Это же Пэтти!

II. Романтическая история Катберта Сент-Джона

ВДОВУШКА придерживалась здравой теории о том, что ученицы средней школы должны оставаться маленькими девочками до тех пор, пока не окончат школу и – дерзкие, энергичные и непосредственные – не шагнут во взрослый мир. «Святая Урсула» как по форме, так и по содержанию была монастырем. Мужскую половину рода человеческого в расчет не брали.

Бывало, новенькая девочка воротила нос от девических забав, которыми довольствовались ее подруги. Но, в конце концов, ее неудержимо затягивало в поток. Она училась прыгать через веревочку и катить обруч, участвовать в погонях по бумажному следу по пересеченной местности, зимой кататься на коньках и с горки, играть в хоккей; наслаждаться леденцовыми тянучками из патоки и попкорном, сидя вокруг большого костра субботними вечерами, или импровизированными маскарадами, когда вся школа в поисках костюмов совершала набеги на дорожные сундуки на чердаке. Через несколько недель самая испорченная юная материалистка больше не чувствовала зов из-за «пределов» и поддавалась молодежному духу сестринской общины.

Но в подростковом возрасте девочки с готовностью отвечают на зов романтики. Время от времени, в сумеречный час между послеобеденными занятиями и звонком к переодеванию, собравшись у окна и обратив свои лица к небу в сторону запада, они заводили разговор о будущем, особенно когда в их группе находилась Розали Пэттон. Хорошенькая, грациозная, непоследовательная малютка Розали была исключительно создана для романтики, которая так и льнула к ее золотистым волосам и смотрела ее глазами. Она могла не быть абсолютно уверенной насчет разницы между причастиями и супинами, могла сомневаться в определении параллелепипеда, но если речь заходила о чувстве, то она говорила с убежденностью. Судя по всему, ее знания были не столько теоретическими, сколько приобретенными на личном опыте. Розали предлагали выйти замуж!

Она поведала подробности своим самым близким друзьям, те поведали их своим самым близким друзьям, пока, наконец, вся школа не узнала ее романтическую историю.

Превосходство Розали в сфере чувств совершенно ей соответствовало. Присцилла могла отличиться в баскетболе, Конни Уайлдер – в актерском мастерстве, Керен Херси – в геометрии, а Пэтти Уайатт – ну, скажем, в дерзости и отваге. А вот Розали была признанным авторитетом в сердечных делах, и пока не появилась Мэй Мертель Ван Арсдейл, никому и в голову не приходило сомневаться в ее статусе.

Мэй Мертель провела неуютный месяц, с трудом вживаясь в школьную жизнь. Ей было привычно выделяться с помощью одежды, но, приехав со своими четырьмя чемоданами, она к своему неудовольствию поняла, что одежда в «Святой Урсуле» бесполезна. В том, что касалось моды, школьная униформа равняла всех под одну гребенку. Была, тем не менее, еще одна сфера, в которой она могла рассчитывать на превосходство. Ее собственная сентиментальная история была яркой в отличие от бесцветного существования большинства, и она принялась отстаивать свои притязания.

В одну октябрьскую субботу в комнате Розали собралось с полдюжины девочек, которые расселись на брошенных в кучу диванных подушках, прикрутив газовые рожки и пользуясь струившимся в окно светом первой после осеннего равноденствия полной луны. Они тихо пели в минорной тональности, но постепенно перешли на разговоры. Учитывая лунный свет и парящие облака, беседа развивалась в сентиментальном духе и, естественно, закончилась Великим Опытом Розали. Лавируя между девическими сомнениями и множеством подсказок, она пересказала историю – новенькие девочки ни разу ее не слышали, а для стареньких она всегда была свежей.

Сцена была бесподобна – залитый лунным светом пляж, плеск волн и шелест сосен. Стоило Розали случайно опустить какую-нибудь подробность, как ее слушательницы, уже знакомые с рассказом, охотно дополняли его.

– И он держал твою руку все время, пока говорил, – подсказывала Присцилла.

– О Розали! Правда? – шокировано вопрошали хором новенькие.

– Д-да. Просто он вроде как завладел ею и забыл отпустить, а мне не хотелось напоминать ему.

– Что он сказал?

– Он сказал, что не может жить без меня.

– А ты что ответила?

– Я сказала, что мне ужасно жаль, но ему придется.

– И что произошло потом?

– Ничего, – вынуждена была признать она. – Полагаю, что-то могло произойти, если бы я приняла его предложение, но как видите, я отказала.

– Но ты была очень молода в то время, – намекнула Эвалина Смит. – Ты уверена, что знала, чего хочешь?

Розали кивнула с видом меланхолического сожаления.

– Да. Я знала, что не смогу его полюбить, потому что у него… ну, у него был ужасно смешной нос. Он начинал указывать в одном направлении и вдруг передумывал и указывал в противоположном.

Ее слушательницы предпочли бы, чтобы она опустила эту подробность, но Розали мыслила буквально, и у нее отсутствовал свойственный рассказчику инстинкт утаивания.

– Он спросил, нет ли надежды, что я изменю свое мнение, – прибавила она печально. – Я сказала ему, что я никогда не полюблю его настолько, чтобы выйти за него, но я всегда буду его уважать.

– И что же он ответил?

– Он сказал, что не станет сводить счеты с жизнью.

Установилась глубокая тишина, и Розали глазела на луну, а остальные глазели на Розали. Обладая волосами, от которых исходил неясный свет, и фиалковыми глазами, она полностью соответствовала их идеалу книжной героини. Они не помышляли завидовать ей, они просто удивлялись и восхищались. Она носила титул Королевы Романтики по естественному праву.

Мэй Ван Арсдейл, слушавшая повествование молча, была первой, кто разрушила чары. Она поднялась, тряхнула волосами, оправила блузку и вежливо подавила зевок.

– Вздор, Розали! Ты глупая маленькая гусыня, раз суетишься по пустякам. Спокойной ночи, дети. Я отправляюсь спать.

Она прошествовала к двери, но остановилась на пороге и обронила невзначай. – Мне делали предложение три раза.

При таком lèse-majesté[7] у свиты от шока перехватило дыхание. Пренебрежительное высокомерие новенькой девочки было больше, чем они могли вынести.

– Она противная старуха, и я не верю ни одному ее слову! – решительно объявила Присцилла, целуя на ночь бедную уничтоженную малютку Розали.

Это небольшое непредвиденное осложнение положило начало натянутым отношениям. Мэй Мертель собрала собственных сторонников, а избранный круг друзей Розали сплотился под знаменем своей королевы. Они намекнули адептам Мэй, что обе романтические истории качественно в корне отличаются друг от друга. Возможно, Мэй является героиней нескольких банальных флиртов, тогда как Розали – жертва grande passion.[8] Она отмечена неизгладимым шрамом, который будет носить до самой смерти. В пылу преданности они упустили из виду искривленный нос героя и тот общепризнанный факт, что личные чувства Розали не были затронуты.

Однако Мэй утаила свою козырную карту. Вскоре под покровом секретности стали ходить слухи. Она была безнадежно влюблена. Речь шла не о прошлогодних каникулах, а о нынешней пламенной страсти. Ее соседка по комнате просыпалась посреди ночи от звуков сдавленных рыданий. У нее не было аппетита – весь стол мог это засвидетельствовать. В разгаре десерта, даже во время вечеринок с мороженым, она забывала есть и, застыв с ложечкой в руке, пристально глядела в пространство. Когда ей напоминали, что она сидит за столом, она виновато и торопливо принималась запихивать в рот остатки еды. Этот факт ее неприятели враждебно комментировали в том духе, что к концу трапезы она всегда приходит в себя, поэтому ест не меньше остальных.

На уроках английского языка в «Святой Урсуле» еженедельно упражнялись в старомодном эпистолярном искусстве. Девочки писали домой письма, подробно повествующие о школьной жизни. Они обращались к воображаемым подругам, бабушкам, братьям-студентам колледжа и младшим сестренкам. Они учились великой тайне литературного могущества – приспосабливать свой стиль к требованиям публики. В конце концов, они подошли к теме как благодарить воображаемых молодых людей за воображаемые цветы. Мэй слушала несколько высокопарную фразеологию этих вежливых и пристойных писем с надменной улыбкой. Подглядывая за ней украдкой, класс снова заволновался.

Постепенно подробности романа стали широко известны. Мужчина был англичанином – Мэй познакомилась с ним на пароходе – и однажды, когда умрет его старший брат (брат страдает от неизлечимой болезни, которая убьет его через несколько лет), он вступит во владение титулом. Но что это за титул Мэй уточнять не стала. Между тем ее отец был убежденным американцем, – он ненавидел англичан и питал отвращение к титулам. Никогда дочь его не выйдет за иностранца. Если это произойдет, то она не получит от него ни единого доллара. Тем не менее, ни Мэй, ни Катберта деньги не волновали. У Катберта их полным-полно. Его звали Катберт Сент-Джон (произносится как Синжон). Всего у него четыре имени, но этими двумя он пользуется чаще всего. Теперь он был в Англии, будучи вызван телеграммой в связи с критическим состоянием здоровья брата, кризис, однако, миновал и вскоре Катберт вернется. И тогда… Мэй сомкнула губы в прямую линию и вызывающе уставилась в пустоту. Ее отец еще увидит!

Перед волнующей реальностью этого романа жалкая историйка Розали совершенно померкла.

Затем сюжет стал обрастать событиями. Изучая списки прибывающих пароходов, Мэй объявила своей соседке, что он приехал. Он обещал ее отцу не писать, но она знала, что каким-то образом услышит о нем. И точно! На следующее утро прибыл безымянный букетик фиалок. Если раньше и были сомневающиеся, то теперь, при виде этого вещественного доказательства преданности, скептицизм рассыпался в пух и прах.

В воскресенье Мэй пришла в церковь со своими фиалками. Школа шокирующим образом путалась в ответах: никто не притворялся, что слушает службу, все глаза были прикованы к поднятому вверх лицу и блуждающей улыбке Мэй. Пэтти Уайатт обратила внимание на то, что Мэй приложила особые старания, чтобы сесть у окна с цветным витражом, и что время от времени сосредоточенный взгляд внимательно изучает лица спутниц, дабы убедиться, что эффект имеет успех у публики. Однако школа возмущенно отвергла инсинуацию Пэтти.

Наконец-то Мэй с триумфом воцарилась в роли ведущей актрисы. У несчастной безынтересной Розали больше не было роли со словами.

История длилась несколько недель, по мере своего развития приобретая движущую силу. Однажды на занятиях по европейскому туризму, которые проводились по понедельникам вечером, обсуждалась тема «Английские сельские усадьбы» с показом иллюстрированных картинок на фильмоскопе. Когда на экране появился роскошный большой особняк с террасой, на переднем плане которого олени пощипывали травку, Мэй Мертель внезапно упала в обморок. Она не удостоила объяснением экономку, принесшую грелки и одеколон, но позже шепнула своей соседке, что это тот дом, в котором он родился.

Фиалки продолжали приходить каждую субботу, и Мэй становилась все более рассеянной. Неотвратимо близился ежегодный баскетбольный матч с Хайленд-холлом, соседней школой для девочек. В прошлом году «Святая Урсула» проиграла, второе поражение означало бы вечный позор, ибо Хайленд-холл составлял одну треть от их численности. Капитан выступила с речью и отругала апатичную команду.

– Это все Мэй Мертель с ее мерзкими фиалками! – с отвращением пожаловалась она Пэтти. – Она выбила из них весь боевой дух.

Между тем учителя с беспокойством сознавали, что обстановка накалена до предела. Когда мимо стоявших группами девочек проходила Мэй Мертель, они испытывали явственное волнение. В школе царила атмосфера тайны, которая не способствовала высоким оценкам на сочинениях по латинской прозе. В итоге, проблема стала предметом обсуждения на заседании встревоженной кафедры. Не имелось никаких фактических данных, одни догадки, но источник беспокойства был очевиден. Школу и раньше охватывала волна сентиментальности, – заразная как корь. Вдовушка была склонна полагать, что простейшим способом разрядить атмосферу было бы отправить Мэй Мертель со своими четырьмя чемоданами назад к родному очагу, и пусть ее глупая матушка разбирается со всем этим. Мисс Лорд как обычно была решительно настроена довести борьбу до конца. Она силой положит конец этому вздору. Мадмуазель, склонная к чувствительности, боялась, что бедное дитя действительно страдает. Она считала, что сочувствие и такт… Однако победу одержало грубовато-сердечное здравомыслие мисс Салли. Если это необходимо для здоровой психики «Святой Урсулы», то Мэй Мертель должна уехать; но ей кажется, что с помощью легкой дипломатии можно сберечь как психику «Святой Урсулы», так и Мэй Мертель. Предоставьте это дело ей. Она применит собственные методы.

Мисс Салли была дочерью Вдовушки. Она руководила практической частью домашнего хозяйства: ведала провизией, командовала прислугой и с предельной непринужденностью заправляла школьной фермой в двести акров. Между такими тонкостями, как подковывание лошадей, сенокос и изготовление масла, она применяла свои способности, где бы они не понадобились. Она никогда не учила, она накладывала взыскания. Школа славилась необычными наказаниями, большинство которых рождалось в голове мисс Салли. Ее наградили титулом Драконицы благодаря почтительному восхищению ее умственными способностями.

Назавтра был вторник, обычный день, когда мисс Салли объезжала ферму с инспекцией. Спускаясь после ленча по лестнице и натягивая шоферские краги, она чуть было не наткнулась на Конни Уайлдер и Пэтти Уайатт, которые, лежа на животе, пытались достать клюшкой мячик для гольфа из-под полки для шляп.

– Привет, девочки! – весело поздоровалась она. – Не хотите ли прокатиться на ферму? Бегите и скажите мисс Уэдсворт, что вы освобождаетесь от послеобеденной учебы. Вы можете сегодня вечером не принимать участия в «текущих событиях», и забудем об этом.

Обе в радостном волнении напялили шляпки и пальто. Поездка на ферму «Раунд Хилл» с мисс Салли была величайшим даром, который могла преподнести «Святая Урсула». Ибо за пределами школьных владений мисс Салли была презабавнейшей и самой общительной особой на свете. После бодрого пятимильного путешествия на фоне желто-бурого октябрьского ландшафта они побродили пару часов по ферме, отведали молока и имбирного печенья на кухне миссис Спенс и пустились в обратный путь, втиснувшись между капустными кочанами, яйцами и маслом. Они весело болтали на дюжину различных тем: о маскараде на День благодарения, о возможной постановке пьесы, о предстоящей игре с Хайленд-холлом и о гнусном новом правиле, обязывающем их читать передовицу в ежедневной прессе. Наконец, когда в какой-то момент беседа повисла в воздухе, мисс Салли невзначай уронила:

– Кстати, девочки, что нашло на Мэй Ван Арсдейл? Она сидит по углам, понурив голову, похожая на унылого линяющего цыпленка.

Пэтти и Конни обменялись взглядом.

– Конечно, – весело продолжала мисс Салли, – проблема абсолютно ясна. Недаром я десять лет имею дело со средней школой. Эта дурочка выдает себя за предмет несчастной любви. Вы знаете, что я не люблю сплетни, но просто из любопытства: это молодой человек, который в церкви обходит с блюдом, или тот, что торгует лентами в магазине «Марша и Элкинса»?

– Ни тот, ни другой, – ухмыльнулась Пэтти. – Это английский аристократ.

– Что? – воззрилась на нее мисс Салли.

– А отец Мэй ненавидит английских аристократов, – пояснила Конни, – и навсегда запретил ему видеться с ней.

– Сердце ее разбито, – грустно промолвила Пэтти. – Она угасает.

– А фиалки? – спросила мисс Салли.

– Он обещал не слать ей писем, но о фиалках речи не было.

– Хм, понятно! – сказала мисс Салли и после минутного размышления добавила, – девочки, это дело я передаю в ваши руки. Я хочу положить этому конец.

– В наши руки?

– Школу должно перестать трясти, но случай слишком ничтожный, чтобы учителя имели право его заметить. Дело следует уладить с помощью общественного мнения. Предположим, вы подумаете, что можно сделать, а я назначу вас членами комитета по возвращению школы на прочные принципы здравого смысла. Я знаю, что могу доверять вам, и это останется между нами.

– Я не вполне понимаю, что мы можем сделать, – проговорила Пэтти с сомнением.

– Обычно вам хватает изобретательности, – ответила мисс Салли с мимолетной улыбкой. – В выборе собственных методов я даю вам карт-бланш.

– А можно рассказать Присцилле? – спросила Конни. – Мы должны ей рассказать, потому что мы трое…

– Вместе охотитесь? – мисс Салли кивнула. – Расскажите Присцилле и на этом хватит.

На следующий день, когда Мартин поехал в деревню по ежедневным поручениям, он высадил Пэтти и Присциллу, которых школа уполномочила купить цветы для жены приходского священника и их новорожденного, у цветочного магазина. Они вошли, думая исключительно о конкурирующих свойствах красных и белых роз. Заказав цветы и надписав открытку, они без всякой цели стали ждать, пока не вернется Мартин, чтобы забрать их. Проходя мимо прилавка, они наткнулись на рекламную афишу, первым пунктом которой значилось: «Фиалки в каждую субботу для мисс Мэй Ван Арсдейл, школа «Святой Урсулы».

Они остановились и задумчиво принялись ее изучать. Цветочник проследил за их взглядом.

– Вы случайно не знаете юную леди, заказавшую фиалки? – поинтересовался он. – Она не оставила своего имени, и я хотел бы знать, хочет ли она, чтобы я продолжал их посылать. Она заплатила только за первый букет, а цена растет.

– Нет, не знаю, кто бы это мог быть, – произнесла Пэтти с хорошо разыгранным равнодушием. – Как она выглядела?

– Она… на ней было голубое пальто, – сказал он. Поскольку все шестьдесят четыре девочки «Святой Урсулы» носили голубые пальто, от его описания было мало толку.

– О, – помогла ему Пэтти, – а не была ли она довольно высокой, с пышными соломенного цвета волосами и…

– Это она!

Он с уверенностью опознал внешность.

– Это же сама Мэй! – возбужденно шепнула Присцилла.

Пэтти кивнула и велела молчать.

– Мы передадим ей, – обещала она. – И, кстати, – прибавила, обращаясь к Присцилле, – я думаю, будет мило, если мы пошлем цветы Мэй от нашего… э-э… тайного общества. Но боюсь, в данное время казна почти пуста. Придется брать цветы дешевле фиалок. Какие цветы у вас самые дешевые? – спросила она у мужчины.

– Есть разновидность маленьких подсолнухов, используемых некоторыми для декора. Их называют капустой. За пятьдесят центов я могу вам сделать приличный букет. Они довольно эффектно смотрятся.

– Как раз то, что нужно! Отправьте букет подсолнухов мисс Ван Арсдейл вместе с этой открыткой. – Придвинув к себе чистую открытку, Пэтти левой рукой, прямым почерком начертала следующую надпись: «Твой безутешный К. С.-Дж.».

Запечатав ее в конверт, она сурово посмотрела на цветочника.

– Вы масон? – спросила она, глядя на полумесяц в его петлице.

– Д-да, – подтвердил он.

– В таком случае Вы понимаете, что такое тайная клятва? Вы не должны никому рассказывать о том, кто послал эти цветы. Сюда придет высокая юная леди с соломенными волосами и постарается заставить Вас выдать того, кто послал их. Вы не должны вспомнить. Возможно даже, что это мужчина. Вам ничего об этом не известно. Тайное общество в «Святой Урсуле» настолько более тайное, чем масонское общество, что даже само его существование является тайной. Вам ясно?

– Мне… да, мэм, – ухмыльнулся он.

– Если это выйдет наружу, – добавила она зловеще, – то за Вашу жизнь я не дам и цента.

Они с Присциллой внесли за цветы свою лепту в виде двух двадцатипятицентовых монеток.

– Это будет дорогое удовольствие, – вздохнула Пэтти. – Видимо, нам придется попросить у мисс Салли на дополнительные расходы, пока заседает этот комитет.

Когда принесли цветы, Мэй находилась в своей комнате, в окружении ближайших соратниц. Она приняла коробку в некотором замешательстве.

– Он посылает цветы не только по субботам, но и по средам! – воскликнула ее соседка по комнате. – Должно быть, он доведен до отчаяния.

Мэй открыла коробку в напряженной тишине.

– Восхитительно! – воскликнули они хором, хотя и с несколько небрежным оттенком. Они бы предпочли темно-красные розы.

Целую минуту Мэй разглядывала подарок, оцепенев от изумления. Она так долго притворялась, что уже сама почти поверила в существование Катберта. Свита ждала, и она собралась с силами, чтобы противостоять столь нежданному критическому моменту.

– Интересно, что означают подсолнухи? – тихо спросила она. – Наверное, они передают некое послание. Кто-нибудь знает язык цветов?

Языка цветов никто не знал, однако предположение их успокоило.

– Тут открытка! – Эвалина Смит извлекла ее из колючих лепестков.

Мэй сделала движение прочесть ее наедине, но до сих пор она была столь великодушна к своим конфидентам, что в такой интересный момент ей не позволили удалиться. Они склонились к ее плечу и прочитали вслух:

– «Твой безутешный К. С.-Дж.». О Мэй, подумай, как он, должно быть, страдает!

– Бедняжка!

– Просто он не мог больше молчать.

– Он человек чести, – сказала Мэй. – Он бы не стал писать настоящего письма, так как обещал, но, полагаю… такая записочка…

Проходившая мимо Пэтти Уайатт вальяжно вошла в комнату. Несмотря на робкие протесты Мэй, ей продемонстрировали открытку.

– Этот почерк говорит о сильном характере, – заметила Пэтти.

Ее слова были восприняты в качестве уступки, ибо Пэтти с самого начала держалась в стороне от культа Катберта Сент-Джона. Она была подругой Розали.

Последующие дни для Мэй Мертель были полны приводящих в замешательство событий. Приняв первое подношение из подсолнухов, она не могла отвергнуть второе. Скомпрометировав себя однажды, она пропала. За цветами с пугающей щедростью следовали конфеты и книги. Конфеты были из разряда дешевых – Пэтти отыскала магазин полезных мелочей – но коробки, в которые они были упакованы, возмещали декоративные свойства, отсутствующие у конфет. Леденцы в явном изобилии перемежались купидонами и розочками. К каждому подарку прилагалась записка, написанная той же рукой и подписанная иногда инициалами, а иногда просто «Берти». Никогда прежде свертки не доставлялись с такой не вызывающей подозрений расторопностью. Мисс Салли была единственной, через чьи руки они проходили. Осмотрев их снаружи, она неразборчиво писала «вручить» и горничная выбирала для исполнения поручения самые неловкие моменты и неизменно тогда, когда Мэй Мертель окружали зрители.

Через несколько дней англичанин Мэй из объекта чувств превратился в посмешище всей школы. Его литературные вкусы были так же невыносимы, как и конфетные. Он тяготел к заголовкам, которые считались специальной привилегией кухонной прислуги. «Влюбленная и погибшая», «Прирожденная кокетка», «Шипы в померанцевом цвете». Несчастная Мэй отрекалась от них, но бесполезно: школа приняла Катберта и твердо вознамерилась получить от его британских причуд как можно больше развлечений. Жизнь Мэй превратилась в один нескончаемый ужас перед тем моментом, когда появится горничная со свертком. Последней каплей была доставка обернутого в бумагу полного собрания сочинений Марии Корелли.[9]

– Он… он их не посылал! – разрыдалась она. – Кто-то просто шутит.

– Мэй, ты не должна противиться только потому, что это книги того сорта, которые бы не выбрал американец, – утешила Пэтти. – Ты же знаешь, что у англичан странные вкусы, особенно в том, что касается книг. Там все читают Марию Корелли.

В следующую субботу в город отправилась партия девочек за покупками и на дневной спектакль. Среди прочих поручений, класс по искусству посетил магазин фотографии, чтобы купить снимки некоторых ранних итальянских живописцев. Не проявив глубокого интереса к Джотто и его разновидности, Пэтти принялась не спеша прохаживаться по кругу и осматриваться. Она наткнулась на стопку фотографий актеров и актрис, и глаза ее сверкнули при виде большого снимка неизвестного исполнителя главной роли, у которого были закрученные усы, ямочка на подбородке и большие, трогательные глаза. Он был одет в охотничий костюм и не скрывая демонстрировал хлыст. Фото являлось последним словом в романтизме двадцатого века. И, что самое великолепное, оно было снабжено лондонской маркой!

Пэтти незаметно оторвала остальных членов комитета от исследования Фра Анжелико, и три головы восхищенно склонились над находкой.

– Изумительно! – вздохнула Конни. – Но она стоит полтора доллара.

– Нам придется навсегда остаться без газировки! – заметила Присцилла.

– Да, она дорогая, – подтвердила Пэтти. – Но, – она стала заново рассматривать влажные, прелестные глаза, – я совершенно убеждена, что она того стоит.

Они скинулись по пятьдесят центов, и фотография была в их распоряжении.

Четким почерком с наклоном влево, который Мэй стала ненавидеть, Пэтти сделала по всей ширине фото нежную надпись по-французски и подписала полным именем «Катберт Сент-Джон». Она вложила его в простой конверт и попросила несколько удивленного клерка отправить по почте в будущую среду утром, поскольку это был подарок к юбилею, который не должен прибыть раньше положенного срока.

Снимок был доставлен с пятичасовой почтой и вручен Мэй, когда девочки выходили гурьбой с послеобеденных занятий. В гнетущей тишине она взяла его и удалилась в свою комнату. За нею по пятам следовало с полдюжины ее ближайших подруг: Мэй стоило большого труда завоевать сторонников, и теперь от них нельзя было избавиться.

– Открывай его, Мэй, скорее!

– Как ты думаешь, что там?

– Это не цветы и не конфеты. Очевидно, он задумал что-то новенькое.

– Мне все равно, что там находится! – Мэй злобно швырнула пакет в мусорную корзину.

Айрин Маккало выудила его и разрезала бечевку.

– О, Мэй, это его фотография! – завопила она. – И он со-вер-шен-но ве-ли-ко-ле-пен!

– Вы когда-нибудь видели такие глаза!

– Он завивает усы или они такие от природы?

– Почему ты не сказала нам, что у него на подбородке ямочка?

– Он всегда ходит в такой одежде?

Мэй разрывалась между любопытством и злостью. Вырвав у них фотографию, она бросила взгляд на печальные карие глаза и закинула ее лицом вниз в ящик комода.

– Больше никогда не упоминайте при мне его имени! – велела она и, сжав губы, начала расчесываться к ужину.

В пятницу – день покупок в деревне – Пэтти, Конни и Присцилла заскочили к цветочнику оплатить счет.

– Два букета подсолнухов, один доллар, – звонким голосом объявил продавец из глубин магазина, как вдруг сзади послышались шаги, и они оказались лицом к лицу с Мэй Мертель Ван Арсдейл, завернувшей сюда с этой же целью.

– О! – сказала она свирепо. – Я могла бы догадаться, что это вы трое.

Какое-то время она молча разглядывала их, потом упала на грубо сколоченный стул и уткнулась головой в прилавок. За последнее время она пролила столько слез, что они начинали течь сами по себе.

– Наверняка, вы расскажете всей школе, – рыдала она, – и все станут смеяться и… и….

Три подруги смотрели на нее с непреклонным выражением лица. Несколько слезинок не способны были их растрогать.

– Ты сказала, что Розали – глупая маленькая гусыня, которая суетится по пустякам. – Напомнила ей Присцилла.

– А он, во всяком случае, был из плоти и крови, – молвила Пэтти, – несмотря на свой кривой нос.

– Ты по-прежнему считаешь ее глупой гусыней? – поинтересовалась Конни.

– Н-нет!

– Тебе не кажется, что ты была гораздо глупее?

– Д-да.

– И ты извинишься перед Розали?

– Нет!

– То, как мы подадим эту историю, – глубокомысленно заметила Пэтти, – сделает ее довольно забавной.

– По-моему, ты форменное чудовище!

– Ты извинишься перед Розали? – вновь спросила Присцилла.

– Да, если вы обещаете не рассказывать.

– Мы обещаем при одном условии: ты должна расторгнуть свою помолвку с Катбертом Сент-Джоном и никогда о ней не вспоминать.

В следующий четверг Катберт уплыл в Англию на «Океанике».[10]«Святая Урсула» окунулась в баскетбольную лихорадку, и обстановка стала бодрой и свободной от романтики.