См. предыдущую статью.
Далее зачеркнуто: “А он все писал свои записки и миниатюрные, но прелестные повести и…”.
Далее зачеркнуто: “Кажется, в 1859, а может быть и в 18…”.
Причиной того, что он не творит чего-нибудь крупнее, больше (и зачем? Разве в сумме все эти собранные мелочи не составили бы одного крупного целого, если б он продолжал идти своим путем!) — он приводил болезнь почек (боль в мочевом пузыре), которую будто бы он нажил в парижском климате. После он ссылался на подагру.
Зачеркнуто: Елена (кажется, Елена).
Далее зачеркнуто: но он ловко употребил в свою ложь и эти два слова (“голубая ночь”), подавшие ему повод подвести под них и другие удачные выражения в “Обрыв”, и мои вечные сомнения и жалобы на свое бессилие — чтобы на всем этом песке нагромоздить свой фантастический замок лжи!
Зачеркнуто: между прочим у Стасюлевича.
Далее зачеркнуто: И для чего? И так видно, при поверхностном прочтении этих моих книг, что сходство есть, стало быть, кто-нибудь да виноват. Но кто?
Далее зачеркнуто: Особенно близко снята почти копия, с легкими переменами (во 2-й части Education Sentimentale, гл. V, с 9 до 15 стр. изд. 1870) в разговоре Фредерика с Луизой Рок — с разговора в саду Райского с Марфинькой, в III гл. 2-й части “Обрыва”. Тут почти и перемен нет: описание (сада и) огорода и запущенного…
Анненков, прозрев, немного, кажется, удалился от него из приличия — и тоже удалился за границу, в Висбаден. Но этот ушел более от дороговизны здесь.
Зачеркнуто: …материализмом (не говоря уже о народившейся тогда идее о коммунизме).
Зачеркнуто. И они действуют только на тех, кто и без романов этих — и религиозны, и чтут власть, семейные узы, — и притом читаются от скуки наравне с французскими романами! Странная претензия учить романом! Искусство учит только образом: чем живее образ, тем и сильнее действует! Гоголь поэтому и силен, что сильны его образы, и Грибоедов тоже. Следовательно, вся тайна в силе таланта, т.е. в силе изображения! А тут думают: “у тебя-де искусное перо, пиши — и подействует!”
Зачеркнуто. Это должно быть так, потому что, поехавши на воды с 1-ю частью “Обломова” в 1857 году, я там окончил почти все 3 остальные части, за исключением последних глав, оконченных уже в Петербурге. В Париже, куда я поехал прямо из Мариенбада, я застал Боткина, Тургенева и Фета. Последний в день моего приезда женился на сестре Боткина. Я прочитал Тургеневу и Боткину все, написанное на водах, не доверяя себе, не зная, хорошо ли это, нет ли, следил, какое впечатление сделает это на них. Фет приходил послушать, ненадолго: ему было не до того. Это было в первые дни его женитьбы. Конечно, я не подозревал чувства зависти в Тургеневе, а после оказалось, что он уже сам трудился над заимствованным у меня сюжетом (как выше сказано) из жизни Райского, именно “Дворянским гнездом” (глава о предках Райского, которую я по этой причине, т.е. по причине его заимствования, исключил из романа “Обрыв”), и, кроме того, эпизод о Козлове и его жене из “Обрыва” передан им и в это время, конечно, уже обрабатывался Флобером в его M-me Bovary. “Обрыв” мой весь и подробно он уже знал с 1855 года, а теперь в 1857 году прочитал и три части “Обломова”: очень может быть, что он и идею, и сцены тут же сообщил каким-нибудь литераторам французским, но я еще не напал на след, кому именно и где. А заключаю я это из намеков кое-где в статье “Вестника Европы” (по поводу литературного конгресса, корреспонденция из Парижа Полонского за август, и еще есть намеки в статье Elie Barthe, Воспоминания писателя) о скрытых переводах, о заимствованиях из старых романов, не говоря, конечно, обо мне, но это адресуется, конечно, на мой счет. Должно быть, он выклевал из меня все что получше, и пока я обрабатывал свои сочинения, там успели напечатать, следовательно, опередили меня! Двадцать лет упражняется он в этом — и для этого оставил Россию, свою литературу и передался чужим! Зависть колоссальная, самолюбие гадкое, ум лисий, хитрый!
Примечание. Обломов — еще в рукописи, лишь только я кончил его весь в 1857 году, на водах, в Мариенбаде, был привезен мною в Париж, где я застал Боткина и Тургенева — и прочитал им все написанное (кроме последних глав, прибавленных уже в Петербурге в 1858 году и тоже прочитанных Тургеневу, до напечатания в 1859 году в “Отечественных записках”, у Краевского. Очень может быть, что тогда же, вместе с переданным им Флоберу содержанием “Обрыва" (послужившим к сочинению “M-me Bovary”) он передал кому-нибудь и прочитанное ему тогда из “Обломова”. Об “Обломове”, когда он готовился, знали уже и в публике по отрывку “Сон Обломова”, напечатанному в “Иллюстрированном сборнике”, изданном в 1848 году при журнале “Современник”. А тетради мои читались и показывались мною всем в литературном кругу, всего более Тургеневу, так как я всегда был мнителен насчет себя, спрашивал мнения других, беспрестанно поверял, какое впечатление сделает то или другое место, нет ли каких-нибудь несообразностей и т.д. — словом, всегда сомневался в себе — и более всех доверял вкусу и критическому такту Тургенева, — следовательно, он, так сказать, следил за моими тетрадями. Зависти я в нем не подозревал тогда, и он имел полную возможность передавать и мои идеи, и отдельные места за границу, переделывая там, при своем таланте, конечно, на французские нравы. Зависть его и тонкий плутоватый ум, внушили ему обширный план интриги.
Примечание. Судя по тому упорству, с которым все противилось переводу “Обломова” на французский язык — я подозреваю теперь, что и этот роман издавна перенесен в чужую литературу, но где и в каком виде, у кого — до сих пор не знаю. Вероятно, Тургенев приберегает это pour la bonne bouche — чтобы вдруг потом объявить, что все мои сочинения взяты из чужих литератур! Вот что сделал этот гений зависти и лжи!