Экзотические птицы

3

«Господи, забралась куда-то в самую тмутаракань! Никогда с первого раза невозможно ее найти!» — ругался про себя Аркадий Петрович Барашков, плутая во дворах между старыми хрущевскими домами. Каждый раз, когда он навещал Тину, а было это достаточно редко, может быть, раз-другой за прошедшие два года, он не мог сразу отыскать ее дом среди других точно таких же серых кирпичных домов, стоящих в беспорядке среди зарослей сирени и черемухи да высоченных берез и старых тополей.

— Где здесь корпус три? — крикнул он девчонке лет десяти в голубой куртке, возвращающейся из школы с тяжеленным рюкзаком за плечами.

— Вон там! — неопределенно махнула девочка и побежала к своему подъезду, перепрыгивая через лужи.

На все том же своем белом пикапчике Барашков медленно проехал в указанном направлении и завернул за угол.

«Кажется, этот дом, а может, и нет». Аркадий Петрович вышел из машины и зачем-то посмотрел вверх. Будто ожидал, что Тина высунется из какого-нибудь окна и помашет ему рукой. Но на первом этаже в окне прилипло к стеклу только сморщенное лицо какой-то старухи, будто старая карнавальная маска, изображающая некогда веселую мартышку. Дождь, переставший было, опять разошелся вовсю. Барашков, поежившись, поднял воротник куртки и чертыхнулся:

— Как же «скорая» тут ориентируется, если к кому срочно нужно?!

За последнее время Аркадий Петрович сильно похудел, сбрил свою кудрявую бороду, состриг рыжие кудри, стал носить ежик. Очень короткая новая прическа ему, в общем, шла, делала моложавее. Но вместе с рыжими кудрями ушло куда-то в прошлое эпикурейское благодушие греческого бога, а в карих глазах бывшая доброта с оттенком цинизма превратилась в жесткость с большой долей скепсиса.

«Если стемнеет, вообще ничего не найду! Надо же было забыть дома бумажку с адресом и нарисованный на ней план этой чертовой местности! Хоть бы вышел кто, не у кого даже спросить!»

И действительно, двор как вымер. Мелкие листья берез снова стали тонуть в лужах, разливавшихся морем у бровки. Косой разошедшийся дождь поливал переполненную помойку. И единственное, кроме Барашкова, живое существо во дворе — худой темно-серый кот, застигнутый дождем врасплох, выскочил из крайнего помоечного контейнера и со всех ног припустил к хорошо, по-видимому, знакомому ему подвальному окну. В раздражении Аркадий Петрович машинально пнул попавший под подошву какой-то упругий зеленый плод неизвестного растения и не мог, несмотря на дождь, отказать себе в удовольствии посмотреть, закатится ли зеленый колючий шар от его пинка в водосточную ямку.

«Так это же плод каштана!» — вдруг догадался Барашков, с удовлетворением проследив весь путь движения этого круглого объекта и зафиксировав, что зеленый шар действительно свалился сквозь прутья решетки водостока.

Каштан! Тина говорила, что выбрала квартиру из-за каштана, распускающего весной свечи прямо под ее окнами. Барашков огляделся. Он был очень небольшим знатоком флоры, но отличить березу от каштана все-таки мог. Возле того подъезда, около которого он интуитивно встал, как раз и рос единственный во всем дворе огромный каштан, дотянувшийся роскошной макушкой до голубого балкона на пятом этаже, показавшегося Барашкову знакомым. Сейчас, осенью, каштан не цвел, а был только покрыт огромными листьями, сквозь которые виднелись шарики плодов, щетинившиеся шипами. Но даже при небольшой доле воображения любой человек мог бы представить себе, что весной, где-нибудь в конце мая, огромные розово-мраморные кисти цветов как раз упирались в этот балкон.

— Наверное, здесь! — выдохнул Барашков и решительно дернул за ручку подъезда. К счастью, никаких кодов на подъездных дверях здесь никто не завел, и он беспрепятственно поднялся по неожиданно чистой лестнице на последний этаж. По пути он отметил, что даже железные двери — верный отличительный знак новой России — и то не везде были установлены в этом забытом Богом краю развитого хрущевского социализма. Не было железного щита и на предполагаемой двери Валентины Николаевны. «Звонок не работает, стучите громче», — было нацарапано фломастером на бумажке, прикрепленной чуть ниже звонка. Почерк этот был хорошо знаком Барашкову по многочисленным историям болезни. — Значит, действительно здесь. — Аркадий Петрович облегченно вздохнул и стал стучать.

Тина после ванны лежала в постели под одеялом. Странная приятная слабость владела ею. Главным образом телом, не мозгом. Заснуть Тина опять так и не смогла. Она лежала, а в голове крутился цветной калейдоскоп обрывков событий, воспоминаний, давних сновидений. На постели рядом с ней в беспорядке горой лежали альбомы. «Третьяковская галерея», «Импрессионисты», «Русская кухня», «Десерты», «Двести блюд из картофеля», «Как стать красивой». Первые два лежали раскрытыми, остальные валялись суперобложками вверх как попало. Было не похоже, что их когда-нибудь раскрывали вообще. Хотя нет, Тина точно помнила, что она с интересом разглядывала первые страницы этих изданий, на которых красовались дарственные надписи. «Как стать красивой» двадцать лет назад, еще до травмы, подарила ей Леночка. «Десерты» подарила Тине мама накануне замужества, а «Двести блюд из картофеля» с намеком, видимо, на нищую студенческую жизнь подарили однокурсники на свадьбу. Альбомы с музейными репродукциями Тина купила сама.

«Если бы Чарли был жив и лежал тут, рядом со мной, мне было бы легче спать, — думала Тина. Кого ей было жаль из всей ее прошлой жизни, так это старого преданного черно-белого друга. Она любила Чарли так, что даже не могла представить себе, что на его месте могла появиться какая-нибудь другая собака. — Те люди, которые после смерти одного питомца тут же заводят другого, любят не животных, а себя. Все равно как мужчины, которые, только похоронив жену, тут же женятся, потому что не в силах перенести страх, тоску и, кроме всего прочего, бытовые неудобства. Никто не сможет заменить мне Чарли».

Она прикрыла глаза, и чей-то мягкий силуэт вдруг возник возле нее на полу. Она умела всматриваться в видения внутренним взором. Итак, она ясно различила умную черную мордочку, живо подрагивающие светлые брови, вопросительный взгляд, белый воротник шерсти на шее, благородной формы вытянутые лапы.

— Милый мой, дорогой, — прошептала она.

Вдруг ей показалось, что собака привстала и навострила уши. Чудесные черные бархатные ушки со смешными мягкими, чуть завернутыми внутрь кончиками. Но сейчас кончики ушей настороженно встали. Впрочем, Тине показалось, что собака не обнаружила особенного беспокойства. Она не стала яростно лаять, а только встала, развернулась корпусом к двери и слабо помахала хвостом. Тина ясно различила стук в дверь.

— А, черт бы вас всех побрал! — пробормотала она. — Идите прочь, кто бы это ни был! Я хочу быть здесь одна, только с Чарли. Но он ведь бесплотный дух, поэтому, я знаю, я все равно одна! Но если только я встану, он исчезнет. Так уже было. Так бывает всегда.

Да, Тина знала. Иногда Чарли посещал ее, когда она была в каком-то странном полусонном или полубодрствующем состоянии. Но ей всегда было приятно находиться с ним. Она не боялась этого почти реального видения и не хотела, чтобы оно исчезало.

— Не пойду открывать!

Но Чарли вдруг сорвался со своего места, активно завилял хвостом и умчался в полутемный коридор. Вскоре он там исчез. Рассеялся и приятный туман, который обычно сопровождал эти странные видения. Очертания комнаты встали на свои места. Стук с лестничной площадки в дверь стал навязчиво-громким.

«Если это мама, — подумала Тина, — не надо, чтобы она видела меня в таком виде. Отец, я знаю, не может приехать, он на работе. Муж не приезжает никогда. Алеша? Он далеко, в Краснодарском крае. Я не видела его почти год. Он заходил попрощаться, прежде чем уехать жить к родителям мужа… Ну да! Алеша! Приехал на каникулы! — сообразила Тина и вскочила с постели. — Конечно! Он приехал и хочет повидаться со мной! Взрослые дети всегда больше скучают по матерям, чем подростки!»

Тина совершенно забыла, или память ее специально не хотела напоминать, что каникулы у студентов никогда не бывают в октябре, а Алеша далеко еще не стал взрослым человеком.

Тина, быстро запахнув старый халат, босиком ринулась в коридор.