Эльфы, топор и всё остальное

23

Легче сидеть на тлеющих углях голым задом, чем пролеживать бока со связанными конечностями и заткнутым ртом между армиями, которые вот-вот пойдут в атаку.

Какая-то мелкая тварь заползла мне за шиворот и деловито спускалась по груди.

— Ы-ы-ы… — прогудела Крессинда, сдвигаясь ближе ко мне. Она без всяких усилий тянула за собой Монго, который — вот же черт! — приходил в себя на глазах. Грэмби дал ему хорошее лекарство: физиономия нашего наследника имела вид недоспелого помидора — нечто бледно-красное с быстро спадающей прозеленью, да и веки подрагивают, вот-вот очнется.

Рондина велела скрутить нас спина к спине, каждому в рот насовать тряпок и обвязать их веревками, чтобы даже перемолвиться словечком не могли. Месть оскорбленной женщины, блюдо, охлажденное до невозможности. Я, знаете, тоже ее связал, когда драпал от ее притязаний, а было это… ох, как давно это было: семь лет назад. Ну, иначе бы она меня остановила — чтобы женить. Головокружительный роман и скоропостижный брак в финале — нет, спасибо, я лучше убегу. Я еще подумал тогда — почему именно сильные женщины пытаются навязать мне свою волю? Неужели я настолько слаб? Или настолько правилен? Но Рондина не выглядела дамочкой, которой нужен мужик-мямля (кем я, разумеется, и не был), тем не менее она хотела повязать меня путами брака, так сказать, лишить воли и соединить с собой навек в земной… как ее там, забыл… Ну, примерно как графиня дар Конти.

Что же они во мне нашли?

Черт их разберет, этих баб… А уж если баба Боевая — то и вовсе мрак, немнота (помесь темноты и немоты) и неизвестность.

Позади меня была Имоен (старину Фатика преследовало ощущение, что к его спине привязали трепетную лань). Я задумчиво жевал кляп и, сопя, смотрел, как армия фундаменталистов выходит на позиции для атаки в жарком послеполуденном мареве.

— Ы-ы-ы! Ы! — подбодрил я отряд.

Крессинда прожгла меня взглядом. Кажется, она придвигалась, чтобы попытаться пнуть меня связанными ногами. Не слишком хорошая идея, поскольку каблуки ее сапог были со стальными подковками. Густые светлые волосы гномши растрепались, в них набился сор: пыль, комочки земли и трава.

— У-у-у-у! — провыл Грэмби, привязанный к Скареди и Альбо. Старый абортмахер тоже меня ненавидел. Ну, прости, дружище, за сломанную челюсть! Вот тебе слово: до последнего часа я буду каяться в этом грехе… Только закавыка в том, что жить нам осталось минут тридцать, не больше.

Мне адски хотелось почесаться.

Неподалеку от нас высился холм, покрытый цветущим разнотравьем, там летали шмели и порхали бабочки. На верхушке холма мирно покачивался в петле старой виселицы раздувшийся покойник — генерал Трауч. Зрелище не слишком приятное, ибо над его лицом как следует поработало воронье. С другой стороны — поучительное: вот, дескать, глядите, что бывает с теми, кто не справился со сложной математикой битвы. Бедняга, разве мог он знать, принимая командование армиями, что в прогнившем Фрайторе предатель гнездился на предателе?

Каюсь, и я сплоховал, решив идти к сатрапу.

Я попал к нему, назвавшись перебежчиком. Мол, вот вам я, вот те, кто вместе со мной унес ноги от фундаменталистов, извольте принять сведения высочайшей важности. Это сработало: меня и весь отряд проводили (а местами занесли) сразу в командный шатер, правда, отобрав оружие.

В шатре царил полумрак. И не было там пока еще Багдбора, не говоря уже о бароне; предводители фракций слишком медленно выстраивали на поле Хотта войска, словно надеясь отсрочить неизбежное.

Сатрап (Гритт, я так и не вспомнил его имя!) сидел за громоздким столом, расставив руки. Лет около шестидесяти, одутловатый и крупный, чем-то похожий на барона Кракелюра, с длинными полуседыми волосами. Неброская одежда, на груди — золотая пектораль с фигурами Чоза и младших богов — знак сатрапа и, одновременно, первосвященника Чоза Двурогого. В шатре теснилось еще несколько человек: капелланы в походных облачениях у низких стоек, где на бархатных подушках возлегали Невидимые Дары Чоза, трио патриархов — видимо, из тех, кто находился в оппозиции к Багдбору, и шестеро в вороненых доспехах — эти стояли, изучая карту за столом поменьше. Вид у всех странно-бодрый, словно и не готовятся к поражению… Странно. Еще один человек сидел в глубокой тени подле сатрапа. Я различал лишь блеск глаз: они обежали всю мою команду (включая стонущего Монго и Альбо, который с видом ребенка оглядывался кругом) и вернулись ко мне. Взгляд был колючим. Я поежился.

А где Рондина? Может, готовит войска к битве?

Я набрался лихости и начал говорить, пытаясь использовать все свое красноречие. Я обращался к сатрапу, к его военачальникам и к патриархам, и даже к неведомой тени.

Зря распинался. Ибо когда я закончил, бросив на стол сатрапу списки предателей и тех, на кого сатрап мог опереться, он хрипло — почти безумно — рассмеялся.

— Явятся в шатер? — переспросил он. — Предатели — ко мне в шатер? Ха-ха-ха-ха!

— К тебе в шатер, — сказал я. — Я говорю правду, что подтверждают эти списки, начертанные руками предателей, с оттисками их личных печатей. Я не шпион Арконии. Я — Фатик Мегарон Джарси с гор Джарси. Вот мой отряд, с которым я шел от Долины Харашты. Мы оказались втянуты в конфликт случайно, и случайно же я узнал правду о том, кто предатель. И я готов заложить свою голову, что Аркония намерена уничтожить всех, кто имеет касательство к власти Фрайтора. Стоят ли эти сведения жизни двух членов моего отряда, которые находятся в плену у Аерамина Фаерано?

Сатрап хмыкнул и согнулся над столом от безумного хохота.

— Фатик, — произнесла тень, выдвигаясь на свет, — ты был триждырожденным болваном семь лет назад, им же и остался — по сию пору.

— Да разве ж я ведаю, кто мои родители, Рондина? — сказал я. — Дедушка нашел меня беспамятным у подножия гор, когда я был сопливым пацаненком…

— Старая и глупая история, Фатик, — молвила Рондина.

И тут я, наконец, узнал, почему же я болван. Ну а потом подумал под треск барабанов и рев труб и понял, почему я болван триждырожденный.

Мне определенно нужно было хорошо пораскинуть мозгами, прежде чем являться к сатрапу. Брошенные женщины, они, знаете, таят обиду долго…

— Это действительно Фатик М. Джарси, — сказала Рондина, глядя куда-то между мною и приближенными сатрапа. Сизо-черная броня облекала ее тело. — Известный проходимец из варварского клана гор Джарси, воспитанник женоненавистника Трампа Грейхоуна. Напомни-ка мне, умник, как твои горы называются по ту сторону Харашты? В Фаленоре? Козьи Сблевыши?

От ее тона меня прохватил холодный ветер.

— Горы Кучерявого Барана, — напомнил умник — я.

— А-а-а, ну конечно. Родился в хлеву, безродный, там же и…

Она, конечно, не забыла обиды. На ее широком скуластом лице залегли глубокие складки, какие появляются только у людей суровых, безжалостных (у меня таких не было, кстати). А темно-синие глаза теперь напоминали замерзшие озера, лед которых не пробить даже раскаленной пешней.

— Как обычно, вояжируешь с балаганом?

— Я же сказал, что сопровождаю группу паломников в Дольмир! Двое моих… людей захвачены Аерамином Фаерано и сейчас находятся в Сэлиджии. Разве сведения о предателях, что я вам доставил, не стоят их свободы?

Фаворитка сатрапа покачала головой. Прядь темных волос упала на лоб и была отброшена быстрым жестом, который так мне нравился… когда-то.

— Ты дурак.

Самое глупое, что можно сделать в такой ситуации, это спросить «почему?».

— Почему так?

Сатрап хмыкнул, но больше не засмеялся. Его испитая физиономия вдруг поникла, утонула в тенях. Он покосился на Боевую Бабу, как робкий юноша на взрослую тетеньку. И сразу стало ясно, кто главный в семье.

Рондина сказала:

— Я могла бы просто тебя умертвить, без объяснений. Но… знаешь, для тебя… снизойду. Ты принес протухшие вести, Фатик, да еще проехал через весь стан, так, чтобы все могли на тебя наглядеться.

— Я все время смотрел, чтобы не было слежки!

Женщина рассмеялась — как будто горсть ледышек бросили на дно медного кувшина.

— Это уже не имеет значения. Мы знаем обо всем. Начнем с того, что мы перехватили арконийских легатов, что везли баронские списки и грамоты к остальным предателям. Но и это неважно. Джэнно, немедленно пиши письма Багдбору, Кракелюру и Фаерано: пойманы лазутчики арконийцев. Пытать и допрашивать времени нет, мы бросим их перед элефантерией в назидание всем. — Она вновь откинулась в тень. — Понимаешь, Фатик, это мы заманили Арконию в ловушку.

Я избавлю вас от большей части диалогов, монологов, стонов приходящего в себя Монго, странных пришепетываний Альбо, крепких словечек Крессинды и поскуливаний Грэмби. Я не стану подробно расписывать то, как мои глаза не раз и не два заползали на лоб, как я не знал, куда их спрятать, как мои кулаки сжимались и разжимались от бури чувств.

Я просто изложу суть так, как понял ее я — с некоторыми своими домыслами.

Говорил в основном сатрап, пожалуй, он искренне хотел высказаться, а Рондина не препятствовала этому. Будь на моем месте другой человек, ему бы просто свернули шею, но я — это был я, тот, кто пренебрег ею семь лет назад, когда она, безродная, но разбогатевшая авантюристка с извращенным умом, пыталась меня охомутать. Дурацкая прихоть, прихоть собственницы, которая привыкла получать все что пожелает, и, более того, которая умеет получать все, что ей захочется получить.

Кроме меня.

Однако теперь мне предстояло искупить свою вину.

Он говорил, а я слушал, глядя в глаза своей бывшей любовницы.

Сатрап был слабоволен и глуп, как бывают слабовольны и глупы получившие власть по наследству. Забудьте рассказы о благородной крови и надлежащем воспитании правящих каст — все это ерунда и байки для легковерных болванов, свихнутых на идеях элит и монархии. Люди — всегда люди, и даже в правящем доме один из трех сынов непременно будет дурак. И совсем уж плохо, когда этот сын — полновластный наследник престола. Таким и оказался сатрап.

С течением времени он, вялый от природы, терял влияние и среди священников Чоза, и среди рыцарей Храма, не говоря уже о баронах-землевладельцах, которые при нем разнуздались до предела, наконец, он настолько запустил дела, что его главенство над храмовниками и клиром сделалось лишь формальностью, а что до баронов, то они насмехались над ним практически в лицо.

Когда рядом оказалась Рондина (а случилось это полтора года назад), власть сатрапа настолько выродилась, что исправить положение без большой крови было попросту невозможно; страна разваливалась под весом алчности, продажности и сепаратизма. Все властные партии Фрайтора ненавидели друг друга, заключали договоры о вечной дружбе и тут же их нарушали, творили заговоры внутри заговоров и просто никак не желали выступать под общими знаменами по-настоящему. Призрак гражданской войны почти обрел плоть, но при этом главари фракций понимали: пойди они друг на друга войной, немедленно подоспеют арконийцы, и стране — и им самим — придет конец. Собственно, ощущение того, что стране так и так крышка, витало в воздухе уже давно…

Если узел нельзя развязать, его можно разрубить. Так и решила Рондина.

Она первая направила в Арконию послов, чтобы поговорить о сдаче.

Угу, именно так.

Рондина сама надоумила арконийцев начать движение к окончательному покорению Фрайтора. «В нужный момент я убью сатрапа и прикажу войскам сдаться», — так она сказала. Говорила она от имени религиозной фанатички Чоза Трехрогого, уроженки пограничья, и арконийцы купились (эта женщина умела убеждать, о да!). Одновременно она озаботилась тем, чтобы сведения о возможных переговорах по сдаче сатрапом Фрайтора получили главы остальных фракций. Те зашевелились и сами направили своих послов в Арконию, пытаясь действовать на опережение. Ну а фундаменталисты были рады их принять, раздавая посулы и фальшивые обещания, и заодно — убеждая предателей, что с ними единственными заключен реальный договор.

Гритт, я живо вспомнил недавние события в Ночной Гильдии, когда за мзду три видных чина этой самой Гильдии пустили внутрь своих злейших врагов, чтобы те нас изловили. Как предсказуемы люди, у которых ровно два бога — власть и деньги. И страх их потерять.

Таким образом, к моменту вторжения в стране сложились три партии настоящих предателей родины (для таких людей слово «родина» означает место, где они зарабатывают деньги) и одна — фиктивная, под водительством сатрапа, а на самом деле — Рондины, полностью подчинившей сатрапа своей воле. Каждая фракция, разумеется, подозревала другую в измене, но не имела доказательств оной. А арконийцы, действуя по принципу «разделяй и властвуй», умело нагнетали взаимную ненависть, чтобы — о да, я оказался прав! — в нужный момент уничтожить всех предателей с их личными армиями.

Чертов лживый мир…

Тем временем Рондина, получив небольшой роздых, смогла направить все средства — включая те, что больше не нужны были для противодействия интригам Фаерано, Багдбора и Кракелюра — на военные нужды. Причем она могла делать это от имени сатрапа явно, не таясь — ведь война!

Под шумок в военное время можно сделать многое из того, что в другой ситуации вызовет подозрение у внутреннего врага. Таким образом, дочь нищего крестьянина, лишенная девственности каким-то дворянином в исключительно юном возрасте, неплохо подготовилась к войне. Есть люди с врожденным талантом командовать, подчинять, действовать. Рондина была из таких. Она поднялась на самый верх и была намерена удержаться там зубами и ногтями.

Делая вид, что ни черта не знает о всеобщем предательстве, она от имени сатрапа открыто направила в северные степи Мармары посланцев, чтобы получить элефантов. Вместе с тем она тайно подкупила мармарийского хана, и тот двинул свою конницу через седловины гор Зеренги (пришлось заплатить еще и гномам, которые держали под контролем тамошние перевалы). Вот о каких конниках толковал Закипающий Чайник! Пока армии фракций терпели поражение в первом бою, конные полки хана тайно переправились во Фрайтор. Сейчас войска Мармары — легкая и тяжелая кавалерия, скрывались в лесу на склонах Галидорских гор неподалеку от поля. Хотта, куда так легковерно, без малейших охранений притопали фундаменталисты. Отличное место для засады и удара во фланг. Сигналом к атаке мармарийцам должны были послужить два дымовых столба из гномской машины — загадочной штуковины, которая, по словам сатрапа, была чем угодно, но только не оружием, зато воздействовала на умы предателей и Престола, заставляя их опасаться.

Мармарийцы и гномы стоили много денег, сейчас сатрапия была, по сути, банкротом: всю звонкую монету, включая ту, что наплавили из серебряных ложек дворца, вложили в войну. Но это была верная инвестиция. Рондина намеревалась уничтожить армию Престола Истинной Веры, и, пока фундаменталисты не опомнились, вторгнуться в Арконию и завоевать ее. Перед этим она хотела убить тех, кто явно заявит о своем предательстве на поле Хотта и сосредоточить все нити власти в своих руках.

— Открытых предателей убрать легче, — сказала она. — Никто не сделает из них героев, никто не встанет за них горой.

Доказывая свою лояльность Арконии и власть над сатрапом, Рондина велела запытать магов якобы по подозрению в предательстве, лишив, таким образом, армию магической поддержки.

Но и это была брехня. Маги, живехоньки, в одежде крестьян, сидели сейчас в лагере сатрапа и готовились к битве.

Чертов лживый мир, яханный фонарь!

Генерал Трауч, наемник из Мантиохии, намеренно поставленный над армиями фракций, разумеется, проиграл первое сражение (в это время гроссмейстер рыцарей Храма Чоза Аерамин Фаерано отсиживался у Закипающего Чайника) — чем лишний раз укрепил Арконию в мысли, что все идет как надо, что Фрайтор не может действовать единым фронтом, что предатели действительно умеют предавать. Бедняга Трауч послужил разменной пешкой в игре.

Ну а вчера само Небо (не пустое, напомню) преподнесло Рондине сюрприз: терзаемый сомнениями Аерамин Фаерано явился к ней с повинной. Думаю, он, как наиболее умный из тройки предателей, чувствовал, что арконийцы стелют слишком гладко, и что где-то кроется подвох. Теперь любовница сатрапа (и первый опоясанный рыцарь-женщина Фрайтора) могла — разумеется, с оглядкой — опираться на рыцарей Храма Чоза. Формально главой ордена Храма, напомню, был сатрап (кто бы сказал мне, наконец, его имя).

Что касается арконийцев, то они были намерены уничтожить всех, кто имел отношение к бывшей власти Фрайтора, Рондина была уверена в этом. Уже легче: хоть одно мое предположение оправдалось.

«Я, — вдруг сказали мне глаза Рондины. — Все это придумала я. Кем я была… и кем стала. Теперь ты понимаешь, от кого отказался?»

«Понимаю», — сказал я.

«Нет прощения оскорбившему богиню!»

А ведь она и правда мнила себя таковой. И не без оснований, замечу. Бедняга сатрап. Сколько он проживет, если план любовницы выгорит? Бедняга я — был бы. И есть. Был бы — если б остался с нею тогда. Есть — потому что… Ну, вы сами понимаете, верно? Бедняга Рондина: женщины, подобные ей, почти всегда одиноки. Наверное, только дураки вроде меня могут пожалеть своего палача.

— Но твоя стратегия запутана, — сказал я. — Приведет ли она к выигрышу?

Рондина усмехнулась — уверенно и жестко:

— Конечно же да! Мы знаем, что предателям велели смешать ряды, помешать общей атаке. Это случилось еще в первом бою, но тогда моя армия начала отступать первой, и предатели, устрашившись, обратились в бегство следом за ней. Аркония дергает их за ниточки, заставляет исполнять глупый танец… Первоначальный мой план действий на поле Хотта был таков. Горн играет наступление элефантам. Через несколько минут звучит сигнал к общей атаке. Предатели смешивают ряды или отказываются идти в атаку, совершая явную измену. Затем горн играет в третий раз, для гномов, — одну длинную ноту. Те подают сигнал к удару мармарийской коннице посредством дымовальной машины: два столба черного дыма, видных издалека… А конницы, Фатик, у хана немало… Хан завяжет битву, предатели увидят это и запаникуют. Я выеду к ним, окруженная каре дворцовой гвардии и гномов, и велю главарям фракций сдаться. И они сдадутся — они слизняки и трусы. Я казню их на месте. Затем я возглавлю все четыре армии и двину их на арконийцев. И дальше. В саму Арконию… Но если предатели твоими стараниями все-таки явятся в мой шатер… Задача упрощается, верно?

— О да, — сказал я с мрачным задором, некстати подумав о ее крупном сильном теле. — А если хан надумает тебя предать?

Рондина усмехнулась углом рта, катая по столу один из клинков Гхашш.

— В таком случае гномы Зеренги, которым я заплатила очень много, просто не пустят его обратно через перевалы. Он знает об этом. Он не предаст. Он получит много добычи и уйдет с ней в Мармару. Миньоны же Кракелюра… Пускай они открывают ворота и идут грабить Синьорию, я не стану им препятствовать. Все, кто предан мне, давно вывезли оттуда семьи. Пусть предатели сами убивают предателей… чище будет.

— Ты продумала все… — сказал я потрясенно.

Она промолчала. Барабаны изводили меня своей трескотней.

— Вас свяжут и бросят на поле Хотта незадолго до атаки, чтобы отвлечь наших милых предателей от натужных размышлений, чтобы они поверили и явились в мой шатер… Ну а мои письма добавят им спокойствия. А ты… Ты сам виноват в том, что сделал сегодня… и тогда.

Скареди раскрыл рот в немом вопросе. Бедняга. Честный прямой олух. Он, наверное, не понял и половины из того, что понял я.

— Связать их спина к спине и заткнуть рты! Элефанты будут вынуждены стоптать твой отряд и тебя, Фатик. Прости.

— Дай волю тем, кто со мной, — сказал я, зная, что просить впустую. — Я виноват — меня и казни.

— Конечно, Фатик, — милостиво кивнула Рондина. — Да, кстати, гномша… Из каких ты краев?

Крессинда гордо выпятила грудь:

— Шляйфергард.

Рондина кивнула:

— Значит, ты не из Зеренги, значит, тебя можно казнить безбоязненно.

— Распните меня на мертвом дереве, и пусть мое еще живое тело расклюют стервятники, — браво предложил я. — Черт, да казни ты меня самой лютой смертью, а их отпусти!

— Нет времени, — сказала Рондина абсолютно серьезно. — Все лазутчики должны быть казнены…

Мысль о том, что я не просто дурак, но полный идиот, наконец-то обрела глубину.

В траве стрекотали кузнечики. Крессинда, мыча, тащилась ко мне, елозя обширным задом по отцветающей пастушьей сумке. Какая-то насекомая сволочь спустилась к моей пояснице и сейчас деловито пыталась забраться ниже, под рубаху, стянутую хитрым поясом.

Мое сердце колотилось быстро-быстро.

Отползая от Крессинды, я волочил за собой безропотную Имоен. Развернулся так, чтобы видеть лагерь. Элефанты — косматые рыжие громады даже отсюда — выстраивались примерно в сотне ярдов перед войсками сатрапа. Элефанты пойдут расширяющимся клином, что заденет нас краешком. Но нам хватит и краешка.

Далекий солнечный зайчик скользнул по моему лицу. Кто-то из лагеря сатрапа смотрел на нас сквозь подзорную трубу. Может, Рондина?

Я подмигнул неизвестному наблюдателю. Помирать — так хоть без страха в глазах!

Из лагеря сатрапа выходили в поле войска. Черт, Рондина была слишком самоуверенна и беспечна, оставляя лагерь без прикрытия!

Новый солнечный зайчик упал откуда-то сбоку. Крессинда неистово замычала, точно корова, которую забыли подоить.

Что такое? Я резко — до хруста в шее — повернул голову.

Прямо к нам не спеша — хотя, если присмотреться, то довольно быстро для такой громадины — ползла дымовальная машина гномов.