Это все о Боге История мусульманина атеиста иудея христианина

Купель в подвале одной македонской церквушки стала местом моего начала. В этом укромном месте, вдали от бдительных глаз военной полиции, я погрузился в воду жизни.

Наши казармы находились в городке Битола на территории нынешней Республики Македония, в 14 километрах от границы с Грецией. В тот вечер на территории части все было спокойно. В части насчитывалось четыре тысячи усталых солдат — и новобранцев, которые, наплакавшись, уснули, надеясь на избавление от новообретенной суровой реальности, и ждущих демобилизации старослужащих, которые уснули, опьяненные сливовицей, контрабандой пронесенной в казармы. Мы с Тюфяком перемахнули через ограду и под покровом ночи, быстрой и бесшумной походкой, свидетельством большого опыта подобных вылазок, поспешили в центр городка, к неприметной церкви.

Мой путь к купели начался шестью месяцами ранее. Поздно вечером, неделя за неделей и день за днем, мы с Тюфяком уворачивались от патрулей на границе между армейским и гражданским мирами, перебирались через ограду части и шли в гости к Проповеднику. Проповедник Стеван был большим авторитетом, бывшим главарем банды, его растатуированные руки теперь скрывал деловой костюм. Его освежающая, пронизанная чувством юмора доброта была неизменна. Когда я увидел, как Стеван и его жена Анда в обнимку скатились по заросшему травой склону холма — он такой огромный и уютно–округлый в своем костюме, она миниатюрная, с длинными волосами, в церковном платье — а затем поднялись обратно, по пути сорвав какую–то редкую лекарственную траву, чтобы прихватить домой, оба сразу мне понравились.

Остальная паства не впечатляла. Тюфяк с Проповедником пригласили меня на богослужение. Для меня оно было большим событием. Я вступил в совершенно новый мир чудаков.

Первым в тот день, как и во все последующие, ко мне подошел старый крестьянин, тощий и короткий, как сушеные перчики, которые он выращивал, всегда опрятный, в поношенном, но еще щегольском костюме с галстуком. Каждую неделю он подступал ко мне, заглядывал прямо в глаза и отчитывался о том, сколько раз за прошедшую неделю ему были видения Иисуса. Он утверждал, что обычно по вторникам, около полудня, когда он работал под жарким солнцем в поле, Иисус являлся к нему и беседовал с ним лично. Старик не забывал доложить мне о последних новостях, доставленных ему с небес. Мой прогресс был несомненным: не прошло и месяца с начала моего путешествия через страну чудаков, а меня уже отделяли от самого Иисуса всего две ступени!

В той церкви бывала крупная женщина, страдавшая гипертензией. Все суетились, спеша помочь ей, приносили холодной воды, помогали подняться или спуститься по лестнице, спрашивали, не нужно ли ей чего–нибудь. Ее крошечный муж, рабочий завода, сам стряпал и убирал их тесную, доставшуюся от государства квартирку, а его жена день–деньской сидела на диване, не переставая что–нибудь жевать. Прихожане называли ее «старшей диакониссой». Я понятия не имел, что это означает, но заметил: когда она слышала свой титул в разговоре, ее лицо сияло гордостью, и все вокруг радовались за нее.

Среди этих людей были и две сестры лет под двадцать. Старшая перестала расти в шестилетнем возрасте, у младшей были огромные глаза. На обеих стоило посмотреть, обе льнули ко мне с тех пор, как однажды явились к нам в часть и добились у армейского начальства разрешения забрать меня на день, утверждая, что они мои «сестры» (вероятно, имея в виду — «будущие сестры во Христе»). Их родителей я никогда не видел, но эти девушки казались полноценной семьей.

Кроме того, я познакомился с македонскими обывателями, молодой парой с целым выводком детей. Похоже, в школе они проучились недолго, и понятия не имели, о чем говорить с городскими. Насколько я мог судить, они лишь тем и занимались, что растили перец да строгали детей.

У Проповедника были сын и дочь. Дочь оказалась тихой девочкой, которая видела тревожные сны о Боге, но не вполне понимала их. У сына был синдром ломкости костей, несовершенный остеогенез, и он ужасно мучился.

И наконец, я приметил человека, который приходил на богослужения лишь изредка, поскольку ему требовалось целый день идти быстрым шагом, чтобы добраться до церкви из своей отдаленной деревни. На лице и теле он носил несколько рубцов от ожогов — следы нескольких конфликтов, когда односельчане вымазали его салом и облили вином, высмеивая его приверженность к аналогу иудейского кашрута и воздержанию от любого спиртного (адвентисты ценят тело так же высоко, как и душу — две части единого целого), а затем бросили его в костер, чтобы посмотреть, защитит ли его Бог. В церкви он уверенно шагал между рядами скамей, напевая вполголоса старые христианские гимны. Жить свободно, без оглядки, он мог только здесь, где его утешением были Иисус и собратья в вере.

Серен Кьеркегор говорил, что самые сильные сомнения мы испытываем незадолго до того, как уверуем.

Я решил, что мне все эти люди не ровня — человек–перчик, беседовавший с Иисусом, багроволикая диаконисса, карлик, парочка неучей с оравой ребятни, фанатик из пламени. Я увлекался йогой, травкой, философией, был совсем не таким, как это пестрое сборище людей Иисуса. Не церкви, затерянной на Балканах, учить меня, в чем смысл жизни — я читал Германа Гессе и Кастаньеду!

Свое самомнение я называл духовностью. Через два месяца после моего первого посещения церкви Тюфяк разочаровался во мне. Он вычеркнул меня из своего молитвенного списка. Зачем зря тратить молитвы? Но было уже поздно. Меня точила мысль, в сущности, постепенно перераставшая в убежденность, что эти люди делают нечто правильное. Я никак не мог отделаться от вопроса: что это? Они просто не соответствовали меркам, с которыми я привык подходить к жизни. И тем не менее с ними что–то происходило, и для них это было гораздо важнее, чем все испытанное мной. Что же?

Этот вопрос, ответа на который не находилось, сжимал мое сердце и не желал отпускать. Заноза вечности, скрытая в нем, впивалась глубже, и от этого я сделал то, чего со мной еще никогда не случалось: совсем перестал думать о себе. Я перестал судить и непрестанно сортировать людей и впечатления по двум корзинам: в эту — разумное и приемлемое, в другую — бредовое. Вопрос «что с этими людьми?» пришел ко мне из внутреннего неизведанного пространства и вытеснил все прочие заботы. Непрестанная трескотня моего привычного внутреннего монолога утихла. И наступило прояснение.

Так я и пришел той ночью к воде жизни. Через шесть месяцев после моего первого появления в этой церквушке все мы спустились к маленькой купели. По такому случаю пыльный и затхлый церковный подвал, где обычно хранили коробки, велосипеды, садовый инвентарь и ветхую церковную мебель, преобразился. Весь этот хлам сдвинули в стороны, высвобождая проход к воде.

При свете тусклых лампочек мы обступили лужицу в полу. Вода мерцала жизнью, и Дух Божий носился в пустоте над нею.

Проповедник нарушил молчание, прочитав из Евангелия от Луки: «Когда же крестился весь народ, и Иисус крестившись молился»[87]. Едва услышав эти на первый взгляд простые слова, я задумался об их смысле. Зачем Иисусу понадобилось креститься? Чтобы смыть грехи? Но Иисусу не полагалось совершать их. Может быть, крещение — это приглашение к тому, что распространяется не только на избавление от грехов?

Медленно спустившись в купель, стоя в воде, доходящей мне до пояса, одетый в белую крестильную рубашку, чувствуя себя в безопасности рядом с Проповедником и дожидаясь, когда несильные, но уверенные голоса допоют длинный, кроткий христианский гимн, я вовсе не чувствовал, что присоединяюсь к церкви, становлюсь частью истории людей Божьих, продолжавшейся веками, или вступаю в начало новой жизни. Вместо того чтобы создать нечто новое, мое погружение в воду словно связало меня с чем–то насчитывающим тысячи и даже миллионы лет. Я соединился с началом всего, с первичной жизнью, вплел свою историю в другую, гораздо более великую, возникшую до христианства, до религии, до Библии, когда все мы были единым целым.

Что рекламировал Иисус?

Покинув дом своих родителей, Иисус не только начал участвовать в общественной жизни Палестины I века, но и очутился на всемирном рынке идей, где, как и на любом другом рынке, покупатели искали качественный товар.

В объяснения он не вдавался, а вместо этого предложил путь или образ жизни. Об этом и хотели узнать люди, окружающие Иисуса. О жизни.

Они явились с вопросами. «Равви, зачем нам следовать за тобой? Зачем посвящать жизнь твоему пути? Назови нам вескую причину».

И сегодня люди, размышляя о христианстве, задаются тем же вопросом: что даст мне следование за Иисусом?

Но это не ответ.

Люди, наделенные всего одной жизнью, обязаны спрашивать, что они могут получить, следуя за кем–либо. А почему бы и нет? Вопрос резонный. Наша жизнь — преходящее явление, бесценный дар, и нам надлежит правильно выбрать, как распорядиться ею. Это все, что у нас есть.

Так что же мне даст следование за Иисусом?

Поначалу люди не понимают, как расценить ответ Иисуса. Он говорит о Царстве Божьем, которое пронизывает наш материальный мир, приходит к каждому, поддерживает все отношения, дает жизнь каждому растению, благословляет каждого человека и каждую вещь. В своем осознании жизни он не забывает даже камни. Там, где другие видят обособленность и преграды, Иисус видит единство. Небо и земля. Муки и радости. Мы и они. Иисус обращается к последователям, жизни которых разделены страхом, и приносит им мир. «В конце концов все будет хорошо, — уверяет магнит на моем холодильнике, — а если нет — значит, это не конец». Иисус действительно верил в это.

Надежда, которую Иисус принес в жизнь людей, была в то же время призывом: «Идите за Мною».

«Идти за тобой — куда?»

В ответ прозвучали слова, которых они не ожидали. Первым делом Иисус говорит, к чему не призывает их и чего не обещает. Человеку, пожелавшему стать его последователем, Иисус ответил, что у лисиц есть норы, у птиц небесных — гнезда, а ему и его последователям негде приклонить голову. Ответил, что пришел принести не мир, но меч, внести раздор даже в семьи своих приверженцев. Будущим последователям он, помимо прочего, предложил вероятность гонений, даже смерти от рук имперских властей. Такие же предостережения распространяла и ранняя церковь. Иисус вовсе не собирался обманывать людские ожидания: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною»[88].

Несмотря на столь неблагоприятный маркетинг, люди начиная с первого ученика, на протяжении всей истории христианства и до наших дней хотели того, что предлагал Иисус. Почему? Зачем они желали лишиться места, где можно приклонить голову? Зачем соглашались расстроить близких и пожертвовать дружескими отношениями? С какой стати выбирали путь, ведущий к гонениям и смерти? Почему стремились нести крест?

Из–за сокровища.

Иисус рассказывал притчу о человеке, который нашел сокровище, скрытое на поле, продал все, что имел, и купил то поле.

Из–за жемчужины.

Иисус рассказывал о человеке, который нашел драгоценную жемчужину, после чего продал все, что имел, купил ее и удалился безмерно радостный.

Безусловно, Иисус предлагал нам некий товар. Все мы посвящаем чему–либо свою жизнь — или путем осознанного выбора, или по воле случая. Все мы получили незаслуженное право на жизнь, всем приходится выбирать, как распорядиться ею. Я крестился, потому что почувствовал: ценность того, что предложил Иисус, невозможно превзойти. Я говорю «почувствовал», потому что лет десять сам не мог объяснить, что произошло.

Иисус назвал единственную причину следовать за ним; она была вплетена во все его слова и поступки[89]. Спустя двадцать четыре года я мог бы обобщить его коммерческий довод так: «Следуйте за мной, и вы будете счастливы — или не будете. Следуйте за мной, и вы обретете силу — или не обретете. Следуйте за мной, и у вас прибавится друзей — или не прибавится. Следуйте за мной, и вы узнаете ответы — или не узнаете. Следуйте за мной, и вы будете жить лучше — или не будете. Если вы последуете за мной, возможно, по всем своим меркам вы будете жить хуже. И все–таки следуйте за мной. Потому что за то, что я предлагаю, не жаль отдать все, что имеешь: вы научитесь любить по–настоящему».

Вы научитесь любить по–настоящему.

Эта короткая цепочка слов лишь кажется простой.

Требуется время, чтобы красота этого предложения наконец проникла в наше существо. Когда вы всестороннее рассмотрите его, когда начнете сопоставлять с другими предложениями в жизни, с прочими сокровищами и жемчужинами, с иными пунктами назначения, вы начнете понимать, что с ним не сравнится ничто в этом мире.

Это и есть ответ, который я нашел, сокровище и жемчужина, которым посвятил жизнь. Вот что я испытал в неприметной церквушке и почему решил следовать за Иисусом так, как велит христианский гимн — не оглядываясь.

Запутавшиеся в картах

Сохранить жемчужину религии можно лишь одним способом — с помощью самой жизни.

Было время, когда мы, священники, словно одержимые, строили планы для нашей паствы и стремились направить ее к достижению наших целей. Нам требовалось немало дней, чтобы все обсудить, месяцев — чтобы разработать стратегии, лет — для осуществления планов. В то время я научился представлять себе мою церковную общину в виде людского стада, окруженного гигантской резиновой лентой. Я считал, что без перспектив и четко сформулированной миссии, вокруг которых мы могли бы сплотиться, вся наша энергия просто рассеется внутри системы и пропадет впустую. Лента могла растягиваться и сокращаться, но мы все вместе никуда не двигались, потому что все стремились в разные стороны. Вот почему мы, священники, так старательно разрабатывали планы. Мы составляли карты и вкладывали их в руки подопечных.

В этом случае мы исходили из предположения, что жизнь — преимущественно хаос, который следует обуздать. Людей надо отвлечь от «жизни как таковой» и занять делами и целями наших религиозных организаций. Естественной личной и общественной жизни не стоит доверять, для них обеих надо создать новую среду. Чтобы все мы двигались в одном и том же направлении и не тратили попусту энергию, нам пришлось просить людей оставить «жизнь как таковую» и вести себя соответственно предписаниям организации — посещать богослужения, групповые встречи, вести разъяснительную работу и участвовать в бесчисленных программах.

Царство Божье, о котором говорил Иисус, находилось вне досягаемости для наших людей там, где были они, но стоило нам возглавить их, и оно вполне могло приблизиться.

Многие люди, особенно в странах Запада, всю жизнь собирают подобные карты. Чтобы объяснить какие–либо человеческие впечатления, выяснить смысл, поставить цели, мы обращаемся к нужной карте, сравниваем наши карты и спорим, какая из них точнее. При этом многие из нас остаются вне «жизни как таковой». Прогулка по ландшафту жизни становится роскошью, которую мы не можем себе позволить. Мы путаемся в картах.

Пути прокладываются при ходьбе, а когда мы все время только и делаем, что изучаем карты, мы перестаем ходить. И наоборот, Иисус — как и большинство других основателей мировых религий — учил образу жизни, образу бытия, указывал пути движения по самому ландшафту.

Недостаток карт заключается в том, что предмет их внимания — пункт назначения, и мы начинаем жить ради места и времени, в которых окажемся в будущем. Жизнь утрачивает свою непосредственность.

Путешествие — это и есть место назначения. Время от времени я слышу, как люди реагируют на то, что воспринимают как клише, и утверждают, что романтизировать путешествие — это неправильно. «Путешествие без цели не стоит того, чтобы в него отправляться! У нас должны быть карты, чтобы мы пришли куда–нибудь! Что толку в путешествии, если оно приводит туда, куда тебе не надо? Мы стремимся к вечности с Богом. Вот наше место назначения!»

Но в вечности нет такого понятия, как прибытие. Если мы планируем прибыть куда–нибудь, значит, мы не готовы к бесконечному времени. Нынешняя жизнь и жизнь предстоящая — части одного и того же целого. Даллас Уиллард пишет:

Уиллард показывает, каким образом жизнь, которой мы живем, и грядущая жизнь могут быть частями одного и того же путешествия. Его ландшафт, панорама и есть место назначения. Бог здесь, на этом ландшафте. Жемчужина доступна здесь и сейчас, в «жизни как таковой». Мы можем научиться любить реальную жизнь, которой сейчас располагаем. Сколько миллиардов лет нам понадобится прожить, прежде чем мы поймем, что уже прибыли туда, где можно отыскать жемчужину?

Среда любви — жизнь, а не религия и не богословие. Следовательно, единственные карты, которые стоит иметь, — отправляющие нас на ландшафт жизни. Более того, люди, умеющие по–настоящему любить, — наши проводники и олицетворение истории, убеждений и ценностей христианства, независимо от того, есть ли у них в руках христианская карта.

Еще давно в одном телевизионном ток–шоу я видел, как известный христианин и известный атеист пришли к единому мнению, что прежде всего важно быть хорошим человеком, а уж потом христианином, атеистом и так далее. Затем ведущий объявил, что в эфире есть звонок, и довольно взвинченный голос принялся утверждать, что «христианство — это прежде всего благодать. В христианстве ничего не сказано насчет того, что надо быть хорошим человеком». Последнее заявление буквально припечатало аудиторию. Но и ведущий, и атеист сочувственно отнеслись к звонившему, который сохранял самообладание с явным трудом.

Да, христианство имеет прямое отношение к благодати, и она, по моему убеждению, великолепна, но «в христианстве ничего не сказано насчет того, что надо быть хорошим человеком»?

Вероятно, этот человек выразил мысль, которую я мог бы высказать о христианстве сам. Но когда я услышал ее из чужих уст, да еще произнесенную во всеуслышание, мне показалось, будто меня придавила рука Божья. У меня заколотилось сердце и покатились слезы. Этот зритель, наверняка благонамеренный христианин, взял в руки карту с инструкциями, как добраться до небес, и совсем забыл, что христианство имеет отношение в первую очередь к самой жизни, к этой жизни, на этой земле.

Эта картография уже нанесла слишком большой ущерб религии.

Мир переполнили карты.

Люди ищут не тех, кто покажет им, как сбежать от жизни: они заняты поисками опытных спутников и сообществ, которые помогут им шагать по жизненному ландшафту.

Более радостная весть

Неумение описать религию в выражениях, способных пленить воображение как верующих, так и неверующих, — широко распространенная проблема, особенно в странах Запада. & современном христианстве, если взять для примера мою религию, чувствуется какое–то бессилие, и это бессилие непосредственно относится к неспособности религии вновь представить себе ответ на вопрос «что даст мне следование за Иисусом?» Для слишком многих христиан ответ однозначен — «рай». Награду мы получим после того, как оставим известный нам ландшафт жизни. Обещание жизни на небесах нередко утешает страдающих и обездоленных на земле, но рай без способности любить будет лишь продолжением страданий и несправедливости в вечности.

Будет ли христианство и впредь определять себя в соответствии с комплектом карт, уводящих отсюда, или развернется, найдет себе дело наряду со всеми, кто готов стремиться к добру и благодати среди жизненного ландшафта? Уйдет ли религия в глухую оборону и будет твердить, что жизнь, имеющая характер вечной, возможна только в другом мире, или же вернется в этот мир как партнер и ученик, распространяющий благо независимо от границ?

Ничто не определяет нынешние границы христианства лучше выражения «благая весть» — перевода греческого слова «евангелион» из Нового Завета. При однобоком восприятии можно предположить, что «благая весть» — это новость о том, что верующие когда–нибудь попадут в другое место. В настоящее время мы осознаем то, что было уже давно очевидно тем, кто смотрел на христианство со стороны. Вершина нашего эгоцентризма — доходящее до одержимости стремление после смерти попасть в рай ценой уничтожения в этом мире Божьей жизни. Земля — зал ожидания, истинная жизнь будет обретена позднее и в другом месте.

Порой мне, как сейчас, кажется, что в моем описании христианство походит на карикатуру. Кто–то сказал, что нам свойственно демонизировать то, что знакомо, и романтизировать то, что незнакомо. Я определенно чувствую за собой такую вину.

Дело в том, что христианство предлагает людям исполнение гораздо более грандиозной мечты.

Будущая райская жизнь — хорошая новость, но этого мало.

С точки зрения многих христиан, Иисус слишком мало говорит о рае в четырех евангелиях. Но на самом деле его Благая весть гораздо лучше.

В Талмуде говорится о раввине, который устроил у себя дома большой праздник и созвал на него всех друзей, родных и последователей. Один из друзей явился к нему, недоумевая: «По какому случаю веселье? Никто не родился и не женился. Почему все вы пляшете, и поете?»

Раввин ответил: «Вчера, когда я шел по делам вместе со старейшинами деревни, некая женщина приблизилась ко мне и попросила зайти к ней в дом, потому что ее дочь больна. Я не мог оставить старейшин деревни и бросить дело, поэтому велел ей идти домой и подождать. Но когда я вечером явился к ней, к моему ужасу, дочь уже была мертва. Вернувшись к себе, я всю ночь не спал и молился. Я просил Бога: «Прошу, позволь мне завтра воскресить эту девушку! Пусть мое имя вычеркнут из Книги, только бы она ожила!» И Бог принял мое предложение. Сегодня утром я отправился к умершей девушке и воскресил ее. А теперь праздную вместе с учениками, родными и друзьями».

«Что же ты празднуешь?» — спросил его друг.

Сияя, раввин объяснил: «Свою свободу. Впервые в жизни я могу служить Богу не ради будущих наград, а ради любви к Богу»[91].

Много лет моей христианской жизни было потрачено на то, чтобы когда–нибудь в будущем меня впустили в рай. Меня примет благодать. Отлично. А люди, религии, философии и идеологии, которые рассчитывали на что угодно, только не на благодать Божью, предпринимали попытки спастись собственными средствами. Ладно, и это понятно. Бог есть Бог, никто не может принудить Бога спасать нас. Когда еще в Хорватии я впервые с восторгом изложил Благую весть о райском блаженстве матери, ее реакция озадачила меня. Услышанное ее ничуть не впечатлило. Она поморщилась, словно по комнате пронесся неприятный запах.

Но и есть и другое христианство, истинное, лучшее, основанное на жизни и учениях Иисуса. Наши грехи искуплены, нам обеспечена вечность, нас принимают без каких бы то ни было условий — но это не предложение! Сразу после безоговорочного принятия, как только мы признаемся в том, что и у нас есть темная сторона, и разгоним тени светом Божьим, путешествие только начинается. Мы сможем любить свободно, без оглядки, ради причастности к радости нашего господина, а не для того, чтобы нас признали или оценили. Только тогда мы готовы любить ради любви и быть полезными Богу и вселенной.

В годы учебы в колледже я, желая стать внештатным учителем, должен был пройти проверку анкетных данных в местном полицейском участке. Мне задавали вопросы, сверяли ответы с базами данных, сняли отпечатки пальцев и наконец признали годным. Но каждый раз, когда меня звали преподавать, я находил причину, чтобы отказаться. Я был слишком занят. «У меня уже есть другие планы», — честно отвечал я тому, кто звонил мне с предложением. За четыре года я так ни разу и не переступил порога класса. Точно так же мы можем потратить всю свою религиозную карьеру, посещая небесный полицейский участок, получая разрешение на работу, но не отвечая на призывы.

Небеса не призывают. Жизнь — это призыв. А вечность — всего лишь часть жизни.

В Редлендсе, Калифорния, по четвергам у нас устраивали уличные ярмарки. И каждую неделю туда приходила одна христианская группа, стояла под транспарантами и обращалась к прохожим, каждому задавая один и тот же вопрос: «Если завтра вы умрете, куда вы попадете — в рай или в ад?» От такого рвения люди начинали нервничать.

Приближаясь к тому месту, где они стояли, я старательно отворачивался и ускорял шаг. Но однажды один из этих людей шагнул ко мне, преградил путь, и устремил на меня участливый взгляд.

— Если завтра вы умрете, куда вы попадете — в рай или в ад?

Сообразив, что попался, я бросил ему в лицо:

— Да какая разница!

На самом деле это означало лишь одно — я уставал, даже когда просто размышлял над этим вопросом. Действительно выбивался из сил. Может, жизнь, имеющая характер вечной, и вправду продолжается вечно. Но это больше не имело значения. Настоящая любовь в этой жизни, даже без вечности, все равно останется «бесценной жемчужиной». Но вечность без жизни, имеющей характер вечной, ничего не стоит.

Зная, что я пастор, мой собеседник выслушал мой ответ, вспыхнул и раздраженно возразил:

— Поглядел бы я на вас потом, в Судный день!

Я не знал, что ему ответить, и выпалил те же слова, что и Иисус Петру, который пытался отвратить его от миссии:

— Отойди от Меня, сатана![92]

Я сознательно решил не думать, попаду ли когда–нибудь в рай. В сущности, если Богу можно помочь, отказавшись от моей будущей жизни в раю (потом) ради какого–нибудь доброго дела на земле (сейчас), пусть делает, как считает нужным. И я сбросил оковы, открыто заявив об этом Богу.

Недавно я спросил у одного старого бруклинского раввина здесь, в Нью–Йорке:

— Равви, что говорит иудаизм о вечной жизни? Только не надо подробных объяснений. Мне хватит и краткого ответа. Он уверенно ответил:

— Один мир за другим, дружище, один мир за другим. И я понял, что такой же ответ услышал бы от Иисуса, раввина из Иудеи.

И теперь я молюсь: «Дорогой Бог, я хочу любить тебя, себя, людей, всю жизнь. Помоги мне научиться жить одним миром».

Внутри собора

Какой бы чудесной ни была вечность, она — побочный продукт. Жемчужина — это не христианство, не принятие Богом и не вечность. Жемчужина — это Царство Божье, приглашение учиться любить по–настоящему. И школой этой любви является жизнь — наша обычная жизнь, та, которой мы живем, а не та, о которой мечтаем.

Только жизнь может изменить наше богословие. Мой любимый преподаватель из семинарии, Джон Паулин, однажды за обедом разговорился с небольшой группой учеников о том, что он называл «двойной герменевтикой» (герменевтика — искусство истолкования чего–либо). Когда ранняя церковь столкнулась с необходимостью принимать решение о том, признавать или не признавать обращение неиудеев в христианство, ее лидеры собрались, чтобы дать ответ на вопрос: должны ли язычники стать иудеями прежде, чем стать христианами?

Услышав, что язычники были окрещены, собравшиеся не знали, как быть. Их муки трудно переоценить. В Библии они прочитали одно («нет, нельзя»), а теперь реальность, сама жизнь, которую они вели, противоречила прочитанному («да, можно»). Они осознали, — возможно впервые с такой ясностью, — что жизнь нельзя сбросить со счетов. Не только религиозные тексты, но и жизнь требуют добросовестного толкования.

Отблеск тех трудностей можно увидеть в мучениях некоторых нынешних христиан, вынужденных примирять Библию и гомосексуализм. По–видимому, кое–кто из христиан толкует Библию так, что она вовсе не помогает им любить по–настоящему. Независимо от того, миримся мы с существованием гомосексуализма или нет, есть что–то неправильное в нашем толковании этого вопроса, как и в толковании проблемы санкционированных религиозных войн, истребления коренных североамериканцев, поддержки рабовладения и угнетения женщин.

Вопрос, как быть с язычниками, стал первой из подобных дилемм для ранней церкви; его последствия чрезвычайно поучительны.

Выслушав выступающих на церковном собрании, Иаков, брат Иисуса, поднялся и сказал: «Мужи братия! послушайте меня». Когда все утихли, он продолжал: «Бог первоначально призрел на язычников, чтобы составить из них народ во имя Свое; и с сим согласны слова пророков, как написано…»[93] Затем Иаков привел слова пророков древности. До тех пор юная христианская церковь толковала и воспринимала реальность новой жизни своих приверженцев через призму Священного Писания. Но на этот раз дело обстояло иначе. Теперь церкви пришлось учиться толковать Священное Писание, воспринятое сквозь призму реальности. Язычники — в Царстве Божьем? Да, это подтверждает реальность, значит, Священное Писание придется истолковать заново.

Так произошла метаморфоза богословской методологии.

Вместо того чтобы пренебрегать ландшафтом жизни, ранним христианам понадобилось вновь научиться читать священную карту писаний. Если карта, пусть даже священная, и реальность не соответствуют друг другу, ясно, что мы не можем пользоваться этой картой и тем самым осквернять реальность. Творить зло ради текста — значит осквернять текст. Текст относится непосредственно к жизни. А жизнь побеждает. Жизнь всегда побеждает. Подобно воде, она всюду найдет дорогу.

Сегодня мы столкнулись с похожим препятствием. Нас вновь просят найти ответ на вопрос: «Что даст мне следование за Иисусом?» На пороге, на котором стоит христианство в начале XXI века, давние ответы исчезают, нас вновь окружает пустота. Появляется новое прочтение писаний, рождается новое богословие, которое чтит лишь то, чья реальность бесспорно священна — жизнь. Наша жизнь, ваша и моя, взаимосвязана. Это единственное, что нам известно. Во все остальное мы верим.

Чтобы увидеть красоту христианства как «жизненного пути», а не «пути из жизни», требуется время. Мой друг Анте Иерончич, преподаватель религии в университете Эндрюса, объяснил мне: чем более велика истина, тем больше времени требуется человеческим глазам, чтобы привыкнуть к ней и рассмотреть как следует. Это все равно, что войти в собор, добавил он. Поначалу в нем темно и тихо. Вот почему следует подождать, просто смотреть и слушать, пока глаза не научатся видеть, а уши — слышать. Как только наши органы чувств привыкнут к новой обстановке, мы разглядим и красоту, и глубину. Темноту вытеснят краски и формы, сквозь тишину начнут пробиваться звуки. И то, что окружает нас, окажется прекрасным[94]. Иисус вновь сказал бы: «Кто имеет уши слышать, да слышит», призывая нас внимательнее прислушиваться к глубокой истине в тихом веянии ветра, голоса Божьего снаружи и внутри нас.

Что истинного было в прихожанах балканской церквушки, где я крестился? Они учились у Иисуса любви. Христианство со всеми его текстами, традициями и обычаями, — не что иное, как шкатулка с сокровищами, в которой хранится история Иисуса. С тех пор эта община служит мне маяком в открытом море, оберегает меня от утраты религии.

Когда я окунулся в воду и вышел из нее, я впервые стал нормальным. Обновленным слухом и зрением я начал воспринимать мир, учиться настраивать свои органы чувств на изучение Царства Божьего, мира как такового. Теперь я ищу Бога не вдали от нашей жизни, а в ней самой, только глубже и дальше.

Как и в начале, Дух Божий еще витает над крестильной водой. Вечный небесный свет и звуки не скрыты от нас. Их отражение — в соборах наших религиозных традиций. Мне помог увидеть и услышать их в этой жизни Иисус, сказав: «Следуй за мной, и тебе будет лучше — или не будет.

И все–таки следуй за мной. С тем, что я тебе предлагаю, не сравнится ничто: ты научишься по–настоящему любить». Иисус любил так преданно, что умер ради чего–то большего, нежели он сам. Такой должна быть и религия, утверждающая, что следует за ним.