Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

МОЯ ХОЗЯЙКА

Это была миніатюрная старушка, лѣтъ семидесяти, фрау Мюллеръ, съ лицомъ, сморщеннымъ, какъ бумага для абажура.

Ея рѣдкіе белые волосы стягивались на затылкѣ въ маленькій узелокъ, похожій на головку чеснока, а улыбка открывала дряхлый, глухонемой зубъ, упрямо сторожившій совершенно пустое помѣщеніе.

Моя хозяйка.

— Вы — русскій, — сказала она ласково и чуть-чуть лукаво, словно уличая меня въ простительной детской шалости. — Комнаты я вамъ сдать не могу.

— Извините, сударыня, — строго возразилъ я. — Въ вашей публикаціи не было этой приписки: «только не для русскихъ», какъ во многихъ другихъ. Иначе я бы не сталъ васъ безпокоить.

Она растерянно улыбнулась.

— Единственно, что въ ней было оговорено — это моя солидность и скромность. Скромный, солидный господинъ. Это — я.

— Возможно, — слабо согласилась она. — Какъ ваша фамилія?

— Сандерсъ.

— Господинъ Сандерсъ? Но, вѣдь, это иностранная фамилія?

Я скромно улыбнулся.

— Вотъ видите, фрау Мюллеръ, какъ опасно судить о человекѣ по наружности.

— Вы долго будете жить? Только месяцъ?.. Русскій… 35 франковъ.

— Прекрасно.

— Только господинъ Сандерсъ…

Ея сухое личико приняло таинственное и стыдливое выраженіе.

— Только… безъ женщинъ, господинъ Сандерсъ, безъ женщинъ… Что? У меня въ прошломъ году такъ же жилъ одинъ русскій и платилъ сорокъ франковъ. Пять за невѣсту, вы понимаете?

— Они жили вдвоемъ?

Старушка надменно нахмурилась.

— Какъ вдвоемъ? Вы дурно думаете обо мнѣ, господинъ Сандерсъ. Да, да, я васъ понимаю. У насъ также есть особы, которыя сдаютъ комнаты такимъ… такимъ… Которые живутъ такъ. Не мужъ, и не жена, а такъ… такъ…

Она краснорѣчиво помахала маленькой ручкой, похожей на связки сухого гороха.

— Вы сами знаете, что это такое.

Ей было тяжело это объяснить болѣе подробно.

— Понимаю, фрау Мюллеръ, — сказалъ я, — понимаю. И чрезвычайно радъ, что хоть въ вашей квартире могу считать себя избавленнымъ отъ встрѣчи съ людьми, живущими, извините меня… вдвоемъ. Я не изъ такихъ… Да!.. Такъ за что, смѣю спросить, вы брали съ нихъ сорокъ франковъ? Тридцать пять за комнату и пять?

— За невѣсту, господинъ Сандерсъ. Онъ требовалъ, чтобы его посѣщала иногда невѣста, а мое условіе — безъ дамскихъ визитовъ. Наконецъ, я согласилась.

— Другими словами, фрау Мюллеръ, — сухо перебилъ я, — вы хотите сказать, что въ этой комнатѣ, въ этой самой комнатѣ, которую вы теперь предлагаете солидному и скромному человѣку, происходили… я не скажу: оргіи, но…

— Я брала за это пять франковъ, — съ достоинствомъ сказала она.

— Такъ это вы брали, сударыня, вы. Но каково мое положеніе? Положеніе человѣка, вынужденнаго жить тамъ, гдѣ какой-нибудь годъ (даже меньше!) тому назадъ…

— Но тридцать пять франковъ — недорого, — пролепетала она упавшимъ голосомъ. — На одинъ мѣсяцъ?

— Недорого! Гм!.. Не въ этомъ дѣло, сударыня. Моральное состояніе человѣка, непрерывно сознающего, что въ его комнатѣ еще недавно… развлекались невѣнчанные молодые люди… Что на этомъ столѣ, на этихъ стульяхъ, на этой… мебели, которую я стыжусь называть ея настоящимъ именемъ… — я неопределенно показалъ на кровать.

— Я не скажу: оргіи, но…

Лицо старушки сдѣлалось строгимъ, но въ тоже время сочувственнымъ.

— Господинъ Сандерсъ!

— Фрау Мюллеръ!

— Господинъ Сандерсъ, я васъ понимаю. Я васъ прекрасно понимаю. Но можете быть увѣрены, что въ квартирѣ не происходило ничего подобнаго. Ни-че-го подобнаго. Дѣвушка — изъ прекрасной семьи.

— Хотѣлось бы этому вѣрить, — мрачно сказалъ я.

— Будьте спокойны, господинъ Сандерсъ… Вы можете спросить тамъ, — она указала на балконъ противоположнаго дома. — Тамъ. Вечеромъ, ровно въ половине девятаго, я стучала имъ въ дверь. Девушка никогда не оставалась более двухъ съ половиной часовъ.

— Два часа за пять франковъ? — грустно улыбнулся я. — Я начинаю бояться, фрау Мюллеръ, что вы слишкомъ дешево цените добродетель.

Мои слова произвели на нее сильное впечатленіе и заставили устыдиться собственной слабости.

— Конечно, конечно, господинъ Сандерсъ, — прошептала она. — Но это были такія дети… Такія дети… Да, да, разумеется… Я вижу, что могу положиться на васъ, господинъ Сандерсъ. Не правда ли?

Она твердо посмотрела мне въ глаза.

— Да, я не сомневаюсь, господинъ Сандерсъ. Я такъ и думала, когда услыхала вашу нерусскую фамилію. Эти русскіе, эти бомбы… Всюду, всюду бомбы!

— Куда бы вы ни взглянули, фрау Мюллеръ. Въ Россіи скоро негдѣ будетъ упасть яблоку.

Она сокрушенно покачала головой.

— И, знаете, что еще хуже? Они очень часто не платятъ за квартиру, очень часто. Въ Швейцаріи это не любятъ, господинъ Сандерсъ. Не любятъ…

Она тревожно замялась.

— Оригинальная страна, фрау Мюллеръ… За комнату можно уплатить впередъ?

— О, да! И одинъ франкъ за услуги. Это недорого, господинъ Сандерсъ.

— Крайне дешево, фрау Мюллеръ! Одинъ франкъ прислугѣ…

— Мнѣ, господинъ Сандерсъ. Уборка комнаты, платье, сапоги…

Я представилъ себѣ, какъ эта опрятная, хрупкая старушка, которая при первомъ же сквознякѣ могла вылетѣть за окно, будетъ чистить мою обувь, возиться съ умывальнымъ тазомъ и ведромъ, и сказалъ;

— Все это я могу продѣлать самъ, фрау Мюллеръ. Въ вашемъ возрастѣ…

Она энергично замотала бѣлой, трясущейся головой.

— Господинъ Сандерсъ, я работала всю жизнь, я не могу жить безъ дѣла… Мой сынъ тоже работаетъ, — инженеръ… Мы живемъ вмѣстѣ… О-о! Онъ хорошо зарабатываетъ, очень хорошо зарабатываетъ, — на ея лицѣ заиграла улыбка материнской гордости. — И… знаете что?

Она лукаво прищурила кроткіе, блѣдные глаза, и, прикрывъ ротъ рукой, сказала:

— Я хочу, чтобы онъ женился, — дочь музикъ-директора. Въ воскресенье я ему это скажу, за завтракомъ…

— Воображаю, какъ онъ обрадуется, — замѣтилъ я.

— О, да! Да! Онъ уже давно хотѣлъ жениться на дочери полицейскаго чиновника, но я думаю, что лучше будетъ на этой.

— Конечно, тѣмъ болѣе, что переходъ съ дочери полицейскаго чиновника на дочь музикъ-директора врядъ ли покажется ему замѣтцымъ, фрау Мюллеръ.

Она нерѣшительно пожала плечами.

— Дочь музикъ-директора — очень образованная дѣвушка. Она говоритъ на четырехъ языкахъ. Вы читали въ газетахъ ея объявленіе: молодая дѣвушка желаетъ научиться хозяйству и стиркѣ въ интеллигентномъ семействѣ?

— Читалъ, и знаете что я думаю, фрау Мюллеръ? Если она еще играетъ на роялѣ, то, вмѣстѣ съ четырьмя языками, это будетъ хорошее подспорье къ стиркѣ… Вѣдь, тогда и подавно можно будетъ обойтись безъ прислуги.

— Еще бы, господинъ Сандерсъ, еще бы!.. Значитъ, вы платите одинъ франкъ за услуги и, если хотите кофе, то еще двѣнадцать франковъ въ мѣсяцъ. Хорошо? А теперь я вамъ совѣтую пойти въ участокъ и отдать вашъ паспортъ. Взамѣнъ вы получите билетъ.

Паспортъ; участокъ… Родныя слова, такъ странно звучащія въ этой странѣ свободы.

Я отправился за вещами и въ участокъ.

Каждое утро она мнѣ приносила чашку кофе съ блѣднымъ хлѣбцемъ на блюдцѣ, и я пользовался случаемъ, чтобы поболтать съ ней пять-десять минуть.

Но чѣмъ дальше, тѣмъ отвѣты ея становились короче, тѣмъ проворнѣе схватывала она съ комода наполненный мыльной водой тазъ. Несмотря на то, что темы, которыя я затрагивалъ, били ее по нервамъ, возбуждали подъемъ давно угасшаго духа.

— Знаете ли вы, фрау Мюллеръ, сколько у насъ стоитъ фунтъ мяса? Ни болѣе, ни менѣе, какъ 50–60 сантимовъ на ваши деньги! Что? Ха-ха-ха! Еще не такъ давно оно стоило вдвое меньше!

— Скажите мнѣ, фрау Мюллеръ, откровенно: вы представляете себѣ курицу за полтора-два франка? А я ихъ уничтожалъ десятками!

Она шептала:

— Сорокъ сантимовъ… Полтора франка…

И выпытывала все новыя детали, стараясь иногда объяснить, во что превратился бы міръ въ умѣлыхъ рукахъ швейцарцевъ, обладающихъ мясомъ и курами за эту цѣну.

Но, однажды, съ болью вырвавшись изъ этого царства грезъ, она твердо, хотя негромко сказала:

— Господинъ Сандерсъ… Я давно хотѣла это сказать, но… но я думала, что вы догадаетесь сами…

— Впередъ за кофе? — безпечно спросилъ я.

— Нѣтъ… Впрочемъ, и это, господинъ Сандерсъ… Но главное…

— Да говорите же, фрау Мюллеръ, говорите…

— Я очень боюсь, что вы поймете меня дурно, господинъ Сандерсъ… Не такъ, какъ надо…

— Фрау Мюллеръ…

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ. — Она перевела духъ и произнесла болѣе или менѣе рѣшительно:

— Я вамъ уже давно хотѣла сказать, господинъ Сандерсъ… Всякій разъ, когда я прихожу къ вамъ, по дѣлу, вы задерживаете меня на пять, десять минуть. И мы остаемся одни… остаемся одни…

— Одни, фрау Мюллеръ, одни.

Она рѣшила, что я ее понялъ, и улыбнулась увядшими ленточками губъ, одинокимъ, застѣнчивымъ выглянувшимъ зубомъ.

— Вы понимаете, господинъ Сандерсъ?.. Вы понимаете?.. Въ этомъ городѣ — такія, такія сплетни.

Она слабо указала на балконъ противоположнаго дома и повторила.

— Это настоящее сплетничье гнѣздо, господинъ Сандерсъ.

Я героически справился съ душившимъ меня смѣхомъ и любезно сказалъ:

— Фрау Мюллеръ… Вы забываете, что я слишкомъ старъ, чтобы подавать еще поводы къ сплетнямъ.

Она отрицательно покачала головой. И взявъ тазъ, зашлепала туфлями, гордая своей незапятнанной репутаціей въ прошедшемъ, настоящемъ и будущемъ.

Какъ бы раскаркалось сплетничье гнѣздо, если бы узнало, что иногда я угощалъ фрау Мюллеръ вкуснымъ швейцарскимъ шоколадомъ!

Мы мало разговаривали другъ съ другомъ послѣ нашего объясненія; только разъ, — когда я попросилъ ее выбросить почти цѣлой хлѣбъ и большой кусокъ полузасохшаго сыра, она грустно сказала:

— У васъ, вѣроятно, давно нѣтъ матери, господинъ Сандерсъ?

— Не скажите, — возразилъ я уклончиво.

— Почему же она не научила васъ покупать ровно столько, сколько вамъ нужно, господинъ Сандерсъ?

Я скромно отвѣтилъ:

— Мы еще дикари, фрау Мюллеръ, и рѣдко закусываемъ въ одиночку. При разсчетѣ на число желудковъ легче ошибиться, чѣмъ на вмѣстительность одного.

Въ ея взглядѣ свѣтилось глубокое сожалѣніе.

Разставаясь, я сказалъ ей:

— Я уѣзжаю, фрау Мюллеръ… Ваша комната была верхомъ совершенства, ваша любезность превосходила все, мною доселѣ видѣнное. Я уѣзжаю съ глубокою грустью и лучшими воспоминаніями.

Она подняла на меня кроткіе, блѣдные глаза и жалостно сказала:

— Господинъ Сандерсъ, мнѣ такъ жаль, что вы уѣзжаете… Очень, очень жаль…

Въ моей головѣ пронеслись ботинки и платье, которыя я самъ чистилъ, въ порывѣ сыновьяго почтенія, нѣсколько плитокъ шоколаду и два-три букета цвѣтовъ подаренныхъ ей, когда она возвращалась съ кладбища, гдѣ покоился прахъ ея мужа, и я подумалъ:

— Ты заслужилъ эту скорбь, Сандерсъ, и это морганіе маленькихъ мутныхъ глазокъ, за которымъ сейчасъ польются слезы… Не надо слезъ, не надо…

— Ахъ, господинъ Сандерсъ! Это ужасно, что вы теперь дѣлаете, именно теперь.

— Когда ты уже успѣла привязаться, бѣдняжка…

— Когда такъ трудно сдать комнату, господинъ Сандерсъ…

— Ахъ да… Конечно, конечно… Прощайте, фрау Мюллеръ!

Прощайте!.. Маленькая швейцарская старушка съ монеткой, ровно бьющейся между восьмымъ и девятымъ ребромъ.

Ты честно заработала ее, вѣчная, цѣломудренная труженица!