Факелоносцы

20 Смуглолицый воин

Ближе к старой границе, у Квунеция, стояла большая вилла, когда-то богатая, с полями и фруктовыми садами, раскинувшимися по лесистым холмам. Ее обитатели бежали до того, как в эти места прорвались саксы, которые, двигаясь на юг, нашли этот пустой дом, разграбили его, а уходя, подожгли. Но по странной случайности огонь пощадил большую часть жилых строений, уничтожив только одно крыло. Пустовала вилла недолго. Через два дня после великой битвы за Британию Арт, прекратив охоту за саксами в нескольких милях от Квунеция, отвел свою кавалерию обратно на британскую территорию и остановился на старой вилле. И теперь, при свете сумасшедшего заката, в доме снова кипела жизнь, правда, жизнь уже других людей, а не прежних его владельцев.

Всадники, полусонные от усталости, с трудом спрыгивали с таких же, как они сами, измученных лошадей прямо в золото пожнивного поля за садовой стеной; под сенью сада были наскоро устроены коновязи, а в зеленом просторном саду перед домом лагерные костры уже успели вобрать в себя краски ветреного заката.

Аквила, который долго рыскал по полям со своим отрядом, прискакал поздно и увидел, что все пространство между лесами и рекой превратилось в огромный лагерь. А первый, кто попался ему на глаза, когда он остановил Сокола возле сада, где на качающихся от ветра ветках висели золотые и ржаво-красные яблоки, был Флавиан, бредущий от стоянки лошадей с седлом на плече.

Мальчик сразу же заметил его, и Аквила видел, как он застыл на месте, не зная, как поступить, и затем, решившись, пошел навстречу отцу. Он встал возле головы Сокола и теперь глядел на Аквилу.

Выдержав паузу, Аквила вежливо спросил:

— Надеюсь, ты хорошо поохотился с Артом?

Флавиан залился краской, но глаз не отвел.

— Прости меня, отец, так уж… случилось.

Аквила устало кивнул. Он был очень зол, но не хватало сил злиться, ни на что не хватало сил.

— Да, такие вещи случаются, особенно в разгар битвы, — сказал он и увидел по глазам сына, как у того отлегло на сердце.

Флавиан протянул руку и погладил Сокола по шее.

— Отец, я был близко от тебя… Я хочу сказать… я тогда еще ехал за тобой, когда ты сломал заслон из щитов. Я рад, что был рядом. Это было здорово!

Аквила не сразу ответил. Он отчаянно пытался понять, почему, как только он вспоминал атаку и то, как развалился сакский барьер, перед ним снова и снова вставало смуглое лицо, так похожее на лицо Флавиана, на Флавию, вдруг явившуюся среди всеобщей свалки. Все два дня он искал смуглолицего воина, вглядываясь в каждое сакское лицо, в лица живых и мертвецов. Снова и снова он говорил себе: это глупо, это лишь случайное сходство, к тому же мальчик, наверное, уже мертв и лежит где-нибудь под крепостным валом древнего форта. Он давал себе слово прекратить поиски. Но ничего не помогало, и он продолжал искать.

— Я рад слышать, что заслужил твое одобрение, — сказал он в конце концов. Он постарался отогнать мысли о рухнувшем щитовом заслоне. — Ты не знаешь, Арт там, в доме? — спросил он.

— Да, отец. — Флавиан резко отдернул руку от шеи Сокола, будто конь сам ее сбросил. — Он устроил штаб в главном доме.

Аквила кивнул и, сделав усилие, соскочил с седла.

— А где у них раненые?

— Тоже там, в доме. Где-то в северном крыле. Южное сожгли саксы.

— Хорошо. — Аквила повернулся к своим усталым, измученным людям, которые тоже уже спешились. — Оуэн, возьми командование на себя. Только отправь сначала Дьюнода и Кейпела, да и всех, кого нужно, в дом, чтобы им перевязали раны. Я недолго.

— Я позабочусь о Соколе, — сказал робко Флавиан после того, как Оуэн отсалютовал и ушел исполнять приказание. — Я знаю одно спокойное место на другом конце сада, и у нас есть корм…

Пескарик явно пытался загладить свое поведение. Аквила неожиданно улыбнулся.

— Спасибо, Флавиан, — сказал он и, хлопнув коня по спине, передал его в руки мальчика, после чего повернулся и пошел искать Арта, чтобы отчитаться перед ним.

Костры заката догорали за кромкой лесистых холмов, а костры в просторном зеленом дворе сада пылали все ярче и ярче по мере того, как угасал солнечный свет. Дождь прошел, но ветер, ненадолго утихший, поднялся снова, но на этот раз не такой резкий, воздух вокруг наполнился дымом, который надувало откуда-то сбоку, и повсюду летали остатки намокшей горелой соломы: она билась и хлопала по земле, кружилась по углам, словно птица с опаленными крыльями. Несколько человек захватили на горных пастбищах овец и теперь пригнали их, чтобы зарезать; какие-то люди сновали по дому и хозяйственным постройкам, рылись среди обугленных развалин в поисках чего-то, что проглядели варвары. Должно быть, они отрыли потайной винный погреб — и вот уже двое, пошатываясь, остановились возле Аквилы и уставились на него с ухмылкой. В руках они тащили, ухватив с обеих сторон, огромный кувшин с вином. Потом Аквила прошел мимо рыжебородого горца, тот сидел прислонясь к колонне и выставив вперед длинные ноги. В руке он держал сосуд с драгоценной влагой, а в подоле его туники лежали яблоки. Когда дело доходит до мародерства, подумал Аквила, то тут британская армия ничуть не лучше сакской.

Он обошел беспрестанно перемещающуюся толпу и направился к главному дому в конце двора. Недалеко от дома, от группы людей, сидящих вокруг костра, отделилась высокая фигура — пламя осветило светлую шапку волос (шлем висел на заплечном ремне), и знакомый голос окликнул его:

— Приветствую тебя, Дельфин. Прибыл наконец.

— Прибыл отрапортовать моему командиру Арту, — ответил Аквила.

Арт подошел к нему, за ним следовал его огромный пес со стертыми в кровь лапами. Все вместе они отошли в сторону под сень обгоревшей колоннады. Арт через плечо бросил взгляд на дом, откуда из двери на террасу проникал неяркий шафранный свет, и сказал чуть ли не виновато:

— В атрии для меня разожгли огонь и оставили гореть три свечи, но все равно дом мертвый, и там так одиноко, что мне захотелось провести ночь с моими ребятами.

Они стояли за освещенным кругом костра, молча радуясь встрече. Оба знали, что их ждет триумф, и знали свою долю в этом триумфе, о котором уже гремел весь лагерь и весть о котором вот-вот лесным огнем побежит по всей Британии. Но сейчас они были слишком полны этой недавней победой, чтобы радоваться шуму вокруг нее. Поглаживая стоящие торчком уши огромного пса, привалившегося к его колену, Арт очень тихо сказал:

— Неплохая охота.

— Да, неплохая, — согласился Аквила.

— У тебя большие потери?

— Пока мы не воссоединились с основным войском, ничего точно сказать нельзя. Но мне кажется, не такие уж большие. Несколько человек из тех, что ехали со мной, ранены, я их отправил в северное крыло дома, чтоб им обмыли и перевязали раны… если есть кому это сделать.

— Да, тут нашлось несколько женщин. Недалеко за холмами деревня, к счастью, в стороне от сакских троп. У тебя есть еще о чем доложить?

— Нет, больше ничего, разве что предупредить тебя… хотя каждый командир, который подойдет к тебе сегодня вечером, наверняка об этом скажет: Хенгест, целый и невредимый, ушел с остатками войска.

— Да ну! Не многим удалось бы собрать и увести жалкие клочки своей армии из того месива, что мы видели два дня назад на дороге в Сорбиодун, — сказал Арт, задумавшись, и в голосе его звучало явное восхищение врагом. — Они достойны друг друга, Амбросий и Хенгест, и они еще не свели свои счеты. — Он положил большую руку на плечо Аквилы — жест такой дружеский и теплый и в то же время немного неловкий, что ему было так свойственно. — Нам предстоит долгий путь, старик Дельфин, и битва эта — только начало. Начало здесь, на юге, а ведь есть еще север, где Окта со своими дружинами держит земли, которые пока никто не пытался отбить. Да, все еще впереди. Но клянусь Богом, нам уже есть что порассказать своим внукам. — Он смотрел поверх костра, поверх беспрерывно движущейся людской массы куда-то в одну ему ведомую даль за ветреными сумерками. — Помню, когда я был еще мальчиком, Амбросий как-то сказал, что нужна большая победа, которая как трубный глас прогремела бы на всю страну.

— Как трубный глас на всю страну, — повторил Аквила. — Что ж, теперь такая победа у нас есть, и скоро вся Британия наконец сплотится и встанет против кишащего роя саксов.

— И с одним королем во главе, — добавил Арт. — Мне думается, этой зимой Амбросий будет коронован в Венте белгов и станет Верховным Королем.

Наступила долгая пауза, заполненная голосами огромного, наспех устроенного лагеря и тихими вздохами ветра в полуразрушенной колоннаде. Аквила неожиданно подумал, каково будет Амбросию, когда он станет Верховным Королем, знать, что этот вот высокий увалень, способный, как пламя, зажечь людей, почти сын, распорядись судьба иначе, из-за низкого происхождения никогда не сможет править Британией после его смерти. Или Арт… каково это все знать самому Арту… и, не отдавая себе отчета, Аквила повернул голову и взглянул на своего собеседника. В то же мгновение повернул голову и Арт, и при свете ближайшего к ним костра они пристально посмотрели в глаза друг друга.

— Я-то не очень горюю, — сказал Арт, словно отвечая на невысказанную вслух мысль. — Я командую британской армией во время войны, и мне этого достаточно. Я не хочу править Британией в мирное время. Не хочу одиночества. — Он снова ушел в свою даль, куда-то, где кончается свет костра и начинаются сумерки.

И Аквила, все еще глядя на него, подумал, что неспроста Арт покинул отведенную для него комнату, чтобы скоротать ночь со своими кавалеристами. Будь здесь Амбросий, тот наверняка понял бы, как тоскливо сидеть весь вечер одному, даже если для тебя зажгли три свечи. Арта потянуло к костру, где готовили на всех ужин и где можно было ощутить дружеское плечо.

— Мне, конечно, хотелось бы быть сыном Амбросия, — сказал Арт, нарушив молчание. — Просто сыном, и все равно — законным или незаконным. Мне бы этого было достаточно.

— Быть отцом и сыном — еще не значит быть близкими людьми, — сказал Аквила жестко.

Арт обернулся и бросил на него пытливый взгляд, после чего опять наступило тяжелое молчание.

— Прости, что так вышло с Флавианом, — сказал неловко Арт. — Очень легко потерять голову в разгар битвы, а потом трудно вспомнить, как это произошло.

Аквила криво усмехнулся, но хмурая горькая складка между бровями не разгладилась.

— Я не так давно сказал ему то же самое. Тебе нет надобности оправдывать его, Медвежонок. — И он резко переменил тему, как привык это делать, стоило только разговору коснуться открытых ран. — Нами выиграна битва, которая, может быть, спасет Британию от тьмы, а мы стоим здесь с тобой и обсуждаем наши собственные дела, тебе не кажется это странным?

— Нет, не кажется. Наши собственные дела так малы, что укладываются в слова, а вот то другое дело, главное, настолько велико, что словами его не выразить.

Сумерки совсем сгустились, и теперь на всем широком пространстве двора в беспорядке мешались отсветы костров, тени вооруженных людей и свет луны, которая то появлялась, то исчезала, окрашивая серебром несущиеся по небу облака. Уже зарезали овец, и туши их, разрубленные на небольшие куски, чтобы поскорее прожарились, покрывались корочкой и шипели над огнем. У одного из костров воины затянули песню, дикую победную песню родных гор, перебрасывая один другому ее навязчивый мотив. И в промежутке между двумя порывами ветра, между взлетом и падением мелодии из темнеющего за домом леса в ночи прорвался крик — он поднимался все выше и выше, душераздирающий, почти нечеловеческий, и вдруг оборвался, будто обрезанный ножом, оставив снова ночь ветру и поющим горцам.

Некоторые из сидящих у костра переглянулись, другие хмыкнули или же вытянули шеи в направлении, откуда донесся крик, а кто-то и вовсе не заметил — к этому уже привыкли.

— Еще один отставший сакс, — сказал Арт. — И он, и все его сородичи поступили бы так же, и даже много хуже, с любым из нас, будь победа на их стороне. Однако это то, что я не люблю в победе. — Его мощная лапа на удивление легко соскользнула с плеча Аквилы.

Аквила, у которого в ушах еще стоял этот жуткий крик, смотрел на пламя ближайшего костра, но не видел его. Он видел мрак исполосованного ветром леса, суетливое, отчаянное движение среди подлеска, белый отсвет луны на лезвии кинжала и очертания людских фигур, которые наклонились, как наклоняются охотники, чтобы прикончить оленя, загнанного собаками. Он видел лицо жертвы, на один миг обращенное к уже бледнеющей луне, оскаленное, как и то лицо, над разбитым краем щита, два дня назад… Он со злостью одернул себя, и тогда вновь запылал костер. Глупец, просто глупец, фантазии как у молоденькой девушки!

Человек с рыжими, будто лисий хвост, волосами пробирался к ним сквозь толпу, и Аквила оторвался от колонны, к которой он, сам того не ведая, давно уже привалился.

— Сюда идет Паскент доложить, что Хенгест цел и невредим и отправился восвояси. Ну а мне пора к моим конникам. — Он махнул рукой — не то отдал честь, не то дружески попрощался с Артом.

Спускаясь по плоским ступеням, он на ходу обменялся приветствиями с Паскентом и продолжил свой путь.

Первым делом он отправился к коновязям и убедился, что там все в порядке, затем проверил, накормили ли людей, потом переговорил с Оуэном относительно караула на ночь и лишь после этого присел у одного из костров отведать краденой баранины. Но хотя он и был голоден как волк, есть он не мог, он сидел с мрачным, замкнутым лицом; и все вокруг, и даже Арт, ходивший от костра к костру, увидя его таким, оставили его в покое. Очень скоро он поднялся и растерянно посмотрел по сторонам. Ничего не оставалось, как только найти защищенный от ветра уголок, заползти туда, точно усталый пес, и заснуть. Но в то же время он чувствовал, что боится заснуть, что-то мешало ему, и это было как-то связано с тем молодым воином, чье лицо он непрестанно видел перед собой. В нем росла дикая тревога, не дающая передышки, хотя тело ныло от усталости и глаза сами собой закрывались.

Он поднял руки и потянулся так, что хрустнули позвонки, — и тут неожиданно у него перехватило дыхание от острой боли в боку. Он почти забыл о ране, полученной в бою, — всего лишь неглубокий разрез вдоль ребра. Ну вот, теперь он может чем-то заняться, по крайней мере есть оправдание, только бы не спать. Он решил пойти в северное крыло дома, где женщины ухаживали за ранеными, и попросить одну из них промыть рану и наложить мазь.

Он снова проделал путь через лагерь и, буквально волоча ноги, одолел три невысокие ступени, ведущие к открытой колоннаде, которая опоясывала весь дом. В комнатах северного крыла, как ему показалось, разместились мастерские, склады для шерсти и помещения для просушки зерна. Он повернул к двери, через которую пробивался дымный свет от лампы, и оказался на пороге длинной залы, наполовину заполненной мешками с шерстью и еще какими-то припасами. Мозаичный пол, сейчас весь в трещинах и выбоинах, свидетельствовал о том, что прежде здесь была жилая комната, притом очень красивая. Взад и вперед ходили женщины, в железном котле над очагом посреди комнаты грелась вода, и дым окутывал все вокруг. Несколько воинов, которые пришли сюда промыть и перевязать раны, не торопились уйти, тут было теплей; они сидели или лежали на мешках с шерстью возле огня. В круге света от фонаря, свисающего со стропил, стоял какой-то человек и вытирал руки. Он повернул голову и с любопытством поглядел на дверь, когда Аквила вошел. Небольшого роста, плечистый человек, дочерна загорелый, с удивительно тихим, спокойным лицом. На нем была темная туника с закатанными по локоть рукавами, а вокруг головы поблескивал в озерце света от фонаря пучок волос, будто шелк семян дикого клематиса.

В первый момент этот серебряный пушок поразил Аквилу, но тут же он вспомнил, что прошло двенадцать лет со времени их последней встречи на тропе внизу под ясеневым лесом.

— Брат Нинний! Вот и довелось нам встретиться в третий раз, как ты и обещал.

Невысокий человек внимательно смотрел на него, но, как только Аквила приблизился к огню, он, отбросив в сторону тряпку, о которую вытирал перепачканные руки, поспешил ему навстречу.

— Не сомневаюсь, третья встреча будет самой плодотворной. Божие благословение тебе, Аквила, друг мой.

— На этот раз ты вспомнил меня, — сказал Аквила.

— На этот раз глаза мои открыты, потому что я уже искал тебя. Когда до меня дошла весть, что кавалерия Амбросия спустилась в долину, я собрал кое-какие мази и поспешил сюда узнать, могу ли я помочь раненым. Я думал, найду тебя здесь, среди конников Арта-Медведя, — сказал он, улыбнувшись. — Но случилось так, что ты сам нашел меня. Есть ли у тебя на теле раны, которые требуют врачевания?

— Так, пустяковая царапина, не сравнить с той, натертой сакским ошейником, помнишь?

— Покажи мне.

Стоя у очага, Аквила расстегнул пряжки, стащил с себя кожаную тунику и спустил нижнюю тунику до талии, обнажив неглубокий разрез вдоль ребер, успевший слегка воспалиться, ибо на него постоянно давили ремни. Нинний осмотрел рану, затем позвал одну из женщин и велел ей принести теплой воды из котла. Он усадил Аквилу на мешок с шерстью и, заставив отклониться в сторону, промыл воспаленное место, а затем наложил ту же самую мазь, что и тогда, много лет назад. Аквила, опираясь на локоть, смотрел вниз, и перед ним все немного плыло от дыма, от запаха овечьего руна, человеческого тела и крови; он следил за игрой огня на мозаичных фигурах на растрескавшемся полу, на фигурке девушки с цветущей веткой в одной руке и птицей в другой, скорее всего это была аллегория Весны. Как странно, думал он, встреча с братом Ниннием не вызвала у него удивления — словно так и должно было быть, словно он облачился в привычные одежды. Мазь холодила раненый бок, успокаивая боль и прогоняя тревогу. На душе становилось спокойно, впрочем, так всегда происходило, когда рядом оказывался брат Нинний, он приносил с собой покой и чувство защищенности.

— Значит, в здешних лесах ты нашел наконец место, где решил остановиться? — сказал Аквила, снова натягивая на себя нижнюю тунику.

— Да, я и мои пчелы, мы нашли приют в соседней долине, к северо-западу отсюда. — Брат Нинний помог ему надеть жесткую кожаную тунику и застегнуть ремни. — Расслабь нижнюю пряжку, иначе ты снова натрешь рану, — сказал он. — Мои ульи со мной, есть у меня и бобовые грядки, и садик с лекарственными растениями — всё, как и прежде. Сейчас я возвращаюсь к ним. Ты последний, кому сегодня потребовалось мое лекарское уменье, больше я здесь не нужен.

Аквила вдруг отчетливо вспомнил развилку ниже ясеневого леса, когда он пошел одной дорогой, а Нинний другой. Он поднялся на ноги и, боясь, что Нинний будет возражать, торопливо сказал:

— Я тебя немного провожу.

— Но ты устал, мой друг, и тебе необходим сон.

Аквила провел тыльной стороной ладони по лбу:

— Я устал, но нуждаюсь в твоем обществе больше, чем во сне. Я… — Он осекся, опустил руку и посмотрел на Нинния. — Позволь мне пойти с тобой, Нинний, это лучше, чем бродить всю ночь по лагерю.

Они глядели друг на друга, забыв о женщинах и сидящих вокруг очага раненых, внимательно наблюдавших за ними. Аквила подумал: сейчас начнутся расспросы, но брат Нинний, видно, не растратил своего дара никогда не задавать вопросов.

— Тогда пойдем, друг, — только и сказал он.

Очень скоро они покинули лагерь и двинулись на северо-запад вверх по склону холма, через лесистые террасы. Ветер в деревьях стонал, как море в непогоду, и серебристый свет то появлялся, то исчезал, когда рваные тучи проносились по небу. Земля в лесу вся была усеяна сорванными ветками, и они то и дело цеплялись за ноги. Брат Нинний шагал сквозь бушующую стихию, словно ступал по ухоженной дорожке, ведущей к дому. Они перевалили через широкий гребень холма и стали спускаться. Дым, который принес налетевший порыв ветра, и лай собак свидетельствовали о близости деревни, может быть, той самой, о которой говорил Арт.

— Эти люди тоже танцуют на празднике Белтин во славу Рогатого, как и твой железный народ? — спросил Аквила.

— Да, — донеслось до него из темноты. — Но в промежутке они, как и те, слушают Слово Божие.

Они вышли к речушке с меловым дном — быстрый поток тащил нити водорослей, в которых запутались охапки ольховых листьев, — и пошли вдоль нее: Нинний — впереди, Аквила послушно — за ним. Вскоре лес стал редеть, и заросли тиса и дуба уступили место бузине и боярышнику, лесному ореху и иве, но и этот кустарник уже почти кончился, и показались голые склоны.

Брат Нинний вдруг споткнулся обо что-то и едва не упал. Аквила, шедший за ним, услышал тихое восклицание.

— Что там такое? — спросил он.

— Человек… Человеческое тело. — Нинний опустился на колени среди поломанных веток и сухих стеблей болиголова.

— Сакс?

— Скорее всего. Но сейчас я знаю одно — предо мною человеческая плоть. — Нинний перевернул тело, и неясное бледное пятно проступило в темноте. И в то же мгновение из-за туч выплыла луна и поток света хлынул вниз на заросли орешника, заливая серебром разбушевавшуюся ночь. И смутное пятно вдруг превратилось в лицо, окруженное спутанными темными волосами, лицо человека в сакском боевом одеянии. Теперь оно не было искажено яростью, как в тот день, когда рухнула стена из щитов, напротив, оно было полно покоя, как лица, вырезанные на могильных плитах.

На Аквилу словно обрушился удар, на миг ослепивший его, а следом наступило прозрение: да, он предчувствовал, вернее, знал, что он здесь найдет! И ему показалось, что ветер стих и замер в молчании лес.