Это все о Боге История мусульманина атеиста иудея христианина

Мы с женой сочетались браком 30 июня 1990 года. А потом — еще раз, на следующий день, 1 июля 1990 года. Моя большая мирская семья атеистов просто не могла представить себе, как можно устраивать свадебную церемонию в церкви, беседовать с моими церковными друзьями, слушать церковные разговоры. Родные считали себя людьми настолько широких взглядов, что у них не укладывалось в голове, как они будут общаться с набожными родственниками моей жены и моими новыми друзьями. Однако, родные моей жены не жаловались — напротив, вздохнули с облегчением. Все это означало, что им незачем тревожиться о двух предметах, которые они считали источниками зла в мире — об алкоголе и танцах.

Обе брачные церемонии, единственные в своем роде, были организованы ценой огромных затрат. Понадобились две разные подружки невесты, два разных шафера, два вида клятв. Каждая церемония не подразумевала существования другой. Два дня подряд утром я появлялся среди гостей, встречал невесту согласно предписанным правилам, вместе с ней проходил весь ритуал — в первый день в здании городского совета, во второй — в церкви. На каждую свадьбу собралось больше сотни гостей, играл оркестр, подавали несколько жареных барашков.

Моя первая свадьба, на которой Бог не был упомянут ни словом, завершилась после полуночи. Мои родители полагали, что я останусь с невестой на ночь, чтобы брачный союз получил должное завершение. О, как бы я хотел! Целый год я наслаждался ее голосом, целый год смотрел на ее лицо, вдыхал аромат волос, целый год мучительно редко совершал робкие вылазки к запретному, а до этого все пять лет учебы в колледже по собственному почину придерживался целибата. После всего этого меня переполняла любовь к жене, гормоны взыграли, мозг угрожал взорваться от жгучего желания. Я не сомневался, что готов к священной миссии для Бога, сказавшего: «И будут одна плоть!» Но мои родители и не подозревали, что в свою первую брачную ночь мы с женой разошлись в разные стороны. Я переночевал у друга, она — в доме своих родителей.

В Новом Завете часто упоминается о.втором пришествии Христа, надежда на которое была жива в моем сердце — все–таки я был адвентистом седьмого дня; мы даже не верили в ад, место, где одни страдания (вечные) заменяют другие (временные). Нам просто хотелось, чтобы мир стал лучше, чтобы Мессия вернулся и, по словам Боба Дилана в «Господе», «поотключал провода» и «перевернул столы» зла раз и навсегда. Я думал: «А если Иисус придет сегодня? Вот будет облом. Не хочу, чтобы Иисус пришел прямо сейчас!» Библейский смысл понятия «небеса» подробно обсуждался богословами, и я пришел к выводу, что, согласно преобладающим доказательствам, там не будет секса. Мне всегда казалось, что в вечности должно быть что–то получше секса, но так или иначе, в ту ночь я ничего подобного не хотел. Я утратил свою религию. Я поймал себя на обращенной к Богу просьбе отдалить пришествие, которое положит конец страданиям всего мира, хотя бы на один день, чтобы и я узнал то, о чем мечтал несколько лет.

По какой причине в ту ночь я очутился в столь нелепой ситуации, в промежутке между двумя свадьбами, между двумя параллельными мирами? Вместо того чтобы принять святую неловкость пересечения двух миров во время события, знаменующего жизнь, наши семьи решили, что будет лучше, как они выразились, «не нарываться». Но что это значит, никто не объяснил. Неужели христиане евангелического толка, родственники моей жены, стали бы раздавать брошюрки с описанием четырех ступеней к принятию Иисуса? Неужели атеисты из моей семьи переборщили бы со Спиртным и ударились в разгул? Чем они могли бы заняться, собравшись все вместе? Петь, как часто поют на хорватских свадьбах? Но какие песни? «Я пью, чтобы забыть ее» или «Мы идем в Сион»? Гости на каждой из этих двух свадеб так строго придерживались своих представлений о противоположной стороне, что даже не попытались подтвердить или опровергнуть их.

Обе стороны считали, что атеистам и верующим полагается быть врагами. И тем и другим было ясно, что одни из них жестоко заблуждаются. События, которыми сопровождались две наших свадьбы, стали публичным проявлением предубежденности, затаенной в глубине души. Но никто и не думал стесняться такой вопиющей нелепости, как две совершенно обособленные свадьбы. Почему–то разделение человеческой жизни на два лагеря имело для людей смысл.

Это был не просто страх, порожденный социальной неловкостью. Корни проблемы уходили гораздо глубже. История, философия, наука и архитектура веками воздвигали стены, разделяющие людей.

Зачем Бог создал атеистов

В атеистическом обществе бывшей Югославии, как и в остальной Европе, религия уже не признавалась, по выражению Маркса, «опиумом для народа». Если не считать тревожных политических манифестаций, религия напоминала, скорее, брошенную трубку для опиума, аттракцион для туристов, приезжающих поглазеть на огромные, но пустые соборы. Европейцы не возражали против религии, поскольку уже покончили с ней. Они стремились к опыту трансцендентного или сакрального, но не в религии. По мере того как религии одна за другой создавали системы управления Богом, сам Бог становился сначала опасным, затем неправдоподобным и, наконец, неактуальным.

«А если все это твое божественное — не что иное, как догадки? Если там, наверху, нет ничего, кроме дальнего космоса, а здесь — ничего, кроме наших бьющихся сердец? Если у нас есть только наше тело, близкие люди, общая планета, небо над головой и различные истории? Что в этом плохого? Ты что, не понимаешь, как это красиво и перспективно?» Все это я слышал от атеистов, моих друзей и родственников. Они считали, что мир будет другим не без религии, а без Бога. Для моих религиозных друзей это было все равно, что бросаться в пучину бессмысленности. Но для моих друзей–атеистов в светской демократической стране, где религии и Богу было запрещено переманивать аудиторию с помощью только одного своего толкования реальности, это было значительное и многообещающее достижение. Мой друг раввин Ор Розе, преподающий в раввинской школе при Еврейском колледже в Ньютоне, Массачусетс, рассказал мне о разногласиях, или махлокете, — модели диалога ранних раввинов и хасидских наставников. Согласно представлениям иудеев, Бог сначала создал пустое пространство для сотворения жизни и продолжал предоставлять его по мере того, как продолжалось сотворение. Древние раввины считали, что сотворение продолжается в том числе и в горячих спорах, в которых мы приходим в состояние разногласия — высшую форму дискурса. Когда мы занимаем позицию и приводим аргументы в ее поддержку, между нами возникает пустое пространство, возможность для возникновения совершенно новой идеи, неожиданного решения, шанса выдвинуться вперед.

Не соглашаясь, мы настраиваем себя друг против друга. Но помня о том, что объединяет нас, мы можем научиться разногласиям друг ради друга. Когда мы выступаем один против другого, возникают разрушения и даже смерть, когда мы не соглашаемся друг ради друга, идет жизнь.

Все человечество должно участвовать в диалоге сотворения.

В том числе — атеисты.

Иудаизм помогает нам понять: чтобы жизнь действовала и благие дела совершались, решения должны содержать в себе противоречия, семена собственной отмены, двери в лучшее, что всегда ждет нас в будущем. Раввины объясняют, что даже слова Торы, которые они считают совершенным даром Бога, подобны трепещущим язычкам пламени, которое никогда не бывает одинаковым. Или же каждое слово подобно камню, который можно раздробить и получить новые значения.

По всем этим причинам противодействие — это благословение.

Когда бы люди ни занимали и ни удерживали позиции смирением, в выигрыше остаемся мы все. Вот почему решения раввинов публикуются наряду с мнениями несогласных (в сущности, эти мнения зачастую приводят первыми), ибо независимо от того, что мы считаем правильным, мы также обязаны чтить чужие мнения, расходящиеся с нашими, и беречь их.

Таким образом, для меня атеизм — не враг религии, а еще один «раввин жизни». Атеисты — наши братья и сестры, партнеры и учителя, необходимые и добрые, в одном кругу с иудеями, христианами, мусульманами и приверженцами других религий. Их не следует считать гостями — они часть человеческой семьи, к которой мы все принадлежим; без них нам пришлось бы тяжелее. Каким стал бы мир без тех, кто сомневается в Боге? Мы, религиозные люди, общались бы друг с другом, словно в эхо–камере, а Бог, в которого мы верим, стал бы полностью управляемым, «Богом в коробочке». Без тех, кто сомневается в наших словах, между нами не осталось бы свободного места, где прикоснуться к истине, пусть даже мимолетно, мог бы любой из нас.

Обиженный и отвергнутый атеизм

Мы, религиозные люди, склонны избегать атеистов, высмеивать их либо так или иначе грозить им. Мы всегда готовы заявить, что атеизм — просто еще одна религия. Поскольку следует верить в одно, чтобы сомневаться в чем–то другом, все атеисты — верующие. «Следовательно, — утверждает мой коллега Кристиан, — у атеизма свои объекты и способы поклонения, собственные догмы и свои священники, пропагандирующие другим их подход «или–или», а также, как у многих других религиозных фундаменталистов, — тот же уверенный и пренебрежительный тон, когда они говорят обо всех прочих». Атеизм, каким его воспринимают, подталкивает к выбору между рациональным и эмоциональным знанием, между наукой о жизни и тайной жизни, призывая человечество к апокалиптическому противоборству веры и разума. Атеизм стремится избавить мир от несогласных и создать общество, у которого будет лишь один возможный путь, его собственный.

Итак, мы утверждаем, что атеизм, придерживаясь сугубо материалистических взглядов на мир, отрицает духовное, мистическое, метафорическое и трансцендентное и дорожит только тем, чем можно управлять и манипулировать, а также тем, что можно завоевывать. Иными словами, атеизм лишен мистического слуха. Когда мне было восемь лет, а моей сестре Бисере — тринадцать, мне нравилось болтаться у нее в комнате, особенно когда к ней приходили подруги. Намекая, что мне пора оставить их в покое, сестра говорила: «Слушай, братик, ты не сходишь в гостиную и не посмотришь, там я или нет?» И я охотно бежал выполнять ее просьбу — пока меня не останавливал дошедший смысл конца фразы! То же самое справедливо для атеизма, считают религиозные люди. Бихевиоризм побуждает нас нырять в глубины жизни и искать смысл, а атеисты в то же время призывают науку заявить, что искать, собственно, и нечего. «Если вселенная в конце концов исчезнет, к чему беспокоиться о справедливости, красоте, добродетели? В присутствии атеизма волшебство улетучивается», — говорят религиозные люди.

С точки зрения религиозных людей, заявления атеистов о том, что они оказываются в роли жертвы, ничем не подкреплены. Те, кто зарабатывает деньги, публикуя разделяющие нас книги об угрозе религии — той религии, которой вовсе не придерживаются религиозные люди, — хотели бы убедить нас, что все мы живем в железном кулаке угнетающей диктатуры священников, пасторов, имамов и раввинов. Но едва ли дело обстоит таким образом. Если Вольтер и его сторонники выступали против преобладающих христианских взглядов своих времен главным образом за свой счет, то современные атеисты действуют в рамках светской культуры, которая доминирует в мире и покупает их книги![69] Или, по крайней мере, так считают религиозные люди. Затем религиозные люди утверждают, что атеизм беспредметен. Так как он, согласно его собственным взглядам, противостоит тому, чего, по его же словам, не существует, значит, и говорить не о чем. Однажды на собрании атеистов одна женщина сказала мне: «В нашей атеистической группе столько церковной политики», — и изобразила пальцами кавычки на словах «церковная политика». Когда я попросил пояснить, она продолжала:

— Наши лидеры подвергли остракизму некоторых членов группы, которые возражали против представлений о личности атеиста в целом. И у меня та же проблема. Быть атеистом — все равно, что быть ненавистником единорогов!» Религиозные люди спрашивают: «За что вы выступаете? Что в этом толку} Как же вы можете жить конструктивно, если на земле миллиарды религиозных людей?»

Верующий мог бы согласиться с такими доводами и сказать: «Верно — и все, тупик, мертвая точка!» Но зачем пользоваться словом «мертвый» в мире, где продолжается жизнь?

Оскорбляя и отвергая друг друга, мы не создаем между нами пустое пространство. Для этого надо уметь слушать. Вероятно, религиозные люди могли бы попробовать разобраться, в чем польза и благословение атеизма и атеистов для нас.

Чего хотел бы Бог?

«Благословение» — религиозное слово, означающее «передача благополучия». Как может атеизм быть благословением для религиозных людей? Неужели что–то от Бога есть даже в атеизме? Я убедился, что ответ на этот вопрос — «да, определенно».

В Новом Завете, в книге Деяний Апостолов говорится о том, в каких условиях появились ранние церкви и началась христианская экспансия. Прежде чем вознестись на небеса, Иисус сообщил своим растерянным последователям: «Вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святый, и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли»[70]. Согласно следующим страницам, неизмеримый поток любви и заботы о бедных, угнетенных и забытых хлынул из этого сообщества в мир, его члены были готовы выступить против империи тиранов и умереть за свои идеалы.

Быстро перемотаем ленту событий на несколько веков вперед и попытаемся представить себя на месте людей, столкнувшихся с тем, во что превратилось это христианское «свидетельство». Христиане прибывали верхом на лошадях, сначала грабили, насиловали и убивали, а со временем стали душить налогами, ходить в крестовые походы, вводить инквизицию, преследовать, сжигать еретиков на кострах.

А теперь представьте себе, что это происходит в вашем городе, где живут ваши друзья и близкие. Несколько сотен человек — мужчин, женщин и детей — попытались бежать в горы. Но за вами погнались. Они уже рядом, а впереди река или озеро. Настигая вас, христиане кричат: «Мы несем вам истину. Уверуйте в Бога!» Вы думаете: «У нас нет другого выхода». Но выбор все–таки есть, и вам его предлагают в недвусмысленных словах: «Либо вы войдете в эту воду, покаетесь в своих грехах, поклянетесь, что верите в Бога и будете окрещены, либо… — вот он, ваш свободный выбор, — …мы убьем вас». И добавляют: «И не говорите, что у вас нет выбора. Если на самом деле он есть».

Разумеется, большинство людей выбирало жизнь. Но если бы вам удалось избежать подобной ситуации, чего хотел бы от вас Святой Дух из Деяний? Кто этот Бог, которому вам предлагали покаяться и в которого уверовать? Какого рода выбор предлагают вам последователи Бога? Стоит ли соглашаться на Бога, который вам предложен, даже если Он существует? Или лучше отказаться, ожидая от Бога большего, если такое вообще бывает? А теперь умножьте эту сцену на тысячи и миллионы. Можете представить в роли угнетателей мусульман или иудеев. Все мы делали это: колонизировали земли именем Бога, учреждали системы управления Богом, осваивали мир с пользой для себя.

В таком случае встает вопрос: хотел ли Бог, чтобы некоторые люди стали атеистами?

Можно ли чтить Бога, отрицая Его? Может ли признание Бога по сути (таким, какой Он есть) подразумевать отрицание Бога как концепции (таким, в какого мы верим)?

Какой выбор лучше согласовывался бы с сущностью иудаизма, христианства, ислама? Какой был бы более ортодоксальным? Какой был бы правильным? Атеизм кое–что уловил. На протяжении всей истории обращенные к разным группам и личностям призывы Бога часто воспринимались их современниками, как попытки отвратите от Бога.

Карен Армстронг указывает, что «атеизм зачастую был переходной стадией: так, всех иудеев, христиан и мусульман называли «атеистами» их современники–язычники, поскольку так представители перечисленных религий восприняли революционную идею божественности и трансцендентности». Затем Армстронг задает вопрос: «Отрицает ли современный атеизм подобным образом "Бога", который уже неадекватен проблемам нашего времени?[71]»

Отрицание Бога может быть актом веры.

Мы живем в исторический момент, когда нам опять нужны новые представления о Боге, и многих появляющихся верующих их собратья по вере могут отвергать как атеистов. Но это положение вещей, такое предательство религии способно стать источником надежды. Вероятно, мы, как считал Майстер Экхарт, «покинем Бога ради Бога». И возможно, многие из нас сумеют выбраться из своих религиозных рамок и встретиться с атеистами, выбравшимися из своих. И найти себя на новом открытом пространстве.

Воображение и ничто

Ибн Араби писал: «Хадис [изречения пророка] гласит: поклоняйся Богу, как будто видишь Его» — такова вера. Очаг этой веры — воображение… Существа обязаны поклоняться только тому, чему они верят об Истинном»[72]. Мой мусульманский друг Али, который живет и говорит о Боге в самых разных уголках мира, однажды страстно выпалил со своим сочным египетским акцентом, оторвавшись от пения рождественских песенок в машине: «Бог — это идея». Поначалу в этих словах было что–то не то. Но чем дольше я слушал его объяснения, тем больше понимал, что он имеет в виду. Он не хотел сказать, что Бог — всего лишь идея, но поскольку мы не в состоянии познать Истинное так, как знаем друг друга и материальный мир, подкреплять веру приходится при помощи воображения. Все наши познания о Боге неизбежно обусловлены нашим воображением точно так же, как все нравственные нормы религиозных текстов обусловлены нравственными нормами толкователя текстов. И конечно, в мире, где система управления Богом часто управляет нашим воображением, вообразить иного Бога — акт сопротивления и надежды.

Вера, не задающая вопросов, — слепая вера, и как таковая, вовсе не вера.

Хвала Богу за атеистов.

Да не перестанут они менять мир к лучшему!

Да, некоторые атеисты хотели бы держать атеизм в изоляции, запрещенным к любому религиозному применению. Они не согласились бы с представлениями о том, что атеизм способствует вере! Думаю, эта битва окончена. Как подразумевает слово «атеизм» (буквально — «против или без веры в Бога»), религиозные ценности и история благословили атеизм, предоставив ему причину существования. Теперь справедливо обратное. Атеизм может благословлять религии. Махлокет продолжается.

Иудейская концепция божественного Аин, что значит «Ничто» — заглавная буква здесь неспроста — особенно полезна для выявления достоинств атеистической духовной восприимчивости. Аин — противоположность Йеш, которая есть все сущее, то есть «Что–то». Раввину Лоуренсу Кушнеру понадобилось два часа, чтобы я уловил концепцию Иеш и Аин. Йеш — это не просто предметы в пространстве, но и все, что имеет границу, начало или конец, будь он материальным или нематериальным, а также святость и справедливость — все, что хоть отчасти представляет собой «Что–то». Аин — не пустота, ибо пустота — все еще Йеш. Аин выходит за рамки понятий, за все, что мы можем когда–либо узнать, к основной жиле существования и за ее пределы. Иными словами, каждое слово, написанное или сказанное о Боге — это Что–то. Но Бог не Что–то. Бог — Ничто, Аин.

Когда я спросил раввина Кушнера об атеизме, он пошутил: «Иудаизм ничего не имеет против атеизма, если это неверие только в одного Бога». Затем раввин добавил уже серьезнее: «Если ты не сомневаешься в существовании Бога каждые две недели, значит, с богословской точки зрения ты в коме!»

Спасибо, равви.

Есть причина, по которой иудеи не пишут и не произносят имени Бога, есть причина, по которой мусульмане не пользуются образами Бога. И. то, и другое удерживает их от свойственного человеку стремления превращать Бога во Что–то, будь то физический, интеллектуальный объект или даже объект нашей веры. Из–за нашей любви к Богу мы ставим под сомнение и отвергаем наши представления о Боге. Сомнение — добродетель веры. Таким способом мы почтительно бережем наши чувства к Богу.

В колыбели нашего поклонения мы призваны держаться и за веру, и за сомнения. Следовательно, атеизм — сопровождающееся выделением тепла трение, которое не дает нашим текучим образам божественного остывать и затвердевать наподобие идолов[73]. В XIX веке русские «дырники» понимали эту нашу склонность, просверливали дыры в стене и молились в них. Они молились Богу, которого там не было.

Мой друг Брайан Макларен рассказал мне о пасторе пятидесятников, с которым он познакомился в Уганде — одном из тех неистовых харизматичных лидеров, которые способны «пребывать в Духе» круглые сутки, семь дней в неделю. Он сказал Брайану: «Ох уж эти мне атеистические книги! Купил я тут одну. Пришел домой, начал читать, а на меня снизошел Дух Божий! И коснулся меня. И убедил, что эта книга верна!»

Атеизм в своем лучшем проявлении

Эндрю Салливан, журналист и верующий, заявляет:

«Мы, как люди, можем только ощущать существование высшей истины, большей связности, нежели мы сами, но не можем столкнуться с ней лицом к лицу. Не знаю, забавно это или прискорбно, но люди колеблются между возможными вариантами. Не звери и не ангелы, мы живем в сумерках и не знаем, к чему эта прелюдия — к утру или к ночи… В сущности, непоколебимая религиозная убежденность — подлинное кощунство… Иными словами, сомнения способны питать веру, а не разрушать ее. Они заставляют нас даже веруя признавать наш фундаментальный долг по отношению к истине Божьей — смирение. Мы ничего не знаем. Потому и верим»[74].

И, добавил бы я, вот почему нам нужны те, кто не верит.

Мерольд Вестфаль в своей книге «Подозрение и вера: религиозное применение современного атеизма»[75], подробно повествует о том, что философы–атеисты — такие, как Ницше, Маркс и Фрейд, — могут сказать христианам, а также иудеям и мусульманам то, чего те просто не могут сказать самим себе. Мы должны признаться, что в нашей религии многое поставлено на службу нам самим, чтобы обеспечивать нас всем — от земли наших соседей до готового ощущения цели.

Атеисты–титаны, подобно пророкам Еврейской Библии, призывают нас отказаться от использования религии в своих целях и обратиться к лучшей вере и лучшему миру, а этого, — как ни парадоксально, — по мнению верующих хочет Бог. Возможно, для нашей религии эти атеистические пророки сделали больше, чем иные из наших самых почитаемых религиозных лидеров.

Видимо, для каждой из наших монотеистических религий пришло время принять еще одну революционную идею божественности, в подражание духу Моисея, Иисуса и Мухаммада, — божественности, которая не поддается управлению, сакральности, которая изливается из наших сосудов, Бога, которого невозможно ограничить. Многие атеисты не могут представить себе, что мы опустим руки, запечалимся, раскаемся и начнем учиться жить так, как подобает сотворенным существам. Они не верят, что подобная революция великодушия среди нас возможна.

К сожалению, многие мои религиозные друзья сталкиваются с атеизмом в его худшем проявлении. Они видят только атеистов фундаменталистского толка, которые используют корпоративные конференц–залы, искусство, правительство, науку, чтобы навязывать другим свои представления о реальности, и при этом действуют почти как религиозные фундаменталисты, которые поклоняются определенности и безусловно подчиняются своим догмам. Вместо того чтобы пропагандировать секуляризацию, благоприятную для религиозного плюрализма, атеисты–фундаменталисты призывают к ограниченному взгляду на мир, призывают избавиться от всего, что люди не могут понять, контролировать или покорить, не воспринимают никаких альтернативных вариантов, кроме единственного, предпочитают места, где вопросы запрещены, комнаты без окон и дверей сомнения в себе. По словам консервативного журналиста Росса Дутата, «верить в Бога — одно дело, и совсем другое — никогда не испытывать и тени сомнения в своем неверии. Точно так же христианину, который никогда не сомневался в своей вере, вероятно, и не задумывался о ней как следует, атеисту, который считает христианского Бога и Летающего Макаронного монстра[76] в равной степени нелепыми, стоило бы почаще разузнавать о них»[77].

Или же им попадаются только апатичные атеисты, готовые на все махнуть рукой и удалиться от мира, предавшись поклонению новейшему продукту, услуге, опыту, идее, предлагаемым на рынке. Такой атеизм становится пустой раковиной, как и религия стала ею. Он не предлагает миру ничего — с маленькой «н».

Но есть и такая редкость, как атеизм в его лучшем проявлении![78]

В этом проявлении атеизм склонен к участию. Он не просто отвергает религию, а конструктивно общается с ней, чтобы сделать мир лучше. Это проявление веры в человечество, даже в религиозное человечество — какими бы заблуждающимися они ни были, верующие — тоже люди! — умение задавать трудные, но резонные вопросы, от которых отмахиваются религиозные люди: о научных свидетельствах, игнорируемых религией, об исторических фактах, забытых религией, о страданиях, причиненных религией. Атеизм в своем лучшем проявлении бросает религии вызов и в то же время признает принесенные ею блага.

Атеизм в своем лучшем проявлении служит миру, как бунт против Бога, предлагаемого на рынке религий, требует, чтобы Бог был не просто Богом нашей системы управления Им, если Он на самом деле есть.

Атеизм в наилучшем проявлении хватает нас за воротник и толкает, показывая хорошую жизнь, вынуждая копать глубже и жить в соответствии с лучшими из наших религий. Атеизм в своем наилучшем проявлении опирается на надежду, что наши религии неадекватно воспринимают реальность — судя по тому, что это восприятие приносит в мир. Предполагается, что тайна жизни — не только в том, что мы предлагаем. Атеизм в наилучшем проявлении — хранитель секуляризации, процесс создания общего и безопасного пространства, где можно поделиться взглядами на мир, в том числе религиозными, поделиться ценностями, предложить исправить изъяны. Такой атеизм утверждает, что каждой религии должно принадлежать человечество целиком, а не только религиозные «свои», ее нравственное сообщество. Атеисты — провокаторы Бога.

Иудаизму, христианству и исламу нужны атеисты — и конструктивные, и не очень. Религия заслуживает того, чтобы ей бросали вызов. Это заслуги двух видов. Во–первых, религия заслуживает боли критики и исправления, так как из–за неудач не смогла воплотить свои идеалы. Во–вторых, религия заслуживает благословения критикой и исправлением, так как именно она нередко способствовала правосудию, миру и красоте во всем мире[79]. Следовательно, недавние критические заявления атеистов религиозные люди должны принимать с радостью, как шанс увидеть, оплакать, раскаяться, а затем с обновленной мудростью продолжать действовать на общее благо.

У Бога нет самолюбия, которое могло бы быть уязвлено нашим неверием в существование Бога. Полагаю, Бог предпочел бы мир, где люди любят друг друга и окружают заботой, даже ценой признания Бога — вместо того, чтобы верить в Него и поклоняться Ему ценой заботы друг о друге и о мире.

Атеизм в своем лучшем проявлении помещает тайну жизни в этот мир и в человечество как единственное, что мы имеем. Он утверждает, что все религии должны быть там, где живут люди. С его точки зрения религиям пора учиться жить на земле. Если религия не действует на земле, она не действует нигде.

Добродетель атеизма

Прошу прощения у всех атеистов.

Я никогда не забуду реакцию знакомой самопровозглашенной атеистки, которая вместе со мной побывала в одной из больших церквей Манхэттена и услышала, как известный пастор объясняет слушателям:

— Без Бога, без религии мы просто эгоистичные животные, сражающиеся за свою долю, как волки в стае. Без веры в трансцендентное у нас нет фундамента для нравственности. Без Бога все цели будут утрачены, различие между добром и злом потеряет смысл.

Для моей спутницы это означало: «Если вы атеист, то ваша жизнь бессмысленна. Вы не можете быть нравственным человеком. Вы и вам подобные — угроза для нашего общества. Без вас мир был бы лучше».

От имени священников, богословов и верующих, которые когда–либо говорили такое, я приношу глубокие извинения моим друзьям–атеистам, родным и читателям. Простите, пожалуйста. Наоборот, вы — благословение для нашего мира.

Добродетель — собственность религии?

Будут ли религиозные люди с большей вероятностью хранителями земных ресурсов, с большей вероятностью поверят в ненасильственное разрешение проблем мира, с большей вероятностью станут заботиться о бедных и угнетенных?

Очевидный ответ на все эти вопросы — нет. На что многие религиозные люди отвечают: «Да, но только потому, что ощущение верного и ошибочного, которым руководствуются атеисты, много столетий подряд развивалось благодаря нравственности и морали под влиянием религии. Как только запас традиций будет исчерпан, светские общества падут жертвой образовавшегося вакуума ценностей. Если мы ничего не предпримем, нас ждет удар».

Может быть.

А может, мир станет гораздо лучше, если в нем будет меньше религии. Может, сама религия нуждается в преображении, чтобы вновь начать вносить свою лепту в кладовую добродетелей. Может, у гуманизма есть свой способ обеспечивать добродетелями нашу жизнь. Этого мы не знаем. Но знаем другое: атеисты были благословением земли и ее народов. Это эмпирическая истина. И мы, религиозные люди, должны повнимательнее присмотреться к собственным нравственным обязанностям, чтобы признать правоту этого высказывания.

Более того, атеистическая теория добродетельной жизни достаточно убедительна.

Если религиозные люди связывают свою жизнь с чем–то трансцендентным, что зачастую означает «где–то там» и «потом», атеисты принимают всю полноту ответственности за «здесь» и «сейчас». Они не могут избежать общественных и личных вопросов, не могут скрыть или отложить их на неопределенное время, оставить для неопределенного места и кого–нибудь другого. Все уже происходит, причем в настоящем. Каждый человек и мгновение ценны, неповторимы, их невозможно отложить — потому они и священны.

В «Братьях Карамазовых» Достоевский предостерегает против безбожного нравственного нигилизма словами «если Бога нет, то все позволено». Французский философ Андре Глюксманн в книге об 11 сентября, названной «Достоевский на Манхэттене» не соглашается с ним: если есть Бог, утверждает он, тогда позволено все, даже взорвать сотни ни в чем не повинных посторонних людей. Он считает, что когда люди верят в Бога, им грозит опасность придать насилию нормальный характер с помощью каких–либо «чисто человеческих» ограничений и соображений[80]. Таким образом, у атеизма есть основание отвергать все, что превращает людей в орудия для какой бы то ни было цели, неважно, насколько сакральной, а также отвергать все, что пренебрегает благополучием нынешнего мира ради мира грядущего. Предписание Августина «люби Бога и поступай, как считаешь нужным» означает, что те, кто по–настоящему любит Бога, поступят правильно и будут следовать высочайшим нравственным стандартам. Я много раз упоминал в проповедях эту мысль Августина, и мое сердце наполнялось преданностью и радостью познания Бога. Но у этой преданности есть и темная сторона. Слова Августина можно воспринимать как шутку: «Моя невеста никогда не опаздывает на свидания, потому что если она опоздает, то перестанет быть моей невестой». Или как заверения мужчин, которые избивают жен, но при этом убеждены, что любят их. Или как слова Ричарда Никсона о том, что «президент не может совершить ничего противозаконного, потому что если президент совершил такой поступок, значит, он не является противозаконным». Наша любовь к Богу может стать тяжкой обузой для тех, кто нас окружает.

Могут ли разногласия по поводу добродетели стать разногласиями ради друг друга, способными создать пустоту между нами, пространство, полное потенциала? Разве для нас это не возможность пересмотреть свои представления о Боге — вероятно, уже не соответствующие проблемам нашего времени?

Однажды вечером после семейных молитв моя дочь Лета, которой тогда было десять лет, спросила:

— Папа, можно мне сказать?

Обычно такой вопрос служит у нее сигналом, что ей не хочется спать. Но не на этот раз.

— Папа, мне кажется, что вечность не имеет смысла.

— Почему? — спросил я.

— Просто не имеет, и все. Все мы родились, затем живем и потом все умрем. Вот в этом есть смысл.

— А почему мы все не можем жить вечно? — спросил я.

— Мы принимаем жизнь как дар, а потом живут другие. Растения отдают жизнь ради нас. И мы должны расставаться с жизнью ради других. Вот это мне нравится.

— Это тайна, — сказал я, вышел из комнаты и задумался: «Ну надо же было дать такой неудачный ответ!» Порой ее вопросы подводят меня к самой бездне ереси, и я гадаю, подхватит ли Бог меня, если я упаду. Но и бездна манит меня. Хотя моя дочь сомневается в некоторых основных допущениях, на которых держится моя система убеждений, ее наблюдение о смерти как возможности уступить дорогу жизни, прозвучало для меня ортодоксально, пророчески и добродетельно — так мог бы сказать Иисус. Или поступить. Умри, чтобы могли жить другие.

О вере и неверии

Я записался в несколько интернет–групп MeetUp («Встреча»), имеющих отношение к атеизму, и время от времени посещал их. Недавно я увидел в рассылке письмо, в котором говорилось: «Собрание во вторник — еще одна возможность поговорить об атеизме! Мы не понимаем, почему наши взгляды не разделяют и почему на нас смотрят свысока. В начале нового года мы хотим сделать очередной шаг. Мы не прочь поговорить о том, почему атеизм, скептицизм, секуляризм и гуманизм не добились большего. Что мы можем сделать?»

Каждая группа, в которой есть жизнь, хочет расти и развиваться. Прежде чем принять за цель моей религиозной жизни преображение, я провел два десятилетия, обращая в свою веру людей. Я был убежден: чем больше будет людей, которым я помогу перебраться через стену и присоединиться ко мне, тем мир станет лучше. Поэтому прежде, чем закончить главу, я хотел бы обратиться непосредственно к атеистам, которым хватило великодушия дочитать книгу до этой страницы. У меня есть один совет от эксперта по обращению в веру. Позаимствую фразу из «Ежедневного шоу» (The Daily Show) Джона Стюарта: «Встречаемся на третьей камере».

Во–первых, ваши мотивы и методы так же важны, как сама идея. Если вы не согласны с религией, пожалуйста, не повторяйте худшего, что в ней есть. От этого в мире лишь становится больше горя. Вместо этого попытайтесь победить зло добром.

Во–вторых, у вас есть нечто ценное, чего не хватает нам, религиозным людям — сомнение. Сомнение — благословение для нас. И вера, и сомнения — противоположности определенности, следовательно, части одного целого. Но самый эффективный способ помочь нам, религиозным людям, усомниться в наших определенностях, — привести пример такого сомнения. Вы можете показать нам путь к умению сомневаться в себе, усомнившись, по крайней мере, в некоторых из своих допущений и взглядов?

В–третьих, расслабьтесь. Вы нас не переделаете. С этим справится жизнь. Жизнь победит, она всегда побеждает, и все подчинится жизни, в том числе и религиозные люди. В то же время не так уж абсурдна и мысль о том, что в конце концов вы тоже окажетесь на новом месте, где ни вы, ни верующие вокруг вас никогда не бывали. Вы тоже призваны позволить жизни победить.

В–четвертых, выйдите за пределы своих групп, организуйте встречу с религиозными соседями. Остановитесь возле их двери, офисной кабинки, их территории. Пригласите прогуляться вместе. Поговорите о вкусной еде и вине. Если вы не робкого десятка, загляните к ним на кухню, сядьте за их стол, посмотрите, как они молятся перед трапезой, перекусите вместе с ними, проведите время с пользой.

И наконец, углубите источник своих традиций. Один из ваших знаменитых учителей (которого, кстати, цитируют и любят многие верующие) Фридрих Ницше, утверждал, что каждая истина — орудие в руках тех, кто находится у власти. Только прошу вас, не поддавайтесь иррациональному убеждению, что вы исключение, каким–то чудом спасшееся от общечеловеческого проклятия. Можно ли сильнее упиваться властью, нежели верить, что ею упиваются все, кроме вас?

Я только хочу сказать вам, что и вы знаете, и я знаю, и все мы знаем: если мы не изменим жизнь на этой планете, если не возьмемся за это дело все вместе, нам грозит катастрофа. Борьба за власть не поможет никому.

Лучшие вопросы — общими усилиями

До последних дней жизни Зигмунд Фрейд был бескомпромиссным атеистом и в книге «Будущее одной иллюзии» называл веру в Бога «коллективным неврозом»[81]. Но в последней, с трудом опубликованной работе «Моисей и монотеизм» он признал, что поэзия и обещание религии соседствуют с ее темной стороной[82]. Он утверждал, что чистая и цельная вера в Единого Бога (Фрейд выделял иудаизм как ее единственное достоверное проявление) вместо того, чтобы быть так называемым опиумом для народа, помогла освободить человечество от пут непосредственного, эмпирического мира, открыла новые возможности для человеческого духа и практики. По его мнению, люди, способные поклоняться символам, занимаются исследованием незримого внутреннего мира. Вера в Бога открыла Фрейду дар истинной сущности и воображения[83].

В письме Ромену Роллану, своему другу, увлеченному мистицизмом, Фрейд писал:

Важно то, что мы признаем и благо, и зло, и свет, и тень в другом человеке и стремимся быть вместе в этом мире. Грег Эпстайн, мой друг и священник–гуманист из Гарвардского университета, автор книги «Хорош и без бога»[85], сказал в одном из интервью:

Затяжная полемика сторонников религии, защищающих ее любой ценой, и ее противников, готовых во что бы то ни стало бороться с ней, ничем не помогает миру. Их индивидуальность зависит от конфликтующего мира. Вместо тогр чтобы вести нас к великодушию других и надеждам на неизвестное будущее, вместо того чтобы просвещать нас и вдохновлять на разногласия друг ради друга, сторонники и противники религии уводят нас в новые темные века, и те и другие используют Бога и приближают конец диалога.

Слишком долго мы спорили о проблеме «Существует ли Бог?»

Существует в чем? В пространстве? Во времени? Мы пользуемся этими идеями физического существования и несуществования, чтобы каким–то образом избавиться от своего субъективного опыта и давать объективную оценку, признавать объективное существование и вмещать Бога. Обеим сторонам понравилась бы определенность такого рода! Благодаря ей Бог становится Чем–то, уловленным нашими идеями бытия, веры и существования. Таким образом, мы можем выбрать, принимать или не принимать Бога во внимание. Или, хуже того, используем Бога.

Нам необходимо разработать более точные вопросы.

Предлагаю для начала три, потенциал каждого из них больше того, который уже утомил нас, каждый поможет нам начать создавать необжитое и полное смысла пространство, в котором мы нуждаемся. Вот о чем мы можем спросить друг друга:

1. Во что вы верите, когда верите — или не верите — в Бога?

2. Что вы можете сделать, чтобы разыскать, защитить и выслушать тех, кто ниспровергает ваши представления о Боге, в которого вы верите или не верите?

3. Как можно превратить напряжение между нами не в разрушающую, а в животворную силу?

Атеизму незачем быть финалом мистики, он может быть ее началом.

Религии незачем быть опиумом для народа — она может быть народной поэзией.

И вера, и сомнения — противоположности определенности, следовательно, части одного целого, которое отказывается видеть что бы то ни было, кроме самого очевидного. Положить конец чему–то одному из них — значит, положить конец воображению.

Вера призывает на помощь воображение. Так поступает и сомнение.

У нас есть и то, и другое.

Нам лучше держаться вместе.

В дни моей свадьбы мои родные и я не верили, что нам будет лучше вместе. Мы организовали две свадьбы, так как нам не хватило убежденности и смелости выступить против сил, стремящихся разделить человеческую жизнь.

Однако на наших свадьбах были исключения. Мой дядя Франк и его жена Гордана, приехавшие по такому случаю из Германии, переступили черту и посетили нашу религиозную свадьбу. Отсутствие танцев немало озадачило их, но не помешало обмениваться шутками и обниматься со всеми подряд. Кроме того, я тайком провел своих нескольких друзей–христиан на первую свадьбу, объяснив отцу, что это «мои приятели из города». Среди них был Тихомир Жестич, друг, который заботился обо мне и рассказывал мне о Боге все два года изгнания из семьи, когда мы были студентами, вместе голодали и мерзли, и питались только припасами, которые он привозил из деревни, где жили его родители.

На свадьбе он не выдержал и потанцевал вместе с толпой атеистов, рискуя своим будущим в раю. Поскольку способность к танцам у адвентистов седьмого дня практически отсутствует, ему с трудом удавалось двигаться в такт музыке. Я наблюдал, как он беспорядочно дергается и притопывает, словно давит на полу клопов. Один из моих товарищей насмешливо заметил: «По–моему, у него в наушниках плеера играет совсем другая музыка!»

Но при виде этого прекрасного зрелища — моего друга–христианина, самозабвенно празднующего жизнь в кругу неверующих, — у меня навернулись слезы. Он понравился моим друзьям–атеистам. Лучшего танца я в жизни не видывал!