Это время

Гостиница на Рю-де-Сенн

была проста,

была удобна.

Мы жили здесь

почти как дома.

Как дома.

Только не совсем.

Отличье

состояло в том,—

(помимо остальных деталей),—

что этот

добродушный дом

располагался

в том квартале,

где каждый вечер

допоздна,

помехи

в сновиденьях

сея,

шло

непрерывное веселье —

безудержное,

как война!..

Сюда —

еще до темноты —

в объятья

переулков мглистых

величественные, как киты,

автобусы

везли туристов.

Здесь

был кураж и климат свой.

Напротив знаменитой церкви

перед кафе

на мостовой

шли

самозваные концерты!

Здесь выступал надменный мим,

одетый

грустно и немодно.

Изничтожал он бренный мир

открыто,

смело,

но безмолвно!..

Здесь,

как всегда навеселе,

грек

демонстрировал удава,

и ненакрашенная дама

играла

на простой пиле…

Здесь был факир — такой, как надо!

Усмешкой дьявольской

сочась,

кричал он:

«Господа!..

Сейчас

вас опалит

дыханье ада!..»

Отпрыгивала темнота!

Огонь

торжествовал шикарно.

И пламя

било

изо рта,

как из домашнего вулкана!

Факир стонал

в избытке чувств,

мерцал глазами с поволокой.

И от него

несло чуть-чуть

не адом,

а бензоколонкой…

А рядом,

около,

вокруг —

и без конца,

и без начала —

все двигалось!

текло!

звучало!

Все перемешивалось вдруг!..

И странною была земля,

где улицы —

теснее комнат…

Сверкал Париж —

веселый город!

Париж,

который «о-ля-ля!..».

Он пил и пел,

он жрал и ржал,

был

надрывающимся, ярким!

Он был

Парижем по заявкам.

Парижем —

не для парижан.

Он жил,

как будто все пропало!..

И месяц над рекой висел.

И лишь под утро

засыпала

гостиница на Рю-де-Сенн