Эльфы, топор и всё остальное

6

В мою сторону устремилась татуированная красноватая лапа с аккуратно подрезанными когтями.

— Ну, Фатик, — сказал шаман знакомым голосом. — Опять проворачиваешь свои делишки?

Я недоуменно уставился на маску, но дверь захлопнули, наподдав мне в спину. Пришлось подойти к широкой подкове стола, возле которого стояло несколько табуретов. Шаман сидел по тут сторону столешницы у окна, в кресле с высокой резной спинкой. Я с удивлением заметил, что на гоблине строгий серый кафтан, который бы пошел, скорее, человеку. Полированная столешница была густо закапана свечным воском. На ней лежали исписанные листы бумаги и заточенные для письма гусиные перья. В пепельнице из черепашьего панциря дымилась курительная трубка.

Я подтянул ближайший табурет, увенчанный кругляшом дубового спила, и водрузил на него ногу в аккуратно зашнурованном ботинке. Пальцы Виджи сделали двойной узел…

— Ну, — хмыкнул шаман, — неужели надо повторять?

— Черт бы тебя… Закипающий Чайник, ты?

Гоблин со смехом стянул шаманскую маску и щелкнул золотыми клыками.

— Узнал, епрста, приятеля! Сколько лет прошло! — Он выпятил челюсть и расхохотался, собрав коричнево-красное рыло в мелкие складки.

Таки узнал. Даргрур Кылдхыуз, он же Закипающий Чайник на Общем, широко известный среди криминальных кругов Фрайтора как (опущу неприличную кличку), а также (тут будет обширное отточие), и еще (тут представьте отточие, пунцовое от стыда), сидел вместе со мной и Олником в тюрьме Сэлиджии, столице Фрайтора, мы были корешами.

Тогда он не был таким медно-красным, его кожа напоминала оттенком высветленный на солнце плод каштана. Значит… Погодите, я вам все поясню.

Вот что я знаю об изменении гоблинской расцветки: коричневокожий гоблин краснеет лишь в одном случае — когда становится начальником. Большим начальником.

Изучению этого феномена посвящали свое время академики Фаленора, маги Талестры и некоторые ученые Харашты. Иных из этой муторной братии я водил в гоблинские становища, чтобы они своими руками (после подношения богатых даров) могли пощупать толстую шкуру вождей и шаманов, и убедиться, что она не подкрашена, что это не особая татуировка. Одни долбоклюи твердили, что, став Бугром, гоблин начинает употреблять в пищу большое количество лесной моркови, которая может окрасить и кожу человека, другие настаивали, что всему виной особое устройство разума гоблинов, мол, от начальствования их мозги начинают посылать к коже особые сигналы, и она вырабатывает красящий пигмент нужного цвета; третьи утверждали, что причина покраснения — магический обряд ритуальной эритемы.

Понятия не имею, как оно обстоит на самом деле. Мне достаточно знать, что красный гоблин — это шаман или вождь, а коричневый гоблин — это рядовой гоблин.

(Замечу в скобках, что коричневый гоблин может также посинеть, если долго пролежит мертвым. Сперва посинеет, а потом начнет вонять. В синюшности и вони как раз нет никакого феномена.)

Я взглянул на бывшего кореша и вздохнул.

Начальник.

Вот оно что! Вот значит как!

Еще один призрак прошлого…

Он соскочил с кресла (вроде это была епископская кафедра), оказавшись ростом мне по грудь (я бы сильно удивился, если бы за пять прошедших лет он вдруг малость подрос), и водрузил маску на железную вешалку в углу комнаты. Там же висел соломенный убор шамана, на первый взгляд неотличимый от переносного шалаша. В другом углу я увидел жезл вождя всех племен, похожий на… похожий на… Ну, в общем, он был похож на одну штуковину, о которой не стоит говорить подробно, поскольку вы и так все поняли. Дикие племена — они такие… дикие.

Впрочем, не такие уж и дикие, как я смог сегодня убедиться. Да и жезл соседствовал со шкафом, забитым книгами в добротных кожаных переплетах.

Закипающий Чайник вразвалку подошел ко мне, тряхнул серьгами-полумесяцами в оттопыренных собачьих ушах и дружелюбно оскалился. По стенам разбежались солнечные зайчики — все сорок четыре зуба Кылдхыуза были одеты в золотые, начищенные до нестерпимого блеска фиксы.

Мы пожали руки-лапы.

— Епрста, пить будешь, на? — Чайник хлопнул меня по плечу.

Я покачал головой.

— Не уважаешь?

— У меня поход.

— Приход?

— Я говорю: завязал на время похода.

— Вона как! Угум, угум… — Он взглянул на меня с уважением. — Голова. Я-то не пью, держу для людей. Но шамать-то хоцца? — Он похлопал себя по плотному животу. — Есть шокерные блинчики со свининой, ну и всякое такое. Я-то сам на диете…

— Позже. Что тут у вас делается? Где Симка? Где вождь всех племен?

Закипающий Чайник с очевидным удовольствием постучал пальцем по своей груди.

— Ты с ним говоришь. Я, когда откинулся, на, решил податься в политику, и женился, епрста, на старшей дочке Трея Волнительного. Приданое-то у меня богатое, умею с его помощью произвести впечатление! — Он поскреб по клыкам, которые выступали из нижней челюсти, как позолоченные мясные крюки. — Стал ему названым сыном. А на третий день после свадьбы Трея случайно насмерть осиной привалило. Драма на охоте. Все женщины наших племен в знак скорби выбрили себе ноги! Все вожди Амброт-Занг собрались в Большой Разговорной Пещере, большой костер зажгли, большие трубки закурили… Но духи прогневались, и все вожди угорели. Двадцать трупов! Шаман Симка — я раньше у него в помощниках ходил — сказал: это Знак! И еще он сказал: названый сын бутгурт моара жив! Это Знак! — Закипающий Чайник скромно потупился. — Я бутгурт моар уже четыре года.

Я перевел дух. Благодарение Небу — одним врагом теперь меньше.

— А шаман?

— Угум? — Тут Чайник прибавил ласковое выражение, которое я не решусь озвучить. — Шаман Симка — я раньше у него в помощниках ходил — через полгода случайно утоп в котле для пиршеств, его подмастерья с горя в Козьем ручье утопились. Там воды тебе по колено, как утопились — уму непостижимо. Шаманы всех племен Амброт-Занг приехали на сход в Большую Разговорную Пещеру…

— Позволь, угадаю с трех раз — угорели?

Он печально покачал головой, действительно похожей на пузатый чайник:

— Обвал. Двадцать трупов. Все наши женщины выбрили ноги. Я сказал — это Знак! Провел религиозную реформу. Теперь я главный шаман, угум! Духи через меня говорят, я же раньше у Симки-то в помощниках ходил, все мало-мало знаю, шаманить могу, дождик с градом мне накликать — как два пальца того, этого… — Бутгурт рассмеялся. — Все помощники шаманов моих племен теперь шаманами стали, и меня слушают, а если не слушают, духи гневаются сильно, и шаманов губят. Я теперь совмещаю должности, на. Так спокойнее. Хотя тяжело. Весь день на работе. И по ночам. А еще жена. И дети. Близнецы. Одного звать Олник, другого — Фатик, в честь моих корешей.

Я открыл рот в немом изумлении, а он отечески хлопнул меня по плечу и вернулся к креслу, где выбил трубку и заново принялся насыщать ее табаком. Потом глянул на меня с хитрым прищуром:

— Ты садись, садись, в ногах, епрста, нет правды.

— Спасибо, в заднице ее тоже, кстати, нет. Я, видишь ли, несколько суток отдыхал в пещере…

— Угум, угум. Мои дозорные вас сразу засекли, и тебя узнали, тебя-то все наши знают, после твоих, на, похождений. Узнали, но я велел не тревожить. Мои сказали: ты вроде как при смерти, весь кровавыми тряпками замотан. Мы решили ждать. А ты вона что… Оклыгал, и рана затянулась неведомо как. Я-то твой шрам видел…

— Меня спасла… эльфийская магия. Может быть, это Знак?

Он серьезно кивнул:

— Епрста, конечное дело! Да и вообще, ты тут появился не случайно. Мои дела — твои дела, Фатик.

Я насторожился:

— Какие дела, Чайник?

Бутгурт моар не ответил, раскуривая трубку подобранным в пепельнице угольком.

— Я, пока в холодной сидел, все думал — отчего люди с равнин нас, епрста, не любят и за дурачков считают. — Он посмотрел на меня, в глубине жабьих глаз плескались холодные горные озера.

— Я не держал тебя за дурака, Чайник.

— Помню, угум-угум. Ну, ты на особом счету вместе со своим гномом. Ты меня грамоте обучил, про свой кодекс Джарси рассказывал интересно. Я его, епрста, если помнишь, на память выучил, на. А потом вот у себя внедрил. Изменил, конечно, кое-что…

Я чуть не схватился за голову. Вот откуда эти надписи на позорном столбе! Гоблины, чтящие Этический кодекс варваров Джарси!

Правда, были отличия: кодекс Джарси не запрещал потреблять алкоголь. Он, скорее, поощрял. В разумных, конечно, пределах. «Пей. Но пей в меру. И тогда тебе откроется счастье жизни», — так было сказано в кодексе.

— Вас выпустили, а я еще сидел, много думал, угум… Сколько мы, гоблины, должны прозябать в нищете и дикости? Пф-ф-ф-ф… Быть шестерками у людей, на подхвате? Задрало, понимаешь, что нас держат за полудурков. — Он выдохнул новый клуб дыма. — Угнетение! В городе только поднеси-подай, кирпичи таскай, стой на стреме, тьфу! Крестьяне нас ненавидят, мы их женщин похищаем для церемоний… Ладно, это я пресек. Но в остальном — чем мы хуже? Люди, они, епрста, почти все такие же болваны. Читать умеет десятая часть. Пьют самопляс жадно до потери облика… Мысли — чего бы пожрать, сходить налево, ближнего наколоть, епрста! Бабы у вас тягловой скот… Жрецов своих слушаетесь так же слепо, а у них один бог — деньги! Эх, людишки… Но — один черт, мы для вас — лесные варвары-придурки. Я решил — буду ломать архетип, епрста. И начал ломать…

— Я заметил. У тебя это неплохо получается, Чайник.

Он кивнул, словно не ожидал от меня иного ответа, кивнул и выпустил густой клуб дыма.

— Угум, я знал, ты оценишь, через весь поселок тебя провел… Работаю, на, но работы еще край непочатый. И друзей мало, на, соратников. Десяток шаманских подмастерьев и новых вождей, товарищей детства, на, да их товарищей, и товарищей их товарищей… Трудно мне, епрста. Я, видишь ли, затеял объединить все гоблинские кланы на склонах Галидорских гор. Создаю свою империю.

— А Фрайтор возражать не станет?

— Хе, — бутгурт моар хитро ощерился, — время терпит. Я им пока полезен. Своих от крестьян отвадил, сижу тут весь наружу, тише воды ниже травы, дурью, хе-хе, маюсь. Домики строю, генералов потешных развел. Генералы у меня тупые, на Общем не разумеют, гы-гы! Раньше-то мы были «дикие и опасные», а теперь с нами слад. Столицу сооружаю «как у людей», стационарную, приходи и бери голыми руками…

Я изогнул брови:

— Мне казалось…

Он заухал, как филин:

— Вот, оно всем кажется! Имей в виду, главное у меня тут — людские учителя! Мои у них знания берут и несут в другие поселки, куда людям хода нет. Грамота, кузнечное дело, епрста, военное искусство, обычное искусство! Запасы руды у нас хорошие, мои уже разведали… Рыцарям Храма мнится, что у меня тут кучка одних и тех же гоблинов учебной дурью мается беспросветно, гы-гы! Мы ж для вас на одно лицо… А мы сменяемся! Но оно и к лучшему, на. Мне меньше тревоги. Когда попалят и проснутся — поздновато будет. Создам империю, прижму оба перевала к ногтю, налоги с купцов буду брать. Сунется Фрайтор ко мне в леса — получит по шапке.

Я ошеломленно молчал.

— Фаерано держит меня за шута-жадюгу… Презентами подкармливает. Во, — Чайник порылся под столом и показал мне маленький ксилофон на красивой серебряной подставке, — сегодня презентовал. За дурачка меня держит. Я «обрадовался», на. Палочками постучал, сказал — музыка, радость, еще хочу такую цацу. Так ты поверь — он привезет!

— А самопляс?

Бутгурт рассмеялся.

— Ну, мало-мало деньгу зашибаю. Золото, оно не лишнее, когда с людьми связан. Подкупы, то да се. У вас же все продаются…

— Не все и не всегда.

— Брось, ты и твои Джарси — исключение, а во Фрайторе продаются все. А храмовники мне учителей поставляют…

— Пьяниц?

— Угум. — Тут его голос стал исключительно жестким: — Пропойцы… работают за жратву и самопляс. Им другого не надо… Людишки… Не мне тебе говорить — где сухой закон, там пьяниц больше всего, все фрайторские тюрьмы ими забиты… Я ж знаю, что говорю, у меня хорошее тюремное образование!

— Гритт!

— Денег я им, понятно, не плачу. Мы их не бьем и не трогаем, только пить не даем, на, если работать не хотят, епрста. Они еще играют роль, когда нажираются, как свиньи…

— Это как?

— Доказывают мой лозунг, которым я воспитываю свой народ: ты лучше людишек.

Вот оно что! На примере опустившихся людей вождь племен Амброт-Занг взращивал в своем народе не глупенькую примитивную ненависть к человечеству, а куда более умную штуку — чувство тотального превосходства!

Тут у меня задрожали ноги, и я сел. Чайник крикнул принести еды, и я, размышляя о незавидной доле фрайторцев, уплел блины, жареную кабанятину, пирожки с ливером и две сдобные медовые булочки.

— Еда для моих приближенных! — похвастался бутгурт моар. — Научил своих готовить с помощью людских поваров… Вина тебе все-таки налить?

— Воды. — Я выхлебал кружку. — Бутгурт, у меня к тебе вопрос. Со мной были эльфы…

— Угум. Твои целители.

— Целители. Ты их забрал.

— Угум. И их, и оружие их, и накидки — чтобы Олник до смерти не расчихался.

— Забрал, я надеюсь, не для жертвоприношений?

— Епрста, не.

— Ну, так где они?

— Угум, угум, взял я их в охапку вместе с накидками да ихними мечами, и продал.

Великая Торба!

— Ч-что?..

— Что-что, на? Я их загнал Фаерано. Эльфийку он возьмет в гарем, а эльфа — черт его знает. Вялый он какой-то, не знаю, на кой ему нужен…

Эльфы! Принц!

Боги мои, так вот кто хотел сожрать меня взглядом из окошка фургона!