Эти синие глаза

Глава 14

— Конечно, до нас доходили слухи, мисс Доннегал, что вы вернулись на остров, — сказал преподобный Маршалл, накладывая себе на тарелку печеных устриц.

— Но поскольку мы не видели вас в церкви, — миссис Маршалл деликатно приложила салфетку к губам, — мы подумали, что эти слухи ложные.

Рейли тотчас же заметил, что преподобный и его супруга имели особенность поочередно заканчивать фразу, начатую одним из них.

Рейли переводил взгляд с преподобного на его половину и обратно.

Напряжение за столом было настолько реально ощутимым, что его впору было резать ножом, как рекомендовала поговорка, или, в данном случае, старинным фамильным палашом Йена Маклауда.

Эта пара, преподобный Эндрю Маршалл и его жена, была на редкость нудной компанией. Ему доводилось встречать их пару раз, так как миссис Маршалл усиленно оказывала ему покровительство и гостеприимство, в первую очередь представив его своим многочисленным дочерям с огромными, выступающими вперед и достойными оленя зубами. К счастью, они пока не выезжали в свет, так как старшая еще не достигла шестнадцати лет…

Впрочем, это вовсе не означало, что у их матери возникали сомнения по поводу того, стоит ли их выставлять на суд нового доктора всякий раз, когда они возвращались домой из школы, а это случалось обычно по воскресеньям, когда они прибывали на пароме из Лохалша, чтобы поприсутствовать в церкви на службе своего отца.

Рейли принудил себя пару раз посетить службу вовсе не из желания поближе пообщаться с Создателем, потому что он считал, что такое общение гораздо легче установить на лоне природы, чем в здании, воздвигнутом человеческими руками, будь то даже церковь. Он приходил в церковь поближе сойтись с прихожанами и в надежде завоевать их доверие. Но ни разу во время проповеди преподобного Маршалла ему не удалось увидеть ни на одной из церковных скамей Бренну Доннегал; теперь ему было понятно почему. Она совершенно недвусмысленно избегала четы Маршаллов по причинам, которые стали ясны позже.

— И вы говорите, — продолжал преподобный Маршалл, накладывая себе на тарелку глазированную морковь, — что ваши родители знают о вашем пребывании в коттедже и о том, что вы живете там совсем одна, и одобряют это?

Бренна сдерживалась, но это давалось ей большим напряжением воли. Взгляды, которые она бросала на графа, были настолько холодны, что, казалось, способны заморозить даже отличный эль миссис Мерфи. Однако они не производили ни малейшего впечатления на графа Гленденинга, изо всех сил старавшегося быть радушным хозяином.

— Да, — отвечала Бренна преподобному, — мои родители знают о том, что я живу одна в коттедже, пока они отсутствуют.

Преподобный откашлялся, прочищая горло. Он производил это действие примерно каждые пять минут, и Рейли счел эту манеру просто несносной. Он подумывал, не стоит ли прописать преподобному пастилки от кашля.

— Но ваша бесценная матушка говорила мне нечто другое, мисс Доннегал, — заметил преподобный. — До того как она и ваш папенька покинули наши скромные берега, чтобы совершить свое великое путешествие на Дальний Восток, миссис Доннегал говорила мне, что вы отправитесь к своему дядюшке в Килкэрн, а потом вместе с ним отбудете в Лондон…

—…чтобы оставаться там до конца сезона, — подхватила миссис Маршалл.

Бренна едва прикоснулась к рагу из кролика, хотя оно было отменным.

— Мои планы, — сказала она, водя вилкой по тарелке, — изменились.

— И я бы сказал, что они изменились весьма существенно, брр, — заметил преподобный Маршалл. Это была еще одна несносная привычка, раздражавшая Рейли не меньше, чем его манера откашливаться. Он производил этот звук, когда что-то его беспокоило. — Брр! Я бы сказал, весьма серьезные изменения в планах.

— Не могу себе представить, — вступила в разговор миссис Маршалл, — что ваша матушка одобрила бы, мисс Доннегал, ваше пребывание в этом уединенном коттедже в полном одиночестве. Особенно теперь…

—…когда приближается пора наводнений, — закончил за нее преподобный Маршалл.

— Вы, конечно, не можете себе представить, чтобы я могла появиться здесь без одобрения моих родителей, — сказала Бренна, и при этом лицо ее приняло выражение полной невинности.

Причем цвет ее платья весьма способствовал ангельскому образу, потому что точно соответствовал оттенку огромных, широко распахнутых синих глаз.

— Откровенно говоря, я не знаю, что и думать, — изрек преподобный Маршалл. — Конечно, мне хотелось бы считать, что мои прихожане всегда говорят мне правду, но в вашем случае, мисс Доннегал…

—…ваша репутация опережает вас, — заявила миссис Маршалл, снова деликатно прикладывая салфетку к губам. — Вы всегда славились отнюдь не невинными проделками.

— Проделками? — эхом отозвался Рейли. — Прошу прощения, о каких проделках речь?

Бренна метнула на него мрачный взгляд. Она, к своей превеликой досаде, сидела слева от лорда Гленденинга, а миссис Маршалл справа от него. Преподобный восседал рядом с Бренной, Рейли же удостоился чести сидеть справа от супруги священника. Граф, сидя во главе стола, единственный имел возможность видеть всех сразу.

Поэтому от него не ускользнул сердитый взгляд, брошенный Бренной на Рейли. И, судя по выражению его лица, он остался этим доволен.

— О да, миссис Маршалл, — сказал граф. — Послушаем о ее проделках.

Миссис Маршалл была безмерно счастлива услужить графу. Жене священника любой ценой следовало угождать лорду, и она прекрасно сознавала важность своей задачи.

— Ну-ка дайте подумать, — начала она. — У нее в обыкновении было мучить своих младших братьев, и, насколько я помню, она была безжалостна. Было время, когда она заставляла их съесть все до единого пироги из кладовой ее матушки…

— Прошу прощения, — зазвенел голос Бренны, — но то был научный эксперимент!

— В высшей степени научный, — согласилась миссис Маршалл с весьма чопорным видом. — Она стремилась определить скорость переваривания некоторых сортов ягод и надеялась достигнуть цели…

—…вызвав у детей рвоту, — посетовал преподобный. — Совершенно неуместный эксперимент. Я сказал об этом ее отцу, но он не счел этот эпизод серьезным. Похоже, он счел…

—…что, если мальчики были настолько глупы, чтобы есть, пока им не станет невмоготу, они заслужили кару. Но это были еще цветочки, — заключила речь мужа миссис Маршалл. — А тот случай, когда она срезала все свои волосы и спряталась на лодке Стабена?

Миссис Маршалл покачала головой:

— Она намеревалась наняться к нему на работу в качестве мальчика-помощника. И возможно, это удалось бы ей…

—…если бы отец не поймал ее вовремя и не водворил домой.

На этот раз ответ Бренны прозвучал смущенно:

— Мне были нужны деньги.

— Брр, — произнес священник, — потому что вы собирались купить…

—…собственный микроскоп, — торжествующе закончила обвинительную речь мужа миссис Маршалл. — Совершенно неподходящая игрушка для молодой девицы. О, вы могли испортить ваши прелестные глазки! Должна вам сообщить, что ни одна из моих девочек ни разу не выразила желания получить что-нибудь столь же неуместное. Они берегут свои глаза для работы с иглой, что вполне пристало леди.

Рейли вопреки всякому здравому смыслу был в восторге от этих историй о подвигах Бренны. Его ничуть не удивило то, что Бренна Доннегал отнюдь не росла ангелочком. Об этом легко было догадаться, глядя на нее теперь. Для молодой женщины она казалась слишком умной и знающей больше того, что, по мнению миссис Маршалл, положено знать молодой леди. Рейли восхитила сама природа ее проделок. Потому что ему было ясно, что в них проявилась работа пытливого аналитического ума. В каждом из этих поступков была определенная подоплека. Они были целенаправленными. Она отторгала все лишнее и стремилась достигнуть единой цели…

И Рейли это нравилось. Рейли это чертовски нравилось.

Потом граф подался вперед и сказал:

— Но вы забыли упомянуть о самой важной проделке.

Священник и его супруга обменялись удивленными взглядами. Рейли горел нетерпением услышать дальнейшее.

Бренна сняла салфетку с колен и положила рядом со своей тарелкой.

— Милорд, — сказала она голосом, не сулившим графу ничего хорошего.

Но было слишком поздно. Лорд Гленденинг уже извлекал какой-то листок из своего бумажника.

Рейли вспомнил этот скомканный клочок бумаги, который был причиной всему, что случилось позже: причиной, почему бедняга Хемиш Макгрегор получил страшный удар копытом. Это было письмо, адресованное Бренне и похищенное Гленденингом из почтовой сумки Стабена.

— Послушайте, Гленденинг! — обратился к нему Рейли, вскакивая со стула.

Но лорд Гленденинг уже начал чтение:

— «Моя бесценная Бренна, боюсь, что произошло самое худшее. Вчера вечером мой отец встретил в опере твоего дядю! Конечно, папа спросил о его самочувствии. Когда твой дядюшка признался, что никогда не чувствовал себя лучше, папа выразил свое изумление, потому что ему было известно, что всего три месяца назад ты упомянула критическое состояние здоровья своего дяди как оправдание своего внезапного отъезда из нашего дома в Бате. На это твой дядюшка, естественно, ответил: „Если вы Реджинальд Бартлетт, то моя племянница Бренна все еще находится в вашем доме в Бате. Только вчера я получил от нее весточку, где она описывает, как она встретила принца Уэльского в купальнях Бата“, на что папа, разумеется, возразил, что не видел тебя уже много недель…»

На этом этапе чтения Бренна Доннегал поднялась со стула и сказала голосом, полным царственного величия и в то же время дрожащим от ярости:

— Если в ваши намерения, лорд Гленденинг, входило унизить меня в присутствии всех этих людей, то позвольте мне заверить вас, что вы в этом преуспели.

Лорд Гленденинг поднял на нее глаза и вопреки логике казался весьма удивленным ее гневом.

— Постойте, — запротестовал он, — я только хотел…

— Не могу себе представить, какова была ваша цель, — продолжила Бренна голосом, полным оскорбленного достоинства, — но то, что собираюсь сказать я, будет предельно ясно. Прощайте и никогда не смейте больше приближаться ко мне и заговаривать со мной.

Потом, повернувшись к миссис Маршалл, добавила:

— Я не хотела бы причинять вам беспокойство, мадам, но, думаю, вам следует знать, что за вашей спиной на буфете сидит крыса.

Миссис Маршалл, повернув голову, увидела вышеупомянутую гадину собственными глазами, и под пронзительные вопли почтенной дамы Бренна Доннегал выскользнула из комнаты.

Рейли хотелось броситься вслед за Бренной, но вместо этого ему пришлось оказывать профессиональные услуги жене священника, погрузившейся в глубокий обморок, как только смолкло последнее эхо ее отчаянных криков.

Прошло достаточно много времени прежде, чем Рейли удалось привести в чувство достойную леди. Не будучи склонной падать в обморок, миссис Маршалл не имела при себе нюхательной соли или ароматического уксуса. Поэтому для ее оживления пришлось прибегнуть к самому простому средству. К ее носу поднесли жженое перо, позаимствованное из ее же собственного головного убора. Как только чувствительная дама обрела способность держаться на ногах, было решено спешно увезти ее из замка, несмотря на то что меренги еще не были поданы на стол. Хозяин исчез, отправившись на поиски оскорбленной гостьи, которая тоже исчезла бесследно, и похоже было, что оставаться дольше здесь не стоило и остальным приглашенным.

Рейли проводил преподобного с супругой до их экипажа и пожелал им доброй ночи.

Рейли смотрел вслед удалявшейся коляске священника, и по мере того как экипаж становился все меньше и меньше, в нем росло восхищение мисс Доннегал. Несомненно, содержание письма, прочитанного лордом Гленденингом, будет быстро вытеснено из памяти преподобного и его супруги образом крысы, на которую Бренна столь своевременно и непринужденно обратила их внимание.

Размышляя о письме, Рейли вернулся в столовую и нашел листок там, где оставил его граф, когда бросился в погоню за Бренной. Рейли дочитал это ошеломляющее послание до конца. Он не испытывал угрызений совести, так как большая часть письма уже была ему известна.

«…на что папа ответил, что тоже не видел тебя многие недели, — писала мисс Мэри своим детским школярским почерком. — Твой дядя пришел в ярость и сказал, что доверил тебя моему отцу, и продолжал грубо упрекать его, на что папа упрекнул его, в свою очередь, в полном и абсолютном пренебрежении своими опекунскими обязанностями, добавив, что если с тобой что-нибудь случится, то вся ответственность за это падет на него… К счастью, моя сестра Сара подслушала этот разговор и тотчас же сообщила твоему дядюшке, что мы с тобой решились на авантюру, что на самом деле ты все еще в Бате, только сейчас живешь у Элизабет Секстон, которую, как ты якобы опасалась, твой дядюшка недолюбливает по причине того, что ее отец всего лишь навсего обычный поверенный. Я думаю, ей удалось сгладить общее неприятное впечатление, но ты непременно должна написать дядюшке и подтвердить правдивость рассказанной Сарой истории. Я говорила с Элизабет, и она готова содействовать…»

Дальше в письме следовала тошнотворная болтовня о шляпках и каких-то молодых офицерах, и Рейли счел ниже своего достоинства продолжать чтение. Он попивал графскую мадеру и гадал, чего, собственно говоря, ожидал Гленденинг от столь странного вечера.

Через некоторое время упомянутая личность присоединилась к нему, и Рейли смог задать этот вопрос самому графу.

— О, не напоминайте мне об этом, — сказал Гленденинг, с безутешным видом плюхаясь на стул, с которого недавно встала Бренна.

Пока Рейли читал письмо, слуги унесли посуду, и все, что оставалось на столе, — это графин мадеры и явственно заметный крысиный помет, который ни с чем нельзя было спутать. Рейли догадался, что граф жил все это время в крысиной осаде.

— Я думал… право, не знаю, о чем я думал, — мрачно признался граф. — Я только знаю, что мой изначальный план вселить в коттедж вас, а ее оттуда выселить провалился. Провалился и мой второй план, чтобы вы объявили ее невменяемой… И я подумал, что если священник попытается поговорить с ней…

— Она, возможно, падет в ваши объятия, заливаясь слезами благодарности за то, что вы направили ее на стезю добродетели? — Рейли взирал на графа с выражением снисходительной насмешки. — Право же, вы большой болван.

— Я это знаю, — с неохотой согласился Гленденинг. — Но, видите ли, сначала этот план показался мне превосходным.

— Не могу с этим согласиться. С самого начала и до конца это был бездарный план, и я счастлив, что у меня была возможность наблюдать его крах и видеть вашу растерянность.

— Ну, полегче, приятель, — возразил граф, уязвленный критикой, — не стоит переходить на личности.

— Примите мои извинения, — сказал Рейли, поднимаюсь с места. — Где она?

— Не знаю. Должна быть где-нибудь поблизости. Ранулл говорит, что она не выезжала из замка.

— Очень хорошо, — сказал Рейли, углядев остроносую мордочку, высунувшуюся из-за буфета. По-видимому, крыса, напуганная криками миссис Маршалл, теперь оправилась от испуга и явилась поживиться остатками обеда. — В таком случае оставляю вас с вашими друзьями.

Гленденинг не стал спрашивать, что он имеет в виду. Он даже не позаботился поднять голову, и Рейли оставил его в этом плачевном состоянии.

Было маловероятно, чтобы Бренна укрылась в своем любимом месте на башне. Во-первых, потому, что сильно похолодало, а на ней была только черная кружевная шаль и эта нелепая газовая косыночка, не спасавшие от холода. Во-вторых, она знала, что Гленденинг стал бы искать се именно здесь.

Гадая, что могло случиться с девушкой и куда она могла бы подеваться, а главное, как она собиралась поквитаться с Маршаллами, Рейли обошел все залы замка, заглянул во все комнаты и углы, постоянно выкрикивая ее имя.

Как мог Гленденинг жить в этом сыром и мрачном мавзолее и оставаться там живым, для Рейли было неразрешимой загадкой. Хотя столовая, которую он сегодня посетил впервые, имела относительно чистый и цивилизованный вид. Гостиная тоже не была такой уж ужасной. Когда он добрался до пришедшего в упадок бального зала, ему пришло в голову, что в замке Гленденинг было несколько комнат, которые при минимальных затратах и некотором внимании можно было бы восстановить в их первоначальном блеске. Например, в бальном зале сохранился великолепный пол.

Местами, правда, паркет был выщерблен и кое-где покоробился, но все-таки это был настоящий паркет. Гленденинг оказался гораздо большим глупцом, чем предполагал Рейли, если допустил, чтобы все пришло в такое запустение. И как раз когда Рейли собирался покинуть эту комнату и продолжить поиски, он углядел знакомые очертания.

Фортепьяно.

Рейли, не приближавшийся к инструменту с тех самых пор, как покинул Лондон, удивился, осознав, что ему не хватало музыки. Проведя рукой по клавишам, он обнаружил, что фортепьяно оказалось не настолько расстроенным, как можно было бы ожидать. Рейли поставил канделябр на крышку фортепьяно, сел на изрядно проеденный молью пуфик, размял пальцы и принялся играть.

Оказалось совсем недурно. Инструмент был хорошего качества, и звук у него был сильный и ясный. Его давно не настраивали и не стирали с него пыль, но это не могло помешать делу. Рейли попробовал сыграть более сложную пьесу. Увы, среднее си западало, но что касалось всего остального, то…

Акустика в этой комнате была отличная. И Рейли, отдавшись давно забытой радости, принялся играть сонату, полностью погрузившись в музыку…

— Очень мило.

Вздрогнув, он прекратил игру и обнаружил, что Бренна Доннегал, опираясь локтем о крышку фортепьяно, внимательно слушает музыку.

— О, — сказала она, и глаза ее приняли оттенок моря в ненастный день, — не прекращайте игры, если это из-за меня.

— Я немного увлекся? — смутился Рейли.

— Вовсе нет. Это было прелестно. Бетховен? Верно?

— Совершенно верно. Кажется, прошло сто лет с тех пор, как я слышал приличную музыку.

— Я полагаю, что, говоря о приличной музыке, вы не имеете в виду волынку?

Рейли почувствовал, что краснеет.

— В волынке нет ничего дурного, — ответил он. — Я хочу сказать, что не имею ничего против нее.

— Но, будучи не горцем, а жителем долин, я полагаю, вы предпочитаете музыку, более привычную для вашего народа.

Его народа. Она назвала его народ жителями долин. Неужели всегда будет так? Горцы будут противопоставлять себя жителям долин и вести нескончаемые битвы за нравственное и культурное превосходство?

Пожалуй, стоит переменить тему. Он указал на клавиатуру фортепьяно.

— А вы играете?

Она сморщила носик:

— У меня скорее склонность к науке, чем к искусству.

— Ах да, — вспомнил он, — конечно. Как свидетельствует история с научным подходом к проблеме рвоты.

В неясном свете свечи он не мог разглядеть, покраснела ли она.

— Совершенно верно, — подтвердила Бренна.

— И все же, — заметил Рейли, — это вовсе не трудно. Я имею в виду, играть на фортепьяно. Садитесь, я покажу вам, как это делается.

Она бросила на него лукавый взгляд:

— Думаю, мне лучше остаться там, где я сейчас. Благодарю вас.

— Не бойтесь, — настаивал он, — я этим не скомпрометирую вас.

— О, конечно, нет. Вы же обручены, а это почти все равно что женаты.

Он недоуменно заморгал:

— Разве?

И вспомнил о Кристине. Ему казалось, что он давным-давно не думал о ней.

— Ах да, конечно, — согласился он. — Да, думаю, вы правы.

Он не видел смысла в том, чтобы сообщать Бренне Доннегал о том, что его чувства к Кристине претерпели серьезные изменения с того самого утра, когда пришлось срочно оперировать Хемиша, и почему-то образ той, кто никогда не одобрял его намерения стать врачом, стал постепенно тускнеть и исчезать из его памяти.

Вместо того чтобы объяснять Бренне все это, он снова предложил ей:

— Садитесь же рядом.

С едва заметной загадочной улыбкой она села и тут же поняла, что находится слишком близко к нему, потому что для двоих пуф оказался слишком тесным, а ее юбки, верхние и нижние, были очень широкими.

— Отлично, — сказал Рейли, нажав на клавишу, — вот это среднее си слегка западает, но все же на ее звук можно полагаться.

Он пробежал пальцами по клавишам.

— Это октава, а это другая. Уловили?

— Думаю, да, — ответила она. — Маршаллы уехали?

— Да, и довольно давно. Кстати, вы обставили свой уход со сцены довольно эффектно. Как вам удалось впутать в дело крысу?

— Это было чистой импровизацией, — призналась она. — Замок весной кишмя кишит крысами. Весеннее таяние снегов вызывает наводнение в темницах, и вода заливает все щели, поэтому крысы бегут туда, где безопаснее.

— Как приятно это слышать. Ну что же! Это было впечатляющее зрелище. Думаю, это надолго отвлекло их от серьезного беспокойства по поводу вашего образа жизни.

Он снова пробежал пальцами по клавишам.

— Так вам все понятно насчет среднего си?

— Понятно, — ответила она серьезно.

— Итак, — продолжал он, — если вы это усвоили, то можете играть что угодно.

— Думаю, я хотела бы научиться играть ту вещь, что вы играли сначала, — предложила она.

— Ах, это? Прелестная веселая пьеска? Да? Это вполне подойдет для начала. Итак, дайте мне ваши руки.

Она подчинилась, а он, глядя на них, снова вспомнил тот первый раз, когда держал ее руку рядом со своей, сравнивая их величину и размеры пальцев. И почувствовал то же самое, что и тогда, — непонятный взрыв эмоций. Этот ток пробежал по его жилам так же стремительно, как виски миссис Мерфи, и жар охватил все его тело от темени до кончиков пальцев ног. Он никак не мог бы объяснить, что было в этой женщине такого, что вызывало в нем столь странную физическую реакцию каждый раз, как их пальцы соприкасались.

Она не была самой красивой женщиной из всех, кого ему довелось видеть в жизни. Она не была самой изысканной и блестящей. Пожалуй, даже напротив. И еще эти мужские штаны…

— Держите руку вот так, — сказал он, размещая ее пальцы на клавишах фортепьяно, и, глядя на них, вдруг совершенно забыл, как следует играть сонату — эту или любую другую.

Она терпеливо ожидала продолжения, и пальцы ее оставались на клавишах все в том же положении. Он ощущал исходивший от нее аромат, столь отличный от того, что он чувствовал в последний раз, когда они оказались так близко друг от друга. Сейчас это были какие-то неизвестные ему духи, легкие и светлые. В них не было прилипчивого цветочного запаха, что предпочитают иные женщины. Когда она повернула голову, чтобы взглянуть на него, легкая прядь ее волос коснулась его щеки, и он увидел изящный изгиб ее шеи.

— Ну? — спросила она, поднимая брови. Ее лицо находилось в дюйме от его собственного.

—Я…

Он не понимал, что с ним случилось. Никогда прежде он не терял дара речи в присутствии женщины. Но в присутствии этой женщины, не доставившей ему ничего, кроме неприятностей, да еще за столь короткое время, это произошло.

Да, что-то неладное творилось с ним. Что-то было не так. Потому что он оказался слишком чувствителен к ее близости и исходящему от нее теплу.

Ее губы, казалось, завораживали и манили его, казалось, она искушала его и без слов побуждала прижаться к ним собственными губами, но взгляд ее, спокойный и все еще немного шаловливый, каким она обычно смотрела на него, не изменил своего выражения…

И прежде чем он осознал это, его левая рука легла на ее талию и обвила ее, он наклонился вперед, к ней, но она стремительно повернула голову, откинула назад плечи и вдруг принялась бойко и уверенно молотить пальцами по клавишам фортепьяно.

— О, это чертово море, — запела она своим хрипловатым контральто, стараясь подражать непристойной залихватской манере матросов, и делала это без малейшего стеснения.

О, это чертово море, ты не заманишь меня,

Ты не обманешь меня…

Чайки снуют на просторе, я же сижу у огня.

Чертово бурное море, ты не заманишь меня…

Рейли понял, что мастерство мисс Бренны Доннегал в игре на фортепьяно не уступало его собственному. А возможно, она и больше его преуспела в этом искусстве, так быстро порхали ее пальчики по клавишам, из-под которых струилась сложная мелодия.

Она лукаво улыбнулась ему, бросив взгляд через плечо, и продолжала петь, почти не глядя на клавиши, потому что, должно быть, пальцы ее были привычными к этой мелодии.

— Чертово море, проклятое море, — продолжала она заливаться, — право, пора мне с тобою поспорить, если плюешь ты соленой волной, значит, пора потягаться с тобой…

Рейли не понимал ее. Он был совершенно уверен: она отлично сознавала, что он собирался поцеловать ее. Но то, что она догадывалась об этом и намеренно старалась избежать поцелуя, рассердило его гораздо больше, чем то, что она притворялась, что не умеет играть на фортепьяно.

Он знал, что нравится ей. Она почти призналась в этом в то утро, когда они стояли на пирсе. Так почему теперь она отвернулась, когда он уже собрался поцеловать ее, и запела эту глупую песню о проститутках и сводниках?

Он решительно обнял ее за талию правой рукой, наклонился, лишив возможности сопротивляться, и запечатлел жаркий поцелуй на ее устах, заставив прервать исполнение этой непристойной матросской песни.