Физик против вермахта

Глава 8 Истина где-то рядом

8 сентября 1941 г, когда в реальной истории должны были от бомбардировок сгореть продовольственные склады города и погибнуть более тысячи жителей и защитников города, стал для немецкой авиации одним из первых черных дней. Из 78 бомбардировщиков Dornier Do 17, Me-109 и He-111, тем вечером поднявшихся с аэропортов Гатчины и Сиверской, назад вернулось лишь девять искалеченных самолетов со едва говорившими от страха летчиками. От огня удалось отстоять Бадаевские склады с огромными запасами продовольствия. Было спасено более ста тысяч тонн муки, сахара, круп и растительного масла, что позволило отсрочить наступление голода. К сожалению, своим вмешательством со столь поразительными результатами Теслин привел в движение силы, внимание которых ничего хорошего не сулило…

Из окна первого этажа бывшего особняка купца-миллионщика Вершиница, а в настоящее время Ново-Петергофского военно-политического училища войск НКВД имени К. Е. Ворошилова, раздавались голоса.

— Егор, что ты из меня жилы тянешь? Мне эти разговоры уже вот где! Ты на кого меня оставишь? Я, что один здесь буду курсантов учить? — с яростью, едва не переходя на крик, ревел злой мужской голос. — Едва не каждый день приходишь и одну и ту же песню заводишь: на фронт, на фронт, на фронт. Сколько можно уже? Думаешь, я хочу тут сидеть?

Заглядывая с улицы в окно, в просторном кабинете можно было увидеть двух спорящих людей — начальника училища Ивана Николаевича Григорьева и одного из преподавателей учебного заведения Егора Петровича Сафронова. Первый был довольно крупным, грузным мужчиной лет сорока пяти — пятидесяти с бритой наголо головой и небольшими усиками. Широко расставив руки, Григорьев буквально навалился грудью на стол и с неудовольствием буравил собеседника глазами. Второй являл собой полную противоположность первому: он был молод, худощав, с короткой стрижкой и совершенно не имел растительности на лице.

— Егор, по-хорошему, прошу тебя: прекращай писать свои рапорты! Не тереби душу. Не отпущу я тебя! Понимаешь, не отпущу! — Григорьев от души стукнул по столу, заставив дребезжать большую бронзовую чернильницу. — К тому же пораненный ты. В зеркало давно на себя смотрел? Бледный как смерть! Руку, вижу, до сих пор баюкаешь…

Парень, действительно, болезненно морщился всякий раз, когда локтем касался края стола.

— Давай так. Обещаю, подпишу рапорт, как только тебе врачи добро дадут. Пока подлечись немого, хотя и у нас не курорт, — успокоившись, продолжил начальник училища. — Слушай, Егор… Звонил мне намедни один знакомец из управления [управление НКВД по г. Ленинграду и Ленинградской области] и попросил кое в чем разобраться. После взятия Шлиссельбурга у них тотальная мобилизация, ни единой свободной души нет… Ты про вчерашний налет слышал? С ним какая-то неразбериха.

Со слов знакомого из управления выходило следующее. С постов зенитной обороны города в день налета немецкой авиации доложили только о шести сбитых бомбардировщиков. Еще об уничтожении одиннадцати самолетов отчитались летчики: четверых сбили истребители ВВС Ленинградского фронта, семерых — ВВС Краснознаменного Балтийского флота. Всего вышло семнадцать немецких самолетов, но никак не восемь десятков бомберов, останки которых уже были обнаружены патрулями. Возникает вопрос, а кто уничтожил остальные самолеты? Были и другие странности. Жители города и области сообщали о непонятных лучах, напоминающих свет зенитных прожекторов; о сигнальных ракетах.

— … Возьми пару курсантов по смышленее и разберись с этим. Только не нужно шуметь, лишнего болтать. Сам запомни и курсантам скажи, — закурив папиросу, начальник училища многозначительно покачал головой. — Временно откомандирую тебя в состав особой группы… Походишь тут и там, с зенитчиками поговоришь, посмотришь на сбитые бомбардировщики.

Порученное дело, как поначалу считал Егор, яйца выеденного не стоило. Зенитчики столько снарядов выпускают во время отражения авианалета, что могли за всеми попаданиями и не уследить. У летчиков тоже не все просто. Как-то на передовой один из наших пилотов, сбитых в ходе воздушного боя, рассказывал, что из каждых трех сбитых противников обычно засчитывали только одного. Для подтверждения победы одного слова было недостаточно, требовался номер двигателя с уничтоженного немецкого самолета. Словом, парень посчитал это поручение замаскированной отправкой на лечение. Мол, настоящего дела из-за ранения тебе поручать еще рано, а такое — можно. Каково же было его удивление, когда с первых же шагов стали выясняться такие подробности вчерашнего авианалета, что впору было хвататься за голову…

Первым пунктом, который старший лейтенант Егор Сафронов решил сегодня посетить, стала 31-ая зенитная батарея среднего калибра. Находилась она в полукилометре от Исаакиевского собора в окружении высоких деревьев. Все ее четыре 37-мм орудия были установлены в неглубокие редуты и тянули свои стволы в сторону северо-запада, откуда, как правило, прилетал противник.

Еще до подхода к ней Егор понял, что настроение у бойцов расчета сильно приподнятое. Обсуждая вчерашний бой, они разве только не песни распевали.

— … Андрюха, дырки верти под медаль. Так бомбер ссадил, что загляденье! Глядишь и орден дадут! В штабе слушал, что представления уже ушли, — с восторгом в голосе говорил один из бойцов, крепкий, плотный, как боровичок. — Молоток! У нас тапереча весь расчет будет с медалями. Считай, медальный расчет.

— Я-то что? Не один ведь был, — смущался второй, белобрысый наводчик. — Мое дело простое — крути рукоятку, да жми на педаль. Дальше оно само.

В ответ грохнул от хохота весь расчет, все семеро бойцов во главе с сержантов. Больно уж смешно выглядел наводчик, смущенно чесавший чубатый лоб.

Подойдя ближе, Сафронов поздоровался и предъявил свои документы. У него, как преподавателя училища в системе наркомата внутренних дел, имелось удостоверение сотрудник НКВД, оказавшееся прекрасным средством для развязывания языка.

— … А что тут рассказывать, товарищ старший лейтенант. Расчет у нас опытный, боевой. Не первый день уже вместе воюем. Вчера же, вообще, хорошо намолотили. Наш Андрюха так палил, что любо-дорого посмотреть, — сержант-хитрован начал нахваливать свой расчет, явно принимая Сафронова за кого-то из начальства. — Боец Маркин тоже отличился, товарищ старший лейтенант. Вы бы видели, как он споро снаряды подносил. Ни единой секунды задержи не было. Боец Сахуджаев тоже… — Сержант ткнул пальцем в сторону сухонького красноармейца с раскосыми глазами, который тут же горделиво вскинул голову.

Слушая хвалебные речи сержанта, Сафронов не забывал кивать головой и время от времени направлял разговор в нужное русло.

— … Я вот и говорю, что оттудава били зенитные прожекторы. Думкаю, что это были морские прожекторы, — сержант повернулся лицом к морю. — Я таких мощных на земле не видел. Тут целый сноп в небо бил. Мощный, очень яркий. Даже смотреть больно было… Это мореманы, знамо дело.

Внимательно посмотрев в ту же сторону, Егор сделал на вынутой из планшета карте несколько пометок.

— … Еще говорят, что эресами с той стороны больно шибко били. Все небо в зареве было, — в разговор вступил уже наводчик, которому тоже не терпелось что-то рассказать. — Нам бы, товарищ сержант, тоже эресы надо раздобыть.

К исходу дня, когда Егор обошел большую часть зенитных батарей, выяснилось следующее. Зенитчики заявляли почти о четырех десятках сбитых ими немецких бомберах. В эту же дудку, словно сговорившись, дудели и летчики, намолотившие, по их словам, еще три десятка самолетов. В то же время поисковые команды обнаружили уже семьдесят два самолетных остова, больше напоминавших металлические лохмотья. Странность получившегося расклада не могла не броситься в глаза.

— Что за сказки братьев Гримм? Цифры потерь явно завышены. Языками одно болтают, в донесениях другое пишут. Интересно, а что немцы пишут про свои потери? — с недоумением бормотал Сафронов, вернувшись после тяжелого дня в свой кабинет в училище. — Получается, наши зенитчики весь август дурака валяли, а именно восьмого сентября решили всех удивить…Где мой блокнот?

Подтянув к себе блокнот, Егор начал делать кое-какие вычисления. «По данным штаба за июль и август противовоздушной обороной Ленинграда было сбито тридцать шесть бомбардировщиков и двенадцать истребителей противника. Получается зенитчики уничтожили сорок восемь немецких самолетов за двенадцать групповых налетов немецкой авиации, то есть четыре штуки — за один налет. Хреновая арифметика у меня выходит». Некрасивая картина у него вырисовывалась. Тут не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы видеть очевидные нестыковки. «Четыре штуки за один групповой налет! Четыре! Здесь же, получается, что только за один авиационный налет зенитчики нащелкали более шести десятков бомберов! Что за дикая результативность? Откуда вдруг взялось столько снайперов? Из Якутии потомственные охотники приехали? Это каждый снаряд в цель? Не верю…».

С этими мыслями Егор и уснул прямо за своим рабочим столом. Всю ночь его терзали какие-то глупые сны, в которых смуглые якуты с дедовскими карамультуками десятками сбивали немецкие двухмоторные бомбардировщики. К утру толком не выспавшегося парня осенила идея. «Надо на место съездить и на все поглядеть своими глазами. Глядишь, станет понятнее. Где больше всего обломков, туда и поеду…».

Удивительно, но ехать ему снова пришлось к Исаакиевскому собору, вокруг которого было обнаружено больше сорока сожженных самолетов. Поймать попутку, как вчера, не удалось, поэтому пришлось ехать на трамвае. Здесь под железный лязг колес и жалобное поскрипывание вагона Егор продолжал размышлять над этим делом. «…Странное это дело. Может зря я так копаю? Вдруг наши какое-нибудь новое секретное оружие испытывают. Тогда меня за любопытные вопросы точно по головке не погладят… Хм, что это еще за разговоры такие?». До его уха вдруг долетели обрывки чье-то разговора, крайне его заинтересовавшего.

— … Вот тебе крест, Валька, истину говорю, — в паре метров от него одна бабуля что-то рассказывала второй; обе были в линялых плащах и серых платочка, похожие друг на друга, как близнецы. — Небеса разверзлись як двери, а оттедова свет небесный полился. Яркий весь, аж глазонькам больно. Апосля трубный глас с небес взревел и немчины валиться стали.

Вторая бабулька, ахая через слово, начала креститься.

— То архангел Уриил! — костлявый палец бабушки многозначительно уставился в потолок трамвая. — Только он своим огненным мечом разит нечестивцев. В Библии сказано, что архангел Уриил в правой руце сжимает огненный меч на погибель Сатане, а в левой — пламя…

— Сам святейший Уриил? — разинула рот вторая бабуля. — Здеся?

— Здеся⁈ — передразнила ее соседка. — Здеся место-то намоленное. Нечто ты про преподобного Исаакия не слыхивала? Подвизался батюшка в пустыне, со зверьми дикими говорил и за веру свою пострадал. Вот святейший Уриил за то место сие и выбрал, чтобы врагов своим мечом поразить…

Внимательно все это слушавший, Сафронов едва не пропустил свою остановку. Только бегло брошенный взгляд в окно на узнаваемую громаду Исаакиевского собора спас его.

— Бабье, чего только не выдумает… — в сердцах выдал Егор, соскакивая с подножки трамвая. — Болтают, чего сами не знают.

Сафронов успел к самому «веселью». Трофейная команда с шутками и прибаутками из канала вытаскивала уже второй остов самолета. Оба выглядели так, словно их грызли невиданные морские звери. Металл на брюхе и у одного, и у второго разрывали странные проплешины, окруженные проплавленными насквозь отверстиями.

— Спокойно, товарищ старшина, — заинтересовавшийся необычными повреждениями, Сафронов решил подойти ближе, но был остановлен бдительным старшиной. — Старший лейтенант Сафронов, — он показал свое удостоверение. — Гляжу, прямо в решето немец. Зенитчики хорошо постарались.

Успокоенный удостоверением старшина покачал головой, видимо не согласный с такой оценкой. Правда, высказывать свое мнение он не спешил. Прищурив правый глаз, он неторопливо полез за кисетом. После, смачно поплевав на кусок газеты, начал неторопливо сворачивать здоровенную цигарку. Наконец, старшина удовлетворенно крякнул и закурил.

— Цигарку не желаете? Дюже добрый табачок, — пыхнув вонючим дымом, начал он рассказывать. — Якие ось зенитки, товарищ старший лейтенант? Я же сам быв зенитчик. Тама же дырки другив! Во! — старшина пальцами изобразил небольшой кружок.- Тут же гляньте якие они, — его толстые, похожие на сардельки пальцы, заскользили по оплавленным швам на металле. — Мабудь сваркой варили… У нас на заводе быв один хлопец. Гарный хлопец, рукастый. Вин як намастрячился металлические листы сваркой сшивать, что не всякий портной с тканью так могет…

Опустившись на корточки рядом с искореженным металлом, Егор смотрел на остатки самолетного крыла уже другим взглядом. Порученное ему дело с каждым часом становилось все более и более непонятным. Как только ему казалось, что картина становилась ясной и однозначной, тут же всплывали совершенно новые детали. «Проклятье! Час от часу не легче. Раньше я не знал, кто намолотил столько самолетов. Теперь еще в добавок не знаю, чем это сделали».

Вообще-то, выходила наиглупейшая ситуация. Кто-то сбил почти шестьдесят или семьдесят бомбардировщиков и тес самым фактически спас город Ленина продовольственной катастрофы, и не признается в этом! При этой мысли Сафронов даже глупо хохотнул. Это просто не укладывалось в голове. Обычно у победы появляется столько отцов, что устанешь выяснять отцовство. Егор и сам не раз на передовой наблюдал ожесточенные споры из-за того, на чей счет запишут уничтоженный пулеметный расчет или вражескую бронемашину. Здесь же все было с точностью до наоборот! «А если это немцы сами себя посбивали в неразберихе? Не-ет, не может быть! Тогда союзники? Откуда они здесь? Кто тогда…». Однако додумать ему эту мысль так и не дали. Со стороны реки вдруг начали раздаваться радостные вопли.

— Братцы, гляньте, кого я нашел! Ха! Прятался в камнях, падлюка. Думал, мы его не найдем, — от реки какой-то боец энергично махал рукой, подзывая к себе остальных. — Я в кусты по нужде отошел, а этот там сидит. Документы и пистолет с ним. Только погорелый он какой-то…

Часть расчета по знаку старшины тут же рванули к своему товарищу и вскоре тащили пленного летчика к зенитной точке. Егор, с любопытством вытягивая голову, тоже подошел поближе. Правда, разглядеть немца ему удалось не сразу. Того закрывали спины красноармейцев, с жадностью рассматривавших сбитого летчика.

— Курицын, ты что с ним сделал? Спятил что ли?!! — вдруг недовольно заорал старшина на бойца, что обнаружил немца. — Ты посмотри на него. На нем же места живого нет. Вся рожа обгорелая. А с глазами что? Как такого подранка в штаб вести? Скажут, старшина Копыто опять за старое взялся и морды бить начал.

Егор раздвинул стоявших перед ним бойцов и, оказавшись перед привалившимся к орудию немцем, обомлел от увиденного. Признаться, такого зрелища он еще не видел, хотя за время на передовой повидал немало: и человеческих обрубков с мотавшимися кишками, и обгоревших до костей танкистов, и утопленников. Пленный же выглядел совершенно другим.

— Разойдитесь, бойцы, — Сафронов нужно было больше света. — Не видно ничего толком, — из планшета он сразу же вытащил блокнот с карандашом. — Итак… Это, определенно, летчик. Штурман, кажется. Одет в темный комбинезон с карманами. На коже лица и рук многочисленные ожоги. Перчатки сожжены. Передняя часть комбинезона обгорела.

Остро отточенный карандаш стремительно порхал над листком, заполняя его подробностями осмотра. Егор старался зафиксировать любую, даже кажущуюся самой незначительной, мелочь, которая потом смогла бы помочь в этом деле.

— Вот черт! Он же седой! — Сафронов только сейчас обратив внимание на то, что у достаточно молодого на вид пленного седые волосы. — Эй, немец! Ты слышишь меня? — тот открыл глаза и на старшего лейтенанта уставились абсолютно белые, похожие на яичный белок, глаза. — Ничего себе, — присвистнул от удивления Егор. — Глаза-то, кажется, сварились…

Он хотел было записать и это наблюдение, как немец, до этого сидевший абсолютно смирно, вдруг начал дергаться. Штурман так извивался в руках бойцов, что слышался хруст костей. Наконец, его смогли повалить на землю, где он и продолжал что-то хрипеть.

— Что он там бормочет? Кто-нибудь знает немецкий язык? — Сафронов с надеждой оглядел стоявших перед ним бойцов. — Никого что ли нет?

К счастью, один боец, лопоухий паренек с веснушками, оказался филологом четверокурсником. Его сразу же пропустили к немцу.

— Чего-то про свет говорит, товарищ старший лейтенант. Мол, много-много света было… Э-э-э. Нет! Это слово переводится, как молнии! Говорит, что это Тор своими молниями поразил его самолет, — заметив на лице бойцов недоумение, он пояснил. — Тор — это скандинавский бог молний и грома, защищающий людей от великанов и чудовищ. Его отцом был верховный бог Один, а матерью — богиня земли Ерд. Еще… Еще, товарищ старший лейтенант, Тор был четырежды рожденным.

Информация о скандинавских богах, конечно, была интересной, но явно лишней. Собственно, об этом сказал раздраженный Сафронов.

— Извините, товарищ старший лейтенант. Просто я увлекаюсь скандинавской мифологией… — Егор сделал страшное лицо, чтобы филолог прекратил свою болтовню. — Хорошо-хорошо, я понял. Еще немец говорит, что его самолет начал плавиться прямо на глазах. Сначала испарилось левое крыло вместе с мотором. Потом молния попала им в хвост, в котором тут же появилась дыра размером с человека.

Вскоре немецкий летчик затих. Пришлось звать медсестру, чтобы снова привела его в чувство. Единственного попавшего к нам в плен немецкого летчика срочно требовало командование, вздумавшего его о чем-то расспросить. Сафронову же пленный уже был совсем не интересен. Он узнал все, что хотел. Правда, толку от полученной информации было довольно мало. Каждая новая деталь недавнего боя, которую ему удавалось узнать, лишь ставила все новые вопросы и совсем не давала ответов на них.

— Пока единственным вещественным доказательством недавнего налета остается лишь это, — Олег задумчиво пнул сапогом кусок оплавленного крыла. — Все остальное только слова… Значит, надо сначала заняться этим куском железа, — куску металла вновь досталось; старший лейтенант снова пнул его. — Подожди-ка, у нас же в училище есть хороший специалист по взрывчатым веществам. Вот пусть и поглядит на это.

Недолго думая, Сафронов прямо на глаза удивленных бойцов зенитного расчета начал энергично долбить ногой по куску крыла. В какой-то момент металл не выдержал такой яростной атаки и разломился на несколько кусков, один из которых Егор и прихватил с собой.

До Нового Петергофа, где располагалось его военно-политическое пограничное училище войск НКВД, он смог добраться лишь далеко под вечер. Всеми виной была прихваченная им здоровенная железяка, с которой крайне сложно было втиснуться в переполненные трамваи. Попутки под вечер тоже особо не спешили брать попутчиков: военным это было запрещено, а гражданских почти не было. В конце концов, над ним сжалился венный патруль, который после проверки документов остановил какой-то грузовик из комендатуры и попросил подкинуть старшего лейтенанта до места.

На его счастье преподаватель по взрывному делу все еще находился в училище. Профессор Курнаков был весьма примечательный по современным меркам человек. В свои семьдесят четыре года этот сухонькой старичок с аккуратно подстриженной породной и в неизменном костюма с бабочкой ни минуты не мог устоять на одно месте. Он все время находился движении: то несся в библиотеку, то занимался с курсантами в училище, то принимал зачеты у студентов в университете. Начальник училища не раз называл его светилом советской химической науки, подарившим стране мощные взрывчатые вещества. Старичок же на все эти эпитеты лишь смущенно улыбался и отмахивался рукой.

— Товарищ профессор, товарищ профессор, — закричал Сафонов, едва заметив знакомую сгорбленную фигурку в конце коридора училища. — Николай Семенович! Подождите!

Громко стуча сапогами по обшарпанному паркету, Егор догнал профессора у самой двери кабинета лаборатории.

— А-а, милейший Егор Петрович, — улыбнулся Курнаков, держа в руке большой медный чайник. — Вижу, вам тоже не спиться. Я вот решил чайком побаловаться. Не присоединитесь к старику.

Запыхавшийся Егор обрадованно кивнул. Горячий чай после всех его сегодняшних мытарств ему точно не помешает.

— … Николай Семенович, у меня к вам есть просьба, — заговорил о деле старший лейтенант, когда вдоволь напился кипятка с морковной заваркой. — Не могли бы вы взглянуть на одну железку, — он кивнул на метровый кусок крыла, что приволок с собой.

Надев круглые очки, профессор повернулся в сторону серого металла.

— А я все жду, когда же вы объяснитесь, что за железяку приволокли в мою лабораторию. Нечасто ко мне с такими подарками захаживают, — подслеповато щуря глаза, старичок встал с места. — Это, определенно, странной формы лист алюминия. Напоминает часть самолетного крыла. Я ведь прав? — Курнаков даже не обернулся, продолжая осматривать принесенный металл. — Что это у нас такое? Как интересно… — из внутреннего кармашка пиджака он вытащил липу, обрамленную в ровный ободок с ручкой, и наклонился вплотную к металлу. — Очень и очень интересно, Егор Петрович. Думаю, вы именно по поводу этих отверстий решили поговорить. Что я вам могу сказать по этому поводу… — спрятав лупу обратно, профессор выпрямился и заложил большие пальцы рук в маленькие кармашки жилетки. — Все эти отверстия несомненно являются результатом воздействия высоких температур. Конечно, вы можете спросить, а причем тут высокие температуры? — он начал излагать свои мысли так, словно находился на кафедре перед своими студентами. — Ведь температура плавления алюминия, скажете вы, всего лишь 993,5 Кельвина или 660 градусов Цельсия. В ответ я попрошу вас обратить внимание на эти характерные наплавления. Вы заметили, какого они оттенка? Сиреневые с четкими фиолетовыми оттенками. О чем это говорит?

Задав этот риторический вопрос, профессор выждал довольно длинную паузу. Во время нее он не переставал загадочно улыбаться.

— Все очень просто. Это знак того, что алюминий неоднократно переходил в газообразное состояние, минуя жидкое состояние. Представляете⁈ —. Старичок восторженно потер руками. — Не понимаете? Егор Петрович, — укоризненно проговорил он. — При нормальных условиях температура кипения или парообразования алюминия почти две тысячи пятьсот градусов Цельсия! Это примерно в два раза меньше, чем температура на Солнце!

До Сафронова, наконец, начало доходить то, что хотел донести до него профессор. Проплавленные дыры на поверхности самолетного крыла никак не могли быть следствием воздействия традиционных взрывчатых веществ или чего-то иного. Ни пули от крупнокалиберного пулемета, ни снаряды от зенитных орудий, ни огонь от загоревшегося самолетного бензобака не могли оставить такие следы. Профессор даже затруднился предположить, каким образом можно было сделать такое. Он смущенно что-то бормотал про особые лабораторные условия, специальные графитовые тигли и высокочастотную аргонную установи. Из его мудреной, полной разных научных терминов, речи Егор понял лишь одно: сделать такие дыры в воздухе физически невозможно.

— Короче, я опять ничего не знаю и не понимаю, — старший лейтенант тяжело вздохнул и накрыл голову руками. — Как обо всем этом докладывать, ума не приложу…