ФАКультатив

Глава 17. Никита

Не помню, как вырубился. Полночи просидел у компа, доделывал проект, вносил скучные корректировки. Сам же и вызвался на эту работу, знал, что даже она меня не спасет от самого себя. От мыслей о Марьяне и Власове.

Я во второй раз наступаю на одни и те же грабли с одной и той же девушкой. Только начинаю верить, что она станет моей, как вдруг ниоткуда прилетает отрезвляющий апперкот. Что интересно я натворил в прошлой жизни, чтобы в этой отрабатывать такую придурошную карму?

Со звонком будильника меня впервые посетила мысль пропустить пару и еще немного поспать. Жаль, я не мог себе этого позволить, потому что тем самым подвел бы ребят с проектом.

Я зациклился на сборах, вдруг обнаружив, что в моем гардеробе как-то слишком много костюмов. Моим примером всю жизнь были отец и дед, которые только их и носили. Сегодня мне хотелось перемен. Я разыскал белую футболку, накинул на нее теплую рубашку в клетку и еще какие-то потертые джинсы. В этом прикиде я хотя бы перестал смахивать на прилежного ботаника. А когда снял очки и надел линзы, стал будто бы другим.

На кухне сидел Егор, с поникшим видом пялился на остывший завтрак и медленно с противным звоном размешивал ложкой кофе. У меня не было настроения разговаривать, я молча набрал в свою тарелку что-то типа соленых сырников, приготовленных супер су-шефом, и сел напротив него.

Где-то на половине завтрака я заметил, что чего-то не хватало. Или кого-то. Я невольно поднял голову и огляделся в поисках Леры. Уже привык, что она практически жила у нас в последнее время.

— Ее здесь нет, — отстраненно проговорил Егор, продолжая пялиться в тарелку.

— П-почему? — предчувствие какое-то нехорошее.

— Потому что я мудак.

— Так, — я отложил вилку в сторону и прекратил жевать, — лучше скажи мне то, чего я еще не знаю.

— Ха-ха, — вяло хмыкнул Егор и поднял на меня глаза.

Выражение его лица заставило легкие сжаться. Однажды, я уже видел его в этом состоянии, и оно его чуть не уничтожило.

— А с тобой что? — брат недоверчиво оглядел мой прикид и пожеванный вид.

— Ты первый.

— Лера от меня ушла.

— Потому что ты мудак. Это я понял. А поконкретней?

Егор нервно застучал пальцами по столу. Из него всегда было сложно выудить потаенную боль. Я и сейчас ни на что особо не рассчитывал, но вдруг он выдохнул и, насмешливо скривив губы, выдал:

— Катя вернулась.

Его слова зависли в воздухе. Я моргнул, отгоняя воспоминания об этой девушке, как кошмарное наваждение.

— Да ну, нах… — я все еще не верил, как если бы он сказал, что в этой комнате призрак.

Брат издал что-то вроде мучительного стона и с силой взъерошил волосы. Хорошо, что не начал их выдирать. Он и так был сейчас похож на Джека Николсона из того кринжового фильма.

— И тебя вроде как на Катю триггернуло?

— Мягко говоря!

— А Лера?

— А у Леры есть глаза.

— Жесть…

Я не знал, что сказать, слова снесло ураганом воспоминаний о том, через что пришлось пройти моему брату. Я возненавидел эту девушку тысячу раз и не мог принять, что она снова появится в этой вселенной.

— И… что теперь?

Меня снедало любопытство, кого же он выберет теперь. Но я не спросил, понимая, что у него самого, возможно, нет ответа на этот вопрос.

— А знаешь что? — Егор решительно стукнул кулаками по столу по обе стороны от тарелки, которая даже подпрыгнула от силы его удара. — Я затрахался!

Будучи невольным слушателем этого каждую ночь, я вполне верил, что он говорит буквально.

— С сегодняшнего дня эта территория, — он обрисовал свой силуэт пальцем, — без женщин, и вообще без секса.

— В монахи подашься?

— Нет, но я наконец займусь собой. А что? Попутешествую, поучусь у лучших поваров.

— Звучит как план, — я затолкал поглубже собственные чувства по поводу его отъезда. Мне уже начало его не хватать. — А Катя и Лера?

— А что с ними?

— Ты не будешь между ними выбирать?

Егор встал с пренебрежительным фырканьем.

— Мы что, в романе Даниловой? В жизни все не так устроено. Одна меня предала два года назад, а вторая кинула после всего, что я… — он проглотил последние слова с хриплым вздохом. — Пошло оно все! Я теперь сам по себе.

Я не знал, как выразить свое сочувствие. Мысли крутились вокруг его ситуации, старых, разрывающих на части воспоминаний, и новых, которые еще будут и которых я, если честно, опасался.

Черт, эти женщины, как яд: завладевают твоим телом и разумом и убивают. Повезет, если хотя бы, быстро.

— Дерьмово… — задумчиво заключил я.

— Если ты выругался, то и у тебя походу тоже какой-то треш. Опять эта мелочь розовая?

Я с трудом пропустил мимо ушей, как он ее назвал и кивнул, а Егор снова сел напротив меня.

— Хреново.

— Знаешь, что хреново? Видеть, как девушку, по которой ты сходишь с ума, целует другой…

— Блин, сочувствую.

— Я сам виноват. Не нужно было выходить на балкон и смотреть. Знал же, что это они.

— Мазохизм у нас, у Ивановых, в крови.

Мы оба одновременно отпили из своих кружек уже изрядно остывший кофе.

— Но знаешь, ты и правда виноват в этом дерьме, — Егор прожег меня осуждающим взглядом.

— Знаю, я согласился на это по доброй воле, стал гребанным тренажером! — мне от самого себя противно было.

— Я сейчас не об этом. Я о том, что ты сдрейфил сказать ей о своих чувствах. Ты не дал ей шанса выбрать между вами.

— Меня она даже не…

— Откуда ты знаешь?! Ты спрашивал?

— Н-нет.

— Ну, спроси!

— Это не так-то просто…

— Брехня! У тебя есть рот, у нее уши. Куда уж проще?

Он снова прав. Да что ж такое? Почему я сам не могу додуматься до таких простых вещей? Я же вроде как два образования получаю, не должен быть тормозом.

— И еще… Ну, поцеловал этот парень ее разок-другой, позажимал чутка. Но ты-то! У тебя есть карт-бланш и полный доступ к ее телу. Ведь есть же еще?

— Теперь уже не знаю.

— Борись, братан! Не беси!

— Она, вроде как, предупреждала меня, что все это ради него. Она долго сохла по этому парню.

— А ты — по ней! Не опускай руки, придурок! Из-за одного поцелуя взять и бросить все? Надо бороться до конца!

— А как понять, что уже конец?

— Когда она выйдет за него, — но тут по лицу Егора поплыла ехидная ухмылка, и он добавил, — но и это тоже не трагедия.

Я удивленно вытаращился на него, а он понял, что нужно пояснить:

— Лера замужем, — и на абсолютно серьезных щах добил меня, — за мной.

У меня отвисла челюсть.

Егор долго рассматривал мой ошарашенный вид, а потом прыснул со смеху:

— Я пошутил!

Он громко ржал, хватаясь за живот, пока я пытался очухаться от шока.

— Придурок!

— Прости, но ты бы видел свою единорожью физиономию! Просто разрыв!

— Нельзя так шутить.

— Ну, в принципе, это всего лишь наполовину шутка.

Я гневно посмотрел на него. Весело ему!

— Лера и правда замужем.

— А у тебя, конечно же, нет никаких моральных принципов…

— Рад, что разочаровал тебя. А то как-то слишком много почтения в этих глазках, еще неделю-другую ты бы мне поклоняться начал. Хорошо, что я решил свалить!

Ну вот, Егор снова включил клоуна. Недолго он пробыл настоящим. Поверить не могу, что он реально собрался уезжать тогда, когда нам стало хотя бы сносно общаться друг с другом.

— Спасибо, — я поднял на него взгляд, стараясь вложить в него то, что не сумел бы выразить словами.

— Обращайся, — он повел плечом, в голосе слышалось явное смущение, — братишка.

— Ты тоже.

— Учту.

Мы встали из-за стола, как-то неловко убирая посуду, и засуетились, покидая дом каждый по своим делам.

На кафедре я заметил Быкову и убавил шаг. Деканша Марьяны оживленно разговаривала с коллегой с моего факультета.

— …статистику всего дизайнерского тянет вниз, никогда таких отстающих по всем предметам студенток не было…

Я выхватил слова, и мне не нужен был контекст, ежу понятно, что она говорила о Василевской. Тихо фыркнув, я покачал головой и достал из кармана телефон, быстро написав соседке в чат.

Я: Сегодня в три, аудитория у дедушки, придешь?

Марьяна: Да.

Все. Никаких шуточек в ее стиле. Тревога прокралась под кожу, словно вредоносный вирус. А у меня и так иммунитет от Марьяновских чар изрядно просел. Или вообще никогда нормально не работал…

— Ого, Иванов, сменил стиль? — Сорокина нарочно врезалась в меня, выходя из аудитории, в которую заходил я. — Против чего-то конкретного бунтуем?

Она осмотрела меня, сладко улыбаясь, и начала чертить указательным пальцем по периметру клеток на моей рубашке.

— И тебе доброе утро, Анна.

Несколько моих однокурсников уже покосились на нас с идиотскими ухмылками. Что уж тут лукавить, она эффектная, а я ботаник — пара года.

— Вчера новый ромком на экран вышел, сводишь меня? — волнуясь, спросила Сорокина.

Я вперился в нее прищуренным взглядом, изучал ее симпатичное лицо и не мог понять почему она так настойчиво ищет моего внимания. Она встречалась с парнями, тела которых видели стероидов больше, чем все отделение интенсивной терапии. А я, что весьма очевидно, не был ее типажом.

Прозвенел звонок, освобождая меня от необходимости вдаваться в причины отказа:

— Прости, Ань, я не могу.

— Это из-за твоего «цветочка»?

— Это из-за начала пары, — я помахал перед ее лицом папкой с распечатанной проектной работой.

Сорокина недоверчиво оглядела меня и отступила. Я вздохнул и прочесал пятерней по голове, взлохмачивая волосы. Парни на задних рядах тихо посмеивались и явно дожидались меня с объяснениями, что это только что было. Если бы я сам знал.

До трех часов я извел себя в край. Без пяти минут я измерял шагами пустую аудиторию, размышляя над тем, что скажу Василевской. Нервы гудели, как электрические провода. Слова Егора не выходили из головы, и я был полностью с ним согласен. Нужно сказать ей о своих чувствах. Я заработал президентский грант для университета, не моргнув и глазом, а сказать долбанные три слова не в состоянии!

Она задержалась. Всего пара минут. Кто-то вообще верит, что девушки могут быть пунктуальными?

Когда дверь в аудиторию открылась, я уже искрился от напряжения. Увидев Марьяну такую худенькую, с хрупкими плечами, которые она застенчиво сжала, с трогательным волнением в движениях, в глазах, я ощутил под ребрами легкий спазм.

Волнение между нами было настолько осязаемо, что мешало говорить.

— П-привет, цветочек, — но кто-то же должен был начать.

— Привет… — сожаление в ее взгляде было такой силы, что она не смогла удержать его на мне больше секунды.

Я не смог больше выносить ее муки, готовый принять все ее чувство вины на себя.

— Иди ко мне, — проговорил я, раскрывая объятия, после чего Марьяна рванула с места и бросилась в них. Она уткнулась носом мне в грудь и громко, прерывисто выдохнула. Я обнял ее, погладил по волосам и поцеловал в макушку. — Цветочек, маленький, ну ты чего?

Марьяна молчала, только еще сильнее прижалась ко мне и втянула носом воздух. Она меня только что понюхала? Не зная, как реагировать я лишь тихо усмехнулся.

— Прости меня, пожалуйста, — всхлипнула она.

— За что?

— Ты знаешь.

— Кажется, знаю.

Я слегка отстранился от нее, коснулся пальцами подбородка и поднял ее лицо, заставляя посмотреть на меня.

«Скажи ей. Скажи!» — кричал я сам себе, сердце вот-вот разорвется от чувств.

— Марьяна… — так, начало положено…

Дверь распахнулась, и в аудиторию зашел дедушка.

Да, блин!

Увидев нас, он сначала отпрянул назад, смущенный видом наших объятий, а потом тихо бросил что-то вроде извинения.

— Забыл портфель, — с едва сдерживаемой улыбкой, дедуля-обломщик следил за тем, как мы отступили друг от друга, с неохотой разомкнув объятия, и расселись за столы: я за преподавательский, Марьяна за тот, что напротив.

— Я сегодня у Левицких задержусь. Доеду сам, можешь взять машину.

Дед оставил на столе ключи от Соляриса и незаметно похлопал меня по плечу. Я покачал головой, готовый выдать ему «золотую малину» за паршивую игру. У него даже нет знакомых с такой фамилией. Но за подгон тачки, конечно, поблагодарил и выдавил что-то наподобие улыбки.

Профессор оставил нас одних, поспешно вышел, закрыв за собой дверь. В аудитории повисла тишина. Марьяна принялась шумно доставать тетрадь, учебники и ручку с карандашом. Я наблюдал за ней, понимая, что идеальный момент для признания упущен. Черт!

Смирившись с судьбой, я встряхнул головой и приготовил свои записи.

— У нас очень много работы, цветочек, — я вытащил распечатку всех ее оценок, которые мы еще могли исправить. — Намечается война против Быковой.

— О… — она испуганно вытаращилась на меня. — Я сильно напортачила?

— Боюсь, что да.

Увидев назревающую панику в ее глазах, я поспешил ее успокоить:

— Я тебе помогу.

— А это возможно? Мне вообще можно помочь?

— Да.

— Я столько пропустила, даже не знаю, что делать, — она начала теребить рукава кожаной куртки. — Я не хочу, чтобы меня отчислили, правда.

— Ты мне веришь?

— Да.

— Тогда все будет хорошо.

Она долго смотрела на меня. Я не мог понять, о чем она в этот момент думала, но на всякий случай улыбнулся, вкладывая в эту улыбку все тепло и нежность, на которые способен.

Мы подготовили ее к двум пересдачам, потратив несколько часов на изучение материала. Когда моя трудолюбивая и очень смышленая ученица начала потирать виски, я понял, что пора остановиться. На часах уже почти восемь вечера. Ох, Егор прав, я и правда изверг, а не репетитор!

— На сегодня, думаю, хватит, — со вздохом сказал я, потянувшись.

Марьяна смотрела, как я разминал шею, не отрывая глаз, и закусила нижнюю губу. Этот взгляд я уже знал наизусть.

— Как на счет факультатива? — я поднялся, обошел стол и встал, подпирая его бедром и скрестив руки на груди.

Она оглядела меня с ног до головы.

— У тебя что, все костюмы в химчистке или что-то типа того?

Я не ожидал такого вопроса и оглядел себя:

— А что не так?

— Все т-так. Просто… ты как будто не ты без пиджака и рубашки.

— Хм. Тогда и я скажу: ты сегодня тоже не ты.

Она встала, обошла свой стол и отзеркалила мою позу.

— Почему это? — она робко заправила волосы за уши, начиная нервничать.

— Ты меня стесняешься, цветочек. Это… необычно.

— Я тебя не стесняюсь.

— Докажи.

— Как?

— Сама решай.

Я намеренно смотрел на нее с вызовом, «взглядом на раздевание», ждал, когда же она станет прежней Марьяной. Что с ней случилось за ночь? Не иначе гребанный Власов испортил ее своим поцелуем!

— Ты злишься? — она подошла и коснулась кончиками пальцев моего виска, на котором дергалась выступившая вена.

Я закрыл глаза и выдохнул. Мы читаем друг друга, как открытые книги. Что я вообще пытаюсь от нее скрыть?

— Да, злюсь, но не на тебя.

— Я тоже злюсь, — призналась она, а я с любопытством оглядел ее. — Хочется прям убивать. И чего-то сладкого.

— Это то, о чем я думаю?

Марьяна виновато опустила голову:

— Да, прости, у меня месячные начались.

— Так вот почему ты не набросилась на меня, как только я сказал «факультатив»? — я подхватил ее за талию и посадил на стол. Она тихо взвизгнула и улыбнулась.

Наконец-то, с возвращением!

— Да, можешь считать, что тебе крупно повезло, секс-репетитор, — она подергала бровями, во взгляде бесята. — А то был бы уже распластанным на столе!

— Вот как? — я резко уложил ее на спину и, раздвинув бедра, подвинул их к своему паху. — Что-то мне подсказывает, что все было бы с точностью наоборот.

— А чего это ты мои идеи крадешь? — смеясь, ворчала она. — Ничего оригинального самому на ум не приходит?

— Вызов принят!

Я легко стянул ее со стола, поставил на ноги, повернул спиной к себе и нагнул, уложив животом на поверхность. Марьяна позволяла управлять ее телом и заливисто хохотала. Я улыбался как идиот, мысленно хваля себя за то, что сумел развеселить ее.

— Отпусти меня, вдруг кто-нибудь зайдет! — возмущалась она, а сама вместо того, чтобы сопротивляться, прогнула спину, подставляя мне свою круглую аппетитную попку.

Я наклонился, нависая над ней, и проговорил ей на ухо:

— Не по Станиславскому, цветочек, — она задрожала мелкой дрожью подо мной. — Единственное, что тебя на самом деле парит, это то, что я не могу сейчас этого, — я толкнулся бедрами, вжался в нее показывая, что со мной сделал этот ее прогиб.

— Я хочу плакать от досады! — захныкала она как ребенок и встала.

Я развернул ее к себе лицом и наклонялся все ближе и ближе к ее губам. Она часто задышала.

— А еще убивать и сладкого, я помню, — подцепив ключи от машины, за ее спиной, словно они и были моей целью, я быстро чмокнул ее в плечо. — Поехали, все устроим!

Марьяна запрокинула голову и прорычала в потолок. Она ворчливо поправила куртку, свалившуюся с плеч и засобирала свои вещи в рюкзак.

— На счет сладкого я еще могу понять, но убивать?

— Доверься мне.

Я закинул барахло в свой рюкзак и ждал ее у двери, позвякивая ключами.

Мы подъехали к заброшенной стройке на краю города. Глаза Василевской широко распахнулись, когда я заглушил мотор. Она крепко держала в руках огромный стакан молочного коктейля с Эверестом из взбитых сливок, каким-то вафельным рожком сверху, усыпанным конфетами и мармеладом. Кошмар диетолога.

— Ты меня немного пугаешь, — призналась Марьяна, часто моргая и осматривая мрачное заброшенное здание.

Поглядите-ка, я прирожденный романтик: то у оврага ее продержал, теперь на аварийное здание привез. Знаю, я «классный»!

— Пойдем, — я вышел из машины и вытащил из багажника короб, битком набитый дешевой посудой.

Когда я нес его из магазина, он не казался таким тяжелым как сейчас. Пришлось храбриться из последних сил сохранять непоколебимое выражение лица и ровную осанку. Дотащив ношу до второго этажа, я поставил ее и встряхнул уже подрагивающие руки. Егор бы мной гордился.

— Откуда ты знаешь это место? — Марьяна осторожно шла за мной, озираясь вокруг. Стены здесь были разукрашены граффити, крыши не было, вместо окон и дверей пустые проемы.

— Брат как-то приезжал, спускал пар.

Я достал из коробки фарфоровую чашку и, хорошенько размахнувшись, швырнул ее на нижний пролет. Марьяна восторженно взвизгнула и поспешила взять себе чашку. Она размахнулась и разбила посуду о стену напротив. Осколки рассыпались у наших ног.

— Лучше бей вниз, — предупредил я, — чтобы не пораниться.

Она кивнула и с энтузиазмом схватила плоскую тарелку, разбила ее и закричала, задрав руки вверх.

— Уи-и-и, как круто!

Я улыбнулся и кивнул на ящик, чтобы она взяла себе оттуда еще что-нибудь. Наблюдать за ней было отдельным кайфом. Я в очередной раз похвалил себя за инициативу. Сначала думал повести ее в тир, как логически вытекающее из слова «убивать», но не знал, как она относится к оружию, учитывая ее прошлое. А вот посуда и заброшка — то, что надо. Хотя и не совсем про убийство.

Марьяна быстро истратила все «снаряды», визжа и вскрикивая от восторга. Под конец она бросилась мне на шею и поцеловала в щеку, оставив мокрый след.

— Спасибо! Это было очень весело! Мы еще как-нибудь сюда приедем? С меня посуда, с тебя доставка!

— Идет, — я придерживал ее за руку, спускаясь вниз на первый этаж. На улице стремительно темнело, а я так не хотел, чтобы этот день заканчивался.

Марьяна шла со мной к машине, болтая без умолку. А в авто, как только мы тронулись, она неожиданно взяла и вырубилась. Она что, блин, котенок?

Мы уже почти добрались до нашего массива и проезжали мимо оврага, как вдруг мне пришла в голову безумная идея. Я съехал на обочину в том же самом месте, что семь месяцев назад, и заглушил мотор. Марьяна открыла глаза и потянулась.

— Мы приехали?

— Нет, но у меня… — я вышел из тачки и открыл ей дверь, протягивая руку, — хочу кое-что попробовать.

Ее губы дрогнули в улыбке.

— Обычно ты говоришь это за пару минут до моего оргазма.

— Правда?

Она кивнула и огляделась. Темный вечер и этот овраг явно вызывали у нее опасение, но она доверчиво вложила руку в мою и вышла из машины.

— Даже не знаю, хорошо ли это или плохо, что я стал таким предсказуемым, — я повел ее на то же самое место, на котором мы просидели около двух часов, болтая о всякой ерунде.

— Для меня хорошо, Никит, — ответила она, ныряя в мои объятия, когда я встал сзади. — Я скоро буду реагировать, как собака Павлова на слова «хочу кое-что попробовать».

— Надо будет закрепить этот рефлекс, — я поцеловал ее в макушку.

— И все же, что мы здесь делаем?

Она прижалась спиной к моей груди, уютно устроившись с первого раза, даже не ерзала. А потом повернула голову и чмокнула меня в шею.

У меня сердце понеслось, как товарняк, соскочивший с рельс.

— Здесь жутковато, — прошептала она.

— Романтики ноль, согласен.

— Мне не нужна романтика.

Вот оно!

Я стиснул ее в объятиях, радуясь этим словам, и покрывал короткими поцелуями ее шею, нежную кожу за ушком. Она податливо подставляла себя для поцелуев и тихо, прерывисто дышала.

Черт, я обречен!

— Я сейчас презираю свой дурацкий организм, — простонала она и повернулась ко мне лицом. — Мне нужно домой, чтобы… как бы так выразится на вашем, мужском языке… для техобслуживания.

Мне понадобилось время, чтобы понять, что она имела в виду, а когда до меня наконец дошло, прыснул от смеха:

— Отличное сравнение!

— Да, спасибо, — как же она мило смущается.

Я взял ее за руку и повел к машине, воодушевившись от того, что мой эксперимент сработал. Маленькими шажками я все-таки заставлю ее мозг снять завесу и выпустить на волю заключенные в нем воспоминания.

Мы ехали всю дорогу, держась за руки. Я заставлял себя не обольщаться и не думать о том, что это значит.

У самого порога ее дома, Марьяна повернулась ко мне со словами:

— Я сбегаю в дом, буквально на секундочку, на ТО, помнишь? Но потом хочу кое-что сказать, ты меня дождешься?

— Ну, бли-ин, мне еще обратно к себе домой полночи вдаль тащиться, — ворчливо пробубнил я, еле сдерживая ухмылку.

Она шлепнула меня ладошкой по груди и быстро убежала, перед тем как скрыться за дверью, и показала жестом, что следит за мной.

— Поторопись, цветочек.

Она вернулась даже быстрее, чем я думал, веселая, раскрасневшаяся от быстрого марш-броска. У меня зачесались руки обнять ее. Я потянул ее ближе к себе за край ее куртки, а она первая заключила мои плечи и шею в кольцо своих рук.

— Спасибо тебе за этот день! Вот, что я хотела тебе сказать. Ты заставил меня смеяться, хотя у меня было совершенно дурацкое настроение. Ты, блин, коробку посуды для меня купил! А еще ты не шарахнулся от меня как от прокаженной, узнав про месячные. Ты ведешь себя, как настоящий…

— Друг?

— Мужчина, Ник. Как настоящий мужчина.

Я опустил голову, думая о том, какой же смелостью она обладает, не боясь говорить то, что думает. В отличии от меня.

— Можно и я кое-что попробую? — тихо спросила она, придвинувшись вплотную.

— Конечно, — у меня перехватило дыхание от решимости в ее взгляде.

— Можешь считать, что это мой личный эксперимент, — она притянула мое лицо к своему за затылок и прошептала в губы, — в рамках факультатива, конечно же.

Я обнял ее и прижал к себе ее хрупкое, дрожащее тело, а она накрыла мои губы поцелуем. Сначала все было нежно, невинно, легкие касания, сладкие и медленные, а когда она открыла рот, показывая свое подчинение и желание большего, я застонал и углубил поцелуй во что-то совершенно иное, голодное и необходимое.

В том, как она впилась в мои губы в ответ ощущалось какое-то отчаянное желание показать мне что-то, чего я еще о ней не понимал. Я чувствовал будто падаю, попятился вместе с ней вперед, не отрываясь от ее губ, и припечатал ее спиной к стене. Она простонала, оторвавшись от моего рта и сделала глубокий вдох, а потом снова набросилась на меня с еще большим пылом.

В доме в прихожей кто-то зажег свет, Марьяна вздрогнула, но не разомкнула объятий, а я утащил ее в тень, спрятав от посторонних глаз. Поймав ее запястья, я поднял их над ее головой и прижал к стене. Сам всем телом вдавился в нее, так что у нее вырвался тихий всхлип:

— О, класс, давно мечтала, чтобы кто-нибудь так меня поцеловал! — от страсти у нее голос сел, а мне этот тембр окончательно снес башню.

Возбуждение прокатилось по всему телу, я не мог оторваться от ее сладких губ. Как бы я не менял темп с медленного и почти ленивого, на быстрый и жадный, она легко подстраивалась, иногда перехватывала инициативу и изучала мои губы, язык в почти грешном исступлении. Мне было слишком хорошо, я не хотел останавливаться. Уверен, Марьяна тоже.

— Черт! — ее грудь тяжело вздымалась и опускалась, а я дышал ее дыханием и нежно покусывал ее губы. — Вот же черт!

— Согласен, — прошептал я, — что бы это ни значило.

Она высвободила свои руки, обхватила мое лицо ладонями и поймала мой взгляд. В свете ночного фонаря я видел ее расширенные зрачки, раскрасневшиеся щеки, губы припухшие, взгляд остекленевший, она выглядела как пьяная, я даже немного испугался.

— Что случилось, цветочек? — я говорил, но не слышал собственного голоса, он тонул в оглушительном сердцебиении.

— Ничего, — с опьяненной улыбкой ответила она, — просто выяснила то, что хотела.

Я смотрел на нее, нежно поглаживая ее губы кончиком большого пальца. Тишина между нами вдруг стала давящей, наполненной словами, которые мы оба боялись сказать.

— Мы же завтра увидимся? — первая прошептала она, смотря на меня с трепетной нежностью. — Нам предстоит еще куча занятий.

Я настолько захмелел от поцелуев и ее теплого, чувствительного тела, что не сразу понял о каких занятиях (и главное занятий чем!) она говорит. Моргнул, чтобы прийти в себя, а Марьяна весело хихикнула, наслаждаясь тем, что со мной сделала.

— Да, конечно, увидимся, цветочек…

Она запустила руки в мои волосы, пропуская их через пальцы, а я прикрыл глаза от удовольствия. Я бессилен и совершенно точно ею отравлен. Только вчера, на этом самом пороге ее целовал другой парень, а сейчас здесь я и снова самозабвенно верю в то, что она моя. Моя и все!

Я уже понял, что у меня отсутствует самоуважение, но, черт возьми, чувство самосохранения-то должно остаться?

— Марьян? — позвал я, встретив ее ласковый взгляд.

— М?

— Пойдешь со мной еще на одно свидание?

На ее губах заиграла улыбка. Я поцеловал ее в каждый уголок и добавил:

— Но у меня два условия.

— О боже… Ну, окей, валяй.

— Оно будет только после того, как ты сдашь все свои долги.

— Так это будет черти когда! — воскликнула она.

Я покачал головой. Почему она в себя не верит?

— М-мотивация, — подмигнул я и вслед пообещал: — Верь мне.

— Я и так тебе верю, — она потянула меня за воротник к своим губам и выдохнула в них: — А второе условие?

— Никаких свиданий на стороне, — я старался говорить спокойно и не показывать свою уязвимость. — И, тем более, поцелуев.

— А эти условия будут действовать в обе стороны?

— Разумеется.

— Тогда я «за», — она лизнула мои губы и прильнула, говоря прямо в них: — Еще немножко…

Вдохновленный ее согласием я чувствовал себя на седьмом небе.

— Что «еще немножко», цветочек? — время подразнить Марьяну через три… два… ауч! Она укусила меня за губу. Не больно, скорее обидно. — Моя хулиганка!

Она напела припев песни своего любимого исполнителя, а я закрыл ее рот поцелуем.

Мы никак не могли остановиться, никто из нас не хотел идти домой. Даниловы шумели, укладывая детей спать, переговариваясь, дом был погружен в уютную бытовую суету. А мы стояли у порога в тени ночных фонарей и без конца целовались.