Франция. 300 жалоб на Париж

Глава двадцать пятая Москва: лучший город Земли?

Я пишу эту главу, лежа в капсуле мюнхенского аэропорта. Здесь можно выбрать Вагнера для активности и Шопена для сна, поставить будильник и заказать проститутку. Про проститутку я пошутила, но вы же все равно уже завидуете?

Погодите, не так.

Я пишу эту главу, лежа в холодной капсуле мюнхенского аэропорта. Капсула холодная, потому что в ней ледяной свет и ледяная температура, это криокамера, чтобы я выглядела моложе и свежее, когда прилечу в Москву, а также плюс 11 уже не так шокировали меня после марсельских плюс 30.

На самом деле в Москве меня все устраивало — и зима с ее снегом, холодом и соляными подтеками, и осень, когда можно прыгать под дождем и ходить в шарфах, и весна, когда ждешь-ждешь, и вот она наконец наступила. В Москве все резко континентальное — и погода, и расстояния, и чувства. Не понимаю, как можно не любить Москву — это же источник энергии, внутренней силы, движения. Это огромный дом, в каждой комнате которого коромыслом дымит история. Одна большая история и много маленьких — моя или твоя. Для меня она вся — одна история любви.

Как Ванга, вижу ваши комментарии (они уже были, спасибо): «чего тогда уехала, возвращайся» и «кто ж тебя отсюда гнал и обратно не пускает». А всему свое время потому что, свое место и свое течение — вам не понять.

Им не понять. Вы-то понимаете. Те, кто читает дальше.

Каждый раз, возвращаясь в Москву, я чувствую себя ребенком 60-х, который все детство провел, бегая по крышам Арбата. Понятия не имею, откуда у меня это ощущение, наверное, генетическая память. Одна моя читательница давеча рассказала в комментариях, что верит в теорию генетической памяти — это когда правнуки кагэбэшников употребляют в беседе слово «дамочка», а дети травников безошибочно определяют травы, хотя в глаза их не видали. Наука эту теорию опровергает, но что наука вообще понимает в чувствах?! Короче говоря, для меня Москва сразу стала родной, я ее увидела и нарекла домом. Хотя мой дом в Петербурге, и я в Москве даже не выросла — так, провела немного детских лет — в смысле времени года.

А ведь есть и другие — те, которые Москву не любят, или любят, но кое-что с ней прошли — пришлось пообтереться. Я хочу сказать, что в Москве есть такие, кто в ней эмигрант. Как я в Марселе, или она в Париже, или он в Берлине, — и эмигрантам этим тоже сложно, тяжело и грустно. И тоже есть на что пожаловаться. И специально к предстоящему дню города я решила эти жалобы собрать, интересно же, какие у них ощущения. Кроме абсолютной любви.

Смешную историю мне рассказал шотландец Йожеф. Однажды они поехали, что называется, на «ретрит» — короче говоря, на пьянку в Подмосковье. Повез, в общем, свою банковскую команду на корпоратив. И зачем-то надел на себя эту их шотландскую юбку в клеточку, мечту всех женщин в СССР. Разумеется, его в этой юбке радостно приняли в местном ресторане местные мужики. Хотели побить, да вступились русские женщины, кинулись своего начальника защищать. А он говорит: «Я — шотландец. Я сам разберусь». Поднимает юбку — а там ничего. «Выйдем, — говорит. — Я вам все объясню». Потом долго пил еще с этими мужиками, а они его о жизни расспрашивали.

Примерно такая же история (но не столь дружелюбная) произошла с американцем Чейзом. Чейзу, как и всем экспатам, в Москве с самого начала было комфортно: квартира в центре, служебный автомобиль, знай себе ходи в хорошие рестораны. Это пока Чейз компанию местную себе не нашел. А нашел так: подошел в «Стрелке» после лекции к первому попавшемуся парню и спросил со своим смешным акцентом: «Это было полезно для вас?» Парень рассмеялся и стал с Чейзом дружить, а через сколько-то месяцев пригласил его на вечеринку в гей-клуб. Не в смысле приударить, а просто развлечься. Гей-клуб был на задворках Беговой — среди стройки и черных-черных амбаров, в глухом подвале. Гей-клуб этот тогда только открылся (и почти сразу закрылся), поэтому в нем не было никого, только два диджея и бесплатные суши. Чейз с друзьями позвонили в дверь, охранник открыл, резко втащил всю компанию и дверь захлопнул на все засовы. «Гопников там не видели? — спросил охранник, выдохнув. — Караулят они наших педиков».

Чейз удивился, но быстро забыл об этом, потому что огромный клуб принадлежал этой ночью только им — широкий жест, как и все в Москве.

Стоит ли говорить, что на выходе из клуба компанию поджидали. Один из гопников разбил бутылку розочкой и направился к ребятам. «Молчи только», — предупредил Чейза друг. Чейз оправил свою бороду и встал к стеночке. «Ну че? Откуда идем?» — спросил гопник.

«Из грузинского ресторана», — ответила подруга, махнув рукой в сторону шиномонтажа. Подсчитав количество парней и девушек в компании и разделив их на пары, гопник прикинул, что это может быть правдой, поэтому милостиво отпустил. «Валите к метро, — разрешил он. — Вы, я вижу, не пидорасы».

Так Чейз получил урок суровой русской толерантности.

Француженка по имени Франсуаза говорит, что самое сложное в эмиграции — тот факт, что ты эмигрант. «Получается, я дольше живу в России, чем во Франции: мой муж, мои дети — русские, но вся моя жизнь зависит от визы. Каждый год я должна доказывать, что достойна жить здесь. Сначала я думала, все будет просто: я законопослушная гражданка, у меня дети и муж русские, я собрала документы, прошла медицинское обследование (вы знаете, что в Россию можно только здоровым людям?), приду и получу свое разрешение на проживание. А потом выяснилось, что в очереди в УФМС стоят по три месяца! Причем очередей две: группа во “ВКонтакте” и группа в “Фейсбуке”. И эти очереди между собой воюют, каждый день приезжает скорая, собирает раненых с поля боя: украинцев, узбеков, армян… Короче, разрешение я получила через платного юриста».

Еще Франсуаза говорит, что в Москве ей было сложно привыкнуть к еде, даже не к продуктам, а к самому процессу. Это понятно: во Франции едят по три раза в день в специально отведенные часы, всей страной со времен Наполеона. В России же в этом смысле хаос — все обедают когда попало. «Я была в шоке. Приходишь к друзьям в пять вечера, стол накрыт. Заходит бабушка к внукам в десять утра и сразу разливает им суп. А главные изыски русского стола? Салат с майонезом, мясо с желатином или рубленое мясо… И на вопрос “какое мясо?” отвечают: “да просто мясо”. Рестораны работают с утра до ночи: это, конечно, удобно, но скажите, кому нужен борщ в девять утра?»

«В Москве едят и пьют очень плохо. Всю их пищу составляют огурцы и арбузы из Астрахани, которые они летом мочат, а также мука и соль», — писал в 1689 году французский дипломат Невилль.

«Ежедневная пища простых людей состоит из крупы, репы, капусты, огурцов, рыбы свежей или соленой. Есть у них весьма обыкновенная еда, которую они называют икрой. Она готовится из икры больших рыб, особенно из осетровых, или белорыбицы. Это неплохое кушанье», — добавлял в своих воспоминаниях от 1643 года немецкий историк Адам Олеарий.

Американский банкир Джонатан в 2017 году вспоминал, что ему очень не хватало биопродуктов. Литовская гражданка Злата в то же время добавила, что очень скучает по продуктам, которые пахнут продуктами — овощами, мясом, молоком. «В Москве все есть, но нужно долго искать», — добавила она.

«В Москве можно купить все что угодно — даже крокодиловое мясо, — говорит шведка Линда Фельдман. — И тут мне становится грустно — никакого дефицита продуктов, как в 90-е, никакой газеты “Правда” вместо туалетной бумаги и никаких дешевых билетов в Большой театр».

Пара французских журналистов-коммунистов Жан и Нина в 70-е приехали в Москву по любви: они верили, что здесь настоящий коммунистический рай. В ЦУМе они купили себе российскую одежду, чтобы никто не признал в них иностранцев, и поехали на «жигулях» путешествовать по стране. Все их мечты оказались разрушены. «Мы вернулись во Францию и написали книгу о том, что в СССР нет коммунизма, есть тоталитаризм. Мы разочаровались в идеях и мифах, но нам понравились город и люди». Книга стала бестселлером во Франции, а Жан и Нина покинули партию.

Американец с французскими корнями, Андрей, говорит, что первое, что его поразило, как и многих, должно быть, — мрачные лица на улице, в метро, в магазинах. «Никто не улыбается, да что там, тебя даже могут отругать в магазинах или ресторанах… Ну и масштаб города, конечно, поражает — вся эта широта проспектов, количество людей, огромность парков, разветвленность метрополитена, пробки и количество чиновников на квадратный метр».

«Таких башен мы не видели ни в стенах Антиохии, ни Константинополя, ни Алеппо, ни иных укрепленных городов, где бойницы идут ровно, служа для стрельбы над землею вдоль», — писал Олеарий 400 лет назад.

Кстати, когда я жила в Москве, я этой мрачности вообще не замечала (пока мне не сказали, что я сама хожу с таким же лицом). Сейчас я уже привыкла к другому, конечно, — все улыбаются, вступают в коммуникацию и живо тобой интересуются. Сейчас я сижу в аэропорту перед посадкой на рейс в Москву и слышу, как родители кричат на детей, взрослые смотрят друг на друга с презрением, все вокруг чем-то недовольны, и почему это происходит, непонятно.

Франсуазу и всех европейцев все еще поражает, что в Москве все всегда открыто. «Это хорошо, но плохо, потому что и от тебя ждут той же круглосуточной открытости. Босс может в десять вечера позвонить и задать рабочий вопрос. Еще меня бесит, что людям до всего есть дела: случайные бабушки в автобусе дают советы, надевать или нет ребенку шапку в мае. Девушка на кассе супермаркета отказывается пробивать товар, потому что он дорогой: “Вы уверены, что хотите такой сыр покупать? Не надо, он испорченный, с плесенью, и стоит рублей 600!” Коллеги на работе всегда знают, что лучше для инвалидов, одиноких матерей, геев, мигрантов, хотя сами не принадлежат ни к одной из категорий. Вообще, русские крайне сложные люди — с ними ничего просто не бывает! Всегда придется быть изобретательными, врать, нарушать законы, менять первоначальный план, перейти на план Б, который перейдет в план В…».

О своих ощущениях от людей в новой стране также рассказал хозяин Кота Борхеса, который пишет книгу «Тихо! Кот говорит», Фамиль Велиев. Фамиль приехал из Баку, когда ему было десять. «Здесь был другой язык, другие люди, другой климат, другие ценности. Все другое. Когда я принял мысль, что это мой новый дом и мне теперь предстоит здесь жить — не день и не два, а годы, возможно, даже всю жизнь, — стало легче. Мне очень сильно помогла школа. Это был не всегда приятный опыт, часто очень даже неприятный и болезненный. Я изо всех сил пытался стать своим. Это было трудно. Это заняло годы. Я не знаю, правильный ли я выбрал путь, но для меня это был единственный путь для выживания. Первое, что нужно сделать, приехав в другую страну, это выучить ее язык и принять ее людей, а потом, если получится, и полюбить, иначе твоя жизнь будет адом».

Немец Маттиас не понимает привычных нам вещей — отключений горячей воды, зачем в бассейн нужна справка, почему в ресторанах не приносят еду одновременно (в смысле не все, что ты заказал, — это как раз случается, а, допустим, стартеры сразу всем сидящим за столом одновременно, потом одновременно горячее и т. д.), и почему пиво наливают так, что в нем нет пены. «Больше всего меня раздражают пробки, дождевые стоки, которые выливают воду прямо на тротуар (особенно круто, когда это все превращается в лед!), кидать туалетную бумагу в мусорное ведро (я отказываюсь) и нехватка улыбок на улице (считаю, что это как-то связано с тем, что я перечислил до этого)».

Американский менеджер Джонатан добавляет, что, пока жил в Москве, ненавидел лужи на улицах, которые возникают, потому что «системы утекать воды вообще не существует». «Мокрая обувь, носки мокрые, машины проезжающие обливают тебя… А еще к авторитарному поведению менеджеров в российских компаниях (и в школе к ученикам) привыкнуть не мог, и к недоверию между коллегами, и вообще — к плохому менеджменту. Больше всего я скучал по демократии, справедливости и терпимости. Ирония! Смотри: теперь у нас то же самое — Трамп…».

Член шведского посольства в Москве Иоганн Филипп Кильбургер писал еще в XVII веке: «Все кабаки, винные, пивные и водочные кружала в пространном русском государстве принадлежат исключительно царю. От этого в кабаках редко находится хорошее пиво, и то продается дорого, хотя ячмень, солод и хмель дешевы. Но кабаков, как в Москве, так и в других городах и селениях, не слишком много. Можно русских похвалить за то, что не только в кабаках, но и во всяком доме в городе есть ледники для прохлаждения напитков в летнее время».

Злата, которая приехала из Литвы и с детства говорила по-русски, все равно привыкла к ритму Москвы не сразу. «Сейчас, спустя десять лет жизни, начали раздражать шум и беготня. Это началось примерно тогда же, когда я поймала себя на том, что больше не могу работать до одиннадцати вечера, потом ехать в кабак, потом еще в один, тусоваться, а не сильно поздним утром встать и после таблетки аспирина спокойненько пойти на работу. Мне надо спать часов по восемь, и это вечные пляски с бубнами, когда ты живешь в центре Москвы — проветрить, кондиционер, беруши, мелатонин, ночной режим экрана смартфона. В центре Праги, в обычном пансионе, я почему-то засыпала три ночи подряд без всего этого айнане — с наступлением вечера становилось темно и тихо. В Москве мне не хватает в людях определенной вежливой отстраненности. Ты регулярно, покупая кофе, вызывая такси, вынося мусор, попадаешь в какие-то коммуникации, которых не запрашивала».

Злата говорит, что первые несколько лет жизни в Москве ей очень не хватало моря, прямо до ломок физических, и оно снилось. «Причем не море в формате “искупаться и позагорать”. А вот именно гулять, сидеть на дюне, втыкать. По Куршской косе и ее дюнам и соснам скучаю до сих пор».

Линда Фельдманн объяснила, зачем вообще нужно ехать в Москву: «Пройти по Красной площади — это одно из тех ощущений, которые должен испытать каждый. Мы все видели фотографии ярких — будто диснеевских — луковичных куполов собора Василия Блаженного и помним захватывающий вид стоящего рядом с ним Кремля с красными звездами на башнях. Но все-таки нет ничего лучше, чем увидеть Красную площадь своими глазами».