Эстетика бродяг

правда жизни

Вообще-то, я всегда был меланхоличным подонком. Это на словах я трепался о романтике, о высоком и чистом, о вечной любви. И мог, если надо, печально глаза вверх завести и также печально вздохнуть. На самом деле я только и думал, как бы к какой-нибудь красотке в постель залезть.

Гм, это трезвея и отсыхая после загулов, я страдал от неразделенной любви. Мучился душой и телом. Хотя вот вопрос: где она, эта настоящая любовь? Что-то склоняло к мысли, что в бесовском движении наших городов ей почти нет места. От её присутствия становится тесно в скелете улиц. Здесь все просто: хочешь иметь − покупай. Или так бери, если в твоей руке власть, и она оправдана законом. И не надо мучиться совестью − чья власть, того и вера.

Однако я не продавал, не покупал и ни во что не верил; я с немым восторгом наблюдал за мировым пиром во время чумы. Мы все помощники смерти, и все распространяем ложь, так или иначе, кто-то напрямую, кто-то косвенно. Кто-то сознательно, а кто-то даже не ведая, что творит. Свет льется на наши головы, а мы стараемся упаковать его и продать подороже. Наверное, ничто не изменит этот мир, и он свалиться где-нибудь со своей мусорной ношей. И образуется еще одна грандиозная помойка. А мы будем копошиться в ней, как черви.

Шел я как-то по улице в таком настроении, мысленно предрекая миру незавидную судьбу, и вдруг увидел молодую женщину, симпатичную и слегка пьяную, как я. Она мне сразу понравилась. Было в ней что-то воздушно-сладкое и доступное, она была, как эскимо на палочке.

Женщины не сильно баловали меня вниманием, я был не настолько внешне привлекателен, чтобы они не давали мне прохода. И если быть до конца честным, то мало кто заметил бы большую разницу, если бы мою голову, как святому Христофору, вместо человеческой поменяли на песью.

И потому, выпивая вина, я сам проявлял инициативу.

− Дай-ка я тебя расцелую, сладенькая! − бросился я к женщине похожей на эскимо, схватил за руку и полез с поцелуем.

− Отвали! − она с маху хлопнула меня ладошкой по губам.

− Ах ты шлюха! − обиделся я.

И щелкнул женщину по носу.

Тут, как по команде, подскочили мужики, проходившие мимо, сбили меня с ног и попинали. Однако не больно, больше для приличия. Исполнили джентльменский долг и ушли.

Поднялся я, отряхнулся. Выплевал пыль и пошел домой. Там я почистился, взял у соседа денег в долг, выпил с ним и пошел еще купить чего-нибудь. Возвращался я той же дорогой, и вижу − опять она стоит. И судя по всему, тоже где-то стаканчик пропустила. Но вела себя прилично, стояла ровно и независимо курила.

Я подошел сзади, ладони ей на глаза положил.

− Узнаешь? − игриво спросил я.

Она меня хрясть локтем под ребра, я даже взвыл от боли и со всей дури так её дернул за длинные перекрашенные на сотню раз рыжие волосы, что клок выдрал порядочный. Парень, стоявший рядом, среагировал мгновенно. Он скрутил меня, как матерого преступника, дал по почкам и бросил через плечо на клумбу.

Полежал я, покряхтел и пополз по кустам в сторону дома. Там ополоснулся, открыл банку пива, включил телевизор и почти час играл с чудаками на поле чудес. Я отгадал три буквы и пошел в ларек взять еще пару пива.

Вышел я из магазина, чихнул от непередаваемой пахучести летнего вечера, смотрю и глазам не верю. В сумерках, неподалеку на лавке, сидела она, гордо откинувшись на спинку, и не спеша пила дорогое пиво из кокетливой бутылочки.

У меня от вида этой картины даже какая-то рябь по телу пошла. Нервная дрожь, можно сказать. Какой раз я выходил на этот пятачок и натыкался на одну и ту же дамочку. И каждый раз она вся из себя − леденец в блестящей упаковке, одинокая и вполне доступная. Сама судьба, одним словом.

Выпил я свое пиво и потихоньку забрался под лавку, прямо под женщину, выгнул палец и легонько ткнул ей между ног. Она до второго этажа подлетела, бедняжка.

Я лежал под лавкой, корчась от смеха, а она хлестала меня по голове сумочкой. Через пять минут возле нас остановилась патрульная машина с мигалками. Так, подумал я, отсмеявшись, беспокойная ночь в обезьяннике гарантирована. Хорошо, если бы без мордобоя и костоломства.

Из машины вышли двое в форме и двинулись к нам. Да так вальяжно, словно два педика, идущие на танец.

− Кто это? − спросил сержант, брезгливо указывая на меня дубинкой.

− Это мой муж, − неожиданно ответила женщина.

− А почему под лавкой?

− Я серьгу уронила. Он ищет.

− Так что же вы бьете его тогда?

− Плохо ищет, − не терялась женщина.

− Да он же пьян у вас в стельку! – не искренне ужаснулся второй.

− Знаю, вот он за все сразу и получает.

− Короче, женщина, тащите его домой, а не то мы заберем, − сказал сержант и пошел обратно, покачивая бедрами.

Женщина вытащила меня из-под лавки, взяла под локоть и повела во дворы.

− Ты куда, подруга, меня ведешь? − дружелюбно спросил я.

− На экзекуцию.

− Куда это?

− К себе домой. Пока ты до чертиков не напился, может, еще и пригодишься на что.

− Кроме интима, ничего не предлагать.

− А на что ты еще нужен. Не в ладушки же с тобой играть, − засмеялась она. − Уже поздно, и лучше экземпляра не найти.

− А что же ты сразу не дала себя обнять?

− Вот еще, я сразу ничего и никому не даю. Сразу я только беру то, что мне надо.

− Хм, вот ты какая.

− Все нормальные женщины такие.

− Ну, допустим…

− Помолчи, мы уже пришли.

Дома нас ждал уют и журнальный столик с вином и фруктами. Жила она одна и, судя по обстановке, очень даже неплохо. Имела, наверняка, в городе пару мест, где на неё пахали безмозглые трудоголики, и стригла с их усердия крупные и мелкие купюры.

Она была очень привлекательная, крашенная шатенка с зелеными глазами, лицом похожая на окончательно забуревшую Милу Йович с фигурой греческой вакханки. Она могла бы прослыть очаровательной, но холодный блеск изумрудных глаз выдавал тертую стерву, которая делает только то, что хочется, и всегда своего добивается.

Мы толком и выпить не успели, не поболтали, как она в постель потащила.

Свое дело я знал хорошо. Но только мы затеяли нашу полулирическую возню, как на меня снизошло озарение. Это что же такое в мире происходит, подумал я. Умная и красивая женщина, как минимум два образования, хватает с улицы первого попавшегося подонка и тащит в койку. А ведь кто-то добивался её по настоящему, мучился и любил, дарил цветы, безделушки всякие носил и ревновал. А то, может, любовь свела его с ума настолько, что он ночами стоял под балконом и пытался петь серенады. А ему от ворот поворот, мандой по влюбленному сердцу и с первым встречным в постель. Где, спрашивается, справедливость?

− Слушай, − прервав процесс на интересном месте, спросил я, − а у тебя был какой-нибудь отвергнутый поклонник?

− А как же, только почему был, он и сейчас есть. И не один.

− И он цветы дарил, в любви признавался?

− Да.

− А под балконом серенады пел?

− Нет.

− А ты ему взяла и отказала?

− Тебе-то какое дело? − удивилась она.

− Почему? Почему? − не унимался я.

− Что почему?

− Почему влюбленному поклоннику отказала, а меня меланхоличного подонка с улицы подцепила? Почему?

− Хм, забавный ты, − усмехнулась она, стараясь возобновить процесс. − Влюбленному поклоннику сразу душу и сердце подавай. А мне простого секса хочется. Ты уж позволь, мне самой решать, с кем встречаться.

− Тебе волю дай, ты, наверное, и с чертом переспишь, − зачем-то ляпнул я.

− А ты что, пришел мне грехи отпускать?! − она зло сверкнула глазами и выбралась из-под меня.

− Нет, − покачал я головой, сделав невинное лицо. − Просто никак не пойму, как можно без любви совокупляться. Ты что животное?

− О, господи! А сам-то! − воскликнула она.

− Причем здесь я, у меня жизнь давно не сложилась, − грустно сообщил я. − Да, и вообще, я пропащий человек. Но ты… Ты такая милая.

− Пошел ты!

− Ха! Вот ты так! Вот она ваша правда жизни! Как на ладони! Города ваши − это клубки совокупляющихся змей! В этих тухлых местах вряд ли найдется место любви! Всё кругом пропитано фальшью! − орал я и для убедительности добавил слова великого джазмэна: − Пристрели! Пристрели меня, пока я счастлив!

− Эй! Ты чего! Ненормальный?! − возмутилась она.

− Почему ненормальный? Очень даже нормальный! − паясничал я. – Может, я тоже когда-то в любви нарвался на такую же стерву. Я к ней с чувствами и дымящимся сердцем, а ей смешно было. И теперь вот тоже без печали чужими чувствами подтираюсь!

− Ты чего выступаешь?! Козел! − взорвалась она не на шутку.

− Я не выступаю, просто хочу понять, есть здесь любовь или нет.

− Ну ты и придурок!

Она с силой оттолкнула меня, да так, что я скатился на пол.

− Не повезло мне сегодня, − вздохнула она. − Кретин какой-то попался. Слышь, ты, проповедник, одевайся и вали отсюда.

Она закурила сигарету и уставилась в точку на потолке − поза неудовлетворенной женщины. Я молча нацедил еще бокальчик вина и выпил одним глотком. Потом посмотрел с грустью на созвездие между ног. И зачем-то спросил, обращаясь к женщине, но не отрывая глаз от созвездия:

− Тебя хоть как звали-то?

− Катись, я сказала, мудила! − отреагировала она.

Я глотнул пару раз прямо из горлышка, оделся как ни в чем не бывало и пошел. Правда, перед порогом не выдержал и признался:

− Мне сегодня, вроде как, тоже не повезло, озарение это совсем некстати пришлось. Хоть бы часом позже или на утро. Н-да.. Ну ты извини. Пока.

Она даже не глянула в мою сторону.

На улице не было ни души, ночь выкрала всех людей. А может, их и не было никогда. Этот город всегда был пуст. Мертвый пустой город, свалившийся за обшлаг вселенной. Или просто «мазар» − то есть могила.

− И чего это на меня нашло, зачем я на нее набросился? − вспоминал я о рыжеволосой дамочке. − Ешь виноград, а чей он, не спрашивай.

Добрел я до дома, все больше впадая в уныние и тоскуя. Сел в одиночестве у окна и допил всё, что имелось. Поздно, а сна ни в одном глазу. Тогда я лег, не раздеваясь, и долго лежал с открытыми глазами. Как вдруг нестерпимо захотелось поговорить с Богом. Откровенно. О справедливости. У меня даже в спинном мозге зажгло от острого желания обсудить такую интересную тему.

Он долго не хотел даже слушать меня, пока по моим щекам не покатились слезы. Тогда Он усмехнулся где-то внутри и тихо шепнул. Мол, успокойся, сынок, чего ты ноешь, и о какой, вообще, справедливости ты спрашиваешь, если у каждого своя правда жизни. И каждый из своего котелка эту правду и хлебает.

− Так что же делать-то? − спрашивал я. − Где искать хотя бы отблески любви?

− Поезжай к ангельским шлюхам, − посоветовал Он.

Только мы разговорились, как его позвали где-то еще, и Он сразу ушел. А я продолжал говорить и только на рассвете понял, что говорю сам с собой.