Если только ты

Себастьян наблюдает за мной в этой своей манере — костяшки пальцев скользят по губам, серебристые глаза не отрываются от меня, выражение лица непроницаемое.

— Это… тяжело — бывать в таких местах? Поэтому ты обычно не ходишь туда?

Моё сердце бешено стучит в груди. Я не могу прочесть его, не могу понять, прячется ли под фасадом его любопытства осуждение.

— Да. Это тяжело. У меня много сенсорных проблем, с которыми приходится справляться в оживлённой обстановке. Разные звуки, накладывающиеся друг на друга, сложные шумы — они причиняют боль моему мозгу. Мигающее или резкое освещение вызывает у меня тошноту. Если люди прикоснутся ко мне, когда я не ожидаю, или в той манере, которая мне не нравится, у меня возникает такое чувство, будто по мне ползают муравьи, и я не могу нормально дышать. С незнакомцами я переживаю, что скажу что-то не то (и если честно, это часто случается), так что я бываю настолько тихой, что людям становится неловко. Короче говоря, такая обстановка ужасна для меня.

Его челюсти сжимаются. Он опускает руку.

— Тогда нах*я мы это делаем?

— Карбункул! — ору я. — Сегодня без мата, слышал меня?

Он не моргает, не реагирует на меня.

— Не бывать этому. Я не поведу тебя в место, которое так тебя расстраивает.

— Себастьян, я не просто так согласилась на это мероприятие. Я могу с этим справиться. Я знаю команду, так что это не разговоры с незнакомцами. Я люблю детей и могу сосредоточиться на взаимодействии с ними. Я позволю тебе взвалить на себя большую часть бремени разговоров, светских бесед и очарования. И у меня есть, — я тянусь к сумочке и вытаскиваю своё спасение. — Беруши, — я аккуратно вставляю их в уши. — Они помогут со звуковыми проблемами. И не будет иметь значения, что я буду говорить слишком тихо или слишком громко, поскольку я не смогу хорошо себя слышать, и там всё равно будет хаос. Все будут перекрикивать музыку и разговоры других людей, и всем всё равно придётся повторять сказанное, верно?

Уголок его рта приподнимается в подобии улыбки. Его глаза бродят по моему лицу.

— Верно. Это охватывает аспект разговоров и ошеломляющих звуков. А что с нежелательными касаниями?

Я снимаю беруши.

— Обычно я просто держусь на расстоянии от людей.

— На роликовой гонке не получится, — говорит он, поправляя кольца на пальцах. — Ну как минимум это будет непросто. Но я позабочусь об этом. Никто не дотронется до тебя, если ты этого не захочешь. Однако для этого… может понадобиться, чтобы я держался близко. Тебя это устраивает?

Я сглатываю, глядя на Себастьяна, а он глядит на меня, снова и снова крутя то кольцо на безымянном пальце.

— Да, — мой голос звучит тихо, надломленно. — Меня это устраивает.

— Что ж, тогда… — он подаётся ближе, убирая мои волосы, завесой упавшие на лицо — моё знакомое укрытие. Он аккуратно отбрасывает их за мои плечи, заставляя пряди рассыпаться по спине. — Сегодня не прячься, Сигрид. Пора тебе блистать.

Глава 14. Себастьян

Плейлист: Cage The Elephant — Too Late To Say Goodbye

— Смотрите, кто пришёл! — Тайлер, мой товарищ по команде, сгребает Зигги в объятия и крепко прижимает к себе.

Мои руки сжимаются в кулаки в карманах, пока я наблюдаю за ней в поисках любых признаков, что это объятие нежеланное, но проклятье, к моему раздражению, она обнимает его в ответ, улыбаясь мне поверх его плеча и одними губами говоря мне: «Я в порядке».

Я отрывисто киваю.

— Себ! — другой товарищ по команде, Крис, хлопает меня по спине. Я поворачиваюсь к нему и протягиваю руку, а он принимает рукопожатие. — Ты реально пришёл.

— Шокирован?

Он улыбается, затем морщит нос.

— Вроде как да. Но я вовсе не недоволен этим.

Я окидываю взглядом роликовый каток, который мы забронировали для мероприятия — он украшен ярко и красочно, явно с расчётом на детей. Музыка не слишком громкая, освещение не ужасно бьющее по глазам, и это хорошо для Зигги. Толпа умеренно шумная, пока игроки общаются со своими гостями, персоналом и детьми, которые являются почётными гостями.

Я зацепляюсь взглядом за Фрэнки, чей взгляд мечется между Зигги и мной. Она сверлит меня пугающе интенсивным взглядом. Заметка себе: сегодня избегать Фрэнки.

— Ты выйдешь на каток? — спрашивает Крис. — Прокатишься ради благого дела?

Я качаю головой.

— Нога ещё не в порядке. Док сказал, ещё неделю никаких катков.

Он смотрит на мою ортопедическую шину, которую доктор уже разрешил снимать на небольшие перерывы. Однако сегодня, когда вокруг носится толпа шумных здоровенных мужиков, не лучшая возможность обнажать мою наконец-то почти зажившую ногу, так что я надел ортопедическую шину.

— Отстойно, дружище.

— Это моя же вина, чёрт возьми, — признаюсь я. — Я был беспечным засранцем. Мне повезло, что я не навредил себе ещё сильнее.

Крис задумчиво хмурится.

— Что ж, я рад, что ты поправишься к началу сезона. Ты нам нужен. Как можно скорее. Физподготовка вне льда — это просто кошмар, пока тебя нет, чтобы сверлить Ларса арктическим взглядом и бурчать ругательства, когда он готовит, что нам надо сделать ещё один подход, потому что мы «недостаточно стараемся».

— Господи, я ненавижу этого типа. Он больной.

— Определённо садист, — соглашается Крис, косясь туда, где Зигги смеётся над чем-то, что сказал Тайлер. — Так вот, ээ… ты и сестренка Бергмана, да?

— Просто друзья, — говорю я ему, глядя на Зигги.

Просто друзья. Вот и все. Она не моя. Даже не мой настоящий друг, что уж говорить о чём-то большем. Даже если глядя, как Тайлер пихает её плечом и смеётся, мне хочется сломать что-нибудь нахер.

— Себ! — Рен закидывает руку на моё плечо и крепко сжимает. — Я так рад, что ты здесь.

— Да, я тоже, — я кладу ладонь на его спину в приветственном жесте, после чего мы отстраняемся. — Итак, я могу попросить об услуге?

Рен полностью поворачивается ко мне лицом, его выражение серьёзнеет.

— Конечно, Себ. Что угодно.

— Держи свою жену подальше от меня на протяжении сегодняшнего вечера. Она выглядит так, словно хочет найти ближайший острый предмет и проткнуть меня им.

Рен морщится и трёт шею сзади.

— Пожалуй, она не лучшим образом среагировала на новости, что вы с Зигги придёте вместе, даже когда я подчеркнул, что это лишь в качестве друзей.

— Ага, неудивительно. Она не верит, что я буду вести себя прилично, и уж тем более с тем, кто ей дорог. Я её не виню. Я не давал ей причин для доверия.

Он хмурится.

— Себ, это не…

Кто-то зовёт Рена по имени, заставляя его быстро повернуться. Это ребенок-фанат, ждущий его автографа, и Рен как плюшевый мишка, которым он и является, сразу берёт маркер и приседает на корточки, завязывая разговор. Другой ребенок тянет Криса за рукав и привлекает его внимание. Эти двое — ветераны команды, и их любят не просто так.

— Себ! — орёт Тайлер, заставляя меня развернуться к нему. — Ты должен встать на ролики.

Я показываю на ортопедическую шину.

— Не могу.

Он вздыхает, качая головой.

— Да брось, дружище. Было бы просто золото — холодный как лёд плохой мальчик катается от души под хиты 80-х.

— В следующем году, — говорю я ему, поразив себя не только тем, что даю это обещание, но и осознанием, что я говорю всерьёз.

— Ладно, — вздыхает он, затем поворачивается к Зигги. — Зигс. Ты присоединишься?

Зигс? У меня стискиваются челюсти.

Она улыбается и пожимает плечами.

— Да, конечно, — она без преамбул разворачивается и уходит. Тьерри Арно, заметивший её, поворачивается и трусцой догоняет, показывая в другой конец катка. Предположительно помогая ей получить пару роликов.

Лучше бы его помощь этим и ограничилась.

Я смотрю ей вслед. Арно держит руки при себе, а Зигги одёргивает подол шортиков своего комбинезона. Я не смотрю на её задницу, пока она идёт.

Ну, не слишком долго.

— Итак, — Тайлер хлопает по мне рукой. — Зигс. Разве она не лучшая?

Я загоняю себя в то знакомое, холодное, онемевшее место, на которое я полагаюсь, когда хочу держать своё дерьмо в узде, хотя опасно близок к тому, чтобы сорваться.

— Да. Она такая. Вы двое, похоже…

— Близки? — подсказывает он.

— Я собирался сказать «знакомы».

Он широко улыбается.

— О, мы гораздо больше, чем знакомы.

Бл*дь, я придушу его. Зигги сказала бы мне, если бы она была с Тайлером Мудоклоуном Джонсоном, ведь так?

«Нет, дубина, не сказала бы. Она не обязана посвящать тебя в историю её отношений или секса. С чего бы ей рассказывать тебе такое? Вы не встречаетесь. Вы даже не настоящие друзья».

— Мы знакомы много лет, — объясняет Тайлер, кивая кому-то проходившему мимо и пожимая руку, после чего поворачивается обратно ко мне. — Пытаюсь вспомнить, когда я впервые познакомился с Зигс? Наверное, с тех пор, как она присоединилась к… ой! — он сердито смотрит на нашего товарища по команде Энди, который встал позади него и вынес какое-то болезненное предупреждение, судя по тому, как Тайлер трёт свою руку.

— Полегче, Джонсон, — бормочет Энди, многозначительно приподнимая брови и глядя в мою сторону. — Он не в…

— Наименее-секретном секретном Шекспировском Клубе, который только существовал на свете? — подсказываю я.

— Шшшш! — шипят они оба.

— Упс, — бесстрастно отвечаю я. — Я сказал это вслух.

Энди и Тайлер настороженно смотрят на меня, нехарактерно притихнув, учитывая, что эти дураки никогда не затыкаются.

— Ты… знаешь о клубе? — спрашивает Энди наконец.

— Надо сказать честно, если вы реально пытались сохранить его в секрете, то проделывали дерьмовую работу.

Тайлер стонет, драматично вскинув кулаки.

— Где наш ум? Зачем болтаю я? Кто будет верен, когда свои мы тайны предаём?

— «Троил и Крессида»? — я морщусь. — Эта пьеса такая угнетающая.

Их челюсти синхронно отвисают, лица окрашиваются шоком.

— Ты реально разбираешься в Шекспире? — спрашивает Тайлер.

Я не должен оскорбляться. Я определённо не старался поделиться чем-либо с этими ребятами. У них нет причин знать, почему я знаком с Бардом лучше, чем хотел бы. Но из-за гнетущего отчима, помешавшегося на идее сломать мою «упрямую волю», я проводил субботы под его авторитарным надзором, читая классику, начиная с древней философии, Шекспира, эссе эпохи просвещения, готические романы, писателей ХХ века вроде Уитмена, Капоте и Хэмингуэя, которые слишком серьёзно к себе относились, чёрт возьми. Мне давали задание прочитать их, написать о них, а потом я получал основательные выговоры, потому что я вечно умудрялся оказываться неправым. Ничто не было достаточно хорошим для Эдварда. Согласно ему, я был тупым, безграмотным, ленивым, непослушным.

Снаружи, и с точки зрения моей матери, Эдвард просто пытался воспитать меня культурным мужчиной, достойным его фамилии голубых кровей, в которую он меня так «милостиво» усыновил по просьбе моей матери. А изнутри это был ад. Пока он отчитывал меня, стыдил, словесно разрывал на куски, я научился уходить в то холодное, онемелое место и покидать себя. Эдвард знал, как именно причинить мне боль, чтобы мама не увидела. А мама никогда не спрашивала о том, как унылым я был перед и после этих уроков, потому что она этого не видела. Она видела лишь угрюмого, злого мальчишку с отцовскими проблемами, который отказывался налаживать связь с мужчиной, которого она выбрала на роль моего отсутствующего отца.

Я говорю себе, что всё было так, потому что мне приходится. Альтернатива — то, что она видела, как он причинял мне боль, и каким извращённым он был, и она всё равно ничего не сделала — это проблема такого уровня, что я уже не смогу заставить себя онеметь до бесчувствия.

Осознав, что притих слишком надолго, я прочищаю горло и пожимаю плечами, отвечая им.

— Разбираюсь, да.

— Докажи, — говорит Энди, скрестив руки на груди.

Рен выпрямляется после разговора со своим маленьким фанатом и поворачивается, снова присоединяясь к разговору.

— Доказать что?

— Что Готье тут не просто пальцем в небо ткнул, — говорит Тайлер Рен. — Он узнал цитату из «Троила и Крессиды».

Рен хмурится, переводя взгляд между нами и выглядя основательно сбитым с толку.

— Что?

Пока Энди и Тайлер вводят Рена в курс того, что он пропустил, я наблюдаю, как небольшая толпа людей расступается. Зигги проходит между ними, улыбаясь и одной рукой держа ролики за шнурки. Её радужные серёжки покачиваются при ходьбе, и она слегка вздрагивает, когда новая песня начинает играть громче предыдущей. Она незаметно поднимает палец к уху под волосами и заталкивает берушу поглубже.

Что-то во мне ломается, как веточка, которую слишком сильно согнули. Я хочу обнять её. Прижать ладонь к её уху, прижать её саму к своей груди и отгородить от всего мира, пока всё не станет таким тихим и спокойным, как ей нужно, таким умиротворённым и идеальным, как она заслуживает.

— Тайлер процитировал пьесу, — говорит Энди Рену. — Так что я сказал Себу доказать, что он не тычет пальцем в небо и реально разбирается в…

— Ах, мой язык сдержи хоть ты, мой милый, — цитирую я достаточно громко, чтобы они услышали, а сам не свожу взгляда с Зигги. — Иль скажу я столько, что потом раскаюсь.

(Эти строки являются обращением Крессиды к Троилу, т. е женщины к мужчине, но в английском формулировка никак не выдаёт, кто говорит, поэтому эти строки можно понять и как обращение мужчины к женщине, т. е. Себастьяна к Зигги, — прим.)

Энди разевает рот. Тайлер шумно выдыхает, затем говорит:

— Бедная Крессида. Крепко она втрескалась в Троила.

Рен улыбается, сжимая ладонью моё плечо.

— Себ! Ты это сделал! Ты принят.

— Сделал что? — спрашивает Зигги так тихо, что все они наклоняются и просят её повторить. На сей раз она говорит чуть громче обычного. Из-за громкости музыки и разговоров других людей никто ничего не разбирает.

Я просто стою и сдерживаю улыбку.

Потому что глядя на неё, я снова вижу тот момент в моей припаркованной машине, когда она воткнула беруши в уши и объясняла их предназначение очаровательным полушепотом, пока то жёсткое, холодное место во мне таяло, изнывало и желало так, как не делало уже давно.

— Себ только что продекламировал Шекспира, — говорит ей Рен недостаточно громко, учитывая её беруши, но она, похоже, довольствуется чтением по губам и наклоняется ближе, прищурившись и сосредоточившись.

Её глаза распахиваются шире, затем она поворачивается ко мне, раскрыв рот.

— Ты сказал это без меня? Я всё пропустила! — она хватает меня за руку и слегка трясёт. — Вонючка ты этакая.

Я подавляю очередную улыбку, до невозможности довольный тем, что ей не всё равно. Что она прикасается ко мне, хотя чёрт возьми, её хватка грубая, почти болезненная.

— Я в какой-то момент и тебе подкину строчку, — говорю я ей. — Обещаю.

Она награждает меня сердитым взглядом прищуренных глаз.

— Пффф.

Я подцепляю пальцем шнурки её роликов, затем забираю те из её рук.

— Пошли. Давай подготовим тебя к гонке.

Глава 15. Зигги

Плейлист: Wild Child — Meadows

Себастьяна нет уже какое-то время. Я сканирую великолепную гостиную Тайлера высотой в три этажа, с окнами от пола до потолка с видом на Тихий океан, и хмурюсь. Я всё равно его не вижу.

— Ещё одно селфи, — девушка Тайлера, Софи, делает наше фото и, с моего разрешения, публикует в инстаграм. Будучи коллегой-спортсменкой, она играет за женскую футбольную команду Нью-Йорка. Мы всю вечеринку болтали о том, каково это — иметь такую карьеру, об её с Тайлером отношениях на расстоянии, о моей надежде заключить какие-то контракты с брендами. Всё это время мы пробыли в тихом уголке, подальше от шумной толпы на другом конце гостиной. Думаю, я, возможно, только что завела новую подругу.

— Зигги, — Себастьян подходит ко мне, затем кивает Софи. — Привет, Соф.

Она улыбается.

— Привет, Себ.

Он проводит пальцами по волосам.

— Нам лучше уехать.

Я непонимающе хмурюсь.

— Всё в порядке?

Он пожимает плечами.

— Время позднее.

Я смотрю на свой телефон. Он не ошибается.

— Окей, — повернувшись к Софи, я обнимаю её на прощание, обмениваюсь с ней номерами, затем позволяю Себастьяну практически выволочь меня из комнаты, пока он едва позволяет мне помахать кому-то на прощание.

— Я не могу сесть за руль, — говорю я ему, когда мы сворачиваем за угол в коридор. — Я не пьяная, но вот только что довольно быстро выпила коктейль, и трезвой меня тоже не назвать.

— Я могу вести машину, — говорит он. — Я весь вечер не пил.

— Но твоя нога…

— Всё нормально.

Я показываю на ортопедическую шину.

— Всё определённо не нормально.

— Нормально. Я сниму шину — мне просто надо было защитить ногу от толпы. Она в пригодном для вождения состоянии.

— Тогда почему я везде катаю тебя как шофер?

Он берёт меня за руку и тянет за ним по коридору.

— Потому что Фрэнки кастрирует меня, если я буду садиться за руль больше строго необходимого минимума, но главным образом потому, что тебе, похоже, нравится водить Кайен.

— Ну, тут ты знатно промазал. Я стискиваю руль до побеления костяшек.

Себастьян хмуро смотрит на меня, пока мы идем к его машине.

— Поэтому ты водишь так медленно?

— Я не вожу медленно. Я вожу осторожно.

— Прости. Я… я должен был спросить.

Я останавливаюсь у пассажирской дверцы и поворачиваюсь к нему лицом.

— Мне понравилось, что ты не спрашивал. Да, ты не самый… коммуникационно внимательный человек, Себастьян, но это даёт мне возможность заявлять о своих потребностях, а мне как раз надо этому учиться. Ты не должен винить себя за это. Я могла бы предложить добраться в нужное место иным способом, но я хотела попробовать вождение. Это всё часть плана. Я пытаюсь быть храброй.

Себастьян смотрит в пол, нахмурившись, затем открывает багажник и садится на край, переобуваясь из шины в ботинок. Он кажется отвлечённым, когда открывает мне пассажирскую дверцу, затем захлопывает её, когда я устраиваюсь внутри.

Поездка проходит в тишине, пока Себастьян выруливает с парковки и постепенно вливается в дорожное движение.

Я пытаюсь сложить воедино пазл, не зная конечной картинки. Себастьян расстроен? Почему он отстранился? Пока он ведёт машину, я дюжину раз чуть не задаю этот вопрос, но напоминаю себе, что это притворная дружба. У меня нет права, нет причин просить его открыться мне, когда всё это не по-настоящему.

И всё же, когда я вижу, как он делает поворот, который ведёт к моему дому, во мне вспыхивает паника. Я не хочу оставлять его одного в таком состоянии. И сама тоже не хочу оставаться одна в таком состоянии.

— Я не хочу домой, — выпаливаю я.

Себастьян хмуро смотрит на дорогу.

— Почему нет?

Я смотрю на него, кусая губу.

«Потому что сегодня я только что сделала нечто дикое и храброе. Потому что пусть мне понравилось, какой сильной я себя почувствовала, думаю, что минуты с тобой понравились мне чуть больше. Потому что мне кажется, что тебе грустно, и я не хочу оставлять тебя одного в этом».

«Потому что я всё ещё на взводе от случившегося, и я тоже не хочу быть одна в этом».

Я не говорю всего этого. Моя храбрость имеет пределы, и этот момент — один из таких пределов. Вместо этого я наклоняюсь через консоль, кончиками пальцев провожу по его кольцам, играю с ними, пока они блестят в свете фонарей.

— Мне просто… нужно немного времени переварить сегодняшний вечер. Я не хочу быть одна, пока делаю это.

Себастьян сбрасывает скорость, будто раздумывает, затем снова газует и выполняет поворот обратно к Манхэттен-бич и его дому. Я обмякаю на сиденье, вздохнув с облегчением.

— Что тебе нужно переварить? — спрашивает он. — Что-то случилось с Софи?

Я кошусь в его сторону, и моя голова перекатывается по подголовнику.

— Ничего плохого. Просто… много всего. Что насчёт тебя, куда ты подевался?

Он тяжело вздыхает.

— Из моего шкафа вывалился скелет. И мне пришлось с этим разобраться.

— Это… звучит супер жутко.

— Так и было. По крайней мере, началось всё так. Я наткнулся на человека, которому в прошлом причинил боль. Человек рассердился на меня. Мы всё обговорили. Я… извинился. Человек реально меня простил, — он угрюмо вздыхает. — Было отстойно.

Я поворачиваюсь на сиденье, усевшись лицом к нему.

— Себастьян, звучит так, будто всё прошло хорошо.

Он качает головой.

— Это моя жизнь. Куда бы я ни пошёл, везде найдётся кто-нибудь, кого я похерил или кому морочил голову. Вот такой я, вот чем я занимался. Мне было плевать на людей и на то, какое влияние мои действия оказывали на них.

— Себастьян, ты рассказывал мне это. Я понимаю.

— Нет, не понимаешь! — его глаза широко раскрыты, руки крепко сжимают руль. — Потому что я сам едва понимаю.

— Понимаешь что? Я совсем сбита с толку.

— Не ты одна, — бурчит он, включая поворотник. — Клянусь тебе, Сигрид, вплоть до этого момента я и глазом не моргнул бы, сказав тебе, что мне абсолютно плевать на моё прошлое, — он поворачивает на свою улицу и нажимает кнопку в машине, открывающую дверь его гаража.

— До этого момента? В смысле… теперь тебе не плевать?

— Иисусе, — выдавливает он. — Да. Меня натурально тошнит. Я… — он качает головой, будто пребывает в шоке. — Хотелось бы мне повернуть время вспять. Мне не плевать, что это нельзя отменить. Мне не плевать.

— Ты кажешься рассерженным из-за этого.

— Конечно, я зол!

Я смотрю на него с гулко стучащим сердцем.

— Почему?

Себастьян молчит, сжимая челюсти и заезжая в гараж. Он глушит двигатель, затем сползает по сиденью и трёт лицо. На протяжении долгого тихого момента я жду, надеясь получить ответ.

Но вместо этого он лишь убирает ладони от лица и говорит:

— Пошли. Давай зайдём внутрь, устроим тебя поудобнее, пока ты не будешь готова поехать домой.

— Себастьян…

Я умолкаю на полуслове, когда он открывает свою дверцу и захлопывает за собой.

Обойдя машину, затем открыв мою дверцу, он молчит, его лицо холодное — снова незнакомец, которая молча игнорировал меня, почти не реагировал на моё присутствие.

Ну, не бывать этому больше.

Я выхожу из его машины, держа голову высоко поднятой, и иду к двери в дом, которую он отпирает кодом и впускает меня внутрь. Дверь тихо закрывается за мной, и я прохожу на кухню, плюхнувшись на сиденье за кухонным островком. Себастьян проходит мимо меня на кухню, нарочито не глядя на меня.

Я сижу и жду. Потому что я понимаю, как иногда нужно время, чтобы найти верные слова. Время, чтобы почувствовать, что ты можешь безопасно выговориться.

Я сижу там, сложив руки, наблюдая, как он открывает дверь на балкон и впускает морской бриз. Он держится спиной ко мне на кухне и начинает открывать шкафчики, затем с грохотом захлопывать их, когда не видит то, что ищет.

— Чаю? — предлагает он. Ещё один шкафчик открывается и захлопывается. — Тёплого молока? — на сей раз дверца холодильника, сначала открывшаяся, потом закрывшаяся. — Какими полезными напитками наслаждаются люди перед сном?

— Себастьян…

Он проносится мимо меня на балкон.

— Себастьян! — я не кричу его имя, но и не говорю тихо. Я жду, пока он приваливается спиной к перилам балкона, затем поворачивает голову в мою сторону, держа глаза опущенными.

— Не делай этого, — говорю я ему, стараясь сохранять ровный тон. — Не делай то, к чему привык, что делали все остальные — не отмахивайся от меня, не смотри мимо меня, не обращайся со мной как с тем, от кого можно отмахнуться…

Он отталкивается от перил, поворачиваясь ко мне.

— Зигги…

— Я говорю! — я подхожу к нему в упор, пока мы не оказываемся грудь к груди. Себастьян молчит, а я беру его измором, пока он не поднимает взгляд.

Когда его глаза встречаются с моими, моё сердце падает к ногам. Он выглядит… ужаснувшимся. Он выглядит так, как я ранее выглядела в зеркале, перед отъездом, застыв от страха.

Так что, как он сделал для меня, я медленно и нежно провожу кончиками пальцев по его пальцами, пока наши ладони не соприкасаются. Я сжимаю крепко.

— Себастьян, я хочу, чтобы ты ответил на мой вопрос. Я не хочу, чтобы меня защищали или сюсюкали. Я хочу, чтобы ты сделал то же, что делал для меня прошлую неделю, и не сдерживался. Я хочу твоей честности.

Его глаза всматриваются в мои.

— Нет, — шепчет он. — Не хочешь.

Злость пульсирует во мне, обжигает мои щёки. Я делаю шаг ближе, моя грудь вскользь задевает его.

— Не делай этого. Не говори мне, что я хочу или не хочу. Ты был… ты должен быть… — мой голос срывается. — Ты должен быть другим. Ты был другим.

— О, я ещё как другой, — говорит он хрипло. — Я бл*дский кусок дерьма, вот что я такое, Зигги. Я не твой примерный брат Рен, и не другие твои примерные братья, и не твоя примерная сестра, которая замужем за своим примерным университетским возлюбленным с их идеальными детьми, и не твои драгоценные родители, которые до сих пор безумно влюблены друг в друга. Я бл*дская катастрофа. Я выстроил свою жизнь вокруг мести и столько действовал назло, что весь извратился и уже не знаю, каково это — жить, не вредя себе и остальным, чтобы навредить кому-то другому. А потом ты… — он обхватывает моё лицо, проводя большими пальцами по щекам. — Тебе… приспичило ворваться в мою жизнь, вполне буквально. Встать у меня на балконе, когда я был на дне, увидеть во мне… что-то, крохотный шанс, что я могу сделать что-то хорошее, что-то хорошее для тебя…

— И для тебя тоже, — шепчу я. — И для тебя тоже что-то хорошее.

Он качает головой.

— Нет, Зигги. Я не…

— …спасаемый. Я знаю, что ты так думаешь о себе, — я обхватываю ладонями его запястья, провожу большим пальцем по точке гулко стучащего пульса. — И ты знаешь, что я тебе сказала.

Он смотрит на меня, крепко сжимая челюсти.

— Всех можно спасти.

Я улыбаюсь.

— И я в это верю. Я говорила серьёзно. И я также говорила серьёзно, когда сказала, что я здесь не для того, чтобы спасать тебя. Но я прошу тебя поверить в себя так же, как ты, похоже, веришь в меня и мои возможности, — я поглаживаю большими пальцами пульс на его запястьях, всматриваясь в его глаза. — Не отказывайся от нас, когда мы едва-едва начали.

— Я хочу, — бормочет он сквозь стиснутые зубы. — Но по какой-то раздражающей бл*дской причине я не могу. Я не могу, — его глаза всматриваются в мои. Я держу его запястья для опоры, пока его большие пальцы проходятся по линии моего подбородка.

Он подаётся ближе, его губы оказываются совсем возле моего уха.

— Я так долго был онемевшим ко всему, что забыл, каково это — чувствовать. Но теперь есть ты, шарахаешься тут, будучи напуганной и храброй, решительной и любопытной прямо у меня под носом, заставляешь меня чувствовать всё то дерьмо, что я не хотел. Я неделю притворялся кем-то значимым для тебя, и вот что получается? Слава богу, бл*дь, что ты не просила о настоящей дружбе. Кто знает, насколько хуже мне было бы.

Я подаюсь навстречу теплу его дыхания у моего уха. Его щетина щекочет мою щёку, заставляя меня дрожать.

— Неужели влияние настоящей дружбы правда было бы таким плохим?

Он издаёт хриплый, натужный звук, и его нос утыкается в мои волосы.

— Зигги, оно было бы сокрушительным. Так что не смей…

— Будь моим другом, — шепчу я, утыкаясь в него носом, осмелев от надежды, тёплого морского бриза и остатков шампанского, бурлящих в моём организме. — Чувствуй чувства. Погрузись со мной в этот бардак. Будь моим другом, Себастьян.

Его ладони нежно перебираются в мои волосы, массируют кожу головы. По мне разливается искромётное тепло, превосходящее любое шампанское, даже мягчайший морской бриз. Я на очень опасной территории. Но в кои-то веки я не возражаю… нет, мне это нравится. Потому что это то, кто я есть, то, кем я становлюсь. Зигги, которая храбра. Зигги, которая идёт на риск. Зигги, которая тянется к желаемому, а не останавливает себя, застывая в страхе отказа, провала, неверной трактовки.

Потому что если я чему-то и научилась за прошлую неделю, пока была дикой, шла на риски, пробовала новое, так это то, что ошибаться, спотыкаться и падать по дороге — это не конец света. Это просто часть жизни. И я достаточно сильна, чтобы пережить эти тяжёлые моменты, отряхнуться и пойти дальше.

Себастьян отстраняется ровно настолько, чтобы взглянуть на меня; пронизывающие серые глаза всматриваются в мои, грубые мозолистые пальцы нежно поглаживают мою шею.

— Дружить? Со мной? Ты не можешь на самом деле хотеть этого.

Я стискиваю его рубашку на бёдрах и трясу его.

— Не говори мне, чего я могу или не могу хотеть, — я изучаю его глаза и смягчаю свой голос, крепко держа его. — Я говорю тебе, что хочу быть твоим другом. Поверь мне.

На мгновение нет ничего, кроме тишины ночи, рева океана позади нас, бриза, треплющего мою накидку. Себастьян вздыхает. Его взгляд бродит по моему лицу.

— Если ты пообещаешь, что продолжишь орать на меня шекспировскими словечками, когда я матерюсь, — говорит он с хриплыми, потрескавшимися нотками в голосе. — И воровать мои шоколадные коктейли, и возить меня на скорости на 15 км/ч ниже скоростного лимита… — я щипаю его за бок, заставляя его охнуть, и его хватка в моих волосах сжимается крепче. — Наверное… — говорит он тише, удерживая мой взгляд, — мы могли бы быть настоящими друзьями.

Я широко улыбаюсь, счастливо обвив его шею руками, отчего мы пошатываемся в сторону. Он смеётся так хрипло и низко. Его ладони ложатся на мои бёдра, поддерживая меня.

Мы постепенно замираем.

И внезапно та храбрость, которой мне пришлось набраться, чтобы попросить его быть моим другом, кажется малейшей, незначительной капелькой в море по сравнению с тем, что мне понадобится, чтобы сейчас сделать желаемое. То, что я вот-вот сделаю.

Мои руки дрейфуют вниз по его груди. Его мышцы напрягаются под моими прикосновениями, и я останавливаю ладони, положив их на его грохочущее сердце.

— Хочешь, чтобы я перестала прикасаться к тебе? — шепчу я.

Хватка Себастьяна на моих бёдрах сжимается крепче. Он смотрит на меня яркими и блестящими глазами.

— Нет.

Кончики моих пальцев проходятся по его грудной клетке, по жёсткой линии ключиц, по серебряным цепочкам, теплым от его кожи.

— Хочешь, чтобы я прекратила это? — спрашиваю я, подавшись ближе, и мои губы в миллиметре от его рта.

Воздух срывается с его губ, когда мои руки поднимаются по его шее, запутываются в его волосах, и густые шелковистые пряди прохладны от ночного воздуха.

— Мы не должны, Зигги…

— Я не это спросила, — шепчу я, проводя носом по его носу. Поверить не могу, что делаю это. Поверить не могу, что продержалась так долго, не делая того.

— Ты знаешь, что я не хочу, чтобы ты останавливалась, — шепчет он в ответ, водя большими пальцами по моим бёдрам. — Я просто… я пообещал себе, что не сделаю этого.

— Тогда я сделаю это, — говорю я ему. — Я беру полную ответственность за то, что сейчас случится.

— Что сейчас случится? — переспрашивает он хрипло. Я кончиками пальцев прослеживаю очертания его рта и вижу, как его губы приоткрываются для меня.

— Ты правда не знаешь, что это? Мне сложно поверить, что ты, Себастьян Готье, не узнаешь поцелуй, когда он вот-вот случится.

Себастьян хрипло выдыхает, когда я вскользь касаюсь губами его щеки, потом уголка его рта.

— Я не эксперт по дружбе, Сигрид, — говорит он нетвёрдо, привлекая меня ближе, — но мне не кажется, что друзья таким занимаются.

Я улыбаюсь, не отрываясь от его щетины, и оставляю невесомый поцелуй на его подбородке.

— Ещё как занимаются. Это называется «друзья с привилегиями».

— Зигги, — шепчет он, поворачивая голову.

Наши губы соприкасаются, пока моё имя всё ещё слетает с его губ.

— Себастьян, — я медленно, мягко прижимаюсь губами к его губам, и Господи, это идеально. Тепло и деликатно, любопытно и осторожно, прежде чем он раскрывает рот, затем выдыхает в меня с хриплым, изнывающим стоном.

Моё тело переполняется жаром, когда я зарываюсь пальцами глубоко в его волосы и подаюсь навстречу нашему поцелую.

Себастьян втягивает прерывистый вдох, обхватывая меня руками и прижимая наши тела друг к другу. Его ладони распластываются по моей спине, бродят по моим рёбрам. Его большие пальцы слегка задевают мои груди. Я ахаю, вжимаюсь в него всем телом, когда его язык находит мой, горячими шелковистыми ласками заставляя меня льнуть и изнывать от желания большего.

У меня вырывается жалобный вздох, когда он нежно склоняет голову и углубляет наш поцелуй. Я целую его в ответ, отчаянно желая ощутить его вкус, изучить каждый его уголок, заставить его развалиться на куски так, как он заставляет меня разваливаться на куски, только чтобы осознать, что это каким-то образом собрало нас обоих воедино.

Я открываю рот ему навстречу и сосу его язык. Себастьян заваливается вбок, будто я его шокировала. Он наполовину приземляется на шезлонг, и я опускаюсь на него, улыбаясь, когда он тянет меня вниз, пока я не сажусь верхом на его бёдра, упираясь ногами по обе стороны от него — именно там, где мне хочется быть.

Его руки ложатся на мои бёдра и привлекают ближе. Я обвиваю руками его шею и целую так, как никогда прежде не целовала никого — дико, необузданно, двигаясь всем телом с ним.

Я хочу, чтобы это никогда не заканчивалось.

Но конечно же, стоило мне подумать об этом, как Себастьян отрывает свои губы от моих.

Глава 16. Себастьян

Плейлист: Paratone — She’s so High

Воздух покидает мои лёгкие, я прижимаюсь лбом ко лбу Зигги, повелевая себе пожалеть о том, что я только что сделал. Но с каждой минувшей секундой, с эхом её тихих вздохов в моей памяти, с её тёплым сладким вкусом на моём языке, я не могу. Я не могу сожалеть о том, что сделал.

И это наглядное доказательство того, что я неизменно недостоин её. Я не заслуживал того, что она мне только что дала. Я больше никогда не смогу это получить. Я не могу допустить себе быть таким эгоистичным, таким жадным, когда в итоге это лишь навредит ей.

Я могу быть лишь немножко эгоистичным, лишь немножко жадным. Я могу быть её другом. Я могу смеяться с ней, заниматься с ней йогой, делить молочные коктейли и наблюдать, как она становится всем, чем она хочет стать. И я буду счастлив просто стать свидетелем этого.

Чего я не могу сделать, так это стащить её ниже по шезлонгу и тереться об неё как животное в течке, хотя я только что был опасно близок именно к этому.

— Было плохо? — тихо спрашивает Зигги, взглянув на меня. — Поэтому ты остановился?

Улыбка, которую я не могу сдержать, приподнимает уголок моего рта. Я позволяю своей голове упасть на шезлонг и приглаживаю её тонкие огненные волосы, убирая их от лица.

— Было хорошо. Поэтому я остановился.

Быстрый розовый румянец расцветает на её щеках, когда она улыбается, и по её телу проносится дрожь.

— В этом нет никакого смысла.

— Есть, Сигрид, — я сажусь и похлопываю её по бедру, пытаясь показать, что хочу, чтобы мы — нет, нуждаюсь, чтобы мы встали и создали жизненное необходимое расстояние между нашими телами. — Позволь отвести тебя внутрь. Ты дрожишь.

Очередная дрожь проносится по ней, пока она качает головой. Она не поддаётся.

— Я не дрожу.

— Нет, дрожишь, прямо сейчас…

Зигги откидывается назад, сбрасывает накидку, которую весь вечер держала крепко запахнутой, и выбрасывает её на ветер. Прежде чем я успеваю переварить реальность её тела в одном лишь облегающем тёмно-зелёном платье, она наклоняется, обхватывает мою шею и опускает свои губы к моим.

О Боже, я пытаюсь. Боже, я пытаюсь воспротивиться. Но я не могу. Я не могу ей сопротивляться. Даже если я должен. Должен.

— Поцелуй меня, — шепчет она в мои губы, когда они приоткрываются, и у меня вырывается вздох. — Если хочешь поцеловать меня, целуй. Не отговаривай себя от этого.

Именно это я и должен делать — отговаривать себя от этого. Но бл*дь, я не хочу. Я хочу прикасаться к ней, пробовать её на вкус, дарить ей удовольствие. Лишь в этот последний раз. Ещё один разочек.

Я выпускаю на свободу всё, что сдержал в прошлый раз, привлекаю её ближе, пока она не оказывается прижата ко мне, тёплая и уютная, а я тверд, так чертовски твёрд для неё. Она вздыхает, и её глаза прикрываются от такого удовольствия, которое я в свои моменты слабости мечтал дарить ей. Обхватив её подбородок, я наклоняю её голову, чтобы наш поцелуй мог углубиться, и её язык встречается с моим, жаркими, скользящими, ищущими движениями, которые заставляют мои бёдра выгибаться ей навстречу.

— Больше никогда, — обещаю я ей. — Это последний раз. После этого больше никогда, клянусь.

— Не последний, если у меня есть право голоса, — пыхтит Зигги мне в рот. У неё вырывается сладкий стон, когда я провожу ладонью по её бедру выше, привлекаю её к себе, чувствую, как её бедра начинают двигаться. Бл*дь, она идеальная — сильная и мягкая, её тело льнёт к моему, каждая часть наших тел подстроилась друг под друга, будто мы были созданы для этого, бл*дь.

Она ощущается как всё, на что я никогда не смел надеяться, не говоря уж о том, чтобы иметь. Давняя молитва, наконец-то получившая ответ; запретная мечта, воплощённая в жизнь и слишком невероятно хорошая.

Её пальцы вплетаются в мои волосы, царапают мои плечи, пока мои ладони скользят по её спине, бродят по гладкому теплу её плеч, обнажённых в ночном воздухе. Она обвивает руками мою шею, крепко прижимает меня к себе, и я стону, когда наши бёдра начинают двигаться вместе, так идеально, так о*уенно идеально.

— Себастьян, — бормочет она в наш поцелуй. — Я хочу… ик! — это короткий, резкий писк, но этого более чем достаточно, чтобы я отдёрнулся.

Я невольно думаю, что вызвало эту икоту — коктейль, который она выпила у Тайлера.

Она навеселе, под действием алкоголя, а я этим воспользовался. Меня переполняет ужас. Господи Иисусе.

Зигги хмурится. Снова икает.

— Что… ик!.. Что не так?

— Ты пьяна, вот что не так.

Она смеётся. Смеётся!

— Себастьян, да я на семейном воскресном ужине пью больше, чем сегодня. Я была навеселе перед поездкой домой, но лишь потому, что выпила коктейль быстро. Теперь я в порядке. И раньше была в порядке. Я в безопасности.

Нет, это не так. Она вовсе не в безопасности. Мы поцеловались. Мы также начали выходить за границы поцелуев. При свете дня и с ясной головой она об этом пожалеет.

Мне надо спасти положение. Мне надо показать ей, что я могу быть её другом, а не развратным домогающимся мудаком.

Её лицо искажается хмурой гримасой.

— Что не так?

Зигги наклоняется. Я отстраняюсь. Её глаза раскрываются шире, наполненные обидой. Она медленно слезает с моих бёдер и соскальзывает на шезлонг. Я быстро подтягиваю здоровую ногу, чтобы сесть боком на шезлонге, и закрываю лицо ладонями.

— Себастьян, поговори со мной. Я не могу… я не могу понять, что происходит, о чём ты думаешь. Тебя сложно прочитать, и это заставляет меня так сильно тревожиться. Пожалуйста, просто скажи, как есть, что бы там ни было, если ты зол на меня, или сожалеешь об этом, просто…

— Эй, — повернувшись, я притягиваю её в свои объятия и крепко обнимаю, положив её голову на моё плечо, совсем как мне хотелось, когда я увидел её на роликовой арене. Зигги обвивает руками мою талию и тоже поворачивается ко мне. Я чувствую, как она медленно расслабляется.

— Почему ты отстранился? — шепчет она.

— Потому что этого не должно было случиться. И мне надо было удостовериться, что этого не повторится. Поэтому я отстранился.

Зигги отстраняется ровно настолько, чтобы взглянуть на меня — её голова склонена набок, в глазах читается обида.

— Почему этого не должно было случиться?

Я приглаживаю её волосы, которые ветер бросает ей в лицо, чтобы её глаза могли смотреть в мои, когда я в кои-то веки говорю ей правду:

— Потому что ты попросила меня быть твоим другом, Зигги, и я едва ли достоин этого, но мне хотелось бы быть достойным. Пожалуйста, не проси меня о большем, когда я… когда я никогда не…

«Никогда не буду достаточным, никогда не заслужу больше тебя, никогда не буду достоин большего, чем это».

Она смотрит на меня, и её выражение окрашивается смятением. Я не могу заставить себя закончить предложение, не могу заставить себя произнести это обличающее признание. Даже если это правда. Даже если я сам знаю — пусть сегодняшний вечер потряс меня, и я знаю, что впредь хочу двигаться иным путём, сосредоточиться на хорошем в моей жизни, я так запятнан своим прошлым, так не умею быть кем-либо, кроме злобного эгоиста, я всё равно множеством способов могу подвести её, если попытаюсь быть для неё кем-то большим, чем сейчас.

— То есть… — Зигги сглатывает, кусая губу. — Друзья?

Я пожимаю плечами, смахивая ещё одну прядь волос с её виска.

— Какой бы гигантской занозой в заднице ты ни бывала…

Она тычет меня пальцем в подмышку, ища щекотное место, и меня охватывает облегчение. Вот та огненная игривость, лёгкая милая улыбка, согревающая её губы.

— Да, — говорю я ей. — Друзья.

— Так, как мы начали? — тихо спрашивает она. — Как… когда мы просто притворялись?

— Нет. Не так, как мы начали. А то, к чему мы пришли в итоге. Настоящие. Настоящие… — мне требуется две попытки, чтобы преодолеть внезапный острый ком в горле, сказать ей ложь, в которую нам обоим лучше верить. — Друзья. Если после всего ты до сих пор хочешь от меня хоть этого.

Зигги смотрит на меня в своей проницательной критической манере, её тело абсолютно неподвижно, если не считать ветра, треплющего её волосы. Наконец, она встаёт с шезлонга, заправляет длинные медные пряди за уши и оглядывает балкон, пока не находит свою накидку. Она наклоняется и подбирает её, вертит в руках, но не надевает. Боже, мне хотелось бы, чтобы она это сделала. Теперь, увидев её в этом платье, я благодарен, что она весь вечер оставалась прикрытой. Я не смог бы поддерживать вразумительный разговор на вечеринке. Каждый человек без исключения понял бы, как сильно я на неё запал.

Зигги медленно поворачивается ко мне, затем протягивает руку.

— Что ж, друг… — она произносит это слово нежно, по-доброму. Её губы изгибаются в улыбке, когда я беру её ладони и сжимаю так, как ей нравится, так, как я знаю, она сожмёт в ответ. — У тебя есть спортивные штаны, которые я могла бы одолжить?

***

— Итак, — Зигги закидывает в рот ещё одну ложку клубничного мороженого и прищуренно смотрит со своего конца моего дивана.

На ней одна из моих чёрных толстовок «Кингз», мои серые спортивные штаны, а её волосы заплетены в косу на плече. Я хочу делать с ней развратные, восхитительные вещи.

Вот почему я сижу в двух метрах от неё, на другом конце дивана, с подушкой на коленях.

Уминая кренделёк за крендельком вприкуску с целой банкой шоколадного мороженого с маршмеллоу, я пытаюсь унять свою эрекцию, вспоминая тот раз, когда Крис (которого я вовсе не нахожу привлекательным) пронёсся по раздевалке, во всю глотку распевая Believe от Шер и ужасно не попадая в ноты.

Не работает.

— Итак, — повторяю я.

— Нам, — говорит Зигги, проглотив что было во рту, — надо поговорить о том факте, что ты пошёл к Рену, будто мы находимся в каком-то романе эпохи Регентства, и заверил его, что моё целомудрие в безопасности.

Я чуть не давлюсь мороженым и крендельками.

— Я совершенно точно ничего не говорил про твоё целомудрие.

Она втыкает ложку обратно в своё мороженое и выковыривает ещё кусочек.

— Это читалось между строк в твоих словах. Ты сказал ему, что я «в безопасности».

— Потому что я правда хочу, чтобы ты была в безопасности со мной. Твоё тело. Твои эмоции. Вся ты. И учитывая то, каким беспечным раздолбаем я склонен быть, важно было дать ему знать, что я привержен этой цели.

Зигги медлит, не донеся до рта ложку с мороженым. Она лижет его и смотрит на меня.

— Я понимаю, почему ты хотел сказать ему это, удостовериться, что ваша с ним дружба не пострадает от того, что мы делаем.

— Именно.

— Ну, мне просто хотелось бы, чтобы фокус не был так сосредоточен на защите меня, понимаешь?

Я медлю, воткнув кренделёк в мороженое и удерживая её глаза.

— Я тебя слышу. Я мог бы выразиться иначе. Я делал упор на защиту тебя, вместо того чтобы подчеркнуть то, что должен был — мою приверженность стать приличным человеком, с которым ты можешь находиться рядом.

Она улыбается.

— Я это ценю. И хочу сказать, я думаю, это здорово, что ты прямо поговорил с Реном. Всего неделя этого нашего маленького проекта, и посмотри, ты уже говоришь о чувствах со своим лучшим другом. Это и есть рост, Себастьян.

Мои глаза раздражённо прищуриваются, но уголки рта приподнимаются, проиграв битву с улыбкой, которую я не могу полностью подавить.

— Не надо вести себя так, будто это какой-то определяющий момент на моём пути, Сигрид.

— Я бы не посмела, — она кладёт ложку в рот, затем вытаскивает, начисто облизав. Я крепче вжимаю подушку в свои колени и стараюсь не наблюдать, как она слизывает мороженое из уголка рта. — Просто говорю… может быть, может быть, наша дружба — не единственное, что за такой короткий промежуток времени превратилось из притворного в настоящее, — она наклоняется и крадёт ложку моего шоколадного мороженого с маршмеллоу, широко улыбаясь. — Может, твоё исправление тоже окажется не таким уж притворным.

— Даже если так, я не могу исправляться слишком сильно, ведь мне надо пятнать твой имидж, — я наклоняюсь, чтобы украсть ложку её клубничного мороженого, но когда я втыкаю ложку в её банку, Зигги использует это, чтобы притянуть меня к себе, отчего я оказываюсь в её личном пространстве.

Наши губы оказываются так близко. Зигги склоняет голову набок и улыбается.

— Как благородно с твоей стороны, друг мой.

Я вытаскиваю свою ложку и хмурюсь. По меркам такого милого человека она чертовски хорошо флиртует, когда хочет этого.

— Кстати о дружбе, когда у тебя следующая игра?

Глаза Зигги распахиваются шире.

— Что?

— Твоя следующая игра, — медленно повторяю я.

— О. Ээ, — она дёргает себя за ухо и откашливается. — А что?

— Я хочу посмотреть, как ты играешь.

Зигги прикусывает губу и опускает голову. Я смотрю, как её щёки становятся такими же розовыми, как и мороженое, которое она ест.

— Ты хочешь посмотреть, как я играю?

— Я же так и сказал, разве нет?

— Ну, ладно, — она пожимает плечами. — Итак, ээ… У меня будет игра в составе «Энджел Сити». В это воскресенье выездная, но в следующее воскресенье домашняя. Можешь прийти на неё.

— Идеально, — я закрываю свою банку мороженого крышкой и отталкиваю крендельки. Откинувшись назад, я стискиваю зубы и поджимаю колени к груди. Резкие, настойчивые боли в животе снова начались. Мне правда надо обследоваться. Я экспертно избегаю проблем, но это даже я уже не могу игнорировать.

Я замечаю, что Зигги хмуро смотрит на меня.

— Что-то не так? — спрашивает она.

— Просто надо прилечь, чтобы нежиться в своей гениальности.

Она фыркает.

— И что за гениальность?

— Подумай, сколько реабилитирующих свой имидж очков я заработаю за то, что появлюсь на матче по женскому футболу.

Зигги берёт диванную подушку и бьёт меня ей по лицу.

— Ты придурок. Женский футбол заслуживает более широкого освещения, и я терпеть не могу, что ты на сто процентов прав. Тебя будут воспринимать как какое-то милостивое божество, благословившее нас своим присутствием, а не того, кому посчастливилось из первых рядов наблюдать, как мы надерём задницу Чикаго.

Я убираю от себя подушку и приглаживаю свои волосы, которые взъерошились от её трёпки.

— Кто сказал, что я возьму билеты в первый ряд?

Устроившись обратно в своём углу дивана, Зигги закатывает глаза.

— Я тебя умоляю, Себастьян. Я знакома с тобой неделю, но уже знаю, где именно ты будешь сидеть на игре — в центре первого ряда, где тебя все увидят.

Глава 17. Зигги

Плейлист: Sister Sparrow — Gold

— Доставка к порогу, — я паркую машину Себастьяна перед моим многоквартирным домом и заглушаю двигатель.

Повернувшись к нему, держащему в руках мою одежду с вечеринки, я удерживаю его взгляд.

— Спасибо за сегодняшний вечер.

Он издаёт пустой смешок и смотрит в окно.

— Не благодари меня за это. Получилось в лучшем случае шатко.

— Неправда. Я знаю… на вечеринке после мероприятия для тебя всё усложнилось, мне жаль. Но гонка на роликах прошла весело. Я хорошо провела время. Думаю, тебе тоже могло быть весело.

Себастьян пожимает плечами.

— За тобой весьма весело наблюдать, когда ты катаешься на роликах. Ты придерживаешься такой же медленной скорости, как и за рулём.

Я пихаю его в плечо.

— Я каталась с детьми. Конечно, я каталась медленно! Гонки на роликах я оставила парням, которые зарабатывают себе на жизнь, стоя на коньках. Иногда понимание, когда лучше держаться на обочине — это и есть проявление силы, Готье.

Его губы изгибаются в мягкой улыбке. Наконец, он косится в мою сторону.

— Справедливо.

Между нами повисает краткая пауза. Та лёгкая улыбка угасает, когда Себастьян смотрит на мою одежду в его руках.

— Зигги, я просто… хочу, чтобы ты знала — ты в любой момент можешь отказаться и отступить. Я чувствую себя мудаком, потому что не рассматривал это, когда согласился на наш пиар-ход, но вот как всё обстоит для меня. Будучи на публике, я натыкаюсь на людей, которым поднасрал, — он шмыгает носом, теребит свои кольца, крутит одно из них на пальце. — Просто хочу, чтобы ты знала — я пойму, если ты в какой-то момент не захочешь больше иметь с этим делом, если вес скелетов, вываливающихся из моего шкафа, перевесит ту выгоду, что ты надеялась из этого получить…

— Себастьян…

Он распахивает свою дверцу прежде, чем я успеваю сказать больше. Затем он обходит машину и открывает мою дверцу, которую я уже начала открывать.

Вздохнув, я выхожу из машины. Себастьян захлопывает мою дверцу, и мы бок о бок идём к входу моё здание, затем останавливаемся и поворачиваемся лицом друг к другу.

Я подхожу ближе, забираю у него мою одежду, затем засовываю её под мышку. Свободной рукой я нахожу его ладонь и крепко сжимаю в своей.

— Ты вечно выпрыгиваешь из машины, решительно настроившись не выслушивать меня, но ранее я ясно дала понять, и сейчас подчеркну ещё раз: в моих глазах это стоит того.

Он смотрит на меня с напряжённым лицом.

— Что именно?

— Быть друзьями. Это стоит всего того, что, по-твоему, заставит меня пойти на попятную или не общаться с тобой. Ты стоишь того. И парочка скелетов меня не спугнет.

— Ага, ну что ж. Их у меня много, — бормочет он, массируя переносицу.

— Знаю, — отпустив его руку, я вставляю ключ в скважину подъездной двери, затем оборачиваюсь через плечо. — И ты мне всё равно нравишься. Доброй ночи, Себастьян.

Он смотрит на меня с тротуара, серые глаза кажутся бледными и светятся в темноте.

— Доброй ночи, Сигрид.

***

С убитыми ногами и вымотавшимся телом я иду к двери своей квартиры, благодарная за то, что последние сорок восемь часов после благотворительного мероприятия и вечеринки прошли как в тумане. Ранний подъём вчера, перелёт для нашей игры. Тренировка, встреча с командой, командный обед, разговор с Шарли в номере отеля о мероприятии и вечеринке… с аккуратным опущением поцелуев между мной и Себастьяном. Затем воскресная утомительная, но победоносная игра и спешка на рейс домой. Всё это время было таким блаженно занятым, что у меня почти не было времени, чтобы мой разум на повторе прокручивал эти поцелуи.

Потому что когда у него есть свободное время, он именно этим и занимается: заново прокручивает каждый момент, каждый поцелуй, каждое прикосновение, снова и снова.

Я никогда так много не думала о поцелуе с кем-то. Или об исходе этих поцелуев: просьба Себастьяна быть просто друзьями.

Ауч.

Теперь, когда мой мозг не занят выездной игрой, мне нужно занять себя чем-то ещё до послезавтра, когда я уеду на товарищеские матчи национальной сборной. Сегодня вечером я планирую прятаться в книге — это всегда надёжный способ отвлечься от сложностей реальной жизни. А потом мне просто придётся придумать другую стратегию, занимающую мозг, пока я не сосредоточусь на футболе и не вытолкну из головы воспоминания о тех поцелуях. Навсегда.

Тихие моменты вроде настоящего, когда я копаюсь в поисках ключей — это всегда проблема. Мой пустующий мозг бродит, и всё, что я могу видеть, обдумывать или чувствовать — это то, как Себастьян убирал мои волосы от лица, глядя на меня с того шезлонга, как он смотрел на меня, когда провожал до дома, и мы желали друг другу доброй ночи…

Вот тут-то я и ввязываюсь в проблемы.

По крайней мере, пока не открываю дверь квартиры и не сталкиваюсь с новыми проблемами и весьма неприятным открытием:

В мою крепость вторглись.

Стоя на пороге, я созерцаю своего брата Вигго: его длинные ноги в джинсах вытянуты с моего кресла для чтения, а лицо скрыто за одним из моих любимых любовно-фантастических романов. Я смотрю вправо, где расположена моя крохотная кухня, и там мой брат Оливер раздирает сыр-косичку на волокна.

— Что ж, — я закрываю за собой дверь. — Наверное, мне надо быть благодарной, что я так долго избегала вас.

— Поистине впечатляет, — соглашается Оливер, закидывая себе в рот полоску сыра. — Это определённо дольше, чем остальным нашим братьям и сестре удалось избегать взлома с проникновением.

Вигго опускает книгу ровно настолько, чтобы выглянуть поверх неё.

— Вау. Фейри-порнушка хороша.

— Говорила же тебе, — я бросаю ключи на кухонный стол и позволяю своей спортивной сумке упасть на пол. — Итак, — прислоняясь бедром к шкафчику, я широко развожу руки. — Чем я заслужила эту честь в виде проникновения ко мне лордов озорства?

Вигго косится на Оливера. Оливер косится на Вигго. Похоже, между ними происходит один из их бессловесных разговоров.

Я наблюдаю за ними с растущим ощущением раздражения. Иногда сложно бывает не завидовать тому, как глубока их связь, и как из-за этого я иногда чувствую себя третьей лишней. В нашей семье Вигго и Оливер младшие, если не считать меня, родились так близко друг к другу, что ведут себя как близнецы, да и выглядят почти как близнецы. Они оба воплощают собой похожую смесь мамы и папы, с лёгким перевесом в сторону маминых резких черт и её светлых серо-голубых глаз. Оливер получил светлые волосы от мамы, которые он делит с Фрейей и нашим братом Райдером. Он держит свою лицевую растительность на уровне аккуратной золотистой щетины. Шоколадно-каштановые волосы Вигго похожи на волосы нашего старшего брата Акселя, его борода густая и тёмная, с лёгким золотисто-рыжеватым отливом.

Будучи детьми, мы много играли вместе, но у Вигго и Оливера всегда имелась раздражающая привычка объединяться и сбиваться в кучу только вдвоём, когда они задумывали шалости.

И они определённо что-то задумали сейчас, с этим визитом, даже если я не уверена, в чём заключается шалость. Пока что.

Завершив бессловесный разговор глазами с Оливером, Вигго захлопывает книгу и вскакивает с моего кресла для чтения — высокий и поджарый, в бейсболке, низко натянутой на его взъерошенные каштановые волосы.

— Это что за приветствие такое? — спрашивает он. — Мы не можем нанести нашей сестренке простой визит?

Я кошусь на часы.

— В восемь вечера? В воскресенье? Вам делать больше нечего в последние часы выходных, кроме как торчать в моей плохо кондиционируемой квартире в изнурительной августовской жаре и ждать меня?

Вигго ритмично подёргивает свою футболку, которая действительно льнёт к вспотевшей груди, и тем самым обмахивает себя.

— Для меня нет лучшего способа провести воскресный вечер. А для тебя, Олли?

— Вообще без вариантов, — отвечает Оливер, не отрываясь от сыра-косички. — Даже если я как раз собирался расслабиться с моим бойфрендом в его новом джакузи, заниматься своими делами, когда ты погнал меня… ай! — Вигго встаёт рядом с Оливером, вовсе не деликатно пихнув локтем под рёбра, и забирает у Олли половину сыра-косички.

— Эй! — Оливер толкает его. — Это мой сыр-косичка.

— Формально это мой сыр-косичка, — замечаю я.

— Верно, Зигс, — говорит Вигго. — И давай будем честны, Оливер, я оказываю тебе услугу, сократив вдвое твоё потребление молочных продуктов.

Оливер сверлит Вигго сердитым взглядом.

— Хочешь верь, хочешь нет, я и без твоей помощи могу следить за своим потреблением молочных продуктов, Вигго. Кроме того, Гэвин купил мне БАДы, помогающие с перевариванием молочных продуктов.

— Конечно, дорогой.

Оливер снова тянется к сыру-косичке. Вигго отдёргивает его в сторону. И как это типично при их разногласиях, они переходят к потасовке, которую я бы наверняка посчитала забавной (два моих брата-гиганта барахтаются на моей крохотной кухне из-за половины сыра-косички), не будь я уже так раздражена.

— Эй! — ору я. Они резко отшатываются друг от друга. — Я люблю вас обоих. Вы это знаете. И я уверена, что вы в своей извращённой, искажённой братской манере хотите как лучше. Но вам надо либо сказать, что вы хотите, либо убираться нафиг из моей квартиры. Я устала. Мне жарко. И я хочу есть. И ещё, — добавляю я, — у вас не просто так больше нет ключей от моей квартиры. Ваш доступ к ключам был отозван после того, как вы злоупотребили данной привилегией.

— Ой да брось, — тянет Оливер. — Это был очень классный розыгрыш. И мы задолжали тебе после того фокуса с кремовым зефиром, который ты устроила нам на вечеринке в честь нашего дня рождения.

— Нашего дня рождения, — напоминает мне Вигго, будто я должна почувствовать себя виноватой или типа того.

Я вздыхаю.

— Ребят, это не моя вина, что вы обучили меня практически всем коварным штукам, которые я знаю, и ученик превзошёл учителя. Мой посыл остается прежним: вы лишились ключей, и вы не должны были входить в моё жильё. Мне совсем не нравится, что ко мне вламываются.

— Сказала женщина, которая сама славится весьма тихим взломом с проникновением, — говорит Вигго, бросая себе в рот сыр-косичку. Наблюдая за ним, Оливер издаёт сдавленный, раздражённый гортанный звук.

Мои щёки заливает жаром, пока я смотрю на Вигго, моргая. Он шпионит за мной? Он никак не мог видеть, как я забираюсь в дом Себастьяна.

Он самодовольно улыбается.

— На твоём лице виноватое выражение, Зигс. Не хочешь поделиться, чем занималась в последнее время?

Теперь уже я издаю сдавленный, раздражённый звук.

— Господи, Вигго, прекрати быть таким…

— Гениальным? Наблюдательным? Проницательным? — он открывает дверцу моего холодильника, будто реально собирается угоститься чем-то ещё. Я захлопываю дверцу обратно.

— Я собиралась сказать «раздражающим». Не лезь не в свои дела.

Он переходит к шкафчику с закусками и опережает меня, когда я бросаюсь, чтобы пресечь его. В итоге он получает батончик гранолы с шоколадной крошкой и ускользает вне пределов досягаемости.

— Мы оба знаем, что «не лезть не в свои дела» не числится среди навыков, которые я развил…

— Ну, а надо было развить, — рявкаю я, глядя на него и Оливера. — И ещё вам двоим хватает наглости вторгаться в мой дом и вести себя так комфортно, хотя при последнем нашем семейном сборище было предельно очевидно, что вы знали что-то, во что меня не посвятили.

— Чёрт, — бормочет Оливер.

Вигго хватает совести выглядеть немного пристыженным, пока он жуёт огромный кусок гранолы и чешет шею сзади.

— Да, — бурчит он с набитым ртом. — Насчёт этого…

— Мы сожалеем, — добавляет Оливер. — Мама и папа беспокоились, что это расстроит тебя, поэтому попросили нас ничего не говорить, но потом папа сделал то, что делает раз в пару лет, по-настоящему слегка выходя из себя, и рявкнул на Рена, потому что Рен тогда тоже был в редком настроении и настаивал на этом вопросе, и тогда аспект не-поднимать-из-за-этого-шумихи вроде как пошёл псу под хвост.

— Совсем псу под хвост, — соглашаюсь я, скрещивая руки на груди. — А теперь почему бы вам не рассказать мне, в чём дело?

Вигго и Оливер косятся друг на друга, снова ведя бессловесный разговор глазами.

— Дело в деньгах, — наконец, объясняет Оливер. — А именно в наших студенческих займах.

— Папа настаивает на том, чтобы оплатить их, — добавляет Вигго. — В ущерб его с мамой сбережениям на пенсию…

— Так что Рен попросил возможности оплатить их. Ну, он попросил от лица всех нас, если бы каждый из нас смог.

Я втягиваю вдох, и в моей груди внезапно становится тесно.

— Зачем вы скрыли это от меня?

— Во-первых, как такая же тревожная душа, я знаю, что ты будешь беспокоиться, — говорит Оливер. — И ты бы начала беспокоиться о том, как мама и папа выйдут на пенсию.

Я действительно об этом беспокоюсь.

— Во-вторых, — добавляет Вигго, — у тебя нет студенческих займов, потому что ты достигаторша, которая получила полную стипендию.

— Я всё равно заслуживаю, чтобы меня включили в разговор. Кроме того, я хорошо лажу с папой. Он меня слушает. Вы когда-нибудь видели, чтобы я попросила папу о чём-то и услышала от него отказ?

Вигго чешет подбородок.

— Если так подумать, нет. Но ты и не просишь многого.

— В этом и секрет, — говорю я им обоим.

— Вау, — Оливер вздыхает. — Мы реально дуболомы, раз не подключили тебя.

— Знаю. А ещё знаете что? Я могла бы включиться в ситуацию и помочь, несмотря на все ваши попытки оставить меня в стороне, если бы я не торчала за детским концом стола, со стаканом непроливайкой и раскраской с Покемонами.

Вигго прикусывает губу.

— Я думал, тебе там нравится.

Оливер смотрит на меня грустными щенячьими глазками.

— Да, я тоже.

— Ну так вот, мне не нравится. Я взрослая женщина, и я бы хотела, чтобы моя семья обращалась со мной как таковой.

Вигго приваливается к кухонному шкафчику и чешет бороду.

— Прости, Зигс. Мы будем вести себя лучше в этом.

— Я тоже сожалею и обещаю стараться лучше, — говорит Оливер.

— Я понимаю, что могла бы постоять за себя. Я могла бы сказать «Люблю тебя, Линни, но тетя Зигги сядет со взрослыми». Впредь я так и буду делать, так что просто… да, не реагируйте странно, когда я так сделаю.

— Зигги, — Оливер кажется искренне обиженным. — Мы бы ни за что так не сделали.

— Правда, Зигс, — Вигго подходит ближе, удерживая мой взгляд. — Мы всегда на твоей стороне. Три амигос, верно?

Я улыбаюсь и сглатываю сквозь ком в горле.

— Да. Три амигос.

— Обнимашки печенькой-сэндвичем? — Олли разводит руки в стороны.

— Обнимашки печенькой-сэндвичем, — соглашается Вигго.

Вздохнув, я встаю между ними и позволяю им расплющить меня как начинку в печенье-сэндвиче, как они всегда это делают. Я притворяюсь, будто ненавижу это, но втайне обожаю — давление их тел, успокаивающее ощущение их знакомых запахов и голосов. Я люблю свою семью, даже когда они меня раздражают. И прямо сейчас я чувствую, как часть той ледяной злости, что я носила в себе с воскресного ужина, оттаивает внутри.

— Как бы здорово это ни было, — мямлю я, — оставьте меня и выметайтесь из моей квартиры.

— Ладно, — вздыхает Вигго. — Но почему бы тебе сначала не объяснить, почему на прошлой неделе тебя фотографировали с плохим мальчиком-другом Рена?

— Ну то есть, только если ты хочешь, — дипломатично говорит Оливер. — Никакого давления. Расскажи нам, когда захочешь…

Вигго шлёпает его в наших групповых объятиях.

— Оливер, о чём мы говорили?

Оливер шлёпает его в ответ.

— И под «О чём мы говорили?» ты имеешь в виду «Что ты собрался сделать, а я решительно не согласился?».

— Чуваки мои, я же тут.

Меня игнорируют.

— У тебя есть идея получше, как добраться до сути? — шипит Вигго.

Я выбираюсь из их нарастающей физической враждебности и тянусь к двери.

— Выметайтесь оба!

Они поворачиваются в мою сторону, застыв картиной переплетённых враждебных конечностей.

— Зигги, — говорит Вигго сладеньким голоском, — мы просто хотим убедиться, что ты в порядке.

Оливер отталкивает Вигго и подходит ко мне ближе.

— Мы любим тебя, Зигс, и уважаем твоё право на личную жизнь. Просто… для нас странно не знать, что происходит, и уж тем более когда ты начала проводить время с тем, кто очень… на тебя не похож.

Я стискиваю зубы и выдавливаю улыбку.

— Себастьян — друг. И всё. На поверхности он может очень сильно отличаться от меня, но в нём есть части…

Я думаю о тех крохотных моментах прошлой недели, когда Себастьян показывал, что под его суровым фасадом живёт глубинно заботливая доброта, и что даже если я не знаю, почему и чем это вызвано, но он тот, кто не находит контакт со многими людьми, и кому сложно научиться быть лучше.

— Отдельные части его похожи на меня сильнее, чем вы думаете, — договариваю я. — А теперь убирайтесь отсюда. Иди расслабляйся со своим бойфрендом, — говорю я Оливеру. — А ты возвращайся, — говорю я Вигго, — к тем не таким уж незаметным проделкам, которые ты пытаешься проворачивать в Эскондидо.

Вигго таращится на меня с разинутым ртом.

— Да, — говорю я с улыбкой, толкая обоих своих братьев к двери. — Я не настолько пребываю в неведении, как вам кажется. Прощайте, вы оба. Люблю вас.

Оливер спешно цепляется за дверь моего холодильника и по дороге хватает новую порцию сыра-косички.

Вигго хмурится, пока я пихаю его задом наперёд.

— Но…

Я подхватываю со стола любовно-фантастический роман, который он читал и бросил, затем пихаю книгу ему в грудь и выталкиваю его за порог.

— И когда в следующий раз захотите «нанести визит», сначала постучите.

Глава 18. Зигги

Плейлист: Morningsiders — Somewhere in Between

В мою дверь стучат — по крайней мере, мне кажется, что стучат — пока я сижу в своём кресле для чтения с забытой книгой на коленях. Я хмуро смотрю на дверь, ожидая, услышу ли это снова, но я не слышу, поэтому продолжаю говорить по телефону с Шарли, которой сегодня не было на тренировке, потому что она слегла с простудой.

Мы с ней не общались с тех пор, как вернулись с выездной игры на прошлых выходных, а мне снова пришлось отправиться в дорогу с национальной сборной на парочку международных товарищеских матчей. Я вернулась только вчера вечером, потом потащилась на тренировку с командой «Энджел Сити» сегодня утром, но Шарли болела, так что мы общаемся сейчас.

— Итак, — говорит она. — Ты надрала всем задницу во время международных товарищеских матчей, получила от этого отлично освещение в прессе, и это невероятно. Твои упоминания в новостях и статистика социальных сетей продолжают улучшаться, а значит, больше видимости и укрепление публичного имиджа, что тоже хорошо. Однако спекуляции насчёт тебя и того гремлина не самые идеальные, но, наверное, неизбежные.

Она говорит о недавней шумихе в прессе из-за фотографий в наше с Себастьяном очередное утро агрессивной йоги. Перед моим отъездом на товарищеские матчи Себастьян удивил меня, инициировав планы на ещё одну сессию рано утром, перед моим полётом — мы ревели, матерились и потели, выполняя быструю последовательность поз под грохочущий панк-рок.

Удивительно, но я так увлеклась йогой, а потом плотным завтраком (я умирала с голода), что даже не особо думала о поцелуях. После нашего быстрого завтрака в том же заведении, что и раньше, мы разбежались в разные стороны даже без платонического объятия на прощание, поскольку оба спешили. Но это неважно. Как и предсказал Себастьян тем первым вечером в закусочной, сейчас продолжает бытовать мнение, что мы можем быть чем-то большим, чем просто друзья.

Зная, как Шарли не одобряет Себастьяна, я решаю уйти от этого замечания.

— Я не могу жаловаться, — говорю я. — Рори, — мой агент, — говорит, что у меня на горизонте маячат многообещающие новые спонсоры, которых она пока что проверяет, но говорю тебе, лучше всего то, что время с национальной сборной прошло совершенно иначе. Не только на самих матчах, не только моя хорошая игра, но и путешествия, тренировки — я даже дала интервью и почти не запиналась. Никто из команды никогда не был ко мне недобрым или враждебно настроенным, конечно, но в этот раз я просто чувствовала себя… увиденной и уважаемой в такой манере, в какой не было прежде. Это было приятно.

Я слышу улыбку в голосе Шарли.

— Это здорово, Зигс. Ты заслужила это. Я рада, что всё складывается так, как ты хотела.

— Спасибо, подруга. Я…

И вот снова. Определённо стук. Я хмурюсь, потому что никто не должен стучать в дверь моей квартиры. Я никого не приглашала.

Если это Вигго и Оливер пытаются подлизываться после их взлома с проникновением на прошлых выходных, то у них не получится. Это раздражает. Разве преступление хотеть уютный субботний вечер дома, наслаждаться беседой с лучшей подругой и комфортной предсказуемостью перечитывания любимого любовного романа?

— Извини, Шар, — я поднимаюсь с кресла и подхожу к двери. — Кто-то только что постучал. Пойду посмотрю, кто там.

— Не открывай дверь просто так. Посмотри в глазок. Ты теперь знаменитость. Кто знает, кто там окажется.

Я издаю хрюкающий смешок.

— Я не знаменитость.

— Ну, ты определённо уже не «неизвестная рыжая».

Я останавливаюсь недалеко от двери, прислоняясь к стене. Кто бы там ни был, он может подождать минуту, пока я договорю со своей подругой.

— Я буду осторожна. Обещаю.

— Хорошо. Я отключаюсь и отпускаю тебя. Мне надо принять антигистаминное и снова посидеть в душе, чтобы прочистить носовые пазухи. Моя голова ощущается как нога.

Я улыбаюсь. Шарли постоянно сыплет такими забавными фразочками.

— Отличная идея. Позаботься о себе. Мне жаль, что тебе так хреново, Шар.

— Ай, да всё в порядке. Вот что бывает, когда мы с Джиджи нянчимся с её племяшкой. Я вечно цепляю от неё какую-то заразу. Но она милая, так что это того стоит.

Я улыбаюсь, думая о своей племяннице и племяннике, маленькой Линнее и младенце Тео, которые определённо заражали меня пару раз после вечеров, когда я присматривала за ними и много обнимала.

— Дай себе передышку, отдыхай побольше, — говорю я ей.

— Непременно. Удачи завтра. Мне жаль, что я оставляю тебя без поддержки в зоне полузащиты.

— Ну, я один раз закрою на это глаза, но после завтрашнего дня больше меня не бросай. Мне будет тебя не хватать. Поговорим после игры, ладно?

— Ладно, — она громко чихает и, судя по стуку и её отдалённому голосу, роняет телефон. — Пока, Зигс!

Звонок сбрасывается, и я убираю телефон в карман, затем подхожу к двери и смотрю в глазок. Хорошо, что я больше не держу телефон, а то тоже уронила бы.

По другую сторону моей двери стоит Себастьян Готье. Прислоняясь к противоположной стене, он выглядит так, будто спит — голова запрокинута, глаза закрыты, руки в карманах.

После нашего большого вечера он был тихим, минимально общался при планировании агрессивной йоги. А потом он опять исчез после вечера среды, когда я прислала ему ссылку на позитивную публикацию о нём. Там были фотографии Себастьяна с детьми и товарищами по команде на благотворительной гонке на роликах, а также фотографии нас двоих, улыбающихся друг другу на завтраке после агрессивной йоги. А текст гласил, что он, похоже, наконец-то начал с чистого листа — огромная пиар-победа.

И что он сделал?

Он отправил реакцию Tapback с двумя восклицательными знаками и не сказал ни слова. Чёртовы реакции: это причина, по которой умирают содержательные переписки.

(Речь идет о таких же реакциях, как в чатах ВК или телеграма, только в смс-переписках пользователей техники Apple, — прим).

Так что же мистер Отправить Реакцию и Пропасть делает здесь?

Поддавшись любопытству, я отпираю дверь и открываю её.

— Себастьян?

Его глаза распахиваются, когда он дёргается, затем отталкивается от стены. Прочистив горло, он проводит рукой по волосам — не так, как когда ему хочется поправить причёску, а в такой манере, которую я уже выучила и которая выдаёт его нервозность.

— Привет, Зигги.

Я смотрю на него, пока бабочки резко пробуждаются в моём животе и трепещут в моих конечностях. Мои кончики пальцев на руках покалывает. Пальцы на ногах поджимаются.

Он выглядит немного помятым — выцветшие синие джинсы, выглядящие старыми и любовно поношенными, облегают его мощные ноги хоккеиста, даже похудевшие от его очевидной потери веса. Его бледно-зелёная футболка — та, что мне нравится и подчёркивает его глаза — помята и слишком свободно свисает на плечах. Взгляду открывается как никогда много татуировок, змеящихся по его рукам и бицепсам, выглядывающих на ключицах.

Я краснею. Должна краснеть, судя по тому, как ощущаются мои щёки. Откашлявшись, я приоткрываю дверь шире.

— Ты, ээ… хочешь зайти?

Он как будто колеблется на полпути между стеной и моей дверью.

— Да. Если можно.

— Конечно. Само собой. Да, — я отстраняюсь за дверь и на мгновение прячусь, широко открывая её для него и морщась. Могла ли я вести себя ещё более неловко?

Войдя в квартиру, Себастьян проходит мимо меня и отходит от порога, чтобы я могла закрыть дверь. Он стоит почти неестественно неподвижно, как кот, готовый спасаться бегством. Его тело напряжено, пока он засовывает руки в карманы. Нет ни следа того небрежного сардонического мужчины, который несколько недель назад вальяжно вошёл в мою квартиру, обрезал мои джинсы до шортов и подкалывал меня тем, что весь мой гардероб состоит из спортивной одежды.

— Что случилось, Себастьян?

Слова слетают с моего языка прежде, чем я успеваю их остановить, но со мной часто так бывает. Я честна даже в ущерб себе, не только в том, чем я делюсь, но и в том, что спрашиваю. Фрэнки говорит, что это чертовски приятное отличие от остальных, но с другой стороны, у неё тоже аутизм, поэтому она ценит мою прямолинейность. Но не все того же мнения. Я выучила это на тяжёлом опыте.

Себастьян медленно переводит взгляд на меня, осматривая моё лицо и волосы. Я внезапно вспоминаю, что мои мокрые волосы собраны в тюрбан из моего любимого полотенца с драконами. Мои руки рефлекторно вскидываются к нему, пока Себастьян смотрит, и уголок его губ приподнимаются.

— Драконы, да?

Я откашливаюсь, позволяя рукам опуститься.

— Это мои любимые рептилии.

Его улыбка становится шире, и моё сердце совершает кульбит в груди.

— Я не знал, что воображаемых существ можно выбирать в качестве своих любимчиков.

— Кто сказал, что они воображаемые?

Он прижимает язык к щеке изнутри.

— Наука?

— Не существует никаких научных фактов, опровергающих существование драконов.

— Кроме того факта, что мы их никогда не видели.

— Если мы чего-то не видели, это ещё не означает, что этого не существует, — я скрещиваю руки на груди и упираюсь стопой в стену, к которой прислоняюсь. — Некоторые наиболее прекрасные открытия получились из-за упорного преследования возможности, от которой большинство людей слишком рано отказалось.

Себастьян прислоняется бедром к моему кухонному столу, его взгляд бродит по моему лицу и снова по тюрбану из полотенца.

— Справедливо.

— Итак, — я отталкиваюсь от стены и проскальзываю мимо него на кухню, после чего открываю шкафчик со стаканами. — Пить хочешь? Ну, знаешь, воды или что-то такое? Тут капец как жарко. Готова поспорить, ты умираешь от жажды. Пешком пришёл?

Он поворачивается, наблюдая за мной, затем качает головой.

— Нет, мне сняли шину. Я приехал на машине. И нет, спасибо. Ничего не нужно.

Я опускаю руку, которая уже тянулась в шкафчик.

— Понятно. Конечно.

— Я… принёс ту одежду, в которой ты была на роликовой арене и потом оставила у меня, — он смотрит через плечо на мою сумку. — Радужные сережки, чёрный комбинезон, высокие кроссовки и пушистые носки. На этом всё, верно?

— Да, всё. Спасибо.

Себастьян смотрит на меня, переступая с ноги на ногу и сильнее опираясь на стол. Наконец, он говорит:

— Прости, что на прошлой неделе я пропал.

Моё сердце совершает кульбит. Значит, не только я заметила, не только я почувствовала значимость нашего молчания. Это не должно иметь для меня значение. Но определённо имеет.

— О, — я пожимаю плечами и поворачиваюсь, тоже прислонившись ко столу и вытянув ноги. — Ничего страшного. Ну то есть, ты же знаешь. Друзья иногда так делают.

Он смотрит на свои ладони, крутит одно из колец.

— Ну, я этого не знаю. Может, кто-то и делает. Я не эксперт по дружбе. Но… я не думаю, что хочу быть для тебя таким другом.

Я прикусываю губу.

— Всё правда в порядке, Себастьян…

— Не делай так, — говорит он, подняв на меня взгляд. — Не потакай мне. Ты никогда прежде этого не делала. Ты другая. Мы другие. Как ты мне и сказала.

При упоминании того, что я сказала на прошлых выходных, воспоминание о наших поцелуях становится таким осязаемым, что кажется, будто это третье присутствие в комнате, ворвавшееся в цвете, жаре и искрах. Но потом я напоминаю себе, что он сказал следом, даже если он сказал, что наши поцелуи были хорошими, даже если его полный энтузиазма ответ указывал на то, что ему понравилось не меньше, чем мне:

«Ты попросила меня быть твоим другом, Зигги, и я едва ли достоин этого, но мне хотелось бы быть достойным. Пожалуйста, не проси меня о большем».

Я сказала себе, что буду уважать эту просьбу. И я собираюсь уважать её, даже если я много думала о том, что именно может означать «большее».

Оттолкнув прочь мысли о поцелуях, я прочищаю горло и встречаюсь взглядом с Себастьяном.

— Окей. Что ж, в таком случае, я беспокоилась о тебе.

На его подбородке подёргивается мускул. Он кивает.

— И я… вроде как скучала по разговорам с тобой.

Его глаза удерживают мои.

— Да. Я… тоже скучал по этому.

Я стараюсь не улыбнуться, услышав это, но терплю провал. Я пытаюсь скрыть улыбку, кривя губы.

— Ты поэтому здесь? Или просто принёс одежду?

У него вырывается тяжёлый вздох. Себастьян подносит руки к лицу и грубо трёт.

— Думаю, да. То есть… не только из-за одежды. Одежда даже не была основной причиной, — его руки опускаются. — Бл*дь, я не знаю… у меня нет опыта с такими вещами. Я барахтаюсь, пытаясь найти свой путь. Я хочу побыть с тобой, не будучи развращённым мудаком, который только дразнит тебя или заталкивает язык тебе в горло, но очевидно, что развитию данных навыков я не уделял время.

Я почти говорю ему, что не возражаю против дразнения, потому видит Господь, мне нравится отвечать ему тем же. Я почти говорю ему, что мне хочется, чтобы он опять затолкал язык мне в горло. Что я чрезвычайно скучала по всему этому — всему, что я чувствую и испытываю, проводя время с Себастьяном.

Но он обозначил мне свою границу. Он сказал, чего хочет. Друзья. Ничего такого, что подорвало бы его дружбу с Реном. Ничего такого, что вызвало бы у него ощущение, будто он переступил черту и вошёл со мной на такую территорию, которая ему дискомфортна.

Я буду уважать это.

Даже если я практически уверена, что весьма серьёзно втюрилась в Себастьяна Готье. Даже если я чувствую, как воздух между нами трещит от возможностей, как в самом моём центре зарождается магнетическая тяга, влекущая меня к нему.

— Что ж… — я отталкиваюсь от стола. — Мы хорошо справлялись на агрессивной йоге перед моим отъездом. Никакого развращённого мудачества. Или… языков в горле.

Себастьян испускает очередной тяжёлый вздох.

— Да.

— Конечно, на какое-то время всё притихло, но в этом участвовали мы оба. Мы лишь учимся этому, Себастьян. По пути неизбежно встретятся кочки. Теперь ты здесь. И я здесь. И мы оба соскучились по разговорам. Так что давай сядем и… поговорим.

Себастьян косится на моё кресло для чтения, единственное сидячее место, что у меня есть. Оно большое, способно вместить двух человек среднего размера. Однако мы с ним оба не среднего размера.

— Я постою.

— Нет, — я прохожу мимо него, беру за руку и тащу за собой. — Я могу посидеть на полу, сделаю растяжку на ковре. Мне всё равно пора делать растяжку перед сном…

Внезапно мою руку дёргают, и я отлетаю обратно к Себастьяну, повалившись на него.

Он смотрит на меня, водя большим пальцем по моей ладони.

— Прости. Я… — он качает головой. — Прости. Просто думаю, мне…

Встав неподвижно, я всматриваюсь в его глаза.

— Ты думаешь…? — мягко подталкиваю я.

— Думаю… — его ладонь скользит вверх по моей руке, привлекая меня ближе. — Мне нужно… объятие. Если тебе, ээ, комфортно.

Мои губы приподнимаются в улыбке. Это всё, что ему нужно? Интересно, почему попросить об этом было так тяжело.

Затем я вспоминаю, как он сразу отошёл, когда я ранее на этой неделе вышла из того ресторанчика, и я едва успела вовремя подметить невербальные признаки и скрыть тот факт, что я собиралась раскрыть руки и обнять его на прощание. Я подняла руки, якобы потягиваясь над головой и жалуясь, что Юваль надрал нам задницы.

Тогда он не хотел объятий. А теперь хочет?

«Может, потому что в прошлый раз, когда ты к нему прикоснулась, ты буквально набросилась на него? Может, потому что он не был уверен, что может попросить о простом объятии так, чтобы ты больше не пыталась сожрать его рот своим?»

Точно. Что ж. Это мой шанс показать ему, что я могу обнять его как друга.

— Конечно, ты можешь рассчитывать на объятия, — говорю я ему. Думая платонические мысли, я нежно обвиваю руками его шею. Себастьян накреняется в мою сторону, но медленно, как будто почти противится этому.

Похоже, о платонических объятиях он знает так же мало, как и о дружбе. Так что я даю ему время прочувствовать всё. Аккуратно, нерешительно он обнимает руками мою спину и привлекает меня ближе. Наши груди соприкасаются, сердца бьются так близко друг к другу.

А потом я чувствую, как его тело потихоньку расслабляется, напряжение покидает его плечи и те опускаются, а воздух медленно и легко наполняет его лёгкие.

— Вот так, — говорю я ему, легонько почёсывая кончиками пальцев его затылок и завитки волос. — Ты понял, что к чему.

— Бл*дь, — бормочет он мне в шею. — Объятия — это приятно.

Я улыбаюсь ему в плечо.

— Да, ещё как.

Какое-то время мы просто стоим там, Себастьян обнимает меня, я обнимаю его, и наши подбородки лежат на плечах друг друга.

— Прости, — шепчет он.

Я снова перебираю пальцами кончики его волос.

— Тебе не надо извиняться за то, что ты нуждаешься в объятии, Себастьян.

Он чуть крепче сжимает меня, привлекая поближе, и тяжело выдыхает.

— Ну, я также заявился к тебе домой без приглашения. У тебя завтра игра. Я не должен тебя задерживать, — он начинает отстраняться. — Мне лучше уйти.

— Подожди, — я сцепляю руки вокруг его шеи, не отпуская. — Просто… притормози.

Он вздыхает, уткнувшись в меня, и постепенно снова обнимает крепче, но ничего не говорит.

— Я не хочу, чтобы ты уходил, если только ты сам не хочешь уйти, — говорю я ему. — Ты хочешь уйти?

Он колеблется, затем через несколько секунд качает головой.

— Тогда останься. Поговори со мной.

Он слегка отстраняется, его ладонь задерживается на моём бедре, а от скольжения большого пальца по моей талии по коже расходятся волны жара.

Откашлявшись, Себастьян неловко делает шаг назад, нервно проводит ладонью по волосам.

— Пошли, — говорю я ему. На сей раз он позволяет мне переплести наши пальцы и потянуть его в гостиную зону моей студии. — Садись, — я мягко давлю на его плечи, пока он не опускается в моё кресло для чтения.

Я твёрдо подавляю другие воспоминания о том, как он падал на другое сиденье — шезлонг на его террасе — и как я оседлала его колени.

Мы определённо делаем правильный выбор, усаживаясь в два разных места.

Опустившись на пол, я тоже усаживаюсь, широко раздвигая колени.

— Ты сиди и говори. А я буду делать растяжку и слушать.

Себастьян смотрит на меня, когда я наклоняюсь вперёд между ног, тянусь к пальчикам на ногах и хватаюсь за них, пока не чувствую приятное вытяжение задних мышц бедра. Он подносит костяшки пальцев к губам и вздыхает.

— Я дерьмово себя чувствовал.

Я застываю, удерживая его взгляд и молча слушая, как и обещала.

— Так что, — выдыхает он, — я поговорил с доктором Эми, — это главный врач их команды, — сдал кое-какие анализы. Отчасти поэтому я был таким тихим на этой неделе — у меня было полно визитов к врачам и диагностических процедур.

В моем мозгу проносятся ужасные, ужасные страхи. Он болен. С ним что-то не в порядке. Моё сердце ужасно и тесно сжимается, начиная рассыпаться в моей груди.

— Ещё когда я был ребёнком, — говорит Себастьян, всё ещё водя костяшками пальцев по губам, — мой желудок всегда… у меня бывали эпизоды такой адской боли. Резкой, колющей боли. Иногда они были частыми. Затем пропадали на несколько дней или недель. У меня бывала ноющая боль, тупая, не отступающая головная боль. Как будто в моём мозгу воцарялся туман, и всё болело. Мне просто хотелось свернуться калачиком и спать. Мой отчим говорил мне собраться, прекратить ныть и вечно лежать. Говорил, что я притворяюсь, чтобы получить внимание, и это неправда, бл*дь… но я научился подавлять это, игнорировать, принимать.

— Когда я был в старших классах, я понял, что травка помогает от боли. Алкоголь тоже служил неплохой добавкой, просто… помогал притупить всё, — он шмыгает носом, опускает руку, играет со своими кольцами. — Но в последнее время всё было так плохо, что я знал, что уже нельзя игнорировать, так что я рассказал об этому доктору Эми, и она сделала ряд анализов крови, других тестов, и оказывается, что у меня, из всех бл*дских вариантов, именно целиакия.

Весь воздух шумно вырывается из моих лёгких. Я роняю лоб на пол.

— Зигги?

Я втягиваю вдох и сажусь, смаргивая признаки того, что я была на грани слёз.

— Я думала, ты вот-вот скажешь мне, что умираешь.

Он хмуро смотрит на меня.

— Ну, я имею в виду, я могу умереть от разочарования, что больше никогда не смогу есть батончики Milky Way, которые входят в миллион вещей, которые я больше не могу есть, бл*дь. Не буду врать, я немного сокрушён. Я пи**ец как обожаю Milky Way. Но нет, я не умираю.

— Окей, — я выдыхаю, проглатывая ком в горле. — Великолепно. Хорошо. Супер. Ну то есть, не супер то, что у тебя целиакия — это реально отстойно — но, знаешь, хорошо, что ты не… умираешь.

Себастьян подаётся вперёд, опираясь локтями на колени, и уголок его рта приподнимается.

— Ты плачешь?

— Нет, — сообщаю я ему, потянувшись к правой ноге и согнувшись над ней, что удобно скрывает тот факт, что у меня, возможно, всё же вытекло несколько слезинок.

Его стопа поддевает мою. Я прищуренно смотрю на него. Этот придурок улыбается. Впервые за сегодня он по-настоящему, искренне улыбается, сплошь ярко-белые зубы и глубокие длинные ямочки на щеках. Это преображает его. Крохотные морщинки в уголках очаровательных серых глаз, лёгкая ямочка на подбородке.

И естественно, он обрушивает на меня эту сокрушительную улыбку, когда я тут переживаю кризис.

Кризис из-за того, что я знала этого парня две недели, причем половину этого времени мы по большей части пререкались, придя к согласию, что на самом деле не можем быть друзьями, и всё же я чуть не слетела с катушек из-за мысли, что с ним что-то всерьёз не так.

— Сигрид, — говорит он, снова поддев меня носком стопы. — Ты реально всё катастрофизировала, да?

Я откашливаюсь, наклоняясь к другой ноге и отказываясь смотреть на него.

— Возможно.

— Ну, тебе пока нет необходимости писать мне некролог.

Я сердито смотрю на него.

— Это не смешно.

Себастьян смотрит на меня, и его улыбка меркнет.

— Ты знаешь меня две недели. По чему тебе-то скучать?

— По множеству раздражающих вещей, — говорю я, пихнув его ногу в ответ. — По твоей тщеславной одержимости своими волосами. По твоей привычке уходить от честных, искренних разговоров с помощью самоуничижительного юмора и сарказма. По твоей… раздражающей склонности удивлять меня добротой, когда я окончательно посчитала тебя самовлюблённым придурком.

Его брови приподнимаются. Он пристально смотрит на меня.

— Я всё ещё самовлюблённый придурок, — говорит он наконец. — Просто теперь я самовлюблённый придурок с аутоиммунным заболеванием, которое херит мой желудок.

Я опираюсь на ладони позади себя и смотрю на него. Я узнаю Себастьяна. Узнаю, что слова — это его щит и меч. Что он свирепо орудует ими, чтобы держать исцеление на расстоянии. Я вижу в нём то, что видела в себе не раз за последние несколько лет — отчаянное желание измениться, исцелиться и вырасти, и ещё более отчаянный страх перед тем, что для этого требуется, как это может выглядеть… и все те способы, которыми я могу испытать боль, пока пытаюсь.

Так что я ничего не отвечаю на этот знакомый самоуничижительный комментарий. Я не могу победить в этой битве слов с Себастьяном Готье. Но может, однажды я сумею выиграть войну, показав ему, что не верю в то, что он говорит о себе. Показав ему то хорошее, что вижу в нём, посредством просто времени и присутствия, пока однажды, надеюсь, Себастьян не увидит в самом себе то же, что вижу я.

— Мне жаль, — говорю я ему. — Целиакия — это отстой. Ну то есть, хорошо, что теперь ты знаешь, потому что есть надежда, что твоё самочувствие намного улучшится. Но если перед тобой теперь лежит чёткий путь, как с этим иметь дело, это ещё не означает, что всё будет легко и весело, или что ты не будешь грустить о Milky Way.

— Или о нормальной пицце, — бормочет он, откинувшись на спинку кресла, затем берёт мою книгу и пролистывает страницы. — Или о пончиках. Или о багете. Или о шоколадном муссовом торте. Или о бриоши, — он откладывает книгу и проводит руками по волосам. — Просто абсурдно, что я так несчастен из-за еды, которую больше не могу есть. Это всего лишь еда.

Я поддеваю его стопу своей.

— Но еда — это не просто еда. Это комфорт и воспоминания. Это семейные рецепты и еда, разделённая с друзьями. Еда — это центральная ось общения и отношений, и теперь ты не можешь просто прийти. Ты должен продумывать наперёд, говорить людям о своих пищевых ограничениях, потом объяснять ещё раз, когда они будут тупить, или что ещё хуже, пытаться сделать как лучше, но при этом очень плохо понимать суть. Ты наверняка время от времени будешь съедать то, что причинит тебе боль, и походы в ресторан будут отстойными, пока ты не найдёшь хорошие местечки с безглютеновым питанием. Это не маленькая деталь. Это болезнь, которая вмешалась и кардинальным образом изменила твой стиль жизни, повлияла на твои отношения. И расстраиваться из-за этого совершенно нормально.

Он смотрит на меня и вздыхает.

— Ну, хотя бы не надо расстраиваться из-за влияния на отношения, поскольку у меня нет никаких отношений.

— Чёрта с два нет, — говорю я ему, вставая и упирая руки в бока. Себастьян таращится на меня, всматриваясь в мои глаза. — А я тогда кто? А Рен?

Он тоже медленно выпрямляется и сжимает кончики моих пальцев.

— Тебе никто не говорил, что ты похожа на крутую валькирию, когда выходишь из себя?

— Прекрати уходить от ответа, Себастьян Готье.

Он закусывает губу между зубов, всё ещё глядя на меня снизу вверх.

— Но в увиливании я почти так же хорош, как в хоккее.

Я выгибаю бровь.

Он вздыхает, всё ещё скользя пальцами по моей ладони.

— Ты права, — тихо говорит он. — Я просто не хочу говорить об этом, потому что мне не нравится чувствовать себя… сбитым с ног, беспомощным, будто со мной что-то не так.

Я разворачиваю ладонь, отчего наши руки скользят друг по другу.

— Да. Я это понимаю. И чувствовать это нормально, знаешь? Мне самой это не очень хорошо даётся, но я работаю над этим с психологом. Позволять себе чувствовать вещи, даже когда это тяжело.

— Для меня это не ощущается нормальным, — бормочет он, глядя на наши переплетённые руки, затем берёт мою руку обеими своими ладонями и водит по моим пальцам. — Я не знаю, как это делать. Смириться с тем, что я… не в порядке.

Я наблюдаю за ним, пока он изучает мою руку, затем делаю то, что мой первобытный мозг, видимо, приказал сделать моей второй руке прежде, чем куда более разумная и рациональная часть решила бы, что это плохая идея. И моя свободная ладонь мягко скользит по его волосам.

— Ты научишься через практику и ещё раз практику. Как и со всем, в чём ты хочешь быть хорош. Понемножку. Маленькими шажками.

Его большой палец скользит по моему указательному, и внизу моего живота зарождается сладкое, горячее ноющее ощущение. Прикосновения к моим пальцам не должны так возбуждать меня.

Себастьян подаётся навстречу моим касаниям, пока я мягко перебираю его волосы.

— Как мне делать эти маленькие шажки?

— Ну, думаю, тут у каждого по-своему. В моём случае, например, я позволяю себе признавать своё «не в порядке» и сложные чувства, которые бывают очень, очень интенсивными. Мне это тяжело. Потом, если они начинают казаться чересчур сильными, что обычно и случается, я использую то, что мой психолог называет терпимостью к стрессу.

— Терпимостью к стрессу? — он поворачивает лицо так, что эти слова оказываются прошёптаны в мою ладонь, горячие и влажные на моей коже.

По мне пробегает дрожь.

— Что-то, что помогает тебе пережить чрезвычайно сложные эмоции или ситуации. Часто это отвлечения. Приятные отвлечения. Успокаивающие отвлечения. Желательно здоровые отвлечения.

Он стонет в мою ладонь, и я рефлекторно слегка выгибаюсь, надеясь, что он не заметит.

Кажется, он замечает. И кажется, он тоже немного на взводе, как и я, потому что он поворачивает лицо, пока его губы не скользят по моей ладони.

— Отвлечения, да? — выдыхает он, не отрываясь от моей кожи. — Приятные, успокаивающие отвлечения.

Я сипло сглатываю, проводя пальцами по его волосам, слишком заведённая просто от того, что его губы скользнули по моей руке. Себастьян подаётся ближе и с тяжёлым вздохом упирается лбом в моё бедро.

— Здоровые отвлечения, — шепчет он, сильнее вжимаясь лбом в моё бедро и опять выдыхая. — Ясно.

— Счастливые отвлечения, — шепчу я. Мой голос звучит хрипло и нетвёрдо. Где-то в последние десять секунд этого… чем бы это ни было, мои глаза закрылись и остаются в таком положении. Я знаю лишь мягкую, сладкую тьму, вес его головы на моей ладони, его пальцы, переплетённые с моими.

— Думаю… — он хрипло откашливается. Его голос тоже осип и звучит нетвёрдо. — Счастливые и здоровые отвлечения для меня являются диаметрально противоположными вещами.

— Это неправда.

Он медленно отстраняется. Я постепенно открываю глаза, будто в трансе глядя на него вниз. Я заставляю свою руку покинуть его волосы, но прежде мой большой палец проходится по его уху. Его веки на мгновение трепещут.

— В смысле? — спрашивает он.

Я улыбаюсь, положив ладони на его плечи.

— Хоккей. Делает тебя счастливым и здоровым. И если это то же самое, что для меня футбол, учитывая его требовательное и всепоглощающее расписание, я бы сказала, что это тоже служит отвлечением.

Он хмурит лоб.

— Ха. Я никогда не думал об этом в таком плане.

— А как ты об этом думал?

Он запрокидывает голову, сплошь усмешка и серебристые глаза, но в этом есть нечто другое, мягкое, пока он смотрит на меня.

— Как о том, в чем я ох*енно хорош.

Я закатываю глаза, но у меня всё же вырывается смешок.

— Ну так посмотри под другим углом. Хоккей занимает тебя, явно приносит тебе радость, и он полезен для тебя. Счастливое, здоровое отвлечение. Скоро ты вернёшься к хоккею, но сегодня это недоступно, так что… хочешь попробовать кое-что другое?

Его ладони ложатся на мои бёдра, привлекая меня ближе.

— Кое-что другое?

Я смотрю на него, воюя с собой. Мне так сильно хочется толкнуть его назад, оседлать, сесть на его бёдра и снова зацеловать его, пока мы оба не начнём задыхаться.

«Друзья! — напоминает мне голос рассудка. — Он хочет быть просто друзьями!»

Друзья. Точно. Я могу это сделать.

— Кое что… относительно здоровое, — объясняю я. — Там будет много сахара, но от этого тебе не станет плохо. А ещё там есть шоколад, так что думаю, ты будешь весьма счастлив.

Его глаза загораются.

— Я слушаю.

Глава 19. Себастьян

Плейлист: Beirut — Transatlantique

— Это… безумие, — я беру в рот ещё один кусочек шоколадного торта без муки и смакую, как эта маслянистая горько-сладость тает на моём языке. — Он безглютеновый. И на вкус не как задница.

Зигги улыбается мне, проглатывая кусочек своего ягодного (безглютенового) маффина.

— Весьма неплохо, верно?

Я смотрю на неё, когда она поворачивается, чтобы посмотреть на закат с моего балкона второго этажа, наслаждаясь драматичной иронией того, что мы сидим тут, хотя две недели назад она сверлила меня взглядом, пока я киснул тут в одних трусах.

— Весьма неплохо, — соглашаюсь я.

— Я рада, что тебе нравится, — Зигги снова откусывает от своего маффина и задумчиво жуёт. — Руни, моя невестка — та, которой я написала ранее и которая прислала список самого необходимого для безглютеновой кухни — это она порекомендовала эту пекарню. Она сказала, что питаться с такими ограничениями вполне возможно, если ты следишь за тем, чтобы дома имелись хорошие продукты-заменители, и это включает хорошую альтернативную пекарню.

— Мой живот благодарит тебя, и моя кухня скоро тоже поблагодарит.

Зигги улыбается.

— Заказ продуктов онлайн — это прекрасная вещь.

— Обычно я бы согласился, но я не ожидал ничего прекрасного. Я думал, что буду просматривать каждый предмет в ассортименте, проверяя его на наличие глютена. Однако ты спасла положение.

Я отламываю вилкой кусочек торта, затем протягиваю руку к ней, преподнеся большой кусок шоколадного лакомства на зубцах вилки.

— Хочешь попробовать?

Она улыбается мне, и её глаза загораются.

— Я уж думала, ты никогда не предложишь.

— Ну, судя по нашему опыту с шоколадным молочным коктейлем, есть два варианта — либо предложить тебе, либо лишиться всего лакомства в принципе.

Она смеётся, наклоняясь и хватая мою руку, чтобы направить вилку себе в рот. У неё вырывается стон.

— Вау, как вкусно.

Я смотрю на её губы, пока она прикрывает глаза, смакуя угощение.

Боже, я мучаю себя, наблюдая за ней, но я не могу остановиться. Желать её, отказывать себе в ней — эта боль поглощает меня как жесточайшая тренировка на льду — мышцы трясутся, лёгкие горят, пот катится градом. Это то, что Зигги упомянула в наш первый вечер в закусочной. Хорошая боль.

— Ещё один кусочек, — бормочет она, направляя мою руку с вилкой, отламывая ещё один кусочек шоколадного торта, затем поднося его к своему рту. Я украдкой провожу большим пальцем по её ладони, просто чтобы почувствовать её тёплую и мягкую кожу.

— Почему ты не заказала себе такой? — спрашиваю я её. — Очевидно же, что тебе нравится шоколад.

Она пожимает плечами, откидываясь назад и укладывая ноги на перила балкона.

— Шоколад для меня слишком насыщенный, чтобы хотеть полную порцию чего-то шоколадного. Мне нравится лишь пробовать понемножку.

— Твоё потребление моих шоколадных молочных коктейлей и смузи говорит об обратном.

Она закатывает глаза.

— Да брось, не так уж много я их пью.

— Воистину, Зигги, именно так много.

— Воистину! — она смеётся. — И кто теперь говорит как зануда?

Я тоже смеюсь.

— Может, я гигантская зануда, а ты просто не знала. Я мужчина с множеством загадок.

Зигги косится в мою сторону, и выражение её лица сменяется чем-то мягким, любопытствующим. Чем-то, вызывающим у меня желание поцеловать её. Очень сильное желание.

— Я знаю.

Я смотрю на неё, говоря себе сделать то, что я обещал — оставаться сильным, держать руки при себе. Я не позволю себе затащить её на мои колени и целовать, пока её волосы и небо не станут одного сногсшибательного огненного цвета, пока вокруг меня не останется одна лишь пламенная красота и морской бриз, смешивающийся с её сладким чистым запахом и тёплой сатиновой мягкостью её кожи под моими ладонями.

Взяв себя в руки, я выдыхаю медленно и размеренно. Но сделать это сложно, не говоря уж о том, чтобы мыслить связно, когда Зигги тоже смотрит на меня.

Она медленно наклоняется ближе. Я задерживаю дыхание, говоря себе, что не позволю ей поцеловать меня… если она собирается поцеловать меня. Боже, я хочу, чтобы она меня поцеловала. Боже, я не должен хотеть, чтобы она меня поцеловала…

Она проводит большим пальцем по уголку моего рта, затем подносит к своим губам и начисто облизывает.

— Видишь? — шепчет она. — Совсем как мне нравится. Немножко попробовать.

Я не смог бы заговорить, даже если бы захотел. Я едва в силах дышать. Закат купает её лицо в мандариновом свете, заставляет её глаза искриться. Зигги краснеет, персиково-розовый румянец расцветает на её щеках, пока она смотрит на меня.

А потом она снова подаётся ко мне. Я… ну, я тоже подаюсь ей навстречу.

Потому что я слаб. Пи**ец как слаб перед ней.

Мы ближе, ближе…

А потом мой телефон издаёт громкий сигнал — приложение охранной системы сообщает, что в дверь позвонили.

Я матерюсь себе под нос и опускаю голову. Зигги так быстро соскакивает со своего шезлонга, что чуть не роняет маффин на террасу, несколько раз жонглирует им, и только потом ей удаётся нормально его поймать.

— Продукты привезли! — бодро говорит она, метнувшись мимо меня к дверям, которые ведут в дом.

Я обмякаю на шезлонге и провожу руками по волосам.

Обычно я очень люблю доставку продуктов, ведь всё необходимое может быть доставлено прямо на мой порог за небольшую плату и чаевые, и мне не придётся покидать комфорт своего дома или сталкиваться с публикой.

Но прямо сейчас я как никогда ненавижу доставку продуктов.

***

— Что ж, Сигрид, — я складываю последний бумажный пакет от доставки продуктов и кладу его на кухонный стол. — Я впечатлён.

— Впечатлён? Почему? — она ставит на полку моей кладовки смесь для безглютенового кукурузного хлеба, затем тянется к коробкам безглютеновой пасты, стоящим на столе рядом с ней.

— Просто… тем, как много ты знаешь о безглютеновом питании. Какие бренды хорошие, какие дерьмовые. Посмотри на всё это. У меня есть всё, о чём только можно подумать, и не только.

Она оборачивается через плечо, улыбаясь мне.

— Говорю тебе, это всё Руни. Это её список. Она настоящий безглютеновый эксперт. Я лишь добавила несколько своих вещей, которые обнаружила когда-то и заметила, что это соответствует кулинарным стандартам моего брата.

— Его кулинарным стандартам?

— В их семье готовит Аксель, — объясняет она. — Руни не смогла бы приготовить что-то хорошее, даже если бы от этого зависела её жизнь.

— И это у Руни целиакия?

— Нет, — она расставляет пасты по видам, подравнивает коробочки. — У неё язвенный колит. Они просто поняли, что безглютеновое питание облегчает её симптомы.

— Вот как, — я открываю морозильную камеру, чтобы убрать туда безглютеновые пиццы, за которые Зигги рьяно ручалась.

— Многие люди придерживаются такой диеты. Сейчас это намного распространённее, чем раньше, так что это плюс. Намного больше вкусных вариантов для тебя по сравнению с людьми, которым поставили диагноз даже пару лет назад. И ты можешь позволить себе эти варианты.

— Да уж, это точно. Эта херня недешёвая.

Она поворачивается, ища что-то в кухонном шкафчике.

— Себастьян, я не хотела выпытывать ранее, когда мы в пекарне покупали вкусняшки, и ты спросил, знаю ли я что-то о безглютеновых продуктах помимо выпечки, потому что я рада была помочь, но… Разве твой личный шеф-повар не может позаботиться об этом для тебя? Твой ассистент? Ты можешь попросить их о помощи, знаешь ли.

Я так близок к тому, чтобы проглотить слова, оставить это при себе, но проклятье, она обладает раздражающей способностью выдёргивать мою честность, будто она запустила в меня какой-то крючок, и достаточно небольшого рывка, чтобы всё вылезло на поверхность.

— Мне не нравится, когда в моём доме чужие люди. Это моё безопасное место, и оно не ощущается безопасным, когда люди постоянно приходят и уходят. У меня нет ассистента. Или личного шеф-повара.

Она моргает, явно удивившись.

— О… окей.

— Удивлена, что у мистера Модные Штанишки нет миньона, удовлетворяющего каждую потребность? Шокирована, что я не плачу кому-то за то, чтобы мне подтирали задницу?

Она швыряет мне в голову пакет с безглютеновыми булочками, что было бы не страшно, не будь они замороженными.

— Господи, у тебя сильный удар.

Она сердито смотрит на меня, но это выражение шутливое.

— Ты должен признать, что создаёшь образ очень буржуйского, пафосного профессионального спортсмена.

— Это я признаю, — говорю я ей, поднимая булочки и читая ингредиенты. Судя по всему, там есть двенадцать разных злаков, требующихся для создания хорошей безглютеновой выпечки. И ксантановая камедь. Везде присутствует ксантановая камедь.

Зигги сокращает расстояние между нами и забирает у меня булочки.

— Я просто дразнилась насчет буржуйства и найма личного повара и ассистента. Это вполне логичный шаг для такого занятого и активного человека как ты. Может, тебе стоит рассмотреть возможность нанять хотя бы повара.

Я пожимаю плечами, перебирая то, что осталось на столе, и что надо убрать в кладовку, морозилку и холодильник.

— Иногда мне нравится готовить. Я делаю сразу большой объём еды, а потом замораживаю.

— Ну, я уже попросила Акселя прислать его лучшие рецепты, так что перешлю тебе, когда получу их.

Я поднимаю взгляд.

— Да? Когда?

— Пока ты вёз нас в пекарню.

— Ты просто… попросила своего брата об этом… для меня.

Она бросает на меня странный взгляд.

— Да. Что-то не так? Я не говорила, для кого это, просто сказала, что для друга. Я уважаю твою приватность, Себастьян.

— Нет, — я качаю головой. — Нет, я не беспокоился об этом, я просто… Это так по-доброму с твоей стороны. Сделать это. Спасибо.

— О, — она пожимает плечами. — Нет проблем, — возвращаясь к полкам, она добавляет в кладовку новые продукты, явно держа в уме какую-то организационную систему.

— Итак, Руни, жена Акселя, чувствует себя лучше? — спрашиваю я. — Питаясь без глютена? В смысле, её состояние регулярно хорошее?

Зигги кивает.

— Ага. Будем надеяться, тебе тоже скоро станет лучше. Эй, безглютеновая мука у тебя?

Я отодвигаю безглютеновое мороженое с шоколадной крошкой и печеньем, порекомендованное Зигги, затем беру большой пакет безглютеновой муки, которая обещает быть легким заменителем обычной муки без необходимости изменять пропорции.

— Здесь.

— Давай её сюда.

Я кидаю пакет в сторону Зигги, затем поворачиваюсь к оставшимся замороженным продуктам, но вдруг слышу звучный хлопок и её аханье.

Когда я поворачиваюсь, Зигги покрыта мукой.

Покрыта.

— Срань Господня, — я обхожу кухонный островок, хватаю полотенце для рук и подхожу к Зигги, которая стоит, зажмурившись и раскрыв рот от удивления. — Стой смирно. Я о тебе позабочусь.

Я вытираю муку с её лица, насколько получается, чтобы она могла моргать. Она косится на меня.

— Я сказала «давай», Себастьян, а не кидай мне в лицо.

— Я не кидал её тебе в лицо!

Она начинает смеяться — это такой дымчатый и мягкий гортанный звук.

— Ты явно не осознаёшь свою силу.

Я прикусываю щёку изнутри, тоже стараясь не рассмеяться, и смахиваю муку с её волос.

— Ты настоящий бардак, Сигрид.

— Благодаря тебе, — она тычет меня пальцем в бок, сердито глядя на меня.

Я уворачиваюсь от следующего тычка, бросая на неё предостерегающий взгляд.

— Откуда я должен был знать, что она взорвётся?

— О, ну не знаю, может, потому что в ней явно была дырка — она показывает на след муки, описывающий арку траектории, по которой я бросил пакет. Затем она поднимает сам пакет, который положила на столешницу, и показывает на разрыв в нём.

— Я его не видел, клянусь.

— Конечно, не видел, — она откладывает пакет, затем смотрит на муку на своей ладони и на меня. Её лицо озаряется коварной улыбкой. — Мне стоит отомстить тебе. Это будет справедливо.

Я смотрю на муку в её руке, затем на неё саму.

— Зигги. Даже не думай об этом…

Мягкий шлепок по лицу затыкает меня. Мука облачком взлетает в воздух.

Я разеваю рот.

— Ты отвесила мне пощёчину! Мукой!

— Я тебя легонько хлопнула, — говорит она, поднимая вторую руку с другой стороны моего лица. Очередное облачко муки взлетает в воздух. — И теперь ты симметричен.

— Ооо, женщина, у тебя проблемы, — я притворяюсь, будто тянусь к муке за ней, и она визжит, бросившись бежать мимо меня и вокруг стола. Обежав островок, я ловлю её за талию и дёргаю к себе.

— Себастьян! — орёт она, затем хрипловато хохочет. — Щекотно…

— Щекотно, говоришь? — я улыбаюсь, когда она визжит и смеётся, сопротивляясь, пока мои пальцы танцуют по её бокам к бёдрам. — Брутальная щекотка — это меньшее, что ты заслужила после того, как…

— Это ты швырнул мне муку в голову!

— Нечаянно!

Она вопит, когда я пытаюсь пощекотать её подмышку, затем разворачивается в моих руках прежде, чем я успеваю пригвоздить её, и тянется к моей талии. Я хватаю её запястья и удерживаю их, подняв подальше от себя.

— Отдам тебе должное, Сигрид, бегаешь ты быстро, но когда дело касается зрительно-моторной координации… — я качаю головой, тяжело дыша. — Даже не пытайся меня превзойти.

Она тоже тяжело дышит.

Мы два профессиональных спортсмена. Мы не должны так запыхаться после небольшой погони и потасовки с щекоткой на кухне.

— Вы, хоккеисты, не понимаете одну вещь, — говорит Зигги, вжимаясь в меня всем телом, пока наши груди не соприкасаются, и я не приваливаюсь к краю кухонного островка, — а футболисты это понимают: стратегия победы не сводится к сильным ударам и брутальной скорости, — я втягиваю вдох, едва подавляя импульс выгнуть бёдра и потереться о неё. — Главное — это выбор момента и размеренный темп. Терпение до тех пор, пока не представится идеальная возможность, идеальный бросок. Вот… так.

Её слова убаюкивают меня, отвлекают, моя хватка на её запястьях слабеет. Зигги проворачивает руки, проворно высвобождаясь, а потом накидывается на мои подмышки.

У меня вырывается череда матерных слов, и мне требуется пять секунд (а это на пять секунд дольше допустимого), прежде чем мне удаётся снова поймать её руки и остановить щекотание.