Этичный убийца

Глава 4

Душа у меня ушла в пятки, и страх сжался в груди плотным комком. У меня на глазах только что были убиты два человека, и я буду следующим. Сейчас я умру. Все вдруг стало холодным, застывшим, замедленным – словно ненастоящим и в то же время неоспоримо настоящим, реальным до боли, будто мое сознание переключилось на какой-то иной уровень.

Я не хотел поворачиваться, я и не думал смотреть на убийцу, но так уж вышло. Оглянулся и увидел у себя за спиной необыкновенно высокого человека. В руках у него был пистолет, направленный в мою сторону, хотя не то чтобы именно на меня. Он заслонил головой лампочку, висящую на потолке, как земная тень – луну во время затмения, и какое-то мгновение я видел только темный взъерошенный силуэт, зато пистолет я видел отчетливо. К дулу его был приделан длинный черный цилиндр – глушитель, я их видел по телевизору.

– Дьявольщина, – выругался незнакомец и выступил на свет. Выражение его лица оказалось вовсе не яростным и кровожадным, а скорее озадаченным. – Ты еще кто такой?

Я открыл было рот, но в итоге промолчал. Не то чтобы от ужаса я позабыл собственное имя или разучился издавать членораздельные звуки; скорее, я догадался, что мое имя ничего ему не скажет. Ему нужна была информация, которая объяснила бы, что происходит, которая помогла бы ему решить, стоит ли меня убивать, но я был просто не готов к ответу.

Продолжая держать меня на мушке, незнакомец терпеливо смотрел на мою растерянную физиономию: это было спокойствие хладнокровной рептилии, к которому, однако, примешивалась и какая-то непонятная теплота. Он был альбинос, с совершенно белыми волосами, торчащими в стороны, как у Энди Уорхола, необыкновенно худой, совсем как Карен и Ублюдок, но не такой хилый и изможденный на вид. Вообще-то он казался даже крепким и по-своему элегантным: черные кеды, черные джинсы, белоснежная рубашка, застегнутая на все пуговицы, и черные перчатки. На правом плече у него небрежно болтался студенческого вида рюкзачок, а его изумрудные глаза даже в туманном полумраке трейлера сияли, контрастно выделяясь на фоне белоснежной кожи.

– Не дергайся, – сказал убийца.

Он вел себя как человек, у которого все под контролем, но через какую-то долю секунды самообладание покинуло его, а потом снова вернулось – будто каменная статуя рассыпалась на куски и снова собралась. Он сделал пару осторожных шагов – сперва влево, потом вправо.

– Ты, наверное, заметил, что я тебя еще не убил. Более того, и не собираюсь этого делать. Я не убийца и не киллер, я – ассасин. Если ты отмочишь какую-нибудь пенку и разозлишь меня – я прострелю тебе колено. Боль, кстати, адская, и можно остаться инвалидом. Так что мне не хотелось бы этого делать. Поэтому не дергайся, делай, что я скажу, и я тебе обещаю, что все будет в порядке. – Он еще раз огляделся и испустил такой глубокий вздох, что губы его задрожали. – Дьявол! Мне так адреналин в голову ударил, что я даже не заметил тебя, пока не уложил этих двоих.

Я продолжал на него пялиться – наверное, это и есть состояние шока. Страх разрастался в моей душе, а в ушах нарастал монотонный гул, и сердце колотилось как ненормальное, но его стук казался далеким и чуждым – словно где-то далеко кто-то колотит по какой-то жестянке. Шея болела страшно, но я боялся отвернуться: лишняя суета могла разозлить этого парня.

– Как ты попал сюда? – спросил убийца. – Непохоже, чтобы эти ребята были твоими друзьями.

Я понимал, что на прямой вопрос лучше ответить, но в приводном механизме моих голосовых связок произошла какая-то неполадка. Я тяжело, с усилием сглотнул, словно пытаясь протолкнуть что-то, застрявшее в горле, и вновь попытался подать голос:

– Я продаю энциклопедии.

Он вытаращил на меня свои зеленые глаза.

– Этим уродам? Господи! Почему ты не пришел к ним пару лет назад? Может быть, капля образования их спасла бы. Хотя сомневаюсь.

Только не спрашивай, сказал я себе. Просто держи язык за зубами, не дергайся и постарайся понять, чего он хочет. Если он до сих пор тебя не пристрелил, то, может быть, и не пристрелит. Он и сам говорит, что не убьет. Так что лучше не спрашивай его ни о чем. Но я все равно спросил:

– А за что вы их убили?

– Тебе не следует этого знать. Тебе стоит запомнить одно: они это заслужили.

Неторопливым, покровительственным жестом, словно старший брат, который собирается прочесть младшему лекцию о вреде наркотиков, убийца отодвинул соседний стул и уселся рядом со мной. Вблизи я заметил, что он моложе, чем мне сперва показалось. Я бы сказал, что ему года двадцать четыре-двадцать пять. У него было подвижное лицо человека с хорошим чувством юмора, скорее всего даже ироничного – с таким парнем приятно быть в одной компании или жить на одном этаже в студенческой общаге. Я понимал, что мысль идиотская, но тем не менее.

– А теперь собери-ка вещички, – сказал убийца, – чтобы здесь не осталось и следа твоего пребывания.

Но я не мог пошевелиться. Сначала мне показалось, что фургон постепенно наполняется вонью трейлерного парка, которая просочилась в открытую дверь и перекрыла даже запах табака, пороха и пота, но потом до меня дошло, что воняют мертвые тела: это запах дерьма, мочи и крови. Мертвые лица пялились на меня с пола своими пустыми глазами, и я не мог оторвать взгляда от их размозженных черепушек, от этих лиц, навсегда застывших в удивлении.

– Это очень важно, – почти ласково повторил убийца, – ты должен собрать свои вещи.

Я встал, словно загипнотизированный, думая лишь о том, что прямо сейчас узнаю, убьет он меня или нет. Как только я повернусь к нему спиной – тут же тихонько взвизгнет глушитель и раскаленный металл пробьет мне тело. Я был уверен, что он меня убьет, и в то же время мне не верилось. Возможно, это была интуиция или я просто принял желаемое за действительное, но мне показалось, что, обещая не убивать меня, он говорил вполне искренне. И при этом мне не казалось, что я хватаюсь за соломинку; я испытывал совсем иное чувство, не похожее на безумную надежду приговоренного к смерти, который стоит с завязанными глазами, уверенный, что вот сейчас его помилуют, а шершавая петля между тем уже скользит по его шее. Уж не знаю почему, но мысль о том, что я смогу выйти из этой передряги живым, не казалась мне такой уж нелепой.

Я посмотрел на свои вещи. Все печатные материалы были разложены на столе, и при этом каким-то чудом ни одна книга не забрызгана кровью. К своему удивлению, я заметил, что мои руки трясутся, как лодочный мотор. Но я все равно принялся собирать со стола книги, брошюры и прайс-листы – осторожно, чуть ли не двумя пальцами, как полицейские обычно собирают улики. Я покидал их один за другим в заплесневелую сумку отчима, не забыв прихватить и чек, который выписала Карен: его я сунул в карман.

Пока я все это делал, убийца занялся хозяйством Карен и Ублюдка. Чековую книжку он положил возле телефона, рядом со стопкой счетов; ручки сунул обратно в стакан, стоявший на кухонной стойке. Потом, аккуратно обходя кровавые пятна, он взял чашку, из которой я пил, подошел к раковине и тщательно вымыл ее губкой, умудрившись при этом почти не замочить перчатки.

Все это он проделал очень спокойно, собранно и невозмутимо; он вел себя как человек, у которого все под контролем – хотя под контролем было не все. Впрочем, мое присутствие в фургоне выбило его из колеи лишь на какое-то мгновение. Пришлось немного изменить план действий. Если я проспал на пять минут, мне уже нелегко собраться с мыслями, но этого парня трудно было сбить с толку.

Он перешагнул через тела, через кровь и сел рядом со мной. Я бы должен был весь сжаться при его приближении, но, по-моему, я чувствовал себя совсем иначе. Под его горящим взглядом мои мысли испарялись, оставался лишь дикий, немой ужас – да еще какая-то, не менее дикая, надежда.

Убийца направил дуло пистолета в потолок, снял глушитель, вынул обойму и извлек пулю из патронника. Не сводя с меня глаз, он сложил эти причиндалы в рюкзак, а пистолет оставил на столе. Я смотрел на оружие во все глаза. В моей семье ни у кого не было пистолета. Никто из нас не прятал под кроватью ни огнестрельного оружия, ни ножей, ни бейсбольных бит. Мы просто не умели обращаться с этими штуками. Если в доме заводились мыши, мы вызывали работника специальной службы, а уж он расставлял мышеловки и рассыпал, где надо, яд. Я вырос в брезгливой среде и был воспитан в твердой вере, что, если я когда-нибудь возьму в руки предмет, способный нанести вред другим людям, оружие обернется против меня и, как взбунтовавшийся робот, убьет своего хозяина.

И вот теперь такая штуковина лежала передо мной. Пистолет. Прямо как в кино. Я знал, что он не заряжен, но в какое-то мгновение у меня была мысль схватить его и совершить героический поступок. Например, отшлепать убийцу этим пистолетом, выдрать его как следует. В общем, поговорить с ним по-мужски. Но пока я обдумывал план действий, убийца извлек из рюкзака еще один пистолет, и я понял, что мужской разговор отменяется.

Парень снова направил оружие на меня или, во всяком случае, в мою сторону – явно не столько для того, чтобы меня напугать, а скорее чтобы я не потерял голову, чтобы не забывал, кто здесь главный.

– Дай-ка мне свой бумажник.

Я не имел ни малейшего желания отдавать ему бумажник. Ведь там лежали деньги, водительские права и кредитная карта, которую отчим мне выдал с большой неохотой, разрешив воспользоваться ею лишь в самом крайнем случае. И я знал, что, даже если такой случай подвернется, порки мне не миновать. С другой стороны, я сообразил, что, раз убийца просит у меня бумажник, значит, он и вправду не собирается меня убивать: ведь забрать вещи у мертвеца гораздо проще. Так что я залез в задний карман брюк и вытащил оттуда бумажник – надо сказать, не без труда, поскольку и сам он, и мои штаны намокли от пота. Я протянул его убийце, который наскоро осмотрел его содержимое, ловко орудуя пальцами в черных перчатках, и извлек из кармашка мои водительские права. Вид на фотографии у меня был совершенно идиотский – в этой дурацкой вельветовой рубашке. Тогда она мне казалась очень даже ничего, но теперь я и сам не мог понять, зачем в нее вырядился.

Убийца бросил быстрый, внимательный взгляд на документ.

– Знаешь, Лемюэл, оставлю-ка я это себе.

Он хочет забрать мои права. Это явно неспроста. Даже, пожалуй, не к добру. Я был в этом уверен, хотя и не мог определенно сказать почему.

– А теперь возьми второй пистолет. Давай, живенько. Обещаю, что, если будешь слушаться, я тебя не трону.

Мне не хотелось прикасаться к этой дряни. Мне даже близко к ней не хотелось подходить. А что будет, если я подойду? Может быть, он меня тут же пристрелит, а сам скажет, что защищался и что это я убил Карен и Ублюдка. В таком случае взять пистолет – это просто безумие. Хотя отказаться – безумие не меньшее. Я медленно обвил пальцами рукоятку и поднял оружие со стола. Пистолет оказался одновременно и легче, и тяжелее, чем я предполагал. Он сразу же задрожал у меня в руках.

– Прицелься в холодильник, – приказал убийца.

Не имея ни малейшего желания спорить и препираться, я покорно выполнил приказ.

– А теперь нажми на курок.

Я видел, как он вынул обойму, и, конечно же, понимал, что пистолет не заряжен, и все же, выполняя его приказ, я вздрогнул. Я нажал на курок изо всех сил, ожидая, что сейчас раздастся оглушительный грохот, как это обычно бывает по телевизору. Но я услышал только глухой щелчок. Я стоял, не в силах опустить руку, в которой по-прежнему дрожал пистолет.

– Отлично, Лемюэл. А теперь положи пистолет на стол.

Я положил.

– Слушай, что я тебе скажу. Теперь отпечатки твоих пальцев остались на орудии убийства. Для тебя это плохо, для меня – хорошо. Но давай договоримся сразу: ты уходишь и забываешь о том, что видел, и никто никогда не найдет этот пистолет. Никто не узнает, что ты здесь был, и тогда не будет проблем ни у тебя, ни у меня. Я не собираюсь тебя подставлять. Просто я хочу быть уверен, что ты никому не проболтаешься. Так-то вот, Лемюэл Алтик. Если ты вдруг решишь пойти в полицию, они получат на тебя анонимку. В ней будет сказано, где спрятан пистолет, который выведет полицию на убийцу, то есть на тебя. С другой стороны, если ты поймешь, что на кону очень серьезные вещи, о которых ты даже не догадываешься, и, соответственно, будешь держать рот на замке, полиция никогда не выйдет на тебя по этому делу. А если тебя беспокоят соображения морали, подумай о том, что я предлагаю тебе вполне справедливую сделку. Поверь мне, это были очень, очень плохие люди, и они это заслужили. Ну что, по рукам?

Я медленно кивнул, и тут мне впервые пришло в голову, что, возможно, этот убийца – гей. В нем не было ничего женоподобного и вообще ничего такого, но во всей его фигуре, в его жестах, в интонациях чувствовался скрытый смысл, будто он во все вкладывает дополнительное значение. Но какой-то тихий голос шепнул, что для меня не важно, гей он или нет, – какая, в конце концов, разница, любит ли он кувыркаться в позе «69» с похотливыми обезьянами? Меня должен волновать только один вопрос: выживу я или нет? А теперь вот возникла еще одна задачка: не собирается ли он отпустить меня только для того, чтобы потом подставить?

Я поднял глаза и увидел, что он качает головой:

– Мне и вправду очень жаль, что ты во все это вляпался. Не пойму, как случилось, что такой славный парень, как ты, торгует энциклопедиями? Почему ты не учишься?

Я с трудом сглотнул:

– Я коплю деньги. Я поступил в университет, но мне нечем платить. Так что с учебой пришлось пока подождать.

Вдруг он ткнул в меня пальцем:

– Твоя любимая пьеса Шекспира – отвечай, быстро!

Я не поверил своим ушам.

– Не знаю. Наверное, «Двенадцатая ночь».

Он приподнял одну бровь:

– Неужели? И почему?

– Не знаю. Вроде бы она считается комедией, а на самом деле история страшная и даже жестокая. А главный злодей на самом деле просто пытается водворить порядок.

Убийца задумчиво кивнул:

– Интересная трактовка. – И махнул рукой. – Хотя кому какое дело, правда? Шекспира явно переоценивают. Вот Мильтон – это поэт.

Я приложил неимоверные усилия, пытаясь затолкать свой страх куда-нибудь поглубже, но он все равно вырвался наружу и теперь метался вокруг меня искрами, как в трансформаторе Тесла. Ведь обычно именно так разглагольствуют психи, прежде чем наброситься на свою жертву и убить ее. Я видел такое в кино. Но даже если я неверно толковал его поведение – все равно, у меня на глазах только что убили двух человек. Как ни пытался я направить свои мысли на что-нибудь другое, как ни пытался утешить себя надеждой, что меня не убьют, страх снова и снова возвращал меня к страшной действительности. Погибли два человека. Они умерли. Навсегда. Что бы там ни натворили Ублюдок и Карен, такого они не заслужили. Они все же люди, а их пристрелили, как бешеных собак.

Но несмотря ни на что, несмотря на всю скорбь, которую вызывало во мне сознание непоправимости этого жестокого поступка, я начинал испытывать к убийце своего рода восхищение… хотя не совсем так. Я боялся этого парня, и в то же время мне хотелось ему понравиться. Я понимал, что это глупо и бессмысленно, и все же чувствовал, что мне необходимо завоевать его доверие. И поэтому я заговорил.

– Есть еще кое-что, – сказал я, нарочито медленно произнося каждое слово, тщетно пытаясь таким образом сдержать дрожь в голосе. – Я не про Шекспира. Один парень видел, как я вошел сюда.

Убийца приподнял бровь:

– Что за парень?

– Не знаю, просто парень. Какой-то ничтожный голодранец.

– Когда это было?

– Думаю, часа три назад.

Убийца успокоительно махнул рукой.

– Забудь о нем. Он не вспомнит ни кто ты такой, ни что ты здесь делал. Я в этом уверен. Он не доставит тебе никаких неприятностей. Ну а если он все-таки наведет на тебя копов, скажешь, что просто пытался продать им книжки, но дело не выгорело, и ты ушел. У тебя нет ничего общего с этими ребятами – ничего, что сошло бы за мотив.

– Ну, не знаю…

– Если копы тебя навестят, скажешь, что просто вошел и вышел, а продать тебе ничего не удалось. Скажешь, что не заметил ничего странного, вот разве что этого ничтожного голодранца. Вот и все. Они тут же забудут про тебя и насядут на него. Я тебе точно говорю, можешь мне поверить.

Разве я мог ему верить? Он ворвался в мою жизнь, убил у меня на глазах двух покупателей, а потом пригрозил, что свалит вину на меня. Я кивнул.

– Отлично, – сказал убийца. – Ну а теперь советую тебе валить отсюда.

Только этого я и ждал. Я с трудом поднялся на свои трясущиеся ноги, оперся о стол и помедлил, пока дрожь не унялась. Бочком, едва передвигая ноги, я двинулся к входной двери, стараясь при этом не выпускать убийцу из виду.

– Лемюэл, – окликнул он меня, – надеюсь, ты сочтешь возможным выйти через заднюю дверь. Так будет безопаснее.

Чувствуя себя пристыженным, я вышел в комнату и отпер заднюю дверь. Я шагнул во двор, и на какую-то долю секунды жара, духота и уличная вонь заставили меня забыть о страхе. У меня на глазах, в каком-нибудь жалком полуметре от меня были убиты два человека, я сидел за одним столом с убийцей – и вот выбрался из этой передряги живым. Меня не убили.

Мне оставалось только смыться, пока не приехала полиция.

Главное – добраться до соседнего участка, сущий пустяк. Я закрыл за собой дверь и ступил во влажную тьму. Призрачная луна просвечивала сквозь плотное облачное одеяло. Сверчки исполняли свою визгливую ораторию, а где-то рядом фантастическая тропическая лягушка басисто орала экваториальные песни. В ухо мне бился комар, но я даже не замечал его писка. Собравшись с силами, я двинулся вперед, смутно отметив про себя, что свет в фургоне, где жили Ублюдок и Карен, погас. Очень символично.

Ублюдок и Карен. Он такой неприятный и в то же время зловещий. И она – потрепанная, неряшливая, измученная.

Мертвы. Они оба мертвы. А их дети, где-то там, где бы они ни были… Они стали сиротами и даже не знают об этом. Их жизнь, еще такая юная, теперь изменится навсегда. И я стал свидетелем этого злодеяния. Я видел их невыразимо ужасную гибель. А потом сидел рядом с убийцей, который показался мне почти обаятельным, – я уже вполне отдавал себе в этом отчет. Я знал, что Ублюдка и Карен не спасти, и все же упорно возвращался к мысли, что пока еще могу кое-что сделать. Надо идти в полицию, и поскорее: тогда они, возможно, успеют скрутить убийцу, пока он не покинул фургон. А даже если не успеют, все равно никто не поверит, что этих людей убил я. А впрочем, кто знает.

И убийца этот, когда не убивал, казался вполне разумным человеком. Быть может, он и в самом деле уверен, что Ублюдок и Карен заслуживали смерти. Но разве есть на свете люди, которые заслуживают смерти? Я что же, живу в мире, где плохих людей убивают благородные убийцы? В моей жизни не было еще ни одного случая, который бы это подтверждал. Но опять-таки, ведь сегодняшняя-то ночь была в моей жизни!

В первых двух трейлерах, мимо которых я прошел, было темно, хотя откуда-то из мрака между ними доносился звонкий собачий лай. Я вышел на улицу, и не на ту, где жили Ублюдок и Карен. Мне немного полегчало. До «Квик-стоп» было чуть меньше полутора километров, и за всю дорогу мимо меня пронеслась лишь пара машин: водители, завороженные скоростью, меня не заметили. Я снова и снова повторял себе, что надо просто забыть об этом и постараться жить как ни в чем не бывало.