Фата-Моргана №4

БЕЗРУКИЕ

Мы летели на воздушных велосипедах над красной пустыней в лучах мягкого красного солнца Доуна. Я пропускал Хильсона вперед. Он был моим проводником, кроме того, я еще не умел как следует управлять воздушным велосипедом.

Я родом из равнинной местности и большую часть своей жизни провел в городах Земли, где каждый летательный аппарат был объявлен вне закона, если он не был полностью автоматизирован.

Я летел с большим удовольствием, хотя был весьма неумел, но пустыня подо мной представляла достаточно места, чтобы делать ошибки.

— Тут, — сказал Хильсон и указал.

— Где?

— Там, внизу. Следуй за мной.

Его воздушный велосипед сделал изящную дугу влево, замедлил ход и опустился. Я последовал за ним несколько неуклюже, неточно отреагировал и немного отстал. Некоторое время спустя и я увидел кое-что.

— Этот маленький шар?

— Да, именно он.

Сверху пустыня казалась мертвой, без признаков жизни. Но это не так; в пустынях большинства обитаемых миров есть жизнь. Там, внизу, имелись, хотя и не различимые сверху, колючие сухие растения, которые собирали воду в свои сердцевины; здесь были цветы, которые расцветали после первого дождя и семена которых могли ждать следующего дождя год или десять лет, и насекомое с четырьмя ногами без суставов, не членимые на сегменты; и четвероногие, с кожным покровом, тощие, теплокровные, размером не более лисы и вечно голодные.

Тут был также волосистый шар величиной около двух метров с голым покатым верхом. И лишь его тень позволила нам увидеть его. Тонкие волосы были точно такого же цвета, как и красноватый песок. Мы приземлились в непосредственной близости от шара и сошли с велосипедов. Я уже подумал, что дал себя одурачить, так как этот шар был совсем не похож на животное, скорее, на большой кактус.

— Последуем за ним, — сказал Хильсон.

Он был темнокож, грузен и молчалив. Профессиональных гидов по пустыне на Доуне не было. Я уговорил Хильсона сопровождать меня за хорошее вознаграждение, но завоевать его дружбу мне не удалось. Мне кажется, что он попытался недвусмысленно дать мне это понять.

— Обойди и вперед, — сказал он.

Мы обошли волосистый шар, и я начал смеяться. У животного имелось пять особенностей. Там, где он коснулся плоской скалы, основание шара составляло четыре фута в длину и в ширину. Длинные гладкие волосы ниспадали на камень, как длинная юбка. Примерно на ладонь выше через завесу волос — две широко расставленные очень маленькие лапы. Формой и величиной они походили на передние лапы датского дога, но были голые и розового цвета.

Примерно в метре выше из-под волос торчали еще две лапы. У этих верхних лап пальцы были удлинены и изогнуты и оканчивались бесполезными ногтями; а еще выше виднелось отверстие, похожее на рот, длиною примерно в метр; отверстие не имело губ, в углах было изогнуто вверх и почти полностью закрыто волосами. Глаз не было видно. Этот шар был очень похож на идола каменного века или на карикатуру толстого человека.

Хильсон терпеливо ждал, пока я перестану смеяться.

— Да, странное существо, — сказал он, несколько сопротивляясь моему напору. — Но оно умное, это животное. Под этим голым верхним концом находится мозг, который больше твоего и моего вместе взятых.

— Оно никогда не пыталось вступить с вами в контакт?

— Ни со мной, ни с кем другим.

— Оно умеет делать инструменты?

— Чем же? Посмотри на его руки! — Он весело рассматривал меня. — Ты хотел это видеть или нет?

— Да. Напрасно я проделал такой дальний путь.

— Но ты, во всяком случае, видел его.

Я опять рассмеялся. Животное сидело, незрячее, неподвижное, как ленивая, жирная, клянчащая лакомство карликовая собачка, и оно должно стать моим потенциальным клиентом.

— Ну идем же, давай возвращаться, — сказал я.

Потерянное время и силы. Две недели я провел в специальном помещении, готовясь к этому путешествию. Конечно, расходы оплатит фирма, но, в конце концов, я должен буду рассчитаться за это. В один прекрасный день фирма будет принадлежать мне.

Хильсон взял чек, не сказав ни слова, сложил его вдвое и запихал в карман, где лежала его зажигалка.

— Угостить тебя выпивкой? — спросил я.

— Конечно, — ответил он.

Мы оставили свои взятые напрокат воздушные велосипеды на границе во внутренний город и пересели на роликовую дорогу. Хильсон вел меня от одного перекрестка к другому, пока мы не добрались до огромного серебряного куба с извивающейся голубой надписью. «Ирландское кафе Сциллера», — прочитал я.

Внутри кафе тоже было похоже на куб: одноэтажное здание высотой в добрых сорок метров. Богато обитые обложенные подушками софы в форме подковы покрывали весь пол, стоя так плотно друг к другу, что между ними едва можно было протиснуться. В небольшом пространстве внутри подковы стоял маленький круглый стол. Из пола поднималось нечто похожее на дерево, увешанное всевозможными блестками. Дерево простирало свои длинные сверкающие ветви над гостями, будто защищая их, и его вершина доставала до потолка. Примерно на середине высоты находился механизм, приводивший в действие бар и весь обслуживающий персонал.

— Интересное место, — сказал Хильсон. — Эти софы должны, собственно, парить в воздухе. — Он поджидал, надеясь услышать от меня возгласы, но я ничего не сказал.

— Но это не удалось, — продолжал он. — Хотя… Прекрасная идея. Стулья и софы парят в воздухе, и если люди за одним столом хотят встретиться с гостями за другим столом, то им надо только остановить свои софы друг около друга и соединить их с помощью магнитных полей.

— Звучит забавно.

— Да, это была интересная шутка. Но человек, который выдумал это, видимо, забыл, что люди идут в бар, чтобы напиться. Они сталкивались софами, как автоскутеры. Они так высоко взлетали, что разливали свои напитки. Людям, сидящим внизу, это не нравилось, и часто возникали драки. Я вспоминаю, как одного парня сбросили с софы. Он бы убился насмерть, если бы не зацепился за что-то рукой. Но другой таким образом погиб. Он не зацепился при падении за ветви.

— Поэтому теперь софы расположены на полу?

— Нет. Сначала пытались автоматически регулировать их передвижение. Но иногда случалось, что выпивка все равно проливалась на людей внизу, и гостям нравилось это делать. Возник настоящий спорт. Но однажды ночью одному идиоту пришла мысль устроить короткое замыкание с автопилотом. Только он забыл, что ручное управление не было подключено. Его софа опустилась на другую и поранила трех важных особ. И с тех пор софы прочно стоят на полу.

Летающий поднос доставил нам два замороженных стакана и бутылку «Голубого Огня 2728». Бар был на две трети пуст, и здесь было очень тихо. Гости приходили позже. Когда мы выпили полбутылки замороженного дистиллированного вина, я объяснил, почему «Голубой Огонь» называют миротворцем Красланда: гибкая пластиковая бутылка имела очень узкое горлышко и широкое отверстие, и если она была не пуста, то представляла собой наполненную жидкостью прекрасную булаву. Она была очень опасна.

Теперь, когда Хильсон не мог получать с меня деньги, он начал придираться. И очень много говорил. Я тоже. Хотя мне этого и не хотелось. К черту все, я ведь был удален от Земли на многие световые годы, удален от моего предприятия и от милых людей, которых там знал, а здесь я был, так сказать, на краю населенного человечеством пространства. Я был на Доуне; это был почти пустой ранний кзин-мир с несколькими рассеянными далеко друг от друга очагами цивилизации и несколькими большими ранами прежних войн; мир, на котором фермеры должны были использовать ультрафиолетовые лампы, чтобы получать урожай, так как красное карликовое солнце было слишком слабо. Здесь я и находился. Этим я и должен был наслаждаться. Я и наслаждался. Хильсон был хорошим собеседником, а «Голубой Огонь» не причинял вреда. Мы заказали вторую бутылку. С наступлением времени для коктейля в баре становилось все многолюднее.

— У меня есть идея, — сказал Хильсон. — Ты не против, если мы будем разговаривать о делах?

— Нет. О каких делах?

— О твоих делах.

— Конечно, нет. Почему ты спрашиваешь?

— У нас так принято. Некоторые неохотно говорят о своих деловых секретах. А другие хотят позабыть на пару часов о своей работе.

— Это совершенно верно. В чем же дело?

— По тому, как ты произносишь слова «безрукие», чувствуется, что ты написал бы его только с большой буквы. Почему, собственно?

— Ну, если бы я произносил его иначе, ты бы подумал, что я имею в виду людей. Или нет? Потенциальных параноиков. Альбиносов-красландцев, алдергиков, страдающих от выхлопных газов, людей с отсутствующими конечностями, устойчивых против трансплантации, людей, которые лишены рук.

— Да, да…

— Я имею дело с чувствующими существами, которых природа одарила умом, но не таким, который может служить в качестве руки.

— О, как дельфины?

— Правильно. Есть на Доуне дельфины?

— Да, конечно. Как же мы могли бы иначе заниматься рыболовством?

— Ты видел эти штуки, которыми вы расплачивались с дельфинами за рыбу? Они выглядят, как мотор с дизелями, которые применяют в моторных лодках; у них две похожих на мягкую мебель металлические руки.

— Да, руки дельфинов. Конечно. Мы продаем им и другие вещи, инструменты и аппаратуру, с помощью которой они могут управлять температурой тела рыб. Но дельфиньи руки им нужны больше всего.

— Я изготавливаю их.

Глаза Хильсона расширились от удивления. Затем я почувствовал, как он внутренне содрогнулся, когда понял, что человек, сидевший напротив него, мог бы купить весь Доун. Проклятье! Мне ничего не оставалось делать, кроме как не заметить этого.

— Собственно, я хотел сказать, что это производит фирма моего отца. В один прекрасный день я стану руководителем нашего акционерного общества. Однако сперва должен умереть мой прадед. Но я сомневаюсь в том, что он это когда-либо сделает

Хильсон деланно улыбнулся.

— Я тоже знаю таких людей.

— Да, некоторые люди, кажется, только высыхают, когда становятся старше. Они не жиреют, а становятся суше и выносливее, до тех пор, пока не создается впечатление, что они уже не будут меняться.

— Кажется, ты очень гордишься им. А зачем, собственно, ему умирать?

— Это своего рода традиция. Сейчас шефом нашей фирмы является мой отец. Когда у него возникают трудности, он может обратиться за помощью к своему отцу, который руководил фирмой до него. Если Гее-прима не справится с этим, они оба пойдут к Гее-скваред.

— Странные имена.

— Для меня нет. Это тоже традиция.

— Извини. Что же ты на Доуне?

— Мы торгуем не только с дельфинами, — «Голубой Огонь» навел меня на размышления. — Послушай, Хильсон. Нам известны три вида чувствующих живых существ без рук. Не так ли?

— Больше. Кукольники пользуются еще и своим ртом. А аутсайдеры…

— Черт побери. Они же делают свои собственные инструменты. Я говорю о животных, которые сами не могут сделать даже ручной топор, Или о таких, которые не могут развести огонь. Дельфины, бандерсначи и то существо, что мы видели сегодня.

— Грог. Ну и…?

— Неужели ты не понимаешь, что во всей Галактике должны быть подобные существа без рук. Мозги — да, но не руки. Говорю тебе, Хильсон, у меня мороз пробегает по коже. Чем дальше мы проникаем во Вселенную, чем больше звезд мы посещаем и заселяем, тем больше мы будем открывать чувствующих и думающих существ, не имеющих рук и инструментов, то есть беспомощные цивилизации. Иногда мы даже не можем распознать их. Что же нам делать с ними?

— Тогда делай для них дельфиньи руки.

— Прекрасно. Но мы не можем их раздаривать. Как только какой-либо вид начнет надеяться на других, он становится паразитом.

— А как обстоят дела с бандерсначами? Делаешь ли ты также руки и для них?

— Конечно. Только значительно большие. Бандерснач в два раза больше, чем бронтозавр. Скелет очень гибкий, не имеет суставов. На белой гладкой коже имеются пучки чувствительных щетинок по обеим сторонам голого заостренного черепа. Это существо передвигается при помощи ноги на животе. Они живут на равнинах Хинкса и питаются серой береговой пеной. Создавалось впечатление, что это самые беспомощные существа во всей известной нам Вселенной… пока однажды не увидели, как они нападают, подобно обвалу. Я однажды наблюдал, как старый броневик был сплюснут у скалы на равнине, а сплюснут он был сломанными костями животного, которое на него напало.

— Хорошо. Как вы рассчитываетесь за машины?

— Охотничьими привилегиями. Мы охотимся на них.

Хильсон с ужасом глядел перед собой:

— Нет. Я не верю тебе.

— Я и сам бы не поверил, но это правда, — я уперся локтями в крошечный столик и наклонился вперед. — Знаешь, это происходит вот как: бандерсначи должны контролировать народонаселение. На равнине имеется лишь определенное количество береговых линий, где они могут найти пищу. И они должны также заботиться о том, чтобы не скучать. Ты не можешь себе представить, как они скучали до появления людей на Хинксе. Что же происходит теперь? Люди заключили контракт с правительством Хинкса. Скажем, человеку нужен скелет бандерснача. Предположим, он хочет устроить музей трофеев. Он идет к правительству Хинкса и получает лицензию. Эта лицензия предписывает ему, какое снаряжение он может взять на равнину, в которой живут только бандерсначи, потому что там такое высокое давление воздуха, что легкие человека могут быть раздавлены. А температура такова, что он может свариться. Если же у него найдут оружие, то его надолго посадят в тюрьму. Может, ему и удастся убить бандерснача, а может, и нет, а может, он и сам не вернется назад. Его снаряжение дает ему шанс шестьдесят на сорок процентов. Независимо от того, как кончится охота, бандерсначи получают 80 % от сбора, а это составляет ровно тысячу старс-нетто. И на эти деньги они покупают все, что им нужно.

— Например, руки.

— Правильно. И еще кое-что. Дельфин может контролировать свои руки языком, а бандерснач — нет. И поэтому мы должны хирургическим путем вмонтировать этот прибор в его нервную систему. Это не очень сложно.

Хильсон покачал головой и заказал третью бутылку.

— Они делают другое, — сказал я. — У института Знаний есть инструменты на равнинах. Лаборатории и тому подобное. И институт хотел бы узнать кое-что о том, что происходит с давлением и температурой на равнине. Бандерсначи проводят все эти эксперименты, пользуясь при этом механическими руками.

— Значит, ты приехал, чтобы разведать возможности нового рынка.

— Мне сказали, что на Доуне имеется новая мыслящая разновидность жизни, которая не пользуется никакими инструментами.

— Ты изменил свое намерение?

— Как раз сейчас я об этом и думаю. Хильсон, как ты считаешь — у них есть сознание?

— У них есть мозги. И очень большие.

— И больше ничего?

— Нет.

— Но их мозги, возможно, работают не так, как наши. Нервные клетки могут быть сконструированы совсем иначе.

— Посмотри-ка. Теперь мы взялись за технику. Оставим на сегодняшний вечер эту тему.

При этом Хильсон отодвинул в сторону бутылку и стаканы и прыгнул на стол. Он внимательно и медленно осмотрелся, медленно описывая головой дугу.

— Ага, Гарвей, я увидел свою кузину. Она здесь со своей подругой. Давай подсядем к ним. Скоро время ужина.

Я надеялся, что мы пригласим их к ужину, но мы не сделали этого. Жарон и Луис приготовили нам ужин, а все, что требовалось для него, мы купили в специальном магазине. Впервые я увидел сырое мясо, — как его вырезают из убитого животного, и сырые растения, — как они растут из почвы. Меня тошнило от этого, и мне стоило усилий, чтобы другие это не заметили. Но еда была превосходна.

После ужина мы еще немного мило и вежливо болтали, выпили друг с другом и вернулись в отель. Я ушел спать с твердым намерением на следующее утро сесть на корабль.

Около четырех часов утра я проснулся в полной темноте, уставился в невидимый потолок и увидел шар с закругленной вершиной и гладкими красноватыми волосами, а рот-щель слегка улыбался. Да, улыбался несколько иронически. У шара были тайны. После полудня я, видимо, приблизился к пониманию одной из этих тайн; я кое-что увидел, но не запомнил…

Не спрашивайте меня, откуда я это знаю. Но я знал это с пристальной ясностью, и сомнения быть не могло.

Но я не мог вспомнить, что же я увидел.

Я встал и набрал номер телефона кухни, чтобы заказать немного горячего шоколада и хлеба из тунца.

Почему они умеют мыслить? Почему шары, ведущие сидячий образ жизни, развили мозг? Я думал о том, как же они размножаются. Конечно, они не бисексуальны, они не смогли бы приблизиться друг к другу. Если нет… Но они должны все же владеть какой-то формой движения. Эти рудименты лап…

А что они едят? Они ведь не могут найти пищу. Значит, они должны ждать, пока пища придет к ним, как и другие не умеющие передвигаться животные; морские раковины, например, морские анемоны или орхидеи, которыми у себя дома я ужасно пугаю гостей.

У них есть мозг? Зачем? Для чего он им нужен? Чтобы сидеть, не двигаясь, и думать о том, чего им не хватает?

Мне нужны данные. Завтра я должен обратиться к Хильсону.

На следующее утро в 11 часов мы были в городском зоопарке. В стоявшей за нашей спиной клетке что-то щелкнуло и фыркнуло; что-то смахивающее на попытку безумного бога создать волосатого бульдога. У животного не было носа, а рот был плоский, безгубая пасть которого скрывала два расчлененных подковообразных режущих инструмента. Длинные грубые волосы были цвета песка, когда на них падал красный солнечный свет. Передние лапы имели четыре длинных растопыренных пальца, похожих на лапы курицы.

— Эти лапы я уже видел, — сказал я.

— Да, — сказал Хильсон. — Это молодой грог. В этом возрасте они спариваются. Самка ищет камень и сидит на нем. Когда она вырастает, то производит детей. Это теоретически… В неволе они не размножаются.

— А самцы?

— Они в следующей клетке.

Два самца были величиной с чихуахуа и такого же темперамента. Но у них были губы с острыми краями в виде подков и грубые красноватые волосы.

— Хильсон, если они разумные существа, то почему тогда они в клетках?

— Если ты думаешь, что это плохо, тогда подожди, пока не увидишь лабораторию. Постой, Гарвей, не забывай никогда, что еще ни один человек не доказал, что это разумные существа. До тех пор, пока это кто-нибудь не сделает, они останутся подопытными животными.

От них исходил едва уловимый странный, почти приятный запах, но такой слабый, что спустя две-три секунды его уже не ощущаешь.

— Я следил за передвигающейся самкой. А что происходит тогда? Что они, все вдруг начинают стесняться?

— Не думаю. Ты не знаешь случайно, что делали Лилли и его люди с дельфинами, когда пытались доказать, что они разумны?

— Опыты с мозгом и заключение. Но это было давно.

— Лилли пытался доказать, что дельфины разумны, но обращался с ними, как с подопытными животными. А почему бы и нет? Это ведь благоразумно. Если он прав, то он оказал этому виду услугу. Если он неправ, то зря потратил на них время. И он здорово подстегнул дельфинов, чтобы они доказали, что он прав.

Вскоре после обеда мы добрались до лаборатории для ксенобиологических исследований.

Вдали мы увидели реку Хо, на которой позади моторных лодок теснились толпы водных лыжников.

Некий доктор Фуллер вел нас по лаборатории. Он был, без сомнения, красландец, альбинос ростом выше двух метров, очень тощий, несколько сгорбленный, с почти скелетообразными конечностями.

— Вас интересуют гроги? — осведомился он. — Знаете, меня это не удивляет. Изучать их очень трудно. Их поведение ни о чем не говорит. Они ведь только сидят. Если что-либо проходит мимо них, они это поедают. А потом у них бывает потомство.

У него было несколько экземпляров со времен, предшествовавших сидячему образу жизни, четвероногие, величиной с бульдога, и он содержал их в клетках.

В большей клетке сидели два самца. Они не лаяли и не фыркали на него, а он обращался с ними ласково, почти с любовью. Он производил впечатление счастливого человека. Для альбиноса из мира «Мы достигли этого» Доун должен был быть настоящим раем. Целый год можно было находиться на воздухе, земля что-то родила, и под красным солнцем не надо было принимать таблетки таннина.

— Они очень легко обучаются, — сказал он серьезно. — То есть они очень хорошо ориентируются на свободе. Но разума у них, конечно, нет. Или они разумны как собаки. Они быстро растут и едят очень много. Посмотрите-ка вот этих, — он поднял очень жирную самочку с круглым седалищем. — Через несколько дней она будет искать место, где бы могла обосноваться.

— И что вы тогда, будете делать? Отпустите самку на волю?

— Мы будем держать ее вне лаборатории; мы приготовили для нее очень красивую скалу, вокруг которой построили клетку. Она останется в клетке, пока не изменит форму, а затем мы уберем клетку. Мы уже много раз делали этот опыт, но нам не везло. Все умирали. Они не хотят есть, даже тогда, когда им дают живое мясо.

— Что же вам внушает надежду, будто эта самка выживет?

— Мы должны попытаться достичь этого. Возможно, нам удастся установить, что мы делали неправильно.

— Скажите, грог когда-либо нападал на человека?

— Насколько мне известно, ни разу.

Это не означало ровным счетом ничего, потому что мне нужно было знать, разумны ли они.

Следует вспомнить о том времени, когда впервые предположили, что китообразные являются второй разумной формой жизни Земли. Тогда уже было известно, что дельфины очень часто помогали пловцам, оказавшимся в затруднительном положении, что нет никаких данных о нападении дельфинов на людей. Так в чем же, собственно, состоит разница: дельфины вообще не нападали на людей или не нападали тогда, когда знали, что это могут заметить? Оба факта, собственно, доказывали, что дельфины разумные существа.

— Конечно, человек слишком велик, чтобы грог мог съесть его, — сказал доктор Фуллер. Он показал на футляр микроскопа: — Посмотрите-ка.

Под микроскопом был виден срез нервной клетки.

— Это вид нервной клетки грога, точнее, его мозга. В этом направлении нами проведены серьезные исследования. Нервы этих живых существ передают импульсы медленнее, чем человеческие, хотя разница невелика. Мы открыли, что сильно стимулированный нерв может возбудить соседний нерв, как и в нервной системе человеке.

— Значит, вы считаете, что шары обладают разумом?

Доктор Фуллер сам не знал, что ответить; он объяснял очень подробно и обстоятельно, и я заметил, что он сам был огорчен этим. Его уши с прозрачной кожей стали огненно-красными. Он бы и сам охотно это узнал. Возможно, он считал, что имеет право это знать.

— Тогда скажите мне, пожалуйста, имеется ли какая-либо эволюционная основа для развития разума?

— Этот вопрос звучит лучше, правильнее, — и все же он медлил с ответом. — Я могу ответить. На Земле имеется водяное животное, которое начинает свою жизнь как свободно плавающий червь, с явно выраженной хордой. Позже он становится оседлым и одновременно теряет эту хорду, основу туловища.

— Удивительно! А что же представляет собой эта хорда?

— Вот, основа спины, как я уже сказал. Она соответствует позвоночнику человека. Это цепочка нервных связей, ведущая к основным нервам тела. Более примитивные формы имеют чувственные связи, которые не имеют явно выраженной системы. Более развитые формы жизни превращают позвоночную цепочку в позвоночник.

— А грог лишается позвоночной цепочки?

— Да. Это регрессивное развитие.

— Но гроги устроены иначе.

— Верно. Они не развивают свой большой мозг, пока не осядут. Нет, эволюционную основу я не могу вам назвать. Им, собственно, не нужен мозг. И они не должны его иметь. Они ведь не могут делать ничего другого, только сидеть и ждать пищу, которая проходит мимо них?

— Вы становитесь поэтом, когда говорите о грогах.

— Большое спасибо. Я лишь размышляю о них.

— Мистер Гарвей, хотите пойти со мной? Пожалуйста. Вы тоже, Хил. Я хочу вам показать центральную нервную систему грога. Это вас удивит и смутит, как и меня.

Мозг был очень большим, похожим на пулю очертаниями, странного цвета, почти такой же серый, как мозговые клетки человека, только слегка желтоватый. Возможно, эта желтизна от консервируемой жидкости. Маленький мозг был едва различим, а спинной мозг был почти такой же тонкий, как нить, прежде чем разветвиться. Кто же контролировал этот мозг, если практически не было аксонов, которые могли бы передавать команды дальше?

— Мне кажется, большинство нервов, которые обслуживают тело, не проходят через спинной мозг.

— В этом вы, я думаю, неправы, мистер Гарвей. Я напрасно пытался найти дополнительные нервы, — он слегка улыбнулся. Теперь я понял часть проблем. Об этом можно было бы говорить несколько ночей.

— У подвижных форм нервы устроены иначе?

— Нет. Подвижные формы имеют меньший по размеру мозг и более крепкий спинной мозг. Я уже говорил, что их разум похож на разум собак. Мозг несколько больше, но этого следовало ожидать, если подумать, что импульсы проводятся медленнее и дальше.

— Правильно. Получили ли вы пользу от того, что испортили мне целый день?

— О, конечно.

Он засмеялся, глядя на меня. Мы были друзьями. Ему льстило то, что я понял, о чем он говорил.

Мягкое красное солнце уже клонилось к горизонту, когда мы покидали лабораторию. Мы еще раз остановились около клетки, которую доктор Фуллер распорядился соорудить отдельно. Большой кусок скалы лежал в этой клетке, а вокруг него песок, и все это было огорожено забором с решетчатой дверью. Около забора стояла маленькая клетка с колонией белых кроликов.

— Еще один, последний вопрос, доктор. Как они питаются? Не могут же они сидеть и ждать, пока пища сама прыгнет им в рот.

— Нет. У них очень длинный тонкий язык. Мне бы хотелось увидеть, как они пользуются своим языком. В неволе они не едят, и когда поблизости находится человек тоже.

Мы простились и улетели на наших воздушных велосипедах.

— Прошло всего три часа, — сказал Хильсон. — Хочешь еще раз посмотреть дикого грога прежде чем покинуть Доун?

— Конечно.

— Мы могли бы полететь в пустыню. До захода солнца мы вернулись бы назад.

И мы повернули на запад. Река Хо величественно катила под нами свои воды, а затем мы пересекли обширные пространства обитаемой страны.

«Они не имеют разума, — думал я. — Не могут иметь».

— Что?

— Прости, Хильсон. Я думал вслух?

— Да. Ты видел мозг, не так ли?

— Да.

— Почему же ты тогда говоришь, что они неразумны?

— Они не могут выполнять разумную работу.

— А дельфин? Или нарвал? Или бандерснач?

— Да, конечно. Нет… Подумай. Дельфин должен сам добывать себе пищу. Он должен перехитрить голодных хищных китов. У нарвалов тоже свои проблемы с хищными китами, или, по меньшей мере, они имели их. А потом китобойные суда. Чем они были умнее, тем дольше могли жить. Не забудь, киты — млекопитающие. Разум они развили на суше. Когда они возвратились в море, то стали расти и рос их мозг. Чем совершеннее был их мозг, тем лучше они могли контролировать свои мускулы и тем маневреннее они были в воде. Им был нужен разум, и в этом было их преимущество.

— А бандерсначи?

— Ты ведь довольно хорошо знаешь, что они не созданы в процессе эволюции.

Он смотрел на меня непонимающе:

— Что-о-о-о?..

— Разве ты действительно не знал этого?

— Я не знаю ни одной формы жизни, которая возникла бы не путем эволюции. Как же тогда это произошло?

Я рассказал ему.

Однажды… Это была не сказка, а быль: полтора миллиарда лет назад существовали двуногие разумные существа. Разумные, хотя и не очень. Но они обладали естественной способностью влиять на ход мыслей всех наделенных разумом разновидностей, с которыми они соприкасались. Теперь мы их называем «рабовладельцами». Империя рабовладельцев в период своего расцвета простиралась почти на всю Галактику.

Одной из ее разновидностей были тнуктипы, очень развитая и разумная раса, которая уже проводила биологические инженерные работы, когда рабовладельцы их открыли. Они предоставили им ограниченную свободу, когда убедились, какую большую пользу могут принести им эти высоко развитые умы. Они построили для них в обмен за биологические инструменты аниплантации для их космических кораблей, ступенчатые деревья с точным костным мозгом из твердого ракетного горючего, вывели животных для скачек и бандерсначей. Бандерснач питался мясом. Он поедал все, и сам был съедобен, кроме скелета.

Потом почти полтора миллиона лет назад настал день, когда рабовладельцы поняли, что большинство даров тнуктипов были не чем иным, как троянским конем. Восстание было подготовлено тщательно, а рабовладельцы недооценили своих рабов. Чтобы выиграть войну, они вынуждены были пользоваться оружием, которое уничтожало не только тнуктипов, но и все другие разумные виды живых существ, которые существовали тогда в Галактике. Но без рабов погибли и рабовладельцы.

Разбросанные по всему пространству в различных неизвестных и странных мирах, между звездами сохранились остатки рабовладельческой империй. Некоторые из них были рабовладельцы-артифакты, защищенные от влияния времени статичными полями. Другие были в большей или меньшей степени мутациями и тнуктип-креатурами: солнечные цветы, ступенчатые деревья, растения, произрастающие в воздушных кораблях, которые плавали в помещении в оболочках; и бандерсначи.

Они-то и были ловушкой для тнуктипов. Они были созданы как разумные существа, и их можно было использовать в качестве шпионов.

Тнуктипам удалось каким-то образом сделать их неуязвимыми против власти рабовладельцев и такими им удалось пережить революцию.

Для чего?

Бандерсначи Хинкса жили постоянно в густом тумане, который имел высокое давление; они питались старой продуктовой плесенью, которая в виде серой сыроподобной массы наполняла до щиколотки океан. Они ничего не чувствовали и не воспринимали, кроме запаха и вкуса этой пены и нескончаемого серого тумана. Их мозги обладали способностью мыслить, но пищи для них не было… пока не пришел человек.

— А к мутациям бандерсначи не способны, — закончил я. Следовательно, о них можно забыть. Это знаменитое исключение, которое лишь подтверждает правило. Всем остальным нужны были мозги.

— И все они являются разновидностью семейства китообразных, которые живут в океанах Земли.

— Да.

Хильсон зазнался. Черт его побери, как же он был прав! Все были китами…

Мы оставили далеко позади цивилизованную страну. Постепенно равнины превратились в пустыни. Теперь я чувствовал себя уютнее, сидя на воздушном велосипеде, состоящим из платформы и седла и очень большого спасательного мотора, воздушного насоса и генератора силового поля, чтобы исключить воздействие ветра. Теперь я уже не так боялся сделать ошибку и мог лететь ниже. С этой небольшой высоты пустыня выглядела довольно оживленной. Здесь можно было увидеть двоюродного брата степной ведьмы, гонимого ветром; здесь он имел форму прямого стебля с оранжевыми листьями внизу стебля. У этих мясистых листьев были острые, как бритва, края, чтобы отпугивать травоядных. Вдруг я заметил травоядного величиной с лису, который поедал середину листа. Он поднял голову, увидел нас и пустился прочь. И вдруг сверкнула красная молния — это распустился цветок пустыни. Мягкое красное солнце освещало все, и все казалось декорацией в ночном клубе, который я видел дома. Он был декорирован так, как, предполагалось, выглядел Марс перед началом космических полетов. Иллюзия удаленности: красный песок, прямые как струна каналы, в которых текла удивительно прозрачная вода, хрустальные башни, которые высоко поднимались в небо, и невероятно ясный, сияющий серп луны. Мне вдруг захотелось пить.

Я стал копаться в карманах моего седла в надежде найти бутылку. И я нашел одну, она была довольно полной. Я открыл бутылку, поднес ее к губам — и почти задохнулся. Мартини! Немного сладковат, но холоднее льда. Я пригубил два раза и опять спрятал бутылку.

— Я люблю жителей Доуна, — сказал я.

— Хорошо. А почему?

— Ни один житель равнины не додумался бы положить бутылку мартини в взятый напрокат воздушный велосипед, если бы этого настоятельно не потребовали.

— Гарри — славный парень. А вот и шар!

Я посмотрел и действительно увидел грога, сидящего в своей собственной тени, и его песчаного цвета волосы едва выделялись на песке. И вдруг я понял, почему я так неожиданно проснулся на рассвете.

— Что случилось? — спросил Хильсон.

Я понял, что застонал от удивления.

— Ничего. О животных Доуна я пока знаю далеко не все, что должен знать. Выделяют они твердые вещества?

— Выделяют ли они?.. Да, ты благородно выразился. Да, выделяют.

Хильсон направился к шару в одиночестве. Грог прочно сидел на плоском камне, один бок которого выступал из песка. Скала была абсолютно чистой.

— Гроги тоже это делают.

— Верно.

Хильсон приземлился. Я опустился около него, подпрыгивая при этом. Грог посмотрел на нас и приветливо улыбнулся.

— А доказательства? Кто же здесь убирает?

Хильсон почесал себе голову. Он обошел вокруг грога, вернулся назад и растерянно смотрел перед собой.

— Странно. Об этом я не подумал. Птицы… или?..

— Возможно.

— Это очень важно?

— Возможно. Большинство оседлых животных живут в воде. А вода все уносит.

— Но на Гиммидги есть оседлое существо, к которому это не относится.

— У меня есть такое. Но эта орхидея живет на деревьях. Она вцепляется в какую-нибудь красивую толстую горизонтальную ветку, а хвост спускает вниз.

— Гм.

Его, кажется, это не интересовало. Он, без сомнения, был прав. Какая-то питающаяся падалью птица убирала за грогом. Но мне это казалось невероятным. Почему это должна делать птица или животное?

Грог и я переглянулись.

Как правило, такие существа страдают от сенсорной недостаточности. Киты живут в воде, бандерсначи в горячем тумане под сильным давлением.

Возможно, было еще рано устанавливать какие-либо правила, но ясно одно: такие существа не в состоянии легко экспериментировать со своим окружением, для экспериментов нужны, как правило, инструменты.

Но у грога, действительно, были трудности. Слепой, с ничего не чувствующими конечностями вследствие почти бесполезного спинного мозга, неспособный самостоятельно проделать пусть даже небольшое расстояние — какое же представление о Вселенной могло составить себе подобное существо?

Я поймал себя на том, что рассматривал руки грога. Руки. Ни на что не способные. Но руки. Четыре пальца с крошечными когтями, с крошечной ладонью, как у маленького механического хватательного инструмента.

— Руки не развились, а деградировали!

Хильсон смотрел на меня непонимающим взглядом. Он использовал свой небесный велосипед в качестве сидения, так как вокруг не было ничего более подходящего.

— О чем ты, собственно, говоришь?

— О гроге. У него зачаточные, хилые руки. Этот вид был когда-то более высокой формой жизни.

— Или это было лазящее животное, как обезьяна.

— Не думаю. Скорее, у него были мозг, руки, и он мог передвигаться. Затем что-то случилось, и он утратил разум. А теперь он лишился подвижности и рук.

— Почему же он перестал двигаться?

— Возможно, не хватало пищи. Если не двигаешься, то сохраняешь энергию.

Но я чувствовал, что это всего лишь предположение, и поэтому добавил:

— Или он слишком много смотрел телевизор. Я знаю людей, которые неделями не встают от телевизора.

— Во время межпланетных игр мой двоюродный брат Эрни… Ах, к черту все это! Ты всерьез думаешь, что это может быть ответом на вопрос?

— Да. Ловушка; без глаз, без чувствительности, без способности сделать что-либо задуманное. Это как слепоглухонемой ребенок без осязания. Так называемый эффект перчатки.

— Но у него есть мозг, разум.

— Как у тебя слепая кишка. Разум тоже страдает, если он не может развиваться.

— Но ты же честно занимался проблемой подобных существ. Ты можешь что-нибудь для них сделать?

— Разве что эвтаназию. Нет, это тоже нет. Давай лучше вернемся в Доунтаун.

Я зашагал по песку к своему воздушному велосипеду и чувствовал себя безмерно разочарованным и уставшим. Бандерсначам нужны были люди, которые бы им рассказали о звездах. Но что можно рассказать волосатому шару?

Нет, я должен вернуться в Доунтаун, а затем на Землю. Там тоже много дел; люди, которым не могут помочь ни врач, ни психиатр. И повсюду есть такие, которым уже нельзя помочь ничем.

Грогам ничем не поможешь.

Я сел, скрестив ноги, на песок в нескольких шагах от воздушного велосипеда. Хильсон уселся около меня. Мы сидели напротив грога и ждали.

— Чего, собственно, мы ждем? — спрашивал время от времени Хильсон.

Я пожимал плечами, так как тоже не знал. Хильсон, как и я, сидел, не двигаясь. Я был твердо уверен, что мы делали правильно. Мы одновременно отвернулись от грога и стали смотреть в пустыню.

Какой-то зверек величиной с мышь скакал нам навстречу; при этом он поднимал немного пыли. За ним появился еще один, другой, третий. Они прыгали довольно высоко, потом остановились полукругом вокруг грога и стали его рассматривать.

Грог повернулся к ним; мы, люди, или другие позвоночные повернули бы шею, но грог повернул все тело, и создалось такое впечатление, будто разворачивали скатерть. Грог смотрел невидящим взглядом на песчаных мышей, а они сидели на задних лапах и смотрели назад.

Рот грога открылся. Он выглядел, как пещера, а язык лежал свернутым на розовом дне. Он двинулся молниеносно и невидимо быстро; две мыши исчезли. Рот, который был так велик, что смог бы, наверное, проглотить и человека, закрылся и снова улыбался кротко, сытый и довольный.

Третья мышь сидела на задних лапах. Ни одна из них не попыталась убежать. Они могли это сделать без труда.

Рот грога снова раскрылся. И тогда последняя мышь разбежалась и прыгнула и приземлилась прямо на свернутом языке. Рот закрылся в последний раз, а шар снова повернулся к нам.

Теперь я знал все ответы, все сразу; интуитивно, убедительно. Это было так однозначно и так же само собой разумелось, как и то, что я сидел на песке со скрещенными ногами.

Грог обладал парапсихологическими способностями. Он мог контролировать мысли даже таких существ, как песчаные мыши.

Так вот в чем была суть огромного мозга грога. Его разумность была следствием его силы. С незапамятных времен они, видимо, подзывали пищу к себе. По окончании периода детства они уже не охотились. После окончания развития им не нужно было двигаться. Им не нужны были глаза, а также и другие органы чувств. Они использовали органы чувств других животных.

Они подзывали своих дворников и птиц, питающихся падалью, которые очищали их скалы, их шкуру, если это было необходимо. Способность контролировать мысли доставляла их к самкам, руководила их привычками размножения и указывала им верные скалы для неподвижного образа жизни.

А теперь они передавали информацию прямо в мой мозг. Я сказал:

— А почему именно я?

С удивительно ясной уверенностью я понял, что я должен учиться понимать и познавать. Гроги точно знали, чего им не хватает. Они прочли мысли о том, что мы обсуждали: сперва о воинах кзинов, затем о человеческих исследователях, альпинистах, туристах; а мое занятие было — обеспечение безруких существ.

Они узнали о руках дельфинов. Они дали понять Хильсону и другим, хотя и без доказательств, что гроги — мыслящие существа, и приказали сказать это главному, кто занимался этим вопросом.

Без доказательств…

Это было важно. Они должны были знать, что их ждало, прежде чем сами поняли или занялись этим. Люди, вроде доктора Фуллера, могли исследовать разновидности поведения грогов, если им было так угодно.

Им показалось бы подозрительным, если бы им помогали в этом. Но что-то помешало им, этим наделенным руками существам, заметить крошечные передние лапы или отсутствие биологических отходов в окружении дикого грога.

Смог бы я им помочь?

Этот вопрос постепенно овладел им, превратился а навязчивую мысль. Я сильно тряхнул головой, так как хотел отделаться от вопроса.

— Я не знаю, — сказал я. — Почему вы так долго ждали, пока не дали распознать себя?

Страх…

— Почему? Неужели мы возбуждаем страх?

Я ждал ответа, но его не последовало. Я не мог найти в моем мозгу ни рдной убедительной мысли, ни данных, ни объяснений — ничего подобного. Значит, они боялись меня. Меня, беспомощного перед молниеносно щелкающим языком и железным разумом. Почему?

Я был убежден, что гроги развились из более высокой двуногой формы жизни. Крошечные руки, похожие на механические захваты, были типичным признаком. И типичным был призрачный, жуткий контроль мыслей.

Я попытался встать, убежать, но ноги не слушались меня. Я попытался сделать безразличное лицо, чтобы скрыть то, что предполагал, но мне это не удалось. Они могли прочесть мои мысли, и таким образом они знали…

— Это сила рабовладельцев. Ваши предки были рабовладельцы.

И вот я сидел здесь, и мой мозг был открыт им и беспомощен.

Было утешительно, что я понял с удивительной ясностью: гроги ничего не знали о рабовладельцах. Что они существовали всегда, это они знали.

Гроги были не так глупы, чтобы переоценивать себя. Они были сидячими. Они не могли двигаться, их оставшаяся рабовладельческая сила не могла охватить больших пространств, и таким образом гроги не могли быть объединены для совместных усилий. Разве они могли мечтать о том, чтобы напасть на другую расу, которая овладела пространством в тридцать световых лет? Лишь страх помешал им дать понять людям, что они представляли собой. Страх перед истреблением.

— Ты мог бы солгать мне, как далеко простирается твоя власть. Я бы никогда не узнал, если бы ты солгал.

Ничего. Абсолютно ничего не шевельнулось в моем мозгу. Я встал. Хильсон наблюдал за мной, встал тоже и механически отряхнул с себя песок. Он посмотрел на грога, открыл рот и снова закрыл. Потом сглотнул.

— Гарвей, что это существо сделало с нами? — сказал он.

— Он не сказал тебе?

И в тот же момент я понял, что грог не сделал этого.

— Он принудил меня сесть и наблюдать зрелище с песочными мышами. Ты ведь тоже это видел, не так ли?

— Да.

— А затем мы должны были немного посидеть. Ты разговаривал с ним. А потом мы вдруг могли снова встать.

— Правильно. Но он говорил и со мной.

— Я же тебе говорил, что у него есть разум.

— Хильсон, смогли бы мы завтра утром найти сюда дорогу?

— Не совсем уверен. Но я поставлю на твоем воздушном велосипеде курсовой ориентир, и ты сможешь вернуться сюда, когда пожелаешь.

— Я этого не хочу, но хотел бы уметь делать.

Солнце на западе представляло собой теперь красное дымящееся сияние, которое медленно угасало на черно-голубом горизонте.

Я смеялся.

В отеле не было настоящих кроватей и чего-либо подобного. Если вообще спали, то делали это на плоской поверхности без подушек, и это даже нравилось. В прошедшую ночь я спал превосходно, пока зов грога не разбудил меня перед рассветом. Но как же мне теперь спать?

Я не предполагал, что Жарон и Луис ждали нас к обеду. Хильсон позвонил им, прежде чем мы направились в зоопарк. Мы уже поужинали, каждый съел по маленькой птичке. От десерта мы отказались, так как боялись испортить оставшееся после этого блюда великолепное вкусовое ощущение; сначала надо было, кроме того, вытереть руки горячими влажными полотенцами.

Мы разговаривали о грогах. Шар почти не повлиял на разум Хильсона, и поэтому его мнение было непредвзятым. И оно подсказывало ему, что он никогда и ни по какой причине не поедет туда и мне лучше тоже этого не делать.

Девушки согласились с ним.

Я высмеял грога. Кто бы так не сделал?

Дельфины, бандерсначи, гроги — их высмеивают, это безрукие существа. Высмеивают дельфина, так как он самый великий клоун в известном нам космическом пространстве. Смеются, когда впервые видят бандерснача. Он выглядит так, будто бог забыл доделать его до конца. У него есть белое тело, но оно не расчленено. Смеются по большей части от нервного возбуждения, так как этот подвижный белый рот и не заметил бы тебя, как танк улитку под своими гусеницами. И ты смеешься над грогом. Не нервничайте. Грог — это карикатура.

Как врач, который пользуется желудочным зондом не по назначению, так грог запихал мне свою информацию. Я почувствовал это знание в виде кусочков льда, которые плавали в моем мозгу. Конечно, я мог сомневаться в том, что мне было сказано. Например, я мог сомневаться в том, что никто из грогов не смог бы побежать в Доун или не смог бы, согласно человеческим представлениям, добраться до Хинкса. Я мог сомневаться в их страхе, в их беспомощности, в их умоляющей просьбе о помощи. Но мне надо было бы самому себе непрерывно внушать эти сомнения, иначе они сами собой исчезали, а оставалась одна ледяная уверенность.

Это была уже не шутка, определенно, не шутка.

Мы должны бы их уничтожить. Сейчас же. Выселить всех людей с Доуна. А затем предпринять что-либо против этого солнца. Или мы могли бы подогнать старомодный бомбардировщик с ударным зажиганием, посадить его каким-либо образом без команды и вывернуть всю планету наизнанку. Но они пришли ко мне. Ко мне. Они просили меня о помощи.

Их охватил такой смертельный страх, что с ними будут обращаться как с дикими воскресшими рабовладельцами, что они проделали это совершенно тайно. Если бы доктору Фуллеру сказали всю правду; то он тотчас же прекратил бы свои эксперименты. Или дальновидные мысли грогов могли бы прервать его работу. Но нет; они предпочитали умереть с голода, но сохранить свою тайну.

И они обратились ко мне, как только представилась первая возможность.

Гроги обладали очень развитым умом. Небо, какой случай им подвернулся! Им нужно было то, что им могли дать только люди. Я еще не знал, что это было, но одно я знал твердо: они хотели начать дело. И здесь был подходящий рынок сбыта. Гарантий их доброй воли и надежности, правда, не было, но их можно было сформулировать и принять.

И в моем мозгу постоянно плавали ледяные кусочки кристально ясной уверенности.

Я не хотел терять ничего, ни капли этой уверенности.

Я встал, заказал масло из земляных орехов, ветчину, томаты и салат. Все попали без майонеза. И я попытался заказать майонез, но на кухне не знали, что такое майонез.

Прекрасно, что гроги не обратились к кзинам, когда планета еще была занята ими. Они бы уничтожили или — еще хуже принудили бы их стать союзниками против человеческой расы в космосе. Питались ли кзины грогами? Если так, тогда… Но нет. В этом отношении гроги были не очень-то лакомым куском. Они же не могли бегать.

Перед моими глазами стояло красное зарево, так что звезды по другую сторону веранды, казалось, сияли светло-голубым светом над черной равниной. Может, мне надо было пойти на космодром и заказать место в одном из готовящихся к полету кораблей? Для того чтобы сделать это, мне надо было не видеть эти звезды, это небо. Ах, ерунда… Я не мог противостоять грогам, пока они могли разговаривать со мной таким образом…

Да, это был частичный ответ на вопрос, который меня мучил. Я позвонил компьютеру, принимающему заказы, и высказал свои пожелания.

Постепенно пришли другие ответы, один за другим. Имелся также гибридный альфафаграс, который тоже рос при свете красного солнца; семена находились в багажном помещении того корабля, с которым прибыл я. Они принадлежали сельскохозяйственной программе Доуна. Так вот…

На следующее утро я полетел в пустыню один. Парень, которому принадлежали воздушные велосипеды, поставил мой в сторону. Курс еще был заложен в компьютер, и я мог легко найти это место. Грог был здесь. Или я случайно нашел другого. Я не был уверен в этом, но это не имело значения. Я спустился на велосипеде и оставил его. Затем я подождал немного, пока нежные щупальцы охватят мой мозг. Ничего. Я ничего не чувствовал. Но я был убежден в том, что грог читал мои мысли, просто я не мог чувствовать это.

И опять со знакомой кристальной ясностью пришла уверенность, что меня ждали.

— Выходи, — сказал я, — выходи и останься со мной.

Грог не предпринимал ничего.

Но убежденность была такой же прочной, как и вчера: меня ожидали. Добро пожаловать. Великолепно.

Я искал в своих сумках тяжелый плоский предмет.

— Мне было не так-то легко найти это здесь, — сказал я грогу. — Это музейный экспонат. Если бы люди из Доуна чертовски не стремились к тому, чтобы все делать своими руками, я не смог бы это найти.

Я открыл футляр в нескольких шагах от рта грога, вложил лист бумаги и подключил кабель к ручной батарее.

— Мой разум расскажет сейчас вам всем, как работает этот прибор. И сейчас мы посмотрим, как хорош твой язык.

Я осмотрелся, ища место, где можно было бы сесть, и прислонился в конце концов к грогу, как раз под его ртом. У меня не было чувства превосходства над ним. Если бы грог захотел меня съесть, я был в его власти. Точка.

Язык высунулся невероятно быстро.

— Пожалуйста, смотри все время на машину, — печатала машина. — Иначе я не смогу видеть ее. Не мог бы ты отодвинуть машину немного дальше?

Так и сделал.

— Да, так хорошо. Ты заботишься о том, чтобы сохранить эту тайну.

— Возможно. Пока это удается. Прежде чем мы начнем, ты мог бы прочитать в моем мозгу о моторах Рамма-Баггера?

— Да, я понимаю. Подумай, что ты хочешь пояснить.

— Подумаю. Что бы вы могли предложить нам в качестве торгового товара?

— Как раз то, о чем ты думаешь. Мы могли бы пасти вам скот. Позже могут представиться и другие возможности. Мы могли бы следить за здоровьем ваших зверей в зоопарках. Мы можем выполнять работу полиции, охранять весь Доун. Ни один враг не попал бы на Доун.

Хотя язык высовывался молниеносно, грог печатал медленно и тщательно, как неопытный новичок.

— Хорошо. А вы не возражаете, если мы засеем вашу почву гибридной травой?

— Нет. Мы также не имеем ничего против того, если вы будете пасти ваш скот в нашей области. Конечно, мы воспользуемся для пропитания какой-то частью вашего скота и мы очень заинтересованы в том, чтобы сохранились местные животные пустыни. Мы не хотели бы ничего потерять из нашей теперешней территории.

— Вам нужна новая страна?

— Нет. Нам нетрудно планировать свое потомство. Нам нужно лишь ограничить количество предоседлых.

— Но вы должны знать, что мы не доверяем вам. Мы должны будем предпринять шаги, гарантирующие, что вы не контролируете мысли людей. Когда я вернусь домой, то подвергну себя тщательной проверке.

— Естественно. Ты будешь рад узнать, что мы не сможем оставить этот мир без особой охраны. Ультрафиолетовый свет убьет нас. Если вы хотите содержать грогов в зоопарках Земли…

— Хорошая идея. Мы могли бы позаботиться о вашем процветании. А теперь — что можем мы сделать для вас? Может быть, дельфиньи руки, специально переделанные для вас?

— Нет, благодарю. Что мы хотим и в чем нуждаемся — это знание. Энциклопедии, доступ к человеческим библиотекам. Или еще лучше — приезжие человеческие лекторы, для которых не составит никакого труда, если их мысли будут читать.

— Лекторы будут стоить дорого.

— Сколько? А сколько вы заплатите за наши услуги пастухов?

— Прекрасный вопрос, — я оперся удобнее о волосатое тело грога. — Хорошо. Давай говорить о делах.

Год спустя я снова приехал на Доун. «Акционерное общество Гарвей» уже начинало давать прибыль. Позади было такое трудное время, какое только можно себе представить. Что касалось планеты Доун, то «Акционерное общество Гарвей» имело здесь монополию на грогов. Даже сигареты они имели право покупать только через наше посредничество. Мы платили человеческому правительству Доуна огромные налоги, но эти расходы были сравнительно невелики.

Мы несли большие расходы.

Труднее всего дело обстояло с общественностью. Я не стал пытаться сохранить в тайне психическую силу грогов. Да это было бы невозможно. И сила эта была несколько жуткой. Нашим единственным средством против возможной паники, которая могла распространиться в населенных людьми районах, были сами гроги.

О, они были страшны.

Я наводнил весь мир картинками. Гроги за пишущей машинкой; гроги, пасущие стада скота на Доуне; гроги в кабине космического корабля; грог, ассистирующий во время сложной операции над больным медведем; они везде выглядели одинаково, эти гроги. Если видели одного, то смеялись, так как их нечего было бояться. Но дело было в том, что эту кристально ясную уверенность они вводили в глубочайшие слои мозга.

Самая главная деятельность грогов состояла в том, чтобы проникнуть в сознание людей. Чудо-страна уже изменила свои законы.

Она допустила грогов в суды в качестве детекторов лжи. На предстоящей конференции высших кругов между людьми и кзинами должен был присутствовать грог. Космические корабли, которые отправлялись в неведомые области космоса, должны были иметь на борту грогов, так как в случае встречи с неизвестными формами жизни необходимы переводчики.

В магазинах игрушки продавались милые куклы-гроги. На этом мы не зарабатывали ни цента, но в будущем мы сможем получить от этого пользу.

После прибытия на Доун я решил отдохнуть день, чтобы повидать Хильсона, Жарон и Луис. На следующее утро я вылетел в пустыню. Большие площади некогда неплодородной песчаной почвы поросли травой.

Я увидел внизу под собой белое пятно и стал спускаться, так как у меня было определенное предчувствие.

Белое пятно оказалось стадом овец, посредине которого находился караулящий их грог.

— Добро пожаловать, Гарвей!

— Большое спасибо, — ответил я и постарался не очень кричать. Грог все равно прочитает мои мысли и ответит мне с помощью прибора, встроенного в нервную систему. Этот прибор мы производили уже два месяца и поставляли им в больших количествах. Это тоже стоило больших денег, но эти расходы были необходимы.

— Как обстоят дела с этими куклами?

— Мы не зарабатываем на этом ни цента. Мы не имеем права на копирование грог-формы.

Я сделал круг почета на своем небесном велосипеде, приземлился и спустился с него. Мы говорили также о других вещах, не только о делах. Этот грог хотел иметь куклу-грога, и я обещал ему. Мы просмотрели список лекторов и расположили их по значимости. Необходимо было оплатить их путешествие и время, которое они должны были провести здесь, но говорить им не было необходимости.

О коперном экскаваторе мы уже никогда больше не говорили.

На Доуне его не было. Не успеешь привезти на Доун какое-либо оружие, как гроги присваивали его себе; оружие не являлось средством обороны. Оружие мы посылали на солнечную орбиту вокруг Доуна, а расстояние солнца от планеты было немного меньше, чем расстояние Меркурия от нашего солнца. Если бы гроги когда-либо превратились в опасность, тогда бы электромагнитное поле коперного экскаватора стало бы серьезной угрозой; тогда бы красное солнце Доуна вело себя довольно странно. И никто из нас не вспомнил бы его.

К чему? Они ведь знали мои доводы.

Не то чтобы я боялся грогов. Скорее, я боялся самого себя. Копер был здесь, чтобы доказать мне, что мне позволено действовать против интересов грогов. Что вся власть была в моих руках.

И все же я никогда не был полностью уверен. Разве не могло случиться так, что последний человек на борту отключил бы мотор?

Могли бы гроги зайти так далеко? Не было никакой возможности проверить это. Если все произойдет именно так, тогда каждый, кто находится На борту этого старого космического корабля, мог увидеть, что все здесь в лучшем виде, и мог сказать:

— Гарвей, не ломай себе голову. Забудь это и спи спокойно.

Возможно, я так и сделаю. Легко поверить, что гроги — безобидный, доброжелательный вид, который отчаянно ищет друзей.

Что нас ждет впереди?

(Перевод с англ. В. Портянникова)

ИЗМЕНЧИВАЯ ЛУНА

Я смотрел по телевизору последние известия и вдруг уголком глаз увидел что-то странное. Я тотчас же взглянул на балконную дверь, но ничего не заметил. В эту ночь луна светила необычно ярко. Отметив это, я улыбнулся и снова обратил свое внимание на телевизор, где уже шел комментарии Джонни Карсона.

Когда началась реклама, я встал, чтобы заварить кофе. До полуночи давали обычно три—четыре рекламных ролика, так что времени у меня было достаточно. Луна вновь приковала к себе мое внимание. Мне показалось, что она стала еще светлее. Меня словно загипнотизировали. Я открыл стеклянную раздвижную дверь и вышел на балкон.

Балкон был так мал, что здесь было место лишь для двоих (предположительно мужчины и женщины) и для гриля. Вид же отсюда открывался прекрасный, особенно на закате.

Компания по строительству электростанций возводила как раз недалеко от моего дома офис, типичный современный небоскреб из стали и стекла. Пока был построен лишь стальной каркас, и его темный скелет резко выделялся при заходе солнца на красноватом вечернем небе. Великолепный вид, сюрреалистический, адски впечатляющий.

Странный вечер…

Никогда я еще не видел такой яркой луны, даже в пустыне.

При таком свете можно прямо-таки читать, думал я, и вновь призвал себя к порядку. Возможно, дело лишь в одном моем воображении.

В общем-то луна величиной всего с двадцатипятицентовик, если рассматривать ее на расстоянии трех метров (где-то я читал об этом). И поэтому ее света недостаточно, чтобы читать.

А кроме того, она была видна лишь на три четверти. И все же — луна, сиявшая над Сан-Диего, затмевала даже цепочки огней мчавшихся мимо автомобилей. Щурясь, я посмотрел на луну и подумал о людях, которые ходили по ней и оставили на ней свои следы. В связи с тем, что я однажды написал об этом статью, мне была предоставлена возможность подержать в руках сухой, как кость, лунный камень…

Я заметил, что шоу, которое я смотрел до новостей, продолжается, и снова вышел в комнату. Через плечо я еще раз посмотрел назад и заметил, что луна светит еще ярче, будто вышла из-за кучи облаков. Ее свет путал мысли, завораживал, дурманил…

Она сняла трубку лишь после пятого сигнала.

— Алло, послушай-ка, — сказал я.

— Алло, — ответила она заспанным голосом.

Черт побрал, я — то думал, что она тоже смотрит телевизор.

— Не сердись на меня, у меня была причина разбудить тебя. Ты уже спишь или?.. Встань и — ты ведь можешь встать?

— Который час?

— Скоро полночь.

— Великий боже!

— Выйди-ка на балкон и оглянись.

— Хорошо.

Я слышал, как она положила трубку, и подождал. Балкон Лесли, как и мой, выходил на северо-запад, только он был на 10 этажей выше. Следовательно, вид с него был еще красивее. Луна светила в мое окно, как наведенный прожектор.

— Стэн, ты здесь?

— Да. Что ты думаешь об этом?

— Фантастика. Никогда не видела ничего подобного. Почему луна так светит?

— Не знаю, однако это великолепно!

— Но ведь ты же живешь здесь дольше, чем я…

Лесли приехала сюда примерно год назад.

— Но я и сам не видел такой яркой луны. Но есть легенда, — ответил я. — Через каждые сто лет раскрывается завеса из смога над Лос-Анжелесом. И лишь в одну-единственную ночь воздух делается чистым, как в межзвездном пространстве. Боги хотят видеть, стоит ли еще Лос-Анжелес. А когда они убедятся в этом, то вновь надевают на город этот колокол из облаков, чтобы больше не видеть города.

— Эту небылицу я уже где-то слышала. Послушай, очень мило, что ты разбудил меня посмотреть на луну, но мне завтра рано на работу.

— Бедное ты мое сокровище!

— Такова жизнь. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи.

Потом я сидел в темноте и думал, кому бы мне еще позвонить. Если ты позвонишь девушке среди ночи и скажешь ей, чтобы она посмотрела на луну, то она примет тебя за романтика или за сумасшедшего. Но никогда не подумает, что до нее ты позвонил уже шести другим.

Мне пришли на память несколько имен, но эти девушки отвернулись от меня, когда я стал заигрывать с Лесли. За что обижаться на них? Джоан была в Техасе. Хильда готовилась к свадьбе. А если я позвоню Луизе, то Гарди тоже будет у телефона. Англичанка? Я позабыл ее имя. И фамилию тоже.

Все люди, которых я знал, соблюдали строгий режим.

Я тоже сам зарабатывал на жизнь, но, будучи свободным писателем, я сам регламентировал свое рабочее время. Если я позвоню сейчас какой-либо из моих знакомых, то обязательно нарушу не первый сон. Хватит…

Программа Джонни Карсона несколько изменилась. Когда я вернулся в комнату, на экране телевизора увидел снег. Раздавалась тихая музыка и сопровождающие шумы. Я выключил телевизор и опять вышел на балкон. Луна затмевала цепи прожекторов на Фривей и разливала свой яркий свет над виллами Вествуда, расположенными справа от меня. Гора Санта-Моника странно мерцала металлическим блеском. Звезд не было видно, их мерцание поглощал свет луны.

Я зарабатывал на жизнь научными трактатами и эссе. И, пожалуй, в состоянии найти убедительное объяснение этому странному изменению луны. Разве этот спутник Земли внезапно вырос? Раздулся, как шар? Или стал ближе к Земле? Сизигийные приливы — двадцатиметровые буруны — землетрясение — складка Сан-Андреас развернулась, как Большой каньон, — я прыгаю в свой автомобиль, несусь в горы — нет, уже поздно…

Бред! Луна была не больше, чем обычно, только светила ярче. Я хорошо это видел. Почему это луна вдруг могла упасть нам на голову? Я прищурился, яркий свет бросил темный отсвет на мою сетчатку.

Я уверен, что более миллиона людей тоже глазели сейчас на луну и дивились. Статья об этом имела бы прекрасный спрос если я ее напишу и если меня не опередит другой. Итак, почему же луна светит все ярче? Лунный свет — это, собственно, отраженный солнечный свет. Разве солнце стало светить ярче? Значит, это произошло после его захода, иначе это бы заметили.

Эта мысль меня не убедила. Кроме того, другая половина Земли в это время освещалась солнцем. И тысячи корреспондентов газет «Лайф», «Тайм», «Ньюсвик» и «Ассошиэйтед Пресс» позвонили бы из Европы, Азии, Африки — если они не сидят в подвалах. Или не мертвы. Или не имели возможности позвонить, так как солнце зарядило атмосферу статическим электричеством и тем самым парализовало все агентства.

Радио, телефон, телевидение — да, телевидение! О боже! Постепенно меня охватил страх. Итак, все с начала. Луна светила ярче, чем всегда. Лунный свет, так вот, лунный свет являлся отраженным солнечным светом, это знает каждый дурак. Следовательно, что-то случилось с солнцем.

— Алло? Это снова я, — сказал я.

А затем слова застряли у меня в горле. Меня охватила паника. Что ей сказать?

— Я рассматриваю луну, — сказала она мечтательно. — Она прекрасна. Я хотела рассмотреть ее в бинокль, но ничего не увидела. Она слишком яркая, освещает весь город. А горы светятся, как чистое серебро.

Точно, она установила на своем балконе бинокль. Я совсем забыл об этом.

— Я даже и не пыталась снова уснуть. Слишком светло.

Я откашлялся, и уже мог говорить.

— Послушай, Лесли, дорогая. Раз ты все равно уже не спишь и не можешь заснуть при такой луне, не пойти ли нам куда-нибудь поужинать?

— Ты что, сошел с ума?

— Нет, я в своем уме, в эту ночь невозможно уснуть. Возможно, такая ночь уже никогда не повторится. К черту твою диету. Давай попируем: мороженое с горячими фруктами, кофе по-ирландски…

— Что ж, пожалуй. Я только быстренько оденусь…

— Я зайду за тобой.

Лесли жила на 14 этаже во флигеле С на площади Баррингтона. Я постучал в ее дверь и ждал. И спрашивал себя между тем, почему я пригласил именно ее. Свою последнюю ночь на Земле я мог бы провести с другой девушкой или девушками, хотя это было мне не свойственно. Или я мог бы позвонить моему брату или моим разведенным родителям. Конечно, мой брат Майк ужасно бы рассердился, если б я разбудил его среди ночи. Такая же реакция была бы и у моих родителей. Правда, у меня была уважительная причина, но приняли бы они ее во внимание? А если даже и приняли бы, что тогда? Нечто вроде ночного бдения? Пусть лучше спят! Для меня главное найти какого-либо партнера, который участвовал бы в моем прощальном празднике, не задавая при этом ненужных вопросов. И это должна быть именно Лесли!

Я постучал еще раз. Она открыла дверь ровно настолько, что я мог войти. На ней было лишь нижнее белье. Я обнял ее. Жесткий пояс для чулок в ее руке оцарапал мою спину.

— Я как раз одеваюсь!

— Значит, я пришел вовремя, — ответил я, взял из ее рук пояс и уронил его. Затем я наклонился, обхватил ее талию и выпрямился. Держа ее на руках, я осторожно направился в спальню, ее ноги ударялись о мои икры. Ее кожа была прохладна. Вероятно, она стояла на балконе.

— Эй, ты, — крикнула она, — ты думаешь, что можешь конкурировать с мороженым и горячими фруктами?

— В любое время! Этого требует моя гордость!

Мы оба немного запыхались. Один-единственный раз за все время нашей дружбы я попытался взять Лесли на руки и перенести через порог, как в кино. При этом я чуть было не сломал позвоночник. Лесли была высокого роста, почти с меня, а ее бедра были, пожалуй, немного полноваты. Мы вместе опустились на кровать. Я тотчас же начал ласкать ее спину, зная, что она не может устоять против этого. Тихий стон подсказал мне, где именно я должен был к ней прикасаться. В конце концов и она стянула с меня рубашку и тоже начала поглаживать мою спину. Мы раздели друг друга и бросили одежду на пол.

Кожа Лесли стала теплой, почти горячей…

Потому-то я и не смог бы найти себе другую девушку! Иначе мне нужно было сперва научить ее, как ей надо меня ласкать. А сейчас у меня не было для этого времени.

Были такие ночи, когда я не мог достаточно быстро достичь апогея. Но сегодня мы превратили это в настоящий ритуал. Я всякий раз оттягивал его, пытался доставить Лесли все большее наслаждение. Это оплатилось сторицей. Я забыл о луне и о том, что нам предстоит.

Но картина, которая вдруг предстала мне в самый эмоциональный момент, была поразительно впечатляющей и страшной. Мы находились в кольце голубоватого пламени, которое постепенно сужалось. Мои громкие стоны, в которых смешались ужас и экстаз, Лесли приняла за выражение удовольствия.

После этого мы лежали, крепко обнявшись, ленивые и сонные. Несмотря на свое обещание, я уже не испытывал ни малейшего желания пойти куда-либо, мне хотелось лишь спать. Но вместо этого я наклонился к Лесли и шепнул ей в ухо:

— Мороженое с горячими фруктами.

Она улыбнулась, выскользнула из моих рук и скатилась с постели.

Пояс для чулок раздражал меня, я не хотел, чтобы она его надевала.

— Уже за полночь. И кроме того, никто не посмеет тебя оскорбить, иначе я его изобью. Почему ты не носишь что-нибудь поудобнее?

Она засмеялась и уступила. В лифте мы снова обнялись мне было приятнее обнимать ее без пояса.

Седая официантка взволнованно наклонилась к нам. Ее глаза горели. Она шептала, будто выдавала нам тайну:

— Вы не заметили, какая странная сегодня луна?

Ресторан «Джипс» был всегда полон в это время ночи. Он находился неподалеку от университета, и его посетителями были в основном студенты. Но сегодня они разговаривали приглушенными голосами, постоянно оглядывались и смотрели в окна работающего круглосуточно ресторана. Луна низко стояла в западной части небосклона, достаточно низко, чтобы конкурировать с уличными фонарями.

— Заметили, — ответил я. — Мы как раз хотели это отпраздновать. Дайте нам, пожалуйста, две порции мороженого с горячими фруктами.

Когда она отвернулась, я положил десятидолларовую банкноту под бумажную салфетку. Она, конечно, обрадуется, когда найдет ее.

Я почувствовал себя свободнее, расслабился. Все мои проблемы, казалось, разрешились сами собой. Кто бы мог подумать, что так просто примирить весь мир? В одну-единственную ночь: мир в Камбодже и Вьетнаме. Примерно в 23 часа по местному времени. В то время полуденное солнце находилось над Индийским океаном, освещало ярким светом всю Европу, Азию — исключая лишь ее отдаленные окраины — и Австралию.

Германия уже воссоединилась, стена пала, израильтяне и арабы сложили оружие, в Африке уже не существовал апартеид. Я был свободен, и моя фантазия не знала границ. Сегодня ночью я мог удовлетворить все мои низменные инстинкты, грабить, убивать, разорвать налоговые документы, бросать в витрины кирпичи, сжечь мои кредитные карточки. Я мог позабыть о своей научной статье о изменении формы металла во время взрыва, которую мне надо было сдать к четвергу, или заменить противозачаточные таблетки Лесли на безобидную глюкозу. Сегодня ночью…

— Сейчас я позволю себе выкурить сигарету.

Лесли удивленно взглянула на меня.

— А я — то думала, что ты бросил курить.

— Ты, конечно, помнишь, что я выговорил себе при этом право курить в экстремальных ситуациях. Я никогда бы не смог согласиться оставить курение навсегда.

— Но прошло уже несколько месяцев.

Она засмеялась.

— Мои журналы тоже все еще рекламируют сигареты.

— Значит, все в заговоре против тебя. Хорошо, бери свои сигареты.

Я бросил монеты в автомат, помедлил немного, выбирая марку, и предпочел наконец некрепкие сигареты с фильтром.

В общем-то мне не хотелось курить, но в одних случаях предпочитают шампанское, в других — сигареты. Не следует забывать о последней сигарете перед казнью…

Дай раку легких шанс, подумал я, и закурил. Вкус табака я еще не забыл, хотя и почувствовал сразу же резкий Привкус, который обычно бывает, когда куришь окурок. При третьей затяжке я почти задохнулся. Мои глаза затуманились, окружающее я видел сквозь дымку. Я почувствовал биение пульса на шее.

— Тебе нравится сигарета?

— Как-то странно. У меня кружится голова.

Кружится голова! Эти слова я не произносил уже лет пятнадцать… Мы курили в колледже, чтобы испытать головокружение, это состояние полуопьянения, которое происходит из-за сужения клеток головного мозга. После нескольких раз головокружение прошло, но многие из нас продолжали курить.

Я погасил сигарету. Официантка принесла мороженое. Горячее и холодное, сладкое и кислое — нет ничего, что напоминало бы вкус мороженого с горячими фруктами. Кто умер, не вкусив этого, тот умер беднягой. Но в обществе Лесли этот кутеж имел особую прелесть заменяя все лучшее в жизни. Смотреть, как она наслаждалась этим кушаньем, было уже само по себе удовольствием.

Итак, я потушил сигарету, чтобы есть мороженое. Но мне почему-то расхотелось его есть, мне приятнее было бы кофе по-ирландски. Но на это уже не было времени. Лесли уже съела свою порцию и удобно откинулась назад и, тихонько постанывая, гладила себя по животу, когда у одного из посетителей за маленьким столиком сдали нервы. Я видел, как он вошел в ресторан. Это был стройный молодой человек, похожий на школьника, с папкой, на носу у него были никелированные очки. Он то и дело смотрел в окно и, казалось, был вне себя от того, что там видел. И, кажется, потом он понял, в чем дело…

Я увидел, как изменилось выражение его лица. Сначала оно выражало смятение и недоверие, потом ужас, ужас и беспомощность.

— Вставай, мы уходим, — сказал я Лесли и бросил несколько монет на стойку.

— Ты не хочешь есть мороженое?

— Нет, имеется еще кое-что повкуснее. Что ты скажешь о кофе по-ирландски?

— А для меня еще и коктейль «Изящная леди». Посмотри сюда!

Юноша-школьник вскарабкался на стол, выпрямился, стараясь удержать равновесие, и широко расставил руки. Он крикнул резким голосом:

— Посмотрите-ка наружу!

— Сейчас же слезайте со стола, — потребовала официантка и сильно потянула его за брюки.

— Близится конец света! Там, на другой стороне моря, царят смерть и адский огонь…

Мы больше ничего не услышали, так как мы были уже за дверью и неслись, смеясь, вниз по улице. Лесли запыхалась:

— Мы вовремя избежали религиозного заговора.

Я вспомнил о 10 долларах, которые я оставил под бумажной салфеткой. Официантка, наверное, уже не обрадуется им, так как молодой пророк предвещал начало Страшного суда. Седовласая официантка найдет банкноту и, наверно, подумает: значит, они знали об этом.

Здания бросали тень на место стоянки автомашин у ресторана «Ред Барн». Уличные фонари и лунный свет почти одинаково ярко освещали все вокруг. Ночь казалась немного светлее, чем обычно. Я не понял, почему вдруг Лесли остановилась посреди площади. Я посмотрел туда, куда смотрела она, и увидел ярко мерцающую звезду в южной части ночного неба.

— Очень красиво, — пробормотал я.

Она бросила на меня непонимающий взгляд. В ресторане «Ред Барн» не было окон. Приглушенный искусственный свет, значительно менее яркий, чем странный холодный свет луны, освещал гладко полированное дерево отделки и веселых гостей. Никто здесь, по-видимому, и не заметил, что эта ночь была не такой, как другие. Некоторые посетители собрались в небольшой кружок на эстраде, где стоял рояль. Один из них стоял у рояля, держа судорожно сжатой рукой микрофон, и пел дрожащим, немелодичным голосом какую-то сентиментальную песенку. Одетый в черное пианист, аккомпанировавший ему, снисходительно ухмылялся.

Я заказал два кофе по-ирландски и коктейль «Изящная леди». На вопросительный взгляд Лесли я ответил таинственной улыбкой.

Какими раскованными и довольными были посетители ресторана «Ред Барн»! Мы держали друг друга за руки и улыбались. Я боялся сказать что-либо, чтобы не спугнуть каким-либо неправильным словом это очарование…

Принесли напитки. Я поднял стакан с кофе. Сахар, ирландский виски, крепкий черный кофе с толстым слоем сбитых сливок — жидкость превратилась в волшебный напиток, горячий, крепкий, темный, могучий…

Официантка не захотела взять мои деньги.

— Вы видите там, на сцене, мужчину в пуловере с высоким воротником? Он платит за все, — объяснила она, убрав посуду.

— Он пришел два часа назад и дал бармену банкноту в 100 долларов.

Так вот откуда хорошее настроение: бесплатно напитки. Я посмотрел на мужчину, спрашивая себя о том, что же он такое праздновал… Широкоплечий, похожий на быка парень сидел, опустив плечи, за столом около пианино и держал в руке пузатую рюмку. Пианист протянул ему микрофон, но парень отодвинул его небрежным движением руки в сторону, дав тем самым мне возможность видеть его лицо. Упитанное, симпатичное лицо было искажено опьянением и ужасом. Он чуть не плакал от страха.

Я понял, что он праздновал.

Лесли сделала гримасу.

— Они неправильно смешали мой коктейль.

В мире был лишь один-единственный бар, где этот коктейль делали точь-в-точь, как любила Лесли, но он находился не в Лос-Анжелесе. Я ухмыльнулся, что должно было означать — а я что говорил — и подвинул ей вторую порцию кофе по-ирландски. Но мое настроение ухудшилось. Страх щедрого парня был весьма заразителен. Лесли ответила мне улыбкой, подняла стакан и воскликнула:

— За голубой свет луны!

Я тоже поднял стакан и выпил, но я произнес бы другой тост.

Мужчина в пуловере с высоким воротником встал со стула. Он осторожно направился к выходу, и его походка была преувеличенно медленной и прямой — как океанский корабль, который направляется в док. Он широко распахнул дверь и, держа ее открытой, обернулся. Его фигура выделялась темным силуэтом на фоне бледного, голубовато-белого света ночи.

Проклятый подонок! Казалось, он ждал, что кто-нибудь скажет это, что кто-нибудь бросит всем правду в лицо. Огонь и тлен — Страшный суд…

— Закройте дверь! — крикнул кто-то.

— Давай лучше уйдем! — сказал я тихо.

— Зачем спешить?

Я хотел уйти, пока мужчина в дверях не заговорит. Но я не хотел говорить об этом ей, Лесли…

Лесли положила свои руки на мои, успокаивая меня.

— Хорошо, я все поняла. Но нам все равно не избежать своей судьбы, правда?

Огромный кулак безжалостно сжал мое сердце. Она все знала, а я, болван, не заметил этого. Входная дверь закрылась, ресторан снова погрузился в красноватый призрачный свет. Великодушный даритель исчез.

— Боже, когда ты это заметила?

— Незадолго до твоего прихода, — ответила она спокойно. Но в это время у меня еще не было доказательств для моих предположений.

— Доказательств?

— Я вышла на балкон и направила подзорную трубу на Юпитер, Марс сейчас находится, к сожалению, ниже линии горизонта.

Когда Солнце превращается в новую звезду, то все планеты должны светить ярче, не только луна, верно?

— Точно, черт побери!

Мне бы следовало самому догадаться об этом. А Лесли была астрологом. Правда, я немного разбирался в астрологии, но никогда бы не смог найти Юпитер, даже если б речь шла о моей жизни.

Но Юпитер светил не ярче, чем обычно.

— Это было для меня загадкой, и я не знала, что это могло означать…

— Но…

Вдруг я почувствовал надежду. И затем у меня открылись глаза.

— А что стало со звездой, на которую ты смотрела на стоянке автомашин?

— Это был Юпитер.

— Он горел, как неоновая реклама. Теперь мне все ясно.

Я говорил тихо. Лишь в какой-то момент у меня возникло непреодолимое желание вскочить на стол и крикнуть:

«Огонь и Страшный суд!»

Какое они имели право делать вид, будто все это их не касается?!

Рука Лесли еще крепче сжала мою. Странное желание прошло, но я дрожал всем телом.

— Давай уйдем! Пусть они думают, что это сумерки.

— Это и есть сумерки…

Лесли смеялась горько, безнадежно — я никогда не слышал от нее такого смеха. Она вышла из ресторана. Я полез в карман за портмоне, но потом вспомнил, что мне не надо было платить. Бедная Лесли! Тот факт, что Юпитер не изменился, вероятно, показался ей отсрочкой — до тех пор, пока белая звезда ярко вспыхнет спустя полтора часа.

Когда я вышел, Лесли бежала вниз по направлению к бульвару Санта-Моника. Ругаясь, я бежал ей вслед, спрашивая себя, уж не лишилась ли она рассудка.

Вдруг я заметил перед нами тени. Другая сторона бульвара Санта-Моника состояла лишь из света и тени, лунных теней, из горизонтальных полос темноты и бело-голубого света. На ближайшем углу я догнал Лесли. Луна медленно заходила.

Заходящая луна представляет странное зрелище, но в эту ночь ее пугающий свет проникал глубоко в каньоны домов бульвара Санта-Моника, рисовал на улицах невероятные картины из линий и теней. Даже ее последняя четверть светилась перламутровым блеском в отраженном дневном свете.

У меня исчезли все сомнения. Теперь я точно знал, что происходило на дневной стороне Земли. А что же происходило на Луне? Участники экспедиции на Луну погибли в первые же минуты после вспышки новой звезды. Находясь на поверхности Луны, они были беззащитны перед обрушившимся на них раскаленным световым штормом. Вероятно, они тщетно пытались укрыться за одной из плавящихся скал.

Или они находились в это время на темной стороне Луны?

Я не знал, что думать. К черту, они, возможно, еще переживут нас всех.

Зависть и ненависть вдруг, вспыхнули во мне. А также гордость — ведь это мы послали их туда. Мы вступили на Луну прежде, чем Солнце превратится в новую звезду. Недалеко то время, когда наша нога ступит и на оставшиеся незавоеванными звезды.

На заходе Луна постоянно менялась. Сначала она была похожа на купол, потом, немного спустя, на летящее блюдце, потом на линзу, а в конце превратилась в полосу…

И наконец она исчезла. Ну вот, наконец-то. Теперь можно было разгуливать, не думая постоянно о том, что что-то не в порядке. С заходом Луны исчезли все странные рисунки из света и тени на улицах города. Но облака горели странным сиянием. Как и при заходе Солнца, края облаков, обращенные к западу, бледно сияли. Они быстро проплывали по небу, будто убегая от кого-то.

Я повернулся к Лесли. Крупные слезы стекали по ее щекам.

— Проклятье!

Я гладил ее руку.

— Перестань плакать! Успокойся!

— Не могу, ты ведь знаешь. Если я заплачу, то не могу уже быстро остановиться…

— Я не хотел этого. Я думал, что нам следует предпринять что-либо, что нас бы отвлекло, доставило радость. К тому же, это наша последняя возможность. Или ты хочешь плача умереть где-нибудь на углу улицы?

— Я вообще не хочу умирать!

— Скромное желание.

— Спасибо за утешение.

Лихорадочный румянец покрыл ее искаженное лицо… Лесли плакала, как ребенок, даже не пытаясь сохранить достоинство. Я чувствовал себя виноватым до отвращения, хотя точно знал, что не был виноват в том, что вспыхнула новая звезда. Я был в бешенстве.

— У меня тоже нет желания умирать! — крикнул я. — Покажи мне путь, каким можно избежать гибели, и мы пойдем этим путем. Куда идти… На Южный полюс? И там мы тоже проживем лишь на несколько часов дольше. На дневной стороне Луна, конечно, уже расплавилась. На Марс? Когда все закончится, то Марс, как и Земля, станет всего лишь частью Солнца. Может, на Альфу Центавра? Ускорение, необходимое для того, чтобы хоть когда-нибудь добраться туда, размазало бы нас по стенке, как назойливых насекомых.

— Ax, замолчи!

— Хорошо.

— Гавана! Стэн, через 20 минут мы сможем быть в аэропорту. Если мы полетим на Запад, то выиграем два часа. На два часа больше, чем осталось до восхода Солнца!

Это была верная мысль. Прожить на два часа больше — стоило любой цены! Но эту мысль я уже обдумывал, когда рассматривал Луну со своего балкона.

— Нет, это ложный вывод. Мы должны будем умереть раньше. Послушай, любимая. Луна взошла в полночь, то есть Калифорния находилась как раз на оборотной стороне Земли, когда Солнце превратилось в новую звезду.

— Да, верно.

— Итак, нас все равно здесь настигнет огненная волна.

Она недоуменно заморгала глазами.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Подумай-ка. Сперва взорвется Солнце. Из-за огромной жары на дневной стороне Земли мгновенно нагреются воздух и моря, и перегретый воздух и кипящий пар распространяется невероятно быстро. Раскаленная волна быстро перебросится на ночную сторону Земли. До Гавай она доберется скорее, чем до Калифорнии.

— Тогда мы не доживем и до рассвета?

— Нет.

— У тебя редкий талант все слишком подробно объяснять, с горечью пробормотала она. — Значит, это будет раскаленная горячая волна.

— Прости, вероятно, я слишком увлекся этой проблемой, спрашивая себя, как это все будет происходить.

— Тогда сейчас же прекрати!

Она прижалась ко мне и заплакала, разрывая мне сердце. Я нежно обнял ее и, успокаивая, гладил по спине. При этом я следил за мчавшимися облаками и уже не думал о том, как будет выглядеть смерть. И не думал уже об огненном кольце, которое все больше сжималось вокруг нас.

Но это представление было заведомо неправильным. Я полагал, что на дневной стороне Земли океан вскипит, думал, что горячий пар возвестит об огненной волне.

Я упустил из виду миллионы квадратных миль водной поверхности, которые должен был преодолеть пар. Пока он достигнет нас, он должен, к нашему счастью, охладиться. И вследствие вращения Земли он перемешается, как белье в центрифуге. И два урагана из клубящегося пара обрушатся на нас — один с севера, другой с юга!

Эти ураганы поднимут людей в воздух, и они будут кипеть там в раскаленном пару. Течение воздуха отделит мясо от кости, а останки развеет во все стороны света — смерть более ужасная, чей пламя ада. Мы уже не увидим восход Солнца. Жаль, это было бы примечательное зрелище.

Густые облака закрывали звезды и быстро уносились дальше. Юпитер матово сверкал, а затем и совсем исчез.

— Разве уже началось? Разве на горизонте сверкнули молнии?

— Утренняя заря, — пробормотал я.

— Что?

— Мы увидим такую утреннюю зарю, которую никому еще не довелось видеть.

Лесли вдруг громко рассмеялась.

— Вся наша болтовня здесь, на углу улицы, кажется мне нереальной. Стэн, может, все это сон?

— Да, пожалуй.

— Нет, большинство из людей, вероятно, уже погибли.

— Конечно.

— Значит, негде найти спасения?

— Проклятье, ты ведь знаешь, что это так. Ты же сама все поняла. К чему этот вопрос?

— Ты не должен был будить меня! — возмущенно вскрикнула она. — Ты не мог оставить меня в покое, тебе обязательно надо было нарушить мой сон!

Я молчал. Ведь она была права.

— Мороженое с горячими фруктами, — бормотала она сквозь слезы. — Но, возможно, это была неплохая мысль прервать мою диету.

Я начал хихикать.

— Сейчас же прекрати!

— Мы могли бы пойти к тебе или ко мне и лечь спать.

— Мы ведь не смогли бы заснуть, разве не так?

— Нет, не перебивай меня! Мы примем снотворное, через пять часов проснемся от ужасной боли. Нет, уж я лучше не буду спать и перенесу сознательно то, что со мной произойдет.

А если мы примем все таблетки… но эту мысль я не высказал. Вместо этого я предложил ей:

— А что ты скажешь, если мы устроим пикник?

— Где?

— Ну хотя бы на берегу моря. Но это мы можем решить и позже.

Почти все магазины были закрыты. Лишь один магазин, где продавались спиртные напитки, недалеко от ресторана «Ред Барн», был открыт, его хозяин знал меня уже несколько лет как хорошего клиента. Мы купили бисквит, несколько бутылок хорошо охлажденного шампанского, шесть различных сортов сыра и очень много орехов — пакетик каждого сорта, мороженое, бутылку старого бренди за 25 долларов, для Лесли бутылку вишневого ликера и шесть тройных упаковок пива и апельсинового сока. Пока мы все это клали в продовольственную корзину, начался дождь. Тяжелые капли стучали по стеклам витрины, поднялся сильный вихрь.

Продавец был в хорошем настроении, прямо-таки чуть не лопался от энергии. Он всю ночь наблюдал за Луной.

— А теперь вот это! — крикнул он, укладывая в пакеты купленные нами продукты. Это был небольшого роста, но сильный пожилой мужчина с широкими плечами и мускулистыми руками.

— Такого дождя еще никогда не было в Калифорнии. Обычно льет как из ведра; если уж начинается дождь, он длится несколько дней, пока не изменится фронт облачности.

— Знаю, — сказал я и выписал ему банковский чек. Но совесть у меня все же была нечиста, так как он давно уже знал меня и доверял мне. Чек был гарантирован, так как в банке у меня был весьма приличный счет. Разве моя вина в том, что этот чек скоро превратится в кучку золы, что лучевой ураган сожжет все банки задолго до их открытия?

Продавец положил все пакеты в продовольственную корзину и повез ее к двери.

— Как только дождь немного перестанет, мы перенесем ваши покупки в ваш автомобиль.

Я встал у двери. Дождь шел такой, будто кто-то лил воду на окна витрины из ведра. Но немного погодя дождь несколько утих.

— Давайте, — крикнул продавец.

Я раскрыл дверь, и мы выбежали наружу. Когда мы добежали до машины, то рассмеялись как сумасшедшие. Ветер громко завывал и завихрял потоки дождя.

— Мы выбрали правильный момент. Знаете, что мне напоминает эта погода? — спросил продавец. — Она напоминает мне торнадо, который я видел в Канаде.

Совершенно неожиданно вместо дождя стала падать галька. Мы вскрикнули от ужаса и согнулись. Железо машины зазвенело, будто тысяча маленьких чертей превратили его в барабан. Я открыл машину и втянул туда Лесли и продавца. Ругаясь, мы терли ушибы и удивленно рассматривали белые камушки, которые сыпались вокруг нас. Продавец вынул один из-за воротника своей рубашки и положил на ладонь Лесли. С возгласом удивления она отдала его мне. Он был холодный.

— Град, — проговорил продавец, тяжело дыша.

Но ливень уже прошел. Мужчина плотнее укутался в свой пиджак, вышел из машины и бросился, как морской пехотинец при штурме высоты, к своему магазину.

Облака были похожи на гигантские горы, рвались от сильного, порывистого ветра и плыли с огромной скоростью дальше по небу, отражая море городских огней.

— Влияние новой звезды, — шептала в ужасе Лесли.

— Спрашивается, почему? Если бы волна жара была бы здесь, мы бы давно уже испустили дух. Или лишились бы сознания. Но град?

— Какая разница? Стэн, у нас уже нет времени.

Я опомнился.

— Ты права. Что бы ты сейчас больше всего хотела?

— Посмотреть бейсбольный матч.

— Сейчас только два часа ночи, — напомнил я ей.

— Значит, многое другое мы уже пропустили, не так ли?

— Верно. Последнее посещение бара, последнюю игру, последний фильм. Что еще осталось?

— Мы можем досмотреть витрины ювелирных магазинов.

— Ты серьезно? В твою последнюю ночь на Земле?

Она подумала немного и кивнула:

— Да.

В самом деле, она хотела это. Ничего более глупого я не мог бы себе представить.

— Хорошо. Где, в Вествуде или в Беверли-Хиллс?

— В обеих частях города.

— Но послушай-ка…

— Хорошо, в Беверли-Хиллс.

Вновь начался дождь и град, а мы поехали в Беверли-Хиллс, остановились недалеко от ювелирного магазина Тиффани.

Дорога представляла собой сплошную лужу. Большие капли воды стекали с карнизов окон и зданий прямо на нас.

— Отлично! — вскрикнула Лесли. — Здесь недалеко есть около дюжины ювелирных магазинов и до них легко дойти пешком.

— Я думаю, мы поедем на машине.

— Нет, нет, так не делают. Осмотр витрин делают пешком.

— Но ведь идет дождь…

— Не беспокойся, от воспаления легких ты не умрешь, у тебя не будет на это времени.

При этих словах она мрачно улыбнулась.

У Тиффани был в Беверли-Хиллс лишь небольшой филиал. Но к нашему разочарованию, в витринах были выставлены лишь дешевые украшения. И лишь немногие из них стоили внимания.

На Родео-Драйв нам повезло больше. Ювелирный магазин Тибора выставил в витринах огромный выбор колец, филигранных и современных украшений всякого размера и отделки, все возможные драгоценные и полудрагоценные камни. На другой стороне улицы Ван Клиф и Арпель предлагали свой ассортимент брошей, мужских наручных часов с элегантными отделками и браслетов с крошечными вделанными в них часами. Одна витрина представляла изысканные бриллиантовые украшения.

— О, как красиво! — воскликнула Лесли.

Она с восторгом рассматривала многочисленные великолепные сверкающие бриллианты!

— А как они сверкают при дневном свете! Черт возьми!

— Прекрасная мысль. Представь себе, как они заискрятся в свете новой звезды. Хочешь что-нибудь из этих украшений? Может быть, вот это ожерелье?

— О, можно мне его? Нет, я пошутила. Положи его назад, идиот, витрина определенно подключена к сигнальной установке.

— Ну и что, никто его уже не сможет носить. Почему нам нельзя взять его?

— Нас схватят!

— Но именно ты хотела посмотреть витрины ювелирных магазинов.

— И все же я не хотела бы провести свои последние часы в тюремной камере. Если бы у тебя сейчас была здесь машина, у нас, может быть, и был бы шанс…

— Удрать. Совершенно верно. Я и хотел взять машину.

В этот момент нас оставило самообладание, и мы совсем пали духом. Мы вынуждены были отвернуться друг от друга, чтобы вновь обрести внутреннее равновесие.

На Родео было около полдюжины ювелирных магазинов. Но и другие магазины притягивали нас с магической силой. Магазины с игрушками, книгами, рубашками, галстуками и другими товарами сменяли один другой.

Наша прогулка по витринам магазинов была особенно привлекательна от сознания того, что нам лишь стоило разбить витрину, чтобы взять то, что нам понравилось.

Рука об руку мы гуляли по улицам. Пешеходные дорожки были только для нас, так как плохая погода прогнала людей по домам. Облака все еще неслись по небу.

— Жаль, что я не знала раньше, что произойдет, — сказала вдруг Лесли. — Я провела свой последний день на Земле, отыскивая ошибку в компьютерной программе. Но эту программу мы теперь никогда не сможем запустить.

— А что бы ты сделала вместо этого? Смотрела бы бейсбол?

— Возможно. Оставим это, это уже не имеет никакого значения.

Вдруг она нахмурила лоб.

— Что бы ты все же сделал?

— Я бы выпил в ресторане «Блю Сфер» несколько коктейлей, — быстро ответил я. Это бар, где посетители должны иметь обнаженной верхнюю часть тела. Раньше я часто бывал там. Говорят, что теперь там принимают посетителей лишь в обнаженном виде.

— Я никогда еще не была в таком заведении. До которого часу у них открыто?

— Забудь об этом, уже почти половина третьего.

Лесли сделала обиженный вид, рассматривая в витрине магазина игрушек огромного плюшевого зверя.

— Скажи, ты хотел бы кого-нибудь убить, если бы у тебя было время?

— Ты ведь знаешь, что мой агент живет в Нью-Йорке.

— А почему именно он?

— Мое милое дитя, ты хочешь знать, почему писатель хочет убить своего агента? Из-за рукописей, которые он надолго закопал среди других, из-за 10 процентов, которые он получает с меня за свое безделье, из-за преднамеренного затягивания публикаций, из-за…

Возникший вдруг сильный порыв ветра пронзил нас ледяным холодом. Лесли указала на какой-то магазин (случайно это оказался магазин Гуччи), и мы побежали к нему и спрятались под крышей входа.

Не прошло и секунды, как в воздухе появились градины толщиной с палец. Где-то зазвенело стекло, тонко завыли сигналы тревоги, звуки, затерявшиеся в вихре ветра. То, что падало с неба, было тверже, чем град, было, скорее, похоже на камни.

В воздухе я почувствовал запах и вкус морской воды. Я сильнее прижал к себе Лесли, а сам еще плотнее прижался к витринному стеклу магазина Гуччи. Строки одного старого стихотворения пришли мне на память, и я закричал громко:

— Непогода — гроза! Как сверкают вокруг нас молнии! — Но ветер уносил слова с моих губ, я почти не слышал себя, а Лесли и не заметила, что я кричал.

Климат новой звезды! Но почему это настало так скоро? Если волна шока уже достигла полюса, то она должна преодолеть еще более 4 тысяч миль — следовательно, могла достичь нас лишь через пять часов. Ну, возможно, через три часа. Я предполагал, что шоковая волна выразится не в виде внезапных порывов ветра. На другой стороне Земли взрывающееся солнце оттянет атмосферу от Земли в пустоту космоса. Следовательно, волна шока должна была проявиться в виде единственного невероятного удара грома.

На секунду ветер будто уснул, и я тотчас же побежал, таща за собой Лесли. Как только следующий порыв ветра налетел на нас, мы спрятались у следующего входа. Мне показалось, что где-то вдали завыла полицейская сирена.

Ветер снова утих. Мы быстро пересекли бульвар и добежали до машины. Поспешно сели в машину и ждали, замерзшие и обессиленные, пока внутреннее отопление согреет нас. В моих ботинках была вода, мокрая одежда неприятно натирала тело.

— Сколько еще нам осталось времени?! — крикнула Лесли.

— Не знаю! Пару часов.

— Значит, перенесем наш пикник домой!

— В твою или мою квартиру? В твою! — решил я и тронулся с места стоянки.

Бульвар был затоплен, вода достигала временами осей колес. Порывы ветра с градом превратились в непрерывный дождь, густые клубы тумана поднимались от земли и мешали видеть.

Роковая погода!

Погода новой звезды! Значит, нас не настигнет волна пара и огня. Вместо этого в стратосфере свирепствовал холодный ветер, вызывая вихри, которые обрушивались на Землю как сильные порывы ветра.

Мы поставили машину, не имея на это разрешения, на самой высокой площадке. С первого взгляда я понял, что расположенные ниже площадки были залиты водой. Я открыл багажник и вынул оттуда две полных бумажных сумки.

— Мы, наверное, сошли с ума, — сказала Лесли и покачала головой.

— Мы ведь не сможем все это съесть.

— И все равно мы возьмем это с собой.

Она засмеялась, не понимая ничего.

— Для чего?

— Так, у меня предчувствие. Ты поможешь мне нести?

Лесли взяла две сумки. Другие мы оставили в багажнике и поехали на лифте на 14 этаж.

— Оставь другие покупки в машине, — сказала Лесли. — У нас есть закуска, бутылки и орехи. Что нам еще нужно?

— А как же сыр и бисквиты?

— Оставь их внизу.

— Нет.

Она медленно повернулась ко мне.

— Ты потерял рассудок, — сказала она медленно, чтобы я мог понять каждое слово.

— Возможно, внизу тебя ждет смерть! Возможно, нам осталось жить всего несколько минут, а ты рискуешь жизнью для того, чтобы принести продукты, которых хватит на неделю! К чему?

— Не знаю.

— Тогда иди, дурак!

Она громко хлопнула дверью у моего носа, закрывая ее.

Находясь в лифте, я думал о божьем приговоре. Я спрашивал себя, не права ли Лесли. Здесь, внутри здания, завывание ветра доносилось приглушенно, но, возможно, именно сейчас он разрушил электрический кабель, чтобы оставить висеть меня в темной кабине лифта где-либо между этажами. Но я удачно спустился вниз. Верхняя площадка для стоянки была залита водой по колено. К моему удивлению, вода была теплой, как остывшая ванна. Но было неприятно идти по ней вброд.

Клубы пара поднимались с поверхности воды, в нишах завывал ветер.

Подъем наверх мне снова показался божьим судом. А вдруг я ошибался — вдруг это были всего-навсего скромные желания вдруг на меня обрушится сейчас кипящее облако пара — я был, действительно, идиот. Но двери лифта открылись, и электричество не было выключено, лампы горели.

Лесли не хотела впустить меня в свою квартиру.

— Уходи! — кричала она через закрытую дверь. — Жри свой сыр и бисквиты где-нибудь в другом месте!

— Ты нашла кого-нибудь лучше меня?

Это было ошибкой. Она не отвечала.

Я мог ее понять. Не было никакой необходимости спорить об этом, спуститься мне еще раз за продуктами или нет. Почему так получилось? Если нам повезет, то наша любовь будет жить еще, возможно, час. Зачем же спорить сейчас из-за мелочей?

— Мне очень жаль, я не хотел ссориться с тобой! — крикнул я, надеясь, что она сможет услышать меня через закрытую дверь. — Но, возможно, нам понадобятся продукты на целую неделю — и надежное убежище!

Никакого ответа. Я размышлял, открыть ли мне самому дверь. Или лучше ждать на лестничной площадке. Может быть, она…

Дверь открылась. Лесли была бледна.

— Это очень жестоко, — сказала она спокойно.

— Я не могу тебе ничего обещать, не хочу обнадеживать тебя понапрасну. Но ты вынуждаешь меня к этому. Ну, хорошо, я спрашиваю себя: действительно ли солнце взорвалось?

— Это еще ужаснее. Я уже привыкла к этой мысли.

Она устало прислонила голову к дверной раме. Она выглядела усталой. Я переоценил ее…

— Послушай меня внимательно! Все происходит как-то не так, — сказал я. — Начиная с северного полюса к южному, утренняя заря должна бы освещать ночное небо. Взрывная волна, вызванная взрывом на солнце, должна бы со скоростью, равной скорости света, пронестись во Вселенной и сорвать с Земли ее атмосферу. Над каждым зданием мы бы увидели огненную корону. И, кроме того, буря двигалась слишком медленно!

Я уже не говорил, а кричал, чтобы перекрыть завывания ветра.

— Новая звезда унесла бы половину атмосферы нашей планеты, волна от разницы давления пронеслась бы над ночной стороной и вмиг бы разбила не только все стеклянные предметы, но и твердые тела. Но это не случилось, моя дорогая! Этому я и удивляюсь!

— Откуда же эта непогода? — Она почти прошептала это.

— Возможно, солнечная вспышка, но самое худшее…

Ее слова звучали как обвинение.

— Солнечная вспышка! Ты думаешь, что Солнце может так ярко светить, что…

— Совершенно правильно, и…

— …и оно заставит планеты и луну светить как факелы, а затем, будто ничего не произошло, светить как обычно. Ну ты и дурак!

— Можно мне войти?

Она удивленно посмотрела на меня и отошла в сторону, пропуская меня. Я нагнулся, взял стоявшие на полу сумки с продуктами и вошел в квартиру.

Ветер с такой силой рвался в стеклянные двери и окна, будто какой-то великан пытался силой войти в дом. Дождь просочился через трещины и неплотно соединенные места и нарисовал темные пятна в коврах на полу. Я поставил сумки на кухне. В холодильнике я нашел хлеб, отрезал два ломтика, положил их в тостер и начал резать куски сыра.

— Моя подзорная труба исчезла, — сказала Лесли и посмотрела на меня.

— Может быть, ты ее плохо закрепила, — сказал я, откупоривая бутылку шампанского.

Тостер выбросил поджаренные ломтики хлеба. Лесли взяла нож, намазала ломтики маслом и положила на них сыр.

Я поднес бутылку с шампанским ей к самому уху, это я делал всегда, когда мы пили шампанское. Когда же пробка выскочила, Лесли лишь едва улыбнулась. Потом она сказала:

— Нам надо перенести наш пикник за кухонную полку, так как рано или поздно ветер выдавит все оконные стекла и всюду будут осколки стекла.

Это была хорошая мысль. Я тотчас же собрал все диванные подушки и мягкие сиденья и построил для нас за кухонной полкой удобное гнездо для последних часов нашей жизни.

Получилось довольно уютно. Кухонная полка была выше наших голов и мы могли с комфортом растянуться на устланном подушками полу.

Лесли наполнила до краев шампанским две коньячных рюмки. Я судорожно искал подходящий тост, но на ум не приходило ни одного, который бы не звучал угнетающе. Так мы и выпили без тоста, поставили стаканы на пол и упали друг другу в объятия.

— Мы умрем, — шептала Лесли.

— Может быть, нет.

— Ты должен постепенно свыкнуться с этой мыслью, как и я. Я уже сделала это, — посоветовала она. — Посмотри, ты ведь уже дрожишь нервной дрожью. Из страха перед смертью. Это была чудесная ночь, не так ли?

— Одна-единственная ночь. Жаль, что я не пришел к тебе раньше.

Шесть сильных ударов грома, как взрывы бомб, следуя непрерывно одним за другим, заставили зазвенеть все стекла.

— Это было бы здорово, — ответила она, когда грохот утих. — Если бы я знала это сразу после обеда…

— Конфеты с орехами!

— Овощной базар! Жареные орехи… Кого бы ты убил, если бы у тебя еще было время и возможность?

— В студенческие годы у меня была подруга.

— …которая отбила у меня друга.

Я назвал издателя, который не стал печатать мою рукопись из-за какой-то книги. Лесли назвала опять одну из моих старых знакомых, а я — ее единственного приятеля, назвав его по имени. Так мы играли некоторое время, пока уже не могли ничего придумать. И нам стало уже не интересно.

Свет вдруг замигал и погас на мгновенье, потом снова вспыхнул. Как бы невзначай я спросил Лесли:

— Ты правда веришь, что Солнце нормализуется?

— Это было бы лучше для нас, иначе мы в любом случае умрем. Жаль, что мы не увидели Юпитера.

— Черт побери, отвечай мне. Ты думаешь, что это была лишь короткая вспышка?

— Да.

— Почему?

— Желтые неподвижные звезды не могут превращаться в новые звезды.

— А если в этом случае это все же произошло?

— Астрономы много знают о возникновении новых звезд, сказал спокойно я. — Больше, чем ты думаешь. Они могли распознать это за несколько месяцев до наступления этого явления. Солнце относится к маленьким неподвижным звездам, которые не могут превратиться в новые звезды. Для этого им надо еще пройти основные стадии развития, а это длится многие миллионы лет…

Она нежно шлепнула меня по спине. Мы растянулись на полу, прижавшись щекой к щеке. Я не мог видеть ее лица.

— Я не верю тебе, я просто не осмеливаюсь верить. Стэн, такого, как сейчас, еще никогда не было. Откуда тебе известно, будто то, что ты говоришь, правда?

— Нечто подобное уже было однажды…

— А что? Я ничего не знаю об этом. Я бы наверняка вспомнила.

— Вспомни первое прилунение Олдрина и Армстронга.

— Я его хорошо помню. Я видела кадры по телевидению на приеме у Эрла по случаю прилунения.

— Олдрин и Армстронг сделали посадку на самой большой равнине Луны. Хотя фотосъемки, показанные по телевидению, и были не совсем четкими, но все же на некоторых из них можно было ясно различить следы ног, которые оставили космонавты на поверхности Луны… Кроме того, они привезли с собой образцы пород с Луны. Ты ведь знаешь, они сказали во время интервью, что им потребовалось время, чтобы найти эти образцы. Ученые тут же установили, что породы были наполовину расплавлены. Когда-то в прошлом, скажем 100 тысяч лет назад, — в науке нет возражений против этой точки зрения — на Солнце была вспышка. Эта вспышка была недолгой, и недостаточно сильной, чтобы оставить какие-либо следы на Земле. Но у Луны нет атмосферы, которая бы защищала ее. И на той стороне Луны, что обращена к Солнцу, все породы расплавились.

Воздух был плотным и душным. Я снял мое насквозь промокшее от дождя пальто, вынув из него сигареты и спички. Закурил сигарету и выпустил дым около уха Лесли.

— И все же мы бы узнали об этом. Следовательно, это было уж не так страшно, как ты изобразил, иначе бы и на Западе имелись следы.

— Я в этом не уверен. Представь себе, что вспышки на Солнце произошли над Тихим океаном. Это вызвало бы не слишком много несчастий. Или над американским континентом. Возможно, его излучение стерилизовало бы некоторые растения и животных, и от жары возникли бы пожары, в пламени которых погибли бы некоторые леса. Кто бы это заметил? Солнце тогда нормализовалось, а почему бы теперь нет? Солнце изменяется всего в пределах 4 %. Возможно, иногда оно превышает этот предел.

Из спальни раздался сильный звон и треск. Окно? Влажный поток воздуха хлынул на нас, завывание шторма стало слышнее.

— Тогда мы, может быть, и останемся в живых, — медленно пробормотала Лесли. — Выпьем!

— Вижу, что ты теперь все поняла…

Я быстро отпил глоток из своей рюмки. Между тем было уже три часа утра, а ураган ревел у нашей двери, пытаясь сорвать ее.

— Разве мы больше ничего не предпримем для нашего спасения?

— Мы это и делаем.

— Может, попытаемся убежать в горы? Стэн, ведь будет наводнение.

— Тут ты можешь поклясться своей головой. Но вода не поднимется выше 14 этажа. Слушай внимательно! Я уже подумал об этом. Мы находимся в доме, который, как утверждают, сейсмически надежен. Во всяком случае, ты сама не раз это говорила. Так что ураган ему не страшен. А о горах ты забудь. Нам не удалось бы уйти далеко, так как все улицы уже затоплены. Предположим, что мы доберемся до горы Санта-Моника, а что дальше? Мы окажемся в заболоченной местности, так как при вспышке на Солнце испаряется достаточно воды, чтобы образовать из нее целое море. Дождь, видимо, будет лить сорок дней и ночей. Дорогая, твоя квартира — самое надежное место, которое мы могли найти в эту ночь.

— А что будет, если растает лед на полюсах?

— Хм… ну, и в этом случае мы находимся достаточно высоко. Наверное, эта доисторическая вспышка на Солнце вызвала всемирный потоп, во время которого спасся лишь Ной в своем ковчеге. Возможно, это сейчас и повторяется. Поверь мне, на всей Земле нет более надежного места, чем находиться в центре урагана. Эти два гигантских урагана, которые несутся друг на друга, наверное, уже столкнулись и превратились в сотни маленьких штормовых ветров.

Стеклянные двери с громким треском разбились. Мы инстинктивно нагнулись. Капли воды и осколки стекла посыпались на нас сверху.

— У нас, по крайней мере, достаточно продуктов. Даже если нас запрет здесь вода, мы, как Ной, сможем спокойно переждать, пока она спадет, — кричал я, пытаясь перекричать ураган.

— Если не будет электричества, то мы не сможем готовить. А холодильник?..

Голос Лесли утонул в шуме урагана.

— Мы сейчас же сварим все скоропортящиеся продукты. Яйца…

Ветер ревел оглушительно. Я уже не пытался перекричать его. Теплый дождь падал горизонтально в окно и промочил нас до костей. Готовить во время урагана на плите! Я, видимо, рехнулся. Мы ждали слишком долго. Ветер выльет на нас кипящую воду…

Лесли крикнула.

— Нам надо воспользоваться духовкой!

Конечно! Духовка закрывалась, и нам ничто не грозило. Мы тотчас же нагрели ее до 250º и поставили туда яйца в кастрюле с водой. Мы вынули из холодильника мясо и поджарили его на сковороде. В другой кастрюле мы сварили два артишока, другие оставшиеся овощи мы могли есть сырыми. Чего нам еще не хватало? Я лихорадочно соображал.

Воды! Если выйдет из строя электроснабжение, то не будет питьевой воды и телефонной связи с внешним миром. Я отвернул кран и принялся наполнять водой все имеющиеся сосуды: кастрюли, вазы, кофеварку на 30 чашек, которой пользовалась Лесли лишь когда устраивала приемы гостей, ведро. Она, видимо, решила, что я сошел с ума, но я не хотел зависеть от дождя как единственного источника воды.

Грохот! Мы уже перестали пытаться перекричать его. Сорок дней и ночей этого грохота — и мы совершенно оглохнем. Вата? Слишком поздно, теперь невозможно добраться до ванной. Бумажные салфетки! Я разорвал одну и сделал из нее четыре пробки. Туалет? Еще одна причина предпочесть квартиру Лесли. Если выйдет из строя туалет, то хоть останется балкон. А если вода достигнет 14 этажа; то тогда останется крыша, двадцатью этажами выше. А если вода доберется и туда, то тогда останется, черт побери, совсем мало людей.

А вдруг все же образовалась новая звезда? Я крепко прижал к себе Лесли. Если солнце превратилось в новую звезду, тогда все бесполезно. И все равно, я предпринял бы все сделанные предосторожности, так как человек не перестает планировать даже тогда, когда у него нет никакой надежды. Если ураган обрушит на нас кипящий пар, тогда останется только два выхода: свариться живьем или смертельный прыжок с балкона в мокрую могилу. Но еще не настало время об этом говорить. Наверное, Лесли тоже уже подумала об этом. Свет погас около четырех часов утра. Я выключил духовку, на тот случай, если вдруг опять появится ток. Я решил охладить продукты и через час упаковать их в пластиковые пакеты,

Лесли уснула у меня в объятиях. И как она могла спать сейчас, когда будущее так ненадежно? Я положил ей под голову подушку, вытянулся удобнее и стал рассматривать, куря сигарету, игру света и тени, возникающих из-за вспышек молний, на потолке комнаты. Мне вдруг захотелось открыть бутылку бренди, но я воздержался.

Так прошло некоторое время. Я думал обо всем и ни о чем, но мои мозги работали вхолостую. Лишь с трудом и медленно я понял, что потолок надо мной окрасился в серый цвет.

Я осторожно выпрямился. Все было мокрым. Мои часы показывали 9 часов 30 минут. Я прополз вокруг кухонной полки в комнату. Из-за пробок в ушах завывание шторма доносилось приглушенно, и лишь теплый дождь, который падал мне в лицо, напомнил мне о нем. Ураган бушевал с той же силой. Но через черные облака просачивался бледный дневной свет. Все же хорошо, что не открыл бутылку с бренди. Наводнения, ураганы, невероятной силы огненные волны, лесные пожары, вызываемые вспышками на Солнце, — если разрушения достигнут такой степени, которую я предполагаю, деньги потеряют всякую ценность. Тогда начнется обмен товарами.

Я проголодался. И съел два яйца и кусок жареного сала, который еще не успел остыть. Оставшиеся продукты я упаковал. У нас было достаточно продовольствия на неделю, хотя выбор был небольшой.

Может быть, удастся обменяться продуктами с другими жильцами дома. Это ведь был большой дом. Конечно, здесь имелись и незанятые квартиры, которые можно использовать как склад для продуктов — и в качестве убежища для жителей нижних этажей, если вода выгонит их из своих квартир.

Проклятье, я забыл самое главное! Накануне вечером жизнь казалась такой простой. А теперь — разве у нас были медикаменты? Разве в доме были врачи? Скоро могут начаться дизентерия и другие эпидемии. Люди будут голодать. В доме был магазин, но есть ли возможность добраться до него?..

Вопросы, ответа на которые я не знал! Но сначала мне надо немного поспать. Все остальное устроится само собой.

Между тем стало светлее. Дела наши обстояли не так уж плохо, ситуация могла быть куда хуже. Я думал о лучевом шторме, который, наверное, промчался на другой стороне Земли, и спрашивал себя, смогут ли наши дети заселить когда-нибудь Европу, Азию или Африку…

(Перевод с англ. В. Портянникова)