Энрико Карузо: легенда одного голоса

Глава 15

Мы прибыли в Неаполь, когда заходило солнце. Вдали ды­мился Везувий. Рядом с нами стоял Пунцо, глядевший как зача­рованный на свой родной город, освещенный золотым сияни­ем. Во время путешествия он был невероятно рассеян и посто­янно забывал, что ему говорили. На этот раз Энрико вспыхнул.

Ты опять лентяйничаешь, как обычно? Где твоя голова? Ты забыл, что надо работать? Иди и собирай вещи.

Когда он ушел, Энрико сказал:

— Бедный Пунцо. Я купил ему и его жене дом в Неаполе и положил на их имя деньги в банк. Мы никому не скажем, что он был моим слугой, а будем говорить, что он мой ассистент. Пун­цо — гордый человек, а здесь его дом.

Отдохнув несколько дней в Неаполе, мы поплыли через за­лив в Сорренто, где сняли этаж в отеле «Виктория». Энрико очень нравилось, что все комнаты выходили на крытую терра­су с видом на Средиземное море и Неаполь вдали. Рядом с на­шей спальней находилась комната, в которой Энрико отдыхал и смотрел на итальянское небо, по которому так скучал. Гости­ная была обставлена довольно странной мебелью в стиле Людо­вика XVI. В ней стоял большой позолоченный рояль. Мне сна­чала это не понравилось, но когда Энрико объяснил, почему ему нравится эта комната, я изменила свое мнение. Он сказал:

— Эти стулья такие жесткие и неудобные, что те, кто станет приходить к нам, не будут долго задерживаться.

Мы обедали на веранде. Там же Энрико учил Глорию пер­вым итальянским словам и ходьбе. Он отдыхал и спал целую педелю, после чего почувствовал себя настолько хорошо, что решил выйти в сад и даже осмотреть город. Доктор Стелла пре­дупреждал меня, что Энрико ,не следует переутомлять свое сердце. В то же время он советовал не говорить об этом Энри­ко, так как это может задержать выздоровление. Поэтому я не сообщала об этом ни его родственникам, ни друзьям, зная, что они могут проговориться. Он знал только то, что в центре по­следнего разреза есть незаживший участок — не больше була­вочной головки, и каждое утро я смазывала его йодом, а потом перевязывала.

Мы посетили превосходный старый магазин белья. Энрико любил и собирал полотняное белье, и хотя одна из комнат в Синье уже напоминала склад текстиля, мы купили несколько дю­жин прекрасных кружевных скатертей, вышитых монахинями. Он объяснил, что все это полежит до замужества Глории. Насе­ление относилось к нему с не меньшим почтением, чем к кар­диналу. Все улыбались и приветствовали его. Дети робко про­тягивали букеты цветов и отказывались от платы. Каждый день рано утром из Аяно на пароходе привозили горячую грязь. Ма­рио приносил ее на террасу, и Энрико грел руку и пил кофе. Он был убежден, что эго ему поможет. Каждый день мы ходили ку­паться на отмель, где рыбаки оставляли на ночь свои лодки. Иногда они брали нас с собой. Энрико загорел, и рубец на спи­не очень сильно выделялся. Рыбаки часто смотрели на него, но пи о чем не спрашивали.

В отеле мы познакомились с итальянским послом во Фран­ции Романо Авеццаной и его женой американкой Жаклин, а на следующий день Энрико пригласил их на ланч. В то утро мы стояли на террасе и рассматривали пассажиров, прибывших из Неаполя. Особое внимание привлекли двое. Один был высо­ким и худым, с прилизанными седыми волосами и загорелым лицом. Другой — невысоким, но также с длинными волосами и очень громким голосом. Он был одет в полотняную куртку, ру­кава которой выглядели непомерно длинными. Очевидно, они были неаполитанцами, так как жестикулировали всем телом. Я уже приготовилась произнести: «Что это за пугала?», — как вдруг Энрико закричал:

— Эй, Араките!! Я сейчас спущусь!

Это был старый сержант, который впервые привел его на урок пения к маэстро Верджине. Когда я спустилась вниз, Эн­рико сообщил, что пригласил их на ланч.

— Но ты уже пригласил посла с женой.

Что же с того? Они будут рады познакомиться с моими старыми друзьями. Мы все станем друзьями.

Я решила, что он поступил неправильно, но ошиблась.

Достоинство, с которым он представил своих старых друзей новым, сломало барьеры: не стало ни знатности, ни рангов. Все чувствовали себя очень свободно и понимали, что он рад им всем. Когда неаполитанцы ушли, Энрико сказал:

— Маленький все еще носит куртку, которую я дал ему. Я сказал, что он выглядит смешно, но он ни за что не хочет пере­делывать ее.

Прошло несколько недель — прекрасных спокойных дней и длинных лунных ночей, но вдруг в июле из Нью-Йорка приеха­ла компания друзей, объявивших о своем намерении провести несколько недель с нами. Энрико огорчился тем, что наше спо­койствие нарушилось, но в то же время был рад вновь видеть друзей. Они нарушили наш спокойный режим, убедили его со­вершать с ними длительные прогулки и устраивать обеды на террасе, перед которой собирались крестьяне, певшие неапо­литанские песни и танцевавшие тарантеллу. Я не знала, что предпринять. Иногда я жаловалась, что очень устала, и Энрико был вынужден отказываться от их предложений. Они объясня­ли это моим желанием удержать его возле себя и рассказывали о забавах, которые он пропускал. В конце концов, даже Энри­ко стал упрекать меня:

— Ты хочешь помешать мне проводить весело время? Не следует лениться и упускать возможность увидеть что-нибудь интересное. Я скажу друзьям, что завтра мы будем завтракать с ними на Капри.

Во время завтрака он смеялся и весело болтал, но вдруг за­молчал.

— Я устал, — сказал он, — пойдем домой.

Его старались удержать, но он ушел, не попрощавшись и да­же не поблагодарив, Когда мы пришли в отель, я сразу же уло­жила его в постель.

— Ты права, Дора, — сказал он. — Я еще не совсем поправился.

Два дня он оставался дома, но друзья поджидали его с новы­ми планами. Они знали, что он собирается помолиться за свое выздоровление в церкви Помпейской Мадонны, и предложили сопровождать его. Кроме того, они хотели посмотреть развали­ны Помпеи. Тогда я решила рассказать им о предупреждении доктора Стеллы. Я отозвала их в сторону и объяснила, что такая прогулка может привести к серьезным последствиям. Они по­смеялись над моими страхами и стали убеждать меня не отно­ситься к нему, как к больному. «Он чувствует себя хорошо и сказал, что поправился на двадцать пять фунтов».

Дорога, ведущая из Сорренто в Помпею, окружена стенами, достаточно высокими, чтобы скрывать то, что происходит за ними, но недостаточно высокими, чтобы предохранять от лучей палящего солнца. За ними виднелись верхушки апельсиновых деревьев, по ним карабкались розы, покрытые пылью. Двое толстяков из нашей компании, ехавшие с нами, настолько из­нывали от жары, что подложили под шляпы мокрые платки. Мы подъехали к церкви. Прошли по длинному коридору к ал­тарю. Вместе со священником Энрико прошел в ризницу. Он довольно улыбался, когда вернулся:

— Ессо![8] Я поблагодарил Мадонну.

В ресторанчике было так же жарко, как на улице. Через ок­но проникал запах пыли и ослиного пота. В комнате слыша­лось непрерывное жужжание мух. Нас было восемь человек, и мы сели за большой стол, уставленный деревянными тарелка­ми с салями, маринованной рыбой и кружками с красным ви­ном. За спиной Энрико стоял мальчик, держа в руках палку с бумажными лентами, чтобы отгонять от него мух. Энрико с отвращением посмотрел на пищу.

— Я не буду это есть, — сказал он. — Мы с мадам хотим, что­бы нам подали цыплят и салат.

В то время, как другие принялись за спагетти, Энрико выпил стакан воды и попросил мальчика прекратить махать палкой.

Когда принесли цыпленка, он осмотрел его и сказал: «Пах­нет».

Все остальные продолжали есть. Их лица раскраснелись и вспотели. Они вытирали их платками и салфетками. Энрико съел персик и сполоснул руки в чашке с прохладной водой.

Известие о нашем появлении, как всегда, бежало впереди пас. У руин нас поджидали. После рукопожатий, поздравлений и долгих речей нам сказали, что этот же день выбрал для посе­щения развалин наследный принц Японии Хирохито, который уже спрашивал о Карузо. Я поняла, что опять понадобятся уси­лия со стороны Энрико, но была не в состоянии что-либо пред­принять. В довершение всего он отказался от крытых носилок и пошел пешком по утомительной каменной дороге. Мы встре­тили Хирохито и сопровождавших его людей у нового раско­панного карьера. Тонкошеий будущий император Японии взглянул на нас сквозь толстые очки и довольно резко кивнул. Он даже не улыбнулся и не протянул руки. Мы наблюдали, как рабочие откапывали статую и бронзовую вазу. Энрико прошептал:

— Они закопали ее специально этой ночью.

Ничего не подозревавший Сын Неба пришел в восторг.

Мы шли по великолепным улицам, проходили мимо вилл, дворцов и храмов, которые стояли без крыш под ярким южным небом.

Находиться на развалинах Помпеи и в прохладный день утомительно, а в середине июля просто невозможно. Раскален­ные камни жгли ноги сквозь обувь, а колонны вдалеке, каза­лось, плавились в жарком воздухе. Энрико больше не мог идти. Пришлось послать за носилками. Около ворот нас ждала по­возка, возле которой стоял какой-то юноша. Он подошел к Эн­рико.

— Синьор Карузо, вы прослушаете меня и скажете свое мне­ние о моем голосе, если я приеду в Сорренто?

Мне кажется, я никогда не видела такого печального выра­жения лица у Энрико, когда он ответил, что будет ждать его на следующее утро. В отеле Энрико сразу же лег. Я долго просиде­ла в ют вечер на террасе, глядя на огни Неаполя и с ужасом ожидая утра.

Я проснулась раньше Энрико. Он вышел на террасу не­сколько более бледный, чем обычно, но сказал, что выспался.

— Довольно. Я больше не буду совершать таких длительных экскурсий.

Мы выпили кофе и стали ждать юношу. Я думала, что он принесет с собой ноты неаполитанских песен, и ужаснулась, увидев в его руках клавир «Марты» — одной из самых любимых опер Энрико.

— Какой у вас голос? Баритон?

— Нет, синьор Карузо, тенор.

— Значит, вы поете мою партию. Ну, попробуем.

Мы прошли в салон. Энрико сел за рояль.

— Я не могу аккомпанировать. Возьму только несколько ак­кордов

Ни голос, ни глаза его ничего не выражали.

Как он сможет вынести все это? — подумала я.

— Я попробую спеть «M’appari»[9], - сказал юноша, и Энри­ко взял аккорд. С первой же ноты стало ясно, что у молодого че­ловека нет голоса. Энрико остановил его, попросил не волно­ваться и начать снова. Я ушла в свою комнату. Они разговари­вали. Потом юноша опять начал петь. Я услышала голос Энрико: «Нет! Нет!». Они замолчали. И вдруг я услышала такой го­лос!!!!! Я вбежала в салон. Там стоял Энрико и пел так, как ни­когда раньше. Голос звучал лучше, чем когда-либо. Кончив петь, он всплеснул руками. Лицо его просияло.

— Дора. Я могу петь!! Я могу петь!! Я не потерял голос!!