Путь изъ Генуи въ Ниццу былъ ужасенъ. Отвратительные, грязные вагоны, копоть, духота.
Всѣ мы грязные, немытые — и умыться негдѣ.
Ѣдимъ ветчину, разрывая ее пальцами, и пьемъ кьянти изъ апельсиныхъ шкурокъ и свернутыхъ въ трубочку визитныхъ карточекъ.
Солнце склонялось къ закату. Всѣ мы сидѣли злые, мрачные и все время поглядывали подстерегающими взорами другъ на друга, только и ожидая удобнаго случая къ чему-нибудь, придраться.
Въ вагонѣ сразу стемнѣло.
— Удивительно, какъ на югѣ быстро наступаетъ ночь, — замѣтилъ Мифасовъ.
— Не успѣешь оглянуться, какъ уже и стемнѣло.
— Удивительно, какъ вы все знаете, — саркастически замѣтилъ Сандерсъ.
— Въ васъ меня удивляетъ обратное, — возразилъ Мифасовъ.
Вдругь въ вагонѣ стало проясняться, и опять дневной свѣтъ ворвался въ окно.
— Удивительно, — захихикалъ Сандерсъ, — какъ на югѣ быстро свѣтлѣетъ.
Поѣздъ опять нырнулъ въ туннель.
— Удивительно, — сказалъ Крысаковъ, — какъ на югѣ быстро темнѣетъ…
— Чертъ возьми, — проворчалъ Сандерсъ, — какъ быстро время летитъ. Сегодня только выѣхали и уже прошло три денечка.
— Опять темнѣетъ! Четвертая ночка!
— А вотъ уже и разсвѣтъ… Четвертый денечекъ. Съ добрымъ утромъ, господа.
Угрюмо озираясь, сидѣлъ затравленный Мифасовъ.
Чѣмъ дальше, тѣмъ туннели попадались чаще, и до границы мы проѣхали ихъ не меньше сотни.
Когда, по выраженію Крысакова «наступила ночка», я вдругъ почувствовалъ, что какое то тяжелое тѣло навалилось на меня и стало колотить меня по спинѣ. Я съ силой ущипнулъ неизвѣстное тѣло за руку, оно взвизгнуло и отпрыгнуло.
Поѣздъ вылетѣлъ изъ туннеля — всѣ смирно сидѣли на своихъ мѣстахъ, апатично поглядывая другъ на друга.
— Хорошо-же, — подумалъ я.
Едва только поѣздъ нырнулъ въ слѣдующій туннель, какъ я вскочилъ и сталъ бѣшенно колотить кулаками, куда попало.
— Ой, кто это? Черртъ!
Опять свѣтло… Всѣ сидять на своихъ мѣстахъ, подозрительно поглядывая другъ на друга.
— Кто это дерется? Что за свинство, — спросилъ сонный Сандерсъ.
— Дѣйствигельно, — подхватилъ я, — безобразіе! Вести себя не умѣють.
Тьма хлынула въ окна. И опять поднялась въ вагонѣ неимовѣрная возня, ревъ, крики и протесты.
— Стойте! — раздался могучій голосъ Крысакова. — Я поймалъ того, который насъ бьетъ. Держу его за руку… Нѣтъ, голубчикъ, не вырвешься!
Засіялъ свѣтъ и — мы увидѣли, бьющагося въ Крысаковскихъ рукахъ Сандерса.
Всѣ набросились на него съ упреками, но я замѣтилъ, какъ змѣилась хитрая улыбочка на губахъ Мифасова.
Отъ Монте-Карло къ намъ въ купе подсѣли двѣ француженки.
Одна изъ нихъ обвела насъ веселымъ взглядомъ, и вдругъ нахлобучила Крысакову на носъ его шляпу.
— Ура! — гаркнулъ Крысаковъ изъ подъ шляпы. — Отселѣ, значитъ, начинается прекрасная Франція!