Этот добрый жестокий мир

ДМИТРИЙ НИКИТИН
ТАЛКА

С чердака раздался радостный визг.

Значит, Талка добралась до старой дедовой библиотеки и теперь не спустится вниз до самого вечера. А может, и вечером не спустится. N-сапиенсы отлично видят в темноте.

Я посмотрел на груду вещей под навесом. Хорошо, что помогли егеря, — привезли на лошадях от Качуга прямо сюда, на дальнюю мою родовую заимку. Повернулся к Анне:

— Ну что? Займемся багажом или сбегаем сначала на озеро? Покажу тебе, как бобры воюют с выдрой.

Анна зачарованно оглядывала встающие вокруг пади горы — то покрытые щетинистым еловым лесом, то голые, серо-бурого камня.

— На озеро? А как же Наташа? Оставим одну, семилетнего ребенка?

Я улыбнулся:

— Она не ребенок! У неасапов с детьми совсем по-другому. Заговорил — уже взрослый. По нашим меркам я бы дал Талке, скажем так, по уму лет пятнадцать…

Анна лукаво прищурилась:

— Пятнадцать, говоришь? А не заревнует, если мы с тобой сейчас сразу в лес, к озеру?

— Она же знает, вернее, чувствует, что мы старые друзья, которые давным-давно не виделись. В этом плане с ней просто. Не надо хитрить, выдумывать что-то. Она сама всегда все понимает. И часто — лучше тебя самого.

Вернулись мы к дому уже в сумерках. В окне плясали отсветы живого огня. Талка разожгла очаг и готовила сразу два ужина — для себя и для меня с Анной. Все же есть разница у нас в пищеварении.

Талка лихо управлялась со всей этой кухонной утварью — ухватами, горшками, сковородками. Хотя с непривычки такое зрелище могло и напугать. Двигалась моя девочка не по-человечески, вернее, не по-наше-человечески — стремительно, но, как сказать… негибко. Когда брала что-то в стороне, поворачиваясь всем телом, словно кухонный кибер. Хотя, когда я в последний раз видел кухонного кибера? Может, они сейчас иначе поворачиваются.

Пока мы с Анной уплетали омлет с черемшой и грибами, Талка, причмокивая, поглощала куски мяса, запеченные в каких-то листьях с кореньями. После ужина Анна пошла к колодцу — мыть посуду, а может, и сама решила освежиться. Я стал разбирать вещи. За окном совсем стемнело. Рдеющие в очаге угли давали мало света, пришлось зажечь лучину. Вкусно запахло смолой. По бревенчатым стенам заходили черные тени.

Талка устроилась в дальнем углу рукодельничать. Зачем-то распорола мою палатку (между прочим, из натурального шелка). Было видно, что девчонка на что-то дуется. Неужели и правда ревнует?

Нет, тут другое. Книжка — брошена на пол. Значит, не понравилась, расстроила чем-то. Что за книга? Поднял… «Земля Санникова».

Понятно. У Обручева всегда грустный финал. Земля Санникова, теплая арктическая страна с доисторической фауной, погибла от геологического катаклизма. Нашел в конце книги: «Ордин запечатлел эту печальную картину на последней уцелевшей еще фотографической пластинке — картину едва открытого для науки и уже погибающего мирка с последними мамонтами, носорогами и представителями первобытного человечества». Да, читать это Талке было, конечно, неприятно.

— Мне за вампу обидно, — пробурчала из своего угла, ловко орудуя иглой (с ее-то пальцами!). — Их же в книге за людей не считают. Вот почему онкилоны — всегда хорошие, а вампу — плохие, полузвери. Их убивать можно без жалости, целое племя?!

Да, это я упустил. В «Земле Санникова» онкилоны, люди современного типа, воевали с племенем вампу — палеоантропами, как их представляли в прошлом веке. И действительно уничтожили их при дружеской помощи ружей открывших остров ученых. Как там у Обручева: «Карательная экспедиция, — засмеялся Ордин, — и мы в роли палачей! Не особенно лестно». Засмеялся, значит…

Старался говорить спокойно:

— Эту книгу написали сто с лишним лет назад. Тогда люди и между собой воевали, и других людей часто не считали за полноценных. С того времени мы сильно изменились. К тому же Обручев был хороший писатель, но как антрополог — сильно устарел. Онкилонов превратил почему-то в индейцев, а уж вампу точно не были полуобезьянами. Ты же сама знаешь!

Талкины губы тронула усмешка:

— Про вампу он еще глупость написал — дескать, все женщины у них принадлежат всем мужчинам, а дети считаются общими. Как можно не знать, кто чей сын или дочь?

На ночь Талка ушла, деликатно оставив нас с Анной в доме одних. Наверное, устроила себе лежанку где-нибудь рядом, в тайге. Мне не спалось. Перелистывал, лежа на диване, «Землю Санникова» при свете припрятанного электрического фонарика. Вот о чем с Обручевым не поспоришь, так об исходе встречи двух человеческих видов. Для одного из них финал неизбежно был трагичным. Когда-то, в эпоху оледенений, в Европу пришли наши предки кроманьонцы. А там уже сто тысяч лет жили себе неандертальцы. И кроманьонцы их быстро (всего за полсотни веков) свели на нет. Как говорится, историю пишут победители. Или их потомки, для которых само слово «неандерталец» стало символом грубого примитивного дикаря…

Заскрипела кровать. Анна тоже не спала. Эх, Талки здесь нет, она бы быстро разделалась с комарами.

— Кир! Я все о ней думаю…

— О ком? О Наталке-неандерталке?

— Не называй ее так, я же просила!

— Да она не обижается.

— Все равно.

Анна села в постели, завернувшись в одеяло:

— Ты знаешь, я ведь ее боялась… А она умненькая оказалась, начитанная. Да и по внешности, в общем, ничего. Симпатичненький такой боровичок. Гномик эдакий. Я бы ей, правда, прическу посоветовала другую. Зачем ей на затылке такой дурацкий шиньон?

— Это не шиньон. То есть шиньон, но мы так задний черепной выступ у неандертальцев называем.

— А-а-а…

— И почему она должна быть глупенькой? Мозг у неандертальцев, вообще-то, побольше, чем у нас с тобой. Жизнь у них была много сложнее нашей и обычно куда короче. Приходилось очень быстро учиться, осваиваться в мире. Вот Талка у нас учится и осваивается. Плохо, что читать может только с бумаги, это у нас сейчас главная проблема. Мало уже книг бумажных осталось. Да и не всякую книгу ей можно в руки дать.

— Ну да, она же девочка.

— Я имел в виду, она искусственные материалы не выносит, пластик, полимеры. И никакого электричества. Так что живем мы с ней, будто в девятнадцатом веке. Бумажные книги, живая музыка, восковые свечи.

— Романтично как!

Анна привстала, откинула одеяло, лицо ее раскраснелось:

— Все! Хватит! Иди ко мне!

Утром я обнаружил снаружи на двери сделанную сажей надпись:

«КИР И АННА! ГОТОВЬТЕ ЗАВТРАК САМИ. Я ПОШЛА К СВОИМ. НАТАЛКА».

— Она догадалась, что мы… и поэтому ушла! — прошептала Анна.

— Догадалась, конечно. Но, судя по засохшей саже, ушла она до того, как мы…

— А что значит «к своим»?

— То и значит. К своим, к неандертальцам!

Вот, значит, почему она сюда так просилась, стоило мне случайно вспомнить при ней о старом доме, построенном в верхоленской тайге моим прадедом. Да, и добавил тогда еще, что оттуда рукой подать до острова. И Талка как-то сразу загорелась желанием в очередной нечастый мой отпуск побывать в этом фамильном гнезде. И я, балда, ничего не заподозрил! Потому что не ожидал от нее такой хитрости. И такой дурости!

Самому теперь Талку не догнать — на своих, то есть, двоих. Какие-то умники утверждали, что неандертальцы бегали хуже современных людей. Еще как бегают, особенно по лесу да в горах, тут неандерталец даст фору любому нашему легкоатлету. За ночь Талка могла отмахать по тайге километров сорок и теперь, наверное, подходила уже к водоразделу.

Радиостанции, разумеется, здесь не было. Пришлось прибегнуть к более древнему виду связи. Соорудил по-быстрому костер, навалил сверху лапник. Дымный столб заметят — не с базы, так со спутника. Пока ждали флайер, Анна причитала:

— Они убьют ее, съедят!

Ну, во-первых, не убьют. Потому что просто не доберется Талка одна до острова. Но, если перевалит горы и выйдет к берегу Малого моря, может решить переправляться на подручных средствах. А это опасно. Плохие там места, течения сильные, водовороты. Утонет, дурочка!

А что касается того, что съедят… С чего неандертальцам каннибализмом заниматься?

На остров кого только не завозили, чтобы они могли от души поохотиться! Оленей северных и благородных, косуль, горных козлов и баранов, лошадей диких, овцебыков, зубробизонов, а еще волков, рысей, росомах, барсов, медведей. Даже парочку клонов мамонтов в Московском зоопарке выпросили! Мамонтов, впрочем, неандертальцы обходили стороной, возможно, приберегали на «черный день».

На острове, одним словом, не голодали. И ни одного случая людоедства за семь лет мы там не зафиксировали. Как и вообще убийств. Даже брошенных детей они не убивали, а оставляли в маленьких, сложенных из камней домиках. Загадка вообще-то большая, почему они своих детей бросают? Раньше считалось, что неандертальцы как раз очень заботились о малолетних сородичах. Сначала решили, что дети больные были, не выжили бы в племени, но — нет. Вполне жизнеспособные оказались. У Талки, по крайней мере, никаких патологий. Кто-то, наоборот, предположил, что они самых здоровых оставляли. В жертву, мол, приносили в благодарность богам, раз племя чудесным образом оказалось в таком богатом дичью новом месте.

— Зачем она это сделала, зачем?! — по-прежнему причитала Анна.

Мне-то понятно, зачем… Прогрессорша юная! Дескать, как же так, Кир, мы в тепле, чистоте и сытости умные книжки читаем, а там, на острове, живут в каменном веке, в диких первобытных условиях. И вообще, нельзя, Кир, таких же людей, пусть и другого вида, держать в заповеднике, как животных! Может, Кир, их еще в зоопарках будут показывать?! Я ей объяснил, что если просто забрать неандертальцев с острова, поместить в теплые дома, кормить полноценным диетическим питанием, вот тогда они точно превратятся из людей в тупых животных. И она, наверное, стала придумывать, как ей вернуться в свое племя и учить остальных колесу, земледелию, грамоте и астрономии!

Хотя, конечно, что-то надо делать с нашими неандертальцами. В принципе, они были восприимчивы к внешнему влиянию. За те пять тысяч лет, пока контактировали с кроманьонцами, много чему от них успели научиться — обработке кости, наскальной живописи, музыке, вероятно, даже. На острове пытались проводить «культурную программу». Правда, вся она пока сводилась к нескольким случаям «немого обмена» — неандертальцы забирали оставленные им раковины с красками или костяные рыболовные крючки и клали взамен вяленое мясо или туесок сушеных ягод. Классический способ стимулирования развития социума каменного века. Только первобытный прогресс растягивается на тысячелетия! Как смириться с таким при нашей скорости жизни, когда десять лет — уже целая эпоха?!

Так что пока адаптация неандертальского человека к новому для них миру происходила только, так сказать, в индивидуальном порядке. Этим занимались мы — те, кто взял на воспитание неандертальских подкидышей. Моя Талка из них — первая, самая старшая. С одной стороны, растить этих первобытных мальчиков и девочек было чертовски сложным делом, ведь все наши электроприборы и вся химия оказались для них крайне опасными. А как прикажете справляться без них с простейшей, казалось бы, бытовой проблемой вроде стирки?! Зато, с другой стороны, воспитанники наши были такими замечательными, такими талантливыми! И ведь, если кому и решать в будущем судьбу неандертальцев, — только им, детям своего племени, получившим знания современного человечества. Но сначала детям надо вырасти! И поумнеть!

Над нами наконец завис, снижаясь, флайер.

— Я тоже лечу! — вцепилась в руку Анна.

— Хорошо, подброшу тебя до Качуга…

— Нет, я полечу с тобой на остров! Девочку спасать от этих твоих первобытных людоедов!

Флайер высадил нас на границе закрытой для полетов зоны. Пришлось идти пешком десять километров по галечному пляжу. Было тяжело, особенно для Анны, но мы все-таки успели. Талка еще не спустилась с высот Приморского хребта, видимо, отдыхала после ночного марш-броска на стоянке. Там ее и заметили с орбиты тепловизором. Я напряженно вглядывался в покрытые клочками мха сумрачные скалы над нами. Где она собиралась выйти к берегу? Везде крутые, почти отвесные обрывы. Нет у нее другой дороги, кроме этого вот распадка!

Настойчиво попросил Анну остаться внизу, а сам полез вверх по склону. Взбирался, поскальзываясь на мокрых камнях, цепляясь руками за колючие ветки стланика. Только при встрече не заругаться! Рассмеюсь и все обращу в шутку, дескать, в следующий раз пусть меня с собой возьмет ночью по горам бегать. И пообещаю свозить на остров. Пора ей, в самом деле, родичей повидать. Где же она? Вроде должен уже до нее дойти. Я оглянулся, успокаивая дыхание. За моей спиной сверкал на солнце хрустальный простор Малого моря. А за ним простирался наш остров. Темный лес перемежался на нем с обнаженными красными скалами, желтоватой песчаной степью. Отсюда, с высоты, остров был виден целиком — от северного мыса Хобой с еле заметным дымком неандертальской стоянки до южных Ольхонских ворот, где располагался лагерь палеоэтнографической экспедиции, замаскированной под поселение кроманьонцев.

Вдруг вверху негромко хлопнуло, и что-то на миг заслонило солнце, стремительно, с легким шуршанием пролетев над головой. Я даже присел невольно. Потом заметил треугольную тень, скользящую вниз по склону. Поднял глаза. В воздухе парил дельтаплан. Вот для чего Талке моя палатка понадобилась! Дельтаплан летел уже над водой, уходя все дальше и дальше от берега, все более удаляясь в сторону острова. Эх, Талка, нарушила ты запрет показывать неандертальцам летательные аппараты! Ну ничего, может, они примут твой дельтаплан за огромного кондора. Только долети! Только не упади, изобретательница моя!

Мы шли впятером — я, Анна, начальник экспедиции профессор Гаусс и два его сотрудника. Все одеты как положено — меховые куртки и штаны, украшенные костяными бусинками. На ногах — расшитые цветными нитками мокасины, в руках — легкие копья и копьеметалки, за поясом — бумеранги из полированного дерева. Одна Анна с несчастным видом несла корзину с дипломатическим угощением — копченым омулем. Я пошел бы без Анны, но за нее заступился профессор Гаусс. Он считал, что Талку будет легче уговаривать в присутствии женщины. Девочка была на острове уже неделю и, насколько мы могли судить по съемкам с дальнего расстояния, неандертальцы ее к себе приняли. Сегодня несколько из них неожиданно двинулись к экспедиционному лагерю.

Мы первыми спустились к ручью, журчащему в поросшей сосняком долине, когда неандертальцы только показалась на противоположном склоне. Невысокие, не сказать малорослые, но большеголовые и широкоплечие мужчины топали вниз с тяжелой медвежьей грацией. Накидки из толстых шкур, стянутые ремнями, смотрелись как кожаные доспехи. Два почти квадратных рыжеволосых громилы были вооружены длинными толстыми пиками с обожженными остриями, коренастый седобородый старик нес на плече большой каменный топор. Четвертой в этой компании была Талка. В обычном своем спортивном костюме. Она сильно похудела и выглядела теперь совсем взрослой. Несла, подняв вверх, палку с привязанным белым лоскутом — очевидный фрагмент бывшей моей палатки.

Подойдя к ручью, неандертальцы положили оружие на землю. Мы, переглянувшись, последовали их примеру.

— Старейший хочет, чтобы парализаторы вы положили тоже! — крикнула Талка. — Он не боится, но просит уважения.

Я первым вынул спрятанный под одеждой пистолет и бросил на сухую хвою, устилавшую песок:

— Просим старейшего и остальных сюда, к нам. Давайте сядем и спокойно поговорим. Переведи им, Наталья! (Быстро же она выучила их язык!)

На нашем берегу действительно было самое удобное место для переговоров — два поваленных дерева лежали рядом почти параллельно.

Мы расположились на стволах друг против друга. Я вглядывался в широкое морщинистое лицо неандертальского вождя. Его выцветшие голубые глаза, казалось, иронично изучали меня из-под козырька косматых бровей.

Первый раз я увидел неандертальца так близко семь лет назад.

Нас тогда внезапно вызвала альпийская спасательная служба.

Патрульный флайер заметил на леднике близ входа в пещеру полузасыпанный снегом палаточный лагерь. Вместо бедолаг-альпинистов горные спасатели встретили такое, что заставило их сразу применить усыпляющий газ (обычно его использовали при нейтрализации буйнопомешанных). Сначала, конечно, решили, это костюмированная мистификация, однако все новые обследования подтверждали невозможное, во что никто не решался поверить. В Альпах было обнаружено самое настоящее палеолитическое племя — пятнадцать представителей homo sapiens neanderthalensis, включая новорожденную девочку, со всем своим инвентарем каменного века.

Как неандертальцы оказались в наши дни в центре Европы? Эта загадка так и осталась неразгаданной. Пока другие спорили об инопланетных пришельцах, вернувших на Землю взятых когда-то древних людей, или о межвременном портале, проходящем через десятки тысяч лет, мы организовывали переезд спящих неандертальцев туда, где можно было воссоздать первобытную жизнь в условиях плейстоцена, — на нашу новую Землю Санникова.

— Ты — Кир!

От неожиданности я чуть не упал с бревна.

— Ты — Кир! — повторил старик. — Ты вырастил мою дочь. Буду тебе всегда благодарен.

Говорил он, сильно искажая звуки и медленно, как на иностранном языке, если на нем долго не разговаривал и вспоминаешь слова на ходу.

— Ты знаешь нашу речь?

— Знает моя дочь. Теперь знаю я. Что знает один, знают другие. Прямо из головы в голову.

— Телепатия?! — вырвалось у меня.

Вождь задумался, вероятно, перебирая в памяти новые для себя слова, потом кивнул, качнувшись всем корпусом:

— Да, телепатия! Если далеко — почти совсем нет. Мешают ваши… Радиоизлучение! — Выговорил с трудом. — Если ближе, то лучше. Совсем близко — совсем хорошо, можно быстро, сразу. Чтобы так, позвал сюда дочь.

— Вы и наши мысли видеть можете?

— Нет, с мелкими головами — нет, не получится. Только большая голова с большой головой.

Ну да, если бы Талка мои мысли сразу читала, зачем ей с книжками возиться… Но как он нас — «мелкоголовые»! А якобы брошенные неандертальцами дети на самом деле — инструмент для выкачивания информации. Я перевел взгляд на Талку:

— Зачем скрывала это от меня, зачем обманывала? Думаешь, я бы не понял, не помог?

Талкины изумрудные глаза вмиг наполнились слезами. Когда она заговорила, голос ломали рыдания:

— Кир! Не так было, не так! Я не обманывала! Я в твой старый дом по правде из-за книг просилась. Ты столько рассказывал о библиотеке! А то, что мне на остров надо, уже там поняла, когда отец до меня дотянулся. Я бы тебе не смогла объяснить, сама плохо понимала.

— Как ты можешь! — вдруг вступила в разговор Анна. — Девочку обвиняешь, а сам все на свете прозевал! Ученые! Да ведь это они вас все это время изучали, а не вы их!

Мне показалось, что неандертальский вождь улыбнулся:

— Раньше мелкие головы были хитрее, но злые! Боялись нас, вредили. Не умели… телепатию. Не умели засыпать, когда холода. Пришли большие льды, мы решили уйти под землю, в пещеру, и уснуть долго-долго, ждать, пока льды уйдут. И мелкие головы тоже исчезнут. Когда проснулись, кругом — одни мелкие головы. Больших голов мало, только мы, другие еще спят. Льдов, холода нет, но стало по-другому плохо. Дышать тяжело, вода мутная, невидимые искры вокруг трещат, голова болит, трудно слушать небо и землю. Думали заснуть снова. Но сначала — послали к мелким головам детей, узнать лучше. Видим — головы у мелких не стали больше. Стало больше сердце! Нет злости! Нет вражды! Решили — жить вместе с мелкими головами.

— Постойте! Постойте! — заговорил вдруг один из сотрудников экспедиции. — Ну ладно, допустим, умели неандертальцы погружать себя в анабиоз. Но ведь найдены явные следы их присутствия и после максимума оледенения.

— Значит, не все общины решили заморозиться! — ответил профессор Гаусс. — Но осталось и смешалось потом с кроманьонцами явное меньшинство. Так что загадка, куда исчезла основная часть неандертальцев, теперь решена. Не истребили их наши предки и не съели без остатка…

— Так значит, другие неандертальские племена еще спят в пещерах?

— Или просыпались раньше. Вспомните легенды о гномах.

Завязавшуюся научную дискуссию прервал крупный пегий медведь, внезапно под треск веток выкатившийся к ручью из-за кустов. Я вскочил, рванулся к парализатору, но вождь остановил меня. К зверю уже шли, наставив длинные копья, два его соплеменника. Медведь оскалил желтые клыки и оглушительно заревел. За нашими спинами так же оглушительно завизжала Анна. Медведь остановился, то ли в нерешительности, то ли от удивления. Он не пытался ни атаковать, ни спасаться бегством. Между тем неандертальцы, зайдя с двух сторон, одновременно ударили зверя копьями под ключицы, пригвоздив передние лапы к земле. Медведь издал тоскливый вопль. Вождь, подбежав, с коротким размахом обрушил ему на темя каменный топор. Огромный хищник захрипел, дернулся, заваливаясь набок, а потом неподвижно вытянулся у ног неандертальцев.

— Большая голова, но злой й глупый! — вождь вытирал с лица кровавые брызги. — Долго шел, чуть не опоздал! Свежее мясо лучше сухой рыбы! Наша еда — ваша еда!

Неандертальцы деловито свежевали медведя кремневыми ножами, пока «кроманьонцы» разводили костер на соседней поляне.

— Первый раз наблюдаю охоту неандертальцев так близко! — вещал между делом профессор Гаусс. — А ведь многие не верили, что они могли добывать крупного зверя — медведя, быка или мамонта. Дескать, падальщиками они были! Но как можно было представить себе такое направление в эволюции?! Развитие не технических орудий охоты, как у кроманьонцев, а ментальное подчинение животных… Коллективное племенное сознание! Первобытная телепатическая цивилизация! Однако теперь, я думаю, вся эта наша кроманьонская бутафория утратила смысл. Геноссен! Объявляю о преобразовании Палеоэтнографической экспедиции в Комитет по контакту!

Когда разговоры стихли и все занялись скворчавшими на тонких прутьях кусочками медвежатины, я подошел к Талке, сидевшей к стороне.

— Зря мне сразу не сказала. Я же за тебя волновался!

— Прости! Ты бы ведь не поверил, что мне и вправду надо…

— Поверил. Поехали бы сюда вдвоем. Когда будем собираться обратно?

— Кир! Я должна быть здесь.

— Как же я без тебя? Ты мне нужна!

— У тебя теперь есть Анна. А скоро будут и собственные дети.

— Глупышка! Что ты говоришь?

— То, что знаю. Мальчик и девочка.

Прошло пять лет. Недавно нашлось второе племя спавших в анабиозе неандертальцев. Население их острова увеличилось теперь вдвое. Ольхонская коммуна N-сапиенсов стала полноправной частью Планетарного сообщества. Я часто вижусь с Талкой, когда посещаю остров. Отвожу туда откопированные на бумаге материалы и забираю те, что Талка терпеливо отпечатала на пишущей машинке, одолженной из Политехнического музея. В этих распечатках — первобытный мир, который открылся моей девочке через память ее сородичей.

Иногда Талка сама приезжает ко мне, вернее, мы съезжаемся вместе на старой верхоленской заимке. Я отправляюсь туда со всей семьей. Анна сторонится Талки — подозревает, что та все же может читать ее мысли. Зато мои близнецы — Миша и Маша — готовы все время проводить с «тетей Натой». Она в них тоже души не чает. Они играют, читают вслух книги, бродят вместе по окрестным горам и падям. Наблюдая эту искреннюю дружбу детей двух эпох и двух человечеств, хочется верить в их счастливое общее будущее. Но потом я вижу, как Талка замыкается в себе, как ее тянет обратно на свой остров, к ставшей привычной общности сознаний, чего она лишена здесь, среди нас. Тогда я начинаю думать, что пути двух человеческих видов слишком разошлись и для одного из них на Земле на самом деле нет уже места…

Очевидно, так думают и N-сапиенсы. Не случайно в тех бумагах, которые я отвожу на остров, столько информации о межзвездных путешествиях. Они готовятся уйти. Тысячелетия сна подобного перелета для них — не преграда. Не станет, думаю, неразрешимой проблемой и создание, с нашей, конечно, технической помощью, корабля, способного преодолеть путь до систем с планетами, пригодными для жизни (хотя лично я не представляю, чем можно заменить на таком корабле электроприборы и полимеры). Неандертальцы снова уйдут, уйдут во Вселенную в поиске для себя нового дома, оставив прежний своему младшему брату, гордо присвоившему имя homo sapens sapiens…

Возможно, впрочем, я могу разглядеть сейчас лишь часть куда более грандиозной картины истории антропогенеза, в которой гармонично связаны вместе и наше, и их человечества. Когда сто сорок тысяч лет назад неандертальцы пришли на территорию Европы, это было ключевое событие для рода хомо! Впервые человек вышел за пределы первой своей колыбели — тропического пояса Земли. Это можно было сравнить по важности только с недавним началом колонизации Луны и Марса — с сопоставимыми этому трудностями.

Тогда древние люди тоже совершили исторический прорыв. Они освоили всю предледниковую Европу, а потом двинулись вдоль кромки льдов на восток, дойдя через лесотундры Центральной Азии и Сибири до самого Байкала, где сейчас, по совпадению, происходит возрождение неандертальского человечества. Сделать такое тогда могли, безусловно, только они — с их крепкими, кажущимися нам примитивными костяками, огромной физической силой, с паранормальными, на современный взгляд, умственными способностями. Второй вид людей — грациозные, изобретательные, рациональные S-сапиенсы пришли спустя тысячелетия на уже освоенные, знакомые человеку просторы Евразии.

Не подобное ли будет происходить на новом, космическом витке человеческой истории? Восставшие так вовремя после тысячелетнего сна, стойкие к трудностям неандертальцы — первопроходцы далеких суровых планет, и идущие во второй колонизационной волне многочисленные наследники кроманьонцев. Что ждет нас в конце этого грандиозного пути по звездной дороге? Не исчезнут ли когда-нибудь в будущем разделяющие нас границы? И, быть может, мои далекие потомки соединятся с потомками Талки в новом едином галактическом человечестве!