Философия повседневных вещей, 2011

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Для меня проблема повседневности всегда имела личное измерение. У меня тот же негативный комплекс повседневности, как и у всех, кто ею занимается. Я всю жизнь ношусь с антимещанским пафосом: главное, дескать, не быть вещистом, потребителем. Стараюсь по возможности дистанцироваться от коллективных психозов. Но, рассуждая здраво, это почти невозможно.

Есть общий философский пунктик в отношении сферы повседневности. Эпитеты «низкой», «ложной», «гнетущей», «выхолощенной» бытовой реальности - это симптомы своеобразного эдипова комплекса интеллектуальной культуры, выделившейся из повседневного мира, но всегда вынужденной позиционировать свое несходство с ним. И в большинстве эссе книги я фактически присоединился к этой аналитической традиции, несмотря на все предварительные оговорки. Впрочем, играть роль адвоката я тоже не собирался. Для меня все так же очевидно, что многие увлечения повседневного сознания носят характер маний и неврозов. Другое дело, что смысл этих невротических реакций - не столько само потребление или «бегство от свободы», сколько бессознательная экзистенциальная индукция. Разумею под этим безотчетное стремление к самореализации в сублимированном до любопытства познании, в зауженном до кухонной готовки творчестве, в сведенной к труду потребления физической работе и т. п.

С этой точки зрения повседневность вообще есть место встречи самых противоречивых тенденций: усреднения и выхода за границы нормы (что реализуется, например, в мифологии о голливудских «звездах», осуществивших заветную «американскую мечту», ставших эталоном исключительности и вместе с тем - персонификацией образцовой нормы амбициозности, карьеризма, индивидуализма), рассеянности и сосредоточенности, пассивности и активности («интерпассивности» и «интерактивности»), пустоты и содержательности, абстрактного и конкретного гуманизма и т. п.

Сущность повседневного сознания с позиций экзистенциальной философии состоит в безуспешной попытке игнорировать человеческую субъективность субъекта, озаботиться отсутствием заботы, попытаться избежать неизбежной встречи с собственной экзистенцией.

Амбивалентность и противоречивость повседневного опыта прямо связана с парадоксальной категорией желания, определяемого как «налично данное отсутствие», «синтез притяжения и отталкивания», «травма-наслаждение». Диалектика желания, на мой вкус, тоньше и эффективнее, чем другие схемы объяснения противоречий повседневного мира - например, диалектики рабства - господства, классовой борьбы, производительных сил - производственных отношений. Чтобы понять это, стоит сравнить теорию желания с теорией потребления или даже с модной концепцией симуляции, «общества спектакля» и т. п. Проблема потребления, например, не может быть удовлетворительно решена с помощью инструментов политэкономии и ее мифов о неотчуждаемых потребностях. Позитивистское объяснение феномена потребления приписывает ему рациональные формы и цели. Но на деле у потребления не только нет границ, но нет и ясных резонов. Это чистая страсть, безумное желание, кризисное самоощущение.

Мифологическая борьба с врагами здоровья в рекламе или с инопланетными захватчиками в киномейнстриме -это выражение общего кризиса повседневного сознания, его мучительной борьбы с самим собой. Ирония здесь в том, что последствия всякий раз выступают против своих предпосылок. Таков рекламный трюк, например, с вызывающим зуд и перхоть шампунем, который подается как средство против перхоти. Его нужно применять все чаще, минимум ежедневно, смывая всякий раз последствия собственной вредной деятельности¹⁰⁰. Все чаще нужно чистить зубы (и уже не только зубы, но и язык), пользоваться маскирующей раздражение косметикой, ковыряться в ушах ватными палочками. Это постоянное физическое раздражение обывателя - симптом перманентного нервного срыва, неуверенности и отчаяния что-либо изменить в собственной жизни (женщинам, кстати, проще: реклама предлагает решительно изменить жизнь, поменяв всего лишь прическу или цвет волос).

Обычные уподобления потребительских привычек наркотической зависимости уводят в сторону от проблемы, поскольку предполагают, что человека просто «подсаживают» на те или иные формы зависимости. На деле же повседневный субъект сам инициирует этот, нуждающийся в постоянном лечении кризис. Патологический нарциссизм, инфантилизм, садомазохизм или ксенофобия не прививаются некими извращенными внешними способами. Каждый в ответе за свою ненависть к другому или чувственную тупость. Повседневные вещи просто опредмечивают наши интимные желания и даже в известной степени облагораживают их. Голливудская мелодрама помогает нам излить нереализованные эмоции за наличную плату в кинотеатре. Рекламный ролик помогает обыграть некую ситуацию и познать мир (как кот Борис в рекламе кошачьего корма). Модные журналы придают неясным образам подсознания лоск и блеск.

Что было бы с современным человеком, отключенным от этой матрицы желаний и фантазий? Он вернулся бы к «первичным», «истинным» потребностям? Записался бы в библиотеку? Начал бы сочинять ораторию «Все люди - братья»? Нет, нет и еще раз нет. Мы имеем ту повседневность, которую заслуживаем. Это не нас внешним образом опошляет телевизионный юмор или журнальный глянец. Это мы сами слишком плоско мыслим, слишком мелко плаваем. Как ни смешно, но именно порицаемые современные технологии хранят за нас нашу невысвобожденную человечность. Так, встроенный редактор некоторых интернет-браузеров подчеркивает красным цветом орфографические ошибки и сохраняет за нас нашу грамотность. Сетевой фильтр «антимат» позволяет нам остаться в границах элементарной корректности. Система поиска в мобильном телефоне обеспечивает энциклопедическими познаниями («Умные все стали» - как резюмирует реклама смартфона Samsung). Обязательное торжество добра в голливудском хеппи-энде помимо наших усилий наказывает зло и хранит веру в социальные идеалы.

Все это не отменяет, конечно же, того факта, что в повседневной сфере, как в питательном растворе, множатся и растут бациллы идеологии, использующей в своих интересах это кризисное самоощущение современного человека. Более того, в макромасштабе идеология и повседневная культура выступают как один защитный механизм. Политические и идеологические запреты на употребление блокированных означающих лишь усиливают спрос на них, что и становится предметом беспроигрышных спекуляций для кинематографа или моды. Именно так в расширенное производство были за-

пущены все ранее нонконформистские стратегии и символы: течения хиппи, рок- или художественного авангарда; икони-ческие знаки с портретами Маркса, Че Гевары, The Beatles.

При этом эфемерная свобода потребительского выбора компенсирует идеологическое давление, а любая конкретная проблема (нищета, война, вредная экология и т. п.) бесконечно переадресовывается внутри системы защитного пояса, состоящего из инстанций моды, политики, рекламы и пр. Постоянная переадресация проблематичного означающего по цепи однообразных сюжетов (например, нескончаемые голливудские истории о будущей катастрофе человечества, перспективе которой также вялотекуще сопротивляется группа гротескных повстанцев) играет двоякую роль: во-первых, превращая выбранную тему в стереотип, она профанирует реальную социальную трудность; во-вторых, предлагает фиктивные пути ее решения. Вот почему в современном обществе совершенно невозможен хладнокровный анализ проблем, очерченных жанром голливудской антиутопии. Здесь хромает уже сама постановка любой проблемы.

Всесильность идеологии в сфере повседневности иллюстрируется фантастическими сюжетами о том, как герои борются за будущее или за прошлое, проникая «не в свое время» с целью стереть следы «неправильного» хода истории (таковы сюжеты «Терминатора», «Матрицы», «Назад в будущее» и еще сотен голливудских картин). В фильме Стивена Спилберга «Особое мнение» система наказывает преступников накануне совершения преступлений. Такова и действительная политика «превентивных ударов» как наказания «неправильных» стран за преступления, которые они лишь в отдаленной перспективе могли бы совершить. Но еще более симптоматично, что реальную власть над прошлым и будущим обретает не кинематографический герой, а сам фон

фильма, проецирующий либеральную идеологию и на истории из жизни Древнего Рима, и на фантазии о жизни в другой галактике. Это ли не подлинный триумф идеологии, у которой уже не осталось конкурентоспособных врагов? Меньшее, чем победа над инопланетными пришельцами в далеком космосе, мутантами, демонами, сверхъестественными силами и прочими глобальными противниками, ее не интересует.

Впрочем, в такой гиперболизации угроз существующему социальному порядку можно видеть и выражение его слабости, ибо риторическая фигура абстрагирования используется часто тогда, когда необходимо отвлечь внимание от конкретной проблемы.

Особенно очевидна ахиллесова пята идеологии в случае с ярлыком «утопии», который применяется тогда, когда речь идет о подлинных альтернативах обществу потребления (например, социализм, коммунизм, религиозный фундаментализм и прочие, якобы дискредитировавшие себя проекты). В голливудских антиутопиях самым удивительным моментом является полное отсутствие фантазии, хроническая неспособность представить себе социальный порядок, хоть чем-то существенно отличающийся от нынешнего. Будущие альтернативы обществу потребления мыслятся либо как доведенный до абсурда либерализм¹⁰¹, либо как утрированный технототалитаризм. Ясно, что выбор в такой системе безальтернативных альтернатив невозможен. Но хуже всего, что тем самым дискредитируются сами понятия «утопия», «альтернатива», «выбор».

Между тем вопрос об альтернативах обществу потребления (вещизма) - это главный практический вопрос настоящей работы, намеренно вынесенный за рамки основного текста. Герберт Маркузе для такого случая говорил, что «критическая теория общества не располагает понятиями, которые могли бы перебросить мост через пропасть между его настоящим и будущим; не давая обещаний и не демонстрируя успехов, она остается негативной»¹⁰². Но мне хотелось бы избежать одних лишь негативных констатаций и наметить некие направления альтернативного мышления.

Первым делом следует освободить от идеологических ярлыков саму категорию утопического. По словам Славоя Жи-жека, утопическое - это «жест, который меняет координаты возможного... это вопрос глубочайшей необходимости, чего-то, что мы делаем вопросом выживания, когда больше невозможно жить в рамках “возможного”»¹⁰³. И действительно, сам факт, что для современного повседневного сознания утопия давно стала пугалом, а перспективы общественного развития мыслятся лишь как увеличение темпов производства, показывает, что, дискредитируя идею иного строя как таковую (не говоря даже о конкретных вариантах), идеология обнаруживает свою ключевую фобию - боязнь перемен как таковых, страх перед социальным строем и сознанием качественного другого вида.

Утопия вполне реальна: те или иные общества, основанные на примате не экономических, а творческих или хотя бы коммуникативных ценностей, существовали и существуют. В фильме американского документалиста Майкла Мура «Капитализм. История любви» (Capitalism: A Love Story, 2009) после целой серии критических пассажей в адрес современного социального порядка предлагаются уникальные сюжеты о действующих формах альтернативных социальных отношений. Например, Мур показывает высокотехнологическое производство, принадлежащее - в социалистическом или коммунистическом духе - самим работникам, где фактически нет эксплуатации в пользу номенклатурной надстройки (сменный директор здесь - тот же рабочий).

Но как на практике можно было бы выправить социальный крен в сторону избыточного и демонстративного потребления, установки на присвоение в частную собственность любого рода общественных ценностей? Не обязательно связывать альтернативы потребительскому миру с каким-нибудь цивилизационным обвалом или руссоистским «возвратом к природе». Учитывая глобальный характер современных социальных процессов и всю степень взаимной ассимиляции труда капиталом, производства потреблением, институт принудительного вещизма можно было бы постепенно демонтировать за счет симметричного сокращения спроса и предложения, потребностей и желаний. Так, Игорь Джохадзе в книге «Демократия после модерна» предлагает такую простую и эффективную меру для решения данной проблемы:

Первым практическим шагом в указанном направлении могло бы быть решительное сокращение рабочего времени до 3-4 часов в день. Такая реформа труда неизбежно привела бы к снижению производства и, как следствие, падению уровня жизни. Однако эта чисто материальная, количественная потеря была бы сполна компенсирована выигрышем «качества жизни»... «Качество» определялось бы продуктивностью времяпрепровождения освобожденного от трудовой повинности человека, осмысленностью и результативностью его жизнедеятельности¹⁰⁴.

Чем хорошо это предложение Джохадзе - так это конкретностью понимания важной социальной задачи. Развивая эту мысль, можно было бы развернуть целый ряд практических рекомендаций. Например, постепенно сокращать количество телепрограмм и объем телевещания, рекламных блоков, новостных потоков, создающих повсеместно непере-вариваемый избыток информации и в результате - умножающих «пустую речь» и «пустое сознание» повседневности. Важно учесть при этом, что освобождаемые зоны внимания могут тут же заполниться конкурирующими информационными продуктами. Поэтому на каждом участке фронта (каждый редактор телепрограмм или редактор печатного издания) на свой страх и риск мог бы контрабандой помещать что-то качественно отличное: образовательные программы, серьезные тексты и т. п. Наивно ждать директив «сверху» -власть заинтересована только в своем постоянном воспроизводстве, регулярном сборе налогов и самопиаре. Напротив, инициатива может идти только «снизу» - каждый на своем месте способен сделать что-то элементарное: например, журналист может взять интервью не у конвейерной поп-звезды, а у писателя, ученого, философа. Парадоксально, но при всем информационном буме в нашем обществе по-прежнему существует дефицит авторитетного слова, наблюдательного взгляда, трезвой оценки любой злободневной ситуации. Расходящиеся в Интернете многотысячными тиражами ролики с невнятными высказываниями Шевчука или Парфенова на актуальные, без сомнения, темы, это подтверждают.

Другая эффективная мера - законодательное или фактическое (пока это называется пиратское) устранение частной собственности на целый ряд информационных продуктов. Дико в эпоху Интернета держаться за все издержки копирайта: платный доступ к текстам и даже новостям, налог на

любое прослушивание или скачивание музыкальной композиции. Совершенно понятно, что на «низовом» уровне права копирайта не соблюдаются. И это прекрасно! Вся мировая литература доступна одним кликом мышки. Вместо спецхрана и закрытых библиотек теперь материалы для диссертации можно получить в открытом доступе в Сети. Наука не может уподобляться секте или тайному обществу с его иерархией посвящения и защитой от остального мира. И никак не может, например, DVD со штампованной записью (при себестоимости несколько рублей) стоить несколько сотен рублей.

Кстати, фирмы-монополисты в области информационных ресурсов и технологий вообще несправедливо наживаются на ценовых «ножницах», неоправданно поднимающих в стоимости «эксклюзивные», «высокоточные» «инновационные» (а на самом деле дешевые и конвейерные) продукты и опускающих едва ли не ниже себестоимости сельскохозяйственные, например, товары. Однако разве может типовая компьютерная программа стоить дороже нескольких вагонов зерна? На мой взгляд, эта ситуация абсурдна и нетерпима.

А всей комплексной психологии товарно-денежной выгоды можно противопоставить этику дара и открытого общения, которая отчасти реализуется во многих сетевых сообществах (в некоторых из них люди бескорыстно передают друг другу книги и разные полезные вещи, в других - ведут открытую полемику по самым серьезным вопросам, иные сообщества организуются для конкретной помощи больным или пострадавшим и т. п.). Я вижу здесь ростки сетевого коммунизма, стимулирующие творческое начало в человеке, самоотдачу, свободолюбие.

Выигрыш в этой социальной игре действительно оправдал бы потери экономического роста или уровня привычного комфорта. Жертва количества ради качества - это един-

ственная, возможно, стратегия эффективного развития. Что касается гарантий или рисков такой перспективы, то стоит вспомнить слова Макмерфи из романа «Над кукушкиным гнездом»: «Я хотя бы попробовал».

253

Корнев Вячеслав Вячеславович ФИЛОСОФИЯ ПОВСЕДНЕВНЫХ ВЕЩЕЙ

Ответственный редактор И. Трушина Корректор Н. Рычкова Компьютерная верстка О. Ким Дизайн обложки Р. Гусейнов

Подписано в печать 21.03.2011. Формат 70x100/32. Бумага офсетная No 1. Печать офсетная. Объем 16 п. л. Тираж 3000 экз.

ООО «Юнайтед Пресс»

127018, г. Москва, ул. Полковая, д. 3, стр. 1 Тел. (495) 232-1799 www.alpina.ru,alpina@imedia.ru

Отпечатано в ОАО «Типография «Новости» 105005, Москва, ул. Фр. Энгельса, д. 46

#

#