Этнос. Стигма

* * *

Я ищу Олли не ради секса, и ракушечка тут ни при чём. Какой секс, когда мёртвое лицо Катрин ещё стоит перед глазами? Просто мне больно, горько и смертельно одиноко, а эта чёрная красавица отлично умеет слушать. Но Олли не пришла по зову ракушки, и служанки её не звали. Не отказывались, просто кивали и уходили. Я ждал, но Олли так и не появилась. Да и сами служанки…

— Чот мне кажется, они нас разлюбили, пап, — сформулировала моё смутное беспокойство Нагма. — Я Нагири вызывала, он не идёт. Думаю — ладно, может, занят. Принц всё-таки. А потом встретила его в коридоре, а он плетётся, как мешком пыльным ушибленный. Я ему: «Привет! Чо как?» А он покосился только, кивнул и мимо. Словно мы незнакомые. Может, мы им надоели уже, пап? Живём тут, как у себя дома, а это, между прочим, их дом, а не наш.

Слуги исполнительны, но уже как-то без огонька. Если раньше я просил кофе, то служанка летела стрелой, а простому «спасибо» так радовалась, как будто я молодой, красивый, богатый и её замуж позвал. Аж расцветала вся, сияя белизной зубов до вычурных серёжек в ушах. А теперь — просто кофе. Просто принесла. Дежурно и немного устало улыбнулась, как официантка в кафе, спросила, не нужно ли ещё чего-нибудь драгоценному гостю, а получив ответ «Нет, спасибо», удалилась словно бы даже с облегчением.

Найти Олландрию было непросто, но на прямой вопрос слуги всё же отвечают, если настаивать и не дать молча уйти. Её комната прекрасна, как всё здесь. И кресло, в котором сидит девушка, тоже, наверняка, идеально облегает её идеальную фигуру. Но сама Олли выглядит так, как будто только что похоронила кого-то. Я и сам так выгляжу, мне ли не знать.

Сидит, смотрит в окно невидящим взглядом, лицо усталое, глаза потухшие. Кажется, впервые вижу, чтобы она не улыбалась.

— Драгоценный Док, — сказала она тихо. — Прости, я не могу сейчас приходить на той зов.

— Что случилось, Олли? Что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь?

Может, они все заболели чем-то? Граф Морикарский во мне уже затосковал от картины «Пандемия в Берконесе», выискивая взглядом симптомы.

— Нет, драгоценный Док. Я здорова. Просто мне нечем с тобой поделиться. Я не могу сделать тебя счастливее или унять твою боль. Я чувствую, ты полон ей как никогда ранее, но мне нечего тебе дать. Хотела бы помочь, но не могу. Я пуста.

— Тогда, может быть, я помогу тебе? Скажи мне, Олли, в чём дело? Что я могу сделать для тебя?

— Оставь меня одну, пожалуйста. Не обижайся, но мне мучительно твоё присутствие сейчас.

— Уверена? Тебе точно не нужна помощь?

— Ты делаешь мне больно, драгоценный друг. Я знаю, ты хочешь помочь, но мне только хуже. Уйди, не мучай меня.

И я ушёл.

* * *

— Что с ними, Фред? Что творится с Берконесом?

Расстроенный выгнавшей меня Олландрией, я отправился гулять по городу в попытке развеяться. Вышел и не узнал его. Нет, Берконес по-прежнему красив, архитектура безупречна, улицы чисты. Пахнет морем и цветами, сияет на солнце морская гладь и веет лёгкий приятный ветерок с гор. Но на улицах почти нет людей, а те, что есть, больше не выглядят счастливыми гражданами идеального города. Они производят впечатление людей, которые бредут на постылую работу ради выплаты неподъёмной ипотеки за квартиру, которая сгорела, не будучи застрахованной. А поскольку они ещё и чернокожие, кажется, что на этой работе их будут бить кнутом жестокие рабовладельцы. «Тухлый вайб», как называет это Нагма.

Вернувшись, пошёл пытать Фреда, потому что, когда мир, в котором тебе приходится жить, внезапно начинает выглядеть неблагополучным, это напрягает. Граф Морикарский подтвердит.

— Во-первых, приношу свои глубочайшие соболезнования, — сказал Фред. — Лейх рассказал, что ты многое потерял там. От него слов сочувствия не дождёшься, он не понимает чужих чувств, потому что не испытывает их сам. Но я знаю, что такое терять близких, поверь.

— Спасибо, я ценю.

— А Берконес… Ну, он расплачивается за нашу неудачу в Меровии.

— В каком смысле?

— Как бы тебе объяснить… Марка Твена ты читал, мы уже выяснили. А Герберта Уэллса?

— Смотря что.

— «Машину времени»

— Да, в детстве. Не помню в подробностях, но, кажется, мрачноватое чтиво.

— Помнишь, у него там были такие элои? Красивые и беззаботные создания, живущие не пойми как и зачем?

— Помню. В итоге оказалось, что их жрали какие-то другие, на «эм»…

— Морлоки.

— Точно. Морлоки.

— Вот, Берконес — мир элоев без морлоков.

— Тогда для них это натуральный рай, верно?

— Видишь ли, — вздохнул Фред. — Проблема элоев не в морлоках. А в том, что они элои.

— Не понял.

— Мы очень долго возились с Берконесом. Полтыщи лет истории, прокрученных не один раз… В Меровии мы элиминировали фрактальную линию длиной всего-то лет тридцать, и то вон как тебя ушибло. А представь, когда всё пошло не туда лет через триста? И исправить ничего нельзя, надо откатывать на момент до ошибки?

— Не могу.

— И правильно, потому что это непредставимо. Я хорошо знаю, каково тебе сейчас, потому что сам совершил однажды ту же ошибку — привязался к человеку, которого потом не просто не стало, а даже никогда и не было. Но больно было по-настоящему. В общем, раз за разом ошибаясь и отменяя свои ошибки, мы постепенно изнашивали этот мир и травмировали себя. Фрактал, если от него раз за разом отламывать по веточке, в конце концов перестаёт нормально развиваться. Я не такой умный, как Теконис, поэтому для себя представляю это как рост коралла. Это тоже фрактальная структура, знаешь?

Я кивнул.

— Как и фрактал Мультиверсума, фрактал коралла есть продукт сложения жизней существ, его населяющих. Они его строят, они в нём живут, он состоит из них, они и есть коралл. В Мультиверсуме эту роль играют люди. Меняешь судьбы людей, и веточка пошла расти в сторону. Иногда одного человека достаточно…

— Зачем?

— Что «зачем»?

— Зачем вы это делали?

— Не знаю, Док. Видишь ли, отменяя линию за линией, мы отменяли каждый раз кусочек себя и, через какое-то время стали совершенно другими людьми. Уже не понять, что именно хотели те, первоначальные «мы», которые начинали «проект Берконес». Зачем мы в это ввязались? Может быть, просто потому что могли. Думали, что вот так на раз-два построим идеальный мир и заживём в нем. Но не вышло ни на раз, ни на два, ни на двадцать два — сколь бы тщательно мы ни выстраивали планы, всё время что-то шло не так. Но к тому моменту мы уже и сами изменились, и ресурсов в это вбили столько, что отступать было некуда. Сами, если угодно, стали частью Берконеса. И вот однажды количество экспериментальных данных, которые принесли нам неудачные попытки, достигло некого критического объёма, и Антонио сказал: «Стоп! Я вычислил, в чём засада! Всё дело в сенсусе!»

— Этой… Субстанции жизни?

— Именно, — кивнул Фред. — Взаимодействуя с материей Мироздания, люди строят из своих жизней Великий Фрактал. И чем быстрее он растёт, тем больше сенсуса. Сенсус — одновременно продукт этих процессов и их катализатор. Субстанция творчества и креативности. Сенсус привносит в общество динамику, которая убивает прогностику. Выстраиваемый нами в Берконесе этнос при каждой попытке прекрасно развивался, но потом выделялся сенсус, и всё заканчивалось социальной катастрофой. Люди производят сенсус, который их же сводит с ума? К чёрту людей! Даёшь элоев!

— И откуда вы взяли элоев? И куда дели людей?

— Геноцид и евгеника. Евгеника и геноцид.

— Вы убили всех людей? — у графа Морикарского это даже не вызывает шока.

— Просто перестали им мешать убивать друг друга. Они быстро справились сами. В процессе мы отбирали тех, кто иммунен к сенсусу — они всегда присутствуют в обществе как некий необходимый балласт. Ты читал Библию?

— Я не религиозен.

— Я тоже. Но послушай: «I know your works, that you are neither cold nor hot. I could wish you were cold or hot. So then, because you are lukewarm, and neither cold nor hot, I will vomit you out of My mouth».

Как ни странно, именно эти строки из Апокалипсиса Иоанна Богослова мне знакомы, и я повторил их так, как слышал в детстве:

— «Знаю твои дела: ты ни холоден, ни горяч. О, если бы ты был холоден или горяч! Но, как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то изблюю тебя из уст Моих».

— Да, — кивнул Фред, — отлично сказано. Именно «изблюю». Вот эту тёплую блевотину мы и подбирали. В моменты катаклизмов общество сепарируется. Чем чувствительнее человек к сенсусу, тем активнее он сражается, трудится, любит, ненавидит, страдает и радуется. А иммунные продолжают неспешное движение в направлении комфорта. Выстроить из них целый этнос было непростой задачей — примерно как возводить башню из фекалий, — но мы справились.

— «Фекалии», «блевотина», — поморщился я, — а мне местные жители кажутся вполне симпатичными.

— Так сколько лет прошло, — вздохнул Фред. — Даже какашки превращаются в камень, если подождать. Копролиты, слышал? Мы не оставляли процесс на самотёк, тщательно контролируя его в каждом поколении, а главное, научились точно регулировать уровень сенсуса.

— Зачем, если они к нему иммунны?

— Они не вырабатывают сенсус, как некоторые пчёлы не вырабатывают мёд, но это не значит, что они его не потребляют. Улей из одних трутней вымер бы с голоду, но, если просто класть туда мёд и не пускать хищников, это был бы счастливейший улей на свете. Не надо трудиться, не надо размножаться, не надо сражаться, можно радоваться жизни.

— Что-то я запутался… — признался я.

— Смотри, иммунные особи не креативны, а значит, не меняют мир. Поэтому они идеальны для нашей задачи. Но сенсус им всё равно необходим, потому что это в том числе и субстанция счастья. В норме они потребляют сенсус, производимый активными членами социума. Ну, как лентяй, сидя на диване, смотрит футбол, бокс или военные новости, понимаешь? Он ни за что не будет бегать и суетиться сам, но ему хорошо от того, что там такие страсти.

— Но если общество состоит только из таких, то откуда в нём сенсус?

— Вот! А говорил, не понимаешь! Самый правильный вопрос, коллега! И ответ на него — ниоткуда. Как в примере с ульем, чтобы рой из одних трутней был счастлив, мёд им должен давать пасечник.

— То есть, — догадался я, — вы.

— Именно так.

— И зачем пасечникам целый чёртов улей трутней?

Фред рассмеялся.

— Ну… ты же сам видел, они милые! И приятно жужжат. И никогда не кусаются. Если мёда хватает.

Глава 10. Гарантии безопасности

— Я специально пригласил вас, Михаил, — сообщил Теконис. — Будет символично, если именно вы разблокируете сенсус. Вас мучает мысль о том, что всё, вами пережитое, исчезло? Но вы можете убедиться — кое-что сохранилось. Прошу вас!

— Что это такое? — я с подозрением рассматриваю чрезмерно сложное для какой-нибудь технической рациональности механическое устройство.

— Эта конструкция позволяет дозированно выпускать сенсус из сферы-концентрата. Одна из компактных разновидностей мораториумов, машин для работы с Первоматерией.

— Выглядит… причудливо.

— Это связано с тем, что вы видите лишь проекцию, сам механизм имеет большую мерность. Расчёт наконец-то завершён, так что можете запустить устройство. Не затягивайте мучения Берконеса, жмите. Вот этот рычаг. Вниз, до упора.

Я послушно опустил металлическую рукоятку до щелчка. В механизме что-то тихо загудело, задвигались, совершая странные перемещения, детали. Геометрия их траекторий напоминает невозможные картинки Эшера.

— И что теперь?

— Через несколько часов произойдёт насыщение, и жизнь Берконеса вернётся в норму. Увы, неудача в Меровии привела к ситуации критического дефицита — много вложили и не получили отдачи. На первых этапах буста мы тратим сенсус, а не изымаем. Это окупается сторицей в конце проекта, но до него мы не дошли. Теперь придётся начинать с начала.

— То есть мы вернёмся в Меровию?

— Разумеется! — Теконис снова говорит раздражённо. Его всегда бесит недогадливость собеседника. — Неужели это не очевидно? Иначе зачем бы мы делали анализ ошибок? Так что часть наработанного вами сенсуса туда вернётся и будет использована для повышения стартового буст-потенциала меровийского общества. Надеюсь, это вас хоть немного утешит.

— Не очень, — признался я. — Выходит, не весь полученный сенсус вы используете для Берконеса?

Теконис возмущённо уставился на меня чёрными окулярами, и я просто физически почувствовал, как раздражает его моя тупость.

— Мы похожи на благотворителей?

— Э-э-э… нет. Совсем нет.

— Тогда, самоочевидно, что целью нашей деятельности является получение прибыли. А значит, мы должны получать больше сенсуса, чем тратим. Это один из самых редких и ценных в Мультиверсуме ресурсов, он весьма востребован и всегда в дефиците. В отличие от золота, которое можно тоннами вывозить из опустевших срезов, субстанциональные проекции Первоматерии — время, информация и сенсус, — добыть чрезвычайно сложно. Для этого нужно иметь крайне редкое артефактное оборудование сиречь мораториумы разных типов, навыки работы с ним, а главное — глубокие знания о природе Великого Фрактала. Без лишней скромности скажу, что я отношусь к числу весьма немногих специалистов, обладающих необходимыми компетенциями.

— Но кому и зачем нужен сенсус?

— Сенсус — концентрат творческого потенциала, это первое. Без него невозможно развитие, а значит, и рост фрактала. Его избыток опасен, но умеренные дозы позволяют избранным этносам получать фантастические результаты в области науки и искусства. В коммерческом же плане более востребовано другое его применение — как субстанции, приносящей условное «счастье». Именно для этого мы используем сенсус в Берконесе, и именно для этого его покупает большинство наших контрагентов.

— Знаете, — сказал я, припомнив, в каком состоянии застал вчера Олли, — это слишком напоминает наркоторговлю.

— Да, — спокойно подтвердил Теконис, — использование сенсуса может вызвать у этноса тяжёлую аддикцию. Но мы всегда предупреждаем об этом наших покупателей.

* * *

— Драгоценный Док! — сияет белозубой улыбкой Олли. — Я рада видеть тебя снова!

— Вчера не была рада, — отвечаю я задумчиво.

— Вчера? А что было вчера? — удивляется она так искренне, что я отмахиваюсь:

— Ничего, забудь. Как ты себя чувствуешь?

— Разумеется, прекрасно, как всегда. А почему ты спрашиваешь? — улыбается девушка.

— Просто спросил. Рад, что у тебя всё хорошо.

— У меня всегда всё хорошо, ты забыл?

— Наверное, забыл, прости. Ты же знаешь, что для меня прошло больше времени, чем для тебя.

— Да, ты сильно изменился, — кивает она, — как будто другой человек.

— И как он тебе?

— Если бы я могла бояться, — смеётся Олли, — то испугалась бы его до смерти! Он несчастный до жестокости. Как будто отдал всё доброе, чтобы сохранить важное. Но не сохранил.

— Ты удивительно умна и проницательна.

— Я знаю. Ведь тебе нужно именно это. Тебе, драгоценный друг, очень не хватает того, кто бы тебя выслушал и понял, но не стал утешать. Ты не рассказываешь о своей боли близким людям, чтобы не сделать больно им. Ты больше не в силах носить столько боли в себе, но не можешь с ней расстаться, потому что с ней уйдёт что-то очень для тебя дорогое. Поэтому, когда ты нажал на ракушку, к тебе пришла я, а не кто-нибудь другой.

— Спасибо, Олли. Но знаешь, я, наверное, не готов к сексу. Мы можем просто посидеть вместе?

— Конечно, драгоценный друг. Я буду с тобой столько, сколько нужно. Ты можешь рассказать мне всё или ничего не рассказывать. Можешь просто помолчать или поплакать, иногда это нужно даже самым сильным людям. Располагай мной, как тебе угодно. Для этого я и пришла.

Как их называл Фред? «Фекалии»? «Блевотина»? «Трутни»? Наверное, по зову ракушки к нему приходит кто-то совсем не похожий на Олли. И, наверное, это именно тот, кто ему нужен. Люди порой нуждаются в очень странных компенсациях. Я смотрю на Олландрию, красивую, стройную, со вкусом одетую девушку с глазами, полными совершенно искреннего и глубокого сочувствия, и думаю, что она не виновата в том, что их этнос не способен на творчество и прогресс, что его развитие остановилось, что он критически зависим от инъекций сенсуса и вообще ограниченно жизнеспособен. Они не выбирали такими стать, их такими сделали. Взамен они выработали в себе глубокую эмпатию и аттрактивность. Может быть, они не столько паразиты, сколько симбионты — дают то, что нам нужно, взамен того, без чего не могут жить сами. В сенсусе, который вернул к жизни Олли, была капелька смерти Катрин. Но мне этой капельки для неё не жалко.

* * *

— Представляешь, Нагири не помнит, как меня вчера бортанул! — смеётся Нагма. — Как ты думаешь, притворяется?

— Думаю, нет. Память — странная штука.

— Агась, я тоже не помню, как мы ездили… Ну, туда, куда мы ездили. Там было интересно?

— Даже слишком, колбаса.

— От салями слышу. А с Нагири мы хорошо поболтали.

— О чём?

— Знаешь… — задумалась она. — Вроде бы даже ни о чём. Ну так, как с подружками в классе. Ничего особенного, просто прикольно потрындеть. Не с такими подружками, с которыми делишься всяким важным, у меня таких не было, а просто время провести. Наряды, мультики, мальчики, сплетни. Как будто я нормальная, понимаешь?

— Ещё как понимаю, — кивнул я.

Нагма жутко десоциализированный ребёнок. С рождения общалась то с козами в кыштаке, то ни с кем. А теперь тем более. Обратная сторона нашей странной жизни — видим много, а рассказать некому. Наверное, такой вот Нагири — это именно то, что ей сейчас нужно. Поболтать с симпатичным парнем постарше. Приятно и ни к чему не обязывает.

— Пап, как ты думаешь, это когда-нибудь закончится?

— Что?

— Ну, вот эта наша… — она задумалась, не зная, как объяснить. — Жизнь на другой стороне жизни? Мы вернёмся однажды в наш дом к морю? Я пойду в школу? Увижу Оньку, Димку, Альку, Ярка? Стану нормальной?

— А ты хотела бы? Нормальной?

— Не знаю, пап, честно. Иногда думаю, может, иблис с ним? С Аллахом, который смотрит моими глазами? Пусть уже отвернётся? А потом думаю — нет, так нельзя. Отказаться от этого как от себя отказаться. Не просто так же я это могу? Наверное, это для чего-нибудь нужно? Скажи мне, пап, вот там, где я не помню, я сделала что-нибудь важное?

— Да, — сказал я очень уверенно. — Самое важное, что только возможно.

— Агась… — задумчиво почесала нос дочка. — Ну, значит, пусть Аллах пока пырится сквозь мои глазыньки. Обойдусь без школы. Математика мне не очень нравится.

— Ты просто ленишься её учить.

— Ну, и это тоже, да. А знаешь, пап, мне сегодня мама снилась. Впервые за… За долго, в общем.

— Соскучилась по ней?

— Ну, такое. Думаю иногда, как она там. Думаю, почему я оказалась настолько ей не нужна. В детстве казалось, что она меня любит, а потом пять лет прошло — и ни слова.

— Обижаешься?

— Агась. Немного. Грустно, когда ты кого-то любишь, а ему плевать.

— Не думаю, что ей плевать. Просто… — я замолчал, не зная, что сказать.

Понятия не имею, что там в голове у Анахиты. Десять лет растить дочь, а потом скинуть её на руки первому попавшемуся мужику (мне) и свалить за горизонт событий в поисках личного счастья? Мне не понять. Нагма со мной всего пять лет, но я за неё жизнь отдам. Не верю, что за это время у матери не случилось оказии увидеться с дочерью, Калеб-то, вон, к нам таскался, чтоб ему повылазило, мудаку рыжему.

— Просто она меня почему-то не любит, пап, — вздохнула Нагма.

— Любит, но…

— Если «но», значит «нет». Не надо меня утешать. Я не думаю, что это из-за того, что я плохая, не бойся. Я понимаю, что дело не во мне. Просто вот приснилась, и мне чойта взгрустнулось немножко. Пройдёт. Я, вон, её нарисовала даже.

Нагма, покопавшись в разбросанных на столе листах бумаги, протянула мне рисунок карандашом и гуашью, на удивление даже законченный. На нём Анахита изображена такой, как я её увидел когда-то у замка — красивой, загорелой, смелой женщиной с неожиданно светлыми для горянки глазами и обветренным лицом. Бача-пош, женщина с мужскими обязанностями, но без мужских прав. Досталось ей за те десять лет, что она растила в кыштаке «иблисова выблядка» — Нагму. Может, потому она легко с ней рассталась — так было легче забыть пережитое. Сделать вид, что этих десяти лет не было.

— Отлично нарисовано, колбаса.

— Я старалась. Думала, может, увижу её, рисуя.

— Увидела?

— Не-а. Наверное, это в другой мир не работает. Просто показалось…

— Что?

— Что у неё не всё хорошо. Но, может быть, просто показалось. Это же у меня проблемы, а не у неё, да?

* * *

— Да, Михаил, у вашей дочери проблемы, — говорит Теконис. — Точнее, она сама является проблемой. Лично я считаю, что опасность «фрактальных бомб» сильно преувеличена, но, боюсь, моё мнение в меньшинстве даже в нашей команде. Мейсер, например, возражает против дальнейшего сотрудничества. Решение пока не принято, но, возможно, после возобновления меровийского проекта мы ограничим ваше в нём участие и попросим не привлекать дочь. Будете заниматься охраной, как вам и положено.

— Ваше дело, — пожал я плечами, — мы не напрашивались. Подождёт меня тут, в Берконесе.

— Мне кажется, — покачал головой слепец, — вы не вполне отдаёте себе отчёт в последствиях. В этом случае, вы перестаёте быть партнёром группы, а переходите в категорию наёмных работников. Мы будем вынуждены попросить вас покинуть Берконес.

— Но ведь её ищут!

— Да, на срезах основного ствола фрактала она снова будет доступна для Чёрных, но, согласитесь, это будет уже не нашей проблемой.

— Что же, — сказал я жёстко, — в таком случае нам, вероятно, стоит откланяться прямо сейчас. Потому что я, разумеется, не буду иметь возможности продолжать с вами сотрудничество в любом качестве, зная, что моя дочь не находится в безопасности.

— Не спешите, — поморщился Теконис. — Мейсер — ещё не вся команда. У нас практикуются коллегиальные решения, а Фред и Джулиана на вашей стороне.

— А вы, Лейхерот?

— Я бы предпочёл продолжить использование таланта вашей дочери на благо проекта, но только при наличии гарантий. Сейчас она более опасна, чем полезна сама по себе, но главное — она создаёт массу проблем, являясь объектом охоты Конгрегации.

— Кого?

— Это внутреннее подразделение Церкви Искупителя…

— В Меровии?

— Почему в Меровии? В Мультиверсуме. Культ Искупителя весьма распространён в Мультиверсуме, принимая разные формы в разных срезах. Фред говорил, в вашем его называют «Спасителем», но суть от этого не меняется. Церковь — одна из самых влиятельных организаций в обитаемой части Фрактала, а Конгрегация — самая закрытая и авторитетная её часть. Именно они управляют корректорами, присвоив себе право решать судьбы множества миров.

— Вижу, вы от них не в восторге.

— Я — адъюнкт-профессор Библиотеки! — заявил возмущённо Теконис, как будто это что-то мне объяснило.

Впрочем, на этот раз он снизошёл к моему невежеству.

— Как активный член научного сообщества Библиотеки я входил в Совет Кафедры. Признаться, уделял мало внимания политике, будучи слишком увлечён исследованиями мораториумов, но для Конгрегации это ничего не значило. Они уничтожили Кафедру и попытались уничтожить меня. Я жив не потому, что они плохо старались, а потому, что знал гораздо больше, чем могли предположить эти фанатики.

— И что мне со всем этим делать?

— Единственный шанс — договориться с Конгрегацией. Убедить её отказаться от преследования вашей дочери. Иначе они не отступятся, пока не убьют её.

— И как мне на них повлиять?

— Доказать, что она не опасна. При всём моём негативном отношении к данной организации, должен признать, что она не склонна к беспричинной жестокости, и даже Кафедра ими была уничтожена не без серьёзных (с их точки зрения) оснований. Они были уверены, что спасают Мультиверсум. Впрочем, они всегда в этом уверены.

— Но как это доказать?

— Пока она опасна — никак. Однако существует техническая возможность, скажем так… ограничить её талант. Ввести его в приемлемые рамки. Это решило бы все основные проблемы: прекратило бы преследование девочки Конгрегацией и сделало возможным её участие в наших проектах.

— Это безопасно?

— Ничто в Мультиверсуме не безопасно на сто процентов! — сердито сказал Теконис. — Но это точно безопаснее, чем скрываться. Потому что вас непременно однажды найдут.

— Как это вообще работает?

— Вы слышали о таком срезе, как Альтерион?

— Да. Там очень развитая медицина, пользовался их продукцией.

— Этот срез также известен технологией мобильных порталов. Мы арендовали такой для иммигрантов в Меровии. И системами виртуальной реальности. Впрочем, кажется, заимствованными.

— Ничего об этом не слышал…

— Вы много о чём не слышали, Михаил, — невежливо перебил меня Теконис, — ваш кругозор вообще оставляет желать лучшего. Но о технологии, которую я имею в виду, вообще мало кто знает за пределами Альтериона. Она ранее играла большую роль в социальной организации среза, сейчас же почти не используется. Однако я точно знаю, что у них до сих пор есть работающий экземпляр мотивационной машины.

— И как она… мотивирует?

— Ставит ментальные блоки на определённые мыслительные паттерны, помимо всего прочего. Вообще-то эта технология когда-то была передана Альтериону именно Библиотекой. Машины эти являются упрощённой производной от мораториумов, работающих с информацией, и использовались для обучения и познания, но люди из всего делают если не оружие, то кандалы.

— Кандалы?

— Не беспокойтесь, я более чем компетентен в артефакторике и сам составлю программу. Нам совершенно не нужно, чтобы ваша девочка утратила способность фиксации дампов, верно? Просто ограничим её в возможности создавать новые ветвления фрактала, вмешиваясь в судьбы людей и миров. В этом случае она не сможет стать случайной причиной коллапса, и у Конгрегации не будет повода её преследовать.

— Вы уверены?

— В том, что смогу составить программу? Полностью. В том, что нам удастся убедить Конгрегацию? Высоковероятно. Они терпеть меня не могут, но оспорить компетенцию не посмеют.

— В том, что моя дочь не лишится чего-нибудь жизненно важного?

— У неё есть что-то важнее самой жизни?

* * *

— Пап, я чот сцу. Теконис жуткий, так-то. А ну как вкрутит мне в мозг чего-нибудь? Или наоборот выкрутит? Стану такая же кринжовая, как он.

— Зачем ему это?

— Да кто его знает. Он же на вид чистый Доктор Зло. Такие всегда делают гадости просто так.

— Только в комиксах, колбаса. В жизни даже лютые злодеи совершают пакости из самых практических соображений.

— Пап, я, конечно, сделаю, как ты скажешь, но мне страшно.

— Мне тоже. Но давай хотя бы посмотрим на все эти штуки. Разве тебе не интересно?

— Интересно. Но сцыкотно.

— Никто нас не заставит, если мы не захотим. Не понравится то, что увидим, — развернёмся и свалим. Обойдёмся без их колдунства, сами как-нибудь проживём.

— Ага, а если опять Чёрные?

— Не бойся, я тебя никому в обиду не дам.

— Я знаю, пап. Ты самый лучший, — она обняла меня и прижалась головой к груди. — Но мне всё равно страшно.

* * *

— Да, я знаю дорогу в Альтерион, — сказал Слон. — Но не люблю его страсть. Они там все какие-то ушибленные наглухо. Куча правил, куча ограничений и хрен пойми какие на что действуют. А нарушишь — так нахлобучат, что мало не покажется. Типа должен был знать, раз приехал. Если бы контрабасы так не накручивали на их фарму, ни в жисть бы там носа не показал. Но на месте брать дешевле чуть не впятеро, так что бывал.

— Отвезёшь нас? Меня, Нагму и Текониса?

— Отвезу, почему нет. Вдруг будет оказия Змеямбу повидать? Пять лет почти не виделись.

— Не факт, что она будет нам рада, — засомневался я.

— Ну, не будет так не будет. Помашем ручкой и разойдёмся. Хоть убедимся, что жива-здорова.

Финальный кросс-локус — большой просторный гараж. Не пустой, как я привык за годы скитаний по Мультиверсуму, а вполне рабочий. Нас, ничуть не удивляясь появлению ниоткуда слоновского внедорожника, приняли трое механиков в белых комбинезонах. Они повесили какие-то таблички вместо номеров и прилепили на лобовое стекло коробочку с лампочками, после чего открыли ворота и жестами показали — выметайтесь, мол.

— Чегой-то они, Слоняра? — спросил я удивлённо.

— Это чтобы здешняя автоматика нас видела и никто в нас не впилился. Услуга платная и чертовски недешёвая, но без этого вообще на дорогу хрен выедешь. Прилетит дрон, хлопнет ЭМИ-импульсом и всё, сливай воду. Приехал. А потом ещё и штраф выпишут такой, что проще застрелиться нафиг. Не люблю Альтерион…

Теконис всю дорогу молчал и мрачно пялился слепыми очками в окно, Нагма вздыхала и старалась держаться от него подальше, что в машине не так-то просто. Альтерион выглядит довольно благополучным, но на фоне Берконеса совершенно не смотрится. Нет красоты и гармонии единого замысла, город как город — в стиле «техномодерн». Машины, люди — симпатично, но обычно.

Нас приняли в каком-то административном здании из стекла и бетона. Текониса — с заметным уважением, а мы как бы при нём. Видно, что его тут знают. Увели куда-то с почтением, а нам с Нагмой указали на стулья в коридоре. Слон сказал, что не выносит бюрократию и лучше метнётся пока на рынок.

Надписи вокруг на незнакомом языке, экран на стене бормочет не по-русски, так что пока ждали, успели даже соскучиться. Нагма сначала с интересом всё осматривала, пялилась в окна, потом утомилась и тоже присела.

— Как-то тут удивительно обычно, — сказала она, поболтав ногами на слишком высоком стуле. — Не как у нас, а не впечатляет.

— Зажралась ты, колбаса, — смеюсь я. — Тебя в совсем новый мир привезли! Кто б другой от счастья бы помер, а тебе скучно.

— Ну да, наверное, — она поболтала ногами снова. — Столько мы с тобой всего видели уже, пап, обалдеть можно.

— Можно, факт, — согласился я. — Но не нужно. Давай подождём обалдевать, посмотрим, что дальше будет.

— Агась. Посмотрим.

Когда за нами пришли, мы с Нагмой со скуки развлекались тем, что пытались угадать, что показывают по местному телевидению. Большинство сюжетов свободно угадывались и без знания языка, например, какие-то странные автогонки на совершенно обычных, а не спортивных машинах, панорамы распаханных полей с автоматической уборочной техникой или скучнейшие на вид заседания каких-то административных органов, но некоторые ставили нас в совершеннейший тупик.

— Может, это что-то вроде театра? — неуверенно спрашивает Нагма.

— Но почему они тогда голые? — возражаю я. — Это же дети смотрят. Ты, например.

— Я рисовала обнажёнку, — отмахивается дочь. — И смотрела порно. Я знаю, как люди выглядят без одежды.

— А порно-то зачем?

— Мне было интересно, как это делается. Не у тебя же спрашивать.

— Порнографию сложно назвать источником объективной информации об этой стороне жизни.

— Зато она смешная.

— Смешная?

— Конечно. А разве нет? Люди раздеваются догола и ведут себя как идиоты. Пап, секс на самом деле так глупо выглядит?

— Э… Если смотреть со стороны, то, наверное, да. Участники видят это немного в другом ракурсе.

— Ну ладно, поверю пока на слово. О, а это что такое, как ты думаешь? Рок-фестиваль?

— Нет, больше похоже на пьянку у рейдеров. Плавно переходящую в мордобой, как все их пьянки.

— О, а вот эту тётку я знаю! Это же… Как её…

— Змеямба. Это Змеямба.

На широком экране крутят какую-то хронику. Зме стоит перед людьми, сидящими за длинным столом, и имеет вид крайне недовольный происходящим. С другой стороны стола её о чём-то спрашивают, она что-то отвечает, но звук этой беседы не дают, вместо этого в углу экрана пересказывает происходящее своими словами диктор. Впрочем, языка я один чёрт не знаю.

Кадр сменяется — теперь Змейса в военном и с ружьём. С той самой своей футуристической снайперкой. Выступает с трибуны перед людьми в штатском, не то призывая их к чему-то, не то от чего-то отговаривая. Диктор продолжает увлечённо вещать.

Снова смена плана — Змеямба в каком-то пафосном зале стоит перед надутым неприятным типом, и тот на неё орёт, перекосясь лицом. Я бы на его месте поостерёгся, но он явно недостаточно хорошо знает нашу Змейсу. Диктор добавляет в свою непонятную речь накала драматизма — видимо, важный момент. И точно — Зме, устав слушать, как на неё наезжает этот хлыщ, внезапно резко бьёт его под дых, добавляет согнувшемуся мужику коленом в нос и кулаком по затылку. Вокруг них куча народу, но никто не пытается её остановить, а смотрят с таким изумлением, как будто отродясь мордобоя не видали. Змеямба плюёт на скулящего на полу мужика, несильно пинает его ногой, поворачивается к камере и что-то коротко злобно туда говорит. Обматерила их, поди.

Диктор меняет тон и тембр, на экране теперь, видимо, старые хроники, потому что Змейса там совсем молодая, лет двадцати с небольшим. Какие-то народные волнения, реднеки на пикапах со стволами, опять тот самый не то рок-фестиваль, не то байкер-слёт, беловолосая девочка на сцене, дирижабль в небе — в общем, ни черта не понятно, но молодая Зме явно имеет к этому какое-то отношение, потому что на всё это периодически накладывается её молодое фото.

— Вас просят пройти со мной, — обращается к нам молодой человек в белом.

— Кто это? — тычу я пальцем в Зме на экране, обрадовавшись, что он говорит по-нашему. Это уже, наверное, недавняя запись, потому что она выглядит всё ещё хорошо, но уже видно, что далеко не девочка.

— Это же Криспи, — немного удивляется он.

— А кто она?

— Как кто? — теперь он удивился уже всерьёз. — Глава Совета, конечно!

* * *

— Хорошо выглядишь Зме. Или Кри?

— Спасибо, Док, лучше Кри. Хотела бы сказать тебе то же самое, но ты, извини, выглядишь ужасно. Что ты опять с собой сотворил? Для кого снова сжёг свою жизнь?

— Вижу, вы хорошо знакомы, — сердито перебивает нас Теконис, — так может быть, вы её переубедите, Михаил? Я уже обо всём договорился, и тут вмешивается глава Совета — и всё! Стена непонимания!

— Уважаемый Лейхерот, — терпеливо повторила Криспи. — Я не позволю вам использовать мотивационную машину на ребёнке с фрактальными способностями.

— Вы сомневаетесь в моей компетенции? — злится тот.

— Я не сомневаюсь только в одном, — твёрдо отвечает она, — в своём личном жизненном опыте. А он мне говорит, что, когда в прошлый раз в Альтерионе попытались изменить такую же девчушку, это закончилось коллапсом среза. И спасли его буквально чудом. Так что нет, я даже близко не подпущу вас к машине. Я бы вообще приказала её уничтожить, но иногда бывает надо что-то срочно выучить.

— Причём тут потуги ваших косоруких тупых коновалов, которые когда-то изуродовали какого-то ребёнка? Если вы не умеете работать с машиной, это не значит, что никто не умеет! — Теконис откровенно бесится. Не привык, видать, к отказам.

— Док, — поворачивается Змейса (не могу отвыкнуть её так звать) ко мне. — Это плохая идея, поверь. Не стоит тебе совать туда Нагму.

— Я сам не в восторге, Кри, поверь. Но это хоть какой-то шанс.

— Ты не видел того, что видела я. И в тот раз меня тоже уверяли, что это совершенно безопасно, и что они знают, что делают. Я и тогда была против, кстати, но меня не послушали. Теперь я могу просто запретить. И я запрещаю. Ты можешь рискнуть своей дочерью, но я не дам тебе рискнуть Альтерионом.

— Вы просто трусливые невежды! — заявляет Теконис. — Боитесь всего, что не понимаете!

— Может быть, — не стала спорить Криспи, — но я не изменю своего решения.

— Тогда нам лучше поспешить, — отвечаю я.

Спорить со Змеямбой — только время терять. Я-то хорошо её знаю.

— Задерживаться подолгу на одном месте нам не стоит.

— Могу я хотя бы попросить у вас разрешения воспользоваться порталом? — мрачно спрашивает Теконис. — Вашими гаражными попрыгушками я уже сыт по горло.

— Конечно, Лейхерот. Альтерион, в качестве извинения, выделит энергию бесплатно.

— И на том спасибо, — буркнул слепец. — Не ожидал от альтери такого мракобесия!

— Сможете задержаться ненадолго? — спросила Криспи меня.

— Да, наверное, — кивнул я. — А зачем?

— Хочу пригласить тебя в гости. Познакомлю кое с кем.

* * *

— Змейса, чёрт меня дери! — громогласно приветствует её Слон. — Иди уже сюда, подруга, дай обнять!

Они обнимаются в прихожей небольшого коттеджа, куда нас пригласила Криспи. А скромно, однако, живёт глава Совета — никакой пошлой роскоши, чистенько, но утилитарно.

— Я тоже рада тебя видеть, Слонище, — тискает она командира сильными руками, — вижу, всё так же бегаешь по Мультиверсуму с ружьём?

— Ну, кто-то же должен, пока тебя нет? А ты? Повесила своё на гвоздь над диваном?

— Нет, — смеётся Зме, — держу в сейфе. А то кое-у кого чертовски шаловливые ручонки!

— Ма? — спрашивает её черноволосый черноглазый пацан, вошедший в гостиную с игрушечной машинкой в руке. — Кто это?

— Это Слон, мой бывший командир, я тебе про него рассказывала, помнишь?

— Так он настоящий? Я думал, это сказка! — откровенно удивляется мальчуган.

— Ещё какой настоящий! — ржёт Слон. — На вот, тебе. На память о встрече!

Слон достаёт пистолет, вынимает магазин, выщёлкивает патрон и протягивает мальчику. Тот оглядывается на мать, она кивает, и он осторожно берёт с широкой ладони красивый медный цилиндрик с закруглённой головкой пули.

— Мамке только дай сначала, пусть охолостит. Она знает как.

Пацан серьёзно кивает, зажимая патрон в ладошке, и поворачивается ко мне.

— А это твой папа, Михаил, или Док, — говорит Криспи тем же ровным тоном. — Про него я тебе тоже рассказывала, помнишь?

— Я тоже не сказка, — киваю я. — Патрон тебе уже подарили, но у меня тоже есть для тебя сюрприз. Настоящая живая сестра!

Глава 11. Путями Основателей

— Это мой сын.

— Мой сын, — мягко поправила Змеямба. — Его зовут Сергей.

— В память о твоей большой, но не сложившейся любви?

— Да. Тебе не нравится?

— А это имеет значение?

— Нет.

— Нравится. Сергей Михайлович звучит солидно.

— У нас нет отчеств.

— Я знаю. Хороший пацан.

Объявившийся отец Сергея заинтересовал меньше, чем сестра.

— Ты красивая, — сказал он Нагме.

— Спасибо, — ответила она, смутившись, — ты тоже ничего. Прикольно, что у меня есть брат.

— Угу, — мальчик ещё раз окинул её взглядом и отвернулся.

Патрон на ладошке куда увлекательнее нас всех вместе взятых. Похоже, альтери действительно не очень ценят семейственность.

— Нет, — Зме неумолима, — я не дам вам доступ к установке. И, поверь, однажды ты скажешь мне за это спасибо. Я знаю о нескольких сообществах, использовавших такие машины, и все они дорого заплатили в итоге. Это очень неэтичная и опасная технология, особенно для людей с фрактальными способностями. Как бы тебя ни заверяли, что это безопасно для девочки — не верь. Твой жуткий спутник может быть каким угодно специалистом, но он, извини, уж точно не похож на того, кому есть дело до будущего твоей дочери.

— Я в отчаянии, Кри, — признался я. — Видела бы ты ту тварь, что за ней явилась… Не уверен, что смогу защитить дочь. Да я и не вечный.

— Художественное выжигание по мозгам — не защита. Да, у тебя останется девочка, но она уже не будет той Нагмой, что ты пригрел однажды в холодных горах. Не дай превратить её в инструмент, даже если тебе врут, что это «для её же пользы».

— Сложный выбор, Кри.

— Простой, — покачала головой Змеямба. — Я подскажу, хочешь?

— Давай.

— Кого бы ты назначил опекуном девочки на случай твоей гибели? Перечисли людей, которым ты готов доверить её судьбу.

— Ну… Дмитрий, мой старший сын. Он определённо сможет о ней позаботиться.

— Кто-то ещё?

— Слон или ты. У меня не так-то много друзей.

— Польщена доверием, — смеётся Змейса, — если что, постараюсь оправдать. Но я о другом: Текониса ты в этот список не включил. Ты доверил бы ему дочь?

— Я бы ему и хомячка не доверил. Он бы заразил его чумой просто из научного интереса.

— Вот тебе и весь твой «сложный выбор», Докушка.

— Да, наверное, ты права, Кри.

— Я уверена, что это не единственный выход. Никогда не бывает так, чтобы единственный.

— Надеюсь, что так, — кивнул я. — А тебя как занесло во власть? Ты же собиралась сидеть тихо, растить ребёнка, не отсвечивать… И первое, что я вижу в Альтерионе, — тебя по телевизору.

— Ах, ну да, — смеётся она, — вы просто удачно прибыли. Четверть века с того несостоявшегося коллапса, все только об этом и говорят. И да, моя роль в тех событиях преувеличена. Я была молодая, глупая, влюблённая и металась как курица с отрубленной башкой, делая всякие опасные глупости. Это теперь я циничная старуха.

— Не кокетничай, тебе не идёт.

Змеямба отлично выглядит. Ей и сорока не дашь, хотя мы практически ровесники. Ихор пошёл ей на пользу. Всем пошёл, только мне не в коня корм.

— В общем, я не хотела ни во что лезть, но моему ребёнку тут жить.

— Нашему.

— Моему, Докушка. И не поднимай больше этот вопрос, иначе поругаемся.

Я промолчал, она продолжила:

— Хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, делай сама. Я предпочитаю стрелять, а не командовать, но пристрелить пришлось бы слишком многих. Поэтому я теперь глава Совета. Захочешь осесть на Альтерионе, обращайся, составлю протекцию. Впрочем, вряд ли тебе тут понравится…

* * *

Портальная установка — это удобно. Шагнули через обмотанную кабелями арку — и на месте. Слон с нами не пошёл, у него своих командирских дел хватает, так что мы втроём: я, Нагма, Теконис.

С этой стороны довольно симпатичный город — фонари, кафе, невысокие (не больше пяти этажей) дома. Выглядит как Лондон девятнадцатого века, только без смога и тумана. Впрочем, Лондон я только на картинках видел. Люди одеты совершенно обычно, а редкие машины отнюдь не производят впечатления винтажных — город как город.

— Это Библиотека! — сказал торжественно Теконис.

— Где? — закрутила головой Нагма. — В каком доме?

— Это название всей локали, — пояснил он.

— А что такое «локаль»? — спросил я.

— Небольшой фрагмент среза, в силу разных причин получивший собственную метрику. Долго объяснять. Этот сформировался вокруг одного из самых древних мораториумов. В незапамятные времена сюда вывезли мелефитские архивы, они стали зародышем Библиотеки. Веками сюда доставляли книги, записи и артефакты со всего Мультиверсума. Под защитой создававшего временной сдвиг мораториума их удалось сохранить от варварского уничтожения, которому обычно подвергаются исторические документы в Мультиверсуме. К книгам тянулись учёные, прибывающие сюда изучать историю Великого Фрактала. И многие из них оставались тут навсегда, не в силах расстаться с такой сокровищницей знаний. Так появилась Кафедра — научный центр Мультиверсума. Увы, мораториум уже давно не работает, и Библиотека беззащитна. В том числе и против схоластиков из Конгрегации с их корректорами, которые «спасают Мультиверсум», понятия не имея, что это вообще такое.

— А что это такое? — спросила любопытная Нагма.

— Люди тратят целую жизнь, чтобы ответить на этот вопрос хотя бы частично, — раздражённо ответил Теконис, — а ты хочешь, чтобы я тебе объяснил на ходу?

— Да, — кивнула дочь, — можно в двух словах.

— Нельзя в двух, — отрезал он и замолчал.

Нагма только плечами пожала. Нельзя так нельзя, подумаешь.

— Это дом странников, — объяснил Теконис, пропуская нас в вестибюль кирпичного трёхэтажного здания. — Здесь останавливаются те, кто посещает Библиотеку. Займите любую свободную комнату, это бесплатно. В столовой, она там, на втором этаже, тоже платить не надо. Это традиция Библиотеки — помогать тем, кто ищет знания.

— Любые знания? — уточнил я.

— Что вы имеете в виду?

— А если кто-то захочет узнать… Ну, не знаю, как уничтожить всех людей? Всех убить и одному остаться?

— Уж поверьте, — ответил презрительно Теконис, — такой информации и без Библиотеки полно. Поэтому большинство срезов пустуют.

— А разве не из-за коллапсов? — спросила Нагма.

— Это одно и то же, девочка. Так что ответ на ваш вопрос — нет, Библиотека не делит знания на опасные и безопасные, доступные и закрытые. Каждый, кто захочет, получит любую информацию, содержащуюся в здешних архивах. Другое дело, что для поиска чего-то конкретного может понадобиться время, большее, чем человеческая жизнь.

— Похоже, пап, интернета у них тут нет, — смеётся дочь. — И контекстного поиска тоже.

— Если бы в вашем срезе больше знали о природе информации, — ответил Теконис совершенно серьёзно, — у вас бы его тоже не было. А теперь располагайтесь и ждите меня.

— Вы говорили, что Альтерион получил мотивационную машину от Библиотеки. Это значит, такая есть и здесь? Мы для этого сюда прибыли? — спросил я.

Признаться, Криспи сильно поколебала мою уверенность в том, что это хороший выход.

— Нет. К сожалению, Конгрегация уничтожила здешнюю технику ментальной коррекции. Они считают, что её использование неэтично и провоцирует коллапсы. Они вообще помешаны на этих коллапсах, как будто других проблем в Мультиверсуме нет…

— Тогда что мы тут ищем?

— Что можно искать в Библиотеке? — сердито ответил вопросом на вопрос он. — Разумеется, информацию. На ваше счастье, я знаю, как это делать. Надеюсь, мой статус адъюнкт-профессора ещё действителен. Постарайтесь не покидать здание, ещё не хватало вас потом разыскивать…

* * *

— Как-то тут уныло, пап, — сказала Нагма, завалившись на кровать в комнате, напоминающей о студенческих общежитиях.

Две узких кровати, два письменных стола, пустые книжные полки и встроенный шкаф для одежды. Удобства в коридоре.

— Люди приходят сюда учиться, я думаю. Может быть, такая обстановка меньше их отвлекает. Тебе не понять, — поддел я её.

— Бе-бе-бе, подумаешь! Я, может быть, тоже училась бы, если б не это всё. Слушай, а пойдём в кафешку?

— Теконис просил никуда не уходить

— А мы никуда и не уйдём. Только в кафешку. Она совсем рядом, ты же видел. Вдруг там мороженка есть?

— Ну ладно, — сдался я. Запахи из столовой не пробуждают во мне желания ознакомиться с бесплатным меню, а перекусить не помешает. — Если у нас найдётся, чем заплатить.

Как я и надеялся, в кафе возле общежития для путешественников ничуть не удивились вопросу о платёжных средствах. В Мультиверсуме ходят разные деньги разных анклавов, но золото и серебро примут почти везде, хотя бы по весу. Древние обменные эквиваленты актуальны.

— Годится, — кинул на весы серебряную монетку владелец, — что будете брать?

— Мне кофе и какой-нибудь выпечки.

— А барышне?

— Барышне мороженого! — заявила Нагма. — И побольше! У вас ведь есть мороженое?

— Ванильное, шоколадное, апельсиновое, имбирное, фисташковое…

— А можно каждого по чуть-чуть?

— Я принесу вам, садитесь за любой свободный столик.

Креманка с мороженым, доставшаяся Нагме, размером с хороший тазик. Хотя каждого сорта по одному шарику, вместе вышло как бы не килограмм.

— Слипнется же, — сказал я с тревогой. — Сверху замёрзнет, снизу слипнется.

— Да, — признала дочь, — тебе придётся помогать. Я, конечно, люблю мороженое, но даже моя вместимость конечна.

Пришлось поставить эту вазу между нами и есть вместе, поворачивая к себе шариками разных цветов.

— Фисташковое лучшее, — подытожила Нгама, сыто отдуваясь. — Не хуже, чем в Берконесе. Ну, почти.

— Облопалась?

— Ужасно. Но оно того стоило. Скажи, пап…

— Что, колбаса?

— Меня убьют?

— Нет. Я не позволю.

— Значит, — кивнула она, выскребая ложкой остатки мороженого, — нас убьют вместе.

— Им это дорого обойдётся.

— Хотите поторговаться? — за наш столик без спроса уселся какой-то мужик в балахоне.

И как я его не заметил? Наверное, мозги от мороженого замёрзли.

— Уберите пистолет, пожалуйста, — попросил он недовольным тоном. — Что за манера сразу хвататься за оружие? Оно ничего не решает.

— Мой опыт убеждает меня в обратном, — возразил я, но пистолет убрал.

Не далеко. Потому что решает. «Добрым словом и пистолетом» — девиз графа Морикарского. Слово графа было не всегда добрым, но на эффективность пистолета это не повлияло ни разу.

— Я представляю здесь Конгрегацию, — сказал балохононосец.

— Я догадался. По балахону.

— Традиция. Мы старая организация, у нас много традиций.

— Например, убивать детей?

— Думаю, вы тоже носите пистолет не для красоты. Позвольте представиться, Мелехрим Теконис.

— А Лейхерот…

— Мой брат. У нас разные взгляды.

— Бывает.

Особого сходства я не вижу, разве что оба выглядят как самодовольные брезгливые жопы.

— Меня зовут Док, — представился я в свою очередь. — А это…

— Та самая дочь Калеба.

— Моя дочь.

— Папа, — подтвердила Нагма, взяв меня за руку.

Рука у неё холодная и слегка подрагивает, но голос твёрдый.

— Очень трогательно, — равнодушно сказал Теконис-второй. — Но в текущем контексте не важно. Вы поели?

— Да.

— В таком случае я попрошу вас отправиться со мной.

— Куда?

— В Конгрегацию. Это в другой локали, но я вас провожу.

— Зачем?

— Чтобы решить проблему с дочерью Калеба.

— Похоже, что главная её проблема вы. Я могу решить её прямо сейчас, — ответил я.

Я верю в пистолет.

— Её главная проблема она сама, — не согласился конгрегатор. — И убив меня, вы её не решите.

— А пойдя с вами, решу?

— Так или иначе, но да. Некое решение безусловно будет.

— Отчего-то мне кажется, что оно может меня не устроить.

— Боюсь, это не будет принято во внимание.

— В таком случае, я вынужден отклонить ваше предложение. Прощайте, счастливого конгрегирования.

— Ваше присутствие и не обязательно. Вы, простите за прямоту, просто никто. Ваши претензии на опекунство ничего не значат. Я обращаюсь к девушке.

— Идите в задницу, — ответила Нагма. — Я с папой.

— Ваша мать просила вас прийти.

— Причём тут моя мать вообще?

— Она тоже является частью этой проблемы. И её судьба сейчас в ваших руках.

— Она у вас?

— Разумеется. Так же, как твой отец. Настоящий отец.

— Никакой он мне не отец!

— Мироздание равнодушно к эмоциям, девушка. Оно признаёт только кровь.

— И эта кровь сейчас прольётся, если вы не отстанете от моей дочери, — пообещал я.

Но он не смотрит на меня, а смотрит на Нагму.

— Что с моей матерью? — спрашивает она.

— Отправляйтесь со мной и узнаете.

— Никуда она не отправится. А у вас последний шанс уйти отсюда своими ногами.

— Мелех, прекрати, — говорит вошедший в кафе Теконис.

Наш Теконис. В смысле, который прибыл с нами.

— Он сейчас тебя просто убьёт.

— Здравствуй, Лейх. Не ври, что тебя это расстроит.

— Ещё как расстроит, Мелех. Я хотел бы сделать это однажды сам. Но только после того, как ты убедишься, что всю жизнь служил ложным идеалам. Просто пристрелить тебя слишком гуманно.

— На этом пути ты уже лишился глаз, Лейх. Сколько ещё ты готов потерять?

— Больше чем ты, Мелех. Поэтому ты проиграешь.

— Давайте оставим семейные сцены на потом, — перебил их я. — У вас Анахита, я понял. Но, уж поверьте человеку, который много раз имел дело с террористами и заложниками, чрезмерные и нелогичные требования ведут лишь к неизбежности силового решения. В частности, к таковым относится требование «дайте нам ещё заложников». Поэтому Нагму вы не получите.

— У вас очень странный взгляд на ситуацию, — сказал Мелехрим. — Но допустим. Что бы вы предложили нам?

— Оставьте себе Калеба, отпустите Анахиту. Проблема же не в ней, верно?

— Ещё как в ней! — конгрегат засмеялся. — В самом буквальном смысле в ней. Так что, извините, не выйдет. Мне кажется, вы не слишком компетентны как переговорщик в данном случае.

— Тогда мы в тупике. А знаете, что происходит, когда переговоры заходят в тупик?

— Полагаю, начинается стрельба?

— Именно.

— У меня нет вашего опыта, — снисходительно сказал Мелехрим, — но, полагаю, заложники при этом обычно не выживают.

— Зато следующие террористы будут сговорчивее.

— Пап, — вмешалась Нагма. — Я должна помочь маме.

— Уверена? Она не слишком активно интересовалась твоей жизнью.

— Уверена, пап. Я её не брошу.

— Не думаю, колбаса, что, если мы пойдём с ним, это как-то улучшит её положение. Он, заметь, этого даже не обещает.

— Это зависит от решения ареопага, — сказал конгрегат.

— Оказавшись в вашей власти, мы лишимся активной переговорной позиции. Станем объектом, а не субъектом процесса.

— Хорошо, что вы предлагаете?

— Дай им гарантии, Мелех, — сказал Лейхерот. — И мы придём. Договоримся или нет, но ты их отпустишь. Даже в худшем случае все останутся при своих, и никто ничего не потеряет.

— Ты надеешься нас переубедить, Лейх? Ладно. Вот вам моё слово: клянусь Искупителем, что мы не будем пытаться задержать вас силой. В этот раз. Устраивает?

— Ему можно верить? — спросил я.

— В данном случае да, — признал неохотно «наш» Теконис. — Некоторые клятвы нельзя не исполнить.

* * *

Переходили довольно необычным способом — зашли в какой-то старый дом, где Мелехрим приложил ладонь к чёрной каменной пластине на стене и открыл дверь на улицу снова. Она открылась в очень похожий, но совершенно пустой город, отмеченный печатью давней заброшенности, но почему-то чистый.

Это называется кросс-бифуркатор, я знаю. Но не спрашивайте меня, как это работает.

— Что за место? — спросил я «нашего» Текониса.

— О, место историческое. Подождите, будем проходить мимо, я покажу.

Мы шли по пустой, безлюдной улице, на которую выходят целые, но пыльные и безжизненные окна домов с заросшими садиками при них. Улица подметена и чуть ли не вымыта с мылом, но за символическими оградами двориков — полное запустение и печать времени. Странное место.

— Вот, посмотрите, — сказал Лейхерот, когда мы вышли на небольшую площадь. — Это знаменитый Мораториум Основателей.

Посередине площади круглая клумбочка, из которой торчит массивный цилиндр чёрного матового камня, на котором жужжит и тикает нечто вроде вывернутых через четвёртое измерение кишками наружу часов с кукушкой. Кукушки, правда, не видно — наверное она улетела ещё у того, кто эту штуку придумал.

— Пап, — сказала Нагма задумчиво, — я бы хотела это нарисовать.

— Ни в коем случае! — рявкнули оба брата хором.

— Вот из-за таких заявлений эти схизматики и готовы её убить, — сказал Лейхерот укоризненно. — Разве так можно?

— Я же не знала! Что тут такого? — возмутилась Нагма. — Мне просто показалось, что эта штука хочет, чтобы Аллах посмотрел на неё моими глазами.

— Это, как вы выражаетесь, «штука», — сердито сказал Мелехрим, — однажды создала Мультиверсум. Как наглядно показал пример Основателей, артефакты такого порядка лучше не трогать.

— Это всего лишь мораториум времени, — возразил ему «наш» Теконис. — Обычное техническое устройство, только большое. Я работал со множеством мораториумов поменьше. Только ваше невежество делает его сакральным объектом, а не объектом исследований, как должно быть.

— Кафедра со своим доисследовалась! — ядовито ответил ему «не наш». — В любом случае, попытка воздействовать на мораториум через структуры фрактала может привести к непредсказуемым последствиям. Так что воздержитесь, пожалуйста.

— Тут он прав, — неохотно признал Лейхерот. — Культ «чёрного монолита», конечно, суеверие, но я бы не стал рисковать.

— Культ чего? — удивился я.

— Реперные камни, которые разбросаны по всему Фракталу, — пояснил он. — Практически во всех локальных культурах они имеют статус сакральных объектов. Не знаю, из какой именно взято название «чёрный монолит», но оно стало общепринятым термином. Все они являются материальными проекциями вот этого цилиндра в основании мораториума и выполняют роль своеобразных гвоздей, скрепляющих Мультиверсум. Им приписывается множество мистических свойств, например, считается, что «чёрный монолит исполняет желания». Это, разумеется, суеверие, но нельзя не признать, что их свойства недоизучены.

— Получается, эта штука старше Мультиверсума? — удивилась Нагма. — Раз с её помощью его сделали?

— Данный мораториум присутствовал при начале времён, — сказал Лейхерот, — хотя создан был много позже. Не пытайтесь себе это представить, время — один из самых плохо воспринимаемых человеком аспектов Первоматерии, потому что сложно посмотреть на что-то, будучи внутри него.

Я даже не пытался понять то, что говорит слепец. Фундаментальные науки — не моя стезя. Я мысленно потянулся к мораториуму, представив, что как бы рисую его в уме. В бытность мою графом Морикарским это частенько срабатывало — не всегда под рукой есть карандаш и бумага, а понять, кто перед тобой, надо. Потянулся — и отшатнулся, как от бездны. Передо мной как будто пульсировал чёрный нерв мироздания. Нет, лучше Нагме и правда не трогать эту штуку. Если уж мне она так откликается, то тому Аллаху, который то и дело пытается из неё выглянуть, тут уж точно есть, где разгуляться. А ведь на самом деле это не Аллах.

Пройдя мимо странного механизма на площади, мы свернули в боковую улицу, прошли полквартала, после чего зашли в очередной пустой дом. Та же процедура — каменная пластина, дверь закрылась, дверь открылась.

— Ничоси! — сказала изумлённо Нагма.

* * *

— Надо же, — сказал я, — ещё один мораториум.

— Это тот же самый, — сказал Лейхерот, с досадой глядя на заполнивших площадь людей. — Только не спрашивайте меня, почему. Мелех, что за манифестация?

— Понятия не имею, — ответил тот. — Погуляйте тут пока, я оповещу ареопаг.

— Я с тобой, — сказал «наш» Теконис. — Может быть, кто-то из них меня выслушает.

— Пап, а мы что будем делать? — спросила Нагма. — Может, ещё по мороженому? Здесь наверняка есть кафе.

— Ты что, не налопалась ещё, колбаса?

— Налопалась. Но это когда было? Всегда можно впихнуть в организм ещё немного мороженого. Не, ну правда, вдруг они решат нас убить, а мы не жрамши?

— Убивалка не отросла. Пошли лучше поздороваемся.

— С кем?

— А вон, видишь? Туда смотри, нет, левее…

— О, и правда! Что она тут делает, интересно?

Аннушка вещает, стоя в кузове своего пикапа, беспардонно попирающего грязными колёсами изящную мелкую брусчатку мостовой. Он загнала машину в самый центр площади, почти уперевшись шипастым отбойником в чёрный цилиндр основания мораториума. Очки сняла, синие глаза сияют, правая рука обращена к толпе, левая опирается на пулемёт. Безупречная переговорная позиция, граф Морикарский одобряет.

— И кто будет следующим, я спрашиваю? — орёт она, надсаживаясь. — Для чего мы спасаем детей, для чего учим корректоров? Чтобы с ними поступали вот так?

Люди не то чтобы охвачены с ней единым порывом, но слушают и гнилыми помидорами не кидаются. Хотя вопросы имеют.

— Эй, Аннушка, ты же свалила из корректоров! — кричит какой-то худой странный мужик из толпы.

— Вы спросите, зачем я лезу в дела Конгрегации? — вещает в ответ женщина. — Какое мне дело, если я больше не корректор? Так вот, это не дело Конгрегации! Это касается всех нас! Корректоры — это то, ради чего живёт Школа! Ради чего существует Центр, который содержите и кормите все вы! Весь этот движняк ради нас всех и на наши бабки! Я тоже плачу налоги на Школу, хотя меня там не сильно любят.

— Это ты здорово преуменьшила, Аннушка! — кричит тот же мужик. — Они всей Церковью молятся, чтобы ты поскорее сдохла и не позорила Школу на весь Мультиверсум!

— Не дождутся, Сеня! — отвечает она ему. — Так им и передай! А вы, люди, подумайте: сегодня Калеб, а завтра кто? Да, он наделал глупостей, но, чёрт меня подери, он же, сука, корректор! Разве так можно?

Аннушка замолчала, сплюнула, спрыгнула из кузова и села на его откинутый борт.

— И вы тут? — поприветствовала она нас мрачно. — Зря.

— Почему зря? — спросил я.

— Сраная Конгрегация отродясь никого не слушала. Плевать они, сука, хотели на мнение народа. Да и народ тут… А, сука, проехали. Это я уже так, от безнадёжности глотку деру. Один хрен Калебу мандец. Он, конечно, сам, сука, виноват, но разве ж так можно?

— Ты так убиваешься, как будто они его повесят на площади.

— Если бы они его повесили на площади, это было бы как-то, знаешь, даже честнее, сука.

— А они? Ты сама говорила, что Школа, Церковь, Конгрегация — это всё правильные люди. Просто нам не повезло быть на неправильной стороне.

— Ты, глядь, не хочешь этого знать, поверь мне. С неугодным корректором можно поступить так правильно, что лучше сдохнуть. Вон, хоть у альтери спроси. Ты вообще видал конгрегатов?

— С одним успел познакомиться.

— И как он тебе показался?

— Очень… конгрегированным. Вот-вот брызнет.

— Именно. Они все такие, на пафосе. Спасители Мироздания хулевы. Сейчас они разом порешат двух зайцев — накажут Калеба так, чтобы впредь любой корректор, который задумает ослушаться, жидко срался от одной этой мысли, а заодно пристроят мятежника к полезному и выгодному занятию. Порталы сами себя не нацелят, знаешь ли.

— Не знаю ничего про порталы.

— Вот и не знай. Не надо оно тебе.

— Так Калеб, выходит, мятежник? Никогда бы не подумал.

— Калеб просто дурак. Но упрямый, упрямее чем я думала. Не сдал бабу свою горскую. Ломанулся в бега, придурка кусок. Сегодня суд ареопага. Но приговор уже известен, конечно. С-с-сука.

Аннушка вытащила из кармана мятый стальной портсигар, имеющий такой вид, как будто остановил пулю, вытряхнула из него чёрную тонкую сигарету, чиркнула бензиновой квадратной зажигалкой и закурила. Пахнет не табаком, ну да она большая девочка.

— А вас чего сюда принесло? — спросила она, затянувшись.

— Нашли нас и в ортогонали, — ответил я. — Не удалось отсидеться.

— Да, они натаскались искать, сука. Сама не ожидала. Я же Калеба с бабой спрятала, думала, никто кроме меня туда не доберётся. Да хрен там, сука. Добрались. Значит, и до вас тоже?

— Да.

— И что делать будете?

— Попробую отбрехаться. Скажу, что буду следить за дочерью, не дам ей ничего поломать. Как крайний вариант — поселимся с ней в каком-нибудь безлюдном срезе, где вообще никого нет. Это-то нам должны позволить? Как я понимаю, коллапса там случиться не может, а значит, и вреда от неё никакого.

— Ну-ну, — сказала Аннушка с глубоким скепсисом в голосе, — попробуй. Только вот что я тебе скажу, дружок, хрен они тебя, сука, послушают. Они вообще никого не слушают.

* * *

Аннушка оказалась права. Ареопаг — два десятка безвозрастных мужчин и женщин в балахонах — выслушал нас с Нагмой, не проявляя большого интереса. Мне показалась, что это просто формальность, должны были выслушать и выслушали. Нагма клялась, что она хорошая, а если чего наворотила, то по незнанию и молодости. Теперь она не такая, впредь всегда будет слушаться папочку, вести себя хорошо, кушать на завтрак кашу и ложиться спать вовремя. Я же заверил, что готов отвечать головой за любую её ошибку, а потому прослежу, чтобы она таковых не совершала. Видя, что энтузиазма на лицах ареопага не прибавилось, добавил и крайний вариант: сослать нас в какую-нибудь дальнюю жопу мироздания, где даже если захочешь чего поломать — так нечего. Подчеркнул, что хотелось бы этого избежать, потому что жестоко отставлять ребёнка без интернета и мультиков, но если иначе совсем никак, то мы готовы.

Я ждал какой-то дискуссии, уточняющих вопросов, приготовил кучу аргументов, но вопрос был только один. Какая-то тётка с поджатыми губами и глазами навыкате поинтересовалась, кто я, собственно, такой и на каком основании пытаюсь поручиться за носительницу фрактальной дисрупции.

Мелехрим пояснил «Великому Ареопагу», что я «присвоил себе статус опекуна и имею эмоциональную привязанность». Ареопаг никак это не откомментировал, но мне показалось, что шансы наши упали окончательно.

Выслушав нас, ареопаг «удалился на совещание». Точнее, он-то никуда не удалился, а вот нас выпроводили, отведя в помещение без окон, где мы встретились с Калебом и Анахитой.

Рыжий корректор демонстрировал крайнее уныние, Анахита — беременность на большом сроке. Месяц восьмой, не меньше.

— Так вот почему они на тебя так взъелись, — понимающе кивнул я Калебу. — У тебя что, на резину аллергия?

— Сам не знаю, как так вышло, — ответил он печально, — мы предохранялись изо всех сил. Я застрял в одной дыре, возвращаюсь — поздняк метаться. И, главное, уже все в курсе, мы же тут жили, в Центре. Ну и понеслось говно по трубам. Заодно и про неё, вон, узнали…

Калеб показал пальцем на Нагму. Она, впрочем, на него и не взглянула, обнимая мать.

— Мама, я так рада тебя видеть!

— Да, дорогая, — отвечает та, безмятежно улыбаясь. — У тебя скоро будет братик, видишь? Положи руку сюда, чувствуешь, как он пинается?

— Ух ты! Здорово! Я соскучилась, мам!

— Ты такая красавица выросла, надо же!

— Ты обо мне думала хоть иногда?

— Да, конечно, — ответила Анахита рассеянно.

Пусть врёт, ладно. Всяко лучше, чем сказать: «Дочка, да насрать мне на тебя было в три слоя. У меня тут любовь-морковь, прекрасная жизнь в Центре Мира и сыночек свеженький на подходе. А на тебя как глянешь, так сразу кыштак в глазах и козы. И плюс десять лет к возрасту». Не будем создавать ребёнку лишних комплексов.

Вскоре нас с Нагмой вернули пред коллективное лицо ареопага, и Мелехрим озвучил решение.

— Девушка, называемая Нагмой, признана крайне опасной для стабильности Фрактала. Она уже отметилась в создании двух коллапсных ситуаций. Одна из них в ортогональном срезе, подвергшемся бусту. То, что поражённая коллапсом ветвь была элиминирована путём отката незаконно используемым мораториумом…

— Протестую, — перебил Лейхерот, — ваши претензии на контроль малых мораториумов смешны. В Мультиверсуме их тысячи.

— …Отката мораториумом, — поправился Мелехрим, опустив слово «незаконный», — не отменяет потенциальной опасности деяния и нанесённого им локального ущерба. А также провокация коллапса в срезе, проекционно связанном с ортогональю Ушедших. Это едва не привело к глобальному кризису Мультиверсума, что уникально даже для носителей дисрупционного риска. Коллапс был предотвращён в последний момент. Кстати, именно из-за него мы имеем тот самый «синеглазый караван», который недавно обсуждали.

— Это где десятки потенциальных корректоров, которых отказались передать школе? — спросила та же противная пучеглазая тётка, которая интересовалась моими правами опекуна.

— Да, владелица каравана категорически отвергла возможность сотрудничества, угрожая оказать вооружённое сопротивление. Мы работаем над этим.

«Стреляй первой, Костлявая, — подумал я. — Всегда стреляй первой».

В общем, Нагму уже не в первый раз в её жизни объявили исчадием ада. «Иблисов выблядок» — это судьба.

На этом основании во всех моих предложениях было отказано. Меня сочли человеком, никакого отношения к Нагме не имеющим, а потому брать за неё ответственность я не могу. Её родители, то есть Калеб и Анахита, которые должны предстать перед судом ареопага следующими, так себе гаранты. Ну а моё отчаянное предложение ссылки в безлюдный срез сочли недостаточно безопасным. Мало ли кто туда припрётся и нас вытащит? Мультиверсум вообще проходной двор — шляются всякие где попало безо всякого порядку и контроля.

— Да вон, хоть та же Аннушка, — сказала пучеглазая мадама. — Они с ней общались, я видела.

При упоминании Аннушки лица у ареопажников сделалась такие, как будто у них внезапно геморрой обострился. А Нагму приговорили «подвергнуть полной нейтрализации». Я даже спрашивать не стал, что это значит. Какая разница? Всё равно «нейтрализуют» дочку только через мой труп.

— Согласно данному мной слову, у вас иммунитет на сутки, — сказал Мелехрим, выпроваживая нас на улицу. — Можете попытаться бежать, или примите свою участь достойно. Дело ваше.

— Пап, что будем делать? — спросила Нагма.

Она бодрится и делает вид, что ей всё нипочём, но я вижу, что дочь очень напугана и расстроена.

— Купим по мороженому? — предложил я. — У меня от их кислых рож изжога разыгралась.

— Это само собой, — согласилась Нагма, — как же без мороженого? А потом куда?

— Давай решать проблемы по мере их поступления, ладно? Поедим мороженого, дождёмся следующего заседания. Узнаем, что твоим родителям впаяют.

— Ты мой «родитель», пап. И мама ещё, конечно. А Калеба пусть хоть в жопу себе засовывают, вот! Надеюсь, они хотя бы братика моего в покое оставят? Он ведь даже ещё не родился!

Я только плечами пожал. Очень сомневаюсь, на самом деле.

Глава 12. Её зовут Катя

— Вывезешь нас отсюда? — спросил я сидящую на борту пикапа Аннушку.

— Есть идеи, куда?

— На базу, наверное, для начала. Предупрежу Слона, что увольняюсь по семейным обстоятельствам. Попрошу РПГ в качестве выходного пособия. Если за Нагмой опять пустят Чёрного, РПГ мне пригодится.

— Убьёшь одного, придёт следующий, — пожала плечами Аннушка.

— РПГ на базе тоже не один.

— Как знаешь. Я вас отвезу, но чуть позже, ладно? Хочу с Калебом попрощаться.

— Думаешь, шансов нет?

— Не-а. Я бы взяла пулемёт, пошла и порешила этих уродов, но не поможет. Это система, на их место сядут новые, кресла остыть не успеют.

— Хреново.

— И не говори. А мама твоей девчонки не твоя проблема?

— Думаешь, её отпустят?

— Почему нет? Дадут родить, заберут ребёнка — и вали. Не хочешь о ней позаботиться?

— Боюсь, мы теперь не лучшая компания. С мишенями-то на спине.

— Да, тут ты прав, пожалуй. Я б на вас в тотализаторе не поставила.

— Кроме того, она же его любит.

— Кого? Калеба?

— Ну да.

— Знаешь, Калеба все любят. Он ещё в школе корректоров, будучи совсем пацаном, имел любую девчонку, какую хотел. Ни одна не могла отказать.

— И тебя?

— Но-но, я-то его сильно старше была. И на меня его обаяние не действует.

— Ну да, — скептически сказал я. — То-то ты его годами из разных историй вытаскиваешь, хотя сама же сто раз зарекалась. Кто сегодня народ бунтовать пытался? Кто готов с пулемётом в ареопаг идти?

— Ну, с пулемётом не только за него. Накопилось. Но, может, ты и прав. Может, и на меня влияет. Я как-то не задумывалась. Корректоры — это не только синие глаза, знаешь ли. У каждого своя фишка есть.

— И у тебя?

— И у меня. Но это коммерческая тайна.

— Как скажешь. Это ведь многое объяснило бы.

— Что?

— Ну, если у Калеба талант такой, женщин с ума сводить. Я ещё при первой встрече поразился, как Анахита изменилась. Она же за Нагму была готова целый кыштак зубами порвать, да и со мной ей, вроде, неплохо было. Не любовь, конечно, куда там, но мы ведь практически поженились. А потом объявляется этот рыжий засранец — и как подменили сразу. Только на него и смотрит, только о нём и говорит, и глаза стали такие… С поволокой, но пустоватые. Ладно меня бортанула, но дочь бросить?

— Если оно и так, то тут, кажется, коса на камень нашла, — сказала Аннушка, — Потому что Калеб тоже отродясь ни за одну бабу так не держался. Только на моей памяти десятка два поматросил и бросил. А за эту, вишь, сам пострадал. По-дурацки, как всегда, но всё же. Да теперь уж без разницы, почему так вышло. Калеба мне жалко, он, хоть и придурок, но свой. А вдовушка как-нибудь пристроится, по ней видно.

— Михаил, можно вас? — к пикапу подошёл Лейхерот.

Мы отошли в сторонку.

— Боюсь, при сложившихся обстоятельствах мы не сможем продлить наше сотрудничество. Поверьте, я расстроен этим не меньше вашего…

Я не удержался и фыркнул.

— Вам что-то кажется смешным? — брезгливо удивился Теконис.

— Разумеется, не меньше, а как же. Вы не сможете использовать Нагму, а нас всего-то убьют.

— Удивительно эгоистичная точка зрения, — рассердился он. — Только о себе и думаете. Не ожидал. В общем, было приятно с вами сотрудничать, но Берконес для вас временно закрыт. Когда решите проблемы с Конгрегацией, обращайтесь, ваши кандидатуры останутся в приоритетном списке.

— Непременно, — сказал я. — Как только, так сразу.

Ругаться с ним лень и бессмысленно. Не так уж много времени нам осталось, чтобы тратить его на Текониса.

— Что это там делает ваша дочь? — вдруг напрягся он. — Я же запретил ей!

Я обернулся, следуя за взглядом его чёрных слепых очков. Нагма сидит на бордюрчике возле Мораториума, опершись спиной на чёрный постамент, и что-то увлечённо рисует в скетчбуке. Карандаш так и летает по странице.

— Оставьте её в покое. Пусть делает что хочет.

— Здесь нельзя работать с фрактальными структурами! Вы что, не чувствуете? Остановите её немедленно, или это сделаю я!

— Чёрта с два, — сказал я твёрдо. — Один шаг к моей дочери, и я вам ноги переломаю.

— Вы не понимаете!

— Это вы не понимаете, Лейх. Мне плевать, что она сделает с вашим драгоценным Мультиверсумом. Не знаю, насколько меня хватит, но пока смогу, буду убивать каждого, кто попробует ей навредить. Будь то Конгрегация, Кафедра, корректоры, редакторы, Чёрные, Белые или Голубые. Если в результате чёртов Великий Фрактал превратится в тыкву, мне насрать. Так и передайте вашему брату и его шайке.

Теконис смотрит на меня чёрными стёклами с непередаваемым возмущением, но мне пофиг. Граф Морикарский угробил за одного ребёнка целый мир, а я и Мультиверсум не пожалею. Мультиверсум без Нагмы мне не нужен.

— А ведь я пытался вас защищать! — выдавливает, наконец, Теконис. — Но, похоже, зря. Вы удивительно безответственный человек.

— Идите отсюда подобру-поздорову, — сказал я устало. — Не пересекайте границ моей ответственности.

Теконис пошёл обратно в здание ареопага, каждым шагом выражая ярость и возмущение, а я вернулся к Аннушке.

— Проблемы? — спросила она.

— Не больше, чем раньше, — ответил я.

— Да куда уж больше-то… А что, девочка действительно может что-то натворить, или Конгрегация тупо на принцип пошла? Я слышала о таких, как она, но встречать не доводилось.

— Однажды она обломала планы Ушедших одним рисунком.

— А, это там, куда я за вами моталась? Странненький такой срез?

— Ещё какой странненький. Но было в нём и своё очарование. Неон, туман, всё такое.

— Да, забавная, похоже, у тебя девчуля. Жаль, что её грохнут. А что она там рисует?

— Не знаю. Дорисует и скажет.

— Я уже, пап, — поднялась с бордюра Нагма, — ох, всю попу отсидела…

— Что-то вышло, колбаса?

— Да, Аллах посмотрел моими глазами. Я его очень сильно попросила.

— И что увидел?

— Не уверена. Но, мне кажется, нам сейчас расскажут…

От здания ареопага в нашу сторону бегут люди в балахонах. Это так же неестественно, как бегущий генерал, который, как известно каждому военному, в мирное время вызывает смех, а в военное — панику. Забег ареопажников смотрится разом тревожно и комично. Если не хотите выглядеть глупо при беготне, не носите балахонов. Приходится приподнимать подол руками, что необратимо портит эстетику аллюра.

— Стоять! — сказал я решительно. — Ни шагу дальше.

Конгрегаты остановились не сразу, но, разглядев пистолет в моей руке, дали-таки по тормозам.

— Вы снова размахиваете своим оружием? — сказал запыхавшийся Мелехрим. — Пистолет не аргумент.

— А пулемёт? — спросила Аннушка.

Я скосил глаз и увидел, что она стоит в кузове пикапа, смотрит на ареопаг поверх ствола, и на лице её ширится добрая улыбка предвкушения. Кажется, у неё действительно «накопилось».

— Что ты натворила, дрянная девчонка! — завопила пучеглазая женщина.

Вот же вредная баба, неймётся ей.

— А что я натворила? — невинным голосом спросила Нагма.

— Лейхерот, в чём дело? — спросил я «нашего» Текониса.

— Не знаю, — ответил он. — Но Фрактал дрогнул так, что мы все почувствовали.

— Мало ли, какая муха его укусила, — пожал плечами я. — Может, просто совпало.

— Нет, что-то изменилось, я вижу, — сказал слепец, поводя своими окулярами. — Просто не могу понять, что именно. Какая-то мелочь. Но мелочь важная!

— Кажется, мы зашли в тупик, — признал Мелехрим, отдышавшись. — В любом случае, они под защитой моего слова. Давайте вернёмся в зал, у нас следующее дело.

Балахонистые потоптались, глядя на нас неласково, но потом вняли голосу разума и побрели, отдуваясь, обратно. Физподготовка у них в Конгрегации, я смотрю, плохо поставлена. Мы с Нагмой и Аннушкой пошли за ними, и нас, к моему удивлению, никто не остановил. Так и пришли в зал, где сели, скромно пристроившись на стульях в уголке.

— Корректор первого ранга Калеб Гимерон! — объявил Мелехрим. — И женщина, носящая зачатого от него фрактального дисруптора во чреве своём.

Клянусь, он так и сказал: «Во чреве своём»!

— Сраные выпендрёжники, — прокомментировала это Аннушка вполголоса.

Привели Калеба и Анахиту. Мне сразу показалось, что с ними что-то не так. Калеб спотыкается, как будто плохо видит, а Анахита озирается с видом полного непонимания, где она и как тут оказалась. Час назад они выглядели напуганными и расстроенными, но гораздо более адекватными.

— Корректор первого ранга Калеб Гимерон обвиняется… — начал Мелехрим, явно выполняющий функцию секретаря, но его тут же перебила всё та же неприятная баба с симптоматикой гиперфункции щитовидки на лице.

— Какой же он корректор? Вы кого привели?

Калеб растерянно повернулся к ней, поднял голову, и я увидел, что глаза у него вовсе не синие. Обычные такие глаза, зелёные. Вот в кого у Нагмы её гляделки, оказывается.

— Погодите-ка… — сказал Лейхерот.

Он подошёл к Калебу и обошёл вокруг него, пристально пырясь чёрными окулярами. Постоял, обошёл так же вокруг Анахиты. Что-то пробормотал про себя и направился к нам.

— Чего тебе надобно, старче? — спросил я его неласково.

— Могу я посмотреть на вашу дочь, Михаил? Обещаю не пытаться на неё воздействовать.

— Ну… Посмотрите, — сказал я не очень уверенно. — Но, если что…

— Да-да, вы мне ноги переломаете, я помню, — раздражённо ответил он. — Я быстро.

Теконис обошёл вокруг стула, на котором сидит Нагма. Выглядит это довольно зловеще, она непроизвольно поёжилась, но никаких подозрительных действий он не совершил. Попялился и ушёл обратно.

— Что скажешь, Лейх? — спросил его брат.

— Калеб не является корректором. Он вообще не имеет фрактальных способностей.

— Они пропали? Разве так бывает?

— Они не пропали. Их никогда не было, — сердито ответил «наш» Теконис. — Этот человек не был фокусом коллапса, его срез не коллапсировал, он не учился в школе корректоров, не выполнял заданий Конгрегации. Он не корректор и никогда таковым не являлся. Эта причинно-следственная линия элиминирована полностью.

— Я не понимаю, — сказала растерянно пучеглазка. — Тогда что мы тут рассматриваем? В чём суть дела?

— В том, что он, вопреки клятве корректора, зачал двоих детей, которые являются носителями фрактальной дисрупции, а также препятствовал… — начал её сосед.

— Чушь, — сказал третий балахонщик, — раз он не корректор и никогда им не был, то не мог ничего нарушить. И дети его не фрактальные бомбы.

— Лейх? — жалобно спросил Мелехрим.

— Они не являются носителем дисруптивного потенциала, — сказал Лейхерот. — Девочка имеет сильные фрактальные способности, но они не носят критично-триггерного характера. Младенец обладает ими в потенции, но не обязательно реализует. На этом основании я прошу уважаемый ареопаг отменить решение о нейтрализации как не соответствующее новой причинно-следственной линии. Надеюсь, ни у кого нет сомнений в моей компетенции?

— В компетенции — нет, — пробурчала вредная тётка, — а вот в мотивах… Вы же заинтересованы в девочке?

— Да, — кивнул Теконис, — её способности востребованы в нашем коллективе. Но, поскольку они более не коллапсоопасны, я не вижу, какие к тому могут быть препятствия.

— Какая-то чертовщина, — сказал Мелехрим. — Я ничего не понимаю.

— Таковы последствия невежества, брат, — торжествующе сказал Лейхерот. — Благие намерения не заменяют знания.

— Ареопаг будет совещаться! — сказал сидящий по центру балахон. — Прошу посторонних покинуть зал!

Нас с Нагмой и Аннушкой, а также Калеба с Анахитой выпроводили в комнату ожидания.

— Мам, ты как? — кинулась к ней дочка.

— Не понимаю, — сказала та растерянно. — Всё как в тумане. Нагма, козочка моя, это правда ты?

— Да, мам, конечно!

— И я правда не видела тебя пять лет?

— Почти пять, да.

— Я что, с ума сошла?

— Агась, мам. Похоже на то. Но ты не переживай, я тебя всё равно люблю.

— Анахита, душа моя… — сказал Калеб неуверенно, но она в его сторону даже головы не повернула. Смотрит на Нагму, а глаза заполняются слезами.

— Не плачь, мам. Всё будет хорошо, я всё исправила. Ты мне веришь?

— Конечно, моя любимая козочка. Верю и люблю. Аллах милосердный, да что со мной было?

* * *

Ареопаг, вернувший нас обратно в зал, выглядит недовольным и потерянным, но решение вынес оперативно: в связи с тем, что наше существование не несёт рисков для стабильности Великого Фрактала, оберегать которую их священная обязанность, Конгрегация постановляет, что ей нет до нас никакого дела, и мы можем убираться на все четыре стороны. И, желательно, побыстрее. Потому что у них при виде Калеба начинается диссоциативное расстройство — они помнят, что он мятежный корректор, и одновременно знают, что он никогда таковым не был.

— Слабаки, — сухо говорит «наш» Теконис, — поработали бы они с элиминацией столько, сколько мы… Михаил, Нагма! Спешу сообщить, что мы рады будем снова видеть вас в составе группы.

— Нам надо это обсудить, если вы не против, — прошу я.

— Разумеется. С непривычки такие вещи воспринимаются сложно, я понимаю. Я подожду вас, но прошу, не очень долго. Не забывайте, нас ждёт Меровия!

— Михаил, — Анахита смотрит на меня своими глубокими светлыми глазами. — Я очень виновата перед вами.

— Мы вроде были уже на «ты», — напоминаю я.

— Прости, да. Мне очень неловко и ужасно стыдно. Я сбежала, нарушив все обещания, и бросила на тебя дочь.

— За дочь не извиняйся. Это лучшее, что со мной случилось.

— Ты не злишься на меня?

— Может быть, немного, за Нагму. Ей не хватало матери. Но за то, что у меня есть дочь, я благодарен.

— Пап, мы же заберём маму отсюда? К нам, домой?

— Ты этого хочешь, колбаса?

— Больше всего на свете, пап! Я понимаю, что вы вряд ли теперь поженитесь, но пап…

— Она твоя мама, я понимаю.

— Михаил, — вздыхает Анахита, — это звучит ужасно эгоистично, я знаю, но мне, кажется, снова некуда идти. И я очень, очень, безумно соскучилась по дочери.

— Я не держу на тебя зла и не лишу Нагму матери.

— Спасибо, спасибо, пап! — повисла на мне дочка. — Ты самый лучший! Самый-самый-самый! Самее всех!

— Не за что. Всё, что мне нужно от Мироздания, — чтобы ты была счастлива.

— Я счастлива, счастлива! Уи-и-и! Ы-ы-ы! А-а-а! — завыла восторженно, как в детстве, Нагма.

— Анахита… — растерянно бормочет Калеб. — Но как же… Что же…

— Оставь их, придурок, — берёт его решительно за локоть Аннушка. — А то сейчас ещё и по рылу выхватишь. На долгую память.

— Аннушка… Но как же так? Что со мной? Кто я вообще?

— Жалкий рыжий мудак, — ответила та с видимым удовольствием. — Теперь я это вижу совершенно отчётливо. Но дурные привычки ужасно привязчивы, поэтому я не брошу тебя тут посреди площади, а отвезу туда, где всё началось. В твой родной срез, где, как я понимаю, не случилось коллапса. Там прошло много времени, но ты, я думаю, адаптируешься. Хитрожопость-то у тебя не корректорская, а врождённая.

— Анна! — окликнул я её.

— Лучше Аннушка. Не люблю это имя.

— Как скажешь. Можно тебя попросить?

— Попробуй и узнаешь.

— Довези Анахиту в наш домик у моря.

— А сам чего? Я, так-то, не такси.

— Мы с Нагмой сейчас уйдём с Теконисом.

— Ладно, но учти, это платная услуга. Я больше никому ничего не должна, а бензин денег стоит.

— Называй цену.

— Тогда не вопрос. Калеба закину и сразу за ней.

— Пап, а разве мы не с мамой сейчас? — спросила Нагма. — Я так соскучилась.

— Потерпишь несколько дней, колбаса?

— Дольше терпела. А что?

— У меня есть дело.

— Важное?

— Важней не бывает. Меровия ждёт.

— А что такое «Меровия», пап?

* * *

— Па-а-ап… — Нагма рушится рядом со мной на кровать. Носом в роскошные здешние простыни. Берконес по-прежнему идеально комфортен, но я, пожалуй, слишком много о нём узнал.

Прекрасно знаю эту манеру падать лицом вниз и говорить невнятно, через подушку. Она означает, что дочь что-то натворила, ей неловко, но совесть требует объясниться. Если бормотать в подушку, то не так страшно.

— Что, колбаса?

— Простишь меня?

— А что, когда-то не прощал?

— Всегда прощал. Ты самый лучший. Я тебя обожаю.

— Не подлизывайся. Скажи уже, не мучай себя.

— Я могла выбрать.

— Между чем и чем?

— Между тобой и мамой.

— Ужасный выбор, не дай Аллах никому такого. Сочувствую тебе, бедолага.

— Не сердишься?

— За что?

— Что я выбрала её. Теконис говорил про «чёрный монолит», помнишь?

— Помню. Сказка какая-то.

— Мне кажется, я могла тогда любое желание исполнить. Например, опять тебя умолодить. Я прям сразу об этом подумала — сделать тебе снова шестнадцать. Я же теперь большая, никакой Лирке бы тебя не отдала! Влюбила бы в себя и заженила! Глупо, да?

— Да уж не очень умно, факт. Я тебя и так люблю, колбаса. Это никуда от тебя не денется. А замуж найдёшь за кого пойти, дело нехитрое.

— Денется однажды. Я ужасно боюсь, что ты постареешь и умрёшь, пап. И очень-очень хотела тебя умолодить снова. Но подумала про маму, и решила, что ты ещё не очень старый, а она в беде прямо сейчас. И никто, кроме меня, ей не поможет.

— Правильно сделала, колбаса.

— Правда? Ты не обижаешься?

— Конечно, не обижаюсь. Если бы ты не провернула эту штуку с Калебом, а «умолодила» меня, нас бы всё равно убили. Я был бы мелкий и не смог бы тебя защитить. Так что ты умничка.

— Да, точно. Я и не подумала об этом тогда, прикинь?

— И не удивительно, столько всего случилось разом. Всякий бы растерялся. Но ты сделала всё правильно, я очень тобой горжусь.

— Правда? Ты меня не утешаешь сейчас?

— Клянусь. Это было наилучшее из возможных решений. Ты молодец.

— Ура, — выдохнула Нагма с облегчением, перевернулась лицом вверх и заболтала свесившимися с кровати ногами. — Я очень переживала, правда. А смешно с Калебом получилось, да?

Она захихикала, вспоминая.

— Анахи-и-ита-а-а-а, ду-уша-а-а-а моя-а-а, — заныла она фальшивым басом, передразнивая.

— Да, забавно. А как твой Аллах? Ещё смотрит твоими глазами?

— Агась. Вообще ничего не поменялось, мне кажется. Но если бы поменялось, то я бы, наверное, и не заметила, да?

— Я не очень понимаю, как это работает. Очень может быть, что и так. Может, Теконис знает, но не я.

— Ну его, он жуткий.

Лично у меня при попытке это обдумать голова закипает. Если Калеб никогда не был корректором, то его дочь, конечно, не «фрактальная бомба». Но если он не был корректором, то не шлялся по Мультиверсуму, верно? А если не шлялся, то как встретился с Анахитой? Получается, в этой причинно-следственной линии Нагмы вообще быть не должно. Анахита осталась бы с унылым Петром, не изменив ему с обаятельным рыжим засранцем. Не забеременела бы, и Пётр не бросил бы её в кыштаке, а значит, никто не принёс бы сыр и лепёшки к порогу замка, и мы бы не встретились. Никто не попросил бы меня присмотреть за смешной девчонкой-егозой, чтобы быстрее обернуться по горам, и у меня не было бы этой болтающей ногами зеленоглазой колбасы. Но она есть, это прекрасно, и мне всё равно, как так вышло.

* * *

— Мне отчего-то кажется, что мы скоро расстанемся навсегда, драгоценный Док, — говорит мне Олли.

Девушка вертится перед зеркалом, поправляя затейливый тюрбан из яркой цветной ткани и заодно демонстрируя идеальную фигуру.

— Но ты не будешь по мне скучать и грустить, — напоминаю я.

— Конечно, — смеётся она. — Я никогда не скучаю и не грущу.

«Пока хватает сенсуса», — думаю я про себя.

Впрочем, все мы зависимы от чего-нибудь. Попробуйте, например, пару минут не дышать…

— Знаешь, — сообщает она мне, подумав, — ты опять изменился.

— И в какую сторону?

— Как будто что-то важное решил. Потому теперь спокоен, сосредоточен и почти не несчастный.

— Почти?

— Почти, — кивает она точёной головкой на длинной изящной шее. Тюрбан ей очень идёт. — Но для тебя и это очень много.

— Ты права, Олли. Я действительно кое-что решил. И очень может быть, что мы больше не увидимся. Но я буду тебя помнить.

— И, конечно же, грустить? — понимающе улыбается девушка.

— Может быть, немного. Капельку.

— Мне будет приятно, что ты меня помнишь, но грустить не надо. Давай попробуем оставить обо мне хорошее воспоминание напоследок?

Я ничего не забыл, но, когда она, смеясь, мягко увлекает меня к кровати, позволяю ей это сделать.

Хороший способ попрощаться.

* * *

— Поедешь верхом? — спросил я Слона, пока группа Мейсера рассаживается по каретам. — Думаю, сопровождающие легко уступят нам сёдла.

— Не знал, что ты верхами умеешь, — удивился он. — А, да… Те десять лет! Успел научиться?

— Я тут многому успел научиться.

— Ладно, давай прокатимся, если местные не против. Из карет ни черта не видно, не люблю, когда нет контроля за обстановкой.

Граф Морикарский во мне не интересуется, против местные или нет, а просто велит освободить нам двух коней, и никому даже в голову не приходит возражать.

Слон отлично держится в седле, он воевал в таких местах, где это единственное средство передвижения, и мы, слегка пришпорив лошадей, оказываемся во главе кортежа. Я знаю, куда ехать, не заблудимся.

— Хотел поговорить там, где точно не слушают, — сказал я Слону.

— Интригуешь, Докище. Валяй.

— Я ухожу, Слоняра. Это мой последний полевой выход.

— Слишком много воспоминаний? Этот мир, я смотрю, сильно тебя перепахал.

— Да, — кратко отвечаю я, чтобы не вдаваться в подробности, — будем считать, что так.

— Очень жаль, — вздыхает Слон. — Без тебя мне сложнее будет втереться в партнёры. Но я всё равно попробую, без обид. Мне понравилось жить в Берконесе.

— Не вопрос, какие обиды.

— Что будешь делать?

— Вернусь в домик у моря, буду лечить детей. Педиатры всегда в дефиците. Деньги у меня теперь есть, не пропадём.

— Не заскучаешь?

— Думаю, нет. За те десять лет я вдоволь навеселился.

— Да уж, ты рассказывал. Твой выбор. Но зачем ты сейчас тогда едешь? Соскочил бы сразу, раз Меровия тебе так обрыдла.

— Кое-какие долги закрыть. Я этому миру остался должен.

— Хрен тебя поймёшь иногда, Докище, — вздохнул Слон. — В любом случае, удачи. Что-то от меня надо?

— Небольшая транспортная услуга напоследок. Подбросишь меня домой чуть позже?

— Конечно, в любой момент. Но учти, я буду приезжать к тебе в гости! И соблазнять вернуться. Раз за разом, пока ты не признаешь, что мирная жизнь тебе осточертела и не согласишься!

— Всегда рад тебя видеть, Слоняра. Всегда.

* * *

— Мы тут планируем занять под наши задачи некое графство, — рассказывает Мейсер. — Оно удачно расположено относительно горного перешейка. Но нужен номинальный владелец. Михаил, по моим записям, у вас в прошлый раз неплохо получилось, да и держать себя с местными вы умеете как никто. Перидор считает, что вы у нас единственный аристократ среди плебеев. На вас даже одежда здешняя как-то естественнее сидит. Найдём какой-нибудь повод, и он вам его официально дарует как вассалитет…

— Нет, — отказываюсь я твёрдо.

— Но почему?

— Как говорят у нас в срезе: «Нельзя войти в одну реку дважды».

— Жаль, но как знаете. Найдём кого-нибудь другого, в конце концов, это формальность.

* * *

— Почему вы не взяли сюда дочь? — спросил Теконис.

— Вы же сами сказали, что дамп первого этапа не нужен, а значит, её способности тут пока ни к чему. Нагма соскучилась по семье и учёбу подзапустила. Ей стоит немного отдохнуть от чудес Мультиверсума. Слон отвёз её домой.

— Возможно, оно и к лучшему. Не будет соблазна снова вмешаться в естественный ход событий. Подростки эмоциональны и непредсказуемы.

— Согласен с вами.

— Михаил, надеюсь вам-то не нужно напоминать, к чему приводит такое вмешательство?

— Нет, у меня прекрасная память, Лейхерот.

* * *

— Докище, эй, Докище! — зовёт меня Слон. — Бегом сюда, ихнее величество требуют тебя пред светлы очи. Вот вы с Перидором спелись! Мейсер аж ревнует, по-моему.

— Опыт, Слон. Сын ошибок трудных.

— А, ну да. Ну сходи, спроси, чего он взнасался на ночь глядя.

— Мне сказали, что вы детский врач, — устало сказал Император. — Кроме того, вы единственный, кто не ведёт себя как нарядившийся герцогом конюх. Признайтесь, у вас же есть титул?

— Вы очень проницательны, Ваше Величество. Я граф.

— Это очень заметно. Породу не скроешь. Мне нужна ваша консультация. Наша дочь, Катрин… Боюсь, ситуация очень серьёзная.

— Она уже пару дней вялая, много спит, немного кашляла, — торопливо рассказывает Императрица Креатна, — сопли, глазки затекали. Зимой дети часто простужаются. А сейчас у неё ужасный жар! И… Пятна, эти жуткие пятна! Скажите, Михаил Док, неужели это действительно Красный Мор?

— Увы, Ваше Величество, — сообщает профессиональным сухим тоном императорский врач мессир Домет, — самые худшие подозрения подтверждаются. Нам остаётся только уповать на бога. Я сделаю кровопускание и дам маковый отвар, чтобы девочка меньше страдала, но вы сами знаете — Красный Мор…

— Граф Михаил Док посмотрит Катрин, — говорит Перидор.

— Вы больше не доверяете моей квалификации, Ваше Величество? — мрачно спросил лекарь. — Не сомневайтесь, Красный Мор я ни с чем не спутаю.

— Мессир Домет прав, — подтверждаю я диагноз, — это Красный Мор.

— Вы можете её вылечить?

— Увы, Ваше Величество, — отрицательно качаю головой я, — от этого нет лекарства.

— Не так уж вы всесильны, как говорите… — Перидор развернулся на каблуках, звякнув шпорами, и вышел.

— Неужели ничего нельзя сделать? — спрашивает Креатна.

Я смотрю на измученное детское личико на подушке и отрицательно качаю головой. Императрица уходит, из последних сил сдерживая рыдания. Ей нельзя плакать при подданных.

— Рад, что мы сошлись во мнениях, коллега, — кивает мессир Домет, — хотя принцессу, конечно, очень жаль. Я дам настойку опия, чтобы она не мучилась…

— Не стоит. У меня есть более сильное и надёжное средство, девочка отойдёт без мучений. Просто уснёт и не проснётся.

— Как скажете, — соглашается врач, — про вас всякие чудеса рассказывают.

Дождавшись, когда Домет уходит, я сажусь на край кровати, глажу Катрин по голове и прикладываю к её руке альтерионский инъектор. Короткое шипение, и воспалённые, затёкшие гноем глазки ребёнка закрываются. Я беру тонкую руку, кладу палец на пульс и чувствую, как он замедляется, замедляется, замедляется… Всё, последний удар.

Аккуратно укладываю руку поверх одеяла и выхожу из комнаты. Скоро лекарь вернётся проверить пациентку и констатирует смерть. Этот мир продолжит развиваться так, как ему и было предназначено. Никто не взорвёт карету Перидора. Вырастет и станет наследником принц Биринт. Меровия получит свой буст, быстро и почти бескровно вырвется вперёд в цивилизационной гонке. Обретёт свои колонии, богатство, прогресс и мировое доминирование. Мейсер со товарищи закончат контракт и получат сенсус. Часть его продадут или обменяют — не знаю, где реализуют такой специфический товар, но раз есть предложение, то есть и спрос. Часть его останется в Берконесе, Олли и её чернокожие соплеменники будут какое-то время счастливы, потом им потребуется следующая доза, и группа Мейсера выберет новый мир для своего прогрессорства. Но это уже без меня.

Мне же нужно кое о чём поговорить с Императрицей. Сложно будет убедить убитую горем мать, но я справлюсь. У графа Морикарского большой опыт переговоров.

* * *

— Слон, ты готов?

— Да, Докище. Теконис открыл кросс-локус прямо в здешний сарай, там уже стоит моя машина. Соврал ему, что нужно срочно доставить снаряжение. Ну, как соврал — оно нам и правда не помешает…

— Пусть ребята меня прикроют, нужно кое-что незаметно вынести.

— Ты что, — ржёт командир, — решил у Перидора столовое серебро на память стырить?

— Тебе не пофиг?

— Да вообще насрать. Хоть жену у него воруй. Хотя на кой черт тебе жена? Тебе по жизни не прёт с бабами… Ладно, обеспечим выход, тащи, что ты там намародёрил.

* * *

— Докище, — говорит изумлённый Слон, обернувшись с водительского сидения, — я чего угодно ожидал, но…

— Императрица в курсе. Императору решили не сообщать. Было сложно, но в конце концов она мне поверила. Я умею быть убедительным.

— Но зачем тебе дохлая принцесса, Док?

— Почему сразу «дохлая»? — я прижимаю к шее девочки инъектор и берусь за руку.

Секунда, две, три… Вот, первый толчок пульса. Ещё, ещё… Всё, вышли на нормальный ритм.

— Поспит часов двенадцать, проснётся здоровенькой, — заверил я командира. — У Альтери отличная фарма, а Змеямба в ней хорошо разбирается. Никакой местный лекарь не понял бы, что девочка в искусственной коме. Какому-то мёртвому ребёнку повезёт быть похороненным в фамильном склепе августейшей фамилии. В закрытом гробу, из-за Красного Мора. Поехали, Слоняра, путь неблизкий.

— Докище, — сказал мой командир, — ты знаешь, что ты наглухо на всю башку ебанутый?

— Мне это уже сообщали.

* * *

— Па-а-ап? — Нагма выбегает мне навстречу, мчится по дорожке к гаражу и резко останавливается.

Пока мы со Слоном гремели воротами, выгоняя машину, нас заметили, так что на крыльце выстроилось всё семейство: Дмитрий, Алиана, маленький Ярк, подросшая Онька. Немного в стороне, как бы с ними и как бы нет, беременная Анахита. Кажется, нам стоит заняться расширением дома, в нём явно становится тесно. Ну да ничего, моей доли с продажи меровийского сенсуса на всё хватит.

— Пап, — осторожно спрашивает Нагма, — а почему у тебя на руках эта девочка?

— Ты же хотела сестричку, колбаса? Вот, наслаждайся.

— Пап, — озадаченно чешет она белобрысый затылок. — Я ведь никогда её раньше не видела, да?

— Похоже, что так.

— Тогда откуда я знаю, что её зовут Катя?

___

Конец