Этнос. Стигма

Annotation

«Проблема элоев не в морлоках.

А в том, что они элои»

(с) Фредерик Консум, прогрессор

Роман о жизни, смерти, любви и времени, а также о настоящих прогрессорах.

ЭТНОС. Часть третья — "Стигма"

Глава 1. Шесть лет одиночества

Глава 2. Обратная сторона прогресса

Глава 3. Скромные и смиренные

Глава 4. Прорыв

Глава 5. Кадры решают всё

Глава 6. Удар в спину

Глава 7. Креатура Разрушителя

Глава 8. Слишком много смерти

Глава 9. «Изблюю тебя из уст своих»

Глава 10. Гарантии безопасности

Глава 11. Путями Основателей

Глава 12. Её зовут Катя

ЭТНОС. Часть третья — "Стигма"

Глава 1. Шесть лет одиночества

— Двадцать один, пап. И это были не самые простые шесть лет.

— Прости, дочь.

— Я знаю, что ты не виноват, — Нагма всё так же морщит нос и поджимает губки. — Но я почему-то ужасно обижена. Обещал не бросать — и вот.

— Я…

— Молчи. Мне надо выговориться. Или выплакаться. Я ещё не решила. Пап, я сначала каждый день туда бегала! Думала — ну вот, вот, сейчас… Потом не до того стало, конечно, тут такое творилось, ты себе не представляешь! Но я так ждала!

Нагма, совсем взрослая девушка, осторожно, неловко, сама себе удивляясь, меня обняла. Плечу стало больно, но я не подал вида, аккуратно прижав её здоровой рукой.

— Как только смог, колбаса.

— Ну какая я теперь «колбаса», — фыркнула она. — Я, не поверишь, чуть замуж тут не вышла!

— Замуж?

— А, ерунда, глупости, забудь. Плохая была идея с самого начала. Просто от одиночества. Знаешь, я ведь уже стала думать, что ты не вернёшься.

— Я вернулся.

— Я вижу. Но в тебя выстрелили, и ты исчез. И когда не появился через год, я подумала: «А вдруг его убили? Ведь не мог же он меня бросить!»

— Я не…

— Молчи-молчи. Я, блин, как Катька, борюсь с желанием спросить, «любишь ли ты меня ещё». Хотя знаю, что для тебя прошло всего ничего…

— Я не знаю, сколько прошло. Я терял сознание несколько раз.

— Неважно. Ты здесь. Я тебя люблю, хотя злилась эти шесть лет — ты не представляешь как. Мне дико, жутко, ужасно тебя не хватало. Пап.

— Я здесь. Я люблю тебя. Ты выросла очень красивой, ты знаешь?

— Да, мне мильён раз говорили. Я же самый заманчивый приз для любого жениха в Меровии! Мне такие серенады поют, аж ухи сворачиваются. «Ах, графиня, ваша несравненная краса…» — а также связи с императорским домом, угу. Достали, сил нет. Им не я нужна, а моя мачеха.

— Мачеха?

— А, чёрт, ты же не в курсе. Прости, пап, мы тут тебя женили. Без этого было никак.

* * *

Императрице Катрин двадцать шесть. Здесь это зрелый возраст. Пора полного расцвета для женщины из аристократии. Крестьянка к этому возрасту родила десятерых, сожгла лицо солнцем, сгорбила спину тяжёлым трудом, изуродовала руки ледяной водой и мыльным щёлоком. Императрица всего лишь перестала выглядеть юной.

— У меня не было выбора, — сказала она твёрдо, но глядя чуть в сторону, мимо меня. — Я не могла унаследовать трон не замужем. У меня не было жениха и времени на поиск. Все были уверены, что трон достанется Джерису, а меня убьют. Граф Морикарский оставался единственным вариантом. О том, что мы сговорены отцом, просто не объявляли о помолвке официально, и так годами болтали при дворе. Наша свадьба прошла закрыто и без торжеств — тогда ещё длился траур по отцу. А что граф потом сразу уехал — не то в колонии, не то на границу, — так он и раньше пропадал годами.

— Не понял, — спросил я озадаченно, — так я что, Император Меровии?

— Нет, — покачала сложной причёской Катрин, — ты мой консорт.

— Катрин императрица, — пояснила Нагма. — Но её муж не обязательно император. Просто граф Морикарский.

— Мне была нужна полнота власти, — спокойно сказала Катрин, — я осталась совсем одна.

* * *

— Но почему ты не вернулась в Берконес с командой Мейсера? — спросил я первым делом у Нагмы. — Почему осталась здесь?

— А меня, знаешь ли, никто и не приглашал! — ответила она сердито. — В тебя стреляют, ты окровавленный падаешь, за тобой закрывается дверь… Кстати, это были уже не заговорщики, ты знаешь? В тебя выстрелил гвардеец охраны. Просто не разобрался. Нам уже ничего не угрожало, нападавших перебили. Я сразу открыла дверь, но тебя там уже не было.

— Да, Теконис говорил, что это так не работает.

— Я побежала к Теконису, чтобы этот чёртов колдун тебя вернул, но их не было. Никого. С тех пор я их не видела.

— Что-то не вяжется, — покачал я головой. — Ладно Мейсер и прочие, но Слон бы тебя ни за что не бросил. У него полно недостатков, но за своих он стоит железно.

— Я не знаю, пап. Но они исчезли. Их не было ни во дворце, ни в нашем замке. С ними пропали все управляющие и специалисты-вахтовики, остались только местные и иммигранты. Ах, да, ещё этот, король Нарнии! — засмеялась Нагма. — Но тогда мы о нём не думали.

— Порток остался здесь?

— Представь себе. Он нам здорово потом помог, но в тот момент я была в полной панике.

— Представляю себе.

— Не, не представляешь. Не знаю, какую глупость я бы учинила, я даже пыталась кросс-локус сама открыть! Хорошо, что не смогла, а то так потерялась бы где-нибудь в Мультиверсуме. А потом за мной примчалась Катя и сказала: «Не бросай меня, моя фрейлина, я без тебя не смогу», — и я, конечно, осталась. Кроме того, первое время я всё время ждала, что ты вернёшься.

— А потом?

— А потом перестала.

* * *

«Император Меровии Джерис» объявил, что после заслуженной смерти узурпатора Перидора в результате «заговора истинных патриотов», который он, разумеется, «не поддерживает, но понимает», настал долгожданный момент для его возвращения в Меровию.

И грянула война.

Теперь, шесть лет спустя, уже сложно восстановить все подробности. Во всяком случае, из путанных рассказов Нагмы, которой тогда едва исполнилось шестнадцать, и она пребывала в состоянии постоянной деятельной паники, взяв на себя обязанности секретарши, конфидентки, подруги и жилетки-для-поплакать Императрицы. Следила за тем, чтобы Катрин не сошла с ума и не надорвалась под тяжестью свалившегося на неё наследства.

Первый самый тяжёлый удар Меровия выдержала только благодаря проведённой генералом Корцем военной реформе и заботливо заготовленным им сюрпризам. Скажем, к колючей проволоке и окопам багратийцы были готовы, а вот к минным полям — нет. Заложенный запас прочности и неплохая подготовка «михайловских кадетских училищ» позволили удержать ситуацию, несмотря на войну на два фронта. Багратия и Киндур напали одновременно. Киндурцы на востоке увязли почти сразу, но они всегда считались менее серьёзными противниками. Багратии же, невзирая на потери, удалось в нескольких местах продавить фронт, создав опасность окружения приграничных гарнизонов и нарушив их снабжение.

Багратийцам это далось нелегко, но они решили поставить на карту всё и решить меровийскую проблему раз и навсегда. Основной наступательный корпус возглавлял принц Джерис, изображая собой переносной легализатор вторжения.

В какой-то момент стало казаться, что западный фронт вот-вот рухнет, Катрин уже собиралась ехать туда, чтобы «воодушевлять армию», и лишь умница Нагма удержала её от этого. И в этот момент с Юга приехал Его Величество Король Нарнии Порток Первый.

Багратия и Киндур отозвали колониальные войска на северный фронт, Нарнии перестало угрожать немедленное вторжение, и Порток примчался выяснять, какого черта тут у нас вообще творится. Катрин была изначально настроена к королю негативно, предполагая, что он захочет под шумок отжать у нас Юг, но Нагма убедила её сотрудничать. И не прогадала.

Порток, уже не раз проявивший себя человеком решительным, дерзким и продуманным, немедля заключил с Меровией военный союз. Будучи моим личным вассалом, он оставался правителем суверенной (хотя и не вполне признанной) державы, но будучи человеком хотя и своеобразным, но отнюдь не глупым, отлично понимал, что, если Меровия падёт, Нарния тоже обречена. Волевым решением отжав мой бронепоезд, Порток возглавил союзную армию, получим тем самым полномочия верховного командования. В стратегических талантах он до Корца не дотягивал, но тактиком оказался отличным. Главным его преимуществом было полное пренебрежение принципами «благородной войны». Он, наверное, не понял бы, о чём речь, даже если кто-нибудь взял бы на себя труд объяснять. Вырезать вражеских офицеров на ночном биваке? Отравить колодец, перебить обоз, взорвать мост, а потом, переодевшись во вражескую форму, устроить рейд по ближним тылам? А что, вы до сих пор этого не сделали? А почему? Ну и идиоты! У вас куча эмигрантов из мира, уничтоженного отравляющей боевой химией, и вы до сих пор не выяснили, как эту химию изготовить?

Ах, последствия… Последствия будут потом, а сейчас победит тот, у кого есть чертёж противогаза! И кстати, почему пулемёты только на бронепоезде? Ах, патроны… Ну так постройте ещё завод! Нет в плане? В жопу планы! У нас война!

Война длилась три года, но интенсивные боевые действия шли только в первую кампанию. Потери в людях, ресурсах и экономике были крайне тяжёлыми, как для Меровии, так и для Багратии. А хитрый и не особенно рвущийся воевать Киндур только связывал наши силы на востоке, не делая серьёзных попыток прорвать фронт. Возможно, киндурцам на самом деле не сильно-то и хотелось ликвидировать Меровию, получив взамен общую границу с проявляющей такие геополитические аппетиты Багратией. Во всяком случае, я бы на их месте точно задумался: «А кто следующий?»

Фактически, перелом произошёл уже первой зимой. Оттянувшиеся по осенней распутице на «зимние квартиры» войска Багратии понятия не имели, что для Портка такого понятия не существует. Принципом «зимой никто не воюет» он пренебрёг так же, как и всеми остальными принципами. Пока армии разделила осенняя распутица, швейные фабрики графа Морикарского спешно изготавливали зимнее обмундирование, тёплые портянки и белые маскхалаты. А оружейный завод графства не с первого раза, но смог воспроизвести конструкцию пулемёта, взятого с бронепоезда. Пулемёт довольно паршивый, но Фреда у Меровии больше не было. Впрочем, даже не очень хороший пулемёт лучше, чем никакого пулемёта, и, как только реки замёрзли и на землю лёг снег, Багратию ждал большой сюрприз.

Санные тачанки Портка — поставленные на лыжи и защищённые противопулевыми щитками пулемётные повозки — обрушились на зимние расположения багратийских частей как снег на голову. Они влетали на рысях в военные городки, где даже ружья были в готовности только у часовых, паля во все стороны и разбрасывая зажигательные гранаты по баракам, проносились, не встретив никакого сопротивления, а затем, притаившись в ближайшем лесочке, ждали высланную по свежим следам погоню, встречая её кинжальным пулемётным огнём. До того, как их тактику раскусили и додумались устанавливать охраняемые дорожные заграждения, они успели изрядно порезвиться.

Потом настал следующий этап — столь любимый Портком «диверсионный террор». В конце концов, этим можно заниматься не только в джунглях, верно? Одетые в зимнее маскировочное обмундирование лыжники (тоже новая для этого мира концепция) атаковали ночами военные городки, вырезая часовых, закидывая гранаты в окна казарм и расстреливая мечущихся по улице раздетых и невооружённых солдат. «Подлая и недопустимая манера ведения войны», которой был возмущён «весь цивилизованный мир», окончательно «поставила вне человеческих законов» графа Морикарского. Но она работала: за зиму Багратия лишилась не столько армии (фактические потери были не очень велики), сколько боевого духа.

Почему «графа Морикарского»? А кто, по общему мнению, командовал этим безобразием? Кто изобретал чудовищные способы истребления, когда целые гарнизоны находили утром мёртвыми без единой раны? Лишь скрюченные жуткими судорогами трупы с засохшей пеной изо рта? Конвенции о запрете химоружия в этом мире не было. Удачный ветер, несколько баллонов, доставленных на санях в ближний лес — и жуткая, пугающая своей непонятностью смерть. Тут всякому воевать расхочется.

Граф Морикарский (ну, или кто-то в очках и маске) иногда появлялся при штабе, молчаливо осеняя своим общеизвестным военным гением проводимые операции, так что сомнений в том, кто во всём виноват, ни у кого не возникало. Лишь Императрица Катрин, которая, как все знают, добра и милосердна, не давала ему пить кровь младенцев, пожирать сырых детей и носиться ночами на кожистых крыльях, зловеще хохоча. И я даже не очень преувеличиваю. Репутация у виртуального меня и раньше была сомнительной, а к концу первой зимы стала окончательно инфернальной.

На второй год наступательный порыв Багратии сдулся, но война ещё была далека от завершения. Позиционная фаза отличалась низкой интенсивностью боевых действий, но большим напряжением экономик участников. Багратия спешно перевооружалась и пыталась изобрести свои пулемёты, что ей, разумеется, в конце концов удалось. Не такая уж это сложная штука. С противопехотными минами ещё проще — достаточно выкопать одну нашу и суметь её разобрать, не взорвав, чтобы понять принцип. С военными новациями всегда так — монополия на них держится недолго. Поэтому следующей зимой военные городки багратийцев превратились в крепости, и лесным партизанам удавалась разве что охота за обозами. Зато внезапно огрёб Киндур, который участвовал в войне постольку-поскольку и на этом основании почему-то считал себя в безопасности. Порток так не думал.

Этот мир нашими стараниями перерос «сезонность боевых действий». Теперь война приходит в любое время года. Подготовленное за год зимнее снаряжение и сезонная пауза на западной границе позволили меровийской армии устроить «ледовый марш на Киндур». Моментально перебросив одетую в белые тулупы пехоту и крашеную в белый цвет артиллерию по льду замерших рек, Порток за несколько дней оказался в глубоком тылу, где устроил такой феерический погром, включая захваты беззащитных городов, разрушение оружейных фабрик, уничтожение мостов, грабёж продовольственных складов и подрыв арсеналов, что Киндур подписал сепаратное перемирие и фактически вышел из войны. Багратия была в ярости, но прекращение боевых действий на востоке позволило перекинуть войска на запад, поэтому попытка очередного весеннего наступления, хотя и отличилась редкостным упорством и кровопролитностью боёв, в конце концов увязла в нашей обороне и превратилась в позиционную окопную тягомотину. Со всеми её экономическими последствиями — то есть вылетающими в никуда тоннами снарядов при нулевых подвижках фронта.

* * *

К моменту моего нетриумфального возвращения международная ситуация практически вернулась к той, которую я оставил, исчезнув. То есть объявленная, но не ведущаяся война с Багратией и некоторая полувоенная непонятка с Киндуром — после окончания срока перемирия оно не было продлено, но и война не возобновилась.

Ситуация на востоке устраивает обе стороны — Киндур не хочет воевать, но не готов в этом публично признаваться, а Меровии это развязывает руки на западе. Более того, фактически Киндур с нами даже торгует — правда, морем и через посредников, получая товары через действующий теперь порт Кэр-Паравэль, строящуюся столицу Нарнии. Порток отбыл туда, как только стало понятно, что его военные компетенции исчерпаны. Стремительные рейды по тылам, в которых он непревзойдённый мастер, стали невозможны — за годы окопного противостояния прифронтовые районы на десятки километров вглубь превратились в сплошную баттл-зону, набитую войсками, опорниками, блок-постами и заминированную в три слоя везде где можно и нельзя. Да, противник тоже учится, а наш запас технологических сюрпризов иссяк.

К сожалению, к моменту моего возвращения инерция буст-рывка, заложенного командой Мейсера, закончилась, и мы больше не имеем решающего преимущества перед соседями, которые всё ещё остаются мощными морскими державами. Да, Меровия получила Пригирот (богатую ресурсами южную провинцию) и Нарнию (союзное государство, располагающее выходом к морю). Но Багратия с Киндуром имели всё это изначально. Что же касается технологий — они слишком легко копируются. Если при Мейсере нас спасал опережающий темп развития — на каждую заимствованную соседями технологию вводилось две новых, — то теперь этот потенциал израсходован и наступает эпоха технического паритета. Но самое неприятное не в этом. Меровию догнали не только соседи, но и последствия этого самого буст-рывка.

Порток — не генерал Корц, а я тем более никак не могу заменить ни Фреда с его познаниями в технологиях, ни экономически-социальный гений Джулианы. Но больше всего мне не хватает Антонио с его системой компьютерного прогнозирования. В его отчётах всё было понятно, наглядно, чётко структурировано, снабжено графиками и диаграммами и вообще доступно моему нестратегическому уму. А та гора бумаг, которую сходу вывалила передо мной Нагма, повергает меня в прострацию. Дочь смотрит на меня с детской надеждой — отец вернулся, он во всём разберётся и всё исправит. А я смотрю на неё и думаю, что у меня выросла очень хорошая, ответственная, умная и красивая дочь. Ей бы в отцы кого-нибудь посообразительнее, чем я. Колонки выведенных от руки цифр в плохо отпечатанных типографских формах вызывают головную боль одним своим видом. Чёрт, у меня даже калькулятора теперь нет!

— Давай ты лучше своими словами расскажешь, — прошу я жалобно. — Для начала.

— Прости, пап, — спохватывается она, — я на тебя сразу накинулась! Совсем не подумала, что ты ранен, устал и на тебя рухнули все события шести лет.

— И взрослая дочь, — напомнил я. — К этому надо привыкнуть.

— И я, да. Но мы справимся. У нас просто выбора нет.

Вот это выражение спокойной, но упрямой убеждённости на лице у неё новое. Совсем выросла моя девочка.

— Обязательно справимся, — подтверждаю я. — А как же.

— Смотри, пап, — разворачивает она к себе бумаги. — Вот здесь…

Но я не смотрю на бумаги, я смотрю на неё. Даже то, что мы застряли в Меровии, меня занимает меньше, чем то, что Нагме двадцать один. Это очень странное ощущение — совсем взрослый ребёнок. Если бы она взрослела на моих глазах, я бы, наверное, привык постепенно. Но вышло как вышло.

— Отец, ты меня слушаешь вообще?

— Да, конечно, продолжай.

Меровию накрывает откатом. Социальные проблемы и экономические натяжки, которые балансировались в ручном режиме или откладывались «на потом» догнали её, как только скорость технологического буст-локомотива упала. Люди, жившие в бешеном темпе постоянных перемен, внезапно получили возможность выдохнуть, оглядеться, прикинуть, что к чему, и перейти в свой обычный режим тотального недовольства происходящим и поиска виноватых.

Поводов для недовольства, откровенно говоря, хватает. Одного того, что Меровия уже много лет находится в состоянии переменной интенсивности войны со всем миром, вполне достаточно. Вставшую на рельсы мобрежима экономику никак не выходит вернуть обратно, потому что фронт требует снарядов, патронов, пушек, ружей, обмундирования… Долго можно перечислять, чего он требует. Но в первую очередь — людей.

Текущее относительно вялое противостояние, когда цифры потерь, в общем, довольно умеренные, на самом деле изматывает общество больше, чем интенсивные боевые действия времён «ледяного рейда». Да, когда война идёт в полную силу, на разрыв всего, с тяжёлыми боями, прорывами и контрпрорывами, многотысячными фронтовыми операциями, наступлениями и отступлениями, людей гибнет на два порядка больше, чем сейчас. Но это имеет и вторую сторону — всем кажется, что она скоро кончится. При таком-то напряжении сил! Вот-вот, сейчас, ещё одно усилие, ещё одна операция, ещё один рейд — и противник не выдержит, фронт посыплется, враги побегут, и через неделю наши тачанки пройдут парадным маршем в столице Багратии. Люди готовы не жалеть себя, выкладываться в окопах и у станков, проявлять бытовой героизм, потому что верят: осталось последнее усилие. Ну, максимум, предпоследнее. А там — либо грудь в крестах, либо голова в кустах. В любом случае это кончится.

Но когда боевые действия третий месяц идут за контроль над деревенькой на восемь домов, от которых остались только огрызки закопчённых печей, люди перестают понимать, что происходит. Потому что снарядов и патронов на каждый жалкий километр продвижения требуется всё больше, а то, что потери обеих сторон считаются десятками, а не тысячами, вовсе не утешает, а наоборот — парадоксально демотивирует. Тем семьям, чьи кормильцы полегли в недельной битве за какой-нибудь сарай в чистом поле, ничуть не легче от того, что в целом потери невысокие. Им было проще принять то, что их отцы, братья и мужья погибли в дерзком и опасном, но героическом и понятном «ледовом рейде», чем то, что они убиты случайным осколком в бессмысленном окопном противостоянии, которое уже который месяц ни к чему не ведёт. Отсутствие понятного населению военного результата обесценивает их гибель в глазах гражданского общества.

Военные же, понимая, что в сложившемся паритете и полкилометра продвижения — прекрасный результат, а то, что это продвижение совершил не противник — вообще здорово, требуют от общества все больше и больше — снарядов, патронов, продовольствия, обмундирования, оружия, людей. Людей, людей, людей…

«Дайте нам ещё три полка на это направление, артиллерийскую батарею, пулемёты, и сотню-другую тонн снарядов, и мы им покажем!»

Но с той стороны происходит ровно то же самое, и при постоянном наращивании огневой мощи фронт лишь колышется туда-сюда, оставаясь, в целом, на месте.

Проклятие затяжной позиционной войны — слишком высокая цена наступления. Обе стороны непрерывно окапываются, создавая укреплённую, пронизанную окопами и подземными блиндажами, перевитую колючей проволокой, простреливаемую пулемётами и пристрелянную артиллерией многокилометровую прифронтовую зону. Оборонять её при условии регулярного подвоза боеприпасов несравнимо дешевле, чем прорывать. Чтобы вклиниться где-то в это поле смерти, надо быть готовым класть людей в соотношении десяти к одному и расходовать снаряды в отношении ста к одному. И полученное такой ценой вклинивание приводит лишь к упиранию в следующую линию укреплений там, куда уже не достаёт артиллерийская поддержка. Причём образовавшийся оперативный выступ имеет трудности снабжения и постоянно находится под угрозой окружения.

В общем, война не на героизм, а на истощение. И это истощение уже начинает сказываться.

* * *

— Мой муж, — сказала Катрин. — Я понимаю, что воспользовалась твоим именем без твоего согласия. Я прошу прощения за это.

Я отложил бумаги и встал, теперь мы стоим, глядя друг другу в глаза. Императрица довольно высокая женщина, ненамного ниже меня.

— Я понимаю необходимость. Ты сделала это для Меровии. Мне жаль лишь, что я, твой паладин, не смог дать тебе ничего, кроме имени, когда тебе действительно была нужна помощь.

— Ты не откажешься от нашего брака?

— Нет.

— Тебя не унижает статус консорта?

— Это твоя империя. И ты прекрасно справляешься. Лучше, чем справился бы я.

— Церковь знает, что мой брак фиктивный. Проводить церемонию перед Искупителем с твоим двойником показалось мне отвратительным.

— И они никому не рассказали?

— Церковь не раскрывает таких тайн.

У меня было своё мнение по этому поводу, но я, разумеется, промолчал. Спросил только:

— Так ты до сих пор не замужем?

— Ты же не это хотел спросить? — улыбнулась она. — Нет, я одинока и девственна. И ты себе даже не представляешь, как меня это бесит!

Я опустился на одно колено и спросил:

— Выйдешь за меня, моя принцесса?

Кольца у меня нет, но тут не носят обручальных колец. Скорее всего, и просить руки принято как-нибудь иначе. Но Катрин не стала придираться.

— Конечно, выйду, мой паладин. Я двадцать лет об этом мечтала. Завтра нас тайно обвенчают, и мы станем супругами перед Искупителем. Я не должна всходить на твоё ложе до брака, но я и так слишком долго ждала. Спальня за той дверью.

За время моего отсутствия женская мода наконец-то отказалась от шнуровки на спине, и это определённо пошло ей на пользу.

Глава 2. Обратная сторона прогресса

Через неделю мне казалось, что время в Меровии ждало только меня, чтобы понестись вскачь. Хотя, конечно, дело было лишь в моих попытках запихать в себя разом всё пропущенное. Люди, события, планы, результаты. И снова, и снова, по кругу.

С Катрин мы поженились, не откладывая. Кроме представителя Церкви на церемонии присутствовала только Нагма. Встали перед статуей Искупителя — невнятный каменный мужик в балахоне с капюшоном — и подтвердили, что наши намерения тверды и очевидны. Церковник предупредил, что отныне наши судьбы будут навеки связаны в жизни и посмертии и что обратно развязать их будет невозможно. После этого он дал нам минуту на передумать, но мы не передумали.

— Да будет так, — сказал священник, и мы стали мужем и женой.

— Я теперь могу звать тебя «мамой»? — ехидно спросила у Катрин Нагма.

— Да хоть бабушкой, — отмахнулась та.

Нагма восприняла наш брак спокойно:

— Ну разумеется, я не против, что за глупости? — ответила она. — Она тебя с пяти лет любит. И ты в неё был влюблён, просто даже себе не признавался. Катрин замечательная, вы просто созданы друг для друга. Я как раз вас обоих люблю, очень удобно.

— Спасибо, я тоже тебя люблю.

— Только не бросай меня больше, ладно?

— Ни за что.

* * *

— Нет, я не знаю, что случилось, — заверил меня Порток.

Он прибыл из Нарнии сразу, как только получил шифрованное сообщение о том, что я вернулся. По телеграфу, кстати, получил и страшно этим гордится.

— Не только эти широколобые годятся в прогрессоры! — ржёт нарнийский монарх. — Мы тоже не лаптем щи хлебаем!

У него в группе радист, который умеет чинить всякое, с антеннами и без. Знания его далеки от фундаментальных, но конструкцию примитивного однопроводного телеграфа он вспомнить осилил. И азбуку Морзе к нему заодно — не заново же её выдумывать? Это сильная штука — даже я помню, что телеграф создал глобальный торговый рынок, включая международные биржи, и большую часть его трафика составляла финансовая информация: сделки, цены, курсы валют… Увы, последствия этого для общества я предсказать не могу (они наверняка не только хорошие), но прогресс — это дорога в одну сторону. Делай первым, пока не сделали враги, и к чёрту последствия.

— Я не знаю, почему, как и когда свалили твои наниматели, — повторяет Порток. — Меня, знаешь ли, в курс ваших дел никто не вводил. Узнал от твоей дочери и не сильно расстроился. У меня тут жена-красавица, три наложницы ещё краше, четверо детей и своё государство с населением, которое меня бы на руках в сортир носило, если бы я позволил. Где я ещё такой вариант найду? Странно, что Слон не попрощался, не похоже на него, но мало ли, какие обстоятельства были. Сам говоришь — со стрельбой уходили.

— Со стрельбой тоже непонятно вышло, — сказал я Портку. — Только между нами, ладно?

— Нет, блин, в газету продам!

— Я имею в виду, среди своих тоже. Нагма, например, не знает. Не хочу ей говорить, пока не разберусь.

— Рассказывай.

— То покушение, где меня ранили, а Перидора убили. После которого Мейсер свалил с командой, бросив нас тут.

— И что с ним?

— В загородный дворец прорвалась большая группа. Около тридцати человек. Они были вооружены револьверами и карабинами, но действовали не как местные. Мне тогда было не до анализа, но потом сообразил: передвижение, прикрытие, заход-выход — стандартные тактические схемы. Местные этого не умеют. Нападавшим мешало непривычное оружие, и они никак не ожидали встретить тех, кто владеет той же тактикой. Столкнувшись с грамотным противодействием от людей с современным оружием, они понесли большие потери, но не отступили, и не выполнили задачу только чудом.

— В смысле не выполнили? — удивился Потрток, — Императора-то они зажмурили.

— Целью был не Император.

— Фигассе, а вот это уже интересный нюанс!

— Как мне рассказала Катрин, когда нападение было отбито, нашли двадцать два трупа, и только одного раненого. Отходя, они контролили своих, которых не смогли забрать.

— Да, ты прав, местные так не делают, — согласился Порток. — Забавные у вас тут игры.

— Раненый заполз в комнату, при отходе его не увидели. Он был плох, пуля в животе, но кое-что успел рассказать. Катрин с ним не церемонилась, поэтому Нагму на допрос не пустила.

— Она решительная барышня, — кивнул Порток, — этого не отнять. Ты, кстати, того… Консумировал брак-то?

— Да, мы поженились.

— Отжимать руль будешь? Или останешься в консортах?

— Не буду.

— И правильно, — неожиданно согласился король Нарнии. — Катрин для этой работы родилась, а из тебя, извини, Император как из говна пуля. Не обижайся, но из тебя и граф-то еле-еле. Быть тебе при жене подкаблучником!

— Не обижаюсь. Так и есть.

— Хорошо, что ты это понимаешь. Так что там твоя благоверная из пленника клещами натащила и калёным железом нажгла?

— Он оказался из местных, бывший разбойник. К его шайке, занявшей под лагерь брошенный баронский замок, однажды вышел из леса десяток «очень серьёзных людей», которые для знакомства сразу грохнули атамана, а остальным обещали денег за опасную, но быструю работу. Тех, кто сказал «нет» пристрелили, чтобы повысить мотивацию остальным. Этих «остальных» заперли в замке, не выпуская за стены, и начали гонять, тренируя на штурм помещений. Тех, кто тупил и плохо учился, пристрелили. Тех, кто попытался сбежать,— аналогично. В один прекрасный день приехали закрытые кареты, всех туда погрузили и доставили к дворцу. Взрывом вынесли ворота и погнали на зачистку. Они даже не знали, что это резиденция Императора. И в качестве цели им был обозначен отнюдь не Перидор.

— И кто же? — поинтересовался Порток.

— Некая белокурая девица юных лет. У них даже портрет её был, — я показал Портку картинку.

— Нагма, — констатировал он. — Как интересно!

— Девицу было строжайше велено тащить живой и невредимой, но, если живой никак не выходит, то прикончить без жалости и сожаления. Местных использовали просто как пушечное мясо, основную задачу наниматели собирались решать сами. И решили бы, если бы там не оказался Слон с ребятами.

— И ты.

— И я. Так что Перидору просто не повезло, что Нагма была с Катрин, а Катрин была с ним в тронном зале. А девчонкам повезло, что Нагму собирались брать живой, поэтому по ним не стреляли. До логова разбойников метнулись егеря, но нашли только трупы. Тех местных, кто сумел уйти после штурма, пристрелили вместо оплаты. Следов и свидетелей не оставили.

— Но кому и на кой хрен была нужна твоя дочь?

— Без понятия. И я не стал ей рассказывать, чтобы не чувствовала себя виноватой.

— Да уж, — покивал Порток, — мутный расклад. Но знаешь, что я тебе скажу, сюзерен? Забей. Для тебя это, конечно, случилось чуть не вчера, но тут прошло шесть лет, и, раз за это время на неё больше не покушались, то проблема явно утратила актуальность. После ухода Мейсера сюда не добраться — кросс-локус они аннулировали. В общем, я тебе сочувствую, но предлагаю всё же вернуться к более насущным вопросам. Потому что их, чёрт меня дери, более чем хватает.

* * *

Меровию захлёстывал вал проблем, а зависимая от неё экономически и политически Нарния в полной мере разделяла их последствия. Не знаю, как их собирались решать Мейсер с компанией. Наверное, у них всё было расписано и продумано, просто мне никто об этом сообщить не удосужился. И то верно, мне-то зачем?

С точки зрения геополитики, Меровия выглядит ещё вполне прилично — задел, созданный буст-командой, поставил её в один ряд с бывшим безусловным доминантом — Багратией. Точнее, если сравнивать страны «в лоб», мы багратийцев, пожалуй, даже превосходим. И объём валового продукта больше, и технологии на полступеньки повыше, и армия чуток посильнее, и доступ к природным ресурсам удобнее — всё же не морем из колоний возить. Но за Багратией стоит коалиция Лиги Морских Держав, и это всё меняет. Входящие в Лигу страны слабее Багратии, но находятся от неё в сильнейшей зависимости. Действуя более-менее слаженно, суммарно они очень сильно мешают нам развиваться, фактически лишив внешних рынков.

Вот, скажем, строящийся в Нарнии город-порт Кэр-Паравэль, на который мы (в основном, Порток) возлагали большие надежды, предполагая создать из него мощный торговый хаб. В результате серии попыток его захватить, сжечь и вообще уничтожить Багратия убила о береговые форты залива половину киндурского флота (свой она благоразумно приберегла). Тут мы показали себя сильнее: меровийские пушки, слава Фреду, точнее, скорострельнее, больше калибром, имеют широкий ассортимент противокорабельных снарядов. Но убедившись, что порт им не по зубам, багратийцы беспрецедентным дипломатическим давлением вынудили-таки Вермельский союз разорвать все торговые договорённости с Нарнией, несмотря на его традиционно нейтральную позицию «торгуем со всеми». И вот тут мы проиграли, потому что своих кораблей у нас, считай, нет. В том же Кэр-Паравэле построили верфи, но с флотом всё равно затык — Багратия и Киндур установили морскую блокаду, и парой-тройкой кораблей её не прорвёшь. Построить, а главное, обучить целый флот, не выводя его из бухты, невозможно. Кроме того, в Меровии, традиционно сухопутной державе, нет ни корабелов, ни моряков, ни флотоводцев. Пара неуклюжих броненосцев, склёпанных на наших верфях затратным методом проб и ошибок, не способны отойти далеко от берега и выполняют роль артиллерийских мониторов. К сожалению, иммигранты тут нам не помощники, они из сухопутного мира. Бронепоезд — да, броненосец — нет.

В общем, Порток, надеявшийся поправить дела Нарнии торговым транзитом, изрядно обломался. Получил столицу, находящуюся в постоянной блокаде, периодически штурмуемую то с моря, то с суши. И все его невеликие ресурсы уходят на бесконечную оборону и контроперации возмездия. Хотел, что называется, мирно пожить, да куда там. Крови он, конечно, колониям Багратии и Киндура попил здорово, но пока за ними море — они справляются, оперативно перебрасывая войска на кораблях. Лишившись современных средств наблюдения и связи, Портковская герилья уже не так эффективна, да и противник постепенно нарабатывает противопартизанские тактики. Никакое преимущество не держится вечно.

Лишённая внешних рынков Меровия страдает от производственных дисбалансов. Внутренний рынок слишком мал, чтобы их сглаживать, а с исчезновением Антонио и его вычислительной техники качество планирования обрушилось под плинтус. Как мне объясняла когда-то Джулиана Ерзе, главным системным недостатком плановой экономики является недостаточная точность прогнозирования. В Меровии всё было неплохо — пока Антонио заменял Генплан. А теперь дефицит одного и перепроизводство другого, логистические неувязки, складские завалы, транспортные затыки и так далее. Доходило до того, что при продовольственном профиците — мы производим больше еды, чем можем съесть, — в отдельных регионах вспомнили почти забытое слово «голод». Каждый раз ситуация разрешалась в ручном режиме, далеко не оптимальным образом и с репутационными потерями для власти.

Ещё одна причина такого печального состояния — жёсткий дефицит управленческих кадров. Вместе с группой Мейсера пропали «вахтовики» — приглашённые из разных миров экономисты, руководители предприятий, главные инженеры, научные руководители конструкторских бюро, геологи-консультанты, промышленные технологи, даже ведущие врачи «обучающих клиник» — медицинских заведений, сочетающих в себе больницу и медвуз. Это не очень много народу, сотни человек, но они абсолютно незаменимы. К примеру, я, имея медицинское образование и большой практический опыт, не располагаю достаточно системными знаниями, чтобы преподавать даже педиатрию. А уж все смежные дисциплины, особенно фармакологию, без которой современная медицина бессильна, тем более. Нет, я выкраиваю в своём чудовищном расписании часы на консультации и штучные лекции, потому что лучше я, чем никто, но это капля в море необходимого.

За прошедшие годы «вахтовики» успели более-менее обучить сменщиков, так что совсем без ничего мы не остались, но это персонал второго уровня. Внезапно переместившись с должности второго инженера на позицию ведущего, не каждый потянет. И, к сожалению, с большим опозданием была замечена ещё одна беда — за нашими техническими кадрами вели активную охоту багратийцы. Выпускники «михайловских ученичеств» начинали получать соблазнительные предложения сразу после экзаменационных испытаний, и некоторые были склонны их принять. Вместо того, чтобы ехать в выпавшую им по распределению южную глушь, где будет новый перспективный завод, но сейчас голая саванна, котлован и бараки, молодой человек мог удрать в Багратию, сходу получив там должность старшего инженера в известной на весь мир компании, превосходный заработок и жильё в большом городе. Не уверен, что все обещания исполнялись, но покупались на них многие. Увы, как и предупреждала меня когда-то Джулиана, при ускоренном формировании технической интеллигенции, у неё неизбежно возникают проблемы с лояльностью из-за рухнувших жизненных ориентиров.

Эх, Джулз, как же мне не хватает сейчас твоих «голых лекций»!

Нет, не в этом смысле не хватает, разумеется. Несмотря на все мои тревоги и фрустрации, с Катрин у нас всё замечательно. Во всех смыслах. Разумеется, принять в свою жизнь другого человека всегда не просто, но, как это ни удивительно, она действительно меня любит. Искренне и от всей души. И я, как велела мне Олли, «разрешил себе любить» в ответ. Отбросил все дурацкие мысли «кто я, и кто она», «сколько мне, и сколько ей», «она умница-красавица, а я пожилой придурок» и так далее. Просто сказал себе: «Да какого чёрта, будь что будет», — и не прогадал. Застряв в Меровии без надежды выбраться, загруженный бесконечно растущей горой проблем, которые я понятия не имею, как решать, я разрешил себе быть счастливым и стал им. У меня впервые появилась женщина, которая меня любит, которую люблю я и которая не имеет никаких возражений против этого. Чёрт, да мне в жизни ещё так хорошо не было!

* * *

Когда твоя жена — императрица, вашему браку не грозит погрязнуть в бытовых проблемах. Вопрос, «кто сегодня выносит мусор и чья очередь мыть посуду», не испортит вам настроения. Жена не будет ныть из-за того что ей «надеть нечего», а ты — переживать из-за проблем на работе. Потому что ваш брак и есть твоя работа. Некоторым образом, «семейный бизнес».

Граф Морикарский — я уже привык не отделять себя от него — консорт, то есть неправящий супруг августейшей особы. Мужчина более амбициозный или более закомплексованный мог бы из-за этого здорово испортить жизнь себе и людям. Не все могут «играть в поддержке». Кажется, вначале Катрин этого втайне опасалась — оберегала моё эго более тщательно, чем требовалось. Всячески подчёркивала, как я ей важен, и сколь высока моя роль как неформального лидера — граф Морикарский всё ещё окружён потёртой аурой легендарности, хотя большая часть нанесённой Джулианой позолоты с неё облетела. Но меня это действительно ничуть не напрягало. Я медик, я больше двадцати лет «играю в поддержке», ничуть не претендуя на лидерство. Я готов к тому, что мой трон поменьше и отодвинут на полшага. Удивительно, но вполне жёсткая и решительная правительница, Катрин никогда не пытается доминировать в семье или постели. Мы тащим Меровию упряжкой-тройкой: Катрин, я, Нагма. И то, что она на полшага впереди и на её голове самая тяжёлая корона, говорит лишь о том, что именно она встречает все проблемы грудью, которая, ей-богу, заслуживает лучшего применения.

Поэтому, когда она сказала сакральное: «Дорогой, я, кажется, беременна!» — мы были чертовски рады этому.

— Уи-и-и! Ы-ы-ы! — как в детстве завыла в восторге Нагма. — А-а-а! У меня будет братик! Или сестричка! Катька, это так здорово, обалдеть!

И, присев на корточки, обняла её за талию, прижавшись ухом у животу.

— Я что-то слышу! Там кто-то есть!

— Это… хм… кишечная активность, — пояснил я. — Подожди месяцев пять. Кстати, надо устроить внеплановую инспекцию дворцовой клинике — что там у нас с сопровождением беременности?

* * *

Катрин — прирождённый лидер, и даже в здешнем патриархальном обществе проблем с субординацией не возникает. Она велит — все подчиняются. Но, к сожалению, она, как и я, не имеет экономического образования, не знакома с социальными теориями и не располагает инсайдерскими данными о техническом прогрессе. Поэтому те шесть лет, что я отсутствовал, она решала проблемы как могла, изобретая велосипеды и подпирая их костылями. И я никак не могу её за это упрекнуть, потому что моё возвращение ничего в этом плане не изменило. Увы, у меня не завалялось рецептов счастливого будущего.

Мне доводилось слышать, что в государственном управлении быстро принятое решение ценнее оптимального. Поэтому в управленческих структурах больше людей решительных, чем образованных — многознание ведёт к лишним рефлексиям из-за чрезмерного спектра вариантов. С этой точки зрения, Катрин справилась на отлично — она никогда не терзалась вопросом «Правильно ли я поступаю?», без сомнений раздавала приказы и стоически принимала последствия.

Так, быстро убедившись, что внедрённая группой Мейсера планово-директивная модель без них не работает, Императрица решительно натянула вожжи, разворачивая карету государства на более ухабистую, но зато понятную дорогу коммерциализации. Карету с разгона затрясло, во все стороны полетели детали, но потом скорость упала и все как-то притерпелись. Лишившись инструментов прогнозирования спроса и ответного планирования производства, Катрин разрешила частную инициативу, которой мы все эти годы не давали голову поднять, не желая поощрять создание конкурентных структур. Государственная система распределения везёт не то, не туда, не тем путём, не в то время? Отдаём это на концессию частнику. Он кошельком заинтересован в результате и привезёт тот товар, который нужен именно здесь и сейчас, чтобы его купили. А если не справится, не угадает, то его место займёт более умный и предусмотрительный. В теории это выглядит безупречно, на практике — куда хуже (Джулиана, помнится, говорила, что саморегуляция рынка — опасная иллюзия), но поначалу узкие места удалось как-то расшить. Помимо корпорации графа Морикарского, которая фактически является неформальной государственной структурой, создавались параллельные финансово-товарные потоки. Это позволило отчасти справиться с дефицитом и дисбалансами снабжения, но породило проблемы другого рода.

Графский ВИНК (Вертикально Интегрированная Компания) закладывался под немонетарную логику работы. Являясь крупнейшим в стране производителем, владея львиной долей производственных мощностей и ключевыми технологическими компетенциями, располагая уникальными логистическими ресурсами и гигантской кадровой базой, моя корпорация была… убыточной! Строго говоря, её вообще нельзя рассматривать с этой точки зрения, потому что, хотя продукция продаётся за деньги, корпорация не является коммерческим предприятием. Как объяснял мне Фред, главное отличие в целях: коммерческая компания имеет цель заработать денег своим владельцам. Графство Морикарское имеет другую цель — развитие Меровии и её ускоренное продвижение по пути прогресса. С этой точки зрения преобладание расходов над доходами не является убытком, потому что, теряя материальные активы, корпорация получает нематериальные. Например, обучение детей до трудоспособного возраста грамоте и профессиям не окупается, если не превращать их затем в пожизненных полурабов, как японские дзайбацу. Выпускники «Михайловских ученичеств» получали после выпуска распределение на предприятия концерна, но оно не было жёстко обязательным, и работали они там за деньги. Часть из них всё же уходили (в том числе, увы, и к заграничным конкурентам, что уже конкретный недосмотр), и даже те, кто потом работал на нас, всё равно не отбивали вложения — вырастить ребёнка с года до шестнадцати, всё это время его кормить, учить, лечить, одевать и следить, чтобы он от молодой дури не натворил глупостей, — дорогого стоит. А потом он всё равно работает за зарплату, так же, как пришедший с улицы. Компания теряет на этом кучу денег? — Да. Но Меровия получает здоровое, неглупое, образованное и квалифицированное население. Вне нашей системы интернатов большая часть этих молодых людей просто умерли бы во младенчестве, а остальные угробились над сохой, превратившись в стариков к сорока. А так мы имеем многочисленное поколение, которое является трудовым ресурсом несравнимо более высокого качества, чем были их родители.

И это всего один пример. Точно так же граф Морикарскийtm (зонтичный бренд) вкладывается в здравоохранение (отчасти бесплатное), разведку и разработку месторождений (включая те, которые не нужны прямо сейчас, но пригодятся в будущем), в строительство жилого фонда в новых городах (хотя он по большей части будет предоставляться за символическую плату работникам), развитие железнодорожных путей (не только к своим предприятиям), адаптацию и социализацию аборигенного населения Юга (не будут стрелять из кустов — уже радость) и так далее. Коммерческое предприятие это привело бы к банкротству, но графские — негласная часть государства. А государство, как уверяла меня Джулиана, обанкротиться не может.

Ну что тут сказать? Возможно, Меровия станет первой…

Глава 3. Скромные и смиренные

— Не, пап, замуж я не ходок! — смеётся дочь. — Не за кого. Однажды чуть было бес не попутал, но вовремя опомнилась.

— И кто был этот счастливчик?

— Тьфу на него. Из портковских головорезов, не местный. Лет тридцати, но обаятельный. Я почти повелась.

— И что не так?

— У него оказалась скво с ребёнком. И он заявил, что она «не считается». Я сказала, что он сам тогда «не считается», мудила. И выгнала его к чертям.

— Правильно сделала, — одобрил я.

— А местные, пап, все душные до невозможности. Я для них падчерица Императрицы и дочь дико богатого графа. В женихах могу как в сору рыться. Но не хочу. Они все пафосные, унылые, тупые и моются редко. Если вообще моются.

— Все?

— Все-все, не сомневайся даже. Если тут и есть нормальные, то хрен их кто ко мне подпустит.

— Вот она, судьба богатой наследницы.

— И не говори, пап. Никогда уже не буду уверена, что им нужна я, а не приданое. Одиночество, похоже, моя судьба.

— Печально.

— Да не, не очень. Я много работаю и много рисую. У меня есть художественная школа, где я учу девочек, и даже картинная галерея со свободным входом. Большое такое здание в центре, сходи как-нибудь. Там самые большие в этом мире стеклянные окна, с Юга стекло везли! У меня есть ты и Катька. И братик родится.

— Или сестричка. Узи тут нет.

— Или сестричка, — согласилась Нагма. — Тоже неплохо. Не, пап, мне норм, в целом. Я лучше так. Ну, не рожу тебе внука, подумаешь. Вон, у меня женский интернат под патронажем, три сотни девчонок из простых. И пансион благородных девиц, там юных баронесс целый выводок. Выращу вам поколение феминисток, попляшете тогда!

— Не надо, феминистки все страшненькие.

— Фу быть гендерным шовинистом, пап. Здесь очень не хватает хотя бы приблизительного равноправия, серьёзно. Чтобы женщина без мужа не была недоразумением.

— Как ты?

— Как я, агась. Но мне легче, я твоя дочка, а тебя все до сих пор страшно ссут.

— Это не меня, а графа Морикарского.

— Всё, пап, забудь, ты теперь навеки граф. Я в графинях освоилась, и ты привыкнешь.

— А в Меровии ты тоже освоилась?

— Знаешь, — задумалась дочь, — тут даже неплохо. Интернета поначалу не хватало, но выставлять свои картины в личном музее тоже ничего такой вариант. Я собираю туда творения местных. По большей части они говно всякое пишут, но есть небезнадёжные, я им гранты даю. На развитие таланта. А там, глядишь, девочки мои подрастут, из худшколы, себя покажут.

— Жизнь кипит?

— Именно, пап. Мне тут было одиноко, но интересно А теперь ты вернулся, и мне уже не так одиноко, и стало ещё интереснее. Часто думаю, ну вот что бы я делала, вернись мы в Берконес? Там же всё совершенно и закончено. А тут я реально могу делать всякие нужные вещи. Что-то придумать и воплотить. Ну, как художку эту. Приносить пользу, а не картинками мир менять. Понимаешь?

— Понимаю, колбаса.

— А колбаса тут дрянь, кстати, — вздохнула она. — Жирная и солёная вся. Ужас. Не называй меня так больше.

— Открой колбасный завод. Измени мир сосисками!

— Тьфу на тебя, — рассмеялась Нагма. — Сам открывай. Будешь делать «докторскую».

— Назовут «михайловской», как всё.

— Тоже верно.

— А если бы тебе представилась возможность вернуться, ты бы вернулась? Променяла бы Меровию на Берконес?

— На Берконес нет, не хочу. Там мне как-то не по себе было.

— А на наш домик у моря променяла бы?

— Знаешь, — задумалась она. — Я бы, пожалуй, променяла бы эту себя на ту. На девочку, которой была там. Она клёвая была и прикольная, и у неё всё было впереди.

— А у тебя?

— А мне дорого дались эти шесть лет, пап. Но это же пустой разговор, да? Нам даже Берконес не светит, а уж там у моря меня сразу убьют.

— Наверное так.

— А ты, пап, поменялся бы?

— Нет, — ответил я уверенно, — теперь точно нет. Моя жизнь тут.

— Тогда пошли сделаем что-нибудь с этой жизнью! — сказала дочь, вставая. — Ну или хотя бы попытаемся.

* * *

Новая экономическая политика, которую запустила в Меровии Катрин, отчасти сняла проблемы балансировки спроса и предложения, но взамен породила новые, как бы не хуже прежних. На то, чтобы разобраться, что именно происходит в нашей экономике, мне потребовалось постыдно много времени и бумаги. Джулиане небось хватило бы беглого взгляда. Однако в конце концов даже до меня дошло, что у нас в одну телегу запряжены даже не «конь и трепетная лань», а скунс, два ежа, уховёртка и трактор. Удивляться тому, что это едет так себе, не приходится. Скорее, странно, что оно вообще куда-то едет. Катится по инерции от того пинка, который дал Меровии Мейсер.

В результате «коммерциализации потребительского сектора экономики» (Да, я, оказывается, нахватался от Джулианы умных слов. Если бы все лекции проходили так, как её, популярность образования сильно бы выросла…) коммерческая часть впилась в некоммерческую грибом-паразитом, высасывая соки и разрушая основы.

Как так получилось? Ну, вот, скажем, кукуруза. Это относительно новая для Меровии сельхозкультура. Эндемичная дикая форма произрастает на Юге, её можно было бы культивировать, но нам проще было завести готовый семенной материал извне. Этот материал стоил денег, его адаптация под климат стоила денег, распашка целины под неё стоила денег, завоз людей, которые её растят, тоже не бесплатный. Добавим сюда строительство сельских поселений, дорог к ним, обучение крестьян агротехнике новой культуры, организацию поливных систем с паровыми насосами и водонапорными башнями, охрану всего этого хозяйства от бродящих по саванне диких туземцев. Ах, да, самих туземцев добавим тоже — каждое расширение посевных площадей и обитаемых пространств связано с работой по ассимиляции аборигенов юга: прикармливание их подарками, мотивирование к торговле, приучение к правилам собственности, а в перспективе — и к переходу от собирательства к оседлому земледелию. Я когда вник, сколько всего тянет за собой простейшая, казалось бы, задача — распахать кусок саванны и засеять её, — сам офигел. Вся эта сложнейшая продуманная система — от сети аренды паровых плугов до школ для детей индейцев — продвигалась единым комплексом, позволяя Меровии поглощать Юг планомерно и без существенных эксцессов. Она тщательно расписана в детальных инструкциях, от первого щитового домика на целине до железнодорожной ветки для вывоза урожая. Только разобравшись в этом, я понял, какую адскую работу проделала группа Мейсера, разработав методики на каждый случай. Но вот в чём дело — все они рассчитаны на немонетарную систему, заточенную на конкретный результат (освоение земель, прирост населения страны, наполнение её доступным продовольствием). Поэтому инвестиции планово выше, чем прибыль. Кукуруза продаётся крайне дёшево, являясь продуктом питания для бедных, а в школы, интернаты, больницы, заводские столовые и армейские котловые пайки — вообще фактически бесплатно.

Немалая часть урожая идёт внутренним товарным взаимозачётом на животноводческие предприятия, где кукурузой откармливают мясной скот. Вложив в новые кукурузные поля бешеное количество ресурсов, граф Морикарский не возвращает их деньгами, а получает эффект развития территории, прироста населения и решает задачу снабжения своих и государственных предприятий социальной направленности. Однако, лишившись одновременно системы компьютерного планирования и «вахтовиков» в руководстве, эта система пошла вразнос. Кукурузы вечно оказывается то много, то мало, и либо солдаты сидят без мамалыги, либо зерно гниёт на складах. По цепочке страдают животноводческие предприятия и вся перерабатывающая отрасль — потому что производство кукурузы динамически связано с поголовьем скота, численностью армии, загруженностью консервных заводов, числом детей, учащихся и курсантов на нашем иждивении, рынка других видов круп (риса и пшеницы), то есть их урожайностью в этот конкретный год, заполненностью складов, пропускной способностью железнодорожной магистрали Юг —Север и ещё кучей факторов, которые я перечислять устану. И это только одна кукуруза! А ведь есть ещё хлопок, каучук, масличные культуры, какао и чай, сталь и чугун, стекло и шёлк… Все это сложнейшим образом взаимосвязано, и провал в одном месте по цепочке обваливает целые сектора. В нашем мире похожая система была в СССР, и рулил ей, щёлкая счетами и хрустя арифмометрами, монструозный Госплан. В те годы я был юн, но помню, что получалось это у него так себе. Может быть, если б Госплан дожил до вычислительных суперкластеров и нейросетей, результат был бы другой, но не срослось. У нас же даже арифмометров нет. Я, например, понятия не имею, как они устроены. Единственным вычислительным устройством в этом мире остаётся Нагмин планшет. К нему есть раскладная солнечная панель, но за эти годы и фотоэлементы подвыгорели, и батарея еле жива. Два дня заряжает, потом они с Катрин пьют вино и смотрят мультики. Девичник такой. На час где-то заряда хватает. Увы, локальную копию технической библиотеки и учебники по экономике никто туда закачать не догадался.

Впрочем, даже забрось к нам вагон калькуляторов, ситуацию бы это не спасло — нам просто не из кого создавать Госплан. Слишком мало образованных людей, и программы их обучения имеют в лучшем случае уровень «чуть выше техникума». На этом этапе упор делался на производственных инженеров, агрономов, технологов, медиков и школьных учителей. Учёные, исследователи, математики, физики и прочие «двигающие науку» люди были не нужны. Объяснял же мне Фред:

— Они всё равно не будут успевать за прогрессом, пока его двигаем мы. Нет смысла обучать тому, что трижды устареет за время обучения. Сейчас мы дозированно и точно добавляем знания и технологии в общество сами, аборигенные учёные нам ни к чему. Систему высшего образования, нацеленную на фундаментальные исследования, будем закладывать чуть позже, чтобы она вызрела ровно на конец буста. От этой, последней установленной нами планки, они уже оттолкнутся и пойдут вперёд сами…

И вот теперь оттолкнуться некому. Отдельные самородки, безусловно, есть — любой талантливый молодой человек (а благодаря Нагме и её женским школам — и девушка) получит возможность учиться дальше. Вот только учить его будет практически некому. Нагмины учебники за седьмой класс — чуть ли не единственная сокровищница знаний, которую принесли в этот мир лично мы. Так себе ценность. Говно из нас прогрессоры.

* * *

— Нет, ты всё правильно сделала, — утешаю я округлившуюся к середине срока Катрин. — Надо было решать текущие проблемы, и ты решила. А последствия… Ну, будем разгребать. В процессе, как водится, наворотим новых, потом будем разгребать их. Это жизнь.

— Я была не готова править, — жалуется она. — Это свалилось на меня так неожиданно…

— Никто не был готов править тем, что тебе досталось. Несущийся в стену паровоз, все рычаги из кабины которого забрали с собой сбежавшие машинисты, прихватив заодно и чертежи с инструкциями. Приходится изучать устройство на ходу, заменяя органы управления черенком от лопаты кочегара. Не прекращая при этом подкидывать уголь, потому что за нами погоня. И стена впереди всё ближе, и как перейти на другой путь, непонятно.

— Агась, — подтверждает Нагма. — Ровно так это и выглядит. Ещё и пассажиры непрерывно бузят… А поездная бригада то норовит ограбить почтовый вагон и смыться, то хочет отцепить локомотив и остаться, то пытается в уголь насрать…

— И это моя фрейлина! — смеётся Катрин. — Что за выражения, дорогая!

— Это я ещё мягко выразилась, Кать.

Нагма имеет в виду «дланников». Организацию «Длань Императора», которую команда Мейсера создала на первом этапе для перехвата власти у старых элит в регионах. Структура амбициозных, энергичных, высокомотивированных и при этом не имевших возможности реализоваться в традиционных иерархиях (а значит, обиженных на общество) людей, получившая чрезвычайные полномочия. Что же могло пойти не так?

Разумеется, все недостатки этой модели не были ни для кого сюрпризом. Сугубо временный механизм, который предполагалось затем демонтировать. В условиях сословного общества такая «опричнина» была оправдана и здорово экономила время, а наиболее адекватные её члены потом перешли бы в новые «технические элиты». Увы, чрезвычайная ситуация, требовавшая такой «чрезвычайной комиссии», всё никак не заканчивалась — одна война переходила в другую, крестьянские бунты сменялись аристократическими заговорами, принц Джерис наводнял страну агитаторами против «графа-узурпатора» (меня), Багратия вербовала шпионов и саботажников, Киндур пытался подбить против нас туземцев в колониях…

И всё же на момент моего исчезновения «дланников» уже начали отовсюду убирать. За пятнадцать лет существования этот гибрид ВЧК с инквизицией прошёл естественный для «чрезвычаек» путь этической деградации, когда горящие глаза энтузиастов сменяются загребущими лапами взяточников. Увы, отрицательный отбор неизбежен — слишком большие полномочия, слишком велики соблазны, слишком не хочется нести ответственность… Первое время спасает контроль, но затем организация превращается в разновидность мафии, творя чудовищный беспредел на местах. Причём, что самое обидное, творя его именем Империи, то есть нанося власти колоссальный репутационный ущерб. В общем, если бы развитие шло по плану, никаких «дланников» уже не было бы. Но всё пошло туда, куда пошло, и они остались.

Я не могу упрекнуть Катрин — ломать в момент жесточайшего управленческого кризиса любой, пусть хреново, но работающий механизм управления, было бы просто самоубийством. Пытаясь в ручном режиме раскидать весь тот вал проблем, который обрушился на государство, она пользовалась всем, что под руку подворачивалось, а «дланники» изо всех сил старались подвернуться.

Они отнюдь не были бесполезны. «Длань Императора» оказалась по-своему эффективной. Крестьянские волнения из-за нарушения поставок посевного зерна, митинги в военных частях из-за паршивой еды, забастовки на предприятиях из-за задержки зарплат, срывы снарядного госзаказа из-за недопоставки латуни — везде дланники охотно брались за решение проблем. И решали.

А то, что цена этих «решений» неизменно оказывалась, мягко говоря, высоковата, было заметно не сразу.

Производство наладилось — и ладно, некогда разбираться в деталях. Пока тут гасили, ещё в трёх местах загорелось. А то, что управляющего снарядным заводом показательно повесили на кран-балке, при том, что поставки латуни вообще не его сфера компетенции, до Катрин дойдёт месяца через два, если дойдёт вовсе. Это был единственный и незаменимый инженер-оружейник, без него на заводе всё катится в задницу, а якобы «налаженное производство» — это использование на пояски снарядов латуни не того состава, отчего они через два раза на третий в стволе взрываются. Потому что нужной латуни один хрен не было, объяснить это «дланникам» было нереально, а повиснуть рядом с управляющим — дураков нет.

И так во всём: решив текущую проблему, дланники создавали на её месте пять новых, уже нерешаемых. Однако выбора не было, Катрин обращалась к ним снова и снова, а значит, их полномочия постоянно росли. В результате вместо того, чтобы отодвинуть потерявшую берега структуру от власти, Катрин оказалась в ситуации, когда от власти отодвигают уже её.

* * *

— Скромный Юрол, — представился дланник.

«Скромный» — это звание. Высокое. Выше него только «Смиренный». А ниже — «простой», «презренный», «ничтожный» и так далее. Звучит издевательством, но так с самого начала повелось, а иерархии такого рода — самые устойчивые и консервативные. Аскеза и отказ от материальных ценностей — на этом строилась Длань. Море власти, нуль имущества. Никто из членов ордена не мог ничем владеть. И за любой косяк отвечал головой. Предполагалось, что нет имущества — нет соблазнов. Ага, щаз-з.

Я представляться не стал. Небось графа Морикарского всякий знает. Сижу за столом, молчу, разглядываю этого «скромника». Униформа у них впечатляет. Словно Хуго Босс рисовал. Обдолбанный грибами викторианский Хуго Босс. Полумонахи-полуэсесовцы какие-то. Боятся их, говорят, до усёру. И не удивительно — при своих чрезвычайных полномочиях повесят кого угодно, и ни хрена им, по факту, за это не будет. Ну да ничего, меня тоже боятся. И тоже есть за что.

Поразбиравшись в том, что творят в Меровии дланники, я готов подтвердить свою самую худшую репутацию. Ну, там, свежая кровь младенцев, кубки из черепов, перчатки из кожи врагов… Снятой заживо, разумеется. Но «скромный» не боится. Стоит, ухмыляется. Зря он так.

— А скажи-ка мне, Юрол, — прищуриваюсь недобро я. — Что произошло третьего дня в Корнёвке.

— Я уже подал доклад Её Величеству, — отвечает он безмятежно.

— Следующий такой доклад я засуну тебе в жопу и подожгу, — ставлю я его в известность столь же спокойным тоном. — И это в том случае, если у тебя к тому времени ещё будет жопа.

Слон (и не только он) всегда говорил, что командир из меня хреновый. Не умею я быть жёстким. Но сейчас за мной Катрин и Нагма, и я стесняться не стану. Доклад, предоставленный Дланью, представляет собой удивительной бессмысленности документ, суть которого сводится к велеречиво изложенному тезису: «Отъебитесь, не ваше дело, что хотим, то и творим!» Катрин эти доклады, надо полагать, не читает. А зря. Нельзя такое спускать. Борзеют. Да уже вон оборзели в край.

— Её Величество соизволили доклад принять, — лыбится дланник.

— А я предлагаю тебе объяснить, почему задержка ремонта путей привела к расстрелу каждого десятого жителя деревни. На основании какого закона дланники распорядились жизнями подданных короны?

— Задержка устранена, — пожимает плечами Юрол. — А это всего лишь крестьяне. Кроме того, я не уверен, что Длань обязана отчитываться консорту.

Объяснять, что в следующий раз чинить пути после разлива рек на этом участке будет некому, потому что напуганные жители деревни, оплакав покойников, немедля свалили на Юг, не имеет смысла. Он не считает необходимым отчитываться передо мной? Собственно, этот вопрос я и хотел прояснить.

— Не уверен? — говорю я, вставая. — «Не уверен — не обгоняй».

Он, конечно, не понял отсылки. Но мне и не нужно. Балкон, третий этаж, внизу брусчатка. Зрителей у дворца достаточно, чтобы жанровая сценка «Граф Морикарский указывает дланникам их место во властной вертикали» была пересказана в подробностях всем интересующимся.

Юрол, вроде бы, выжил. Но если и нет, плевать. В любом случае, дланники намёк поймут. Надо поинтересоваться у Нагмы, куда делся мой старый бронежилет.

* * *

Сковырнуть дланников будет непросто. Никто, имея хоть какую-то власть, не отдавал её без борьбы. А «Длань Императора», при попустительстве Катрин, власти нахапала много. «Указ о роспуске Длани» готов, герольды его озвучат, газеты (их теперь аж три) напечатают. Но думать, что на этом и закончится, было бы полнейшей наивностью. Да, легитимных механизмов мы их лишим, но неформальных останется до чёрта. Длань имеет своё «опричное войско», небольшое, но достаточное, чтобы создать немало проблем на местах. Но главное, именно они стали основными бенефициарами «коммерциализации» внутреннего рынка.

Когда коммерческая структура цепляется к государственной, это создаёт фантастические возможности для обогащения — Локхид и Боинг не дадут соврать. Фокус в том, чтобы все расходы переложить на казённое предприятие, а все доходы вывести через частное. В примере с кукурузой, который я уже приводил, граф Морикарский вбивает кучу средств в агрохозяйственную инфраструктуру, после чего частник берет у него зерно на реализацию почти по себестоимости и продаёт на рынке по коммерческой цене. Частник не вложил в производство ничего, но получил неплохую прибыль. Почему Катрин на это пошла? Потому что частники берут на себя мелкий опт и розницу, гарантируя наполнение рынка через монетарный механизм спроса и предложения, регулируемый через ценовую обратную связь. Плюсы этого решения — решается проблема дефицита. Минусы — растут цены, страдает социалка, создаётся новый вид капитала.

Кукуруза шикарно растёт в саваннах, менее капризна, чем пшеница, её можно вырастить много, она хорошо хранится, легко перевозится, из неё можно печь хлеб и варить каши. Поэтому она входит в список так называемых «социальных продуктов» (наряду с рисом, картофелем, растительным маслом и так далее). В плановом хозяйстве графа Морикарского она поставлялась в армию, интернаты, заводские столовые и так далее через немонетарную распределительную систему, где деньги присутствовали только как учётная единица. В новой схеме поставки отданы частнику, он продаёт кукурузу интендантам по рыночной цене, а закупочные расходы покрывает государство. Государству несравнимо проще распределять деньги, чем товары, оно больше не должно отслеживать каждый мешок кукурузной крупы, заботясь, чтобы он дошёл до гарнизонной кухни вовремя. Но любой, кто видел живого интенданта (не считая Джаббы), понимает, как много здесь открывается возможностей для обогащения посредников. Как легальных, так и нет.

В общем, концессия на поставки чего угодно для армии, государственных или социальных учреждений — золотое дно для частника. Из этого проистекают два следствия. Первое — создаётся значительный частный капитал, что крайне не рекомендовалось на этом этапе Джулианой.

— Капитал — это вид общественной энергии, — объясняла она, — и он создаёт предпосылки для развития тенденций, которые нам сейчас не нужны. Его главная потребность — непрерывный рост, и чем больше он растёт, тем сильнее к этому росту стремится. Процесс с положительной обратной связью, который не остановится сам, пока не всосёт в себя всё. Похоже на механизм образования чёрной дыры. При определённом контроле это можно использовать во благо, но на этапе буста капитал оттягивает на себя слишком много ресурсов и получает инструменты влияния на политику. Его интересы приходится учитывать, а оно нам надо?

Второе следствие — желающих получить концессию и сказочно озолотиться всегда больше, чем самих концессий. А значит, тот, кто решает, кому их дать, получает массу возможностей неформального воздействия. Именно эта коррупционно ёмкая функция и оказалась в результате у «Длани Императора».

Получив с санкции Катрин возможность вмешательства практически в любые процессы на местах, дланники воспользовались этим, полностью взяв в свои руки систему концессий. Если не вникать в детали (а Катрин не вникала), это выглядело вполне оправданным — решение проблем снабжения было одной из функций Длани. Перебои с поставками? — Меняем поставщика! А на кого именно — недостойные внимания Императрицы мелочи. В результате вскоре ни одна концессия не могла быть получена без согласия представителя Длани, и, по слухам, речь там идёт даже не об откатах, а о полном контроле над бизнесом концессионера. С теми, кто возмущался, поступали «по воле Длани» — то есть, фактически, в рамках внесудебной расправы. Возмущающиеся заткнулись, а дланники собрали в своих руках контроль над крупнейшими частными концессиями и плотно сели на финансовые потоки, глубину которых мы даже не можем толком оценить. Формально ни один дланник не владеет никаким имуществом. Фактически Длань владеет большей частью коммерческого капитала Меровии, контролирует все линии поставок, активно занимается кредитно-банковской деятельностью и уже пытается запустить свои инвестиционные механизмы.

Не думаю, что они откажутся от всего этого из-за какого-то там указа Императрицы.

Итак, первым делом — найти мой бронежилет. И не снимать его, даже идя в сортир.

Глава 4. Прорыв

— Ты уверен, что войну Длани надо было объявлять открыто? — спрашивает Катрин.

— Абсолютно, Кать. Они должны понять, что это моя инициатива. Ты будешь отмалчиваться, отказывать в аудиенциях и игнорировать — но и только. Это граф Морикарский ополчился на Длань, а Императрица всего лишь потакает своему консорту, будучи, при всех её достоинствах, просто беременной бабой.

— Они попытаются тебя убить.

— Лучше меня, чем тебя.

— Не лучше, — дуется Катрин.

— Ты без меня справлялась шесть лет, я бы без тебя и недели не протянул, — обнимаю свою любимую женщину я. — И бронежилета для беременных у нас нет. Единственный способ заставить эту кодлу проявиться — убедить, что они могут всё решить одним ударом. Иначе уйдут в тень, станут настоящим криминальным подпольем, теневой империей, и мы их потом никогда до конца не вытравим.

— Я люблю тебя и не хочу потерять.

— Я люблю тебя и обязан тебя защитить. Я всё ещё твой паладин, помнишь?

Я прекрасно понимаю, что этой публичной дефенестрацией повесил на себя мишень. Так и было задумано. Дланники должны быть уверены, что вся проблема во мне, что я тешу свои консортские комплексы, пользуясь беременностью жены. Убери графа Морикарского —и будет как раньше и даже лучше, потому что вдовая императрица с младенцем более управляема, чем замужняя и бездетная. Ей будет не до мелочей.

Сидеть сложа руки и ждать, пока меня попытаются грохнуть, я не собираюсь. В день объявления указа личная гвардия графа Морикарского, фактически заменяющая нам внутренние войска, проводит массовые аресты всех «открытых» дланников в регионах. Это официальные представители ордена, его, так сказать, лицо. Всё остальное — его жопа, она куда обширнее, но пока и эти сгодятся. Как минимум, «коммерсы», уж простите терминологию моей молодости, поймут, что их «крыша» не всесильна. Часть коррупционных схем развалится, часть процессов будет парализована, кто-то задумается о том, стоит ли платить дальше или лучше подождать и посмотреть, куда вырулит. А главное, виноват граф. Его люди, его действия, его ответственность. Катрин всего лишь указ подмахнула. Женщина, что с неё взять.

Аресты проходят, в целом, успешно. Слава телеграфу, шифрованные приказы приходят в нужный момент, фактор внезапности срабатывает, сопротивления почти нигде нет, а где есть — жертвы минимальны. Вооружённые отряды дланников не были готовы драться с гвардейцами, это вам не децимации крестьянам устраивать. В одном городке крупный карательный отряд заперся в здании регионального штаба Длани и пытался отстреливаться, но был забросан зажигательными гранатами да так там и сгорел к чертям. Остальные пытались разбежаться, многим удалось. Всё-таки графская гвардия слишком малочисленна. Но удар я нанёс хороший, и он был не последним.

Дланников в ранге «презренных», «ничтожных» и прочую шушеру мы просто заперли для дальнейшей фильтрации. Тем, кто не отметился в каких-нибудь зверствах, грозит максимум высылка на плантации Юга. Остальным не повезло — до отмены смертной казни Меровия ещё не докатилась.

А вот «скромных» и «простых» сразу потянули на допросы, каковые в здешней судебной системе представляют собой зрелище неаппетитное, но познавательное. Тут же взяли за жабры и тех, кто получал через них концессии. Это «новые меровийские» — коммерческая страта, формирующаяся из разорившейся мелкой аристократии. Им запираться резона нет, к доящим их дланникам они симпатий не испытывают, а графа Морикарского боятся. Правильно, кстати, делают.

Коррупционные схемы, как я и предполагал, мы вскрыли на раз-два, но это было не то, что я искал. Мне нужно было что-то реально громкое.

* * *

— Это «скромный» Линир, — представил мне дознаватель сидящего на деревянном стуле мужика с подбитым глазом.

На стуле мужик сидит криво, вид имеет невесёлый, взгляд потухший. Сейчас узнаем, стоило ли мчаться на личном бронепоезде через половину Меровии ради того, чтобы его выслушать.

— Рассказывай Его Высочеству то, что рассказал мне, — пихает того в плечо дознаватель.

Мужик дёргается лицом — видать, плечу тоже досталось в процессе, и начинает поспешно излагать.

Скромному Линиру нескромно фартануло — он был главой крупного регионального отделения Длани и окормлял целую губернию. Хотя сам он имущества, как и положено дланнику, не имел, отчего-то множество людей было готово предоставить ему возможность безвозмездно распоряжаться их собственностью. Жить в роскошном доме, пользоваться множеством слуг (и служанок), кататься в золочёной карете, питаться, ни в чём себе не отказывая. Не имея ни гроша за душой, скромный Линир распоряжался, как своим карманом, целым банком, мимо которого отчего-то не проходила ни одна крупная сделка в подведомственной ему области. Этот банк вёл чрезвычайно интересную деятельность — кредитовал местных лендлордов, желающих получить торговую концессию. Под залог их земель.

Бароны, маркизы и графы, часто доедающие последний хрен без соли в силу распавшегося аграрного уклада, получали предложение, о которого не могли отказаться — отдать свои владения в залог кредита, на средства которого они приобретали возможность поставлять некие товары на некие казённые предприятия. Фактически, этих денег они не видели, они так и оставались в банке «скромного», но полученная концессия теоретически давала им возможность разбогатеть.

Среднестатистический барон отнюдь не отличается наличием коммерческой жилки. Поколения благородных предков его к такому не готовили. Кроме того, дланники имеют достаточное влияние на коммерческую конъюнктуру в регионе, чтобы мимо них муха не пролетела. В результате аристократы разорялись, их земли отходили банку, банк сдавал их в аренду, становясь постепенно крупнейшим лендлордом губернии. Важным для меня было то, что таким образом Длань получила рычаг влияния на ту сферу, куда мы категорически не собирались допускать частника — на технологические производства. К сожалению, волей Перидора все заводы за пределами графства стояли либо на землях короны, либо на землях лендлордов — чем дальше от столицы, тем последний вариант вероятнее, потому что казённых земель там почти нет. Если эта земля оказывается в распоряжении банка, контролируемого Дланью, он имеет возможность расторгнуть аренду. Теоретически. Практически закрыть завод ему, конечно, не дадут, но если верховную власть в регионе представляет закулисный владелец банка, то открывается масса вариантов. Увеличить аренду так, что продукция перестанет быть рентабельной. Затруднить подвоз сырья, разобрав мост. Затруднить вывоз продукции, перекопав дорогу. Создать проблемы жителям заводских посёлков, лишив его рабочей силы. Возникнут проблемы со стратегической продукцией, власть отреагирует, прислав их решать… Правильно, снова дланников. А как они решают проблемы, все уже знают — вздёрнут главного инженера на кран-балке, и привет. В результате оказалось, что целый оружейный завод уже некоторое время находится под прессингом шантажа Длани, откупаясь от неё частью продукции. То есть у нас под боком образовался чёрный рынок оружия, и нам ещё предстоит разбираться, куда оно уходит. Кому уходят деньги, и так понятно.

Тем не менее, на публичный процесс мы вынесли не это. Оказалось, что парочка взявших кредит под залог земель графов никак не желали разоряться. То ли природный коммерческий талант проснулся, то ли нашли умных менеджеров, но деньги вложили удачно, обернули их с большой прибылью и ухитрились построить бизнес так, чтобы не зависеть от Длани. В общем, их торговля росла и ширилась, дело шло к тому, что кредиты они вот-вот вернут, родовые земли останутся у них, да ещё и самостоятельные финансовые игроки образуются. И надо же случиться такому, что обоих ушлых графьёв прямо в их поместьях зарезали разбойнички! Бизнес их рухнул, наследники не выплатили кредиты, и земли покойников находятся в стадии изъятия за долги.

Скромному Линиру была обещана жизнь — паршивая и не тут, но он не капризничал. Сдал всю схему со всеми исполнителями. Убийство аристократов по приказу высокопоставленного дланника, чтобы завладеть их родовыми землями, — это медийно. «Скромного» со всеми пойманными подельниками тут же погрузили в мой бронепоезд, и мы отбыли в столицу.

Его пытались прикончить на месте, пытались отбить по дороге, какие-то отморозки даже атаковали сдуру бронепоезд. Несколько раз пробовали отравить в тюрьме, но «скромного» охраняли, как золотую казну. Когда его везли в суд, арестантскую карету взорвали — но его там не было. В общем, на публичном открытом суде Линир был отлично мотивирован и пел как соловей, во всём признаваясь и всех сдавая. Газеты (все три) растаскивали его речь на цитаты, аккредитованные журналисты строчили до дыма из-под карандашей. «Длань Императора», и без того растерявшая народные симпатии, на глазах превращалась в жуткое разбойничье кубло и натуральных «врагов народа».

Императрица сохраняла молчание, и оно становилось всё более демонстративным, я ждал ответного удара.

И, разумеется, дождался.

* * *

Графу Морикарскому к покушениям не привыкать. Его уже убивали, не помогло. Живучая я тварь. В этот раз меня убили аж два с половиной раза. Два — успешно, третий — так себе. С целью минимизации числа случайных жертв я отбыл в своё графство, и не доехал. Скромный кортеж был атакован, охрана билась героически, нанесла атакующим большой ущерб, но не сдюжила. Человек в очках и маске, ехавший в бронированной карете, был вытащен из неё и убит.

Минус один граф.

Второй, не будь дурак, отправился в путь на личном бронепоезде и прибыл благополучно. Бронепоезд вообще отличная штука, рекомендую. Этого графа застрелил убийца из числа подкупленных слуг прямо за обедом. Бац — и человек в очках и маске падает лицом в салат. Безвременно-безвременно.

Поэтому вестям о том, что третьего графа убили при штурме поместья уже вообще никто не поверил. Тем более, что штурм вышел на троечку с минусом. Графский замок — это вам не дворец Перидора, его ещё при Мейсере перестроили так, что засевший там гарнизон устанешь выковыривать. Нельзя сказать, что нападавшие не старались: во двор, разнеся ручными гранатами охрану ворот, ворвалось больше сотни человек. Входную дверь в холл одолели пятнадцать и дальше порога не ушли. Пулемётные точки там стационарные, прямо в стенах. Мы бы их и во двор не пустили, но боялись, что разбегутся, лови их потом в лесу. А так, по моим прикидкам, почти все боеспособные каратели «дланников» как раз там и легли.

Граф Морикарский торжественно выступил перед своими людьми с балкона замка, донеся до всех месседж «Не дождётесь», и в него даже никто не выстрелил.

Длань была дискредитирована, но не сдалась. Отчаявшись поразить графа Морикарского в тушку, они решили целить в его кошелёк. Примерно половина контракторов, получивших торговые концессии через Длань, устроили бойкот графских предприятий. По стране прокатилась судорога сбоя поставок, вызвавшая остановку ряда ключевых производств и волну недовольства. К этом мы были готовы, по новому графскому указу (подтверждённому Императрицей), концессии отзываются по упрощённой процедуре и выдаются далее на конкурсной основе. Не доставил вовремя, привёз не туда и не то, завысил цену? Нафиг с пляжа. Следующий! В новые контракты «госзакупок» уже включён пункт о личной ответственности, где подписант, сорвавший поставку, не только лишается контракта и денег, но и может получить изрядную порцию физического труда на свежем воздухе. Параллельно я начал сворачивать коммерческую вольницу, восстанавливая по мере сил и возможностей систему госпоставок. По крайней мере, там, где дело касается снабжения армии. Получалось средненько: собирая башкой все грабли, изобретая велосипеды и запрягая коней не тем концом не к той телеге… Но методом проб и ошибок что-то постепенно стало налаживаться. Или мне так казалось?

* * *

— Я не слишком зарвался, Кать? — глажу жену по огромному животу, который уже очень скоро нас кем-то порадует. — Не многовато на себя беру для консорта?

Мотаясь на бронепоезде по стране, граф Морикарский действовал совершенно волюнтаристски — карал и миловал, приказывал и велел, распоряжался людьми и ресурсами, устраивал внесудебные расправы и награждал своей рукой. И ошибался, ошибался, ошибался… До чёрта ошибался. Чаще, чем поступал правильно. Потом опять карал и миловал, ликвидируя последствия ошибок и плодя новые. В свете поползли шепотки, что граф метит в Императоры, а Катрин от беременности раскисла и не удерживает вожжи. Разумеется, до неё эти слухи заботливо доносят «доброжелатели», надеющиеся хоть так подрезать крылышки излишне ретивому мне.

— Я доверяю тебе, мой муж и паладин. Потому что если не верить тебе, то кому же? Мне грустно, что мы снова редко видимся, но я понимаю, что такое долг правителя. Спасибо, что взял на себя все разъезды, боюсь, мне они пока не по силам.

— Больше всего на свете я хотел бы быть с тобой. Так и гладил бы тебя по пузу целыми днями. О, смотри, пинается!

— Чувствует отцовскую руку, — улыбается моя любовь. — Уже скоро он родится.

— Он или она, — уточняю я.

— Он. Это мальчик, я чувствую.

— Мальчик так мальчик. Наследник престола нам не лишний.

— Ты снова уедешь? Мне докладывали, что Багратия готовится к весеннему наступлению…

— Пусть хоть обнаступается, — отмахиваюсь я. — Но роды у тебя приму я.

— Мне будет неловко, — вздыхает она. — Муж не должен видеть такое.

— Твой муж особенный.

— Я знаю, но…

— Ты, конечно, Императрица и твоё слово — закон, но в этом случае позволь мне настоять на своём. Я ни за что не доверю тебя местным коновалам.

— Как граф ты в моей власти, но как жена — я в твоей, — неохотно соглашается моя любовь.

* * *

Катрин угадала, и мальчика мы назвали Андрием. Идея была Катрин, а я не протестовал — имя как имя. Буду звать Андрейкой.

Роды принимали вдвоём с Нагмой, обеспечив максимум возможной медицинской паранойи, но ничего не понадобилась — Катя родила легко, ребёнок вылез здоровенький, заорал на весь дворец.

Нагма в восторге, готова таскать братика круглые сутки, всевозможных нянечек и кормилиц, положенных ему по статусу, решительно вышвырнула прочь.

— Сами прокормим! — смеётся дочь. — Катька, сам знаешь, не обделена молочным хозяйством.

По случаю рождения наследника в столице прошли народные гуляния, за казённый счёт накрывали столы и разливали вино. А через две недели я снова отбыл — дороги высохли от весенней распутицы, и ситуация на западном фронте начала накаляться.

Несколько лет «странной войны» изрядно измотали не только Меровию, но и её соперников. «Рутинизация конфликта» называла это Джулиана — когда военные действия перестают быть форсмажором и становятся обыденным фоном жизни. Где-то там, на границах, стреляют, убивают, при удаче двигают фронт вперёд, «планово отходят на заранее подготовленные позиции» при неудаче, вбивают в землю тонны дорогущих снарядов, выстреливают в белый свет прорву отнюдь не бесплатных патронов. Каждый солдат изнашивает сапоги и форму, каждый день получает завтрак, обед и ужин, по праздникам — порцию креплёного вина. А, да, ещё иногда умирает. И чем дальше, тем больше население перестаёт понимать, зачем это всё.

Воевать дорого, но, хуже того, — воевать вредно. Фоновая война приедается и начинает размывать общество. У кого-то погиб муж или отец, а кого-то бесит военный налог. Кто-то наживается на поставках, а кому-то пришёл срок в рекруты. Кто-то готов «зубами грызть проклятых багратийцев», а кто-то в гробу видел все эти «императорские забавы».

Создав мощную прослойку грамотного населения, Мейсер прекрасно понимал, какую потенциальную свинью подкладывает правящему дому, но при скоростном бусте прогресса они не успевали вырасти в очередной «революционный класс» — слишком быстро всё менялось, слишком много было текущих задач, наша «протоинтеллигенция» не имела времени задуматься о том, как её недооценивают и сколько ей недодали. Общество офигевало от мелькающих калейдоскопом перемен и воочию наблюдало, что с каждым шагом открываются новые возможности. Когда группа Мейсера свалила, какое-то время работала инерция, но теперь она кончилась, и народ начал задумываться — а где же все те пряники, которые мы успели себе нагрезить? Неужели их не будет? А им вместо пряников — бесконечная война.

У нас война с Наполеоном породила декабристов, а Первая Мировая — революцию. Кажется, в остальных странах было что-то похожее. Пораженческие и просто антивоенные настроения, недовольство военными расходами, нежелание умирать в непродуктивной войне, работа вражеских агитаторов и внутренних врагов — если это ещё и не «революционная ситуация», то нечто, на неё намекающее. Как там было? «Верхи не могут, низы не хотят»? Не дождётесь. Я ещё кое-что могу, а низы авось подтянутся.

Багратию, с которой мы сцепились в затянувшемся военном клинче, лихорадило не слабее, чем Меровию. У них тоже появились фракции, требующие «послать к чертям этого дармоеда Джериса и закончить уже эту бессмысленную войну». У них тоже устало население и расшаталась экономика. Торговое сословие лоббировало переключения финансирования с армии на колонии, потому что колонии приносят деньги, а армия — чистый убыток. У меня появилась даже надежда если не на мир, то на заморозку конфликта… Но нет, Багратия выбрала другой путь.

Выкрутив руки зависимым от неё Киндуру и Лоэции, багратийцы вынудили их изображать вялые попытки разогреть фронт, но основная ставка, по донесениям наших инсайдеров в верхах, была сделана на решительное наступление.

* * *

— Чота я не понимаю, — чешет натёртую короной лысину король Нарнии. — На что они рассчитывают? У нас куча проблем, факт, но армия слабее не стала, фронт стоит крепко, вкопались так, что дальше некуда, артиллерия в готовности, снарядов худо-бедно накрутили в количестве. Если Багратия бросит всё в один прорыв, мы, может, прогнёмся на пару линий, откатимся на запасные рубежи, но никаких предпосылок к разгрому я в упор не вижу. Для этого им надо иметь перевес двадцать к одному, как минимум. В Багратии просто нет столько солдат, и взять их негде.

— Не буду спорить, — киваю я, — с моей точки зрения всё выглядит так же. Но я не верю, что они разом сошли с ума и решили самоубиться о наши окопы. Давай исходить из того, что багратийцы знают, что делают, а мы не знаем, что они задумали. И это плохо.

— Ладно, — соглашается Порток, — давай. И что ты предлагаешь, сюзерен?

— Мне нужны резервы. Много. На случай… Не знаю чего. Чего-то.

— Высру я тебе резервы эти? Вон, дополнительный рекрутский набор объяви.

— Нельзя, — морщусь я. — Полыхнёт. Воевать всем осточертело — раз, снимать людей с производств нельзя — два. У нас и так очень тонко с кадрами.

— То есть, учитывая, что ты телеграммой вызвал меня, изыскать эти резервы — моя задача?

— Увы. Мне совсем не нравится идея тащить в Меровию твоих команчей, но, боюсь, придётся.

— Они не умеют воевать в окопах. Это не пехота, а спецназ.

— Я не посажу их в окопы. Я вообще надеюсь, что они не понадобятся. Я их даже на фронт не повезу, расквартирую в графстве. Но, если что, у меня будет под рукой… Сколько?

— Тысячи три могу дать.

— Три тысячи отборных головорезов.

— Чёрт с тобой. Пусть прогуляются. Но доставка и снабжение на тебе!

— Замётано. Спасибо.

— Это мой вассальный долг. Но ты не привыкай, сюзерен, у меня армия маленькая…

* * *

Я ещё успел метнуться в столицу, поцеловать Катьку, понянчить сына, обнять дочь… Но наутро прибежал курьер из штаба. Началось.

С фронта телеграфировали о начавшейся артподготовке, и новости я узнавал уже «с колёс» — в штабном вагоне бронепоезда стоит одна из первых в этом мире радиостанций. Молодой парнишка из «михайловских кадетов» стучит ключом, потом слушает, записывает кодовые группы, расшифровывает их по таблице, несёт нам. Пока ничто не предвещает беды… Ну, то есть больше, чем обычно. Противник вываливает на наши порядки тонны снарядов, наши войска зарылись в землю и ждут пока ему надоест. Потери есть — как без потерь, — но ситуация выглядит штатно. Но меня терзают дурные предчувствия. За столько лет позиционной войны Багратия не могла не усвоить её уроки: взламывать глубоко эшелонированную оборону готового к атаке противника — долго, дорого, и малопродуктивно. А значит, они рассчитывают на что-то ещё. На что?

Новости приходят в ночи, когда я прилёг поспать, и приходят они не по радио. Вздрогнула подо мной кровать, качнулся вагон, полсекунды спустя в стену шарахнуло воздушной волной.

Из бронированной командной рубки виден оседающий за лесом подсвеченный наземным пламенем грибочек. Не так чтобы большой, много если на полкилотонны, но судя по направлению и расстоянию, он ровно там, куда мы сейчас едем.

К утру наш бронепоезд намертво увязает в хаосе скопившихся перед главным транспортным узлом товарняков. Мечущиеся в панике железнодорожники рвут пупок, пытаясь растащить их так, чтобы мы проехали, но у них ничего не выходит — сама станция практически уничтожена. К этому моменту уже становится ясно, что это не супер-бомба и не царь-пушка какая-нибудь. Это взорвался крупнейший прифронтовой снарядный склад. Взрывом захватило несколько составов со взрывчаткой и боеприпасами, превратив огромную товарную станцию в лунный пейзаж, где всё ещё идёт вторичная детонация разлетевшихся вокруг мин и снарядов.

Рация наша весьма недальнобойная, и остальные новости я получаю через несколько часов, когда восстанавливают телеграфную линию.

Нет, причиной взрыва было не курение в неположенном месте — на воздух этой ночью взлетело четыре склада и два завода, не считая нескольких товарных составов, взорванных аккурат на узловых станциях. Минимум в двух местах находят на стене изображение белой ладони — знак «Длани Императора».

Когда рабочие наводят временный путь и мы проезжаем уничтоженный вокзал, наступление Багратии уже началось. Наша артиллерия за три часа вываливает на них весь запас снарядов, который хранился на батареях. Я командую отступление — боезапаса больше нет, подвоз нарушен, так хоть пушки спасти. Пехота вгрызается в землю, стараясь задержать противника и дать нам спасти орудия. Где-то выходит, где-то нет — без артподдержки она обречена. Немалую часть пушек приходится, наскоро выведя из строя, бросать, отступая. Меньше суток прошло — а простоявший годы, считавшийся невзламываемым фронт прорван. Оборона трещит по швам, на соседних участках пытаются накрыть прорыв фланговым огнём, но это совсем не то же самое, что долбить по пристрелянным квадратам. Воздушной разведки и корректировки с дронов у нас теперь нет, радио ещё не доросло до оперативного уровня, примитивная проводная телефония уже есть, но провода слишком легко рвутся, и артиллерия бьёт наугад, нанося ущерб как наступающему противнику, так и отступающим нашим. В какой-то момент бронепоезд открывает огонь, оказавшись последним узлом рушащейся обороны. Под сотрясающие штабной вагон залпы бортовых восьмидесятимиллиметровых пушек я пытаюсь хоть как-то управлять воцарившимся вокруг хаосом, рассылая конных курьеров и крича матом в подтянутый к поезду полевой телефон. Телефон говно, слышно плохо, связь всё время рвётся, и приходится ждать, пока связисты починят провод.

Вклинившиеся на несколько километров вглубь наших позиций багратийцы кидают в прорыв новые и новые войска, и в конце концов мне приходится объявлять общее отступление чтобы избежать окружения последних боеспособных частей. Отступление местами превращается в бегство, и, прикрывая огрызающийся арьергард последними снарядами, откатывается на восток и наш бронепоезд. Увы, всё, что я могу к этому моменту, — констатировать полный разгром.

Ну почему я не генерал Корц?

Глава 5. Кадры решают всё

От полной катастрофы нас спас отнюдь не прославленный военный гений графа Морикарского, а большие расстояния и слабая населённость Меровии. А также тактика «выжженной земли» — отступая, мы снимали рельсы, взрывали мосты, сжигали склады, безжалостно выгоняли из домов и гнали с собой крестьян — чтобы их не мобилизовали восстанавливать. Нам повезло — поздняя весна разразилась проливными дождями, которые шли две недели и превратили дороги в полное непотребство. Противник был вынужден передвигаться по двум тонким ниточкам мощёных трактов, не имея возможности даже съехать с них в поле. Будь у нас авиация, это бы им дорого встало, но у нас было кое-что другое — портковские команчи. И это тоже встало им дорого.

Растянув коммуникации и не имея возможности маневра, багратийский корпус вторжения, возглавляемый дождавшимся, наконец, своего часа императором-в-изгнании Джерисом, стал очень уязвим для атак из густых и обширных лесов. Это, конечно, не джунгли, но, как пелось в одной старой песне, «настоящему индейцу завсегда везде ништяк». Команчи занялись привычным делом — художественной резнёй по обозам и тыловым частям. Уж в этом-то их Порток натаскал на заглядение. Однажды они даже чуть не захватили в плен самого Джериса, но при нём всегда сотня карателей-дланников — отстрелялись и удрали. «Длань Императора» осталась «Дланью Императора» — только Император у них теперь другой. Недобитков оказалось на удивление много, а их глава, «Смиренный Прюс», теперь первый советник.

Я, оставив войну на генералов (увы, среди них никто даже близко не Корц), мотался по съёживающейся с запада стране, пытаясь восстановить производство, логистику, поставки, пресечь саботаж и диверсии, развеять панику и пораженческие настроения, восстановить командные цепочки и ввести чрезвычайное управление. Глядя на себя в зеркало, уже плохо понимал, чем отличаюсь от «дланника» — собственноручно пустить пулю в лоб какому-нибудь уроду, решившему зажать продовольствие и взвинтить цены, мне теперь как высморкаться.

Репутация графа Морикарского как гениального полководца окончательно накрылась багровой шляпой, а новая, чертовски зловещая, мне не особо по душе. «Палач Императрицы» зовут меня за глаза. Но есть в этом и плюсы — часто одной вести о приезде графа достаточно, чтобы народ забегал, засуетился и вообще вспомнил страх божий. Шаг за шагом я перезапустил производство, восстановил поставки снарядов, привёл в порядок остатки артиллерии. Появились новые склады, пошло новое оружие, разбитая, но не уничтоженная армия оправилась от шока поражения, упёрлась на новых рубежах и начала выдавливать багратийцев обратно к западу. Длинное плечо снабжения войск, лютая партизанщина в тылах и подорванная военным сверхусилием экономика не дали им закрепить достигнутый результат, и фронт постепенно покатился обратно. Обе стороны несли огромные потери (мы — больше), выдаивая до донышка человеческий и материальный ресурс, но мы наступали, а они отступали.

Я уже начал надеяться, что додавим противника до старых границ, а там, чем чёрт не шутит, и дальше пойдём, но в конце лета Киндур напал на Нарнию. Не так, как обычно, а всерьёз, накопив немалую силу в колонии и двинув многотысячный корпус по суше, вдоль берега. Порток запросил помощи, и нам пришлось не только вернуть ему команчей, но и снимать с фронта линейные части вместе с приданной им артиллерией. Потерять Кэр-Паравэль мы себе позволить не могли, потому что это значило потерю Нарнии, которая практически из него одного на тот момент и состояла.

Нарнию мы отстояли — без особых сражений, просто продемонстрировав готовность и возможность её защитить. Киндурцы так себе вояки.

Взамен мы потеряли Каланию.

* * *

Скорее всего, так и было задумано — Багратия вынудила Киндур напасть на Портка, понимая, что мы его не бросим, и даже не рассчитывала там на победу. Своей цели они добились иначе. Сняв с напряжённого фронта крайне нужные там части, мы потеряли кучу времени, скатав их на Юг и обратно. Началась осенняя распутица, которая теперь играла против нас, а там и зима, которая выдалась на редкость холодной и снежной.

К Новому году, который тут отмечается ровно посередине зимы, Меровия с Багратией заключили перемирие «по фактической линии границы».

Этой границей стал рубеж между Меровией и Каланией, исполнившей вековую мечту — стать отдельной страной. Воцарился там угадайте кто? Правильно — ЕИВ Джерис, взявший себе составной титул «Императора Меровийского и короля Каланийского». То есть от претензий на Катькин престол эта усатая жопа тоже не отказалась, но пока была готова удовольствоваться тем, что дают.

Фактически Калания стала провинцией Багратии, ровно ничего на том не выиграв и даже проиграв. Меровия относилась к ней, как к своей территории, вкладывая деньги и ресурсы в инфрастуктуру — дороги, школы, училища, больницы, заводы. Для Багратии это «недоколония» — захваченная территория, с которой даже взять-то толком нечего. Все заводы немедля закрыли, оборудование вывезли в метрополию, крестьян вернули лендлордам и сказали «пахать отсюда и до смерти», потому что теперь, кроме лендлорда, надо кормить и багратийскую армию, которая, разумеется, и не думала никуда уходить с территории «свободной Калании». Впрочем, местная аристократия была счастлива — им казалось, что вернулись старые добрые времена, которые так жестоко порушил в Меровии граф Морикарский. Их не смущало, что багратийские элиты их держат за третий сорт, они упивались своей «независимостью», даже если она означает отсутствие дешёвых меровийских товаров. В общем, вместо чая и какавы с сахаром каланийские бароны снова заваривали сено с отеческих лугов, питались чуть лучше своих крестьян, но зато с гордостью достали из сундуков побитые молью дедовы камзолы в национальных цветах.

* * *

Новый год на этом фоне вышел невесёлый. Торжества в столице урезали, не было ни народных гуляний, ни фейерверков — взрывы и пальба больше никого не развлекают.

Мы сидим с Катрин, обнявшись, держим на коленях подросшего Андрия, смотрим в тронутые инеем окна на заметённую столицу. Рядом, со стаканом глинтвейна, развалилась в кресле, закинув ноги на его ручку, Нагма.

— Забей, пап, — говорит она. — Не твоя вина, что ты не гениальный палковводец. Сделал что мог, и не факт, что кто-то справился бы лучше. Во всяком случае желающие в очереди не стояли. А что теперь на тебя всех собак повесили — ну так тебе не привыкать. Ты вон, даже этим был, как его… ну, чёртовым сыном или как там…

— Креатурой Разрушителя, — напомнила Катрин. — И это была ошибка.

— А сейчас не ошибка? Отец, как по мне, вытащил нас из чудовищной задницы. И что в благодарность? Его чучело сожгли на реке.

— Зачинщики арестованы, — сказала спокойно Катрин. — И это каланийцы.

— Им-то он чем не угодил? — удивилась дочь. — Они получили свою независимость, могут жрать ложками. Тем более, что им теперь больше и нечего.

— Они считают, что мы должны им платить репарации, а ещё отдать Юг.

— На кой он им чёрт? — Нагма, заинтересовавшись темой, развернулась и села в кресле нормально. — Они же не потянут. Ни людей, ни ресурсов.

— Хотят, чтобы мы возделывали сами, а продукцию отдавали им, — пояснил я. — Задаром.

— А морда у них не треснет?

— Это просто чтобы нервы нам потрепать. Собственно, вся Калания только для этого. И как плацдарм для Багратии — они там сейчас окапываются, не жалея лопат. Силами тех же каланийцев, кстати. Согнали приграничное население в чисто поле на мороз, и даже мотыги велели свои приносить. Долбят теперь окопы, чтобы «независимость сберечь».

— От кого? — спросила Нагма.

— От нас, — ответил я. — От злого и страшного графа Морикарского. Вот тебе и чучело.

— А, вон оно что! — покивала Нагма. — Тут они, конечно, правы, ты тот ещё монстр. Но мы же не будем сейчас воевать?

— Нет, — ответила вместо меня Катрин. — Потеря Калании очень неприятна в политическом плане, Меровия очень давно не теряла земель. Это бросает тень на меня как правителя и на моего мужа как проводника моей воли. Но начинать новую войну мы не будем. Даже такое невыгодное перемирие нужнее.

— И что, мы вот так просто утрёмся, пап? — подначивает меня перебравшая с глинтвейном Нагма.

— Нет. Мы сыграем в другую игру по своим правилам.

* * *

Просранная Калания сыграла нам не только в минус, но и, как ни странно, в плюс. Минусы очевидны — территориальные потери, статус «проигравшей стороны», крайне недовольное таким исходом население — столько лет воевали, и что? Только кусок страны провафлили. Охренеть результат. Кроме того, Калания постоянно устраивает какие-то дурацкие демарши. То на дипломатическом поле, требуя репараций и преференций за «многолетнюю оккупацию», то на военном — учиняя бандитские наскоки на приграничные земли Меровии. Без попыток что-то захватить — просто пограбить, пожечь, поубивать и смыться. Это заставляет нас держать на границах егерские части, которые гоняют этих уродов по лесам, и успешно. Но они не переводятся — в «свободную Каланию» снова вернулись забытые за последние годы нищета и голод, поэтому земляков бандитам грабить скучно — взять нечего.

Плюс же небольшой, но весомый — практически все сторонники дланников и противники графа Морикарского (это не всегда одни и те же люди) устремились туда, покинув Меровию. У меня хватило ума устроить из этого «систему ниппель» — выпускать всех желающих, не впускать никого. В результате резко сократилось и число диверсий и саботажа на производстве, и количество активных бунтовщиков, мутящих население. Опомнившись, что теряют глаза и руки у меня в тылу, багратийцы стали выпихивать всю эту шушеру обратно, но мы просто закрыли границы. «Независимость так независимость, ешьте сами с волосами». Недовольных хватало — всё-таки личных и родственных связей между каланийскими и меровийскими элитами более чем достаточно, но спорить с «Палачом Императрицы» никто не рискует. И правильно делают.

Репутация моя так же ужасна, и самое ужасное в ней то, что она заслужена. Я стал весьма жёстким администратором, не стесняющимся в средствах и не ограниченным правилами. Чрезвычайным комиссаром, пожалуй. Один за всю Длань работаю. Все знают, что граф Морикарский может как вознести на вершину карьеры, так и лично пустить пулю в лоб. Преувеличений в этом немного — я действительно решал проблемы в ручном режиме. Уж как мог. Отродясь во мне руководящих талантов не было, и они не появились. Приходилось возмещать этот недостаток решительностью и проницательностью. Например, прилетаю я такой на бронепоезде на снарядный завод, где тормозят выпуск миномётных мин…

Да, мы не совсем тут лаптем щи хлебаем, кое-что, покумекав с Портком и его ребятами, скармливаем инженерам. Иногда что-то выходит — как миномёт. Простая же, в принципе, штука, а для мобильной войны бывает удобнее пушек. Чаще — не выходит ни хрена, как с двигателями внутреннего сгорания. Те убогие поделки, что по нашим безграмотным наброскам выродили не сильно продвинутые «михайловские технари», заслуживают только слёз жалости. Так что танков в ближайшее время не ожидается, но репутация «гениального изобретателя» пока не покинула меня окончательно.

В общем, когда на завод внезапно прибывает граф Морикарский, это как если обоссать муравейник. Все бегают, суетятся, паника и пинг-понг перекидывания ответственности друг на друга. А я занимаю кабинет поудобнее, сажусь за стол, сдвигаю брови и вызываю к себе всех по очереди, от главного начальника и до цеховых мастеров. Каждому задаю максимально грозным тоном сакраментальный вопрос «Какого буя?». И слушаю, как он врёт и выкручивается. Ну, или не врёт, и выкручивается просто так. Слушаю не очень внимательно, уточняющие вопросы задаю по контексту, а сам в блокнотике такой — чирк-чирк. Чирк-чирк. Все думают, что я там невесть чего записываю, а я на самом деле портреты набрасываю. Карандашиком, в свободной манере. И пока дорисую, уже что-то про того человека пойму. Брешет он или нет. Умный или дурак. Честный или жульё. Может что-то или так, номер отбывает. И вот так, выслушав всю эту братию, принимаю абсолютно непонятные и волюнтаристские решения: этого взашей, этого на правёж (пусть расскажет, куда серебро техническое делось), этому премию и не мешать, а вот ты, молодой человек… Да-да, ты. Ходи сюда, не жмись. Отныне ты начальник этого цеха. Но через месяц я вернусь, и если к тому времени… Так, поднимите его с пола и поднимите ему жалование. И нашатыря, что ли, нюхнуть дайте. Ишь, нервные все какие…

В такую вот странную ерунду выродился с годами мой талант. То ли старею, то ли мир так влияет. Ортогональный фрактал всё-таки.

* * *

«Кадры решают всё», — говаривал один известный государственный администратор в моём родном мире. Ну, всё-не всё, а расставить на нужные места худо-бедно подходящих туда людей дорогого стоит. Конечно, даже лучшие из них — обычные люди, так что принцип «поставил и забыл» не работает. Приходится раз за разом повторять процедуру, проверять, скурвился уже очередной персонаж или ещё нет. Потому что в конце концов менять надо почти всех. Это сжирало кучу времени, я мотался по стране, у бронепоезда котёл не гасили. Примчусь в столицу, завалюсь в кровать к жене, поиграю со стремительно и почти без меня растущим сыном, обниму совсем взрослую, но пока ещё одинокую дочь — и снова в дорогу. С Нагмой, впрочем, проводим время чаще — она нередко сопровождает меня в поездках, администрируя социальные и культурные проекты. Тоже приноровилась за разговором скетчи собеседников со смыслом набрасывать — ну, да она всегда это умела.