть всегда рядом с Илианой, оберегать её, чтобы она не боялась его. Да, ведь она, впрочем, и не боялась! Странная девушка. Герхарт наконец то мог признаться самому себе, что она привлекла его внимание с самого первого раза, когда он увидел её. Привлекла как раз тем, что не боялась его, ни капли. Несмотря на то, что ей про него наговорили, несмотря на всю эту чушь, она всё равно не испугалась. Хотя он далеко не красавец. И его взгляд пугает даже слуг, даже тех, кто знает его давно. А Илиана не боялась его. Может быть потому, что видела его душу. Да, видит Творец, и в душе у него много тёмных уголков, в которых никому не надо заглядывать! Но, она доверяла ему. И эту хрупкую нить, протянувшуюся между ними, энтарх теперь боялся разрушить больше всего на свете.

Он не умел говорить комплименты и не знал, как назвать то чувство, что росло в его груди, но Герхарт понимал одно — он никому не отдаст свою такую хрупкую и одновременно такую сильную невесту.

По саду они гуляли в молчании, лишь изредка Илиана спрашивала у него что-то или он сам обращал её внимание на какой-нибудь цветок. Но молчание объединяло их больше совместных речей.

Он незаметно для себя самого и так естественно взял её под локоть, а она доверчиво прильнула к нему. И Герхарту казалось, что в его жизни настала весна. Сделать предложение принцессе Улании было самым лучшим и самым правильным решением в его жизни.

Он был уже не молод и если оглянуться на тот отрезок пути, что остался в прошлом — там не было ничего, достойного внимания. Да, он поднимал страну из руин и делал всё, чтобы она процветала. Он тащил всё на своих плечах, и никогда не думал о себе, задыхаясь иногда в этой золотой клетке, тоскуя от одиночества. И вот сейчас, впервые за все эти годы, он не был одинок. И это наполняло его жизнь смыслом, большим, чем всё, что он делал до этого.