Эсминцы и коса смерти. Том 2

Глава 26

Павел Березин любил поговорить. Потому, наверное, он и делал успешную карьеру по комсомольской линии, что был общительным и словоохотливым. Язык у него, что называется, был подвешен правильно. Он умел завязать беседу с незнакомым человеком и разговорить молчуна точно также, как умел и произносить речи, почти не готовясь и без бумажки. И научился к месту вворачивать в свои выступления правильные слова про мудрую политику партии и лично товарища Сталина. Кроме того, Березин выделялся и другими необходимыми для лидера коллектива качествами. Его ум обладал гибкостью и хорошей скоростью мыслительных реакций. Соображал Пашка быстро. При этом, характер его отличался спокойной уверенностью, с сослуживцами Березин старался не конфликтовать, но умел и строго спросить с подчиненных, если нужно. Как имел способности и гасить конфликты при необходимости.

Если поначалу к Лебедеву Павел относился несколько настороженно и, как и большинство членов команды «Якова Свердлова», видел в нем «папенькиного сынка», баловня судьбы и выскочку, то за последний месяц Березин изменил свое мнение о Саше кардинально. Этому, конечно, в большой степени, способствовали перемены в самом Александре. Наблюдая за ним, Паша видел, как молодой командир быстро меняется в лучшую сторону. Бросалось в глаза, что, сделав над собой усилие, Александр прекратил пить. Причем, он не кичился этим, мол, вот какой я молодец, что сумел «завязать» с дурной привычкой, а просто перестал интересоваться выпивкой. Ведь до этого все на корабле знали, что Сашка втихаря ходит к радистам и выпивает у них спирт, который выдается для протирки контактов радиоаппаратуры.

Теперь же, как только начался июнь, Лебедев спиртом и спиртным интересоваться перестал. Как отрезало. И эту перемену «папенькиного сынка» тоже заметил весь экипаж. Потом на Пашку, как и на многих других из экипажа эсминца, произвела большое впечатление история с поимкой Лебедевым Габаряна, который оказался немецким шпионом. Да и само то, что недавно постоянно выпивший Лебедев, который частенько стоял вахту «навеселе», в одночасье сделался трезвым и храбрым разведчиком, который не побоялся выходить на вражескую территорию за ценными сведениями, сильно подняло репутацию Александра в глазах коллектива.

И вот теперь, после начала войны, Лебедев не попросил своих влиятельных родственников отправить его подальше от линии фронта, а, можно сказать, сам напросился на передний край военных действий, не просто организовав корабельные корректировочные группы, а самолично возглавив их. И все участники этих групп видели, какое личное мужество демонстрировал Лебедев, например, самостоятельно корректируя огонь кораблей под обстрелом вражеской артиллерии, или находясь впереди групп и ведя людей за собой.

Даже в тот роковой момент, когда они неожиданно напоролись на толпу бегущих немцев, выйдя с кладбища в Кретинге, Лебедев шел первым. И, конечно, то, что убили не его, а Петю Ефимова явилось простой случайностью. Никакой вины Лебедева в случившемся Березин не видел. Наоборот, все, через что им пришлось пройти вместе в десантной операции, только еще больше сблизило Павла с Александром.

Потому Березин искренне желал Лебедеву скорейшего выздоровления и охотно делился со старшим лейтенантом новостями. Конечно, Пашка, как и любой карьерист, своей выгоды тоже никогда не упускал. И теперь он четко осознал, что, если кто и поможет ему в карьере, так это Лебедев. Потому, едва заметив, что командиру диверсантов-корректировщиков уже полегчало, свободный от вахты Березин подошел к нему и начал пересказывать все, что услышал от нового начальника радиорубки, который, действительно, зазывал Березина к себе в младшие радисты.

И Пашка не хотел упускать такую возможность. Только вот, решение о переводе краснофлотца из одной боевой части в другую мог принять на корабле лишь единственный человек, его командир Сергей Платонович Малевский. Березин же обратил внимание, что с началом войны отношение Малевского к Лебедеву тоже улучшилось. Не зря же каперанг, когда они взошли на борт эсминца, возвратившись из десанта, буквально неся на себе раненого командира корректировщиков, сразу приказал корабельному доктору Мише Гринбергу первым делом заняться раной старшего лейтенанта, а все остальные пятнадцать раненых дожидались в это время очереди. Умный Березин понимал, что есть, конечно же, в поведении Малевского личные мотивы. Вполне возможно, что своим повышением в звании и должности он обязан именно отцу Лебедева. А значит, если кто и может попросить Малевского о переводе Березина в радисты, так это Лебедев.

А должность корабельного радиста сулила отличные перспективы. Во-первых, радисты всегда считались «белой костью», элитой экипажа. Они не делали никакой грязной работы и постоянно знали все новости с «большой земли». К тому же, значение радиодела с течением времени только увеличивалось. Это как раз была та отрасль военного и гражданского хозяйства, которая имела отличные перспективы роста и развития, как на войне, так и после нее. И закрепиться на должности младшего радиста сулило Березину не только карьерный рост, но и освоение интересной и полезной профессии, которой всегда можно будет себя прокормить. К тому же, радиодело ему просто нравилось.

Начав осваивать радиостанцию, как диверсант-корректировщик, Пашка почувствовал, что ему, оказывается, очень интересно копаться в проводах, разбираться в электрических схемах, параметрах радиодеталей и таблицах частот. Для него эти занятия казались не менее увлекательными, чем решение сложного кроссворда. Потому он с большим удовольствием следил за рацией и даже сам безропотно таскал ее тяжесть на собственной спине. Даже, когда в группу взяли того самого Петю Ефимова, который уже служил радистом и знал радиодело лучше Березина, Пашка рацию ему в первом боевом выходе не доверил. А быть вторым номером, нести аккумуляторы к ней, Петя, разобидевшись, наотрез отказался. Вот и вышло так, что оказался Петя в критический момент с пулеметом. И, если бы не это стечение обстоятельств, то, может быть, Ефимов был бы жив, а мертв он, Березин. Так что не только у Саши Лебедева, но и у Пашки Березина был повод упрекать самого себя в смерти товарища.

Потому о гибели Ефимова они со старшим лейтенантом не говорили, стоя рядом у лееров на шкафуте. А говорили о новостях, которых имелось довольно много. Березин рассказывал Лебедеву, что пока они ночью участвовали в десантной операции, бомбардировщики дальней авиации снова летали с Моонзунда бомбить Берлин. Кроме того, советские самолеты бомбили еще и Кенигсберг.

Судя по сводкам информбюро, передаваемым по радио из Москвы, приходить в радиорубку и слушать которые Березин, как корабельный комсорг, проводящий политинформацию для экипажа, имел полное право, тяжелые бои происходили по всей линии фронта, но никаких критических прорывов советской обороны пока не имелось. Немецкий блицкриг, задуманный руководством Германии, как серия внезапных и быстрых ударов танковыми клиньями, с каждым днем все больше превращался в медленную мясорубку тяжелой позиционной войны.

В это же самое время, когда Березин и Лебедев беседовали на шкафуте, на баке, сидя на снарядном ящике, вели разговоры подносчики снарядов первого орудия. Краснофлотцы Александр Денисов и Иван Егоров, воспользовавшись паузой, когда начальства не было рядом, обсуждали произошедшие события начала войны с Германией.

— Скажи, Ваня, как ты думаешь, мы победим? — спросил своего товарища матрос Денисов.

— Не знаю, Саня, — честно ответил матрос Егоров.

— Ты чего это в победу нашу не веришь? — удивился Денисов.

— Да верю я в победу. Просто вон у них какая сила, у немцев. Бомбят нашу эскадру так часто, что я уже устал снаряды к пушке подносить, потому что все время только и делаем, что авианалеты отражаем. Все мышцы в теле болят, и руки, словно, отваливаются, — честно высказался Егоров.

— Так и у меня мышцы болят не меньше твоего. А все равно думаю, что мы победим обязательно, — сказал Денисов.

— И что же придает тебе оптимизма? — поинтересовался Ваня.

Денисов ответил:

— Ну, хотя бы то уже, что наши истребители начали регулярно прилетать во время авианалетов на помощь нашей эскадре. В первые дни наши летуны почти не появлялись. А теперь, благодаря им, нас даже немецкие торпедоносцы пока не потопили.

— Да, хоть иногда эти «красные соколы» прилетать начали вовремя. Уже дело, — согласился Иван. Но тут же добавил:

— Но, посмотри вокруг, прошло пока всего немного времени, как война началась, а вон, сколько уже наших прибили. Эсминец «Володарский» вместе со всем экипажем потонул, а «Ленин» без носа остался, тоже там немало краснофлотцев погибло. Да и морских пехотинцев, помнишь, сколько к нам на корабль подсадили? А назад с берега вернулись только две трети, из них еще и раненых полно.

— Так и немцам сильно досталось. Сколько их там в Паланге и Кретинге «чемоданы» с линкоров положили! — возразил Саша Денисов.

— Не знаю, какие потери у немцев, но наших точно прибили много, да и ранили изрядно. Вон, даже старлея Лебедева сильно раненым на борт приволокли, сам он еле ноги переставлял. Я своими глазами видел, — поделился Егоров.

— Так, говорят, вроде сплоховал этот Лебедев. Мне Витька Беличенко из машинной команды рассказал, который с корректировщиками ходил в десант вместо раненого Степанова, будто бы подставил старлей Петьку Ефимова в Кретинге под пули, — поделился с другом Денисов.

— А что от такого папенькиного сынка ожидать? Да я бы поостерегся с подобным командиром в бой идти. Он же лютый пьяница и разгильдяй. Не пьет какое-то время, но это ничего не значит. Все равно, если тяга к спиртному имеется, то и запьет снова. Вот таким и везет по жизни, вон, он всего год после училища отслужил, а уже старшим лейтенантом стал, а теперь, глядишь, после ранения и медальку какую ему дадут, — проговорил Егоров.

— Бери выше, Ваня. Это нам с тобой, если чего и дадут за эту войну, то медальку какую-нибудь паршивенькую. И то, если живы останемся. А таким, как Лебедев, комсоставу, да еще со связями, ордена положены. Да и героем он считается, шпиона же поймал у всех на глазах, можно сказать, — пробормотал Денисов.

— Так, там и со шпионом не все чисто. Слышал я, что Габарян сигаретами торговал, да водкой, а Лебедеву ее бесплатно не давал пить. Вот Лебедев и отомстил армянину из-за этого, подставил и в шпионы записал. У нас же легко можно любого человека в шпионы записать, для этого особого ума не нужно, сам понимаешь. Анонимку достаточно настрочить куда следует, — сказал Егоров.

— Ты это, потише такое говори, — предупредил Денисов товарища. И, покрутив головой, убедившись, что рядом по-прежнему никого нет, тихо произнес:

— Нет, Ваня, я слышал, что книгу немецкую для шифрования у того арестованного радиста нашли.

— Так и что с того, Саня? Лебедев же немецкую книгу легко мог сам армянину подбросить, а потом сделать вид, какой он герой, шпиона при всех задержал с поличным, — возразил Егоров.

— Ну, не знаю, что там насчет этой истории с поимкой шпиона. А в том, что немцы сильны, так я с тобой, Ваня, согласен, — протянул Денисов. Потом добавил:

— Только верю я, что и мы сильны не менее. Иначе лучше не жить, если не верить в победу. А нужно тогда сразу за борт прыгнуть. В холодной воде Балтики долго не поплаваешь, как судороги прихватят, так и пойдешь рыбам на корм.

— Нет, Саня, за борт успеем еще. Пока поживем, да постреляем. Я же не говорю, что в победу совсем не верю. Верю, конечно, каким-то краешком сердца, но другим его краешком опасаюсь просто, что слишком уж наш противник мощен и умен. И нам бы учиться нужно не хуже быть, да вот, сам видишь, кто у нас командиры. Зверь Малевский, который одним своим взглядом волю любого нормального человека на корабле подавляет, да выскочка Лебедев, тезка твой, — проговорил Иван.

— Это точно, что Малевский, как зверь. Я мимо него даже проходить опасаюсь. Волка напоминает. Так и боюсь, что укусит. Такое у него всегда выражение лица угрюмое и хищное. А Лебедев хорошо еще, что теперь командует не экипажем, а только своими корректировщиками. Да уж, один только старпом из начальства еще ничего, нормальный дядька, вроде бы, — протянул Александр Денисов, соглашаясь с товарищем.

Эти двое с удовольствием беседовали бы дальше, перемывая кости всему экипажу, но тут снова завыла сирена воздушной тревоги. Большая стая немецких «лаптежников» заходила для атаки эскадры со стороны садящегося солнца. По тревоге быстро прибежали и заняли места все остальные участники орудийного расчета. Командир орудия, конопатый мичман Толя Белоногов, приказал наводить пушку по целеуказанию с поста управления огнем.

И очередной бой с авиацией противника начался. Закрутились штурвалы вертикальной и горизонтальной наводки в умелых руках наводчиков, а латунные патроны для пушки замелькали в быстрых руках подносчиков, отправляясь в казенник орудия, откуда снаряды при каждом выстреле летели далеко вверх, навстречу летчикам люфтваффе, а большие стреляные гильзы, еще горячие и дымящиеся, падали на палубу.

Грохот от залпов стоял такой, что разговаривать делалось невозможно. Не в силах подлететь вплотную к эсминцу ПВО и точно сбросить на него бомбы, вражеские самолеты огрызались пулеметным огнем, и очереди врезались в обшивку корабля. Но броневой щит орудия хорошо держал удары пуль винтовочного калибра, и они пока бессильно отскакивали от брони, не причиняя вреда расчету.

Воздушная тревога началась, как всегда, внезапно, взвыв сиреной и заставив весь экипаж забегать по трапам, занимая места по боевому расписанию. В машинном отделении подняли пары, и корабль начал набирать скорость, необходимую для маневрирования. Комендоры кинулись к орудиям, и через считанные секунды стволы стали поворачиваться в сторону целей.

Березин вместе с раненым Лебедевым поднялись наверх, к своему ДШК. На этот раз стрелял Березин, а Лебедев только помогал подавать ленту. Делать резких движений и в полную силу шевелить левой рукой он еще не мог. Голова пока сильно кружилась, а раненый бок отзывался резкой болью. Тем не менее, Александр находился у зенитного пулемета и покидать боевой пост не собирался. Тем более, что напротив, на противоположном крыле мостика за таким же ДШК стояли тоже раненые Полежаев и Степанов.

Во время отражения налета вражеской авиации капитан первого ранга Малевский стоял на мостике «Якова Свердлова» под обстрелом. Он не имел желания играть со смертью, но считал обязательным подвергаться риску в бою не меньше, чем любой другой член экипажа. Малевский знал, что личным примером собственной невозмутимости заставляет краснофлотцев делать все возможное, что требуется от каждого из них во время боя. И суровое выражение лица являлось для него необходимым внешним атрибутом. Он знал, что его не только остерегаются прогневать, а видя, что командир не боится, команда приободряется и перестает испытывать страх. Под пулеметными очередями и разрывами бомб, падающих то слева, то справа по борту в двух-трех кабельтовых, Сергей Платонович, четко отдавая команды вахтенным маневрировать, время от времени поворачивал голову и невозмутимо взирал в сторону востока. Малевский смотрел в том направлении, куда ушел сухогруз, увозя его любимую женщину Марину из осажденной Либавы в пока еще относительно безопасный Ленинград.