Энрико Карузо: легенда одного голоса

Глава 11

В поезде на пути из Монреаля в Торонто

Вторник, 28 сентября 1920года

10 часов утра

Милая Дора!

Закрывшись в купе, могу начать писать тебе письмо...

Я не ожидал такого колоссального успеха, так как чувство­вал себя простуженным. Думаю, что только низкое кровяное давление не позволило мне нервничать, и я был очень спокоен, даже не попробовал голоса. Как я уже сказал, успех превзошел все ожидания. Меня ожидало около десяти тысяч человек в за­ле и вне него. Встретили бурей аплодисментов. Я был тронуг. Начал петь арию из «Богемы», которую приняли громом рукоплесканий. Меня заставили три раза повторить ее. Публика требовала еще, но я отказался, потому что предстояло спеть еще две вещи. Все были в отличном настроении весь вечер.

Потом пел арию из «Любовного напитка» и тоже трижды бисиро­вал. Ария из «Паяцев», которую я спел лучше, чем когда-нибудь, была встречена грандиозной овацией. Все поднялись на ноги, махали программами и платками, долго не отпускали ме­ня. Но бисировать я не согласился. Публика поняла это и разо­шлась. Мы шли домой довольные, говоря, что хорошее начало

— половина дела. Мистер Коппикус заплатил мне за концерт 10 тысяч долларов. Я послал чек в банк «Коламбия» ...

С нами происходит что-то странное. Когда я не сплю, ты то­же не спишь, когда я скучаю, и ты скучаешь. Я объясняю это взаимосвязью наших чувств и мыслей. Сегодня утром, про­снувшись, я распорядился, чтобы ко мне никого не пускали. Мое распоряжение не выполняется. Кто-то идет...

2 часа пополудни.

Прости, дорогая, что я заставил тебя ждать четыре часа, но ты знаешь, что когда я начинаю кого-нибудь в чем-либо убеж­дать, то теряю много времени. Я устал, но что поделаешь. Это была гувернантка Мимми. Он написал, что ему приходится очень много заниматься. Я не верю тому, что он занимается упорно. Тем хуже для него. Крепко целую тебя и Глорию. Твой Рико.

Отель «Король Эдуард»

Торонто

30 сентября 1920 года

22.30

Моя дорогая Дора!

Пришел домой после концерта. Только что послал тебе те­леграмму, в которой сообщил, что концерт прошел удачно. Публика была несколько сдержанней, чем в Монреале, но за­ставила спеть на номер больше. Всего я пел девять раз (три про­изведения. — П.М.). Был в неплохой форме, хотя чувствовал се­бя несколько хуже, чем в Монреале...

Сейчас выпью молока и съем немножко салата с цыплячьим мясом, а затем лягу спать, потому что должен вставать в 6 утра, так как поезд уходит в Чикаго в 8. В Монреале я имел большой успех, но ведь всегда находятся недовольные. Одна из газет по­местила рецензию не столь благосклонную, как остальные. Во­образи, в ней сказано, что как концертный певец я слабее Гор- гоца (очевидно, Гогорцы. — П.М.) и Юлии Кульп. Браво идио­ту!

Горячо любящий Рико.

В поезде на пути в Сан-Паулу

4 октября 1920года

16 часов

Моя Дора!

...Сейчас мы едем лесом, и я вижу солнце, покрытое густы­ми темными тучами. Солнце еще можно увидеть, но лучей не видно. Интересное зрелище!! Впечатление, как при затмении. Очевидно, будет гроза, потому что к нам быстро приближается огромная туча. Поезд остановился, и из окна открылся очень красивый вид...

Небо нац деревьями голубое лишь на небольшом участке. Все небо покрыто тучами, сквозь которые пробирается солнце, похожее на большой арбуз. А сейчас мы едем по степи. Настоя­щие прерии. Совсем нет деревьев...

Как ты думаешь, откуда приходят тучи? С земли. Они под­нимаются с полей и заволакивают небо. Сейчас солнце вышло из-за туч и блестит, как серебряное. Кажется, что это фейер­верк...

Где вы, мои любимые? Далеко... Но вместе с тем близко, по­тому что я ношу вас в своем сердце.

Ваш Рико.

Сан-Паулу

5 октября 1920года

20 часов

Моя милая Дора!

Пишу тебе перед тем, как лечь спать...

Я пришел в большой клуб, куда был приглашен в качестве почетного гостя на собрание, организованное 45 благотвори­тельными обществами. Я прибыл туда с Коппикусом. В боль­шом зале собралось около пятисот человек, которые встретили меня аплодисментами. Президент спросил меня, приготовил ли я речь.

— Какую речь? — спросил я.

— Люди хотят услышать ваш голос, и, надеюсь, вы достави­те нам это удовольствие.

Представляешь, какое в этот момент у меня было лицо!!

Я покраснел, потом побледнел, а импресарио заверил присутствующих, что я непременно скажу что-нибудь. После обеда, во время которого я ни к чему не притронулся, поднялся президент и объявил: «Сейчас мистер Карузо произнесет не­сколько слов».

Наступило глубокое молчание. Я заметил на столе какую-то бумажку с напечатанным на ней текстом и, увидев в этом спо­соб преодолеть их настойчивые просьбы, улыбнулся и сказал:

«Леди и Джентльмены! Мистер Президент! Благодарю за честь, которую вы мне оказываете, но я нахожусь здесь не для того, чтобы говорить, а чтобы петь».

Я ожидал, что меня попросят спеть, но все молчали. Тогда мне пришлось продолжить: «Не ожидайте длинной речи. Я прочту то, что кто-то положил передо мной».

Я прочитал напечатанный на бумаге текст. Там было напи­сано, что я одобряю деятельность благотворительных обществ, что они должны получить всеобщую поддержку, так как рабо­тают для всеобщего блага...

Мне горячо аплодировали.

Я люблю тебя, дорогая Дора! Ты вся в моем сердце. Рико.

Сан-Паулу

6 октября 1920года

15 часов

Моя Дора!

Родная моя, я снова пишу тебе, чтобы побыть немного с то­бой и успокоить нервы, которые раздражает... ветер. Да, доро­гая, день сам по себе превосходен, но ветер пронизывает до костей. Сегодня утром у меня было глупейшее интервью. Ре­портер взбесил меня своими дурацкими вопросами типа: «По­чему вы позволяете, чтобы билеты на ваши концерты стоили больше, чем на концерты других артистов?» К счастью, вовре­мя подоспел Коппикус и все объяснил. Был задан также такой вопрос: «Разрешу ли я Глории быть акробаткой?». Я послал бы их всех к черту* если бы не получал столь высоких гонораров.

Теперь насчет автомобиля. Что за люди в гараже? Менять гараж из-за того, что машину моют с большим количеством мыла, бессмысленно. Надо сказать, чтобы его употребляли меньше, — вот и все. Должны быть другие причины.

Я рад, что ты стала лучше играть на рояле, и уверен, что че­рез год ты сможешь аккомпанировать мне при исполнении не­сложных песен.

Скучаю по тебе и твоему нежному голосу.

Рико.

Поезд на пути из Омахи в Денвер

7 октября 1920года

19 часов

Моя дорогая Дора!

Прежде, чем ночь состарится (хорошее выражение) и голо­ва отяжелеет от усталости, хочу провести немного времени с

моей любимой. Я устал жить вдалеке от тебя, а после того, что случилось вчера вечером, чувствую, что не могу больше рабо­тать.

Вчера днем, написав тебе письмо, я стал готовиться к кон­церту. Я чувствовал себя немного взволнованным, так как надо было успеть собрать вещи, поскольку я планировал уехать по­сле выступления. В восемь с четвертью мы начали. Сначала иг­рал скрипач, потом пела сопрано, а затем вышел я, чтобы спеть арию из «Африканки». Дома, когда я попробовал распеться, всё было хорошо. Я начал арию. Голос хорошо повиновался мне. В десяти футах над моей головой висели два ряда электри­ческих ламп и от них шел сильный жар. Я вдруг почувствовал, что мне жарко, дыхание стало затрудненным, а голос тяжелым. Вся кровь прилила к голове перед верхней нотой. В горле за­стрял комок, и я пустил нечто вроде петуха, от которого сразу же интонация поехала вниз. И я, и публика обомлели! Я стоял неподвижно у рояля, и в голове пульсировала кровь. Фучито подошел ко мне и помог сойти со сцены. Мне поаплодировали, но без энтузиазма. Я снова вышел петь и опять почувствовал, что голова нагревается. Только после этого я обратил внимание на лампы. Отошел немножко в сторону и жар исчез. Причина была выяснена. Я попросил поднять лампы, после чего запел, как обычно. Но публика так и не оживилась, и всему виной ин­цидент с лампами...

В десять часов мы закончили концерт и поспешили на стан­цию, где поезд уже опаздывал на двадцать минут из-за того, что ждал нас. Я послал Дзирато отправить телеграмму. Через неко­торое время пришел Коппикус с ужином, но я ни к чему не притронулся. Я все время думал о том, что напишут в газетах об этом выступлении. Мне кажется, что беду навлек тот репортер, который приходил ко мне вчера утром и спросил: «Как вам уда­ется так долго сохранять хорошую форму, тем более, что вам приходится часто гастролировать?»

«Это оттого, что я слежу за собой», — ответил я.

А вечером произошел такой случай! Я провел скверную ночь и почти не спал... Не пойму почему, но без тебя я чувствую себя, как мальчишка без всякой опеки. Можешь ли ты это объ­яснить? Я старею и боюсь, что ты разлюбишь меня. Если это случится, я убью тебя, Глорию и себя.

Твой Рико.

Денвер

9 октября 1920года

23 часа

Моя дорогая Дора!

Только что окончился концерт, и я послал тебе телеграмму. Я спел одиннадцать вещей вместо трех!! Требовали еще, но все имеет границы, и, думаю, мое выступление должно было удов­летворить публику. Странно, но все знают «А vuchella» (романс Ф.П. Тости «Милые уста». — М.М.) и как только началось всту­пление, все зааплодировали. Голос у меня был в лучшем со­стоянии, чем в Сан-Паулу, да и сам я старался вовсю. Не следо­вало начинать турне простуженным. Мне кажется, я еще не скоро поправлюсь и, если у меня будет повышенная температу­ра, придется отменить выступление. Здесь мы находимся на высоте около 1 000 метров над уровнем моря. Петь трудно, но я спел хорошо.

Погода восхитительная. Жарко, но дует легкий ветерок. За­был сообщить тебе, что критики в Сан-Паулу поместили очень неплохие рецензии. Я ожидал, что меня будут ругать. В одной из рецензий написано, что мне сначала мешали электрические лампы, но после того, как их подняли, все было отлично.

...Ко мне приходил какой-то человек со своими стихами и с просьбой посодействовать переложить их на музыку. Бедняга. Он, возможно, не спал ночами. Коппикус вежливо выпрово­дил его.

Посылаю два чека на 10 000 и 7 000 долларов. Положи их в банк на свой счет. Завидую тебе. Ты можешь всюду бывать, есть превосходные спагетти, а здесь их трудно найти. Когда вер­нусь, мы пойдем в маленький ресторанчик, а потом будем гу­лять и говорить друг другу о любви.

Всегда думаю о вас с Глорией. Целую. Ваш Рико.

Отель «Фонтанелъ»

Омаха, Небраска

12 октября 1920 года

23.30

Моя дорогая Дора!

Только что поужинал и посылаю тебе мой вечерний поце­луй. Дыня, цыпленок, картофель, салат и виноградный сок со­ставили мою трапезу. Полчаса назад послал тебе телеграмму о концерте, который прошел великолепно. Я спел одиннадцать вещей. (Карузо имеет в виду не только различные произведе­ния, но и многочисленные бисы. Всего по программе он дол­жен был петь три вещи. — П.М.) Требовали еще, но я не согласился, потому что все еще простужен и прилагаю большие уси­лия, чтобы благополучно допеть до конца. Я просил тебя в по­следней телеграмме выслать мне в Талсу чековую книжку. Мы должны быть благоразумны, и вот что я придумал. Посылаю те­бе чек на 100 000 долларов, который ты должна сохранить до моего возвращения. Если со мной что-нибудь случится, ты по­лучишь по нему деньги. То же самое сделай с книжкой, которую я вышлю тебе из Талсы. Я буду тебе высылать все чеки, которые получаю от Коппикуса... Я сейчас в дороге, и никто не знает, что может случиться. Когда вернусь домой, мы все обдумаем. Мы должны подумать о Глории...

Ты нужна мне, как вода при сильной жажде. Я хочу слушать твой нежный голос. Вы — части моего тела, и поэтому я чувст­вую, что мне чего-то не хватает, когда вы далеко от меня. Я ни­куда больше не уеду от моих любимых. Работа меня больше не интересует. Поэтому нам не надо больше расставаться. Я ду­маю, что даже если я не буду петь, у нас будет достаточно денег, чтобы жить и уплачивать долги. Мы уедем в мою родную стра­ну, где будем спокойно жить. Я жду этого дня! Ты не можешь се­бе представить, как я буду рад, когда смогу не думать о своем го­лосе. Надеюсь, что Бог позволит мне дожить до такого дня, ко­гда мое счастье будет полным. Я закрываю глаза и думаю о те­бе, моя родная, мое сердце.

Всегда твой. Рико.

Отель «Талса»

Талса. Оклахома 16 октября 1920года

23.30

Моя Дора!

...Встретил мистера Хенкеля, который представил меня каким-то джентльменам и леди, имен которых я не запомнил. Они предложили показать мне нефтяной фонтан. Я отказался, подумав о концерте. Они настаивали, говоря, что такое зрели­ще уникально и что на это потребуется два часа времени, при­чем в дороге можно будет подкрепиться. Я все же отказывался, но другие артисты согласились, и в конце концов я сдался. Че­рез час пути мы добрались до городка Супериа, где нас ждал ланч, к тому же неплохой. Я спросил, далеко ли еще идти, на что мне ответили: «Еще немного». В два часа мы отправились даль­ше. Шли, шли, шли. Было около четырех, когда мы наконец добрались до места, но в каком мы были виде!! Я никогда так не спешил и не уставал. Дорога ужасная. Местность дикая и не­приглядная. Я начал понимать, что концерт в опасности. Мы ожидали, что земля под нашими ногами будет колебаться, как при землетрясении; приняли всевозможные меры предосто­рожности, но увидели только шесть или семь небольших фон­танчиков нефти. Начинает беспокоить давление. Не могу про­должать. Очень люблю тебя. Рико.

Отель «Хакинс»

Форт-Уорт. Техас 20 октября 1920 года

20 часов

Родная моя!

Я очень расстроен, так как был уверен, что застану тебя до­ма, но тебя там не оказалось... Я звонил несколько раз и очень огорчен. Должна же ты когда-нибудь быть дома. Может быть, ошиблась телефонистка...

Ты, конечно, можешь всюду бывать, но знаешь, я иногда похож на ребенка, а когда ребенок не находит дома того, что ищет, он приходит в ярость. Вот так и я. Поэтому не нервничай. Я и сам понимаю, что тебе следует всюду бывать и развлекать­ся..: Концерт оказался лучшим в турне. Шесть тысяч слушате­лей неистовствовали. Голос звучал великолепно, и я остался очень доволен. После концерта был в доме сестер Фэй, где ме­ня встретила почти вся семья. Мать — самое очаровательное создание, которое я когда-либо видел. Они все были очень ми­лы ко мне, и я пришел домой только в четыре часа утра. Прихо­дится прослушивать теноров и сопрано. Приходят сплошь без­голосые и отнимают у меня время. Очень беспокоят репортеры, особенно в этом штате. Спрашивают, записывают, а потом поднимают меня на смех. Например, в Талсе один из репорте­ров спросил меня: «Бывали ли вы когда-нибудь в Техасе?». Я в свою очередь простодушно спросил его: «Аразве мы в Техасе?». «Да, конечно», — ответил он. Этот разговор опубликовали, и меня ругали за то, что я никогда в жизни не слышал о штате под названием Техас. Я хотел ответить, что не обязан знать, как на­зываются все штаты США. В нью-йоркских итальянских газе­тах читал о скандале с Тетраццини. Думаю, кто-то заплатил за то, чтобы унизить ее. Ты видишь, дорогая, в каком тяжелом по­ложении оказываются артисты. Кому-то понадобилось столк­нуть Тетраццини. А сколько раз то же самое пытались сделать со мной за 17 лет!! Почему люди проявляют такой дьявольский интерес к частной жизни артистов? Бедной толстушке прихо­дится плохо!! Надеюсь, она сообразит не брать с собой своего Тото. День, когда я смогу сделать так, чтобы обо мне больше не говорили, будет самым счастливым днем в моей жизни. Ты знаешь, дорогая, я часто желаю, чтобы со мной что-нибудь случи­лось и я мог бросить то, от чего так устал. Ты можешь спросить: «Почему же я не прекращаю петь?». Я часто подумывал об этом, но меня не отпускали. Посмотрим, что будет, когда кон­чится контракт с «Метрополитен». Я уверен, что до окончания контракта Гатти придет с новыми предложениями. Все это ужасно, и боюсь, что и после смерти люди не оставят меня в по­кое. Но мы откажемся от всего, потому что хотим жить спокой­но, наслаждаться жизнью и нашей Глорией, которой будем преданы всю жизнь.

Всегда с любовью думающий о вас Рико.

«Райс Отель»

Хьюстон. Техас

21 октября 1920года

15 часов

Моя дорогая Дора!

...Я пошел посмотреть зал. Он оказался очень неуютным и с плохой акустикой. Кто-то расставлял на сцене стулья. Я спро­сил Коппикуса, почему их здесь ставят, на что он ответил: «Стулья будут стоять всюду». Я очень разнервничался; а ведь он знал, что я не люблю, когда во время пения кто-нибудь стоит за моей спиной, и по этому поводу мы уже ругались с ним в Чика­го и Сан-Паулу. Не помню, что я сказал ему. Фучито потом пе­редал мне, что Коппикус велел убрать стулья со сцены. Если бы я ничего не сказал, он заставил бы меня шагать через сидящих на сцене людей. Только что ушел репортер. До чего же беспар­донный народ! Они стараются узнать то, чего даже я сам не знаю о себе. Я устал от них. Я вообще устал и хочу пожить в сто­роне от людей, чтобы забыть всех и чтобы все забыли меня.

Твой Рико.

P.S. В отеле я живу на 12 этаже в двух комнатах, которые считаются самыми хорошими и дорогими. Стоят они 50 долла­ров в день. Комфорта никакого. Коппикус зол, так как платит он, а не я.

В поезде по дороге из Атланты

24 октября 1920года

16 часов

Моя Дора!

Как ты думаешь, если бы машинист сошел с ума, не останав­ливался бы на станциях и позволил бы составу идти беспрепят­ственно, доехали бы мы до Нью-Йорка? Это было бы велико­лепно! Но — увы!!! На нашем поезде два машиниста, да и угля до

Нью-Йорка не хватило бы. Не понимаю, почему мне пришло в голову, что поезд везет меня домой? Наверное, потому что мне очень хочется там быть!!

...Очень жаль старого хозяина ресторанчика — Пане. Такова жизнь. Работаешь, работаешь, а потом шесть футов земли и прощай!! Через пять дней буду рядом с тобой и дочкой. Как мы будем радоваться!! Мы станем веселиться, как дети.

Я люблю тебя, дорогая. Твой Рико.

Отель «Селуин»

Шарлотт, Северная Каролина

24 октября 1920 года

22.15

Моя дорогая Дора!

Уже прошло полчаса, как мы приехали. Очень устал. Два дня и ночь в поезде — слишком много даже в комфортных усло­виях. На станции меня встретила аплодисментами толпа, ждав­шая Карузо. Были слышны реплики: «Он — толстяк», «Он — ве­ликий человек», кто-то сказал: «Вот он. Теперь я могу идти спать», кто-то: «Я рад, что он здесь, потому что меня интересу­ют потраченные мной 75 долларов». Не знаю, что он хотел этим сказать, — очевидно, имел в виду сумму, истраченную на биле­ты для всей семьи. Я был очень счастлив, глядя на фотографию Глории, и плакал от радости. Я люблю тебя все больше и боль­ше.

Я хотел бы, чтобы ты была со мной и узнала, как я люблю те­бя. Я стараюсь сделать все, чтобы убедить тебя, как сильна моя любовь. Твой Энрико любит тебя с того момента, когда в пер­вый раз тебя увидел. Когда я один, всегда вспоминаю высокую девушку с голубыми глазами и ее ласковый голос, который проник в мое сердце, как только я его услышал.

Еще пять дней!! Я счастлив!!!

Обнимаю тебя, душа моя. Твой Рико.

В поезде, идущем из Шарлотта в Норфолк

26 октября 1920года

Полдень

Моя дорогая Дора!

Я забыл рассказать тебе о том, что произошло вчера днем. После того, как я написал тебе, прилег отдохнуть на диван. Вдруг кто-то постучал в дверь. «Войдите», — сказал я.

Никто не вошел. Я открыл дверь. Никого. Я обратился к Марио, который находился в комнате напротив, и тот сказал, что видел девочку, быстро прошедшую мимо него. В коридоре никого не было. Я возвратился к дивану. Через некоторое вре­мя опять постучали. Я вскочил и открыл дверь. Опять никого. Попросил Дзирато, бывшего в комнате Марио, посмотреть в коридоре за углом. В это время из-за угла вышла девочка лет де­сяти. Дзирато грубо спросил, не она ли стучала в дверь.

«Вы Карузо?» — спросила девочка.

«Нет, - ответил Дзирато, - но ты не имеешь права стучать в его дверь». Я стоял у дверей и, увидев, что девочка вся дрожит, сказал: «Я Карузо. Что ты хочешь?» Она подошла ко мне, взяла мою руку и, прижавшись к ней, сказала: «О, мистер Карузо! Я только хотела узнать, как поживает ваша маленькая Глория».

Все еще дрожа, она погладила мою руку и посмотрела на ме­ня своими большими глазами, ожидая ответа. Ты не можешь представить, какое впечатление произвело это на меня. Я при­ласкал ее и просил успокоиться, так как боялся, что она упадет.

Я уверил ее, что с нашей девочкой все в порядке. Успокоив­шись, она стала расспрашивать меня о тебе, о концерте и о многом другом. Славная девочка! Вечером на концерте при­несли коробку, адресованную миссис Карузо. Я открыл ее. В ней были цветы...

Я не обратил на это внимания, потому что имени пославше­го не было. Велел унести подарок. Миссис Мириам, которой я рассказал о девочке и отдал цветы, высказала предположение, что они присланы ею, так как кроме нее никто не спрашивал о тебе.

Очень мило с ее стороны. Жаль, что я не знаю ее имени, что­бы поблагодарить ее.

От души целую вас обеих. Моя золотая Дора! Я люблю тебя.

Рико.