Французский авантюрист при дворе Петра I. Письма и бумаги барона де Сент-Илера

Из Лондона в Гаагу

Согласно справке из бумаг французского Совета морского флота, после прибытия Халлера в Лондон «королева Анна дала ему 500 фунтов стерлингов, но он тем не удовольствовался и вел себя подозрительно, тогда ему был дан приказ покинуть Англию». Эту же сумму, 500 фунтов, упоминает и сам Халлер в различных версиях своей биографии. Другие детали, однако, разнятся. В меморандуме французскому правительству он пишет, что для него, как убежденного католика, карьера в Англии была закрыта («lа religion catholique dont il fait profession etoit un obstacle à son avancement en Angleterre») — именно потому и решено было отправить его с «сильными» рекомендациями к императору в Вену{38}. Здесь, как мы видим, подразумевается, что английское правительство было настроено к Халлеру благожелательно; что только конфессиональная принадлежность помешала ему остаться на английской службе; и что на службу к императору он поступил с благословения и при поддержке Сент-Джеймского двора.

В объяснительной, представленной Сент-Илером Петру, присутствуют те же сюжетные элементы, но складываются они в совсем иную историю. Поначалу авантюрист, по его словам, был в Лондоне «принят зело милостиво». Здесь также фигурируют 500 фунтов, но из разовой выплаты они превращаются в ежегодную пенсию, которую Халлеру якобы обещала королева Анна, наряду со «знатным чином», если только он перейдет в «веру калвинскую». Дальше, однако, «начались при оном дворе французские интриги». Из-за этих интриг «выслуга» Халлера была «уничтожена», он получил единовременно 1000 фунтов и предписание выехать в Голландию и не возвращаться более в Англию{39}.

Действительно, сделать карьеру на английской службе авантюристу не удалось, и его пребывание на Британских островах окончилось высылкой на континент. Однако что именно пошло не так, не вполне ясно. На британской почве, а точнее, в Фалмуте, ближайшем к Португалии порту, он оказывается не позднее 12 августа. Направляясь в Англию, француз запасся рекомендательными письмами, в том числе от лорда Портмора к лорду Дартмуту; от британского торгового агента Ланселота Степни к Эразмусу Льюису; от британского посла Делаваля, в котором он представлен, между прочим, как «знаменитый господин Халлер» и «славный толковый малый (good clever fellow)». Во всех этих письмах открытие им португальского заговора описывается как несомненный факт{40}. Однако неприятности у него начались уже по дороге из Португалии. Халлера, по его собственным словам, обижают попутчики: офицеры пакетбота и плывший с ними Томас Леффевр относились к нему с презрением, как к человеку, предавшему своего короля. В этой связи он употребляет для описания своего положения фразу, которая будет затем раз за разом встречаться в его письмах— «самый несчастный человек в свете (l’homme du monde le plus malheureux)»{41}.

Нет и никаких свидетельств того, что ему действительно обещали пенсию, а тем более «знатный чин» на английской службе. Наоборот, уже 17 августа, буквально через несколько дней после прибытия, он сам обращается к королеве Анне с официальным прошением (документ 4){42}. Речь, однако, идет не о награде за оказанные им Великобритании услуги (хотя и о них он тоже не забывает упомянуть), но о компенсации за имущество и активы во Франции и Испании, которые авантюрист якобы потерял, перейдя на сторону англичан. Сам переход этот представляется уже не как вынужденный шаг, но как служба «общему делу», и Халлер надеется и дальше (прозрачно намекает он Анне) продолжать эту «службу», прилагая свои усилия «в интересах Вашего королевства». Это единственное, как кажется, упоминание в документах о «службе» Халлера британской короне: судя по всему, именно оно впоследствии трансформируется в письмах авантюриста в рассказы об обещанном ему «знатном чине».

Список потерянного имущества, приложенный Халлером к своему прошению, действительно впечатляет — вероятно, он должен был дать королеве и ее министрам представление о желаемых масштабах вознаграждения и одновременно повысить статус автора в их глазах. С одной стороны, Халлер перечисляет свои долги, достигающие якобы 111 220 ливров. Упоминаются четыре крупных заимодавца в Париже (братья Галуа, месье Энок, месье Клод Жакен, вдова Кован), двое в Амьене, и т.д., и наконец «многочисленные лица в Бильбао», «многочисленные лица в Байонне» и «по всей Франции». Еще более впечатляющ список утерянного имущества общей стоимостью 254 тыс. ливров. Здесь и унаследованные от родителей дом и земля в Тулоне, стоимостью в 36 тыс. ливров; и сельский дом в Байонне с мебелью, общей стоимостью 22 тыс. ливров; и 8оо квинталов сахара в Галисии, общей стоимостью 40 тыс. ливров; корабль с грузом стоимостью в 6о тыс. ливров; другие товары и векселя; и, наконец, его гардероб стоимостью 6 тыс. ливров, изъятый в Лиссабоне португальским государственным секретарем д Мендонсой Корт-Реалем{43}.

На этом этапе Халлер все еще пользуется некоторой поддержкой в британских правительственных кругах. Хотя в начале лета посол Джордж Делаваль и описывал его как «бельмо на глазу», в августе он же с сочувствием относится к его жалобе на поведение офицеров пакетбота и рекомендует его вниманию правительства. Примечательно, что Халлер представлен не только как человек, «которого Ее величество соизволила взять под свою высокую протекцию», и потому заслуживающий вежливого обращения, но и как нечто вроде эксперта по Испании — «он складно толкует о некоторых предметах, и в особенности о делах Испании, где он некоторое время обращался (he talks well of several things, and in particular of the affairs of Spain, where he has been conversant sometime)» {44}. Как мы увидим, в дальнейшем авантюрист будет последовательно культивировать это образ. Месяц спустя Делаваль признает запросы Халлера завышенными, но готов положиться в этом вопросе на мнение Портмора, который, похоже, все еще поддерживает Халлера {45}.

В конце сентября 1711 г., наконец, принято решение о награде Халлеру и о его дальнейшей судьбе — но не совсем то, на какое надеялся француз. 26 числа лорд Дартмут доносил королеве Анне, что правительство рассмотрело запросы Халлера и что лорды заинтересовались, успел ли тот уже «натурализоваться в соответствии с актом парламента»{46}. По всей видимости, речь идет об «Акте о натурализации иностранных протестантов» от 23 марта 1709 г., который был призван урегулировать правовой статус тысяч скрывавшихся в Англии эмигрантов, в том числе бежавших сюда после отмены Нантского эдикта французских гугенотов. В соответствии с этим законом им достаточно было лишь принести присягу на верность королеве и причаститься в любой протестантской церкви, чтобы стать британскими подданными. Как оказалось, Халлер не успел — или не догадался — проделать эту процедуру, а раз так, лорды единогласно решили, что «представляется разумным выслать его». В дальнейшем тема религии будет постоянно всплывать в описаниях французом своего вынужденного отъезда из Англии: он будет утверждать, что не остался на службе королевы Анны якобы из-за своего отказа порвать с католической верой — вероятно, в основе этих рассказов лежит как раз данный эпизод. Размер установленного Халлеру вознаграждения составлял 200 фунтов — не такая уж и маленькая сумма по стандартам того времени, но, конечно, несопоставимая с его ожиданиями. Более того, на руки немедленно он получал лишь 50 фунтов, а остальные 150 — когда покинет пределы Англии. Очевидно, что француз этим не удовлетворен. В своем письме лорду Дартмуту (документ 5){47} он пытается выторговать чуть более благоприятные условия: просит увеличить предназначенную ему сумму учитывая сделанные им долги (40 фунтов) и якобы потерянное им в Португалии имущество. Он также намекает на тот риск, на который он пошел ради Англии, и просит, чтобы его выслали не на континент, а в Ирландию, где «моя персона может быть в большей безопасности, чем в ином месте».

Примечательно, что именно в этот момент история Халлера становится известной британской публике. Абель Буайе, предприимчивый лексикограф, издатель и публицист французского происхождения, подробно излагает ее в октябрьском номере своего журнала «The Political State of Great Britain»{48}. Бросается в глаза, что рассказ Буайе довольно точно воспроизводит «Дневник моих переговоров» Халлера, повторяя даже мельчайшие детали приключений француза. Более того, Буайе прямо ссылается на «подлинный рассказ» о секретных франко-португальских переговорах, который он «недавно раздобыл», и даже упоминает Халлера по имени. Буайе был вхож в политические круги: именно это позволяло журналу, впервые в британской практике, достаточно регулярно излагать содержание парламентских дебатов, о которых издатель узнавал от дружественных депутатов. Учитывая политические связи Буайе, нет ничего удивительного в том, что он получил доступ и к составленному французом документу. Предложенная публике версия событий не оставляла сомнений, что переговоры действительно имели место и что Халлер их действительно сорвал: как сообщалось, Портмор получил от португальцев ответ, что переговоры были начаты «лишь для того чтобы обеспечить всеобщий мир» (т.е. сам факт переговоров как будто не отрицался). В текущем политическом контексте эта история приобретала особую злободневность, поскольку как раз в это время выяснилось, что Великобритания сама с осени 1710 г. вела предварительные переговоры с Францией за спиной своих союзников. Португальский же эпизод показывал, во-первых, что союзники тоже начали подобные переговоры, а потому моральных обязательств перед ними у Лондона нет; а во-вторых, что продолжать войну с такими ненадежными союзниками не слишком разумно.

Кто, однако, мог предоставить Буайе этот документ? Конечно, источником мог быть и сам лорд Портмор, изображенный здесь в весьма выгодном свете и даже с сочувствием; была эта утечка на руку и британскому кабинету. Более вероятно, однако, что издатель получил документ от самого авантюриста, своего соотечественника. Буайе специально уделяет несколько строк оправданию действий француза, которого вынудила перейти на сторону англичан «зависть» со стороны маркиза де Бэ, а также «ужас и сожаление по поводу притворного сражения, которое должно было состояться, чтобы скрыть этот тайный договор, и в котором [английские] войска в Португалии должны были быть принесены в жертву». Заметим, что в самом «Дневнике» о планах португальцев устроить такое сражение ничего не говорится, не находим мы подобных сообщений и в британской правительственной переписке. Возможно, это фраза — отзвук рассуждений британских генералов и дипломатов о «притворной кампании», которую якобы португальские войска вели в июне 1711 г. Так или иначе, рассказать обо всем этом издателю должен был его анонимный источник. Опять-таки, это, конечно, могли быть сам Портмор или кто-то из его сотрудников. Но примечательно, что тут же Буайе находит нужным подчеркнуть, что Халлер бедствует (поскольку принужден был бросить все свое имущество во Франции и Испании) и что он «ожидал и, действительно, заслуживал награды за свои услуги». Эта фраза — пожалуй, самое прямое указание на то, что источником Буайе был именно Халлер. Впрочем, хотя в тексте Буайе и говорится, что Халлер заслуживает награды, сама статья эта вышла уже после того, как было принято решение о выплате французу 200 фунтов. Значит ли это, что Халлер организовал эту публикацию (если на самом деле за ней стоит именно он) еще до принятия этого решения? Или же, наоборот, он обратился в прессу после того, как узнал, что получит всего 200 фунтов, пытаясь таким способом добиться для себя более благоприятных условий? Как отреагировали на эту публикацию британские министры? Ответов на эти вопросы у нас пока нет.

Так или иначе, какого-то прямого влияния на судьбу Халлера этот эпизод не оказал: выплата ему не была увеличена, и ему действительно пришлось покинуть пределы британского королевства. Узнаем мы об этом из писем, которые он пишет в первые месяцы 1712 г. из Гааги и Амстердама лорду Страффорду, британскому послу в Соединенных Провинциях (документы 6-12), и из донесений самого Страффорда лорду Оксфорду, лорду-канцлеру казначейства, фактическому главе правительства{49}. В Нидерландах в это время уже шли дипломатические переговоры, которые вскоре выльются в заключение Утрехтского мирного договора. Новый британский кабинет взял курс на примирение с Францией, тогда как император был настроен продолжать войну. Во всяком случае, известия о том, что Лондон уже почти год ведет с Парижем секретные переговоры за спиной своих союзников, заставляют и императора, и Нидерланды быть крайне настороженными. В самом начале 1712 г. будет смещен с поста командующего герцог Мальборо — для союзников это несомненный признак стремления Лондона заключить мир без учета их интересов. Уже в декабре 1711 г. Страффорду становится известно, что император направляет в Англию принца Евгения Савойского: прославленный полководец и соратник Мальборо должен был убедить королеву Анну и ее министров выполнить свои союзнические обязательства. Кабинет Оксфорда и представляющий его интересы Страффорд опасаются, конечно, что союзники «плетут заговоры» против них и что принц Евгений попытается мобилизовать против них парламентскую оппозицию и как-то опереться на сторонников Мальборо. Поэтому Страффорд откровенно стремится предотвратить приезд принца Евгения в Англию{50}.

Халлер со всей очевидностью пытается встроиться в эти интриги. Он упоминает, что паспорт, по которому он выехал из Англии, был датирован 18 октября 1711 г. Ко 2 января (1712 г., видимо, по новому стилю) — этим числом помечено его первое письмо Страффорду— француз уже состоит в знакомстве с целым рядом политиков и дипломатов в Гааге, во всяком случае рассказывает о контактах с ними. Среди них особый интерес для посла представляют принц Евгений и граф Галлас, бывший императорский посол в Лондоне, вынужденный покинуть Англию из-за откровенной враждебности к нему королевы; а также императорский дипломат барон Хеемс (Baron Heems) и депутат нидерландских Генеральных Штатов Латмар (Latmar). Судя по его письмам, Халлер приходит к ним с визитами, ведет разговоры — довольно общие, — а потом пересказывает эти беседы в письмах Страффорду. Уже в самом первом письме француз упоминает «указания, которые вам было угодно мне дать». Вообще, он всячески стремиться позиционировать себя как агента на службе у Страффорда — пишет чуть ли не каждый день, особенно поначалу, а то и по нескольку раз на дню; указывает время написания письма, чтобы подчеркнуть, что бросился писать донесение сразу же после проведения беседы; информирует посла о своих перемещениях.

Как сообщал Страффорд Оксфорду, Халлер уверял его, что перед своим отъездом в Англию герцог Мальборо вызвал его в свой кабинет и имел с ним продолжительную беседу. Полководец якобы удивлялся, что француз согласился так безропотно уехать из Англии; что министры не имели полномочий его выслать; и что если он вернется в Лондон, то «найдет друзей в парламенте, готовых его поддержать и помочь ему поквитаться с теми, кто так дурно с ним обошелся». Это сообщение, конечно, вызвало у посла интерес, поскольку речь шла не только о внешнеполитических конъюнктурах, но и о внутриполитических интригах в самой Англии. Если верить сообщению Халлера, Мальборо собирался использовать его как инструмент политического давления на правительство. Конечно, обнародование истории несправедливого обращения с французом едва ли вызвало бы падение кабинета, однако как одна из третьестепенных линий атаки на Оксфорда она вполне годилась.

Соответственно, Страффорд вызвал Халлера из Амстердама, чтобы поговорить с ним о пенсии, «которую Ваша милость [лорд Оксфорд], как кажется, были готовы ему устроить» — но сказал, что француз должен заслужить ее, поставляя информацию, поскольку «он так хорошо знает господина Хеемса, графа Галласа, и других <...> и поскольку принц Евгений пригласил его отправиться в Англию вместе с ним». На этот момент Халлер претендует лишь на 100 фунтов в год, но и такая сумма Страффорду кажется чрезмерной. Примечательно, что в этом письме посол именует француза Haillart, а в следующем — Hallere. Подобное вольное обращение с написанием имен, характерное для того времени, должно было сильно облегчать задачу авантюристов: в условиях такой вариативности корректировать свое имя (и идентичность) было гораздо проще. Кроме того, в письме упоминается возможность предоставления французу пенсии под другим именем: опять-таки, возможность смены идентичности описывается как совершенно рутинная практика — для этого авантюристу достаточно лишь назваться иначе{51}.

Самое любопытное донесение, пожалуй, содержится в письме от 5 января (документ 9), где Халлер рассказывает о беседе, которой его удостоил не называемый по имени «Его Высочество» — со всей очевидностью, принц Евгений. Как оказалось, «Его Высочество» спросил Халлера о настроениях народа в Испании и о настроениях среди португальского дворянства. Халлер пишет, что поспешил, по мере своих познаний, дать собеседнику пояснения на этот счет. Следовательно, его похождения за Пиренеями не составляли ни для «Его высочества», ни для посла секрета: наоборот, он опирается на них в своей самопрезентации. Предшествующий эпизод его жизненной траектории становится основой для претензий авантюриста на некоторую экспертизу — ровно этот же прием мы раз за разом будем встречать и в дальнейшем. Затем «Его высочество» переводит разговор на настроения в Англии. Халлер якобы отвечает, что «народ в Англии может быть очень взбудоражен» приездом нового лица, такого как сам принц: авантюрист советует полководцу прибыть инкогнито, в сопровождении одного лишь слуги{52}.

Параллельно с этим буквально в каждом своем письме Халлер осаждает Страффорда просьбами о помощи в получении дополнительной — якобы обещанной ему — награды в Англии. Уже в самом первом письме речь идет о «небольшой пенсии в Ирландии», где он мог бы осесть, заняться «скромной торговлей (petty commerce)» и привести в порядок свои дела — а также, что примечательно, спокойно практиковать свое вероисповедание (т.е., надо думать, католицизм). Упоминается и отправка некоего груза вина из Испании в Лондон. В письме секретарю Страффорда от з января Халлер намекает на поступившее ему от принца Евгения предложение вернуться в Англию в его свите. Халлер при этом прямо жалуется на «несправедливость, которую мне сделали милорд Дартмут и милорд казначей», т.е. Оксфорд. Речь идет даже о том, чтобы выступить в парламенте с осуждением этой несправедливости.

К 8 января (по новому стилю) Страффорд уже разочарован Халлером. В донесениях Оксфорду посол постоянно вставляет фразы «как он говорит», «по его словам», подчеркивая, что информация исходит от самого француза и потому должна восприниматься с долей скепсиса. Недоверие его связано с представленной Халлером позицией принца Евгения и Хеемса: дипломату кажется «странным», что принц Евгений, лично пообещав ему не вмешиваться в политические интриги в Англии, все же собирается везти Халлера с собой в Лондон и, по его словам, даже подталкивает его выступить в парламенте! Сомнения вызывают и уничижительные выражения в отношении Оксфорда, которые принц Евгений и Хеемс якобы вкладывают в уста Мальборо, тем самым компрометируя его. «Невозможно узнать, говорит он правду или нет», прямо пишет Страффорд Оксфорду, и потому посол устроил за французом слежку («I had him dogged»). Но увы, это мало помогло: оказалось, что Халлер действительно бывал в домах принца Евгения и Хеемса! Возможно, он все же говорит правду? В итоге посол заявляет, что поскольку «мне этот человек [Халлер] совершенно незнаком (complete stranger to те)», он будет полагаться на суждение о нем Оксфорда{53}.

Халлер особенно активно пишет Страффорду в первой половине января, но дальше переписка сходит на нет: следующее письмо после 20 января датировано уже 28 февраля, еще одно приходит 6 марта 1712 г. из Гааги. Эти последние письма носят самый общий характер, Халлер пытается напоминать о себе, но и такая переписка прерывается — а уже 12 марта лорд Дартмут подписывает ордер на арест нашего авантюриста. Халлер теперь именуется ни много ни мало «французским папистом, враждебным иностранцем и шпионом (а French papist, an alien enemy and a spy)»: его следовало задержать и вместе со всеми имеющимися у него бумагами представить лично самому министру{54}. Понять, что же конкретно вменялось Халлеру в вину, ни из этого ордера, ни из письма, которое он уже 21 марта направляет лорду Дартмуту из тюрьмы, решительно невозможно. Среди прочего Халлер просит разрешения допустить к нему неких «друзей» и деловых партнеров, упоминает принадлежащие ему товары, якобы находящиеся на только что прибывших из Голландии кораблях{55}. Еще недавно готовый покровительствовать французу, лорд Страффорд к этому времени от него уже полностью открещивается: узнав об аресте Сент-Илера, он пишет, что «рад его задержанию, поскольку этот молодец мне никоим образом не симпатичен, о чем он догадался перед моим отъездом из Гааги, и это привело его в ужас». Вероятно, Страффорд опасается, что, узнав об изменившемся отношении к нему со стороны посла, Сент-Илер мог переметнуться к неприятелю{56}. Это первая в биографии авантюриста попытка «переиграть» заново предыдущий этап своей карьеры, выжать что-то еще из уже «отработанной» им страны: как видим, она завершается полным провалом.

К этому времени история Халлера не должна была составлять секрета для тех, кто интересовался европейской политикой. Обнародовав ее в октябре 1711 г., Буайе затем практически дословно повторил ее в вышедшем на следующий год очередном томе своей «Истории царствования королевы Анны», своеобразного дайджеста текущих политических событий{57}. Приключения Халлера на Пиренейском полуострове подробнейшим образом и на основании все того же «Дневника» излагаются и в вышедшей в том же году анонимной «Истории Утрехтского мирного договора». Здесь автор уже ссылается на изложение этого документа «писателем, который раздобыл рассказ о тайных переговорах между Францией и Португалией и обнародовал его» (т.е. Буайе) и даже вступает с ним в полемику. Если «этот писатель» (Буайе) «всячески заверяет нас в правдивости» данной истории, то анонимный автор данного памфлета сомневается, «особенно в том, что касается намерения принести в жертву британские войска и обещанных Португалии огромных уступок». Он считает возможным, что переговоры и в самом деле начинались, но скептически относится к предполагаемой роли в них Халлера: «Раскрыл ли их господин Халлер, чтобы свести счеты с маркизом де Бэ, или же, поняв, что они ни к чему не ведут, решил извлечь для себя выгоду из этого открытия при нашем дворе, я предоставляю читателям решать самим»{58}.

Наконец, имя Халлера упоминается и в издававшемся в Гааге франкоязычном журнале «Mercure historique et politique», в апрельском выпуске за 1712 г.{59} Эта последняя публикация, возможно, проливает некоторый свет на обстоятельства ареста авантюриста в Англии. Как пишет журнал, Халлера «заставили надеяться на награду; но после трех месяцев ожидания нетерпение взяло верх, и он написал лорду-канцлеру казначейства в слишком сильных выражениях»; после этого ему выдали 200 фунтов и выслали в Голландию с запретом возвращаться в Англию. Об осеннем письме, содержавшем якобы какие-то особенно «сильные» выражения, нам пока неизвестно, однако в октябре 1715 г. в письме Петру I авантюрист подтверждает эту историю: он якобы написал Оксфорду с просьбой поскорее выдать ему обещанное королевой вознаграждение, но лорд-казначей объявил письмо «угрожающим», поскольку искал предлога избавиться от Халлера в угоду французским агентам{60}. Подтверждаются другими источниками и прочие излагаемые в «Mercure» детали: и размер полученной французом выплаты, и связанное с ней обязательство покинуть остров. Дальше, однако, в журнале сообщается, что «через несколько месяцев он вернулся, с новыми надеждами на лучшее вознаграждение», после чего его и решено было задержать. Таким образом, если верить публикации, арест Халлера был связан с нарушением им запрета на возвращение в Великобританию: версия эта хорошо согласуется с содержанием его переписки со Страффордом. Возможно, француз поверил, что кто-то из его новых контактов сможет защитить его от неприятностей, или же он слишком вольно интерпретировал брошенную кем-то из них фразу.

Здесь, однако, уместно задаться вопросом: как же именно французу удавалось входить в доверие ко всем этим министрам, генералам и дипломатам, почему они вообще соглашались вести разговоры и переписку с человеком без роду без племени? Для понимания этого эпизода, а также похождений Халлера в целом, важно, что он был вовсе не единственным авантюристом, вовлеченным в орбиту международной политики того времени: скорее наоборот, он был едва ли не типичным и, возможно, даже не самым ярким из них. Например, обзор британской политики времен Войны за испанское наследство на американском театре показывает, что замыслами и действиями отдельных прожектеров определялись едва ли не все инициативы королевского правительства в этой части света, включая экспедицию в Канаду в 1709 г., нападение на Порт-Рояль в 1710 г., операцию в Ньюфаундленде в 1710 и в Квебеке в 1711 гг., планы по заселению Багам в 1709 г. Мишель де Беро Монсегюр, подобно Халлеру начавший свою карьеру в Байонне, предлагал англичанам в 1706 г. организовать морское вторжение во Францию, а затем переключился на планы захвата Ньюфаундленда. Его схема не была реализована не потому, что ее признали абсурдной, а потому, что созданный для ее воплощения целый полк из французских эмигрантов был в итоге направлен на испанский театр военных действий. В этом же ряду стоят и Сэмюель Ветч, с его проектом завоевания французской Канады (ранее осужденный за нелегальные торговые сношения с неприятелем в Порт-Рояле, о чем он предпочел не сообщать своим покровителям); Томас Экинс, предлагавший поручить ему морскую экспедицию в испанские владения в Америке (требуется лишь несколько тысяч солдат и три-четыре военных корабля); Ричард Дженнингс, с его схемами захвата следовавшего из Гаваны испанского конвоя с серебром; и многие другие{61}. Переписку и обсуждения с этими прожектерами вели все те же самые британские министры, к которым обращался Халлер.

Самым заметным и ярким среди обретавшихся в Лондоне во время Войны за испанское наследство авантюристов был, впрочем, аристократ и либертин Антуан де Гискар, аббат де ла Бурли и самоназваный маркиз. На всем протяжении 1700-х годов он был так или иначе вовлечен в попытки поддержать или раздуть восстание камизаров на юге Франции. В 1704 г. он женился даже на младшей сестре самого Евгения Савойского, тоже прославившейся своими экстравагантными похождениями: правда, она умерла уже на следующий год, но этот брак ввел де Гискара в ближний круг и принца Евгения, и герцога Мальборо. В последующие годы авантюрист разрабатывает планы вторжения во Францию, назначается главой сформированного для этого эмигрантского полка (многие офицеры подали после этого в отставку в знак протеста), в качестве эксперта по французским делам теснейшим образом общается с ведущими британскими министрами. Когда к концу 1700-х планы вторжения сходят на нет, он, подобно Халлеру, получает разовую выплату в те же самые 200 фунтов: это, пожалуй, говорит о том, что Халлера оценили довольно высоко. Как и Халлер, де Гискар пытался добиться постоянной пенсии в 500 фунтов, но в его случае попытки эти закончились драматически. В начале 1711 г. он старался добиться аудиенции у самой королевы Анны — и именно в это время в руки правительства попали его письма, в которых французам выдавались очередные планы британского десанта во Францию. Де Гискара немедленно арестовали и доставили (8 марта 1711 г.) для допроса прямо на заседание Тайного совета: будучи изобличен, француз выхватил перочинный нож и нанес им несколько ударов самому лорду Оксфорду. Пока вызывали охрану, другие члены Тайного совета сами набросились на него со шпагами; вскоре авантюрист умер от полученных ран{62}. Учитывая эти события, нетрудно предположить, что Оксфорд мог отреагировать особенно болезненно, если ему действительно поступило письмо от Халлера, написанное в чересчур «сильных» выражениях.

Так или иначе, в начале мая Халлер все еще под арестом, настаивает на своей невиновности, требует разрешения своего дела и ссылается на «честных людей и известных торговцев», которые будут рады выступить его поручителями{63}. Самая, пожалуй, примечательная деталь этой переписки —упоминание о религии. Как мы помним, впоследствии в объяснениях, адресованных и французским властям, и Петру I, авантюрист будет ссылаться на свою приверженность католицизму как на основную причину, помешавшую ему сделать карьеру на английской службе. Именно по этой же причине осенью 1711 — зимой 1712 гг. он просил дать ему возможность проживать в Ирландии. Однако в письме к лорду Дартмуту в марте 1712 г. он пишет, что «отрекся от той [веры], что наполнена только пороками идолопоклонства, суеверий и кощунства», т.е., видимо, как раз от католицизма. Наоборот, одна лишь новообретенная истинная вера (соответственно, протестантская) утешает француза в его нынешних невзгодах (документ 14){64}. В одном из этих писем, к лорду Оксфорду, появляется и уже знакомая нам деталь пиренейских похождений — сообщение о притворной битве, которую задумывали португальцы, чтобы замести следы мирных переговоров, и в которой британские войска должны были быть принесены в жертву (документ 15){65}. В практическом смысле он вновь и вновь просит разрешить ему покинуть Англию, а также возместить ущерб, понесенный им в связи с арестом. Его просьбы были удовлетворены, во всяком случае, в части, касающейся отъезда из британских владений. 12 мая все тот же лорд Дартмут распорядился доставить Халлера под стражей в порт Харидж и передать там под расписку капитану дежурного пакетбота{66}. 20 мая 1712 г. Джон Дэвидсон, командир пакетбота «Eagle», действуя на основании этого приказа, высадил Халлера на побережье Голландии в местечке Хеллевутслейс (Hellevoetsluis), в полусотне километров к югу от Гааги{67}.