Эти синие глаза

Глава 20

Макадамсы. Кэмпбеллы. Макафи. Аберкромби. Мерфи. Маршаллы.

Она смотрела на эти имена, пока они не стали сливаться у нее перед глазами.

В этом была какая-то связь. Они образовывали некий рисунок, некую определенную картину. Но почему она не могла понять логики этой картины? В течение долгих месяцев она собирала данные и составляла особую карту Лайминга, но за все это время так и не приблизилась к цели, как ни старалась. Она была так же далека от ответа, как в самом начале исследования.

В тот вечер в Лондоне, когда ее отца ошикали на собрании Королевского медицинского колледжа, все ей казалось таким ясным. Картина, узор, логика. Именно этого не мог обнаружить ее отец. Картины, которая подтвердила бы его теорию, состоявшую в том, что миазмы не имели значения, что такие инфекционные заболевания, как холера или дизентерия, вызываются какими-то иными причинами, иными возбудителями.

Но какими? Как еще может передаваться инфекция? Если бы ей удалось найти нечто такое, что помогло бы связать каким-то образом семьи, члены которых были поражены инфекционной болезнью, она могла бы вычислить закономерности заражения.

Но цельной картины не получалось, и ответа так и не было.

Она вздохнула и плотнее натянула покрывало на плечи. В ее кабинете было холодно. Камина здесь не было. К тому же, подумала она вскользь, то, что под покрывалом на ней не было никакой одежды, едва ли могло помочь ей согреться.

Она оставила Рейли Стэнтона крепко спящим в ее постели. Утренний свет слабо сочился сквозь занавески на окнах спальни, и в этом свете ей удалось разглядеть, что во сне лицо Рейли было таким же красивым, как когда он бодрствовал, но оно приняло какое-то невинное и безмятежное выражение, о существовании которого она и не подозревала.

Она тихонько выскользнула из комнаты, согрела воду для ванны, наполнила ею переносную медную посудину (ее отец так и не удосужился купить и поставить в доме фарфоровую, которую давно обещал). Для этой ванны вода нагревалась медленно — по котлу за раз. Сидя в ней и производя омовение, Бренна уверяла себя, что смывает не грехи, а всего лишь их последствия.

Покончив с этим, она завернулась в покрывало и прошла в кабинет посмотреть на карты и таблицы, как частенько делал отец. Только на этот раз она смотрела на них не так долго, как обычно. Она вовсе не была уверена, что понимает, что произошло в этот вечер между ней и Рейли Стэнтоном. Она только знала, что вела себя в высшей степени неосмотрительно и что теперь ей придется заплатить за свое легкомыслие.

А цена эта, как ей было известно, состояла в том, что она должна была сделать выбор: продолжить свои изыскания или отдаться тому чувству, которое, как она отлично сознавала, было самым прекрасным, что случилось с ней за всю ее жизнь.

Потому что в центре этого нового чувства был Рейли Стэнтон. И это было чудо, на которое она никогда не рассчитывала: она встретила человека, который уважал ее и восхищался ею и в то же время, как ни странно, прекрасно видел ее недостатки, но относился к ним с мягким юмором. А в постели… О Господи, она вспыхнула при мысли о том, чем они занимались в ее девической постели.

Но это было неправильно, несправедливо. Она не должна была брать на себя тяжесть выбора. Почему Рейли Стэнтон вошел в ее жизнь именно теперь? Через несколько недель потеплеет, как было в прошлом году, когда появились первые больные. Нет, она не могла сейчас уехать отсюда.

От нее зависели многие жизни, на нее полагались люди. Она не только должна была помочь им пережить эпидемию — в случае везения она смогла бы предотвратить ее…

Но нет, она не смогла бы сделать этого в присутствии Рейли Стэнтона, уже поломавшего столько ее планов, уже добившегося от нее столь многого.

Как она поняла, Рейли Стэнтон твердо решил жениться на ней.

И в то же время она отлично понимала, что этого не может произойти на острове Скай. Во-первых, как бы ни приспособился Рейли к жизни в Лайминге, он был лондонцем и жителем долин и всегда таким останется. А жители долин, как было известно всякому, не могут примириться с жизнью, какую ведут закаленные горцы. Конечно, на время он готов был смириться со всем этим ради нее. Но в конце концов желание вернуться к более легкой лондонской жизни станет непреодолимым.

Следовало также еще принять во внимание и лорда Гленденинга. Они никогда не смогут пожениться, если здесь, поблизости, будет Йен Маклауд. Граф никогда и ни за что не допустит этого. Бренна не знала, что мог бы предпринять лорд Гленденинг, но не сомневалась, что он не остановится перед насилием, которое, несомненно, будет угрожать Рейли Стэнтону.

Снова вздохнув, Бренна обратила взоры к своим таблицам и картам. Но она не видела их. Вместо них перед ее мысленным взором оживали картины того, что они пережили прошлой ночью. Она вспоминала улыбку Рейли, его тонкий юмор. И то, как его все еще улыбавшиеся губы прижимались к ее губам, глазам, груди. Полуночный ужин, который они разделили, когда голод иного рода был утолен. За этим последовали минуты, полные веселья, смеха, но чаще вздохов полного удовлетворения… По крайней мере со стороны Бренны.

И, насколько она могла судить по выражению лица спящего Рейли, он испытывал то же, что и она, — полное умиротворение.

Почему бы им просто было не продолжать вести такую жизнь? Зачем было стремиться к браку?

Ведь она не чувствовала ни малейшей неловкости. То, что произошло между ними, казалось ей естественным и правильным.

Больше всего ее беспокоило решение Рейли жениться. И дело было вовсе не в том, что мысль стать женой Рейли не приводила ее в восторг. Заполучить эту восхитительную плоть навсегда и в полную собственность? Это предложение пьянило, ударяло в голову, но ее пугало все, что связано с браком.

— Что ты делаешь? — послышался глубокий голос, отвлекший ее от мрачных раздумий, и она круто повернулась на круглой табуретке.

В двери стоял Рейли, столь же обнаженный, как и она под своим покрывалом.

— Ничего, — ответила она, почувствовав, как учащенно забилось ее сердце.

Он босиком протопал в кабинет и остановился рядом с ее табуреткой.

— Ах, — изумился он, увидав, чем она занимается, — не слишком ли рано для этого?

Бренна пожала плечами, и покрывало с них слегка соскользнуло.

— Я просто подумала, — сказала она, — что сегодня это может выглядеть иначе, чем вчера.

Его брови взметнулись вверх:

— Интересная теория. Потому что теперь… Как бы это выразиться? Ты уже распустившийся и сорванный цветок?

Она почувствовала, что щекам се стало вдруг жарко.

— Ну, — сказала Бренна сухо, — я бы так не выразила это…

— Послушай, — сказал он, приподнимая край покрывала, упавший с табуретки на пол, — пусти и меня туда. Если позволишь, я тоже хотел бы взглянуть.

Она подвинулась, освобождая для него место. Он перекинул через нее ногу, согнув ее в колене, а рукой обнял ее за талию, и совместными усилиями они натянули покрывало на свои голые плечи.

— Что это? — спросил Рейли, указывая на карту.

— Это церковь.

Странно, но теперешнее их тесное соседство оказалось даже более интимным, чем совместное пребывание в постели, потому что там Бренна только открыла для него свое тело, теперь же ей казалось, что она открывает ему свою душу.

— Вот таверна, — поясняла она, указывая на разные точки на карте, — а здесь вот дом Макафи.

Он кивнул. Его взгляд, пока он рассматривал ее карту, стал пронизывающе-острым.

— А эта изогнутая линия, как я понимаю, ручей? — Она кивнула, и он добавил: — Должно быть, по рисованию у тебя были не самые хорошие оценки? И почерк у тебя не из лучших. А это что за слово?

— Север, — ответила она, задетая его словами.

— О, понимаю. Это компас. Право же, почерк у тебя просто отвратительный. Ничего не могу понять. — Он отвел глаза от карты и устремил взгляд на нее: — Значит, мое искусно осуществленное совращение тебя не пролило нового света на твою теорию?

Она покачала головой. Пожалуй, решила она, ей все-таки придется посвятить его во все и сказать ему, что брак между ними невозможен…

Но тут он отбросил в сторону покрывало и принялся изучать то, что скрывалось под ним.

— Значит, ты занималась этим изо дня в день? — спросил он. — Сидела в этой крошечной ледяной комнатушке на этом насесте и не отрывала глаз от своих неумело начерченных карт в надежде на то, что на тебя снизойдет вдохновение?

— В основном верно, — сказала она, стараясь не замечать, как его взгляд опускался куда-то ниже, кажется, к груди. — Иногда я смотрю на образцы собранной мной почвы. Одно я знаю точно: на этом острове нет гниющих отходов. Я имею в виду такого рода, которые распространяли бы газообразные миазмы…

— Вот как?

Рейли не казался особенно удивленным этим сообщением.

— И ради этого ты рискнула навлечь на себя гнев родителей и дяди? Чтобы иметь возможность сидеть здесь и разглядывать свои карты и просеивать пробы почвы?

Его палец проследовал за взглядом, и теперь он нежно и осторожно обвел им очертания ее груди.

— Ну, это не совсем так, — возразила она.

Ей становилось трудно говорить, потому что его палец у нее на груди спускался все ниже и теперь уже оказался между ее бедер, и она плотно сжала их, чтобы не позволить его руке проникнуть еще глубже, потому что случись это, и всякая надежда на разумный разговор исчезла бы.

— Рейли, — сказала она, пытаясь не замечать того, что его неугомонная рука оказалась в опасной близости к пушистым завиткам между ее ног. — Право же, мы не…

И тут, к ее величайшему изумлению, Рейли соскользнул с края табуретки вместе с покрывалом.

— Рейли, — повторила Бренна, слегка раздосадованная. — Ты меня слушаешь? Нам надо обсудить наши дальнейшие действия.

— У меня нет ни малейших сомнений относительно наших дальнейших действий, — пробормотал Рейли.

И, повергнув ее в еще большее изумление, он ловко раздвинул ее колени.

— Вот это и будет нашим следующим действием, — объявил он.

И прежде чем она успела опомниться, он зарылся лицом в се заветный треугольник.

Этого она никак не ожидала. Он не пытался делать ничего подобного в течение всей ночи, что они провели вместе.

Возможно, этим и следовало объяснить то, что, как только рот Рейли Стэнтона прижался к самому интимному месту на ее теле, она выпрямилась, и ей пришлось ухватиться за край стола одной рукой, а другая оказалась в его волосах.

— Рейли, — шепнула она. — Что ты делаешь?

— Я думал, — ответил он, и голос его звучал несколько приглушенно, потому что рот его был занят делом, — я думал, это очевидно.

И секундой позже спина Бренны превратилась в желе, и она обнаружила, что чуть не соскользнула с табуретки на пол, потому что и кости ее, кажется, тоже расплавились в ту секунду, когда язык Рейли принялся ласкать ее.

Когда она заподозрила, что взорвется от переполнявших ее ощущений, потому что рот Рейли оказался столь же талантливым, как и его руки, ловкие и умелые руки хирурга, он поднял голову и посмотрел на нее. Там, где ее только что согревали его лицо и губы, ее тотчас же прохватило холодным ветром…

Ее сомкнутые прежде веки поднялись, глаза широко раскрылись, и она с изумлением воззрилась на него, чувствуя, что та часть ее тела, которой он только что уделил столько внимания, пульсирует и полна жизни.

И тут она заметила, что и его тело полно жизни и тоже трепещет и пульсирует. И именно по этой причине он перестал ласкать ее. Теперь он стоял перед ней, его желание было бесстыдно очевидным, и он столь отчаянно жаждал утолить это желание, что у него не хватило даже времени перебраться на кровать. Вместо этого он вошел в ее тело прямо на месте, где она сидела, на высокой круглой табуретке. Его руки обвились вокруг нее, его ладони подхватили ее под ягодицы, и он приподнял ее таким образом, что при каждом его толчке она ощущала твердость его органа, и при этом он не переставал покусывать мочку ее уха и шептать ей нежные слова…

Ее ноги обвились вокруг его талии, а руки оказались за спиной, и она цеплялась ими за свою табуретку, чтобы не потерять равновесия. Голова ее была откинута назад, и каждый раз, когда она делала движение навстречу ему, ее разметавшиеся волосы хлестали ее по рукам, цеплявшимся за табуретку.

Все было так же, как прошлой ночью, с одной только разницей: теперь было еще лучше. Как могло быть, что каждый раз, когда ей казалось, что он подвел ее к самому краю, к самой вершине экстаза, он ухитрялся увести ее дальше и дальше? Ей казалось, что она помешается от всех испытанных наслаждений.

Еще одно движение, еще один толчок, и все было кончено…

Ее здравомыслие разлетелось на куски, на тысячу кусков, и каждый из них сверкал, как капля дождя во время ливня, когда в ней вдруг отразится солнце. Ее разум, разлетевшийся осколками хрусталя, обрушивался вокруг с приятным звоном, но прежде чем он опускался на пол, ее кожа каждый раз ощущала поцелуй.

И даже когда она все еще льнула к нему, обессиленная, будто сразу лишившаяся костей, он все еще оставался внутри нее до тех пор, пока сам не испытал вершины наслаждений, но прежде он перекинул ее тело через табуретку, а потом уложил ее на стол так, что ее потемневшие от влаги волосы разметались по ее непонятной карте, и он упал лицом на эту карту…

— Так о чем ты говорила? — вспомнил он, тяжело дыша и глядя на нее.

Но она уже не могла этого вспомнить. Да и имело ли это значение?