Фридрих Великий

Глава 4 МОЛЬВИЦ-ГРЕЙ

Силезские войны, по определению Фридриха, были «войнами за интерес». Позже они станут «войнами из предосторожности». Он знал, что пройдет много времени, прежде чем (‘го обладание Силезией признают, поэтому, если возникнет угроза, ударит первым. Фридрих осуждал «несправедливые» войны, но считал вторжение в Силезию справедливым и законным. Война для него, как и для других монархов того времени, была нормальным средством достижения цели. По устоявшимся в го время мнениям, вооруженные столкновения не должны вестись à outrance[50]. Они способствуют достижению ограниченных, но необходимых преимуществ.

Прежде чем принять решение о начале войны, монарх оценивал общеевропейскую ситуацию, какое место занимает его собственное государство, «соотношение сил». В 1740 году Фридрих сделал вывод, что ситуация в пользу Пруссии. Если дела затянутся и fait accompli[51] не будет принят как должное, Пруссии, несомненно, понадобятся союзники. Переписка Фридриха показывает, что он искал их повсюду, понимая, что Пруссии придется столкнуться лицом к лицу с Австрией не только на поле брани, если дело дойдет до этого, но и на переговорах, где правители делают расчеты и ведут торг по поводу краткосрочных или долгосрочных выгод. «Вес» Фридриха здесь должен неизмеримо возрасти после достижения ощутимого успеха — военной оккупации Силезии. Он надеялся, что это будет почти бескровная операция — мирный и приветствуемый населением марш прусской армии в глубь соседних территорий, которые по закону должны быть, известно им это или нет, лояльными Пруссии.

Поэтому Фридрих всячески демонстрировал оптимизм, хвастливо полагая, что весь мир в целом и Мария Терезия в частности согласятся с его доводами без обид и враждебности. Это был не акт агрессии против другого государства, а всего лишь вступление в нрава на территориях, которые смерть императора вверила в законное владение Фридриха. «Мои намерения, — писал он посланникам в Вене Готтеру и фон Борке 12 декабря, — никогда не включали войну с королевой Венгрии и Богемии», — наоборот, всегда готов прийти на помощь. Ему понятны ее тревоги в отношении французов, баварцев. Но ситуация, в которой оказалась Мария Терезия, ясно предполагает, что придется пойти на определенные уступки — и разве предложения Пруссии бессмысленны? Эта позиция, говорил он своим представителям, должна отстаиваться в Вене. Письмо заканчивалось на весьма оптимистичной и неприкрыто реалистичной поте. Король уезжал из Потсдама, чтобы встать во главе 30 000-й армии, готовой для вторжения в Силезию. Через четыре недели в районе Берлина будет собрано еще 40 000 штыков для поддержки операции «contre tous сеих qui т’у voudraient traverser»[52]. Это должно убедить всех, главный аргумент — прусская армия.

Позиция Фридриха относительно кандидатуры на имперский престол была известна. Готтер в Вене был уполномочен заявить, что Пруссия готова поддержать супруга Марии Терезии, Франца Лотарингского[53], если остальные вопросы решатся к всеобщему удовольствию, что казалось маловероятным, а прусский король не собирался отдавать свой голос просто так. Франц встречался с Фридрихом ранее, когда приезжал в Берлин на церемонию его помолвки. Два молодых принца подружились. Франц обладал большим обаянием. В его венах, как и у Фридриха, текла кровь Стюартов. Личная симпатия, однако, если не считать родственных отношений, связывающих большинство европейских монархов, не оказывала серьезного влияния на политику. Немногие из германских монархов хотели иметь герцога Лотарингского императором.

Предел между тем мог быть достигнут уже вскоре. В тот же день, когда Фридрих обращался к Готтеру и Борке с оптимистичными, но нереальными предложениями для Марии Терезии, он составил письменную инструкцию полномочному посланнику при баварском дворе в Мюнхене, Иохиму фон Клингграффену. В ней король ставил главной задачей Клингграффена поддерживать энергичную политику курфюрста Баварии по овладению наследием Австрии — и империи. Такая политика, писал он, может только исподволь поощряться Пруссией «avec tout de circonspection»[54], чтобы никому не казалось, что он открыто стоит на стороне Баварии. Фридрих планировал не раскрывать своих карт возможно дольше. Подобные маневры были и остаются обычными для дипломатии, которой приходится заниматься торгом. Это нормальное явление. Однако поскольку Фридрих на международной арене, как и в большинстве дел, сам принимал решения, то переговоры и уловки, которые являются простой разменной монетой в межгосударственных сделках — с неизбежной маскировкой истинных намерений, — воспринимались как личные поступки и персональная ложь.

Он не пытался избегать таких вещей. Это было частью его философии. Монарх обязан делать ради своего народа то, что обычный человек не может себе позволить. Всю жизнь Фридрих говорил двусмысленно, скрывал сокровенные мысли, менял цели сообразно с обстоятельствами. Он давал гарантии, понимая при этом, что изменил слову, если переменится ветер. ()н не верил, что мир международной политики дорос до того, чтобы мудрый правитель, действующий в интересах своего народа, мог отказаться от периодической и искусно приправленной лжи. Конечно, до определенных границ.

В течение долгого правления Фридрих всегда был готов к обману. Порой он сильно переживал из-за этого. Король полагал, ч го государства и политические объединения из-за враждебной среды, в которой они обречены существовать, находятся в состоянии необъявленной войны. Мудрый правитель может не позвонить превратиться ей в другую, настоящую войну, где люди убивают друг друга. В необъявленной войне обман является существенной составляющей успеха, даже условием выживания. Периодические попытки лицемерно оправдываться — всего лишь дополнительные средства. Личная нравственность — это совершенно другое дело.

Тем временем письма Фридриха рассылались в разных направлениях с целью подчеркнуть справедливость и обоснованность его действий и очертить пределы его амбиций. Он очень стремился к тому, чтобы Россия оставалась в стороне от конфликта. Императрица Анна, которой вскоре на смену придет племянница и ее несчастный маленький сын-царь, умерла через несколько недель после императора Карла VI. Письма Фридриха послу в Санкт-Петербурге, барону фон Мардефельду, были очень подробными; и он получил в награду оборонительный альянс, соглашение о котором было достигнуто в январе 1741 года. В этом успехе большая роль принадлежала генералу фон Винтерфельду, особо доверенному лицу короля, посланному на короткое время со специальной миссией к русскому двору, где он имел родственные связи. По вопросу о выборах императора Фридрих выражал Францу Лотарингскому свое возмущение, скорбя о том, что неправильно понят. Готтеру 26 декабря он писал, что «герцог Лотарингский настроен непримиримо враждебно» к его идеям, но послу следует продолжать указывать на выгоды, которые получит Австрийский дом, заручившись поддержкой Пруссии, и намекать, что, заявив претензии на всю Силезию, Фридрих мог бы довольствоваться и частью провинции, если было бы возможно достичь искреннего соглашения.

Фридрих почти не рассчитывал на успех на этом направлении политики и упорно продолжал искать повсюду союзников против разгневанной Вены. Дипломатические усилия прусского короля в конце концов были вознаграждены определенными успехами в начале лета. Франция и Бавария объединились с ним против Австрии, значительно расширив таким образом масштабы войны. Однако к тому времени он уже провел свою первую битву.

Фридрих выехал из Рейнсберга в Берлин 2 декабря и проинструктировал Жордана, чтобы тот держал его в курсе общественных настроений. Ноябрь был отмечен не только лихорадочными военными приготовлениями, но и первым визитом Вольтера к «самому дружелюбному из людей». Он пробыл в Рейнсберге неделю, обсуждая и редактируя «Анти-Макиавелли».

Визит, долгожданный и приятный для обоих, слегка омрачили некоторые привходящие обстоятельства, а также замечания Вольтера но поводу книги. Хоть они и были высказаны, несомненно, в самой элегантной манере, Фридрих это воспринял, как большинство авторов, то есть не очень хорошо. К тому же Вольтер поведал о раздражении мадам де Шатле, не включенной в приглашение, которое она, без всякого сомнения, частенько вымещала на своем любовнике. 2 августа 1740 года Фридрих направил короткое и довольно резкое письмо, в котором сообщал, что будет писать даме, если Вольтер того желает, но, «говоря честно по поводу ее поездки», добавил он смело, «это вас, мой друг, я хотел бы видеть…» La divine Emilie — так они между собой называли мадам де Шатле — «при всей своей божественности — всего лишь несущественное приложение». Всего лишь несущественное приложение! Вряд ли это упростило жизнь Вольтера.

Кроме этого, был еще надвигающийся поход в Силезию. Фридрих скрывал свои намерения, но во Франции подозревали, что с момента смерти императора он вынашивает агрессивные планы в отношении владений Марии Терезии. Его переписка с Вольтером периодически подвергалась перлюстрации, о чем король всегда сообщал, в следующем письме, не называя ответственных за эту акцию, но показывая французским министрам свою осведомленность. Во Франции, конечно, знали об отношениях Фридриха и Вольтера и их возможной пользе. Перед отъездом последнего в Пруссию кардинал Флери «пожалованный в сан старый последователь Макиавелли», попросил Вольтера за деньги во время его визита в Берлин к королю-философу разузнать как можно больше.

В этом Вольтер не преуспел, но у Фридриха, очевидно, возникли подозрения относительно интересов дорогого гостя. Другим обстоятельством, омрачившим короткий визит, была проблема расходов Вольтера, которые Фридрих, естественно, подлостью взял на себя. Короля ошеломила цифра, указанная в счете. Возможно, он уже почувствовал некоторое беспокойство в связи с привычками своего любимого наставника в философии. Фридрих великодушно согласился положить пенсион для молодого маркиза де Шатле — зятя божественной Эмили, чья дочь вышла замуж тоже за де Шатле. Через несколько дней после сообщения о смерти императора Фридрих получил письмо от Вольтера. В нем он недвусмысленно просил о пенсионе, который следовало выплачивать двумя частями. Такая конкретность просителя могла показаться не особенно тактичной. Их теплая переписка тем не менее возобновилась после отъезда Вольтера. Какое-то время по большей мере в стихах, что было сравнительно нейтральным способом выражения приязни.

Район Центральной Европы, где Фридриху предстояло вести кампании в течение почти трех последующих десятилетий, выгоден с точки зрения военных передвижений и пополнения ресурсов: здесь несколько крупных рек, линии коммуникаций, стратегические высоты. На востоке — река Одер, несущая воды на север через Моравский проход в горах восточнее Оломоуца; она фиксирует западную границу Силезии и впадает в море у Штеттина. В центре — Эльба, западный рубеж Бранденбурга, главная водная артерия Саксонии; течет на север через Богемское ущелье в Саксонию и в конце концов впадает в море у Гамбурга. На юге — Дунай — водный путь империи; протекает в восточном направлении через Баварский проход в Австрию, а затем в Венгрию и дальше вдоль границы с Оттоманской империей до впадения в Черное море.

На этой территории расположен горный район, Ризенгебирге, Гигантские горы, формирующие гряду, соединяющую Тюрингские леса Центральной Германии с Карпатами Рутении и Трансильвании. Они всегда были важны для того, кто ведет там боевые действия. Фридриха в основном интересовали западная часть этих гор, пограничная гряда между Саксонией и Богемией, а также Богемией, Моравией и Силезией; Одер с его притоком Нейссе и Эльба.

Фридрих отправился в первую кампанию с чувством нетерпения, естественного для молодого человека двадцати девяти лет от роду, впервые возглавлявшего армию своей страны. «Я вступаю в войну, — обратился он к офицерам Берлинского гарнизона, — в которой у меня нет иной опоры, кроме вашей храбрости, нет другого источника помощи, кроме моей удачи…» Расчет был сделан на стремительность, безрассудность и точность. Форсировав Одер и войдя в Силезию, он писал Подевильсу 16 декабря: «Я перешел Рубикон с развевающимися знаменами и барабанным боем». Тем не менее он надеялся, что Силезия будет оккупирована без потерь.

Находясь в походе, Фридрих продолжал вести дипломатическую переписку. Он написал фон Борке в Вену, что питает большие надежды на влияние, которое может оказать король Англии. На это были основания. Фридрих отправил два личных письма своему дяде, Георгу II, объясняя разумность своих действий и настаивая на необходимости удерживать Марию Терезию от мыслей о союзе с Францией. Британия была традиционной союзницей Австрии, но Фридрих предлагал возможность территориальных приобретений для Ганновера в Мекленбурге в случае успеха Пруссии. Он надеялся, что британское влияние поможет убедить Габсбургов принять его условия «sans dèlai ni perte»[55], дав попять, что, вступи Фридрих в сотрудничество с Францией, Британия почувствует себя неуютно. Вероятнее всего, они вновь окажутся в состоянии войны друг с другом[56]. Для короля Англии, недолюбливавшего племянника, Ганновер является point d’appui[57], которому могут легко угрожать прусские войска, если дипломатический ветер подует в другую сторону. Фридрих знал, что британские министры в отличие от короля будут с невозмутимостью смотреть на угрозу Ганноверу, независимо, исходит ли она от Франции или Пруссии, но для Британии Франция враг и ее друзья в лучшем случае подозрительны, а в худшем — враждебны. Позднее Фридрих станет союзником Франции и посоветует начать наступление на Ганновер[58], что вряд ли способствовало улучшению личных отношений с дядей. Тем временем, продолжал он писать фон Борке, на него оказывают давление «несколько держав» с целью заставить отступиться от выбранной линии. Фридрих предлагает оказать содействие Марии Терезии только в том случае, если получит Силезию, и было бы неплохо, чтобы Лондон надавил на Вену и заставил ее принять условия Пруссии. Фон Борке выполнил инструкции короля, но успеха не добился.

Фридрих не упускал из виду истинную цель военных операций — обеспечение наиболее благоприятной политической обстановки после их успешного завершения. В отношении кампании в ('илезии он был настроен оптимистично. Король гордился армией, когда она мирно двигалась через Силезию, расклеивая на дверях церквей составленную Фридрихом «Прокламацию к жителям Силезии», в которой содержалось обещание Фридриха защитить справедливость и свободу вероисповедания для всех. Лютеранское меньшинство, страдавшее при власти Габсбургов, будет иметь равные с католическим большинством права. Он писал Вильгельмине, что стоит на подступах к Бреслау, столице Силезии, которая в скором времени будет его, и, возможно, если австрийцы захотят войны à outrance, пруссаки будут вскорости и у ворот Вены. Фридрих встретил Рождество в Геррпдорфе, близ Глогау-на-Одере, и направил Подевильсу меморандум на двух страницах, где изложил основные причины, заставившие Пруссию оккупировать Силезию. Он писал 2 января 1741 года из-под стен Бреслау. До того момента боевые действия не велись.

Прусские войска двигались двумя параллельными колоннами на большом расстоянии друг от друга. Фридрих продвигался по долине Одера, западнее Шверин огибал страну по горам, опоясывающим Северо-Восточную Моравию и Богемию. Когда король встречал населенный пункт с австрийским гарнизоном, он блокировал его, как в Глогау, и продолжал движение. Его вдохновил прием, оказываемый пруссакам жителями Силезии, и 3 января он торжественно, в сопровождении лейб-гвардии, въехал в Бреслау, предварительно добившись у городских властей согласия не открывать ворот города перед армией Марии Терезии. Бреслау был вольным городом в пределах империи и пользовался определенными привилегиями. Ближайшей целью Фридриха стал Нейссе, укрепленный пункт в шестидесяти милях к юго-востоку от Бреслау, самая мощная крепость Силезии.

Оба крыла прусской армии наконец соединились у Нейссе. В крепости находился австрийский гарнизон, изготовившийся к обороне. Об использовании войск для методичной осады в условиях зимы не могло быть и речи. После безуспешной попытки устрашить гарнизон десятидневной жестокой бомбардировкой Фридрих решил оставить у Нейссе и других несдавшихся крепостей прикрытие и вернуться в Берлин, куда он прибыл 26 января. Его потери составили двадцать человек. Всю операцию король закончил в несколько недель. «Мой добрый, мягкий, миролюбивый, гуманный мсье Жордан, — писал он любимому наставнику 14 января, — я объявляю вашей светлости, что Силезия завоевана!» Фридрих занял, как и планировал, большую часть Силезии, пройдя через провинцию с войсками из конца в конец. Однако он не думал, что все на этом закончится, и ожидал, что следующий ход весной сделает противник. Фридрих все еще вел бесплодную переписку с посланниками в Вене, заявляя, что готов всячески поддерживать Марию Терезию, если будут признаны справедливые требования Гогенцоллернов.

Хотя Фридрих лично решал вопросы международной политики, направлял детальные инструкции послам, депеши — монархам и государственным деятелям, например кардиналу Флери, иностранным послам при своем дворе, в частности Валори, он не забывал держать в курсе дел Подевильса и правительство в Берлине, особенно когда сам отсутствовал или был в походе. Он обменивался с ними планами, чтобы в запутанной паутине дипломатии восемнадцатого столетия они не сделали необдуманных шагов. Учитывая сложность доставки посланий, особенно зимой, на это требовалось время, но — сокращало до минимума разногласия. Его стиль был обычно кратким и в зависимости от содержания официальным — «Мсье де Подевильс» — или легким и фамильярным — «Мой дорогой Шарлатан!» Письма Фридриха всегда носили отпечаток его личности. В них присутствовала подкупающая прямота, даже когда бесстыдно обсуждались способы обмана. Это была королевская игра, и Фридрих не имел ни малейшего желания ее проигрывать. Но он к тому же хотел сделать ее приятной.

Временами король бывал в прямом смысле проказником. В конце письма, датированного 30 января, полного самых теплых слов в адрес Георга II Английского, в котором в основном говорилось о том, как ужасно относились к бедным протестантам в Силезии, пока он их не освободил, он добавил постскриптум: «J’ai oublié! Quej’ai conclu ипе alliance défensive avec la Russie!»[59] He для того чтобы сообщить новость, а чтобы ужалить побольнее. И еще ему правилось поиздеваться над трусоватым Подевильсом — «Vainquons ces difficultés, nous triomphons! — писал он ему в марте, комментируя действия прусских послов за границей. — Truchsess (Ганновер) avance, Mardefeld (Санкт-Петербург) va son chemin, Chambrier (Париж) fait a meroeille, Klinggraeffen (Мюнхен) est adore! Ainsi, cara anima mia, non disperar!»[60].

Фридрих проходил проверку на прочность — одновременное ведение военных кампаний, занятие государственным управлением и активной дипломатией. У него не было иллюзий в отношении других монархов. Каковы бы ни были их воззрения, заявления и уверения, они, он это понимал, будут действовать заодно с Марией Терезией против Пруссии, если увидят в этом выгоду. Прусский король не осуждал их за это. Фридрих знал, что курфюрст Баварии, претендующий на имперскую корону и имеющий надежды на территориальные приобретения, может сыграть, к выгоде Марии Терезии, роль защитника от Пруссии. Но он понимал, что, если он сам предложит Баварии имперские территории, наступит время, когда нужно будет поддержать ее претензии в империи, а за этим может последовать помощь Франции. Так в скором времени и произошло. Он знал, что курфюрст Саксонский будет обещать помощь Марии Терезии и одновременно искать союза с Фридрихом. Он никого не винил. Так все в мире было устроено.

В марте 1741 года Фридрих узнал, что Мария Терезия родила сына, которому в будущем предстояло стать императором Иосифом. Тем временем его дипломатия начала сдавать. В Вене не было и намека на соглашение. Король Англии явно вел переговоры о некоем договоре с Австрией. Фридрих продолжал ставить на карту, которую он полагал выигрышной в этой партии: на британскую антипатию к Франции и британские надежды на невозможность франко-прусского союза. Саксония надеялась, что от Пруссии удастся урвать кусочек, если Фридрих проиграет. Самое тревожное, что Россия, с которой Фридрих рассчитывал заключить временно удовлетворяющий его оборонительный союз, обдумывала возможности сближения с Марией Терезией. «La trahison de la Russie est èpouvantable»[61], — замечал Фридрих Подевильсу 17 марта.

Два обстоятельства, однако, оставляли Фридриху надежду по поводу России. Летом 1741 года Швеция под влиянием Франции напала на Россию, таким образом, русские из-за нехватки ресурсов не смогли бы прийти на помощь Габсбургам. Кроме того, в ходе переворота в ноябре дочь Петра Великого, Елизавета, захватила царский престол, свергнув двоюродного племянника Фридриха, несчастного Ивана, сына Антона Ульриха Брауншвейгского[62]. Это последнее обстоятельство скорее всего на какое-то время займет Россию. Но все это — непримиримость Вены, отстраненная холодность Георга II, ревность курфюрста Саксонии, непредсказуемость Санкт-Петербурга — казалось, подталкивало Фридриха к сближению с Францией, к которой у него всегда было сердечное стремление, и, «faute de mieux»[63], с Баварией, как с конкурентом Франца Лотарингского в борьбе за имперский престол. Фридриха не особенно радовала мысль о заметном усилении Баварии, по, если Мария Терезия будет продолжать упрямиться, ему понадобятся друзья. Зимой 1740–1741 года его беспокоила австрийская армия под командованием фельдмаршала Нейпперга, концентрировавшаяся в Моравии. Цель австрийцев, — несомненно, изгнать его из Силезии. Прекрасную провинцию, захваченную без особого труда и потерь, теперь нужно было защищать.

Фридриху нужно было решить, насколько далеко в сторону моравской и богемской границ или за их пределы он готов идти. Прусская армия находилась на зимних квартирах и была рассредоточена на большой территории. На передних рубежах продолжали действовать подвижные кавалерийские заслоны. Австрийские гарнизоны, блокированные во время декабрьского вторжения, но большей части продолжали обороняться, хотя крепость Глогау-на-Одере захватил внезапной ночной атакой принц Макс Леопольд Ангальт-Дессауский, сын старого Дессаусца. Фридрих хотел, чтобы его войска были расквартированы, а значит, сохраняли значительную концентрацию на довольно большом расстоянии к северу от границы, а патрульные заслоны действовали невдалеке от размещения основных сил. Он считал, что если австрийцы начну!' наступать, то пруссакам следует воздерживаться от контакта с ними, чтобы сохранять свободу маневра. Шверин, обладавший военным опытом, имел другое мнение: с наступлением весны надо разместить заслоны намного южнее, прикрыв пастбищные и пахотные земли к югу от Одера.

Кампании восемнадцатого века были во многом связаны с обеспечением ресурсами. Сражения выигрывались числом войск и мощью огня. Одна битва могла решить судьбу похода, но, чтобы вообще вести кампанию, следовало иметь коммуникации — дороги и реки; склады, хранилища припасов, которые нужно было создать и надежно охранять; крепости — надежные пункты, способные удерживать армию противника или угрожать его коммуникациям; крепостям нужны соответствующие гарнизоны, а для мобильности и транспортных нужд еще потребно громадное количество лошадей. Лошади означают фураж и пастбища. Армия, распущенная на постой, концентрируется для сражения, и простой факт продвижения маршем через некую территорию едва ли имеет стратегическое значение, если не сопровождается перемещением ресурсов.

Поэтому доступность пастбищ, конечно же, является важным фактором, доказывал Шверин, но размещение прусских войск повышает их уязвимость. Они расквартированы широким фронтом в Южной Силезии, достигая на западе Швейдница, в тридцати милях к юго-западу от Бреслау, и до Одера. В начале апреля Фридрих узнал, что Нейпнерг идет маршем на север из Моравии, имея 16 000 штыков. Предположительно он направляется к Нейссе и Бреслау. Фридрих инспектировал некоторые из кавалерийских частей заслона далеко на юго-востоке, возле Ягендорфа[64], когда пришли первые известия о передвижениях австрийцев. Их главные силы, как оказалось, уже находились севернее его, прошли западные границы линии прусских заслонов и двигались по направлению к Нейссе. 5 апреля Нейнперг снял осаду с крепости. Австрийский фельдмаршал оказался удачливее, и Фридрих мог воскликнуть подобно Веллингтону 15 июня 1815 года в отношении Наполеона: «Боже, он провел меня!» Теперь надо было собрать рассредоточенную армию, создать из нее эффективную сконцентрированную ударную силу, обнаружить противника и решить, что делать дальше. Для Фридриха это означало пролог к серьезной войне.

Погода была неважная, вся земля покрыта снегом. Фридрих продолжил свои дипломатические упражнения, послав 6 апреля письмо Георгу II, копию Подевильсу с запиской о дополнительных инструкциях. В ней в продолжение ранних посланий предлагалась «ипе amitié trés sincére»[65], основанная на сохранении за Фридрихом Нижней Силезии, включая Бреслау, а со стороны короля Георга II — на готовности убедить Марию Терезию согласиться на это. Тем временем полководец Марии Терезии, Нейпнерг, совершал марш, чтобы оказать помощь австрийским войскам в Берге, а Фридрих, собрав войска, двигался в северо-западном направлении к Олау-на-Одере. Если Нейнперг разместит армию, то пруссаки окажутся отрезанными от коммуникаций, связывающих с Нижней Силезией. Фридрих шел навстречу своей первой битве и, естественно, ощущал одновременно возбуждение и неуверенность. «Мой дорогой Жордан, — написал он 9 апреля, — завтра мы будем сражаться… гели Господь продлит мои дни, то я тебе напишу и расскажу о нашей победе. Adieu, сher ami…» Фридрих получил достоверную информацию о том, что австрийцы стоят двухкилометровым фронтом у деревни Мольвиц, их правый фланг прикрыт лесом и сходящимися в том месте ручьями, левый упирается в деревню Грюпинген.

Наступило 10 апреля 1741 года. Видимость была неважная. Еще находясь в двух милях от Мольвица, перестроились в боевые порядки и развернулись перед неприятелем — две линии пехоты в 250 ярдах друг от друга, кавалерия разместилась на обоих флангах. Этот маневр потребовал изменения направления на девяносто градусов и занял немало времени. Фридрих полагал, а позже писал — ошибочно, — что австрийские войска превосходили прусские по меньшей мере на 6000 по численности пехоты и втрое по кавалерии. На самом деле по пехоте численное превосходство было на стороне прусских войск. Построившись, пруссаки в 1.30 по полудни начали наступление. Артиллерийские батареи передвигались последовательно от одной огневой позиции к другой.

Мольвиц стал первым серьезным боевым опытом Фридриха. Он ничего не дал для его военной репутации, но ход сражения был поучительным. Австрийцы пытались поставить свои линии параллельно прусским войскам, и первым драматическим моментом сражения была атака австрийской кавалерии с левого фланга. Она, превосходя по численности, нанесла удар по прусской кавалерии правого фланга и смяла ее, заставив отступать прямо через порядки правофланговых пехотных батальонов прусской армии.

Фридриха, находившегося в одном из пехотных батальонов, стала увлекать за собой вдоль линии его собственной армии смешавшаяся и дезорганизованная масса прусских кавалеристов. Казалось, что эта армия вот-вот будет развернута противником справа палево или разрезана надвое, так как между батальонами правого фланга и остальной пехотой теперь открылась брешь. Шверин увидел, что часть армии вышла из-под контроля, на правом фланге возникла сумятица, и решил вывести короля с поля битвы.

Фридрих всегда боялся попасть в плен, стать марионеткой в чужих руках. Он неоднократно писал Подевильсу, что, если его когда-нибудь захватит враг, все его слова и инструкции должны игнорироваться. Теперь, когда вокруг царило смятение и ситуация была совершенно неясной, он принял совет опытного Шверина. Вскочив на свежего коня серой масти, позже получившего кличку Мольвиц-Грей, он захватил некоторые бумаги и с ближайшими помощниками пустился галопом под защиту стен города Оппелн, расположенного в многих милях от поля битвы.

Оппелн, однако, был уже занят австрийской кавалерией, и когда они назвали себя — «Macht auf! Preussen!»[66] — группу Фридриха обстреляли. Король повернул коня и поскакал назад к Мольвицу, остановившись только в деревне Ловен, недалеко от того места, откуда начал путешествие. Он не знал, что происходит, и чувствовал себя несчастным, опозоренным и раздавленным. Он был на грани отчаяния, а его недоброжелатели думали и говорили, что ^король Пруссии бросил свою армию в трудный час.

Только человек, напрочь лишенный воображения, может не понять страданий Фридриха в тот момент. Храбрость, которую он показывал в течение последующей жизни, не будет ни у кого вызывать сомнений, но пока он ее не проявил, уступил настояниям ветерана Шверина и покинул поле брали в самый разгар сражения. История обрастала легендами. Говорили, что, когда Фридрих покидал поле боя, австрийский всадник с поднятой саблей схватил его коня за узду, и тогда якобы он взмолился: «Пусти меня, и я тебе отплачу», а австриец, узнав прусского короля, опустил саблю и прокричал вслед: «Ладно! После войны!», а впоследствии стал прусским генерал-лейтенантом. В подобных россказнях не было ни слова правды, но эта история появилась в печатном виде еще при жизни Фридриха. Бегство Фридриха, утрата им контроля — а значит, и репутации — были связаны с его неопытностью и самоуверенностью. Король считал, что только он один должен командовать. Ранее он не захотел, чтобы старый Дессаусец, скептически настроенный по поводу силезской авантюры, был включен в его свиту, считая, что короля Пруссии не должны видеть отправляющимся на войну в сопровождении наставника. Теперь же отсутствие наставника усугубляло несчастье. Фридрих, как он обычно делал, отправился на войну в окружении своих близких друзей, которые составили часть штаба. Например, Мопертюи, французский математик и астроном, бывший офицер армии Людовика XIV, член Королевского общества в Лондоне, приехавший в Берлин по приглашению Фридриха, а впоследствии ставший у Фридриха президентом Академии наук, теперь входил и королевскую свиту: он попал в плен к австрийцам, когда Фридрих убегал от Оппелна[67].

В поведении Фридриха была уверенность дилетанта. Король-философ хотел продемонстрировать друзьям-философам, что он может к тому же еще управлять и командовать. Это ему не удалось.

Донущенная в предварительных расчетах ошибка может помочь развиться основному — таланту, если она дает пищу к раз-мышлениям и не ведет к всеобщей катастрофе. Под Мольвицем Фридриху повезло. Армия ничего не знала о его внезапном отъезде. Тем холодным днем, когда Фридрих ускакал, Шверин собрал еще не разгромленную прусскую кавалерию и спас положение. Однако истинной виновницей торжества стала прусская пехота, обученная Фридрихом Вильгельмом и его полковыми командирами, включая и самого Фридриха. Она двинулась в безупречном порядке подобно «живой степе», говорили австрийцы, и смела все, что попалось на пути. Фридрих незадолго до этого внес коррективы в подготовку пехоты — полки теперь строились не в четыре, а в три шеренги, чтобы увеличить фронт и усилить мощь огня. Солдаты бесконечными упражнениями довели маневр до совершенства. Это сработало. Ряды австрийской пехоты рассеяли превосходящим, хорошо организованным огнем, а австрийская кавалерия не захотела испытывать его на себе. Потери были примерно равны с обеих сторон, но к тому моменту, когда над полем сгустилась тьма, стало ясно, что начальная атака австрийцев достигла лишь местного и временного эффекта, хозяевами на поле боя остались пруссаки, и Силезия по-прежнему была у них в руках. Фридрих выслушал рапорт Шверина, как говорят, вскоре после того, как добрался до Ловепа.

После сражения — разбор действий. Через два дня Фридрих написал Подевильсу в Берлин. В его сознании Мольвиц стал первой, на самом деле самой бесславной победой. Он писал, Что делал не часто, на немецком языке. Господу было угодно благословить оружие Фридриха победой над вражеской армией, «по меньшей мере на 6000 превосходящей но численности пехоты» и втрое по кавалерии. Преувеличения после битвы случаются во все века, а Фридрих испытывал еще и огромное эмоциональное облегчение. Правда же заключалась в том, что прусская пехота, которая своими действиями принесла победу, видимо, превосходила австрийскую численно примерно на 6000 человек, а не наоборот.

Впоследствии Фридрих назвал Мольвиц «одним из самых памятных дней столетия». Очевидно, это надо понимать следующим образом: огромная империя Габсбургов оказалась бессильной наказать входящее в ее состав государство и вернуть себе свои владения. Мольвиц положил начало процессу, который достигнет кульминации сто двадцать пять лет спустя на поле Кёниггреца. Конь, который вывез Фридриха в тот важный момент, Мольвиц-Грей, дожил до глубокой старости, ни в чем не нуждаясь и время от времени участвуя в парадах в потсдамском Люстгартене. Он до самой смерти различал музыку прусских маршей и начинал храпеть, когда мимо проносили знамена. Умер он в сорок лет в 1762 году. Мольвиц и все, что с ним ассоциировалось, стало преданием.

Фридрих признавал, что при Мольвице он был совершенным новичком, был полон решимости извлечь уроки, улучшить обучение в армии. Фридрих винил себя — и по заслугам, хотя часть ответственности лежала на Шверине, — за то, что допустил чрезмерное распыление армии в начале кампании, за последующую неспособность ее сосредоточить до тех нор, пока противник не начал угрожать коммуникациям между Пруссией и Силезией, за неумение вовремя развернуться непосредственно на поле боя. К тому же он занял неудачную позицию, поэтому первая же атака австрийской кавалерии захлестнула его, напрочь лишила способности управлять боем, а прусская кавалерия оказалась не на высоте. Армия с честью вышла из сражения благодаря хорошей выучке пехоты.

Австрийская кавалерия под командованием генерала Ромера, павшего в бою, превосходила на левом фланге по численности два к одному прусскую, а потому атаковала подавляющими на этом участке силами, когда пруссаки стояли на месте и были уязвимы, и охватила их правый фланг. Это не означало, что прусская кавалерия уступает австрийской в подготовке. Фридрих, однако, решил, что он видел достаточно, чтобы встревожиться, и после сражения отвел всю армию в лагерь к северу от Мольвица и заставил ее заниматься по специальному графику, за выполнением которого следил лично. Он вставал каждый день задолго до рассвета и вскоре уже был в седле, выезжая со строгой инспекцией. Несмотря на часы унижений, Мольвиц не разрушил его самоуверенность и не уменьшил его силу воли.

Сражение не изменило базовую стратегическую ситуацию, хотя и продемонстрировало миру определенную беспомощность Австрии. Страны, надеявшиеся поживиться за ее счет, почувствовали запах добычи. Австрийцы, занимая позиции в Богемии и Моравии, считали, что Силезия бесчестно оккупирована прусскими агрессорами. С военной точки зрения происходила борьба за более выгодные позиции, однако весна 1741 года сменилась летом, а крупных столкновений не происходило. Время от времени случались стычки кавалерийских разъездов. 17 мая полковник Цитен, которому было сорок три года и предстояло в дальнейшем сыграть ключевую роль в совершенствовании и развитии прусской кавалерии, с шестью эскадронами внезапно атаковал и разбил превосходящие силы австрийской кавалерии у местечка Ротшлос. Фридрих особо отметил его как кавалериста, чьим способностям он может доверять и чьи энергичные действия впечатляют. Несдавшийся австрийский гарнизон в Нейссе однажды мог послужить трамплином для более широких наступательных операций. Бреслау был все еще независим от противостоящих армий, хотя всего в двадцати пяти милях от него, в Швейднице, Фридрих организовал мощный опорный пункт и крупную базу снабжения.

Король Пруссии торопился с тем, что он считал либеральными и совершенно необходимыми реформами в Силезии. Он очень старался быть беспристрастным — протестантское население в скором времени начало возмущаться, поскольку многие рассчитывали на материальные преимущества от короля: архиепископ Бреслау, кардинал Зинцендорф, был пожалован орденом Черного орла и назначен главным викарием Силезии — назначение, которое, но мнению Ватикана, скорее пристало рассматривать папе, а не королю Пруссии. Его позиции в провинции оставались шаткими, и он понимал, что его права здесь еще долгое время будут предметом споров. Поздравления Вольтера от 20 апреля составлены в виде стихотворных строк. В них Фридрих в пантеоне победителей сравнивался с Карлом XII, Густавом Адольфом, Тюренном и Ахиллом! Фридрих, однако, знал, что для того чтобы удержать Силезию, ему нужны не приятные исторические сравнения, а изощренная дипломатия и военная сила.

С подписанием ранее обсуждавшегося соглашения об оборонительном союзе между Францией и Пруссией возникли некоторые заминки. Французы колебались; Мольвиц помог им решиться. Теперь засомневался Фридрих, заявив, что его беспокоит, как на это будут реагировать Англия и Россия. Тогда маршал Бель-Иль, посол Франции, после сражения при Мольвице поехал в Бреслау, где присоединился к Валори. Шарль Луи Опост Фуке, граф де Бель-Иль, был внуком известного и несчастного министра финансов при Людовике XIV, Никола Фуке, создателя виконтства де Во. Он произвел на Фридриха самое благоприятное впечатление, был высокого мнения о прусской военной системе и о мастерстве короля Пруссии во владении деталями. Вскоре стало ясно, что Мария Терезия не намерена идти на мировую или уступать что-либо. Франция и Пруссия подписали соглашение.

В результате 5 июня 1741 года Франция выступила в союзе с Пруссией в поддержку Баварии против Австрии. Девяностолетний кардинал Флери, фактически единоличный разработчик французской внешней политики, был настроен не агрессивно. Более молодые люди, в том числе Бель-Иль, доказывали, что момент наступил. Австрия уязвима, у нее нет союзников, внутри государства продолжались раздоры из-за наследства Габсбургов и выборов императора, ее казна истощена, а на северной границе — энергичный противник в лице Пруссии. Все это дает шанс Франции. Не надо формально объявлять войну — официальный фронт представляла Бавария. Франция могла просто оказать содействие.

В глазах Фридриха все выглядело вполне логично, и он приветствовал такой ход событий. Ситуация в России и Швеции была в высшей степени неопределенной, то же самое в отношении Британии. Фридрих принял британского посла в Мольвице в мае и дал ясно попять, что минимальные условия для заключения мира — Нижняя Силезия и Бреслау. Однако его дядя, Георг II, не верил ему и даже пытался создать против него альянс вместе с Саксонией и Россией, а также предлагая союз Австрии. Ганновер и Саксония могли рассчитывать на получение территорий побежденной Пруссии, и Фридрих знал это.

Для Британии Австрия по-прежнему оставалась традиционным союзником, ведомым молодой и находящейся в затруднительном положении королевой против традиционного врага, Франции. Фридрих понимал, что от Лондона нечего ждать. Британское правительство наверняка воспользуется его намерениями и надеждами, чтобы замирить Пруссию с Австрией, так как это позволит Австрии более эффективно противостоять Франции. Однако Британию не интересуют права и споры Пруссии, ее заботит лишь ослабление Франции. Когда Подевильс предложил в мае продолжать добиваться от Лондона заключения выгодных соглашений, Фридрих сказал ему, что здесь ждать нечего, кроме словесного тумана. На какое-то время интересы Франции и Пруссии совпали, писал он 21 мая. Король понимал, что Лондону это очень не поправится, но не видел альтернативы соглашению, заключенному с французами в начале июня. Подевильс получил инструкции: на все запросы британского посла говорить, что король не желает, чтобы его дурачили и дальше. Коль Австрия столь непримирима, то единственными возможными союзниками являются Франция и protégé Франции, Бавария. 30 мая Фридрих сообщил Флери о подписании союзного договора с его королем.

И все же Фридрих ощущал беспокойство, так же как и Подевильс, который в середине июня вернулся к идее о необходимости переговоров с Англией. Фридрих резко ответил ему, что станет подозревать своего министра в работе на англичан, если тот будет продолжать гнуть свою линию. Подевильс с возмущением заявил, что его репутация и бедность говорят сами за себя. А новый союз означал новые затруднения и обязательства. Франция поддерживает претензии курфюрста Баварии на трон Богемии и на императорский престол, а Фридриху, который также согласился поддержать кандидатуру курфюрста Баварии и даже выступил инициатором, не очень-то по душе расширение и усиление Баварии — ведь Богемия находится сразу за южной границей Пруссии. По новому договору он согласился оставить претензии на Юлих и Берг, а союзники — признать его права на Силезию. Франко-баварское вторжение в Австрию должно предотвратить новое контрнаступление с целью отвоевать Силезию. Пока это казалось разумной сделкой.

Но беспокойство прочно укоренилось в душе Фридриха. В перспективе его не радовал франко-баварский триумф. Казалось, невозможно договориться с Габсбургами на условиях, которые он считал приемлемыми, но не могла же Пруссия вечно жить в состоянии войны с Австрией. Он обладал большей частью Силезии и считал это справедливым и законным; было и еще кое-что, а именно крепость Нейссе, которая должна стать его. Однако Фридрих понимал, что рано или поздно ему, видимо, придется вновь обнажать шпагу, чтобы защищать то, чем он уже владеет в Силезии. Отсюда следовало, что именно согласие с Австрией, как бы ни было трудно его достичь, является желанной политической целью. Фридрих всегда давал понять: если Вена согласится с претензиями Пруссии на Силезию, хотя бы частично, он готов поддержать Марию Терезию на других направлениях, даже отдать свой голос на выборах императора за Франца Лотарингского. Сейчас он поддерживал Баварию, но чувствовал, что мосты между Берлином и Веной нельзя разрушать окончательно.

Двойственность его чувств — она всегда будет оставаться при нем — усилилась, когда он вскоре увидел медлительность в ведении военных действий его союзниками, Францией и Баварией. Чтобы союз был выгоден Фридриху, ему нужны энергичные операции, предпочтительно вдоль долины Дуная в направлении Вены, а не в Богемии, как, казалось, планировала Бавария. Он совершенно ясно дал попять в личном письме к курфюрсту Баварии 26 июля и с такой же твердостью написал Флери, что не собирается голосовать на выборах императора за курфюрста Баварии, пока правитель не начнет действовать или пока французские войска не войдут в Германию, то есть Фридрих потребовал от союзников действенных военных операций. Через два дня после отправки первого письма он написал: «Если кардинал не желает воевать, то ему следует выйти из союза!» Учитывая, что союз был составлен только в начале июня, это показывало недовольство Фридриха союзниками и одновременно рождало подозрения, что Фридрих ищет повод, чтобы пересмотреть свою политику, когда ему будет выгодно.

События последних месяцев 1741 года, явная переоценка союзников и изменение подходов способствовали закреплению за Фридрихом репутации двуличного политика. С фактами не поспоришь. Мария Терезия и ее министры сочли ситуацию почти отчаянной, необходимо было внести раскол во враждебный Австрии союз. Она попыталась купить нейтралитет Франции, предложив ей Люксембург, подкупить Баварию, уступая некоторые имперские земли и титулы в Италии. 7 августа через британского посла в Вене передала Фридриху, что согласна отдать имперскую территорию в Голландии и 2 миллиона экю[68], если все прусские войска покинут Силезию.

Ответ Фридриха был быстрым и твердым. Он считает предложение оскорбительным и абсурдным. У него нет претензий в 11идерландах; его амбиции ограничиваются землями в Силезии, которые принадлежат ему но праву. Пока этот обмен подтвердил неуступчивость сторон. В письме Георгу II Фридрих выразил надежду, что дядя не возражает против оккупации Силезии. 4 сентября король написал своему человеку в Мюнхене, графу фон Шметтау, что его верность союзу с Баварией неизменна, поэтому он надеется на скорейшее наступление франко-баварского войска в направлении Вены, а сам через две недели попытается овладеть Нейссе. Тогда же Фридрих сообщил Вольтеру, предвидя в скором времени многие баталии: «Это глупость, но порой в жизни случается так, что кому-то приходится терять голову!»

Одновременно Фридрих очень внимательно следил за развитием ситуации в Саксонии. Ее курфюрст и король Польши, Август III, совершенно не похожий на своего выдающегося отца, Августа Сильного, был нерешительным и впечатлительным. В течение всего правления он находился под влиянием главного министра, графа Брюля, протестанта, крайне враждебно настроенного к Фридриху. Саксония располагалась слишком близко к Пруссии, чтобы чувствовать себя спокойной. Бавария хотела присоединения Саксонии к антиавстрийскому союзу, и Фридриха беспокоила цена, которая за это могла быть предложена. В письме командующему французскими войсками, Бель-Илю, от 16 сентября король писал, что предложение, по его мнению, чрезмерно. Он слышал, что Саксонии предлагают Верхнюю Силезию и Моравию; неужели курфюрст Баварии действительно с этим согласен? Пока франко-баварская армия двигалась на восток, а Мария Терезия готовила Вену к вражеской осаде, баварцы и саксонцы были заняты распределением земель Габсбургов после поражения австрийской армии и достигли 19 сентября соглашения по этому вопросу. По нему Саксония получала Моравию, Верхнюю Силезию и часть Нижней Силезии; к Баварии отходили Верхняя Австрия и Тироль. Курфюрст Баварии будет провозглашен королем Богемии. Карте Германии предстояла радикальная перекройка.

И вовсе не такая, как планировал Фридрих. Антиавстрийский союз, казалось, выходил из-под контроля, но тут произошли два события. В июне Марию Терезию, женщину большой силы духа, провозгласили в Прессбурге (Братислава) королевой Венгрии, влиятельные представители венгерской знати поклялись ей в преданности и пообещали собрать 40 000 армию, правда, собрали 20 000 штыков. К тому же вновь попыталась вмешаться Британия. Надвигающийся закат Габсбургов и усиление Франции были очень не по душе Лондону. Главной фигурой на шахматной доске Европы становился король Пруссии. Георг II недолюбливал племянника. Ганновер опасался Бранденбурга — Пруссии. Теоретически все строилось на том, что Фридрих может быть атакован одновременно Ганновером, Саксонией, Британией, даже Россией, а прусские территории захвачены. Британским министрам это казалось очень далеким от интересов страны. Что до Австрии, то в правительстве Британии не собирались опустошать казну и проливать английскую кровь ради Марии Терезии, как бы ей ни сочувствовали в Англии. Но призрак Франции и ее сателлитов, разрушающих империю и становящихся доминирующей силой на континенте, порождал чувства, истоки которых уходят во времена Мальборо, Евгения Савойского и Людовика XIV. Короля Георга II, видимо, не отпускали мысли о ганноверских владениях и угрозах, исходивших от прусских родственников. Он достиг соглашения с Францией о нейтралитете, выступая в качестве курфюрста Ганновера и не получив одобрения британских министров. Соглашение было нацелено на сохранение Ганновера. В том, что касалось войны в широком смысле слова, Британия взяла на себя обязательство сохранять нейтралитет в запутанной континентальной борьбе. Теперь же британский посол в Берлине, лорд Хиндфорд, в неофициальном порядке вновь приступил к торгам. Нейтралитету могла понадобиться новая интерпретация.

Британский посол в Вене, сэр Томас Робинсон[69], уже делал предложения Фридриху, которые были грубо отвергнуты в августе. 25 сентября полковник фон Гольц из штаба Фридриха сделал тем не менее Хиндфорду некие предложения. В целом из этого следовало, что Фридрих использовал посредников и Гольц был одним из них.

Гольц писал, что возможно создание условий, позволяющих Нейппергу беспрепятственно отступить в Моравию, оставив без изменений нынешнее военное положение на границе между Моравией и Силезией. Одновременно можно было бы предпринять отвлекающие действия пруссаков под Нейссе с последующей капитуляцией австрийского гарнизона в согласованное время. Австрийцы получат фактическое перемирие, хоть и не объявленное, на одном из фронтов и возможность перегруппировать силы в других местах против французов и баварцев. В обмен на эти секретные действия Фридрих получит молчаливое согласие на владение Нижней Силезией, включая Бреслау и крепость Нейссе, и обязуется не собирать налоги и пошлины в нынешних владениях Марии Терезии. Прусская армия формально будет вести военные действия против австрийской армии, но не вступать при этом в столкновения, а затем уйдет на зимние квартиры в Верхней Силезии.

Гольц писал, что все это, естественно, не подлежит разглашению. Он приложил большие усилия, чтобы обмануть французского посла, Валори, относительно сношений Фридриха с Хиндфордом, заявив ему 23 сентября, что король якобы дал понять Хиндфорду, что его присутствие в лагере более не приемлемо. На самом деле прусский король теперь желал, продемонстрировать свою добрую волю Марии Терезии, правда, не предлагая никаких официальных соглашений или прекращения военных действий. Гольц высказался очень откровенно: Фридрих «хочет прекратить военные действия, но не хочет, чтобы создавалось впечатление, что они прекращены!» Это даст королю то, что он считает нужным в данной конкретной ситуации, — Силезию. Будет предоставлена передышка Марии Терезии и предотвращен триумф франков и баварцев. К нему Фридрих, хоть сам состоял членом альянса, относился в высшей степени отрицательно. Соглашение, являвшееся моральным предательством союзников, составлено Хиндфордом, обсуждено через британских посредников с австрийцами и рассмотрено на секретном совещании 9 октября в деревне Кляйн-Шнеллендорф. На встрече, организованной Хиндфордом для его одобрения, присутствовали Фридрих и Нейпперг.

Естественно, Фридрих был заинтересован, чтобы об этих событиях не узнали французы, баварцы и саксонцы. Ведь он (носился с противником. Король не жалел сил, сгущая туман, и 2 октября написал Шметтау, находящемуся при баварском дворе, что франко-баварское наступление вдоль долины Дуная развивается до смешного медленно. Баварский курфюрст со штабом находился в Линце, захваченном союзниками 14 сентября. Фридрих разыгрывал нетерпение. Он оказывает на противника давление «autant qu’il a été possible»[70], но прусская армия находится в походе уже десять месяцев, и продолжение действий без отдыха может привести к катастрофе. Если баварцы и дальше будут медлить, то Фридриху не останется ничего другого, как отвести людей на зимние квартиры. Он полагал, что к этому времени в Богемии должна уже появиться вторая колонна французских войск. Ну и где она? «Я вплоть до настоящего времени несу все бремя на себе». Фридрих готовил почву. 7 октября — новое послание в Баварию, в котором координируются передвижения войск. 14 октября он сообщает, что собирается угрожать складам Нейпперга в Моравии, но если Нейпперг придет туда раньше, то не будет его преследовать из-за сильно пересеченной местности и трудностей со снабжением войск. Однако за семь дней, которые разделяли эти два письма, король успел встретиться с Нейппергом и Хиндфордом в Кляйн-Шнеллендорфе и обо всем договориться с австрийцем.

Секретное временное соглашение, достигнутое в Кляйн-Шнеллендорфе, полностью устраивало Фридриха. С его точки зрения, власть Габсбургов в Вене нужно ослабить, но не разрушить. Союз с французами и баварцами, в свое время необходимый, чтобы отвлечь Австрию и спасти Пруссию и ее владения, не должен становиться самодовлеющей силой. На данный момент он уже сыграл свою роль. Частые заявления Фридриха о поддержке Австрийского дома являлись лживыми и правдивыми одновременно. Его мало заботила империя как таковая. Он видел в ней безвозвратно устаревшую структуру. Однако она предоставляла трибуну для обсуждения и ведения германских дел и в таком качестве нуждалась в руководителе, им мог стать монарх, обладающий необходимыми способностями к управлению. Габсбурги были самыми подходящими кандидатами на эту роль. Они продолжали бы занимать этот пост при поддержке Гогенцоллернов, как только примут их претензии.

Что же касается конкретной ситуации, войны, Фридрих доказывал, что не менял своей фундаментальной позиции. Ведет ли армия активные боевые действия или нет — Пруссия по-прежнему в состоянии войны с Австрией. Но прусская армия вела кампанию уже довольно долгое время и терпела лишения. Фридрих израсходовал значительную часть казны. Он отдаст избирательный голос, если условия соглашения сохранят силу, курфюрсту Баварии. Амбиции же Баварии возросли, поэтому Пруссии следовало действовать осторожно и не проливать зря кровь солдат для того, чтобы добыть Виттельсбахам Богемию. Он заключил секретное, основанное на практических соображениях соглашение с австрийским командованием, которое на время устраивало обе стороны, — такие договоренности не были чем-то из ряда вон выходящим. Этот прием был применен в интересах Пруссии и ее народа.

Нейпнерг и Фридрих выполнили особые обязательства, оговоренные секретными условиями. Прусская армия приготовилась идти на зимние квартиры. Была проведена операция против Нейссе, и крепость капитулировала, как и обговаривалось, в начале ноября 1741 года. Фридрих принял присягу в верности от вольного города Бреслау. В августе ему удалось ввести сюда Шверина хитростью, не пролив ни капли крови, теперь прусская армия заняла город.

В конце октября, однако, стало ясно, что Франция и Бавария встревожены военной пассивностью Фридриха. Он заявил, совершенно не покривив душой, что не заключал мира с Марией Терезией, повторил о приверженности союзу с Баварией. Но имеются объективные границы возможностей Пруссии. Французский посол при Фридрихе, Валори, выразил озабоченность своей страны и спросил: намерен ли король участвовать вместе с Францией в экспедиции против Ганновера? Фридрих отверг эту идею, аккуратно передав 18 октября содержание разговора Георгу II через своего посла в Ганновере.

Как всегда, имелось достаточно «утечек» информации, большинство из которых не были случайными и делались по политическим соображениям. Помимо того, что Фридрих известил Ганновер о французских планах, он еще через британского посла Хиндфорда рассказал кардиналу Флери все о намерениях, как выразился король, «l’artificielle et perfide cour de Vienne»[71]. Его, сообщал Фридрих кардиналу, британцы прямо попросили содействовать изгнанию баварских войск из Австрии, а также отдать голос Францу Лотарингскому! За это предлагалось немало. Однако он готов в нужный момент войти в Моравию и, верный союзническому долгу, помочь предотвратить это изгнание. Для полноты эффекта Фридрих добавил для Флери, что поведение короля Англии с каждым днем становится все более подозрительным и что союз с «королем, вашим господином» доставил бы ему самое большое наслаждение в жизни. В следующем более обширном послании, датированном 3 декабря, он написал Флери об ощущении глубокой близости к Франции и недоверия к Австрии и Англии.

Первое послание к Флери написано 29 октября. Скорее всего опытный кардинал отнесся к нему без малейшего доверия. Это было частью топкой игры в полуправду, неправду и случайную точность, отличавшую дипломатию восемнадцатого столетия. Фридрих считал ее необходимой силовой игрой. Коль можно добиться целей таким образом, без крови, борьбы и разрушений — это к лучшему. Конечно, для этого приходится прибегать к обману, но это своего рода война, а обман — один из ее компонентов. На самом деле слова из его письма от 3 декабря но большей части оказались правдой.

Для ведения войны были необходимы укрепленные пункты и территории. Помещения для расквартирования солдат, фураж для лошадей, площади, способные обеспечить производство определенного количества провианта, — все это было жизненно важным, часто более важным, чем действительные оперативные преимущества, вытекавшие из обладания ключевыми пунктами, линиями коммуникаций, дорогами и речными путями. Фридрих гарантировал австрийцам, противникам, что расположится на зимние квартиры после того, как Нейссе будет у него в руках, и он же объяснял французам и баварцам, своим союзникам, что отдых для его армии после длительного пребывания в походе необходим. Часть зимних квартир, говорил он французскому командующему, Бель-Илю, находилась в Богемии в районах Болеслава, Лейтмерица и Кёпиггреца. Бель-Иль и курфюрст Баварии, рассчитывавший в скором времени получить корону Богемии, учтиво интересовались размещением и планами прусской армии.

Осторожные и ограниченные обязательства, принятые Фридрихом в Кляйн-Шнеллендорфе, не были оформлены договором с Австрией. Мир формально не провозглашался. Хиндфорд сделал 30 ноября новую попытку этого добиться, но прусский король идею отверг. Он надеялся, что следствием его секретного соглашения станет определенное облегчение военного положения Марии Терезии, — было не ясно, сможет ли она удержать Вену. В тот же день Фридрих направил послание Бель-Илю, поздравляя его со взятием Праги и сообщая, что готов предоставить союзникам двадцать пять эскадронов кавалерии, которая будет двигаться на левом фланге до границ Моравии. Королю, несмотря на наличие дружественных договоренностей с Нейппергом, было нужно массированное прусское присутствие в войсках поминальных союзников, когда они начнут метаться по Богемии. Этим намечались изменение позиции, отход от духа Кляйн-Шнеллендорфа. Фридриху виделся легкий франко-баварский триумф над Австрией, оставлявший Пруссию в стороне и сводивший на нет возможность его влияния после заключения любого мирного соглашения. Кроме того, к баварским войскам присоединилась армия Саксонии, насчитывавшая 20 000 штыков. Почти все — и союзники, и противники — уже молчаливо согласились с захватом Силезии, но положение могло измениться.

Фридрих решил, что для Пруссии пришло время принять более активное участие в международной игре. Помимо посылки своих кавалерийских частей на помощь франко-баварским силам в Богемию, он приказал Шверину выдвигаться из Силезии на юг и захватить Оломоуц, находящийся всего в пятидесяти милях к северо-востоку от столицы Моравии, Брюнна; и 17 декабря Шверин задачу выполнил. Этот маневр шел вразрез с договоренностями с Нейппергом, однако — всегда находчивый — он заявил о претензиях к Австрии в связи с несоблюдением ею условия секретности, о котором стороны договорились в Кляйн-Шнеллендорфе. Еще в октябре Гольц жаловался Хинд-форду, что и в Праге, и в Дрездене все открыто говорят о сделке Фридриха с Нейппергом. «Le Roi еп est dans une colére terrible!»[72] Он писал Хиндфорду в том же письме, что если условия абсолютной секретности по поводу этих пробных соглашений не будут выполняться, то король не будет считать себя связанным какими бы то ни было договоренностями.

Говоря современным языком, договоренности в Кляйн-Шнеллендорфе можно было «опротестовать», и отказ от них зависел от степени соблюдения конфиденциальности. Фридрих полагал, что у него в руках все козыри, чтобы после Кляйн-Шнеллендорфа отмести любые обвинения в нечистоплотности; австрийцы ведь тоже передавали информацию французам и баварцам, чтобы оказать на него давление. Конечно, он этого ожидал. Соглашение, на которое пошел король, как и было задумано, возымело эффект: дало ему Нейссе и некоторую передышку армии. И как оказалось, мало тревожило союзников, франко-баварские войска.

Они обдумывали общее наступление на Вену, поэтому Фридрих лично прибыл к своим войскам в Оломоуце и предложил, чтобы наступление развивалось и с севера, и с северо-востока. В январе Карла Альберта Баварского единогласно избрали императором. Австрия была окружена врагами со всех сторон. Влияние Франции в Германии достигло кульминации. Однако в то время как Мария Терезия взывала к Фридриху, нарушая при этом секретные договоренности Кляйн-Шнеллендорфа, стала меняться вся военная обстановка.

Глава 5 «САМЫЙ БЕЗРАССУДНЫЙ МАНЕВР»

Фридрих без особого энтузиазма согласился с планом генерального наступления на Вену. Он понимал, что у него есть время, чтобы успокоить союзников по поводу его сделок с австрийцами, но не хотел рисковать пруссаками, находившимися в самом сердце имперских территорий, ради притязаний Карла Альберта Баварского. Ему надо было сохранить пути сообщения с Силезией и обеспечить их безопасность — ведь это ради Силезии, а не ради Франции или Баварии он обнажил □шагу. Свою штаб-квартиру в Моравии король разбил в Зеело-вице, неподалеку от Брюнна. Он получил от Марии Терезии несколько предложений о мире и сам в ответ сформулировал новые условия мирного договора, включая уступку не только Силезии, но и земель в верховьях Эльбы в Богемии. Она практически лишала бы власть в Вене возможности управлять Богемией, а потому была совершенно неприемлемой.

До самого последнего времени оставалось неясным, какая власть укрепится в Вене, и Фридрих выдвигал территориальные претензии в условиях постоянно меняющейся военной ситуации. Но теперь произошли заметные изменения, которые Фридрих явно не мог предвидеть. Будучи осторожным, а в последнее время — пассивным наблюдателем унижения Австрии, он увидел, что она начала приходить в себя. Один противник австрийцев — французы и баварцы — находился в Праге, другой — Фридрих — у Брюнна. Вене угрожали и с севера, и с северо-востока, к тому же франко-баварские войска были неподалеку, двигаясь по долине Дуная. Потом с необычайной скоростью империя собрала и переоснастила армию, в значительной степени усилив ее войсками из восточных государств, Венгрии и Хорватии. В январе 1742 года началось австрийское контрнаступление. Две армии двигались на запад от Вены и 17 января разбили баварцев под Шардингом.

Через два дня Фридрих отправился в Дрезден, столицу Саксонии, на совещание с союзниками. Всего несколько недель назад король Пруссии страховался от возможных потерь и пытался предотвратить полный крах Австрии. Теперь же роли переменились. Прежде он со смешанными чувствами наблюдал за приближавшейся победой Франции и Баварии, а теперь являлся свидетелем триумфального подъема Австрии. И это тоже, конечно, было совсем не то, чего бы ему хотелось. Фридрих вновь оказывался впутанным в действия коалиции, находившейся в совершенно бесперспективной военной ситуации. Общепризнанное присоединение Силезии опять могло быть поставлено под вопрос.

Франко-баварский военный успех был невыгоден Фридриху, однако он полагал, что все уладит, находясь среди победителей, и получит во владение территории, на которые рассчитывал. Посредством маневров и передвижений, предпринятых в декабре, его армия довольно прочно закрепилась в Моравии. Теперь же — из-за того что союзники, по его мнению, провалили кампанию, — его успехи сводились на нет. Фридрих не доверял саксонцам. Он открыто заявлял, что очень невысокого мнения о новом французском командующем, заменившим Бель-Иля, — маршале де Брольи, у которого Бель-Иль оказался в подчинении. Брольи был губернатором Страсбурга, когда Фридрих перед войной посетил его инкогнито, считалось, что этот инцидент оставил в душе у Фридриха неприятный осадок.

Фридрих принял решение выдвинуться из Оломоуца в юго-западном направлении в глубь Моравии, и, если окажется возможным, завладеть Брюнном. Он покинул союзную конференцию в Дрездене с большими полномочиями: на ней было решено, что крупный саксонский контингент и французские части, еще находящиеся в Богемии, переходят под его командование. И он отправился через Прагу к расквартированным в Моравии войскам. Фридрих не скрывал желания, чтобы пруссаки воздержались от участия в зимней кампании. Он устроил двор и штаб-квартиру в Оломоуце. «Дьявол, который меня кружит, теперь занес меня в Оломоуц, — написал он Вольтеру 3 февраля, — недобросовестность и двуличность, к сожалению, являются главной чертой большинства людей, стоящих во главе государств!» Кое для кого подобные сантименты просто демонстрируют безграничное лицемерие Фридриха, однако трудно поверить, что в письме к человеку, чьим интеллектом он в высшей степени восхищался, король Пруссии позволил бы себе тривиальную и бессмысленную ложь. Сам он не считал себя обманщиком.

Встреча в Дрездене, кроме обычных уверений в непоколебимой дружбе, практически ничего не принесла; через пять дней австрийцы восстановили контроль над Линцем. Великое контрнаступление продолжало развиваться. В Линце на милость победителей сдались 10 000 французов. Фридрих усиливал свои позиции в Моравии в то время, как далеко на западе австрийцы ворвались в Баварию и 12 февраля вошли в Мюнхен. В этот день на курфюрста Баварии, чья столица оказалась в руках неприятеля, во Франкфурте возложили императорскую корону.

Совершенно естественно, что главной заботой Фридриха были безопасность армии в Моравии, оборона Силезии и коммуникации с Пруссией. Сейчас он уже ощущал, что альянс Франция — Бавария, Саксония — Пруссия для него почти бесполезен, и частенько сожалел о необходимости в нем оставаться. Король все больше склонялся к миру, и его письма, особенно к Флери, полны размышлений об этом. Фридрих был уверен, что Пруссия нуждается в мире. Когда 1 февраля Хиндфорд объявил ему, что у него есть новые и полезные предложения в этом направлении, Фридрих не стал отметать их, а просто попросил немного подождать: он вдали от Берлина и не знает нынешние намерения Марии Терезии. Вскоре к нему попало ее письмо, написанное в Генеральные Штаты Голландии. Она перечисляла в нем беды и жалобы на врагов. Гнев Марии Терезии был направлен на собрание выборщиков, провозгласившее императором курфюрста Баварии и сорвавшее ее планы утвердить на троне империи Франца Лотарингского. Не меньшее внимание она уделила и поведению короля Пруссии. Фридрих изложил соображения по этому поводу своему посланнику в Гааге. Он назвал обвинения Марии Терезии в свой адрес неверными, обидными и расплывчатыми. Например, ему приписывалось, что он дважды соглашался на мир и дважды нарушал соглашение. Если это так, писал король, то почему не предъявить такое соглашение? Это что-то повое в международных делах — прекращать военные действия без документов и без формальных процедур! Цель писем Марии Терезии просто в том, чтобы настроить против него союзников.

Конечно, Фридрих лицемерил. Да, он ничего не подписывал в Кляйн-Шнеллендорфе, его письма с выражением уважения не более чем дань вежливости, обычная в дипломатической практике даже между официальными противниками. Правда и то, что серьезные соглашения о мире должны оформляться официальным подписным документом, а не простым временным протоколом, предложенным одной из сторон и одобренным другими кивком головы. Как бы там ни было, договора о мире нет, война продолжается, и Фридрих по-прежнему, хоть и без большой охоты, выполняет в ней свою роль. Пока временные договоренности между командующими представляли интерес для обеих сторон, он их выполнял. Это уже в прошлом. Фридрих понимал, что одной из преград на пути к миру, как, впрочем, и на пути к искреннему взаимодействию внутри альянса, противостоящего Австрии, было повсеместное — в Вене, в Дрездене, в Мюнхене и в Париже — недоверие к королю Пруссии как партнеру. А Фридрих хотел мира.

Тем временем он был вынужден изображать участие в войне, чтобы не вызывать подозрения союзников по поводу его нежелания воевать. В феврале король написал Бель-Илю, который теперь был на вторых ролях, но Фридрих ему доверял, что потребуются некоторые маневры французских сил для оказания помощи его войскам; направил также послание и недавно коронованному императору, изложив в письме планы весенней кампании но изгнанию австрийцев из районов Верхнего Дуная. Видимо, он слабо верил в эти планы, предусматривавшие привлечение крупных французских сил, а писать императору, изгнанному из собственной столицы, было не более чем формальностью. Возможно, что это был как раз тот момент, когда форма значила многое, — Фридрих показывал себя безупречным союзником и преданным империи монархом. Более конкретное и практическое значение имела его попытка скоординировать передвижение и подготовку прусских войск в Моравии с войсками союзников в Богемии, в районе Иглау — между Прагой и Брюпном — и Нойхаусом. Он захватил несколько австрийских аванпостов и повел часть армии из Оломоуца на юг для соединения с саксонцами и французами; всего под его началом было более 30 000 человек. Штаб Фридриха расположился в местечке Цпайм на реке Тайя в тридцати милях к юго-востоку от Иглау. Тем временем австрийцы выдвигались в северном направлении в сторону Праги и в глубь Моравии.

Австрийское наступление возглавлял Карл Лотарингский, деверь Марии Терезии[73], принявший командование армией у брата и действовавший более умело. 15 февраля австрийцы захватили Иглау и потеснили французов. Брюнн так и не сдался союзникам, и Фридрих в марте приказал своим войскам двигаться в Моравию в сторону границы Силезии. Поведение саксонцев вызвало у него презрение. Они, как он понял, оставили Иглау без приказа. «Ils ont peur démesurée de l’еппетi!»[74] Ради чего, все чаще спрашивал Фридрих, я воюю? Король потратил огромное количество денег, в интересах общего дела глубоко вклинился в Моравию и вот теперь опять идет назад. Союзники неправильно ведут военные действия. Тем не менее он по-прежнему подчеркивал в письмах к союзным корреспондентам и монархам, что любые попытки оторвать его от франко-баварского альянса будут тщетны.

Некоторые темы заставляли Фридриха отходить от обычно вежливого стиля и изъясняться довольно резко. «Я был ошеломлен, — писал он 4 марта французскому послу, — когда узнал, что некий человек, назвавшийся бароном де Берне, счел себя вправе сказать Его Императорскому Величеству, что я готов ссудить шесть миллионов флоринов Штатам Богемии, если Его Императорское Величество выступит в роли гаранта. Я никогда не видел и не говорил с этим человеком, незнаком с ним и не знаю, кто он такой, и его наглость поражает меня!» Несколько позже он говорил, что Бель-Иль, обычно почитаемый им, «размещает на бумаге большие армии, планирует кампании, в ходе которых бьет врага повсюду, но совершенно не принимает в расчет, как может повести себя противник!» 22 марта король поделился в письме к Подевильсу своими последними размышлениями по поводу того, на чем должен основываться мир. Оно должно было послужить инструкцией для бесед с Хиндфордом.

Планы Фридриха мало чем отличались от первоначальной позиции. Его линия и цели были неизменными. Во-первых, Нижняя Силезия — включая Бреслау и Нейссе — отходит к Пруссии, освобождается от любых видов повинностей в пользу империи или Богемии. Графство Глац, вклинивающееся из Южной Силезии в территорию Моравии к западу от Нейссе, вместе с районами Кёниггреца и Пардубица в излучине Верхней Эльбы тоже должно стать его. Мария Терезия дает «справедливое удовлетворение» союзникам Фридриха — это оборонительная мера против обвинений в эгоистичной политике. Принимается посредничество Фридриха вместе с морскими державами в переговорах о всеобщем мире. Упоминание о морских державах было подачкой Ганноверу, хотя к тому времени Фридрих уже не сомневался, что Франция и Британия недолго будут оставаться в состоянии мира. До того как переговоры об этом всеобщем мире завершатся, за Фридрихом также остается и Верхняя Силезия, что прежде им не упоминалось.

Фридрих назвал это «Зееловицкими условиями», по названию местечка, расположенного в десяти милях к югу от Брюнна, где он находился в течение трех недель начиная с середины марта. Если они договорятся, то он выведет войска из Моравии. Подевильсу предстояло опробовать эти условия на Хиндфорде и посмотреть, как он их воспримет. «Если их это заинтересует, — писал король 12 марта, — мы неплохо заработаем. Если не очень, будь готов разбавить вино водой!» Фридрих добавлял, что никогда не согласится на мир, если он потребует пересмотра результата выборов императора, что знаменовало бы триумф Габсбургов, или гарантию целостности владений Марии Терезии, — это равноценно лишению его Силезии. Как и в самом начале, главным была Силезия. Для управления ею король организовал временный комитет, а затем создал две коллегии, Военную и Земельную, по прусской модели в Глогау и Бреслау. Людвиг Вильгельм фон Мюнхов был назначен ответственным министром с очень широкими полномочиями. Государственная система Силезии постепенно перестраивалась согласно прусскому образцу. Позже Фридрих отменил надзор над Силезией со стороны Берлинской Генеральной директории. Учитывая сложность положения в провинции, разделенной по религиозному признаку, с сильной церковной властью и традициями, административная система в Силезии доказала свою эффективность и действенность.

Объявив основные требования, Фридрих 31 марта составил два меморандума. В них он предусматривал два варианта развития событий. Первый — сохранение союза с Францией; второй — мир с Австрией — с королевой Венгрии, как он всегда, и справедливо, называл Марию Терезию. Он заявлял честно, хотя и слишком нарочито, что у него нет формальных претензий к Франции, никогда не нарушавшей слова. Если настоящая кампания закончится удачно, Пруссия удостоится славы, видимо, имея в виду славу государства с непобедимой армией. Британия будет всегда принимать меры против заключения мира между Францией и Австрией, и, пойди Фридрих на союз с Францией, он окажется в оппозиции политике Британии.

Это были не очень веселые умозаключения, заканчивавшиеся на довольно интересной поте — никакой мир не сможет длиться долго, если Мария Терезия не уступит Богемию и Моравию. Второй меморандум Фридрих посвятил практическим вопросам, и его выводы были довольно тревожными. Он констатировал незначительность военной помощи со стороны Франции. Речь шла не о чьей-либо недобросовестности. По-видимому, после падения Праги король считал, что франко-баварские силы недостаточны. Это в прошлом. Теперь он смотрел в будущее. Если Британия и Голландия объявят Франции войну и разместят войска во Фландрии, то Франция выведет свои войска из Германии, и Фридриху придется одному вести войну. Саксонцы не в счет.

Выводы Фридриха были обоснованны. Британское правительство приняло решение о более активном участии в войне, которую рассматривало как борьбу против Франции в поддержку непримиримого противника Франции, Австрии. Британский премьер-министр, сэр Роберт Уолпол, в феврале ушел в отставку; новый, лорд Картерет, живо интересовавшийся европейскими делами, предложил разместить в Нидерландах 16 000 солдат. Он, впоследствии писал Фридрих, «был преисполнен глубокой ненависти ко всему, что связано с Францией. Судьба Силезии Картерета беспокоила не больше, чем любого другого английского государственного деятеля, и он — как и его предшественники — пытался, не жалея солидных денежных сумм, убедить Марию Терезию договориться с прусским королем. Британцы надеялись, что к ним присоединятся наемники из Гессена и войска Австрии, расквартированные в Нидерландах, и таким образом будет создана союзная армия против Франции при участии армии Ганновера. Попытки получить поддержку со стороны голландцев были встречены прохладно и даже враждебно. Фридрих не ошибся, предполагая, что эти действия отвлекут французов до такой степени, что они перестанут играть решающую роль и взвалят на него основное бремя войны в Центральной Европе, если эта война будет продолжаться. Успех же в войне, если он будет достигнут, сделает Францию арбитром Европы. Король написал «арбитром мира».

Были и другие уравновешивающие факторы, работавшие против успеха Франции, а значит, и его. Фридрих упомянул военную поддержку Марии Терезии со стороны Венгерского Королевства. Продолжение войны грозило Пруссии невыносимыми трудностями. Основная — финансирование кампаний. Казна Австрии, полупустая с самого начала, была истощена; Мария Терезия находилась почти в полной зависимости от английских субсидий, предназначенных для ведения военных действий. Но и прусская казна, несмотря на накопления Фридриха, сделанные специально в расчете на войну, заметно оскудела.

Холодное время года продолжалось до конца апреля, и обе враждующие армии в Моравии могли существовать лишь за счет грабежа, что вызывало отчаянное сопротивление местного голодного населения. Обе стороны хотели мира, этого требовала и гуманность. Между тем Фридрих не мог принять мира, который лишал бы его приобретений — законных, как он считал, и закрепленных кровью. А Мария Терезия, пережившая страшную зиму и видевшая, что весы склоняются в ее сторону, чувствовала себя достаточно сильной, чтобы не отступать от своих требований по поводу восстановления наследственных прав и помощи в изгнании французов из Германии. Ни одна из сторон пока не была готова на уступки. Фридрих с тоской сознавал, что в настоящее время война должна продолжаться.

Таким образом, дипломатию придется дополнять сражением. Одержи один из претендентов решающую победу, и ситуация на переговорах полностью изменится. Прусская армия была рассредоточена на значительной территории Северной Моравии и базировалась вблизи Оломоуца, надежно блокируя Брюли, находившийся в руках противника, и прикрывая коммуникации с Силезией. Теперь Фридрих решил направить часть ее в обход Брюнна в Богемию, сдвинув центр своих позиций к западу. 6 апреля он разъяснил причину этих действий союзникам, написав, что силы французов и саксонцев значительно меньше, чем он надеялся. Его штаб уязвим для вылазок австрийцев. Безопасность и тыловое обеспечение в равной степени требовали передислокации, а также диктовали необходимость, чтобы Шверин оставил Оломоуц. Его в конце того же месяца захватили австрийцы, которые собрали в Моравии неожиданно крупные силы. Он писал, что планирует собрать к концу апреля объединенную армию — объединенную потому, что в Дрездене было решено, что все войска будут подчинены пруссакам. Он называл предполагаемую численность войск в 45 000 штыков — по соседству с Пардубицем в излучине Эльбы, к югу от Кёпиггреца, в районах, которые он в конце концов надеялся заполучить для Пруссии.

Фридрих предполагал, что рано или поздно ему придется противостоять прямым австрийским действиям против французов у Праги, начавшимся в феврале. Для этого ему следовало двигаться на запад. Концентрация австрийских войск в Моравии в первые месяцы 1742 года стала для него неожиданностью. 28 апреля он написал императору: «Je suis extrêmement mortifié»[75]. Таким образом, Фридрих оказался перед перспективой боевых действий на западе, в районе Праги, при концентрации австрийских войск к востоку от него, в то время когда Оломоуц был в руках неприятеля. На Западном фронте блеснул луч надежды — Бель-Иль, восстановленный в должности командующего армией в Богемии, уже добился одного существенного успеха: выбил австрийцев из большей части Баварии.

10 мая Фридрих — несколько запоздало — понял, что неприятель, ослабив силы в Богемии, к западу от него, накопил их в Моравии, к востоку. Собранная в кулак австрийская армия двигалась на запад, в сторону восточного фланга. Его собственные силы, включая войска союзников, были по-прежнему расположены на довольно большой территории, и он отдал приказ армии сосредоточиться 13 мая у Хрудима. Кроме 15 000 пруссаков, под командованием короля состояли почти столько же саксонцев и около 3000 французов.

15 мая 1742 года Фридрих начал движение на запад в направлении на Прагу. Он полагал, что должен помешать действиям австрийцев против союзников в этом районе. Фридрих ошибался. Целью неприятеля была его собственная армия. Карл Лотарингский подводил силы и из Моравии на востоке, и с юга, чтобы нанести ему удар с южного направления.

Фридрих разделил войска и повел передовые отряды, примерно одну треть сил, приказав остальным выступать за ним на следующий день, 16 мая. Эта часть армии — собственно, основные силы — двигалась под командованием принца Леопольда Макса Ангальт-Дессауского, старшего сына старого Дессаусца. Король, сам того не зная, вел всю свою армию, разделенную на две части, через фронт основных сил армии неприятеля; маневр безрассуднее этого представить трудно.

Главные силы австрийской армии были сосредоточены к югу от деревни под названием Хотузиц, расположенной на границе между Моравией и Богемией, почти по маршруту движения Леопольда Макса. Когда Фридрих наконец это осознал, то понял, насколько быстро надо действовать: развернуть возглавляемые им передовые части на сто восемьдесят градусов и идти той же дорогой на соединение о войсками Леопольда Макса, чтобы вновь сосредоточить армию. Ситуация, возникшая из-за отсутствия своевременной информации, складывалась очень опасная. Его войскам не хватало продовольствия, обозы из Кёниггреца запаздывали. Вечером 16 мая он писал Леопольду Максу, что из-за крайней усталости войск немедленное выдвижение на соединение с ним невозможно. Однако король выступил в пять часов утра на следующий день, 17 мая, и обе части прусской армии, столь неудачно разделенной, соединились перед деревней Хотузиц, когда только-только начало светать. Леопольд Макс встретил короля в 7.30 утра. Войска принца были уже на позиции, и он получил приказ поспешно развернуть левый фланг, находившийся под его командованием, чтобы встретить наступавших на север австрийцев. Остальные силы, состоящие из передовых войск Фридриха, прибывали по частям и вставали в боевую линию, растянувшуюся на три мили между деревнями Цирквиц на западе и Зехушиц на востоке. Деревня Хотузиц находилась в центре, а сразу на восток от деревни Цирквиц — большой водоем, Цирквицкий пруд. На юге расположились австрийские войска. Боя было явно не избежать. Местность на обоих флангах сильно пересечена и покрыта лесом, в центре линии слегка всхолмленная равнина. Позиция была неплохой.

Все началось с атаки 35 эскадронов прусской кавалерии правого фланга под командованием семидесятилетнего генерала Будденброка против находящейся перед ней левофланговой австрийской кавалерии. Пруссаки сначала добились определенного успеха, охватив левый фланг австрийцев, но затем были мощно контратакованы кавалерией и пехотой противника. К 9.30 утра кавалерия Фридриха была отброшена, одновременно в центре после хаотических стычек кавалерии началась общая свалка. В результате после яростных схваток пехоты прусские войска оставили Хотузиц.

Утро было еще в самом разгаре. Прусская пехота правого фланга пока не участвовала в деле — Фридрих расположил ее в низине за центром правого фланга линии своих войск, непосредственно к западу от Хотузица. В 10.30 пехота, 14 батальонов, выдвинулась из укрытия, развернулась влево и открыла с дальней дистанции продольный огонь по скоплению австрийцев вокруг Хотузица.

Австрийцы дрогнули. К 11 часам утра 17 мая сражение при Хотузице закончилось победой пруссаков. Фридрих потерял примерно 5000 человек. Потери неприятеля, как было потом подсчитано, составили около 6000 человек, включая большое число пленных.

После Хотузица Фридрих пребывал в приподнятом настроении. В письме к Старому Дессаусцу он назвал это «eine complette victorie»[76]. Ее нельзя назвать спланированной, когда военачальник видит, что ход событий подтвердил его расчеты и волю. Напротив, Фридрих действовал, опираясь на неверное предположение относительно намерений противника, который, как он полагал, был нацелен на Праху. Его разведка никуда не годилась, а оценки ситуации были ложными. В результате он разделил армию и оказался вовлеченным в случайное, не планировавшееся им сражение. В этом столкновении ситуацию спасло поведение отдельных частей и офицеров на одном из участков, в данном случае, как и под Мольвицем, — стойкость прусской пехоты, ее выучка, ее сосредоточенный огонь, надежность. Фридрих еще не был опытным и авторитетным военачальником. Со временем армия поверит в него. Сейчас он полагался на армию. Он учился.

Но после каждой набитой шишки и ошибки молодой король оправлялся и делал выводы. «Тот, кто делит свои силы, будет разбит по частям», — написал он в «Наставлениях короля Пруссии своим офицерам» в 1745 году. Самые памятные уроки извлекаются из собственных ошибок. После сражения Фридрих решил, что его армия не в состоянии заниматься преследованием и пользоваться плодами победы. В этом могли быть и политические причины. «Я не хочу бить их слишком жестоко», — сказал он тогда, и, вероятно, это было правдой. Но возможно, король понимал, что измотал солдат на маршах и без необходимости сильно утомил их. Австрийцы стягивали силы из долины Дуная и с остальной территории Богемии, поэтому Фридрих повел армию на удобную для обороны позицию у Куттенберга, расположенного к югу от Колина. Он предполагал, что следующее наступление противника ставит целью отбросить французов назад к Праге.

Фридрих уже давно хотел мира. Он надеялся на дипломатию. У него не было никакого желания продолжать эту кампанию, он считал, что на данное время пруссаки сделали достаточно. Позиции в Богемии были сильны, и его присутствие там, угроза, которую оно несло Австрии, являлись большим вкладом в союзническую копилку. Он провел два сражения и ни в одном из них не потерпел поражения. Фридрих уступил значительную часть Моравии, но его коммуникациям с Силезией пока ничто не угрожало.

В течение всего апреля письма короля Подевильсу касались возможности переговоров. Их поток прервался в начале мая. Возникла необходимость идти на запад и вступать в очередное, второстепенное сражение во имя союза, в который он больше не верил; именно так, больше не верил в его полезность для Пруссии. 26 апреля Фридрих писал, что Мария Терезия не в силах изгнать его из Силезии — и из Богемии, — поэтому почему бы не прийти к разумному согласию? Он надеялся еще раз воспользоваться посредничеством британского посла, Хинд-форда, регулярно информируя при этом французов о своих делах с англичанином, чтобы спасти хоть часть репутации как союзника. Вот и 14 мая, накануне Хотузица, Фридрих сообщил им об отклонении большей части предложений Хиндфорда как недостойных и противных его настроениям! Было похоже, что Британия в скором времени открыто выступит в поддержку Марии Терезии, а Франция тем временем просила помощи Фридриха против британских войск в Рейнской земле. Сами союзники практически бездействовали. Война с каждым днем обходилась все дороже. Обеим сторонам должен быть выгоден мир с сохранением статус-кво, хотя, очевидно, Вена едва ли сочтет его окончательным.

Однако 30 мая Фридрих написал, что Хиндфорд «сделал все, что мог сделать честный человек и мудрый посланник». Как и в Кляйн-Шнеллендорфе, Хиндфорд стал посредником в сделке между Фридрихом и Марией Терезией, хотя между этими эпизодами была существенная разница. На этот раз, 9 июня, Фридрих из лагеря в Куттенберге направил Подевильсу развернутые инструкции, где сообщалось, что переговоры при посредничестве Хиндфорда должны вестись официально, а не тайно: Подевильс, полностью посвященный в планы Фридриха, получил полномочия заключить договор.

Как обычно, Фридрих подготовил дипломатическое поле при помощи предварительной бомбардировки. 13 июня он пожаловался Флери на неадекватные действия де Брольи, провал которых не позволил ему выполнить задуманное и двигаться к Праге, как всегда, резко отзывался о поведении саксонских союзников. Все это, заявил король Флери, очень неприятно, и он пришел к заключению, что мир необходим, альтернативы нет. На следующий день Фридрих направил командующему неприятельскими войсками, Карлу Лотарингскому, краткое послание, выдержанное в вежливых тонах, которое начиналось словами «Мсье моему кузену». И далее: «J’ai donné ordre à l’armée de fair cesser toutes les hostilités, vous en ferez autant de votre part»[77], Фридрих, по его признанию, предпочитал частичный, сепаратный мир всеобщему, так как он давал Пруссии то, что она хочет, и оставлял Австрию в войне с другими странами. В то же время король послал Вольтеру длинное сочинение в стихах, в котором размышлял о непостоянстве людской славы. «Война, — писал он, — сделала меня еще большим философом».

Первая Силезская война была закопчена. Бреславский мир, как его назовут, заключили в столице Силезии в июне 1742 года, а официальный договор подписали в Берлине в июле. Фридрих заявил союзникам — он говорил это уже довольно долгое время, — что продолжение войны Пруссии не по силам. Вслед за договором вскоре появилось соглашение: саксонские войска оставляли Богемию. В конце года был заключен мирный договор между Саксонией и Австрией. Однако для Австрии, которую поддерживала Британия, война продолжалась. Французы и баварцы по-прежнему воевали, но уже без Пруссии. Боевые действия продлятся еще два года.

По условиям Бреславского мира Силезия признавалась за Фридрихом, но с определенными оговорками. В ходе предварительных переговоров возникали споры по мелочам: австрийцы, например, предлагали Фридриху быть просто «правящим герцогом Нижней Силезии». Подевильс считал предложение неприемлемым. Реакция Фридриха была характерно груба: «Je те f… de titres pouruu que j’ai le pays!»[78] Прусские войска выводились с австрийских территорий, которые по договору Пруссии не отходили. Фридрих отказался от претензий на районы Пардубица и Кёпиггреца. Тем не менее он был признан сувереном графства Глац, этого трапециевидного аппендикса, расположенного на границе Силезии и Моравских гор.

Сепаратный мир Фридриха, естественно, вызвал сильное недовольство союзников, Баварии и Франции. Он также по разным причинам был подвергнут критике со стороны некоторых историков, в целом благосклонно относящихся к Фридриху. Учитывая длительную борьбу, которая ждала впереди, они доказывают, что после Хотузица имелись возможности нанести австрийцам более тяжелые поражения и получить большие стратегические выгоды.

Это ретроспективные оценки. Хотузиц не был решающей победой пруссаков. Фридрих к тому времени знал, что армии нужны мир и переформирование. Финансы также требовали пополнения. К сожалению, мир скорее всего будет недолгим; Фридрих предвидел новую войну, если Мария Терезия сохранит за собой всю Богемию, и у него не было никаких иллюзий относительно ее отношения к силезскому вопросу. Но на тот момент мир был необходим Пруссии.

Что касается союзников, то им направили несколько хорошо составленных писем, где подчеркивалась его непреклонность в деле защиты их интересов, а также указывалось на тяготы, которые Пруссия несла во имя общего дела. Он напоминал им о том, какое разочарование порой вызывало их поведение на театре военных действий. Только необходимость и отсутствие реальных средств принудили его выйти из войны — «не стоит винить кого-то за то, что ему не удалось сделать невозможного!» — печально написал он Флери 18 июня. В письме Бель-Илю Фридрих довольно лицемерно, хотя в конечном счете точно, назвал последние события всего лишь «остановкой военных действий», а не общим перемирием, о котором все говорят. Это было правдой, однако Фридрих в это время уже знал, что подписание официального договора состоится в течение нескольких недель. Бель-Иль назвал его предателем, и для большинства французов он был — на какое-то время — заклеймен как неверный союзник. Флери рыдал.

Вернувшись в Потсдам, Фридрих написал оду — в нескольких строфах практически прорывались победные потки — для Вольтера и с головой окунулся в дела прусской армии. Он знал, что ей не долго оставаться без дела, и считал, что здесь многое нужно исправлять.

Прусская армия, которая в 1740 году вторглась в Силезию, насчитывала 27 000 человек и составляла несколько больше одной третьей военных сил, унаследованных Фридрихом от отца. Они состояли из 31 пехотного полка двухбатальонного состава со штатной численностью в 1700 человек и 24 кавалерийских полков, в 850 коней каждый. 13 полков составляли тяжелую кавалерию — кирасир; 11 — легкую, или драгун, которые должны были сражаться и в пешем строю. Планировалось создание легкой пехоты; подразделение егерей сформировано в ротном составе лично Фридрихом в 1746 году.

Кроме того, имелось 9 эскадронов разведывательной кавалерии, или гусар по типу венгерских, известных по всей Европе, — небольшие силы в 1500 разномастных всадников. После Силезских войн Фридрих увеличил их число до 8 полков, почти 7000 всадников, куда вошли ставшие знаменитыми белые, черные, зеленые, красные и голубые гусары. Гусары были вооружены коротким карабином и кривой саблей. Унаследованная Фридрихом артиллерия состояла из одного батальона — 6 рот, где имелись как двенадцатифунтовые орудия, предназначенные для тяжелой бомбардировки, так и легкие пушки, в основном шестифунтовые, для поддержки пехоты. Фридрих планировал в артиллерии нововведения и ее усиление, но это требовало некоторого времени. Он воссоздал незначительные до того инженерные войска и организовал серьезные исследования в области военной инженерии, а также фортификации и крепостного строительства. Все это станет весомым вкладом в успех его кампаний.

В письменных работах Фридрих всегда указывал на недостатки прусской армии, особенно кавалерии. Он настаивал на том, что унаследовал от Фридриха Вильгельма плохую кавалерию, но полон решимости ее усовершенствовать. Первые впечатления часто бывают самыми глубокими, и перед глазами Фридриха стояла прусская кавалерия под Мольвицем. Он писал, что офицеры не знают своего дела, солдаты боятся лошадей; кавалеристы редко занимаются упражнениями в седле. Дисциплина здесь не менее важна, чем в пехоте, а тренировка более трудоемка, поскольку требуется вырабатывать еще и навыки верховой езды — храбрость всадника находится в прямой зависимости от умения держаться в седле. Кавалерия — дорогой род войск, и важно следить за тем, чтобы деньги расходовались со смыслом. Фридрих внес изменения в подбор лошадей и людей для кавалерии. Его отцу правились крупные люди на массивных конях. Фридрих же, напротив, считал, что тяжелые кони бесполезны: чуть больше пятнадцати ладоней — пятнадцать и три четверти максимум для тяжелой кавалерии — вот стандартный рост коня. Предпочтение отдавалось конскому составу из Гольштейна и Пруссии, для драгунских частей приобретались и татарские кони. Люди не должны быть выше пяти с половиной футов.

А главное, кавалерию следует тренировать и обучать так же ревностно, как и пехоту. Каждый всадник должен пройти индивидуальную подготовку — сначала на плацу, чтобы получить необходимую выправку и научиться дисциплине; затем в верховой езде — первое время без седла — и одновременно научиться ухаживать за конем. Во время недавних кампаний Фридриха пугало, насколько зачастую плохо обращались с конями. Конечно, все это было не в новинку: Пруссия обладала опытными кавалерийскими командирами и специалистами-коневодами. Поражала, однако, безмерная скрупулезность, с которой король описывал, классифицировал, а порой и усовершенствовал сложившуюся практику.

Фридрих разрабатывал новую теорию использования кавалерии. Он был разочарован — даже потрясен — тем, что увидел под Мольвицем и Хотузицем. Битвы выигрывала пехота. Кавалерия противника в целом показала себя немногим лучше, и у нее нечему научиться. Фридрих решил исправить положение и вернуть кавалерии ее место на поле битвы: она должна применяться для ударного воздействия на противника в нужном месте.

Это, с точки зрения Фридриха, означало, что холодное оружие, основное оружие кавалериста, будет использоваться главным образом для колющих ударов, эффект усиливается увеличением скорости атаки. Поэтому он ввел прямой обоюдоострый клинок длиной в сорок дюймов, который для его целей был эффективнее кривой сабли. Король видел кавалерийские массы, нацеливающие удары перед собой и наступающие в плотном строю, стремя в стремя. Что касается скорости, то кавалерия Фридриха Вильгельма была обучена идти в атаку медленной рысью, каждый всадник рассчитывал на индивидуальную схватку с использованием рубящих и колющих ударов кривой саблей. Несмотря на бытовавшее общее мнение, что наращивание скорости ведет к утрате контроля, Фридрих пошел и здесь на изменения. Сначала он приказывал, чтобы атакующие всадники переходили в галоп примерно в тридцати шагах от неприятеля, но после Хотузица увеличил это расстояние до 100 шагов, а еще позже до 200. Король создавал дисциплинированный, хорошо контролируемый, мощный и наводящий страх род войск и полагал, что кавалерия будет задавать топ во время кампании.

Фридрих, однако, признавал, что в настоящее время сила прусской армии полностью зависит от пехоты. Он в долгу перед прусскими пехотинцами в их камзолах цвета берлинской лазури поверх белых жилетов, белых штанах с черными гетрами и ботинками, в треуголках или гренадерских касках, перед этими ужасными «живыми степами», которые беспощадно, в идеальном порядке надвигаются на противника. У него был и непосредственный опыт в области организации и обучения пехоты: его полк в Нёйрупнипе был пехотным. Пехоту отличал дух корпоративности. Солдат, много позже писал Фридрих, имеющий богатый опыт войн и жизни в армейском коллективе, должен «считать свой полк лучшим в сравнении со всеми войсками мира!». Как и повсюду, дисциплина является существенной составляющей, и в случае колебания по поводу того, нужно подчиняться или нет, необходимо суровое наказание. Но есть и другая сторона, писал он. Солдат никогда не будет выполнять свой долг, если офицер не способен выполнять свой.

Физические данные пехотинца уже не играют большой роли. Огневая мощь обесценила этот фактор. От солдата требовалось лишь, чтобы он мог нести на марше необходимый вес и обращаться с оружием. Главное, пехота должна быть достаточной но численности. Король потерял много людей за войну и в сражениях, и в мелких стычках, было немало и дезертиров — вечная причина уменьшения личного состава в армиях восемнадцатого века, где многие солдаты — не известно откуда пришедшие наемники. Конечно, в армии Фридриха имелись также потери и от болезней, хотя медицинский уход в ней по стандартам того времени был на высоте. Он писал, что уход за больными и ранеными с обеих сторон — первостепенная обязанность командира. Гуманность и здравый смысл в равной степени требовали отеческого отношения к гем, кто рискует жизнями ради страны; важно неукоснительно следить за тем, чтобы полевые госпитали были снабжены всем необходимым. Тем не менее количество солдат в строю заметно сократилось, особенно в пехоте. Людские ресурсы всегда представляли проблему. Армия пополнялась по большей части за счет вербовки солдат в своей стране, а также и за счет пленных солдат неприятеля, которые, как часто случалось в восемнадцатом веке, могли переметнуться без особого труда. Фридрих запрещал объединять солдат из разных полков, которые не знали друг друга. Сформированные и обученные батальоны должны сохраняться как таковые. Тогда хорошо подготовленные, обладающие высоким моральным духом пехотные подразделения станут отрядом братьев «ловких, находчивых и подвижных». «Я никогда не видел ничего, что могло бы сравниться по красоте, — писал один французский полковник королю Людовику XV, — с прусскими войсками на марше — с их порядком и дисциплиной».

Сражения выигрывались благодаря точности маневров и мощности огня: и в то и в другое Фридрих внес коррективы. Основным вооружением пехоты был гладкоствольный мушкет калибром три четверти дюйма, длиной три с половиной фута, заряжающийся при помощи железного шомпола со съемным штыком; на перезарядку уходило примерно девять секунд, и скорострельность составляла пять-шесть выстрелов в минуту. По системе, унаследованной Фридрихом от отца, а никакие изменения или эксперименты при Фридрихе Вильгельме были невозможны, пехота вела огонь повзводно. Батальон состоял из восьми взводов, в каждом примерно по 100 человек — фактически современная рота. Два взвода обычно для тактических целей объединялись под командой одного капитана. Теоретически огонь повзводно обеспечивал непрерывную стрельбу различных участков линии войск, позволяя прикрывать довольно долгий процесс перезарядки мушкетов; однако его было трудно контролировать, а попытки обеспечить контроль, устанавливая между взводами очередность, вели к сложностям и снижали эффективность стрельбы.

Фридрих считал — это мнение лишь окрепло с годами, — что обмен огнем в упор ведет к потерям в живой силе и редко влияет на исход сражений, тогда как малая точность и невысокая скорость перезарядки мушкетов ставили под вопрос ценность стрельбы с большой дистанции. Но его впечатлял моральный эффект, который производит его пехота, проявившийся особенно под Хотузицем. Она открыла тогда огонь с большой дистанции, но именно ее присутствие, мощный вид, явная готовность к наступлению, беспощадность, неумолимость, Фридрих был в этом уверен, решили исход сражения. Главное в пехоте — безупречность перестроений и мерный шаг в наступлении. Он ввел в прусской армии полковое пост роение в три шеренги, в которых солдаты располагаются плечом к плечу. В наступлении солдаты двигались на противника с примкнутыми штыками, делая девяносто шагов в минуту, на финальном отрезке перед самой линией противника частота марша должна быть снижена до семидесяти шагов в минуту, что, например, соответствует британской церемониальной «медленной маршировке». Это делалось намеренно. Непреклонно. Столкнувшись (таким строем, не устоит ни один враг, а цель — именно заставить врага дрогнуть, а не прореживать его шеренги мушкетным огнем (неэффективного расстояния. Огнем повзводно можно встречать а гаки кавалерии, но для победы в пешем строю, к которой должен стремиться каждый прусский военачальник, лозунгом должно стать: «Вперед, на сближение с противником!» Он написал это, несмотря на имевшийся опыт применения прусской пехотой продольного огня в сражении под Хотузицем; но там противник перед пруссаками — в основном расстроенные массы кавалерии, а не линия пехоты — был дезорганизован и потому уязвим. Что касается непосредственного тылового обеспечения, то его первый эшелон в каждом полку состоял из одной повозки на взвод, двенадцати повозок — теоретически шестидневный запас — с хлебом на полк и одной «хирургической повозки».

В области артиллерии, как во всех армиях и во все времена, Фридрих экспериментировал с различным весом и калибрами, стремясь найти идеальное соотношение между весом снаряда, дальностью стрельбы и мобильностью орудия. Большую часть жизни он сталкивался с превосходящей и развивающейся артиллерией австрийцев. Придет час, когда Фридрих сам развернет прекрасную артиллерию, ей не будет равных на европейских полях сражений в течение сорока лет; но для этого требовалось время. Предстояло еще многое сделать в области производства вооружения и боеприпасов, но к реализации большей части планов приступили, только когда разразилась следующая война. Занимаясь артиллерией, как и в случае с другими родами войск, Фридрих одновременно размышлял о тактике, организации и технологии.

Фридрих ввел новую легкую пушку, трехфунтовую пушку для поддержки пехоты. Весила она меньше пятисот фунтов, перевозилась тремя лошадями и предназначалась, по мнению короля, для непосредственной поддержки, находясь в полковом подчинении. Это оружие должно было играть в определенной степени ту же роль, что и немецкое штурмовое в последующие годы. Король находился под впечатлением от полковых пушек, которые он уже видел в деле, но они слишком тяжелы, медленны и недостаточно мобильны. Для выполнения непосредственных тактических задач в постоянно меняющейся ситуации орудия должны быть легкими. Новые легкие пушки появились во всех полках вскоре после заключения Бреславского мира. Позже он проводил эксперименты над несколькими образцами довольно тяжелых, шестифунтовых, орудий, также предназначавшихся для непосредственной поддержки. Более тяжелую артиллерию Фридриха — двенадцатифунтовые орудия различных марок — можно было сосредоточивать в большом количестве для оперативных целей, как впоследствии Наполеон сконцентрирует артиллерию в «большие батареи» для создания превосходства на отдельных участках поля битвы. И по крайней мере один раз для подавления батареи противника он использовал гаубичный, навесной, огонь с большим углом возвышения — пушки были применены против пушек новым для восемнадцатого века способом. Применялась стрельба и ядрами, и картечью — небольшими пулями, разлетающимися из взрывающегося снаряда. В конце жизни Фридрих сформировал несколько бригад конной артиллерии: шестифунтовые пушки перевозились специально отобранными конями, были предназначены для поддержки кавалерии и способны передвигаться с той же скоростью, что и кавалерия. Для перевозки тяжелых орудий во время кампаний в основном реквизировались крестьянские кони.

Во всех родах прусских войск поддерживалась жесточайшая дисциплина. Фридрих от природы был гуманным человеком. Многие рассказы свидетельствуют о его доброте и сочувствии к отдельным людям различных званий, в мундирах и без них. Не было ничего показного в отеческих чувствах, которые он питал к солдатам и которые они ощущали. Когда один унтер-офицер из Бевернского полка окончательно выбился из сил во время перехода в Колин в июне 1757 года, Фридрих обратился к нему:

«Что с тобой?»

«Этот марш мне не выдержать».

«Как давно служишь?»

«Сорок пять лет, начал еще при короле, вашем отце».

«Отлично! Когда встанем на зимние квартиры, я положу тебе пенсию».

«Хуже бесчестья не придумаешь, — был ответ. — Я буду жить и умру солдатом».

Тем же вечером Фридрих прислал ему верховую лошадь, а зимой 1757 года вручил патент на лейтенантский чин, сделав самым старым лейтенантом в гарнизонном полку. Большинство анекдотов о поведении Фридриха во время кампаний касаются острот, которыми он любил обмениваться с солдатами, а они с ним. Он был Alter Fritz[79]. Тем не менее король верил, что дисциплина — основа армии. Она означала точность и внимание к внешнему виду, субординацию и подчинение, требовала взысканий, наказаний.

Как и в других армиях, за обычное нарушение следовала порка. Тяжелые проступки влекли смерть через повешение или расстрел. Почти смертным приговором, самым страшным официальным наказанием был Gassen laufen — прогон сквозь строй. Обычно к нему приговаривал военный суд за дезертирство. Две шеренги солдат, развернутые лицом друг к другу, образовывали коридор. Каждый солдат был вооружен ореховым прутом. Приговоренный, обнаженный по пояс, шел но коридору так, чтобы каждый солдат мог ударить его. Бежать ему запрещалось, за этим следил унтер-офицер, который шел спиной вперед перед приговоренным, держа его на прицеле карабина. В конце коридора он разворачивался, и все повторялось до тех пор, пока он не проходил по коридору указанное в приговоре количество раз — за дезертирство, совершенное впервые, полагалось двенадцать прогонов. Максимально разрешенное приговором количество — тридцать шесть — исполнялось в три дня.

Теоретически двенадцать прогонов означали, что по голой спине и плечам в течение двадцати пяти минут будет нанесено 2400 ударов прутом, хотя, видимо, в действительности количество ударов могло быть и меньше. Наказание было жестоким, но его следует сравнить с приговорами, которые выносились в то время, например в британской армии, где могли присудить 2000 ударов кнутом[80], которые выполняли барабанщики, сменяясь после каждых двадцати пяти ударов.

Дисциплина и наказания были неизбежной и жестокой частью армейской жизни. Однако больше всего Фридриха занимало обучение войск. Многие из его письменных работ посвящены обучению. Он писал, что во время войны для тренировки должна использоваться каждая возможность. Индивидуальная подготовка солдата является основным элементом. Важна полевая выучка, а также маневры, взаимодействие родов войск. Столь же жизненно важной была подготовка командиров. Кое-что из программы может показаться чересчур самонадеянным для человека, чей собственный опыт пока ограничен, но нельзя недооценивать того, что Фридрих много читал и размышлял и из этого делал выводы. Король часто созывал офицеров для проведения дней подготовки, штабных инспекций, обсуждений. Он верил в возможность найти критические пункты на данной местности и с помощью воображения совместить их с определенной тактической ситуацией. «Охота может быть полезна!» — говорил он офицерам, хотя сам ненавидел любой кровавый спорт. «Путешествия и прогулки могут быть полезны!» «Посмотрите на участок местности, — советовал им Фридрих, — потом вообразите, что вам нужно атаковать его — это пост неприятеля. Как? Или защищать его. Тоже как?» Прогуливаясь пешком или верхом, говорил он, «делайте это постоянно. И все время прикидывайте расстояние, оценивайте его. Потом измеряйте. Приучайте себя». Бытуют воспоминания о лорде Горте, знаменитом кавалере Креста Виктории, обожавшем дисциплину офицере, главнокомандующем британскими экспедиционными войсками в обреченной на поражение кампании 1940 года. «Как вы думаете атаковать вон тот холм? — внезапно рявкал Горт на какого-нибудь офицера. — Нечего раздумывать, говорите!» Эта практика восходит прямо к Фридриху. И она вполне себя оправдывает, поскольку подчеркивает достоинства интуиции и необходимость тренировать чутье. Позднее, уже накопив собственный большой опыт, он писал, что пренебрежение обучением генералов и офицеров было причиной многих проигранных битв. Теперь же, в 1743 году, после окончания войны король провел масштабные осенние маневры с участием всех родов войск, которые длились несколько дней. В ходе маневров проигрывались различные этапы сражений, а руководил всем лично неутомимый Фридрих.

Фридриху было тридцать лет. Он уже восседал на троне ровно два года. За это время король провел военную кампанию, имевшую серьезные последствия, и приобрел для Пруссии провинцию, которую считал своей по праву, значительно расширившую и обогатившую королевство. Фридрих выступил против, по его мнению, незаконных притязаний величайшей державы Центральной Европы и получил Силезию. Теперь ее надо удержать.

Фридрих трепетно заботился о Силезии — прекрасной провинции с красивым народом. Ему постоянно нужно было оправдывать перед самим собой и перед историей прусское приобретение. Он возложил на одного из министров особую ответственность за дела Силезии, и в конце концов вопросами провинции стал ведать отдельный департамент, а не Генеральная директория. Король с гордостью говорил, что всего через несколько лет четверть всех доходов прусского государства будет поступать из Силезии. Фридрих проявлял громадный интерес к развитию экономики Силезий. Уже после смерти Фридриха провинция станет одним из богатейших районов Европы, знаменитым горнодобывающей и тяжелой индустрией. В то же время там развивалось производство льняных тканей, которое он поощрял. Знаменита провинция была и ткачеством. Он завез сюда овец-мериносов и всячески поддерживал сельское хозяйство Силезии.

В политических воззрениях Фридрих всю жизнь был крайне автократичен. Он гордился тем, что является продуктом эпохи Просвещения в вопросах философии и техники, но оставался человеком своего времени. Идеи, хоть отдаленно напоминающие демократические, воспринимались как абсурд, безрассудство. Тем не менее Фридрих выступал против того, в чем видел устаревшее и гнетущее феодальное право, следы несправедливого правления знати; решив, что именно это встретил в Силезии, он принялся искоренять существовавшие там порядки. Как считал Фридрих, справедливый монарх, мудрый и беспристрастный, в качестве одной из главных имел обязанность предотвращать несправедливое обращение одного класса подданных с другим. Король преобразовал Силезию, и сделал это очень быстро.

Однако он всегда ясно понимал, что внутренне Силезия разделена по религиозному принципу. Фридрих искрение верил в религиозную терпимость и пытался распространить ее всюду, где находил это необходимым и возможным. «Не должно быть никакой чрезмерной горячки в отношении папистов — или наоборот!» — инструктировал он наставника своего племянника, юного принца Фридриха Вильгельма, и сам дух этого приказа был характерен для него. Фридрих понимал, что поддержка и сопротивление ему в Силезии зачастую и естественным образом соответствуют линиям конфессионального раздела, но стремился быть беспристрастным. Порой он писал, особенно протестантским правителям, симпатии которых хотел снискать, о терпящих бедствия, несчастных протестантах, проживающих в провинции королевы Венгрии, он же не имеет намерения использовать религиозные пристрастия в своих интересах. Фридрих хотел быть признанным всеми, и в целом его признали, хотя при общей лояльности к его власти встречались и исключения. Графством Глац довольно строго управлял его друг-гугенот де ла Мотт Фуке, и при нем был случай, когда за отказ нарушить тайну исповеди повесили монаха, отца Фаулхабера; ему вменили в вину то, что он советовал солдатам-католикам дезертировать со службы протестантскому монарху; он это отвергал.

Фридрих пока не завоевал репутации великого полководца или выдающегося военачальника. Во время ведения военных действий в составе коалиции выбор труден, он обычно основывается на балансе непростых военных и политических факторов. Фридрих, доверяя собственной интуиции, принимал решения, выгодные для безопасности Пруссии. По всем вопросам для него главным критерием были прусские интересы. Он стоял лицом к лицу с основной армией Австрии и дважды выиграл. Сражение, проведенное прусской армией, стало значительным вкладом в союзные усилия. Оно не вынудило Марию Терезию искать мира, но не позволило выгнать пруссаков из Силезии и создало вполне приемлемое соотношение сил для последующих этапов борьбы и на военном, и на дипломатическом театре. Когда Фридрих обдумывал кампанию в целом и свои действия между сражениями при Мольвице и Хотузице, то видел, что выдвижение в Моравию было вполне разумным. Общее наступление союзников в направлении Вены какое-то время казалось возможным, и в этом случае Пруссия поддержала бы его; когда же ситуация изменилась и австрийцы стали угрожать французам, баварцам и саксонцам, Фридрих предпринял кое-какие действия, нацеленные на то, чтобы помочь им. Они включали движение в глубь Моравии и в результате увеличение глубины обороны Силезии.

Король не переставал заявлять, что его базовая стратегия была, по существу, оборонительной. Порой он прибегал к оперативному наступлению под давлением союзников или проводил упреждающее наступление, как предсказывалось в «Анти-Макиавелли». Но цель заключалась в защите своих приобретений, в соблюдении интересов народа, которым управлял. В том числе и интересов силезцев. Что же касается недобросовестности по отношению к временным союзникам — Фридриха в этом обвиняли чаще всего, — то и здесь он был по-своему постоянен. Он не лгал себе. В политике монарх должен быть мудр как змея, обязан призвать на помощь все таланты и знания; если он этого не сделает, то тем самым предаст свой народ. Если интересы народа требуют временного мира, надо обеспечить его. Потому что люди есть люди, а общественные явления есть общественные явления, правитель не может исполнить свой долг, не прибегая к хитрости и обману. А поскольку во внешней политике должны соблюдаться нормы вежливости, высокой культуры, хитрость и обман оказываются особенно отвратительными. Однако они являются необходимой частью обязанностей монарха. Фридрих оправдывал каждый шаг, каждую инициативу, каждое изменение политического курса долгом перед Пруссией.

А главное, Фридрих ясно понимал, что свобода и независимость прусских подданных зависели от армии. Его энергия и инициативность завоевали для Пруссии повое место в империи и в Европе… За два года Пруссия стала совсем другим государством. Но без армии Фридрих не добился бы ничего. Это она, особенно дисциплинированные «живые стены» прусской пехоты, создала королю Пруссии новый, пугающий имидж среди государств Европы. Он понял, что австрийским войскам внушает страх уже само их присутствие, и это его радовало. Только при таком психологическом воздействии Пруссия могла надеяться на безопасность. «Что касается безопасности наших новых владений в будущем, — писал он Подевильсу, — то я базирую ее на доброй и большой армии, полной казне и крепких бастионах и на демонстрации альянсов, которые впечатляли бы людей!»

А о том, придется ли этой армии вновь воевать и когда это случится, Фридрих позже писал, что было бы роковой ошибкой доверять примирившемуся врагу: «Недоверие — мать безопасности». Пруссия временно не сражалась, но и миром это назвать было нельзя.

Глава 6 КОКТЕЙЛЬ ИЗ ПРОТИВНИКОВ

Выдающейся женщине, с которой Фридриху пришлось большую часть жизни находиться в состоянии жестокой войны, было всего двадцать пять лет. Мария Терезия, кузина его жены, в отличие от Фридриха состояла в счастливом браке, ей предстояло родить шестнадцать детей. Она любила мужа, Франца Лотарингского, за которого вышла замуж в 1736 году, и была горько разочарована, когда курфюрсты империи не оправдали ее надежд и не предложили ему имперскую корону. Мария Терезия, эрцгерцогиня Австрии, королева Венгрии, которая в 1743 году получит и корону Богемии (в ходе недавней войны узурпированную Карлом Альбертом Баварским), ощущала глубокую ответственность как перед своими многочисленными народами, так и за судьбу династии Габсбургов. Умная, красивая и обаятельная, она в большей степени, чем остальные монархи, была способна завоевывать преданность и сочувствие людей, обладала даром внушения. «Достижения этой женщины, — писал о ней Фридрих, — это достижения великого человека».

Как и Фридрих, Мария Терезия свято верила в право и обязанность суверена править безраздельно — гуманно, мудро, на основе максимальной благожелательности и согласия, — но безраздельно. Как и Фридрих, она была честна перед собой — каждый готов лгать другим, если того требует долг, но дурачить себя — это нелепо и обрекает на провал.

И, как и Фридриха, ее мучила проблема Силезии.

Фридрих не питал иллюзий относительно силы воли Марии Терезии. Он мог говорить о ней в резких выражениях: «Мой самый безжалостный враг… это существо, которое я не могу назвать по имени без того, чтобы в моих жилах не стыла кровь, эта Медея…» И в то же время восхищаться: «Я должен отдать ей справедливость. Монархини, подобные ей, встречаются крайне редко». Политические обстоятельства к тому времени их немного сблизили, но Фридрих с самого начала рассматривал Марию Терезию в качестве великолепного, смелого и упорного противника, который, возможно, как никто другой заслуживает уважения. Но их интересы, однако, не совпадали, никто не поступался своими притязаниями, спор мог быть решен поэтому только военным превосходством. Фридрих знал, что Мария Терезия никогда не смирится с потерей Силезии без борьбы. У л ого поединка будет много раундов. «Из всех государств, — писал он в 1752 году, — наибольшее оскорбление мы нанесли Австрии. Она никогда не простит потери Силезии и усекновения ее господства в Германии».

Фридрих хотел создать ситуацию, когда он сможет счесть Пруссию в безопасности, в покое, с признанным статусом великой державы. Между тем было ясно, что это время наступит не скоро. Фридрих жил, ожидая реванша и передела земель. Пруссия рисковала остаться в Европе в изоляции. Он принимал это, даже торопил, проводя независимую политику; но когда война вновь маячила на горизонте, такое положение не радовало. А рано или поздно Пруссии, видимо, снова придется воевать. Вопрос заключался в том, когда и с какими союзниками, если таковые будут, и что послужит поводом. Фридрих понимал, что заключенный сепаратный мир сильно разозлил его недавних союзников, и он напоминал Флери о том, насколько непримиримость Австрии угрожает занятой французами Лотарингии, равно как и прусским владениям в Силезии. Здесь прослеживались параллели, и они пока могли иметь общие позиции.

Интересы Флери состояли в том, чтобы нанести удар по престижу Австрии, как это и сделал Фридрих. Ему были чужды территориальные разногласия внутри Германии, если они не затрагивали баланса сил между Габсбургами и Бурбонами.

Положение французских войск было трудным и опасным. В ноябре 1741 года они захватили Прагу, но из-за контрнаступления австрийцев оказались в ловушке. Хотя операции Фридриха, предшествовавшие Хотузицу, приостановили продвижение неприятеля, французы в результате Бреславского мира были, по сути, окружены в районе столицы Богемии. Численность их войск, которыми командовал Бель-Иль, сократилась до 14 000, а то, что Фридрих в июне 1741 года назвал «прекращением военных действий», привело к изоляции и сделало уязвимыми для австрийских ударов. Понятно, какой гнев это вызвало у Бель-Иля. Его армия была в опасности.

В августе 1742 года австрийцы потребовали, чтобы французы в обмен на беспрепятственный отход из Богемии связали себя обязательством оставить германские земли, занятые к тому времени, — унизительное условие, отвергнутое с гневом. Вместе g тем стало очевидно, что их войска, окруженные у Праги, рассматривались противником в качестве заложников. Между тем французская армия под командованием маршала Мальбуа успешно продвинулась в Богемию из Северной Германии и вынудила австрийцев к передислокации. Однако гарнизон Праги по-прежнему оставался в окружении. Фридрих, наблюдавший за ходом событий со стороны, сообщил Валори, что очарован маневром, и подтвердил приверженность союзу с французами; он был далек от того, чтобы разделять I’enthousiasme anglais[81]. В Париже это вызвало кислую мину, и Фридрих по своему обыкновению написал 27 августа, что, как ни жаль, кардинал Флери все еще относится к нему с подозрением. Это удивляет. Франции нечего бояться со стороны Пруссии.

Перед тем как двинуться на юг, армия Мальбуа была расквартирована в Северной Германии, в Вестфалии. Такое расположение эффективно блокировало любое движение ганноверских войск, нацеленное на соединение с силами антифранцузской коалиции, группировавшимися в Нидерландах. Теперь же эта преграда была устранена, и 24 августа частям ганноверских войск отдали приказ на движение в западном направлении для объединения с союзниками. Британскими войсками командовал граф Стэйр, надеявшийся, что если удастся провести согласованные действия, то возможны будут значительные операции против французов — нападение на Дюнкерк или даже угроза самому Парижу. Они должны завершиться до наступления зимы, но если этого не удастся добиться, то можно предпринять наступление на восток против французов в Германии, которые не приняли участия в наступлении Мальбуа, согласовав его с действиями австрийцев из Австрии и Богемии.

Нечто подобное произошло в следующем году, но осенью 1742 года в британском правительстве и в британском штабе в Ганновере сохранялись разногласия но поводу того, что следует предпринять и какую роль предназначить различным германским государствам. Британия пока не находилась в состоянии войны с Францией, так же как и Франция, поддерживавшая Баварию, не состояла в войне с Австрией. Этот конфликт впоследствии получит название «войны за Австрийское наследство», однако он не имел ничего общего с австрийским наследством в прямом смысле слова. С одной стороны, он был связан с борьбой Франции за господство в Европе и с ее соперничеством с Британией за господство на море. С другой — он имел более далеко идущие последствия — борьба за лидерство и за определение характера государства Германии.

Король Пруссии при посредничестве британского посла заключил мир с Австрией и отошел от Франции, какие бы заявления он при этом ни делал. Насколько этот маневр можно считать постоянным курсом, и каковы другие его цели? Заявленное Фридрихом дистанцирование от энтузиазма англичан, вероятно, не осталось в тайне от Лондона. Фридрих провел первые недели сентября 1742 года в Ахене, а в августе по дороге туда завернул в Клев. В Клеве он встретился с графом Отто фон Подевильсом, племянником главного министра, исполнявшего обязанности прусского посланника в Нидерландах. Он только что виделся с лордом Стэйром, британским главнокомандующим. Семидесятилетний Стэйр, в то время это было общепринятой практикой, выполнял и дипломатические, и военные функции: был послом и полномочным представителем в Гааге и одновременно главнокомандующим войсками.

Подевильс встретился с Фридрихом в клевском замке 28 августа в пять часов утра. Фридрих никогда не любил рано вставать, тем не менее зимой и летом в пять или шесть часов утра он уже работал. Последовавший затем доклад в Берлин не содержит ничего необычного, однако живо и образно передает мысли и поведение Фридриха.

«Я нашел Его Величество пьющим кофе. «Ну, что сказал Стэйр? Может он предложить что-нибудь повое?»

Подевильс отвечал, что Стэйр, похоже, более чем когда-либо тверд в своем мнении и он, Подевильс, начинает сомневаться в возможности его разубедить. Для лорда Стэйра, для всякого представителя британского правительства очевидно: каждый здравомыслящий германский монарх должен объединиться с остальными против Франции и немедленно открыть военные действия. Для Фридриха же она, по крайней мере в тот момент, была союзницей, к помощи которой он прибегает против непреклонного врага Пруссии, Австрии.

Фридрих выслушал мнение Стэйра о немедленном открытии военных действий. «Он, должно быть, сошел с ума! Немыслимо, чтобы разумный человек мог думать такое!» Подевильс ответил, что при обсуждении других вопросов Стэйр кажется вполне здравомыслящим, но в этом непреклонен. Он выступает за наступление объединенных германских войск в направлении среднего течения Рейна.

Фридрих учинил допрос:

«Он и вправду полагает, что в состоянии взять Страсбург и так далее? Незамедлительно?»

«Стэйр совершенно в этом уверен, сир».

«Как он может вообразить, что империя согласится объявить Франции войну? Да даже если она на это пойдет, я своего согласия не дам».

Подевильс объяснил, что безуспешно пытался убедить лорда Стэйра в том, что его идеи совершенно не реалистичны. Но «он ответил, что я говорю об империи, словно это Китай! Ему лучше знать! Все германские монархи жаждут войны с Францией!»

Фридрих вставлял замечания. В течение всего разговора, сообщал Подевильс, король непрерывно мерил комнату шагами и был в самом веселом настроении — «la meilleure humour du monde».

«Если он скажет такое еще раз, объяви ему, что он англичанин, а ты немец, лучше знаешь империю! Скажи ему — так, словно это твоя собственная мысль, — что не понимаешь, почему я встаю на сторону королевы Венгрии… попытайся заставить лорда Стэйра понять, что требования императора[82] совершенно разумны…»

Чуть позже король быстро задал Подевильсу несколько вопросов. «Скажи мне, ничего не скрывая, верят ли люди в Голландии в то, что я задал австрийцам настоящую взбучку под Хотузицем?»

Хорошо информированные люди верят, тактично ответил гот, но в основном стараются как можно сильнее приуменьшить победу. Это все из ненависти к Франции и симпатии к Марии Терезии. Объяви Фридрих себя врагом Франции, тут же станет в Голландии столь же популярен, как и любой другой европейский монарх.

Фридрих выслушал. «Нет, я этого не сделаю. Почему люди гак ненавидят Францию?»

«В память о множестве «guerres sanglantes avec cette puissance»[83], — сказал Подевильс. Затем они поговорили о политике Австрии и Британии, о недавнем марше войск Мальбуа из Вестфалии в Богемию. Фридрих вновь вернулся к Стэйру и высказал надежду, что лорд не придет в Ахен.

Король вернулся в Потсдам в середине сентября, а через два месяца подписал договор об оборонительном союзе с Британией, в соответствии с которым участники соглашения гарантировали европейские владения друг друга и принимали обязательство предоставить войска — максимально по 10 000 — для его обеспечения, если того потребуют обстоятельства. Вряд ли Фридрих смог бы воспользоваться помощью Британии, напади на него Австрия, но он в очередной раз получил британские санкции на его владения в Силезии, а король Георг II — гарантии в отношении Ганновера. События развивались для Франции неблагоприятно.

Вялая осада австрийцами Праги была снята в сентябре 1742 года, а в декабре Бель-Иль двигался на запад с остатками — примерно 14 000 штыков — французской армии, которая так победоносно прошла Богемию в прошлом году. Этот блестяще выполненный отход, очень своевременный, так как наступила зима, был для Франции унизителен. Французы приписали свои неудачи уловкам и хитростям Фридриха.

Император, курфюрст Баварии, в войне выступал как прикрытие Франции и теперь, естественно, был явно разочарован. Значительную часть его собственных владений захватили австрийцы, правда, позже Бель-Иль отвоевал их. Он полагал, что мало получил от Франции. Во Франции же его считали ненадежным человеком, без всякого влияния, средств и армии. В январе 1743 года в возрасте восьмидесяти девяти лет умер кардинал Флери.

Осенью 1742 года Фридрих предложил Вольтеру встретиться в Ахене, «la capitate de Charlemagne»[84], но болезнь, которая, как говорил Вольтер, принесла ему глухоту, сначала не позволяла ей состояться. Тем временем их письма друг другу были, как и прежде, теплы и полны комплиментов, а также, как и прежде, содержали остроумные издевки над христианской догмой, были украшены стихами и классическими образами. Фридрих с радостью отослал новые сочинения на рецензию тому, кого он называл «Votre Humanité»[85]. Мир и весна вернулись на землю.

Вольтера несколько встревожило вторжение в Силезию. Фридрих-воин, описанный королем как «перебежчик от Аполлона к Беллоне»[86], действовал в сферах, где Вольтер был некомпетентен и где, как он боялся, его интеллектуальное превосходство будет не столь очевидно. Вольтер тем не менее не жалел для Фридриха лести, называл его «мой Герой»; «мой Король»; «Великий Аполлон Германский» и так далее. Он также подробно информировал кардинала Флери, время от времени пересылая ему письма короля, демонстрировавшие близость отношений Вольтера с ним. В Париже надеялись, что Вольтеру лучше, чем самому изощренному дипломату, удастся выведать истинные мысли и намерения Фридриха, и его отношения с королем активно поощрялись. Со своей же стороны он надеялся на тайную благожелательность французского правительства.

Его влияние на Фридриха, когда дело выходило за рамки нежных обменов мнениями в — области литературы и философии, имело границы. Он сделал ошибку — а ошибкой была сама попытка воспользоваться их отношениями, — упомянув в письме из Брюсселя от 2 октября 1742 года о злоключениях некоей графини Вальдштейн. Эта дама, урожденная Пальффи, пыталась привлечь внимание Вольтера к судьбе барона Фюрстенбурга, приговоренного к шести месяцам заключения в крепости в прусском городе Везеле. Вольтер написал длинное послание в стихах, описывая красоту дамы и ее печаль:

и игриво продолжал в том духе, что он, Вольтер, сказал графине: либо Фюрстенбурга придется освобождать при помощи армии в 100 000 штыков, либо — что более надежно — следует обратиться к «се premier roi de l’univers»[88], признающему верховенство «belle command»[89] Любви.

В ответном письме Фридриха — размышления на историческую тему и стихи. О графине Вальдштейи, он назвал ее Валенштейн, и бароне Фюрстенбурге, «ее так называемом племяннике», написаны три короткие строки: король не знает се, а Фюрстенбург нарушил субординацию. И все. Бурный призыв Вольтера оказался не в состоянии растопить холод его сердца. И было глупо рассчитывать на это. Через несколько недель Вольтер предпринял столь же дерзкую попытку раздобыть деньги — два с половиной миллиона флоринов — для семьи полковника, сформировавшего для соединенных провинций полк на свои средства. Деньги ему не вернули. Не мог бы Фридрих авансировать их, а затем получить долг через выкуп голландцами закладных в Силезии?

Никакого ответа.

Обмены литературными опытами, однако, продолжались, а взаимная лесть стала еще цветистее. Вольтер без зазрения совести сравнивал Фридриха с Цезарем, Августом, Антонием. Фридрих приглашал его посетить Потсдам — и в июне 1743 года был вознагражден за свою настойчивость. Вольтер поинтересовался, когда было бы удобно провести несколько дней «auprés de топ héros»[90]; в ответе Фридриха говорилось, что Франция оказалась неспособной оценить великого человека, которому он, король Пруссии, обещает достойные условия жизни. Вольтер должен оставить Францию и переехать в Берлин. Он приехал в конце августа 1743 года.

В 1743 году война в Германии продолжалась. Фридрих следил за ней со стороны. Прусский король писал вежливые, зачастую экспансивные письма к Людовику XV, Валори, по-прежнему находившемуся в Берлине, Георгу II, германским курфюрстам; делал бескомпромиссные и четкие пометки на полях периодических докладов Подевильса относительно международной политики: «Хорошо», «Да», «Это хорошо»; предписывал послам, как им следует влиять на переговоры, ведущиеся третьими, четвертыми странами, с тем чтобы не заключались соглашения, неблагоприятные для интересов Пруссии. При этом он постоянно запрашивал детальные личностные характеристики на иностранных министров, пополняя досье на государственных деятелей.

Британские войска под командованием Стэйра в феврале 1743 года из Нидерландов прошли маршем на восток, встретились с ганноверскими частями и соединились с австрийцами под началом герцога д’Аренберга, заместителем которого был старый противник Фридриха, Нейпперг. Объединенную армию, получившую название Прагматическая армия, возглавил курфюрст Ганновера — Георг II. В июне у Деттингена-на-Майне, к востоку от Франкфурта, она нанесла поражение французской армии под командованием маршала де Ноайля. Фридриха это известие застало в Рейнсберге. Он сделал там остановку по пути в Померанию, где готовился провести инспекцию войск. Король был взбешен: «Я не желаю, чтобы о французах упоминали в моем присутствии! Не желаю слышать об их армии и генералах! Ноайль побит! И кем? Людьми, которые ничего не смыслят в построении войск!» Он не предвидел подобного поворота событий и опасался, что это приведет к образованию союза между Австрией, Саксонией, Россией и Данией.

Однако плодами этой победы антифранцузская коалиция практически не воспользовалась, и сражение почти совершенно не повлияло на ход войны, в которой Франция и Британия по-прежнему официально не воевали. Пруссия, согласно мирному договору, тоже. Фридриху удалось сохранить войска в местах их дислокации. Каждая воюющая сторона надеялась всеми правдами и неправдами вовлечь другие государства в коалиции против неприятелей. Военные действия на Майне между тем помешали Франции усилить мощь войска в Богемии и на Дунае; и в маневрировании в Центральной Европе в том году Австрия, можно сказать, переиграла ее по очкам.

Мария Терезия, поддержанная британским правительством, вступила в соглашение с Карлом Эммануилом, королем Сардинии. Оно опередило заключение аналогичного соглашения с Францией. В сентябре 1743 года договаривавшиеся стороны подписали Вормсский договор. Мария Терезия получила признание Сардинией Прагматической санкции, а Карл Эммануил приобрел территории Габсбургов в Италии. Он также обязался предоставить 45 000 штыков в помощь австрийской армии, действовавшей против французов в Италии, в обмен на годовые субсидии от Британии в размере 200 000 фунтов. В договоре также имелись пункты, в соответствии с которыми Карл Альберт Баварский, если его удастся убедить отказаться от Баварии в пользу Габсбургов, получал компенсацию в Италии. Фридрих внимательно следил за ходом этих мучительных для него переговоров, связанный по рукам обстоятельствами, имея при этом разнообразные планы, соответствующие различным ситуациям. Все эти маневры полностью отвечали глобальным целям Британии, состоявшим в создании максимально широкой коалиции против Франции под предлогом помощи Марии Терезии.

Фридриха встревожили условия договора, особенно те, что касались Баварии. Многие из них были в сфере его интересов. Обеспечение нейтралитета Пруссии, как он знал, являлось одной из аксиом британской политики, но его выводили из себя якобы из-за сочувствия императору попытки внешних сил вести германские дела. Его также — и не без основания — обеспокоили разговоры о введении Прагматической санкции без упоминания согласия, которого, как он полагал, Пруссия добилась в отношении Силезии. Он твердо отрицал любые предположения о возможной помощи имперской армии против Франции — этого, писал он Подевильсу в июле, «je nе ferai absolument point!»[91]. У Фридриха были диаметрально противоположные планы — он не симпатизировал договоренностям, приведшим к созданию так называемой Прагматической армии. Он вновь обратился к мыслям о желательности на каком-то этапе в будущем обновленного альянса Франции с германскими государствами — в первую очередь с 11руссией, — готовыми изгнать австрийские войска из других час-гей Германии. Коалиция против Австрии обещала — так или иначе — закрепить его права на Силезию. Кроме этого, поскольку Вормсский договор оставлял на обочине Карла Альберта Баварского, беспомощно восседавшего в Аугсбурге, но по-прежнему остававшегося императором, в то время как обсуждалось будущее его курфюршества, такой союз германских государств с Францией, как это виделось Фридриху, можно было с успехом считать действующим от имени империи. Предпринимаемые время от времени попытки Марии Терезии объявить результаты последних императорских выборов недействительными провоцировали его тем, что они демонстрировали самонадеянность Австрии, хотя было вполне ясно, что Мария Терезия старалась ради супруга.

Фридриху пришлось действовать с оглядкой на ситуацию в России. С того самого дня в 1741 году, когда Елизавета, дочь Петра Великого, была возведена на императорский трон гвардейскими полками, Фридрих заботился об укреплении восточной границы. В марте 1743 года он заключил оборонительный союз с Россией. Обе стороны не доверяли друг другу. Причин для беспокойства прибавилось, когда в августе императрица Елизавета назначила канцлером Бестужева, полного решимости восстановить близость России с Австрией и Британией в противостоянии Франции и, вполне вероятно, Пруссии. Бестужев договорился о заключении мира со Швецией и об уступках России в Финляндии. Фридрих усмотрел в этом руку Вены и в письме Подевильсу от 25 августа говорит о «революции в России, поскольку я это так называю!». Он считал, что Бестужев был «куплен англичанами», и русская императрица в результате стала его самым заклятым противником.

Тем не менее его письмо к «Мадам моей Сестре» в Санкт-Петербург в конце 1743 года имело самые серьезные последствия. Он рекомендовал покровительству Елизаветы принцессу Ангальт-Цербстскую и «son aimable fille»[92]. Елизавета как раз подыскивала невесту для своего племянника и наследника, Петра; и юная принцесса — София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская, которой впоследствии предстояло стать императрицей России, была одной из кандидаток. Позже Фридрих написал еще одно письмо, в котором советовал ее матери поспешить с поездкой. Принцессы Ангальт-Цербстские, мать и дочь, прибыли в Москву вскоре после Нового года. Перед этим они провели некоторое время в Берлине, где София была представлена королю и имела с ним длительную беседу. В Москве, «к великому изумлению Европы», радостно отмечал Фридрих в своем труде «Históire de топ Temps»[93], императрица приняла их очень хорошо. Фон Мардефельд, посол 11руссии, все организовал прекрасно, и спустя девятнадцать лет София стала императрицей Екатериной II, вошедшей в историю как Великая.

По приезде в Берлин в августе 1743 года Вольтер нанес визит вежливости королеве-матери, которая нашла его симпатичным, и поселился в отведенных ему апартаментах. Поскольку Фридрих по большей части путешествовал или находился в Потсдаме, их переписка продолжалась, прерываемая личными встречами. Фридрих надеялся, что Вольтер согласится принять пост при его дворе, который он хотел превратить в собрание интеллектуальной элиты Европы.

Вольтер серьезно воспринял обязанности неофициального и тайного эмиссара Франции. Он написал Фридриху длинное письмо, содержавшее советы относительно международных отношений. В письме наряду с многочисленными выражениями преданности интересам Фридриха предпринималась попытка убедить его, что враги готовят новую военную кампанию, чтобы отомстить за потерю Силезии; поэтому: «Есть ли у Вас, Сир, другой союзник, кроме Франции?» Вольтер также предлагал помощь в доставке дружественного Франции послания, если король Пруссии сочтет это возможным.

Фридрих не нуждался в советах. Он привык сам решать свои проблемы. На полях письма Вольтера остались его прямолинейные комментарии: «Мне нечего бояться и не на что надеяться со стороны Франции! Если вам хочется, я напишу панегирик в адрес Людовика XV, но в нем не будет ни слова правды!» Король считал, что, информируя Францию о своих мыслях по поводу европейской ситуации и баланса сил, он будет выглядеть смешно, и «если вы обладаете хоть каким-то здравым смыслом, то поймете это!». Фридрих мрачно советовал французам вести дела разумнее, чем они делали до сих пор.

На следующий день Фридрих, смягчая удар, дал разъяснения по одному-двум серьезным пунктам критики политики Франции. Однако закончил письмо просьбой ограничиться рассуждениями о поэзии. Он говорил: «Вольтер из всех людей наименее приспособлен для занятия политикой». Тем не менее он включил мыслителя в свиту для визита, который он планировал нанести Вильгельмине в Байрейт, где маркграф, ожидая столь высокую делегацию, готовил обширную программу развлечений. В октябре 1743 года Фридрих предложил Вольтеру пенсион в 12 000 франков с домом и должностью по его выбору. Предложение все еще оставалось в силе, когда Вольтер в том же месяце покинул Берлин. Он надеялся, несмотря на пренебрежительное отношение, что Фридрих все же даст знать Парижу о роли, сыгранной им в изменении настроений короля в пользу Франции.

Эта надежда была тщетной. Король Пруссии знал, что Вольтер информирует Париж, и стремился извлечь из этого выгоду. Французский посол, Валори, был до крайности возмущен дилетантскими инициативами Вольтера.

Между тем Фридрих и без советов ученого друга принял решение об установлении более теплых отношений с Францией и предпринял шаги в этом направлении, исходя из объективного анализа обстановки. Оказавшись в Сирее с мадам де Шатле, Вольтер на какое-то время почти полностью посвятил себя поэзии. То что он примет предложение Фридриха обосноваться в Берлине, казалось маловероятным, и Фридрих приказал вывезти мебель из отведенного для него дома.

Фридрих вновь смотрел на Францию как на партнера. Его комментарии по поводу недавних политических ошибок Франции были искренними. В октябре он написал, что французы должны в следующем году любыми способами собрать армию в 160 000 штыков: 70 000 под командованием Ноайля — против британцев, 60 000 с маршалом Куаньи — против австрийцев и 30 000 — во Фландрии. В конце марта 1744 года им следует атаковать коммуникации британцев и австрийцев.

Это был стратегический план, направленный на усиление позиций Франции в Европе. Для его реализации ей понадобятся союзники, которых она найдет в Германии. И хотя Пруссия не в состоянии открыто помочь Франции, не нарушая Бреславского мира, она может внести вклад в поддержку со стороны империи при условии, если Франция предоставит субсидии некоторым германским правителям — выплаты, которые с разной степенью правдоподобности можно было бы произвести от имени императора. Таким образом в Германии можно поставить под ружье 60 000 человек в дополнение к французским армиям. От Франции потребуется лишь гарантировать королю Пруссии права на Силезию.

Этот документ, конечно же, предназначался для французского правительства, и Подевильс с разрешения Фридриха, получив клятвенные заверения в конфиденциальности, показал его Валори. Чутье подсказывало Фридриху, что он не сможет долго оставаться в бездействии. Его противник, Мария Терезия занималась выработкой соглашения — якобы оборонительного — с Саксонией. Между Саксонией и Россией существовала традиционная дружба, и Фридрих в последний день 1743 года направил послу в Санкт-Петербурге, фон Мардефельду, длинную упреждающую инструкцию, заканчивавшуюся тем, что на современном языке можно назвать «определением линии поведения». Фон Мардефельд должен был всемерно подчеркивать ненадежность и двуличие саксонского двора, который своими недавними сделками с Веной обманул русских, поскольку саксонцы уверяли русских, что ничего подобного без консультаций с ними предпринимать не будут.

Упреки в устах Фридриха звучали не слишком убедительно, и он это знал. Тем не менее знаки были зловещими: Австрия — непримиримая, как всегда, несмотря на соглашения в Бреслау; Саксония; возможно, Россия, несмотря на прошлогоднее соглашение с Фридрихом; Британия, ранее пытавшаяся объединиться с Австрией и Саксонией против него, ее политика, несомненно, направлена на вовлечение России в союз с северными морскими державами, она разочарована в поддержке антифранцузской коалиции со стороны германских монархов, ее суверен ненавидит его. Британия, Саксония, Россия, Австрия. Фридрих в соответствии с собственным прочтением ситуации опять понемногу приближался к союзу с французами, а также к моменту, когда ему снова придется первым наносить удар либо ожидать нападения мощной коалиции. Права на Силезию еще не были обеспечены. Австрия готовилась к борьбе. Пруссия еще не находилась в безопасности.

17 февраля 1744 года Фридрих написал один документ для внутреннего пользования, в котором разъяснял собственные замыслы. С чувством глубокой тревоги он размышлял о «Вормсском договоре. Король угнетен и обеспокоен и общеевропейской ситуацией. Франция, на которую ему, видимо, придется во многом полагаться, показала себя неспособной разумно оцепить положение. Его практические предложения, переданные в октябре, встретили там прохладный прием. За неделю до написания этого документа он узнал, что к его человеку во Франкфурте, фон Клингграффену, обратился французский представитель, де Шавиньи, с некоторыми стратегическими соображениями. Фридрих в ответ направил едкую записку с острыми замечаниями на французские предложения, а также ссылкой на свои ранние предложения и на то, как они были приняты. Французы, как теперь оказалось, склонялись к идеям, альтернативным его. Наступление могло начаться во Фландрии с обустройства обороны по Рейну. Можно было бы также держать оборону во Фландрии, а наступать по ту сторону Рейна на Ганновер. Однако, писал Фридрих, Франция предпочитает вариант, предусматривающий, что союз германских монархов сделает за Францию ее работу, в то время как громадная французская армия — 330 000 человек — останется в стороне. Фридрих не желал иметь ничего общего с таким нерешительным и неэффективным планом. Он был готов поддержать достаточно честолюбивый и конкретный план, исходя всегда из того, что Франция поддержит его собственные приобретения, как было обещано в 1741 году.

Фридрих все больше склонялся к союзу с Францией и хотел его как можно скорее, но на условиях Пруссии. В конце февраля ему сообщили, что Шавиньи сделал новые, конкретные предложения — на этот раз по поводу французского наступления под командованием Бель-Иля на Ганновер. Он прокомментировал их в том духе, что эту идею не стоит отвергать с порога, хотя было бы лучше передвинуть главное направление наступления на Богемию, а Ганноверу одновременно просто угрожать левым флангом. А за десять дней до того прусский король разработал собственный стратегический план.

Фридриху правилось сводить аргументы в таблицы, перечисляя «за» и «против» возможного образа действий. Уже из названия документа, в котором он официально указывал замечания по Вормсскому договору, было ясно видно, из чего он исходил: «Appréhensions des desseins pemicieux de la Reine de Hongrie et du Roi d’Angleterre»[94]. Последовательность приведенных пунктов соответствовала в определенной степени комментировавшимся положениям Вормскорго договора. В действительности, однако, Фридрих собрал здесь обиды и опасения, которые подпитывали в нем непреодолимое чувство, что Пруссия в опасности и задача короля изучить все альтернативы и решить, как действовать. Документ довольно ясно отражает состояние духа Фридриха в первые месяцы 1744 года и не оставляет никаких сомнений по поводу того, в каком направлении работали его мысли.

Прежде всего Фридрих привел подоплеку событий, как он ее видел. Австрийцы рассчитали, что Бреславский мир вобьет клип между Пруссией и ее союзниками. Таким образом, Фридрих останется ослабленным и одиноким. Вследствие этого он слишком легко согласился с территориальными уступками, особенно в отношении высот и горных проходов в Верхней Силезии, чему должен был бы сопротивляться. Этот аргумент отражал умонастроения Фридриха в то время, когда позиции Пруссии и ее союзников были слабы и разобщены. Трудно представить Фридриха, который не ведет жесткий торг, по, возможно, так и было. Он делает вывод, что в Бреслау с ним поступили несправедливо, тогда Пруссия вынужденно приняла это, но сейчас положение следует исправить.

Затем Фридрих изложил свой взгляд по поводу роли, которую сыграла Британия. Британские министры стремились удерживать его в состоянии неопределенности и использовали напряженность, существовавшую в отношениях между Ганновером и Берлином. Они очень хотели ввести войска в Германию в 1743 году, несмотря на то что Фридрих был против; это было напоминанием о действиях Стэйра и Деггингене. Более того, англичане изо всех сил старались, чтобы Россия не одобрила условия Бреславского мира.

Фридрих писал, что можно подумать, что Вормсский договор никак не затрагивает интересы Пруссии, поскольку главным образом касается территориального торга в Италии. Но это не так. Он высвобождает австрийские войска в Италии, а как они буду!' использованы в дальнейшем, совершенно ясно: с их помощью попытаются изгнать пруссаков из Силезии. Австрия заключила союз с Саксонией, что не имеет никакого значения; но она также вступила в коалицию с Данией. Какие возможные мотивы были у Австрии при подписании договора с Данией? Только один. Противостоять Пруссии.

Фридрих писал, что Мария Терезия, как говорят, не может позволить себе ведение войны, поэтому его опасения беспочвенны. Это заблуждение: деньги ей выделит Британия. Австрийцы — гордецы. Они лелеют иллюзии, полагают, что Фридрих слаб и одинок, не сомневаются в возможности возвращения престола Францу Лотарингскому. Это самая сокровенная мечта Марии Терезии, а при таком раскладе против Пруссии может оказаться три четверти Европы. Не стоит, конечно, и говорить, что в этом случае германские государства встанут на сторону Австрии.

Большая часть из этого звучит знакомо, это неизменный мотив, повторяемый им в течение всей жизни. Однако правда заключалась в том, что Мария Терезия была столь же полна решимости вернуть Силезию, как Фридрих удержать ее. Каждый считал себя правым, а учитывая их характеры, ясно, что эта ситуация будет порождать конфликт за конфликтом. Силезия запала Фридриху глубоко в душу. Далее в его документе перечислялись возможные варианты действий и риски, связанные с каждым из них.

Самое главное при выборе направления, озаглавленного «действие», твердо и безапелляционно писал он, — сильная армия и хорошие финансы. При наличии этих условий имеются варианты действий. Пруссия может сформировать северный союз, с Россией и Швецией; или же вновь войти в коалицию с Францией. Последняя кампания показала, что в военном отношении Франция является ненадежным союзником, к тому же она явно раздражена Бреславским миром. Тем не менее ее решимость унизить Австрию может перевесить возмущение поведением Пруссии. Это нельзя принимать как аксиому: Британия может вместе с Марией Терезией соблазнить Францию территориальными уступками в Италии, а также предложить вернуть Баварию курфюрсту — перед этим Франция едва ли устоит.

У Франции могут быть различные побудительные мотивы. Например, ее привлечет идея военных действий при участии Пруссии в Богемии «от имени империи», которые повлекут раздел Богемии между империей и Пруссией — включая и Саксонию, — после того как она будет решительно отторгнута от Габсбургов. С точки зрения территориального вопроса в результате такой кампании германских правителей против-Австрии Франция получала бы солидную выгоду, а также дополнительную глубину собственной обороны по Рейну.

Все это — жонглирование мыслями и предположениями. Если ничего подобного не произойдет, продолжал задаваться вопросом Фридрих, способен ли он самостоятельно противостоять Марии Терезии — королеве, которую поддерживала финансовая мощь Британии? Только в том случае, если удастся привлечь Швецию и убедить ее атаковать Ганновер. Совершенно очевидно, он был убежден, что в покое его не оставят. Вопрос заключался в том, когда, где и под каким предлогом. Кроме того, всегда есть непредсказуемые факторы. Следующим пунктом Фридрих вписал крупный вопрос, который поставил его в тупик: «Что случится, если в России произойдет еще одна революция или насильственная и непредсказуемая смена власти?», и решил, что лучший ответ — надеяться, что этого не произойдет.

Многие из этих умозаключений были разрозненными и носили спекулятивный характер. Практически отсутствовала логика и в последовательности изложения мыслей, однако можно почувствовать определенное облегчение, когда через несколько страниц Фридрих пришел к заключению, очень похожему на то, с которого он начал: чем дольше Пруссия будет ждать, тем сильнее станет Австрия. После послаблений, полученных в соответствии с Вормсским договором, это, вероятно, было правдой. Прусские новобранцы последнего набора не имели опыта, но армия и экономика были восстановлены. У французов имелись известные слабости, однако если они станут союзниками, то им вряд ли придется непосредственно участвовать в кампании в Богемии, как полагал Фридрих в своем документе; хотя он это приветствовал бы. Британские деньги были повсюду. Но в конце текста документа Фридрих вернулся к основной идее, которая никогда не оставляла его. В настоящее время Пруссия не находилась в реальной безопасности. Необходимо разграничивать, писал он, «sécurité momentanes» и «sêreté réelle»[95]. Сейчас королевство в состоянии тревожного ожидания. Австрия имела возможность выбирать место и время для нападения; так она и сделает. Война против Пруссии могла быть начата в любое время в условиях, когда у нее отсутствовали союзники, а также внешние обстоятельства, которые смогли бы отвлечь силы и внимание Марии Терезии. Если Пруссия вместо ожидания неблагоприятного развития событий начнет действовать первой — предпочтительно от имени императора, в качестве лидера максимального количества германских правителей, которые недовольны претензиями Вены, — она окажется вовлеченной в войну «forcée pour prévenir les mauvais desseins de ses ennemis»[96]. Если этого не сделать, то ситуация не улучшится, а лишь ухудшится..

Вывод, сделанный в документе, показывает — мысли и настроение раскалились до предела: «Il faut couronner l’æиvге de la Silesie!»[97] Это была «упреждающая война», но определению «Анти-Макиавелли». Когда Фридрих в следующий раз писал в Париж, он отметил, что во время его последней кампании в Силезии маршал Бель-Иль, его союзник, прислал том воспоминаний великого Тюренна. Книга потеряна — не может ли Бель-Иль прислать еще один экземпляр? Для таких людей, как Бель-Иль, имело большое значение, что Фридрих освежает в памяти деяния Тюренна, без устали воевавшего против Австрии. А Фридрих почти целиком посвятил следующие несколько месяцев, подбадривая тех из германских монархов, которые не окончательно примкнули к проавстрийскому и антифрап-цузскому лагерю, предлагая им объединить усилия против чрезмерных амбиций королевы Венгрии.

В конце марта 1744 года Фридрих преобразовал стратегические замыслы в детализованные предложения, перечислив их в качестве размышлений. Для претворения в жизнь планов против Марии Терезии, что, теперь он был совершенно в этом убежден, является единственным разумным образом действий, первым существенным условием является установление хороших отношений с Россией. Это может стать непростым делом, и потому очень желательно, чтобы Бестужева отстранили от должности. В следующие несколько месяцев он занят воплощением этой идеи, передав фон Мардефельду в Санкт-Петербурге все полномочия для ведения переговоров о соглашении о взаимной помощи в деле обороны, и был особенно настроен на это, услышав, что Россия подписала соглашение с Польшей, содержания которого он сначала не знал.

Таким образом, Фридрих уже решил вновь начать войну против Австрии; он полагал, что такая война неизбежна. Король надеялся обезопасить восточную границу Пруссии через контакты с Россией. Но прежде всего он рассчитывал на поддержку Франции. Его стратегический план заключался в стремительном вторжении в Богемию с запада, из Саксонии. В этих целях Фридрих надеялся заключить соглашение с Саксонией — его действия не должны рассматриваться как угроза самой Саксонии. Одновременно французские войска должны двинуться из Мозеля в Вестфалию, отрезая тем самым Ганновер, и с молчаливого согласия Саксонии могут также взять направление на Богемию.

Если этот стратегический замысел будет принят, писал Фридрих в своих мартовских размышлениях, то он мог бы выступить в августе 1744 года, не раньше. Двигаясь маршем через Саксонию в Богемию, он может захватить Прагу; сделает попытку взять Будвейз, в восьмидесяти милях к югу от Праги и к северу от Молдау; а затем повернет армию на северо-запад к Пльзеню, в то время как другие прусские войска займут Оломоуц в Моравии; армия будет зимовать в Богемии. Король проделал большую работу, чтобы укрепить силезские крепости, прикрывающие границу и берега Одера. Австрийцы предположительно ответят на вторжение в Богемию и Моравию передвижением войск на восток с Рейнского фронта. На марше их будет постоянно беспокоить имперская армия (ее состав пока не определен), которая от имени императора-курфюрста займет Баварию и продолжит наступление вдоль Дуная в сторону Липца. В зависимости от маневров противника основные боевые действия могут развернуться в районе Пльзеня. Одно выигранное крупное сражение, писал Фридрих, должно решить исход всего дела. Это должна быть непродолжительная но времени война, которая приведет к значительному улучшению общей ситуации.

Конечно, все зависело от того, примет ли Франция его план, а участие в кампании самого Фридриха возможно не только при согласии Франции. Оно зависит и от ее готовности принять его претензии — на Силезию и различные районы Богемии: Пардубиц, Колин, Хрудим. Свои условия он ясно изложил в письме к специальному посланнику в Париже, графу фон Ротенбургу, датированном 30 марта. В нем перечислены все его предложения и требования. Эти контакты, какими бы конкретными они ни казались, были лишь предварительными обменами; Фридрих, как он часто делал, оставлял послам определенную свободу маневра в деталях. В течение нескольких месяцев в ходе переписки можно было бы достигнуть каких-то договоренностей. По поводу определения окончательной принадлежности отдельных территорий Богемии могли пройти переговоры с императором, у которого пока что не было ничего. Таким же образом и в то же самое время Фридрих готовил сделки по возможной секуляризации таких самостоятельных епископств, как Падерборн и Фулда, а также по правам некоторых имперских вольных городов. Король знал, как дорожат привилегиями эти города, но его очень привлекала возможность набирать в них солдат. Если ему придется воевать ради безопасности Пруссии, то он надеялся получить от этого солидные выгоды.

Идеи носили предварительный характер и подлежали дополнительному изучению. Фридрих уже все решил, но ему еще было нужно время, чтобы прояснить детали. Он не питал никаких иллюзий относительно сложности выработки и согласования стратегии действий между будущими союзниками, некоторые из них вообще могут отказаться участвовать в коалиции. Король надеялся, что его собственные условия и послания, которые он получал из Парижа, давали основания для оптимизма, хотя в этом отношении Фридрих частенько подчеркивал: чтобы быть уверенным в поддержке Франции, он предпочел бы дела уверениям. Что касается других германских государств, то здесь потребуется немало дипломатии и убедительных аргументов. Как поведут себя Саксония и другие курфюршества, особенно Гессен?

Гессен-Кассель — курфюршество Гессен — с успехом занималось поставкой наемных солдат другим государствам, этому положил начало курфюрст-ландграф Карл, умерший в 1730 году. Дело продолжил его преемник, курфюрст Фридрих, избранный еще и королем Швеции посредством брака. Собственно Гессен фактически управлялся братом курфюрста, Вильгельмом, — который в конце концов наследовал ему, однако династические соображения ставили под вопрос готовность Гессена присоединиться к имперскому, другими словами, к антиавстрийскому, делу, во имя которого работал Фридрих.

Были и другие трудности. То, что Гессен предоставлял за деньги солдат другим правителям, имело экономическую подоплеку, но совсем не затронуть политики не могло. Яркий пример этому явил 1744 год. Гессен недавно предложил британскому правительству 6000 солдат. Британская армия была невелика по численности, экспедиционный корпус по-прежнему размещался в Нидерландах, и Британия нуждалась в войсках на своей территории. В конце 1743 года Людовик XV обдумывал возможность вторжения в Англию, чтобы поддержать династию Стюартов, представители которой проживали во Франции. Их опорой были группы в Англии и Шотландии, ненавидевшие правительство вигов и революцию 1688 года. Поддержка со стороны Франции антиганноверского дела часто вставала на повестку дня, являясь одной из козырных карт в длительной борьбе между Британией и Францией, однако вопрос никогда не ставился в плоскость, которую требовал решительный военный успех. Тем не менее вероятность французского вторжения в Британию в течение 1744 и 1745 годов оставалась вполне реальной. В 1745 году — уже в условиях повой ситуации — 5000 гессенцев под командованием принца Фридриха Гессенского вольются в армию герцога Камберленда в Шотландии. Британии, как всегда, не хватало солдат, и сделка с Гессеном была желательна, хотя могла и не понадобиться.

Если бы она состоялась, то это поставило бы Гессен в неприятное положение. Когда Фридрих узнал о ней, он, как организатор имперского союза германских государств, реагировал очень энергично. Если этот союз выступит, как надеялся Фридрих, что, но его мнению, было в общих германских интересах, то Гессену придется выполнить свои обязательства и обещания перед императором. Они не могли быть нарушены, хотя и поставлены под большое сомнение предложением войск британскому правительству. И если ситуация потребует, Британия, несомненно, примет предложение, многозначительно писал по этому поводу Фридрих брату курфюрста, принцу Вильгельму, а это поставит под вопрос серьезное военное участие Гессена в имперском деле и договор Гессена с Францией, который для него очень выгоден. Такого рода проблемы, не столь уж крупные сами по себе и удовлетворительно разрешенные впоследствии, были характерными, с ними приходилось сталкиваться в процессе формирования «имперской» армии в отсутствие центральной власти, способной диктовать варианты решения, и в условиях, когда входившие в состав империи государства обладали полной автономией во внешних сношениях.

Ситуацию можно было бы сравнить с современностью, когда европейская политика в отношении отдельных внешних угроз или вызовов теоретически желательна и в смысле ресурсной базы возможна, однако она может оказаться нереальной в силу отсутствия воли и механизмов для принятия решений и их выполнения. Результаты такого положения вещей — разобщенность, нерешительность и бездействие — вполне сравнимы с проблемами, с которыми Фридрих часто сталкивался внутри империи. Он знал, что единственным лекарством от этого является твердое лидерство со стороны конкретного государства и максимальное ускорение процессов в самой империи. Между гем он почти не задумывался над этим как над установкой, хотя она и предоставляла полезную в данном случае правовую фикцию. Империя была слишком далека от реальности исполнительной власти, которая лежала на плечах суверенных государств, каждое из которых было слишком слабо, чтобы противостоять или даже сравниваться с мощью Австрии или Франции. Таким образом, этот вопрос останется нерешенным еще полтора столетия; и именно его решение потребовало от Пруссии увеличения территории и наращивания мощи.

Тем временем надежность Гессена оставалась под большим вопросом. Саксония представляла проблему другого рода. Фридрих критически оценивал действия саксонских войск в последней войне, в которой они выступали его союзниками. Тем не менее неприятно, если Саксония будет заодно с Австрией, — австро-саксонский оборонительный союз существовал[98], хотя Фридрих не верил в то, что он способен как-то повлиять на положение вещей, когда дело дойдет до войны. Но географическое положение Саксонии между Бранденбургом и Богемией означало, что разработанный Фридрихом план кампании может сорваться, а весь замысел окажется неосуществимым, если Саксония решит создать ему проблемы. В мае 1744 года казалось, что она и в самом деле на это способна. Между курфюрстом Саксонии и Марией Терезией было подписано соглашение, предусматривавшее возвращение Силезии Габсбургам. Фридриха это не застало врасплох. Теперь он знал, кто в данный момент его друзья, а кто враги. Но король надеялся, что прусские войска во время марша по территории Саксонии в соответствии с его большим планом нанесут минимальный ущерб и не вызовут нареканий своим поведением, а сам марш займет максимально короткое время, поэтому непоправимых последствий не будет.

Однако имперские силы, ссылаясь на легитимность которых Фридрих надеялся привести германских правителей в антиавстрийскую коалицию с Францией, теперь казались незначительными: Бавария, которую можно рассматривать в качестве сателлита Франции; возможно, Палатинат; Гессен, если обязательства перед Британией не сведут на нет возможность его участия; Пруссия, как застрельщица и организатор, должна взять на себя руководство. Ганновер же, несмотря на то что он в ноябре 1742 года вошел в оборонительный союз с Пруссией, конечно, всецело принадлежит лагерю противника — вотчина короля Англии, — по враждебности к Франции в империи уступал только Австрии. Это была непрочная и малосильная коалиция. Фридрих уже заявил, что может выступить, только гели это сделают остальные, в первую очередь Франция; и не раньше августа.

Между тем король был совершенно уверен, что выступление состоится. Он не мог позволить себе слишком забегать вперед, но считал, что война надвигается и он не будет одинок. События начали развиваться с нарастающей быстротой. В апреле 1744 года Франция наконец-то объявила войну Британии, Ганноверу и Австрии. Французские войска под командованием Морица Саксонского — незаконнорожденного сына Саксонского курфюрста Августа Сильного, однажды принимавшего Фридриха в Дрездене, и отца нынешнего — вторглись в Австрийские Нидерланды. Их встретили войска австрийцев, голландцев, ганноверцев и британцев. Через несколько недель приграничные крепости были в руках Морица Саксонского.

О том, что французы объявили войну, Фридриху рассказал британский посол в Берлине Хиндфорд, за что удостоился личного послания короля с выражением признательности. Хиндфорд, который неоднократно был полезен, но которого король недолюбливал, сослался на соглашение об оборонительном союзе, заключенное между Пруссией и Британией в ноябре 1742 года. Фридрих в характерных для него цветистых выражениях ответил, что он как никогда готов соблюсти взятые на себя обязательства. А «помолвка» и в самом деле существовала. «Как только территория Англии и владения английской короны реально подвергнутся нападению, они окажутся жертвой вторжения», — писал Фридрих. В этом случае он будет готов лично выступить во главе 30-тысячного войска на помощь его британскому величеству. Но нынешняя ситуация выглядит несколько иначе. Не могли ли недавние действия Британии на море и на суше показаться настолько оскорбительными и враждебными, что вынудили Францию к войне? И в этом случае не являются ли чисто оборонительные договоренности между Пруссией и Британией совершенно перевернутыми с ног на голову?

Фридрих, несомненно, встретил враждебное отношение Британии, когда пошел на возобновление дружбы с Францией. Хиндфорд и Картерет едва ли были сильно удивлены его реакцией, и мало что доставило Фридриху большее удовольствие, чем возможность посмеяться над своим английским и ганноверским дядюшкой, хотя он изо всех сил старался сохранить хорошие отношения с принцем Уэльским. Сообщая о послании прусскому представителю в Париже, барону Шамбрие, король упомянул, об игривом предложении возглавить армию, которая придет на помощь королю Георгу II, но никак не упоминал Ганновер. Он говорил и о «помолвке» с Британией, но предположил, что «невеста» в виде короля Пруссии во главе 30 000 штыков была бы самым нежеланным дополнением к семье. После этого король стал держать Хиндфорда на расстоянии. Обе стороны понимали, что отношения Фридриха с Францией будут определять прусско-британские отношения; и в ходе дальнейших контактов в конце мая Фридрих, продолжая вести переписку уже по официальным каналам, не оставил никаких сомнений относительно своего выбора. В Лондоне Георг II в возмущении публично отвернулся от прусского посла.

В основном планы Фридриха реализовывались в нужном направлении. Официальный договор о союзе с Францией находился в процессе подготовки, и, когда Фридрих 12 мая лично писал Людовику XV — редкое явление, — он выразил мнение, что это объединит интересы Франции и Пруссии навечно (недостижимое желание). Он также сообщал, что предпочитает Францию в качестве союзницы любой другой державе, и это было явно искреннее заявление. Фридрих твердо отделял обязанности суверена от чисто человеческих пристрастий, как и остальные монархи Европы, а его сердце всегда принадлежало Франции. Договор доставил ему истинное удовлетворение, но он пристально наблюдал за тем, как французы выполняют его положения и какую ношу они возлагают на плечи Пруссии; и он всегда был готов найти отговорку, чтобы отказаться от обязательств, если от Пруссии потребуют слишком многого. Фридрих ожидал, что Австрия, подвергшись нападению Пруссии в соответствии с большим планом, станет предлагать уступки Франции в надежде отделить ее от Пруссии. Фридрих надеялся, что может положиться на Людовика XV, «fidéle allié»[99], который не отступит и продолжит военные действия.

Отношения с Россией и Швецией в тот момент, казалось, не вызывали опасений. Сестра короля была помолвлена со шведским кронпринцем[100]. Он страстно желал, хотя и не питал на это больших надежд, чтобы Бестужева отстранили от трона Елизаветы. Принцесса Ангальт-Цербстская вроде удовлетворяла чаяниям Елизаветы, несмотря на отрицательное отношение к атому браку Бестужева, а также его непрерывные интриги и попытки убедить царицу в том, что Пруссия имеет виды на Данциг. Более того, мир, заключенный между Россией и Шве; иней в августе 1743 года, был очень выгоден России. Маловероятно, что Россия станет что-либо предпринимать на севере, идя на риск ради интересов Габсбургов. Фридрих даже надеялся на то, что давление со стороны России — к которому ее смогут склонить французы — может вынудить Саксонию молчаливо принять планы Фридриха.

В течение этапа подготовки и планирования Фридрих делал все, чтобы заручиться официальным одобрением своих условий со стороны императора. Сейчас он всего лишь поминальный правитель, но однажды его власть, принадлежащая ему по праву, может быть восстановлена. Оправдывая войну, Фридрих указывал на безграничную суровость и жестокость, с которыми королева Венгрии «относилась к наследственным владениям императора с намерением навсегда накинуть рабские цепи на германскую свободу». Позднее он писал, что германские войска, выступающие против Австрии, в том числе и прусские, должны помнить: война является законным способом вернуть императору Священной Римской империи принадлежащие ему по праву владения. Эта тема дана в развернут ом виде в окончательном «exposé des motifs»[101], появившемся 9 августа. В посланиях во Франкфурт, где размещалась ставка императора, Фридрих сообщал, что ожидает согласия императора на окончательное присоединение к Пруссии Австрийской Верхней Силезии, а также территорий Богемии по Эльбе, на которые он претендовал ранее, — Пардубиц, Кёниггрец и так далее. Прежде эти требования письменно не оформлялись.

Итак, Фридрих практически выложил всю дипломатическую мозаику и теперь мог почти всецело отдаться разработке оперативных планов. 12 мая он составил документ, рассматривая различные ситуации и действия, которые при этом потребуются, «Denkschrift». Затем в течение нескольких недель, в июне, король отдыхал на водах в Бад-Пирмонте, в то время как договор с Францией подписывался в Париже — переговоры по нему он вел лично и в большой тайне. Находясь в Бад-Пирмонте, он получил известие о смерти монарха Восточного Фрисланда (Остфрисланда). Фридрих, который был его наследником, немедленно послал записку из двух строк представителю во Франкфурте, потребовав, чтобы тот проследил за выводом с этой территории имперских войск. Туда в скором времени из рейнских провинций вошли прусские войска. Новые территории означали дополнительные источники пополнения армии, к тому же Остфрисланд обещал ему чистый доход в 40 000 талеров[102] ежегодно. Обладание этой территорией также предоставляло Пруссии выход к двум морям, Балтийскому и Северному, и прекрасный порт в Эмдене. Занятие Остфрисланда прошло гладко и мирно, и местное управление в скором времени было значительно упрощено, а число местных чиновников, о чем король говорил с большим удовольствием, заметно сократилось.

Фридрих всегда ясно давал понять, что может принять участие в кампании не раньше августа. Он еще не был готов к созданию новых складов вблизи богемско-саксонской границы, и в Богемии до августа у него не могло быть достаточных запасов фуража для лошадей. Король увеличил количество прусской пехоты на 16 батальонов, в том числе 7 «гарнизонных батальонов», которые уступали по качеству полевым, а легкой кавалерии — на 20 эскадронов. Новые орудия находились в производстве и до августа не поступили бы в войска. Тем не менее Фридрих мог начать боевые действия в течение августа и написал в Париж фон Ротенбургу, которому поручил завершить формальности, связанные с договором, что к 1 сентября он надеется окружить Прагу 80-тысячной армией, прежде чем Карл Лотарингский успеет стянуть в этот район войска.

Оперативный план Фридриха был прост. Он намеревался вести основную часть прусских войск, 40 000 штыков, под своим командованием через Саксонию в Богемию, предварительно сконцентрировав их в районе Берлина. Вторая группа — 15 000 штыков во главе с Леопольдом Максом Ангальт-Дессауским — продвигается на юг вверх по течению Нейссе к границе Богемии к югу от Циттау, затем переправляется через реку и идет маршем на юг по долине реки Изер в направлении Праги. Еще дальше на восток третья группа — 16 000 штыков под командованием Шверина — будет наступать из Силезии через графство Глац.

От французских союзников Фридриху нужно было две вещи. Первое — отвлечь энергичными действиями Карла Лотарингского и таким образом затруднить ему движение на восток в Богемию, которое будет неизбежно спровоцировано прусским наступлением. Французская кампания — Морица Саксонского — в Нидерландах шла вполне успешно. 9 июля Фридрих написал восторженное письмо Людовику XV, который приехал во французские войска, поздравив его с успехами французов. Фридрих объявил и о другом требовании. Большое значение будет иметь планирование французского наступления на Ганновер; Мария Терезия в значительной степени зависела от субсидирования Вены со стороны Британии. Учитывая, что Карл Лотарингский связан французской армией, действующей против его западного фланга, французы из Вестфалии угрожают Ганноверу, прусская армия господствует в Богемии и ее столице, ситуация, в которой окажется Мария Терезия, будет крайне неблагоприятной. И до и после начала военных действий Фридрих не стеснялся давать стратегические и тактические советы союзникам, а его авторитет уже был достаточно высок, чтобы к ним с уважением прислушивались.

Через три дня после поздравительного послания Людовику XV Фридрих писал уже совершенно в другом духе. Он только что получил известие. Карл Лотарингский во главе австрийской армии перешел в наступление, вошел в Эльзас и ночью 30 июня переправился через Рейн. Над французскими войсками в Нидерландах нависла непосредственная угроза. Из Эльзаса австрийцы могли двинуться даже на Париж. Они заняли Лотарингию — герцог Станислав, отрекшийся от престола король Польши и тесть Людовика XV, бежал из своей столицы в Лупевиле.

Фридрих немедленно скорректировал планы и перенес их реализацию на более ранние сроки, однако не видел причин для отказа от согласованного большого плана. Он сообщил Людовику XV, что выступает во главе прусской армии 13 августа 1744 года и будет под Прагой к концу месяца. Забыв о приличиях, Фридрих умолял его поставить Бель-Иля во главе армии, которая, как он надеялся, отбросит Карла Лотарингского за Рейн, в Баварию. Кроме того, он просил отдать под командование Морицу Саксонскому другую часть армии, которая двинется по направлению к Ганноверу. В создавшейся опасной ситуации Фридрих советовал действовать дерзко. На помощь себе он призывал Тюренна и великого Конде. Фридрих писал в том же духе и главнокомандующему французскими войсками в Нидерландах, маршалу де Ноайлю. Он опасался, что если французы не предпримут наступательных действий на другом берегу Рейна, то хрупкая антиавстрийская коалиция германских государств, собранная с таким трудом, развалится из страха перед последними военными успехами Австрии. Фридрих мог оказаться в полном одиночестве.

Прусский король направил к французскому двору в качестве старшего офицера по связи фельдмаршала Шметтау, лично и очень подробно проинструктировав его. Следовало заставить французов понять, если они этого еще не поняли, что Карла Лотарингского необходимо не только остановить, но и сковать его действия настолько серьезно, чтобы он не имел возможности спокойно развернуть войска против пруссаков в Богемии, куда они вскоре придут. Австрийское продвижение в скором времени потеряет темп, и, когда начнется прусское наступление, Карл развернет войска и пойдет на восток; в этот момент французы должны начать энергичные действия. Это также предоставит «имперским войскам» возможность вновь занять Баварию для курфюрста-императора, по, что еще важнее, помешает австрийцам вмешаться в действия Фридриха на Пражском направлении.

15 августа Фридрих писал из своей армейской штаб-квартиры в Иессене, между Виттенбергом и Швейдницем, уже по эту сторону саксонской границы. Через пять дней он послал краткое письмо королю Польши (курфюрсту Саксонии). В нем король объяснял, что возглавляет «Troupes auxiliaries de Sa Majesté Impériale»[103] и его единственным желанием является восстановление свободы и законности на всей территории имперских владений; Фридрих сожалел обо всех неудобствах, причиненных Саксонии продвижением войск, которое оказалось необходимым, — он рассчитывает полностью очистить территорию Саксонии к 25 августа и надеется, что польский король с этим согласится. Через несколько недель Фридрих еще подсластил факты, сообщив о попытках убедить императора благосклонно посмотреть на определенные территориальные изменения в пользу Саксонии, а также на брак представителей Саксонского и Баварского королевских домов!

27 августа Фридрих писал из Лобозитца в Богемии, после того как совершил 150-километровый марш, форсировал Эльбу и перешел через Богемские горы. К началу сентября он был, как и планировалось, у ворот Праги. Начиналась Вторая Силезская война.

Глава 7 ВКУС ПОБЕДЫ

Для Франции начинающаяся кампания была всего лишь очередным поворотом в длительной войне, которую она вела против Австрии и ее союзников, в первую очередь Британии, решая таким образом вопрос о продвижении Франции к господству в Европе. Для Британии же, наоборот, — она была главой в истории борьбы против французской гегемонии в Европе и за ее пределами, продолжавшейся в течение большей части восемнадцатого века. Для Австрии кампания явилась частью оборонительной стратегии против Франции и ее союзников. Исход противостояния имел исключительное значение для баланса сил в Европе, а также для будущего Германской империи, роли в ней Австрии и дома Габсбургов. В ходе стратегической обороны проводились и будут проводиться также и тактические наступательные операции. Пример — наступление эрцгерцога Карла в Эльзасе и Лотарингии. Однако основные цели войны для австрийцев — защита и укрепление владений Марии Терезии. При этом подразумевалось и восстановление утраченных владений, прежде всего Силезии.

Для германских монархов эта война была очередным этаном в продолжительной борьбе между Австрией и Пруссией за власть или по крайней мере за влияние в германских землях. Их интересы, усложненные многочисленными и норой не сочетавшимися друг с другом соглашениями и обязательствами, ограничивались — вместе с заключением пари и ожиданием их результатов — притоком денежных средств. И лишь для Пруссии она являлась средством выживания. Фридрих был твердо убежден, что включение Силезии в состав Пруссии законно, экономически оправдано, выгодно для самих силезцев и стратегически необходимо для существования Пруссии. Он также знал, что в этом вопросе Вена не оставит его в покое. Сведения о переговорах, проводимых Австрией, а также логический анализ ситуации и характера Марии Терезии лишь укрепляли эту уверенность. Два года, прошедшие после заключения Бреславского мира, были не больше чем интерлюдией, перемирием. Пруссия должна опять сражаться. Он пытался уйти от этих мыслей, но всегда внутренне чувствовал, что будет именно так.

Расположившись за стенами Праги, Фридрих принялся переписываться с французскими командующими, Бель-Илем и Ноайлем, находившимися в Меце, а также со своим представителем в их ставке, Шметтау. Письма Фридриха были тактичными. Его вполне удовлетворял ход событий, однако он хотел, чтобы действия французских союзников оставались максимально энергичными. Такт тем не менее уступал место резкости, когда он сносился с посланниками в других местах. 10 сентября 1744 года король писал Клиштраффену во Франкфурт, что ожидал от Ноайля усилий с целью не допустить переправы австрийцев на восточный берег Рейна, которую они почти беспрепятственно осуществили. Фридрих отмечал, что было нетрудно создать им большие проблемы, но теперь эта возможность безвозвратно упущена. Командующим имперскими войсками он направлял еще более жесткие послания, не понимая, почему австрийцы при продвижении на восток встречают столь мягкое обращение. Большой план Фридриха предусматривал нанесение мощных ударов по австрийцам, когда они начнут отход на восток после отражения их наступления в Эльзасе. Как он полагал, это ослабит и отвлечет Карла Лотарингского, будет выгодно имперской армии и даст возможность Пруссии продолжать запланированное наступление в Богемии. Его возмущало, что он, казалось, лишается такого важного стратегического преимущества из-за тактической робости союзников.

Пока французы продвигались в Германию, Фридриха тревожило и другое обстоятельство. В письме к Шметтау он советовал уделять особое внимание их отношению к вопросу о статусе вольных городов империи, таких, как Ульм. Любое нарушение известных международных договоренностей способно вызвать ненужную враждебность к Франции, а это неблагоприятным образом воздействует на ее германских союзников.

Эти предосторожности и опасения — здесь очень уместно слово «суета» — показывают, что Фридрих не был в полной мере уверен в мудрости и энергичности союзников. К середине сентября Карл Лотарингский ушел из Эльзаса и двигался маршем в направлении Богемии. 16 сентября Фридрих имел возможность написать герцогу Гольштейн-Бекскому, прусскому фельдмаршалу, возглавлявшему войска в Бреслау: «Прага взята. В наших руках 76 000 пленных. Устройте салют из крепостных орудий и организуйте благодарственный молебен!» Это была сравнительно несложная операция. Ее цена со стороны Пруссии — тридцать убитых и шестьдесят шесть раненых. Маркграф Вильгельм Бранденбургский, родственник Фридриха, перешел на его сторону.

Спустя неделю он получил сведения, что на марше находятся несколько корпусов саксонской армии. Существовала вероятность, что они повернут на север в направлении Ганновера, опасаясь, как надеялся Фридрих, французского наступления из Вестфалии; однако саксонцы скорее всего решат присоединиться к Карлу Лотарингскому, который двигался в сторону Богемии. Было очевидно, считал он, что Саксония уже сделала свой выбор. Она встала на сторону Марии Терезии и Британии. Она находится во враждебном лагере. Этого, полагал Фридрих, не произошло бы, если бы Франция действовала быстрее. Саксония колебалась; нерешительность и отсрочки склонили ее к переходу на другую сторону. Что касается возможных претензий Саксонии к Пруссии в связи с прохождением ее войск, Фридрих коротко написал министру иностранных дел: «Если саксонцы выступят против нас, я не заплачу им ничего! Rien, сотте de justice»[104]. Вскоре было установлено, что саксонская армия в 20 000 человек, из которых 6000 составляла кавалерия, идет на соединение с Карлом Лотарингским. Он много раз упоминал саксонское вероломство, поэтому неожиданностью для него их поведение стать не могло.

Теперь Фридриху противостояли силы, значительно более крупные, чем те, что Карл вводил в Эльзас. Его расчеты оказались неоправданно оптимистическими. Соединившиеся австрийцы и саксонцы, которым не мешала французская армия, создавали угрозу основным силам Пруссии. Для него было важно, чтобы противник более не получал подкреплений с севера, из Ганновера, или дополнительных саксонских войск, не успевших соединиться с Карлом Лотарингским. Он писал о необходимости активных действий, чтобы любые выделенные Британией или Ганновером для Марии Терезии войска удерживались от него на расстоянии. Имперской — или французской армии — следует, как предусматривалось планом, двигаться на Ганновер. Он мог содействовать этому, сконцентрировав прусские корпуса у Магдебурга и угрожая оттуда Ганноверу и Саксонии. Как кошмар Фридриха преследовала вероятность беспрепятственных действий на севере Германии объединившихся саксонцев, ганноверцев и, вероятно, британцев; возможны и маневры враждебной России за линией восточной границы, в то время как он всецело занят противоборством с основными силами австрийцев и саксонцев в Богемии. Король способен справиться с последней опасностью, если союзники начнут действовать.

Во всем, что касалось Саксонии, Россия выступала в качестве отдельного фактора, а в настоящее время она имела соглашения и с Саксонией, и с Пруссией. 20 октября 1744 года Фридрих составил пять длинных писем, все в разной степени посвященные одной проблеме — каким образом ослабить волю и подорвать репутацию саксонского двора. Фон Мардефельду он написал, что очень желательно добиться симпатии Бестужева, великого канцлера Елизаветы, к Пруссии, но ему понятно, насколько сложной является эта задача. Высказывания Фридриха в адрес Бестужева были достаточно резкими и едва ли оставались для того тайной, нынешняя близость его отношений с Францией также служила этому препятствием. Франко-русские отношения в это время были более чем прохладными. Тем не менее устранение враждебности России стало стратегической необходимостью, и Фридрих направил Бестужеву послание, в котором в пышных выражениях отдавал должное его талантам. В отношении Франции он дал разрешение фон Мардефельду — в конфиденциальном порядке — сообщить, что его политика не является следствием великой любви к Парижу. Пруссия исходит исключительно из стремления помочь баварскому императору-курфюрсту, оказавшемуся в ужасном положении из-за агрессии Австрии. Цели Фридриха — поддержка императора и свободы Германской империи — при существующем положении вещей делают союз с Францией неизбежным. Мотивы чистые и высокие. Оставалось надеяться, что Елизавете удастся убедить Саксонию отвести войска, направленные на помощь Марии Терезии. Он напомнил о существовании прусско-русского оборонительного соглашения и выразил надежду, что саксонская агрессия не станет поводом для его применения.

В отношении Британии, искавшей поддержки России, Фридрих сообщал о своих договорах с королем Георгом II об оказании помощи, если его страна в действительности подвергнется нападению[105]. Если Россия сделала бы Пруссии одолжение в саксонском вопросе, то это вовсе не означало бы предательства. Для того чтобы достичь желаемых результатов, он уподоблялся человеку, одновременно жонглирующему несколькими мячами.

Подобная ловкость лишь укрепляла мнение о ненадежности и двурушничестве Фридриха. На самом деле прусский король проводил последовательную линию. Будучи уверенным, что война является справедливой, «упреждающей», необходимость которой вызвана обстоятельствами, он был вынужден использовать любые дипломатические методы, чтобы не допустить ее неблагоприятного для себя развития. Фридрих понимал, что европейские державы настороженно наблюдают за ним. Он практически ежедневно сносился со своими послами и был в курсе всего происходящего при европейских дворах. В Англии главный министр Картерет выступает с идеей создания широкой антипрусской коалиции с участием России. Саксония, главный министр которой граф Брюль — твердый противник Фридриха, хотела бы лишить Фридриха Силезии, Магдебурга, Хальберштадта, Восточной Пруссии, договорившись о разделе его владений с Австрией, Ганновером и Польшей. Французская армия, вместо того чтобы, действуя в рамках его плана, концентрированными ударами изматывать Карла Лотарингского на территории Баварии и Богемии, выделила значительные силы для осады Фрейбурга-на-Брейсгау в Вюртемберге, владении Габсбургов, не имевшего абсолютно никакого стратегического значения. Фридрих считал свой курс неизменным и разумным, но теперь существовала опасность, что его противники объединятся, а он окажется перед ними безо всякой поддержки. Поэтому прусский король старался завязать дружественные отношения, где только было возможно. Если Бестужева можно улестить или подкупить, то его долг попытаться это сделать. Другие страны тоже будут искать дружбы России. Казалось, в тот момент из всех правителей у Елизаветы была наилучшая возможность, если бы она этого захотела, выступить посредником в мирных переговорах на условиях, приемлемых для Фридриха, минимальные требования которого — признание за ним нрав на Силезию — никоим образом не угрожали России. Он, но его словам, не имел намерения отдавать Европу ни под господство Франции, ни под господство Австрии. Он счастлив, что Россия узнает об этом и поймет его устремления. На всякий случай король также направил письмо принцессе Ангальт-Цербстской, которая все еще находилась в Москве с дочерью, чей брак Фридрих так старательно подготавливал. «Постарайтесь сделать так, милая принцесса, — писал он, — чтобы глаза на саксонские происки были открыты».

22 октября саксонская армия соединилась с Карлом Лотарингским, подошедшим к Баварии. На следующий день, принимая участие в преследовании австрийцев французскими и имперскими войсками, которое Фридрих оцепил как опасно медлительное, император-курфюрст вступил в столицу Баварии, Мюнхен. На время, а Фридрих знал, что это долго не продлится, события приняли другой оборот. Несмотря на все его страхи и тревоги, австрийцы оказались в трудном положении. Они вынуждены были прекратить наступление в западном направлении. Инициатива перешла к их противникам. Бавария вновь занята войсками законного суверена и его союзниками. Прага находилась в руках Пруссии. Если бы Вену удалось при помощи других государств заставить признать сложившуюся стратегическую ситуацию, то наверняка ни у кого не осталось бы ни малейшей причины продолжать войну — у Пруссии уж точно. Проблема была бы улажена почти бескровно. Во всех посланиях, написанных в конце 1744 года, Фридрих рассматривал возможности установления мира. Он достигается при помощи его собственной мощной демонстрации от имени императора и в качестве союзника Франции, проведенной в целях противодействия претензиям и амбициям Австрии. Благоприятному развитию ситуации не препятствовали ни Россия, ни Британия. Разве нельзя было объявить проблемы урегулированными хотя бы на время? «Король, — писал секретарь Фридриха Подевильсу в Берлин 11 ноября, — горячо желает, чтобы мир был восстановлен этой зимой, но крайней мере в Германии». Собственные условия Фридриха остались теми же: признание императора (Мария Терезия по-прежнему не признавала результаты последних выборов), восстановление императорских владений, справедливая сделка относительно отдельных спорных территорий в Богемии и принадлежность Верхней Силезии Пруссии. Эти требования свидетельствуют скорее о последовательности, чем о ненасытности. Их выполнение, по мнению Фридриха, привело бы к возникновению более сбалансированной ситуации в Центральной Европе. Они со всей очевидностью демонстрируют стремление к миру, а не жажду войны и завоеваний, приписываемые ему. Упоминание Верхней Силезии отражало его уверенность в том, что споров относительно Нижней Силезии больше не может быть.

Но трудности австрийцев оказались временными, и надежды Фридриха не оправдались. Его оценка ситуации, соотношения сил была чересчур оптимистичной, и он вскоре признал, что давление на войска его противников со стороны Франции оказалось недостаточным и не предотвратило их наступления против него. Он надеялся приступить к основным действиям через некоторое время после взятия Праги, но теперь оказывался перед лицом превосходящих сил противника. Все внимательно наблюдали за его поведением. Русские через Мардефельда пытались деликатно выяснить, не намерен ли король Пруссии дать Карлу Лотарингскому настоящее сражение. Фридрих резко отвечал, что нелегко навязать противнику сражение на обладающей сложным рельефом территории Богемии. Где бы ни происходили стычки, прусские войска показывали себя с самой лучшей стороны, но и тыловое обеспечение оказывало значительное влияние, и оно могло заставить Фридриха отойти, хотя сделай он это, то обязательно вернулся бы в следующем году.

Обстоятельства вынуждали Фридриха быть осмотрительным. Когда у него появилась возможность провести генеральную атаку на австро-саксонские войска у Маршевица, в двадцати пяти милях к югу от Праги и к востоку от Молдау, он расположил армию, вновь продумал ситуацию и принял решение не ввязываться в битву; видимо, это решение было мудрым. Вторая Силезская война теперь развивалась для Фридриха неблагоприятно. Она начиналась неплохо, но обстоятельства действовали против него. Фридриху не хватало везения. Он, однако, продемонстрировал величие ума, признав, что его большой план не удался и теперь необходимы новые подходы с учетом создавшейся ситуации. В начале ноября, ведя переписку с Подевильсом о возможностях мира, Фридрих отдал войскам приказ отходить к северу, прекратить наступление на Молдау и оставить Прагу. К середине ноября до известной степени дезорганизованная армия в условиях отчаянной нехватки продовольствия и припасов была вынуждена перейти через границу Богемии, непрерывно атакуемая венгерской и хорватской легкой кавалерией. 9—10 ноября пруссаки, отступая в Силезию, переправились через Эльбу.

Фридрих, вопреки надеждам, которые он питал всего несколько недель назад, мало чего добился, кроме еще более удручающего понимания трудностей военного положения коалиции. Король не проиграл сражение, но потерял большое количество людей, не в последнюю очередь из-за болезней. В соотношении сил перевес был не в его пользу, в определенной степени из-за вмешательства саксонцев; но он никогда не ожидал от Саксонии ничего хорошего, к тому же наверняка знал, что его непрошеный марш через эту страну никак не расположит к нему дрезденский двор. Трудности с тыловым обеспечением кампании в Богемии были полностью предсказуемыми. Угроза со стороны Ганновера, которая так и не получила материального воплощения, также учитывалась в его начальных расчетах. Россия не предприняла никаких шагов. Его наибольшее неудовольствие вызвали медлительность маневров французских войск и их незначительное воздействие на Карла Лотарингского, но Фридрих и этого ожидал. Он так же ворчал и во время предыдущей войны, и вряд ли были причины считать, что развивающаяся ситуация или его увещевания будут сильно влиять на командующих французскими войсками. Король и сам не прибег к маневрам, которые, как он признавал впоследствии, можно было предпринять, чтобы предупредить соединение саксонцев с австрийцами.

Пока Фридрих не проявил себя как мастер маневра. В самом деле, хозяевами положения оставались австрийцы. Разбирая ход кампании, как он делал почти всегда, Фридрих признал этот факт. Австрийцы не позволили ему использовать благоприятную ситуацию, заставили совершать марши и контрмарши, которые им практически не угрожали; создали вместе с саксонцами превосходство в силах там и тогда, где и когда это было необходимо; вынудили его отойти и не дали соединиться с французами. Австрийскими операциями руководил престарелый фельдмаршал Траун (ему было шестьдесят семь лет), и Фридрих на закате дней, так же как он делал часто и прежде, отдал должное его знаниям и полководческому искусству: «Какой человек! Он был моим учителем! Он научил меня тому немногому, что я знаю! Он исправил мои ошибки!». А когда Фридрих 18 декабря написал Людовику XV «Relation de та Campagne 1744»[106], то включил туда пассажи, где не побоялся указать на свои просчеты. Он не знал толком, что надо делать после взятия Праги: «Оставляя Прагу, я сделал две серьезные ошибки, которые свели на нет всю кампанию. Мне не следовало так далеко уходить оттуда, предварительно не удостоверившись, что будет гарантировано надлежащее обеспечение продовольствием…»

Король оставил на месте недостаточный по численности гарнизон всего из 6 батальонов и 300 всадников и откровенно винил себя за такое решение. А другая ошибка, в которой он сознался Людовику, была еще более серьезной: «Если бы мы двинулись на Пльзень, то не допустили бы соединения саксонцев с принцем Карлом, захватили основные австрийские склады и к тому же прикрыли Прагу…»

Вместо этого Фридрих пошел на юг на Будвейз и Табор. Во время Первой Силезской войны французы считали, что их уход из этих мест был ошибкой, которая повлекла тяжелые последствия. Фридрих, зная об этом, решил не повторять ее. И оказался не прав.

Таким образом, Фридрих прямо писал о своих оплошностях. Это вовсе не было послание, предназначенное потомкам, оно адресовано другому суверену, от союза с которым зависел исход всего предприятия. Король допустил ошибку, которая непрерывно повторяется в военной истории. «Желаемое принимается за действительное», — честно писал он. Он «представлял себе картины», не имея достаточных данных. Его подвел сангвинический темперамент: надеясь на лучшее, не смог предвидеть худшего. Поскольку Первая Силезская война началась со сражения, Фридрих решил, что такой сценарий повторится вновь и скорость его передвижений приведет противника в смятение. Ничего подобного не произошло. Траун умно маневрировал, спутал планы прусского короля и вскоре добился господства в Северной Богемии.

Фридриху, подобно многим военачальникам, доставляло удовольствие составление отчетов о собственных кампаниях. Вольтер льстиво вдохновлял его: «Цезарю пристало писать свои комментарии!» Отчеты, записанные Фридрихом много лет спустя после событий в «Истории моей эпохи», были менее точны и детализованы, чем они смотрятся в зачастую скромных письмах, писавшихся сразу но горячим следам. В «Описании…», обращенном к Людовику XV, содержатся и оправдания, и резкое осуждение политики Саксонии. Фридрих высмеивает ужас, охвативший саксонских министров, когда но пути в Богемию в Саксонии появилась прусская армия. Саксонцы были готовы предоставить пруссакам любую помощь, которую те могли потребовать, и в то же время тщетно пытались не пропустить войска Фридриха. Однако, дойдя до описания собственно военных действий, до трудностей транспортировки и передвижений — особенно после того, как прошли пункт, до которого Эльба была судоходной, у Лейтмерица, — до своих ошибок и просчетов, он был честен и искренен.

Отступить Фридриха вынудили проблемы с тыловым обеспечением, болезни и мелкие стычки с противником, но сделал он это своевременно. В начале декабря австрийцы силами 11 000 штыков предприняли наступление в графстве Глац, а из него — в Верхнюю Силезию. Фридрих перенес штаб-квартиру в Швейдниц, расположенный немного севернее Глаца и юго-западнее Бреслау. В ту зиму все для него складывалось плохо. Курьеров перехватывали. Он предполагал, что один из его шифров разгадан. Фридрих сердито выговаривал Шметтау за несоблюдение мер безопасности. Это было серьезное замечание, а за ним последовало другое, в котором король потребовал, чтобы Шметтау, теперь находившийся в Париже, ограничил контакты с французами теми вопросами, которые он ему поручил. Через неделю Шметтау отозвали.

Поворот военных событий и отход Фридриха в Силезию поставил на повестку дня дилемму, часто возникавшую во время военных действий в восемнадцатом веке. Насколько соответствует этическим и правовым нормам призыв к населению оккупированной территории выступить против ее правителя, пусть даже его право на правление оспаривается? Естественно, для Фридриха это был чувствительный вопрос, поскольку принадлежность Силезии являлась предметом столь жаркого спора между ним и Марией Терезией. Силезия, провинция, разделенная но религиозному принципу, по общему мнению, управлялась им справедливо, что вызывало чувство удовлетворения у большей части населения. Факты в целом свидетельствуют об этом. Теперь же австрийцы стремились вернуть ее силой оружия — именно вернуть, как они считали, а не завоевать. Для простого силезца власть и смирение явились непростыми вопросами.

В связи с одним из подобных удивительных поворотов, порожденных обычаями, присущими тому времени, Фридрих 19 декабря 1744 года написал письмо Георгу II Английскому, своему дяде-монарху, с которым официально он не был в состоянии войны, но который, будучи твердым сторонником Марии Терезии, определенно принадлежал к лагерю противников. Картерет оставил должность в Лондоне, и Фридрих надеялся на улучшение отношений и большую готовность к установлению мира, хотя шансы на это были не велики. Фридрих сообщил королю Георгу, что Австрийский двор распространил прокламацию. В ней он советует жителям Силезии не подчиняться власти Фридриха. Разве это не прискорбно? Конечно же, прискорбно, как в принципе должна признать Британия, потому что он гарантировал религиозную свободу протестантскому большинству. Но это — и король Георг с этим также должен согласиться — еще более прискорбно для любого государства с конституционной точки зрения, в данном случае для Австрии. Она пытается возбуждать население другой страны против ее законного суверена, признанного в качестве такового международным сообществом, в том числе Британией. Есть еще более важный, даже по сравнению с законностью момент: моральные последствия для любого государства за то, что оно подрывает внутренний порядок другого государства только потому, что они находятся в состоянии войны и такая деятельность может быть стратегически выгодна. Поощрение и организация так называемых движений сопротивления являет пример все той же дилеммы. Веллингтон, обладавший большим моральным авторитетом и богатым опытом, заметил, что если люди восстают против своих правителей и просят помощи у их внешнего врага, го разумно ее представить в том виде, в котором ее ждут, и, бесспорно, со стратегической выгодой; но этих людей нельзя подстрекать к мятежу — ответственность слишком велика, а возможность спасти их от репрессий часто слишком призрачна.

Таким образом, 1744 год, безрадостный для Фридриха, подходил к концу. Его большой замысел свелся к маленькому.

Французы в Вюртемберге, казалось, почти ничего не делали. Бель-Иль, французский главнокомандующий, особо ценимый Фридрихом, был захвачен в плен ганноверцами в горах Гарц по пути на совещание. Со сцепы на время ушел человек, которого Фридрих считал одним из самых непреклонных противников Австрии, а также умелым солдатом. Король Пруссии посылал письма лорду Харрингтону, занявшему после ухода Картерета пост министра иностранных дел, с выражением оптимизма по поводу своего военного положения и с заявлениями о стремлении положить конец военным действиям.

Момент был неблагоприятный. Фридрих всегда старался сохранить теплые отношения с Голландией, Соединенными провинциями. Держа посланника Пруссии в Гааге в курсе событий, он живо протестовал, узнав, что Франция, его союзница, планирует нападение на Голландию, и даже заявил об оказании ей содействия войсками. И все же в январе 1745 года Голландия оказалась в коалиции с его врагами. В том месяце Австрия, Саксония, Голландия и Британия подписали договор о союзе, направленный против Пруссии. Более того, к нему вполне могла присоединиться и Россия. До Фридриха доходили слухи из Санкт-Петербурга о военных приготовлениях, которые, как казалось, не оправдывались ситуацией на севере Европы. Он небезосновательно приписал их влиянию Саксонии и Британии. Они могли искать у России помощи для весенней кампании против Пруссии. Так обстояло дело на севере. На юге Германии австрийцы развернулись и вновь угрожали Мюнхену, после того как полностью выдавили пруссаков из Богемии.

Можно сказать, что Фридрих сам виноват во всех своих несчастьях. Ему вообще не было нужды развязывать Вторую Силезскую войну. Это означало бы игнорирование искренности и видимой верности выводов Фридриха о том, что его самого в скором времени атакуют в силезских владениях. По мнению Марии Терезии и наиболее энергичных из ее министров, Австрия и Габсбургская династия были в опасности, пока король Пруссии занимал любую из частей Силезии.

Затем, 20 января 1745 года, все изменилось. Курфюрст-император Карл VII Баварский умер.

Фридрих незамедлительно принялся писать во всех направлениях об имперском престолонаследии. Он понимал, что Мария Терезия, по-прежнему надеявшаяся заполучить большинство голосов на императорских выборах, будет без устали работать, чтобы ее супруга, Франца Лотарингского, наконец избрали императором. Возможны варианты, при которых ситуация могла развиваться благоприятно в смысле всеобщего мира. Пруссия поддержит его, если он будет отвечать ее минимальным требованиям. Король запросил своего посла в Лондоне, Андри, какой результат императорских выборов был бы наиболее по вкусу Британии, — он хотел бы помочь. В феврале Фридрих выдвинул идею соглашения с Британией, в котором будут прописаны принципы мира с Марией Терезией. В Мюнхен Фридрих написал о своей верности Баварскому дому, сыну и наследнику покойного императора. Макс Иосиф был еще очень молод. Но теперь в Баварии хотят уступить пожеланиям Марии Терезии. Это мнение скорее всего разделяют большинство германских монархов. В Версаль он сообщал, что смерть императора породила серьезные затруднения — «plus mal a propos pour tous nos intérês»[107] в данный момент быть не может! Если французская армия не поддержит претензии юного курфюрста Баварии — если у него таковые есть, — то курфюршество упадет в объятия Марии Терезии. Это казалось очень даже вероятным. Пока еще было слишком рано делать прогнозы, как Вена отреагирует на новую ситуацию, не считая реакции на кандидатуру Франца Лотарингского как кандидата на императорский престол, или приступать к детальной подготовке повой кампании. Необходимо восстановить численность ослабленной прусской армии. Солдаты болели и дезертировали — обычное зло в армиях восемнадцатого столетия, проводивших наборы во многих регионах. По подсчетам Фридриха, ему не хватало 8000 пехотинцев и 700 кавалеристов. Моральный дух в войсках был слабым. Казна почти опустела. Он знал, что требуется в создавшейся ситуации: победоносное сражение.

Однако с дипломатической точки зрения важно выступать в маске храбреца, контролирующего стратегическую ситуацию. Военная репутация Пруссии была по-прежнему высока и оказывала влияние на колеблющиеся государства, а это означало многое. В конце февраля 1745 года Фридрих сообщил в Лондон о намерении вернуться в Богемию. 14 марта в Потсдаме он заложил первый камень в фундамент здания, которому суждено было стать его любимым Сан-Суси. На следующий день король выехал в войска в Силезию и снова основал двор и военный штаб в Бреслау. Казалось, в грядущей кампании инициатива будет на стороне Австрии, а Фридриху, несмотря на смелые заявления о возвращении в Богемию, придется отражать австрийское вторжение. Войска неприятеля под командованием Карла Лотарингского сосредоточивались у Оломоуца в Моравии. Фридрих хотел позволить им выйти за пограничные горы, расположиться в Силезии, а затем дать сражение на равнине.

Формально Франция находилась в состоянии войны с Австрией лишь для того, чтобы поддержать законные претензии императора. Формально Пруссия всего лишь действовала от имени императора. Но император умер, и всем было известно, что у Австрии есть твердое мнение по поводу того, кто должен стать его преемником. Оно явно отличалось от того, которого придерживались прежний император из Баварского дома, и те, кто действовал от его имени. Декорации, однако, изменились. 22 апреля Бавария заключила мир с Марией Терезией. Юный курфюрст признал Прагматическую санкцию. Фридрих узнал, что Франция, возмущенная происходящим, вынашивает идею попытаться оторвать Саксонию от австрийского союза и поддержать ее курфюрста, короля Польши, как претендента на императорский трон. «Этого не будет, пока я дышу», — резко отозвался король, хотя в феврале он рассматривал такой вариант в качестве альтернативы австрийской кандидатуре и вновь обдумывал его в июле. Теперь Фридрих также понял, что не стоит надеяться на выгодный мир через посредничество России.

Формально Пруссия состояла в мире с Британией и Голландией, хотя оба государства подписали пакт с Австрией и Саксонией, ее противниками. Фридрих же все еще пытался убедить Британию принять на себя роль честного посредника в обеспечении всеобщего урегулирования, не ущемляющего его интересы. Несмотря на то что Саксония могла оказаться главным противником, предоставила помощь Австрии в недавней кампании, выдвигала претензии Пруссии в связи с прохождением ее армии через курфюршество в предыдущем году, формально у Пруссии был с ней мир. Послания Фридриха Подевильсу в Берлин написаны, как всегда, немного насмешливым, но красивыми стилем: «Я снял шляпу перед ветряной мельницей. Адью, дорогой Подевильс, постарайся быть таким же хорошим философом, как и политиком!» Министр беспокоился и очень суетился в связи с возможностью саксонского вторжения в Бранденбург, король попросил его успокоиться — значение имела лишь постоянная готовность покинуть этот мир с его предрассудками и имуществом, вещами, тщеславием и престижем. «Оставайся в уверенности, — говорил он ему двумя неделями позже, — что я и сам вижу трудности ситуации, в которой нахожусь, быть может, даже отчетливее, чем ты». Фридрих обладал даром в самые опасные моменты соединять в единое целое чушь, слова утешения и уверенности. Это всегда действовало. Тем не менее он решил перевести правительство из Берлина в Магдебург.

Ведя переписку и изучая состояние армии после неудач 1744 года, Фридрих мог бы позавидовать, обладай он даром предвидения, простоте грядущего столетия с его четким разграничением войны и мира, практикой однозначного разрыва дипломатических отношений, точными определениями, истинными или умозрительными, того, в чем заключаются государственные интересы, а также мораль международных отношений. Для него и его современников война и интенсивность, с которой она ведется, были, как позднее высказался Клаузевиц[108], продолжением политики другими методами[109]. Они оказались неизбежными. 19 мая Фридрих получил сведения, что австрийцы и саксонцы, собрав 60-тысячную армию, двинулись из Моравии и Глаца на Силезию. Он приказал сосредоточить прусскую армию в нескольких милях к северу от Швейдница, в сорока милях от Бреслау.

Как Фридриху сообщили 21 мая, из мест, далеких от Моравии и Силезии, пришли многообещающие известия. Под Фонтенуа в Нидерландах, или, как называл это место прусский король, Лезом, французы во главе с Морицем Саксонским 11 мая нанесли поражение австро-голландско-британским войскам. К тому же британцы вскоре будут вынуждены вывести свои войска с континента для борьбы с якобинским восстанием под руководством принца Чарлза Эдварда Стюарта, тем летом вспыхнувшим в горных районах Шотландии. «Ребенок, — писал Фридрих о Чарлзе Эдварде, — высадившийся в Шотландии без войск и поддержки, вынудил короля отвести войска, обороняющие Фландрию, чтобы подпереть качающийся трон. Франция поступила мудро, она обязана победами во Фландрии и Брабанте этой диверсии». Судьба, видимо, начала отворачиваться от Австрии и ее союзников, и в Центральной Европе Фридрих теперь сосредоточил армию, примерно равную по численности австро-саксонскому противнику, — 60 000, включая 17 000 кавалерии и 54 тяжелых орудия под его личной командой. Король намеревался ждать противника на Силезской равнине севернее Моравских гор, а завлечь его туда предполагалось при помощи войск генерала дю Мулена из Швейдница, которые должны будут отступать перед австрийцами, когда те появятся, создавая впечатление отхода в сторону Бреслау. Он распространил дезинформацию: пруссаки очень встревожены возможностью быть отрезанными от Бреслау.

Каждое утро Фридрих выезжал верхом на холмы у деревни Стригау, откуда открывался вид на многие мили на юг через всю равнину до подножия гор на границе за Гогенфридбергом. Его войска располагались в многочисленных перелесках и оврагах, в основном, как он надеялся, скрытых от глаз неприятеля до момента его атаки. Австрийцы, Фридрих был в этом совершенно уверен, будут наступать в направлении на Бреслау. Сначала их встретят, а затем отвлекут войска дю Мулена. 2 июня во время обычной утренней рекогносцировки он увидел передовые отряды войск противника, выходившие на открытую местность из Ризенгебирге, самого высокого горного массива в Центральной Европе, и отдал предварительные приказы. На следующий день, 3 июня, наблюдая за противником, Фридрих сделал вывод: главные силы противника начнут наступление несколько позже в тот же день. Вернувшись на наблюдательный пункт во второй половине дня, он увидел, что австрийцы и саксонцы движутся вперед восемью колоннами под уже различимую музыку марша. Предстояло сражение, пруссакам нужна было только победа. Оно могло продлиться весь следующий день и принести длительный мир.

В результате сражения при Гогенфридберге Силезия осталась за Фридрихом.

Командующий австро-саксонской армией Карл Лотарингский в течение вечера 3 июня растянул войска по фронту, вышел из-за холмов и двинулся по равнине в направлении Стригау, немного растянув левый фланг к деревне Пильграмсгайн. Он отрядил гренадерские роты, чтобы занять несколько отдельно стоящих возвышенностей, находившихся к северо-западу от Стригау, — позиции, которые могли стать опорными пунктами для наступления его левого фланга и давали возможность обстреливать продольным огнем контратакующего здесь противника. Австрийская кавалерия получила приказ расположиться на обоих флангах боевой линии войск — на правом между деревнями Томасвальдау и Халбендорф, на левом — перед деревней Пильграмсгайн. Армия расположилась на ночь бивуаком, готовая на следующий день начать сражение.

На юго-запад от Стригау, минуя другую деревню под названием Грабен, протекала небольшая речка, Стригауэрвассер. Фридрих ясно представлял расположение противника, хотя и не знал, что он растянул левый фланг до Пильграмсгайна. Король намеревался в темноте переправиться через Стригауэрвассер между Грабеном и другой деревней, Тейхау, а затем двигаться на север до соприкосновения с левым флангом противника и продолжать продвижение в западном направлении, охватывая его позиции. Потом он хотел применить то, что стало его самым известным маневром, — косую атаку: атаку сосредоточенными силами на один из флангов противника при бездействии или использовании меньших сил на других участках боевой линии. Основное направление атаки, Schwerpunkt, можно усиливать за счет относительно свободных войск, чем обеспечивался перевес сил, которые, прорвав вражескую линию, сминали ее со стороны выбранного фланга. Фридрих еще не превратил эту тактическую идею в реальную систему, что он сделал впоследствии, но ее элементы уже сформировал.

Успех этого маневра зависел от полноты информации о противнике, при Гогенфридберге ее не хватило. Большое значение имело и то, чтобы движению к месту начала атаки ничто не мешало. Но передовое охранение оказалось втянутым в бой с неожиданно оказавшимися на пути подразделениями противника еще до выхода в намеченный район. Поэтому это сражение не является образцом применения Фридрихом своей тактической системы. Тем не менее элементы знаменитой косой атаки были налицо. Он планировал не фронтальную атаку, а эшелонированное наступление правым флангом. Оно должно было при поддержке сосредоточенной здесь кавалерии привести к прорыву на левом фланге противника и обеспечить возможность свернуть его боевые порядки слева направо; в данном случае — с севера на юг.

Последние приказы Фридрих отдавал в 2 часа ночи 4 июня. Он привел армию в движение, вернувшись с дневной рекогносцировки, она покинула места стоянок и сразу после наступления темноты, примерно в 21.00 3 июня, начала марш. Главные силы, перед которыми шло передовое охранение, направлялись на север, соблюдая абсолютную тишину. Переправившись через Стригауэрвассер, войска, когда головные части подойдут к Пильграмсгайну, должны были построиться в боевой порядок фронтом на запад.

Фридрих обнаружил, что небольшие возвышенности к северу и западу от Стригау заняты австрийскими отрядами. Передовые силы — 6 батальонов пехоты и 28 эскадронов гусар под командованием генерала дю Мулена — были встречены огнем и остановлены. Теперь стало не попятно, как далеко придется передвигать основные силы, пока Фридрих не окажется перед австрийским левым флангом и сможет развернуть войска. Он выслал вперед артиллерийскую батарею для поддержки дю Мулена, чье положение, естественно, было совершенно неясным, и потребовал от главных сил ускорить переправу через Стригауэрвассер, замедлившуюся из-за того, что один из мостов, в Тейхау, обрушился вскоре после начала движения войск. Пехота маршировала вдоль дорог, оставленных для провоза артиллерии, однако земля была сырой, и это делало движение трудным и медленным.

Как часто случается, начавшееся сражение мало походило на планы высокого командования. Пока пруссаки пробивались на север в предрассветной мгле, кавалерия противника под командованием саксонского герцога Вайссенфельса расположилась к юго-востоку от Пильграмсгайна. Король приказал кавалерии первой линии — двадцати шести эскадронам кирасир — как можно скорее выдвинуться вперед, и опа, соединившись с гусарами дю Мулена, вступила в бой с отрядами Вайссенфельса. В двух милях к юго-востоку прусская пехота все еще переправлялась по мостам южнее Грабена. Противник Фридриха в это время выстраивался в боевой порядок с саксонцами на левом фланге, к северу и востоку от деревни Гюнтерсдорф; далее к югу, от нее до Томасвальдау, и на самом правом фланге — до Гальбендорфа — встали австрийцы.

Теперь, по всей видимости, не было надежды продвинуться дальше на север и пытаться провести охватывающий маневр. На севере кавалерия двух армий уже сошлась в жестокой рубке, которая едва ли поддавалась руководству. В центре, к западу от Грабена, бились 9 батальонов пехоты, первыми переправившиеся через Стригауэрвассер. Затем их число после подхода подкреплений на обоих флангах дошло до 21. Они поступили в распоряжение принца Леопольда Макса Ангальт-Дессауского и начали наступление на саксонцев, которые еще только занимали места расположения, на левом фланге и в центре линии противника. Это был тот самый принц, умелый полководец, командовавший левым флангом у Хотузица.

Солнце только-только взошло. Прусская пехота подтвердила свою репутацию, неумолимо надвигаясь на неприятеля и останавливаясь лишь для того, чтобы произвести залп, когда находилась уже вблизи войск противника. Она выполняла приказ короля: наступать решительно — «mit starkem Schritt verrücken», — а огонь открывать повзводно, только с дистанции в 200 шагов. Сам он разместился на возвышенности в центре поля, где стояла стригауская мельница. К 7 часам утра 4 июня саксонцы были разбиты, и земля усеяна их телами.

Австрийские батальоны на правом фланге и в центре теперь приступили к развертыванию. Фридрих, бросивший всю находившуюся под рукой пехоту в сектор между Гюнтерсдорфом и Томасвальдау, смог собрать еще 18 батальонов для второго эшелона атаки, которая, как он мрачно отмечал, развивалась нелегко. На левом фланге армии находились два его брата — двадцатичетырехлетний Август Вильгельм, принц Прусский, и девятнадцатилетний Генрих. Его позднее будут называть одним из лучших солдат своего времени. Генрих уже участвовал в сражениях при Глогау, Мольвице и Хотузице. Теперь Фридрих произвел его в генерал-майоры.

К 8 утра 4 июня австрийцы были выбиты из деревень и в беспорядке отступали. Кавалерия их правого фланга какое-то время угрожала прусской на левом фланге — та временно уступала по численности австрийцам из-за того, что обрушился мост в Тейхау. На пространстве между Томасвальдау и Гальбендорфом с 7 до 8 часов утра развернулось яростное получасовое кавалерийское сражение. Но генерал-майору фон Цитену — с этим именем уже считались — удалось между Грабеном и Тейхау найти брод и переправить на другую сторону достаточно эскадронов, чтобы решить исход сражения.

Тем временем один из полков Фридриха, Байрейтский драгунский, оставался в резерве, он следовал за пехотой до пункта южнее Гюнтерсдорфа. Оттуда он, выдвинувшись через порядки прусских батальонов, располагавшихся в центре, атаковал первую линию австрийцев. Прорвав ее, полк ударил на вторую линию, захватив 2,5 тысячи пленных, 60 знамен и 5 орудий. «Каких бы только статуй не воздвигли в Риме в честь этих Цезарей из Байрейтского полка!» — восторженно писал Фридрих Подевильсу, отдавая распоряжение о подготовке медалей в честь этого сражения, но с «inscriptions modestes et courtes»[110].

К 9 часам утра все было закопчено. Фридрих победил, и он заслужил эту победу. Несмотря на то что сражение развивалось не так, как было запланировано, его замысел удался. Король верно решил дождаться, пока Карл Лотарингский выйдет на равнину, прежде чем начинать сражение; использовал ночное время, чтобы скрыть подход своей армии, и смог нанести первые удары, когда противник еще разворачивал войска. Поняв, что продвинуть главные силы так далеко на север, как того требовал его план, невозможно и на его правом фланге неизбежно кавалерийское сражение, он очень умно и эффективно «подпитывал» его. Затем Фридрих изменил главное направление атаки по сравнению с избранным ранее, согласившись-с предложениями Ангальт-Дессауского. Стремление упрямо придерживаться заранее выработанного плана при изменившихся определяющих факторах является крупным недостатком, Фридрих им не страдал. Он умел видеть вещи такими, какие они есть, и в предутренней мгле Гогенфридберга сохранил эту способность.

Завершающая часть сражения была героической. Солдаты Байрейтского драгунского полка под дробь полковых барабанов торжественно внесли 50 захваченных знамен и штандартов противника через арочные ворота замка Ропсток и склонили их, проходя мимо короля, находящегося там вместе со своим штабом. Потери Фридриха составили 900 человек убитыми и 3800 ранеными. У австрийцев и саксонцев — 13 800 человек[111], в том числе 3000 убитыми.

Под Гогенфридбергом была одержана бесспорная победа. Данное Фридрихом описание происходившего на каждом конкретном участке поля боя, возможно, и не было точно в деталях, но его восторженность — «ипе des plus grandes actions qu’ily а еu»[112] — конечно, понятна. Потери каждой из сторон говорили сами за себя. Скорость, с которой сражение было завершено, казалась необычной и впечатляющей. Пруссаки господствовали на поле боя. Подевильсу Фридрих скромно написал: «J’espére que vous serez content de moi!»[113] А когда он услышал о намерении Вольтера сочинить поэму об этом триумфе, то сообщил Рутенбургу в Париж, что предпочел бы получить копию последней переработки «Орлеанской девственницы», официально не опубликованной сатирической поэмы[114].

Фридриха критиковали не в первый и не в последний раз за то, что он не смог воспользоваться победой при Гогенфрид-берге, позволил разбитому противнику слишком легко отступить и таким образом восстановить силы. Этот бой должен был стать «одним хорошим сражением, которое закончит все дело», как и хотел он сам. Вместо этого король двинул прусскую армию вперед через горы в Богемию и потратил часть лета 1745 года на марши и контрмарши; в надежде измотать противника угрожал ему то тут, то там; забирал фураж и припасы и лишал тем самым его снабжения. Однако, поступая так, он утомил свою армию не меньше, чем неприятельскую. Критика такого рода игнорирует замыслы полководца, полного надежд и ожиданий, идей и планов. В то время Фридрих, несомненно, надеялся на мир и рассчитывал, что крушение оперативных планов приведет австрийцев к той же мысли.

И еще одно обстоятельство после сражения у Гогенфридберга вменяли в вину Фридриху. Он приказал своей кавалерии не знать пощады в самый разгар битвы. Прусский король отрицал это; он требовал всего лишь, чтобы кавалерия не отвлекалась от боя и преследования и не брала пленных. Критики же решили, что его намерением было уничтожение сдавшихся солдат противника, то есть он действовал не по правилам войны. Это все очень неопределенно, как и многие вещи на войне и мемуары о них. Приказы Фридриха по духу были весьма гуманны: забота о раненых, в том числе раненых солдатах противника. Кажется маловероятным, что он отошел от этих принципов во время сражения при Гогенфридберге. К рассказам о зверствах и военных преступлениях лучше подходить осторожно, и не потому, что в любой армии и в любой войне достаточно тому примеров, а потому что записи и соответствующие обвинения всегда в высшей степени выборочны. Злобу, страх, желание мести, путаницу, особые обстоятельства и жестокость, присущие сражению, трудно справедливо описать или понять в более спокойное время. В прусской армии существовала, как выразился сам Фридрих, «ипе haine поп pareille contre les Saxons»[115]; король в июле написал Манифест, где перечислялись преступления саксонцев в Силезии и приводились факты, свидетельствовавшие об агрессии Саксонии в поддержку Марии Терезии. Какими бы ни были его приказы и оправдания, король разделял настроение своей армии. Может, лучше оставить этот вопрос в покое.

Глава 8 ВОЕННЫЙ ФИЛОСОФ

Гогенфридберг способствовал летом 1745 года благоприятному для Фридриха развитию событий. Австрия, а также непримиримость Марии Терезии вызывали в Лондоне все большее раздражение. Англию никогда особо не заботило истинное состояние силезского вопроса: то, что Австрия продолжает выяснять отношения с Пруссией, для британцев означало, что она отвлекается от действий против Франции, ее главного противника. В Лондоне знали о надеждах Фридриха на наступление французов в Западной Германии против Ганновера как на механизм давления на Британию, субсидирующую его противников, а также способ отвлечь внимание Австрии от Богемии. Это, естественно, вызывало негодование: Ганновер, находившийся в непосредственной близости от Пруссии, был чувствительным вопросом для Британского двора и правительства. Георг II не любил племянника и не доверял ему. Тем не менее продолжавшаяся война между Австрией и Пруссией не представляла интереса для Британии. Такое настроение вполне устраивало Фридриха, уже давно искавшего британского посредничества в вопросе установления мира на выгодных для него условиях.

19 августа Чарлз Эдуард Стюарт, высадившийся за месяц до того в западной части Шотландии, поднял свой штандарт в Гленфиннане. Началось восстание якобитов. Британии приходилось ограничить участие в делах на континенте. 26 августа между Британией и Пруссией была подписана Ганноверская конвенция. В ней Британия не только обязалась уважать права Пруссии на ее владения в обмен на уважение своих прав, но и особо упоминала Силезию. В ответ Пруссия взяла на себя обязательство вывести из Саксонии и Богемии войска после подписания соглашений с Британией. Фридрих Богом поклялся, что никогда не имел намерения аннексировать территорию Саксонии.

Ганноверская конвенция, однако, была ратифицирована только в начале октября, а он тем временем продолжал вести кампанию. Она полностью устраивала Фридриха, став следующим после создания в ноябре 1742 года оборонительного альянса шагом, и упоминание в ней Силезии полностью соответствовало его надеждам и политическому курсу. Естественно, это было неприятно для Франции. Фридрих надеялся, что конвенция станет провозвестницей всеобщего мира, не исключавшего британских финансовых вливаний в Пруссию, но надежда эта была слабой. Он втайне предпринял шаги для того, чтобы проинформировать Карла Лотарингского о запланированных сделках. В ответ ему холодно заявили об отсутствии у принца сведений, которые бы заставили его прекратить военные действия. Фридрих полагал, что его договоренности с Британией заставят Австрию как ее союзницу, получающую от нее помощь, с большей готовностью взглянуть на мир. Однако это казалось маловероятным, хотя он, естественно, надеялся, что Британия употребит свое влияние в этом направлении. Когда у него было плохое настроение, он начинал думать, что, видимо, без всякой цели обидел Францию. Более того, Людовику XV пришлось смириться с избранием супруга Марии Терезии, Франца Лотарингского, императором, состоявшимся 13 сентября. В Ганноверской конвенции Фридрих принял на себя обязательство не мешать этим выборам — его посол воздержался от голосования, уехав из Франкфурта накануне.

В действительности Британия изо всех сил, но безуспешно пыталась заставить Марию Терезию заключить с Фридрихом мир. Эта решительная женщина считала свои владения недопустимо уязвимыми, пока король Пруссии настолько силен, и не хотела слушать увещевания британского посла. После долгих и неприятных проволочек она была совсем рядом от выборов супруга императором. 29 августа ей удалось заключить повое союзное соглашение с Саксонией. Она считала, что споры с пруссаками можно решить только на поле брани. И в этом она не была одинока. В конце сентября Елизавета собралась поддержать Саксонию, «если Саксония вновь подвергнется нападению со стороны Пруссии». Фридрих предположил — вполне справедливо, — что российская императрица питает к нему глубокую враждебность.

Путем дипломатических усилий Фридриху удалось нейтрализовать одного потенциального противника — Британию — Ганновер. На полях сражений он уменьшил возможности и уверенность еще двоих, Саксонии и Австрии. Но, подписав Ганноверскую конвенцию, он — не в первый раз — посеял недоверие к себе у союзницы, Франции, однако возмущался при этом по поводу финансовой помощи с ее стороны, оказавшейся намного меньше, чем ожидал. И конечно, Фридрих критиковал французскую стратегию, не предусматривавшую поддержку его военных действий. Над ним всегда нависала тень враждебной России. Дела, вероятно, можно было бы поправить еще одним победоносным сражением. На фоне этих сложных и мучительных переговоров на нескольких направлениях Фридрих вел армию через Богемию, через территорию врага, а за ним на солидном расстоянии двигались австрийцы.

Во время остановок на нуги через Северную Богемию его войско частенько атаковали вражеские кавалерийские разъезды. За передвижениями прусской армии внимательно следили командующие войск противника, а он настороженно наблюдал за ними во время их регулярной разведки. Его целью были фураж и провизия. Фридрих также надеялся измотать противника, находящегося в замешательстве в связи с его маршем по австрийской территории. Он каждую минуту ожидал известия, что Ганноверская конвенция возымеет в Вене желаемый эффект и военные действия на время прекратятся. Его коммуникации с Силезией находились под постоянной угрозой со стороны австрийских разъездов. Фридрих одержал победу в сражении под Гогенфридбергом, но его противник вовсе не был деморализован. Подевильс в Берлине снова начал беспокоиться по поводу возможного саксонского рейда на Бранденбург. Король ответил: «Я не встречал большего трусишку (poule-moillée[116]), чем ты!» Подевильс всегда с тревогой наблюдал за действиями Саксонии, и Фридрих грубо подшучивал над ним. Из его следующего письма Фридрих с болью узнал о смерти Дитриха фон Кайзерлипгка, любимого друга прежних дней. «Нам нужно было получше заботиться о нем минувшей зимой», — печально написал он и подписался, что делал не часто: «Votre fidéle ami»[117].

В последние дни сентября Фридрих, несколько раз перейдя через Верхнюю Эльбу, двигался маршем на север, река находилась справа. Впереди были Силезские горы, и 29 сентября, обратившись на юг, он встал лагерем у деревни Соор, к востоку от местечка под названием Бюркерсдорф. Король планировал на время отойти в Силезию, добраться до границы между Силезией и Богемией он намеревался на следующий день. И здесь Карл Лотарингский с армией в 40 000 штыков решил его атаковать.

Местность была холмистая, с густым лесным массивом к западу от деревни Кёнигсрайхвальд. Над местностью в полумиле от Бюркерсдорфа возвышался холм, Granerkoppe. Карл Лотарингский решил, что сможет пройти незамеченным через Кёнигсрайхвальд, оказаться перед лагерем Фридриха к востоку от Бюркерсдорфа и развернуться для боя, прежде чем пруссаки успеют выйти на поле и построиться. Кстати, этот маневр будет также угрожать прусским коммуникациям в северном направлении. Карл решил в качестве первого важного шага занять холм — тот находился почти на таком же расстоянии от опушки леса.

В воздухе висел густой туман, воспользовавшись им и предутренней мглой, Карл провел на вершину холма 16 тяжелых орудий, 13 эскадронов кавалерии, посаженную на коней пехоту, несколько гренадерских рот и 10 мушкетерских батальонов. Находясь здесь, австрийцы смогут господствовать над пруссаками, когда те приступят к построению боевых порядков: это была ключевая позиция. Главные силы армии Карла затем выдвинулись из Кёнигсрайхвальда, построились, обратившись в сторону Бюркерсдорфа и растянувшись по фронту примерно на четыре мили. Прусская армия находилась в невыгодном положении, поскольку ей необходимо было выделять силы для прикрытия и тылового обеспечения, к тому же она уступала австрийцам по численности почти в два раза.

В 5 утра 30 сентября Фридрих получил первое сообщение о приближении неприятеля с запада. Он отдал приказ сыграть тревогу и поскакал вместе с Леопольдом Максом Ангальт-Дессауским посмотреть и оценить обстановку. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять, что перед ним основные силы противника, а холм, тактическое значение которого было очевидным, занят неприятелем.

Прусские полки в соответствии с установленной системой построились, не ожидая приказа. Фридрих намеревался разместить войска примерно параллельно Кёнигсрайхвальду и линии австрийских войск, переместив передовые части, которые составят правый фланг, к востоку и северо-востоку от холма, двинуться на восточную часть Бюркерсдорфа и захватить холм. Остальные войска развернутся палево и будут наступать на центр боевого порядка противника. Так и произошло.

Передовые эскадроны кавалерии двинулись в обход холма с востока и принялись взбираться вверх. Им частично удалось уйти с линии огня расположенной на вершине австрийской артиллерии и, двигаясь по крутому округлому склону, разметать примерно вдвое превосходящую по численности австрийскую кавалерию, стоявшую перед линией пехоты. Их задачей было очистить склон от австрийской кавалерии и позволить вступить в дело пехоте. Ее выполнение затруднял рельеф местности, поскольку приходилось действовать на склоне, защищенном небольшой лощиной. Однако пруссаки свое дело сделали, и австрийская кавалерия отошла, чтобы укрыться в Кёнигсрайхвальде.

Теперь путь для наступления прусской пехоты был открыт. 6 батальонов выдвинулись вперед и получили приказ идти вверх и атаковать в лоб австрийские пушки и изготовившуюся к бою пехоту. Дистанция составляла 500 ярдов. Было 8 часов утра, туман уже рассеялся, и ничто не укрывало наступающую прусскую пехоту.

Это была красивая, но дорого обошедшаяся атака, одна из тех операций, которые стоят очень большой крови, но ее тактические выгоды оправдывают уплаченную цену, поскольку полученная в конечном счете победа спасает многие жизни. Она явилась как бы повторением атаки, проведенной Мальборо на Шелленбергский холм незадолго до Бленхеймского сражения. И, подобно Мальборо, Фридрих понимал, что должен бросать в бой новые и новые силы по мере того, как передовые батальоны редели и погибали на склоне. Через несколько минут он направил на склон еще 5 батальонов — гренадер и мушкетеров — из второй линии правого фланга. Потери были ужасными; среди многих погиб и младший брат королевы, принц Альбрехт Брауншвейгский. Первая линия дрогнула, откатилась назад и смешалась со второй. В конце концов вся масса войск или, вернее, те, кто еще был жив, достигли вершины холма и артиллерийских позиций. Господствующая над полем сражения высота была в руках пруссаков.

Тем временем батальоны центра и левого фланга войск Фридриха, которые он планировал придержать до овладения Granerkoppe, двинулись вперед — не ясно, по чьему приказу, или вообще без приказа — через Бюркерсдорф и южнее его. Сначала они были остановлены огнем австрийских батарей, стоявших непосредственно перед ними, но затем вновь пошли вперед под предводительством другого свояка короля, принца Фердинанда Брауншвейгского, который впоследствии стяжает лавры победителя в сражении под Минденом и многих других. Эти батальоны бросились в штыковую атаку. Она обратила австрийцев, понесших тяжелые потери, в бегство. Бой закончился к полудню. В соотношении с количеством участвовавших войск это было дорогое для обеих сторон сражение. Фридрих потерял почти 4000 человек, убитыми 850; потери Карла Лотарингского составили 7500. И опять, несмотря ни на что, пруссаки оказались сильнее. Они победили.

Фридрих признавал с простотой и скромностью, составлявшими его наиболее привлекательные черты, что Карл Лотарингский застиг его врасплох при Сооре, местечке, давшем название этому сражению. В длинном письме к Подевильсу король отдал должное австрийским войскам. Он недооценил предприимчивость неприятеля и позволил крупным силам противника незамеченными приблизиться к его западному флангу на опасную дистанцию. Фридрих мог бы также сделать себе замечание за то, что с самого начала не занял возвышенность Granerkoppe. А потом прусская армия сделала все как надо — ее выучка, дисциплина, сплоченность выше всяких похвал. Инициатива, проявленная низшими по чину командирами, подготовленными Фридрихом, была великолепна. Победа, говорил король, стала в меньшей степени результатом командования, она полностью зависела от качества самой армии. Под Соором он попал в неприятность, но армия вытащила его из нее, хотя в письме к Подевильсу есть совершенно справедливые слова, что его «promptitude et courte résolution»[118] тоже чего-то стоили! Как бы ни превозносил Фридрих свои войска, его убежденность и уверенность в себе теперь были непоколебимы. В том же письме он говорит, что это сражение объясняет замечание Георга II, брошенное австрийскому министру в Лондоне: король Пруссии способен больше сделать за один день, чем Карл Лотарингский за шесть недель. Ангальт-Дессаускому король написал: «Наши люди, и кавалерия, и пехота, überwindlich!»[119] «Если теперь паши переговоры не пойдут хорошо, то они уже никогда не пойдут», — сказал он Подевильсу.

Личный багаж Фридриха был захвачен неприятельским разъездом, как он сказал, из-за халатности ответственного офицера. Его шифры были похищены и раскрыты. В связи с этим он поспешно написал инструкцию но соблюдению безопасности переписки. Король очень переживал из-за исчезновения любимой гончей суки Бихе. Он любил Бихе, а та его.

К утрате одежды, палаток, походной мебели, серебряной посуды и музыкальных инструментов Фридрих отнесся философски. 2 октября он написал Фредерсдорфу, что потерял все и ему нужно получить от казначея, Коннена, 10 000 талеров. Фредерсдорф вел личные дела короля, в том числе передавал его инструкции и пожелания всем придворным должностным лицам. Официальные лица, занятые дворцовым хозяйством короля, носящие звучные титулы — Смотритель Двора, Шталмейстер, Кастелян, — все как один находились под надзором одного-единственного человека, Михаеля Габриеля Фредерсдорфа, который назывался просто Первым Камердинером и личным секретарем. Он был влиятельным человеком и незаменимым другом короля. Фридрих писал ему о своем здоровье, частенько высмеивая врачей («Grosse Idioten!») и сочиняя собственные грубоватые теории но медицинским вопросам. В случае малейшего нездоровья самого Фредерсдорфа Фридрих проявлял трогательную заботу: «Gott bewahre Dich und mache Dier wieder gesundt [sic]»[120]. Переписка между ними но большей части касалась болезней и денег, а также личных дел.

Рассказывая Фредерсдорфу о потерях, он первым делом упомянул об утрате своих лошадей, Анны-Марии и Чемпиона, затем перешел к членам свиты, кабинет-секретарю, шифровальщику, личному доктору, которые все еще числились пропавшими; потом привел несколько имен погибших, в том числе двух генералов, Бланкенбурга и Бредова. Король также упомянул погибшего свояка с пугающим безразличием — «Не велика потеря», — что отражает его нелюбовь к жене. Фридрих умел маскироваться — и часто делал это очень элегантно — дипломатичными и изысканными комплиментами. Однако он никогда не поступал так в отношении близких и не скрывал своих истинных чувств. По этому поводу — что необычно — королева с горечью сказала младшему свояку, Фердинанду, которому было всего пятнадцать лет: «Я привыкла к его манерам, но когда один из моих братьев умер у него на службе, такое поведение слишком жестоко!» Неделей позже Фридрих написал короткое и чуть более теплое письмо: «Он был смельчаком. И я удивляюсь, что его не убили много раньше».

6 октября Фридрих возобновил марш на север, в сторону Силезии, и 19 октября его армия пересекла границу. Находясь на поле боя, он, помимо всего прочего, запросил письмом у Фредерсдорфа нюхательного табака. Король употреблял большое количество любимого испанского нюхательного табака, настолько обильно просыпая на себя, что его одежда, особенно когда он состарился, часто была вся в табачных пятнах. А Бихе не умерла. Через несколько дней, после множества тревожных запросов похитители вернули ее в лагерь Фридриха в нескольких милях к юго-западу от поля боя и без шума доставили в его ставку под Ротенбургом, когда король, ничего не подозревая, сидел в одиночестве и писал письма. Бихе кинулась к столу и положила лапы ему на плечи, и его увидели плачущим.

Фридрих внимательно наблюдал за действиями британского правительства в связи с Ганноверской конвенцией, которая теперь была ратифицирована. Ему обещали субсидии из Лондона, и он в конце октября стал настаивать, чтобы их выплатили на целый год вперед. Пока было незаметно, что мирные усилия Британии возымели какое-либо влияние в Вене. Фридрих всячески демонстрировал добрые отношения с Лондоном. Он предложил 6 прусских батальонов для борьбы с якобитским восстанием. Эти войска должны использоваться только на территории Британии. Они вернутся в Германию, когда потребность в них иссякнет. Если их численность покажется Георгу II недостаточной, то Пруссия может послать значительно больше. Однако Фридрих вообще не мог послать никого, пока не установлен мир с Марией Терезией, — вполне недвусмысленный нажим на Лондон.

Между тем Фридрих знал от своих людей в Париже, насколько болезненно там воспринята Ганноверская конвенция. Он попытался апробировать идею о возможном мире между Францией и Британией, который изолировал бы Австрию, хотя и знал, что шансы на это ничтожны. Существовал якобитский фактор, а также франко-британское противоборство на далеких континентах, которое все больше будет выступать определяющим моментом на протяжении столетия. На его собственных границах надежды на ослабление напряженности, казалось, почти не было. Прусский король понял, что австрийцы не согласятся окончить военные действия, несмотря на его победы под Гогенфридбергом и Соором. Русская императрица обязалась поддержать Саксонию против него, если она подвергнется нападению. Таким образом, Фридрих оказался перед лицом двух непримиримых женщин.

Шведский посланник в Саксонии на самом деле был агентом Фридриха в Дрездене. Он обо всем сообщал шведскому посланнику в Пруссии, а у того были прекрасные связи при прусском дворе. Фридрих вернулся в Берлин в конце октября и узнал из этого и других падежных источников, что Мария Терезия, вовсе не собираясь уступать давлению Лондона и не замечая настоятельных сигналов о необходимости поисков мира, поступавших с полей сражений, готовилась к зимней кампании. Ее планировали начать из Саксонии. Она должна была поставить под угрозу коммуникации прусских войск в Силезии и Богемии. В случае удачных действий и сам Бранденбург мог оказаться в опасности. И вот в начале ноября 1745 года Фридрих получил информацию, что австро-саксонская армия движется в северном направлении из Лусатии, района Саксонии вокруг Горлица и Бауцена, а австрийские войска тоже находятся на марше, намереваясь соединиться с силами саксонцев, расквартированными у Лейпцига. Необходимо подготовить контрход, возможно, иной, чем сражения, которые он проводил до того. «Более чем когда-либо, — написал король 6 ноября Морицу Саксонскому, признательный за поздравления «знатоку боевых действий» но поводу недавней кампании, — я уверен, что в каждой стране следует вести различную по виду войну». 16 ноября он покинул Берлин и поспешил в войска.

Армия, заплатившая дорогую цену за победу при Сооре, была отведена через горы на север, в Силезию. Фридрих решил вести ее на запад против восточного фланга неприятеля в Лусатии. 23 ноября он переправился через реку Кейсс у Наум-бурга, служащую восточной границей Лусатии, и в тот же день его кавалерия обрушилась на саксонцев, расположившихся лагерем у Хеннерсдорфа, захватив почти 1000 пленных и армейские склады в Горлице. Тогда австрийцы отошли через Циттау к границе Богемии. Контрход благодаря скорости и энергии, с которыми он был осуществлен, принес успех.

Но враг не унывал. На западе австрийские силы — 6000 человек под командованием генерала де Грюнпа — соединились с саксонцами под Дрезденом, а в начале декабря Фридрих узнал, что Карл Лотарингский вывел главные силы австрийской армии из Богемии на соединение с ними. Фридрих находился в Бауцене, почти в семидесяти милях от противника. Ближе к неприятелю находилась другая прусская армия в 25 000 человек, которую принц Ангальт-Дессауский, сам Старый Дессаусец, собирал довольно долго. Фридрих планировал, чтобы она вторглась в Северную Саксонию со стороны Галле. Старый Дессаусец уже был на марше. Он двигался в южном направлении вдоль Эльбы на Дрезден. Король поддерживал с ним связь через курьеров и передавал обычную информацию и тактические инструкции. 2 декабря он направил из своей армии войсковую группу, 50 эскадронов кавалерии и 10 пехотных батальонов во главе с генералом фон Левальдом, на соединение с опытным принцем Ангальт-Дессауским у Мейсена, а сам начал марш на Дрезден. Противнику будут угрожать с двух направлений.

13 декабря Ангальт-Дессауский подошел к Мейсену и соединился с Левальдом на западном берегу Эльбы — объединенные силы составили около 33 000 человек. С этим войском он разбил у Кессельсдорфа, южнее Мейсена, объединенную австро-саксонскую армию, проведя яростную фронтальную атаку на численно превосходящего противника. Пруссаки потеряли 3500 человек, из них 1000 убитыми; саксонцы оставили на поле боя 3000 убитых, а 5000 попали в плен. Это был полный триумф. После битвы обе части прусской армии, Фридриха и Ангальт-Дессауского, соединились. Когда два полководца встретились под степами Дрездена утром 17 декабря, Фридрих соскочил с коня и обнял славного старого родственника.

Это был счастливый исход после нескольких дней, в течение которых Фридрих пребывал в некотором расстройстве. Его раздражала кажущаяся медлительность движения западного крыла прусской армии под командованием его самого выдающегося — и самого старого — полководца. «Не стану притворяться, — написал он старому Дессаусцу 9 декабря, набравшись храбрости, — что я полностью доволен действиями Вашего Высочества — Вы передвигаетесь так медленно!» Там были и другие, не менее обидные выражения, хотя на следующий день Фридрих прислал нечто вроде смягчающих поправок. Он бывал груб в отношении подчиненных командиров, невзирая на их заслуги. Старому Дессаусцу исполнилось шестьдесят девять лет. Многие из этих лет, начиная с осады Намюра в 1695 году, он провел на войне, участвуя вместе с Евгением Савойским и Мальборо в большинстве кампаний войны за Испанское наследство. Он был гофмаршалом с момента рождения Фридриха, воспитателем и наставником войск, имевших самую высокую репутацию в Европе, больше, чем кто-либо, сделал для воспитания несравненной прусской пехоты, которую Фридрих использовал с таким успехом. Старый Дессаусец чаще других вступался за кронпринца перед Фридрихом Вильгельмом. Теперь же кронпринц стал королем, главнокомандующим и отчитывал его, величайшего героя Пруссии, за медлительность!

Старый Дессаусец, конечно же, был для Фридриха в молодости духовным наставником в военном деле, но сейчас великий старик стал медлителен и осторожен. Он не приветствовал рискованную Силезскую кампанию. Повидав много войн, старый Дессаусец не хотел закончить свои дни, наблюдая поражение Пруссии. Истый лютеранин, полководец всегда молился перед сражением и особенно горячо обращался к Богу 15 декабря 1745 года — и выиграл для Фридриха великую битву под Кессельсдорфом, свою последнюю битву, во время которой шел впереди полка, и три пули пробили его камзол. Королевские объятия знаменовали конец военной карьеры великого воина, умершего через два года, и конец Второй Силезской войны. Кессельсдорф решительно сместил чашу весов. Дрезден сдался Фридриху 18 декабря, и мир с Австрией и Саксонией был подписан здесь же в Рождество 1745 года. В соответствии с мирным соглашением Силезия и Глац признавались как владения Фридриха, а он принимал Прагматическую санкцию и признавал императором Франца Лотарингского.

Король Пруссии радовался заключению мира. В день Рождества 1745 года он написал резкое послание французскому послу, Валори. Во время недавней кампании, отмечал Фридрих, он был полностью покинут союзниками: получил недостаточные субсидий и не имел поддержки ни войсками, ни какими бы то ни было стратегическими маневрами. В таких условиях — Франция могла давным-давно это предвидеть — у него не оставалось другого выхода, кроме заключения мира. Франция выказывала возмущение, но реакция Фридриха на это возмущение была справедливой. Пруссия в одиночестве вела войну в Центральной Европе, а Франция получала от этого выгоды. Он указал с ядовитой вежливостью и в равной степени твердо в послании Людовику XV, переданном в тот же день через Валори: «Jе n’entre point dans les raisons qu’elle peut avoir d'abandonner ses alliés à leur propre fortune; cela fait que je sens doublement le bonheur que j’ai de m’etre tire d’un pas tres scabreuxpar la valeur de mes troupes»[121].

В «Истории моей эпохи» Фридрих строго подошел к своим действиям во время Второй Силезской войны. Сразу после Дрезденского мира король некоторое время посвятил этой работе и написал, что ни один военачальник не допустил столько ошибок, как он. Фридрих недооценил сложности тылового обеспечения кампании в Богемии, проблемы, создаваемые труднопроходимой местностью, и проходы между Саксонией и Силезией. Он недооценил способности австрийских командующих, как и прежде, возложил слишком большие надежды на влияние французов на военные операции австрийцев. В стратегическом плане прусский король оказался изолированным перед лицом превосходящего по численности противника и из затруднительного положения вышел лишь благодаря армии и счастливой возможности, как он выразился, провести три сражения. Не будь этого, ему попытались бы навязать совершенно неприемлемые условия.

Здесь присутствует некоторое преувеличение. Оценки Фридриха в данном случае были ошибочными, но он исправил их последствия с похвальной быстротой и гибкостью и вернул себе самообладание. Занимаясь самобичеванием, он, однако, никогда не винил себя в том, за что его критикуют многие историки, — за решение вообще начать войну. Здесь его совесть была чиста. Ситуация складывалась не в пользу Пруссии, и, повинуясь долгу перед ней, он ударил первым, надеясь, что положение в результате улучшится. Тут он никогда не колебался.

Его положение на самом деле улучшилось ненамного. Дрезденский мир предоставил Пруссии передышку. Результаты войны продемонстрировали возросшую военную мощь прусской армии. Обладание Силезией было вновь признано — как часто случалось, но так же часто происходило и обратное в связи с очередной попыткой Австрии вернуть Силезию. Фридрих писал, что война необходима для удержания Силезии и обеспечения уважения к Пруссии, и эта точка зрения была вполне здравой. При этом он понимал, что проблема все еще не решена до конца. Она состояла в нежелании Австрии признавать реальность возросшего авторитета и значения Пруссии, а также ее территориальные приобретения. Из Второй Силезской войны он вышел с ощущением опасности. Она дорого ему обошлась: казна была практически истощена, хотя и Австрии она стоила недешево.

Непосредственные интересы Фридриха лежали в стратегической и военной областях, но предстояло еще выполнить немало дипломатической работы. Король часто заявлял в письмах, адресованных прусским послам, что изумлен, насколько доверяют всякого рода злобным россказням относительно его намерений. Он приписывал это главным образом недоброжелательности Австрии и в некоторой степени Ганновера. В течение нескольких лет после Дрезденского мира Фридрих был бдителен как никогда. Он с прискорбием понял, что окружающие суверены не доверяют ему, а он не доверяет им. Мольтке[122] позднее заметит, что вечный мир — это сои. Фридрих придерживался того же мнения. Его беспрестанно тревожили безопасность Пруссии, намерения Австрии и политика России.

Король Пруссии заключил оборонительный договор со Швецией, в равной степени непопулярный как в России, так и в Англии. К нему позднее присоединилась и Франция. В Курляндии, вблизи от прусских границ, находилась большая русская армия, к тому же Россия строила на Балтике целый флот. Для чего? Он с подозрением относился к поведению русских войск, особенно казаков и регулярных частей, когда те проходили рядом с его владениями. Ему доложили: поговаривают, что его мощь опасно возросла и он посматривает в сторону Польской Пруссии. Почему? В то же время Фридрих передал наилучшие пожелания Елизавете, и, услышав, что у берлинских мастеров заказаны кареты для русского двора, король решил подарить ей специальную карету. Он всегда с крайним подозрением относился к близости России и Саксонии, будучи уверенным, что однажды это приведет к нападению на Пруссию. Его подозрение сбылось. Граф Брюль, главный министр Саксонии, был в глазах Фридриха «Le demier des misérables»[123], и он говорил Валори, что саксонцы столько раз обманывали французов, что можно сбиться со счета. Лишь в 1748 году в Европе установится некоторое подобие мира, и то на короткое время. Между тем в 1746 и 1747 годах письма и заботы Фридриха свидетельствовали, что он ощущает себя монархом, которого окружают военные тревоги, хотя на самом деле он войн не вел.

А большая часть Европы в действительности по-прежнему воевала. Время было непростым, и неуверенность и раздражительность Фридриха порой проявлялись в его грубости в обращении со своими послами. Обычно король держал себя вежливее, умел быть признательным и благодарным за исчерпывающее донесение, за проницательную оценку. Но — «я должен сказать, что недоволен (mal content) тобой», — написал он в Лондон Андри 10 мая 1746 года и продолжил: Андри, видимо, плохо информирован, а также неспособен противостоять различным вредным сплетням, которые распускаются относительно короля Пруссии.

Он также был строг в отношении стиля и деталей. Его человек прислал из Вены длинную зашифрованную «апологию». Фридрих: «Я бы хотел, чтобы шифр использовался только в интересных случаях!» В отношении посла в Гааге, фон Аммона, представлявшего Пруссию на переговорах по подготовке договора в Экс-ла-Шанелль[124], король категоричен до предела: «Вы должны позаботиться о том, чтобы избегать в ваших докладах мелких и ненужных деталей, — вроде той, что вы провели ночь в Роермопде, — всех личных вопросов, которые для меня не представляют ни малейшего интереса!» Мардефельду в Санкт-Петербург он написал в июле 1746 года, что посол находит чересчур занятным для себя составление докладов о происходящем в покоях императрицы, которые в обычное время, может, и позабавили бы короля, но в критические периоды, подобные нынешнему, «пе те paraissent guére interessants»[125]! Фридрих держал послов в напряжении, и вряд ли они всегда радовались, получая от него корреспонденцию.

Порой они выказывали обиду. В письме к Мардефельду, датированном июлем, Фридрих, ссылаясь на более раннюю переписку, успокаивал посла: «Вы неправильно меня поняли, дорогой Мардефельд, если предположили, что я хоть на один момент сомневаюсь в вашей преданности». Вопрос заключался не в преданности, а в точности информации. Втайне шла подготовка австро-русского договора, и, поскольку был мир, Фридрих направил племянника главного министра, Отто фон Подевильса, в качестве чрезвычайного посланника в Вену, чтобы быть в курсе происходящего.

Подевильс докладывал в конце июля, что предложенные соглашения, кажется, носят исключительно оборонительный характер; он беседовал с большим числом других послов, включая британского посла, Робинсона, и его в этом уверили. Фридрих забеспокоился еще сильнее — во всяком случае, он был плохого мнения о Робинсоне, полагая, что тот без ума от Марии Терезии. Сделки между Австрией и Россией всегда требовали самого пристального внимания. Бестужев, и Подевильс в Вене с этим соглашался, стремился придать любому соглашению с Австрией более наступательный характер, но в настоящее время не мог сделать по-своему. Фридрих имел все основания для беспокойства: в соглашении были секретные статьи, о которых узнали позже, прямо направленные против Пруссии. Еще более усилили подозрения сведения, что Георг II в качестве курфюрста Ганновера предлагал присоединиться к этому соглашению.

Как участникам того, что с определенными допущениями можно назвать недавним антифранцузским союзом, австрийцам и британцам был обещан русский экспедиционный корпус в 30 000 штыков, который предположительно войдет в Нидерланды, примет участие в борьбе против французов. Фридрих смотрел на это безо всякого энтузиазма. Король сомневался, что русские выступят так скоро, как надеются союзники, но их реальная цель, он это знал, заключалась в том, чтобы удержать Пруссию от любых шагов в поддержку Франции против Ганновера. Это Фридрих счел попятным — на ранней стадии войны, которая теперь для него была окончена, он открыто настаивал на французской демонстрации против Ганновера, и контрдемонстрация с участием русских войск правомерна, хоть и нежелательна; однако теперь все было совсем по-другому.

Политику Франции он считал лукавой. Она, казалось, никак не могла решить, нужен ли ей всеобщий мир, за который выступал Фридрих, или же продолжение войны в той или иной форме, в том или ином месте, ради отдельных целей. На самом деле Франция постепенно подходила к пониманию необходимости всеобщего мира, но некоторые примеры предательства французов, как это понимал Фридрих, в недавней кампании заставляли его держаться настороженно. Тем не менее французы по-прежнему вели военные действия во Фландрии, и король Пруссии с величайшим вниманием следил за их ходом. Он с восхищением наблюдал за маневрами Морица Саксонского и написал ему в октябре 1746 года полное лестных отзывов письмо, подписавшись «votre affectionné ami, Fédéric»[126]. Саксонский, теперь уже маршал, нанес поражение командующему армией голландских государств в мае 1747 года. За ним последовала революция в Голландии, вновь приведшая к власти дом Оранских, вручив им трон штатгальтеров. Теперь французы владели в Нидерландах полной инициативой, несмотря на поддержку Британией австрийцев и голландцев.

С военной точки зрения она была не очень большой, и в июле 1747 года союзная армия — австрийцы, голландцы и британцы под командованием герцога Камберленда — была разбита под Лауфельдтом. «Это научит Камберленда, — писал Фридрих, — отличать смелость (audace) от безрассудства (temertte)». Бытовало мнение, раздражавшее прусского короля, что может быть заключен брак между Камберлендом и его сестрой, Амелией, которая так и не вышла замуж и позднее стала аббатисой в Кведлинбурге. Британцы разочаровались в войне и в значительной мере в борьбе Марии Терезии, что радовало Фридриха. Переговоры, затем увенчавшиеся Экс-ла-Шанелльским[127] договором, начались в январе 1748 года, и в том же месяце Фридрих направил кузену, принцу Уэльскому, восторженное письмо и свой портрет в качестве подарка. Он всегда надеялся, что после смерти Георга II появится возможность наладить отношения между Британией и Пруссией.

В действительности наследником Георга II стал не старший сын, а внук, Георг III, и лишь в 1760 году. И все же в то время был установлен один контакт, который, возможно, мог оказаться полезным в будущем. Британское правительство направило в Берлин в качестве посланника Генри Легга, личного секретаря сэра Роберта Уолпола. Он был лордом Казначейства и Адмиралтейства, готовился стать на несколько лет канцлером Казначейства, включая период Семилетней войны, и рассматривался в качестве самого умелого финансиста своего времени. Легг был уполномочен вести переговоры относительно денег, которые Силезия якобы задолжала Британии, о Силезском займе. Они оказались безуспешными; но Легг имел также задание выяснить у Фридриха его отношение к возможности союза между Британией и Пруссией, когда война будет окончена, то есть после ратификации Экс-ла-Шапелльского договора. Пока они беседовали, но словам Фридриха, «particulier a particulier»[128]. Власти Ганновера постоянно озабочены исходящей из Пруссии угрозой курфюршеству — есть ли для этого основания, хотел знать Лондон. Легг был близким другом Уильяма Питта, будущего графа Чэтэма, занимавшего в то время невысокие должности в британской администрации, но ему предстояло стать духовным лидером британской политики и преданным другом Фридриха. Легг, несмотря на свидетельство[129], что король обошелся с ним не очень хорошо, видимо, оставил у Питта благоприятное впечатление о нем. Он доложил, что Пруссия особенно опасается мощи России.

Территориальные приобретения Фридриха были подтверждены Экс-ла-Шапелльским договором, заключенным Францией и Британией как основными договаривающимися сторонами. К нему с некоторыми сомнениями присоединились их союзники. Скромные цели, ради которых затевалась война, были достигнуты, он всегда ставил перед собой реальные задачи. Британия предприняла новые усилия, чтобы заставить Фридриха в полном объеме принять Прагматическую санкцию, по-прежнему главное устремление Марии Терезии, однако он ответил, что кое-что оставит за собой, поскольку Австрия так и не выполнила перед ним свои обязательства, вытекающие из Дрезденского договора, по которому империя должна гарантировать ему силезские владения. Фридрих ранее согласился принять ее, но ожидал обещанного австрийцами признания. Для него было важно, чтобы ситуация, возникшая в результате силового превосходства Пруссии, осталась неизменной. Австрия была непримиримой. Ганновер — враждебен. Россия представляла растущую угрозу. Франция оказалась неспособной дипломатически использовать сильные военные позиции в Нидерландах в конце войны. Она бы нисколько не сожалела, увидев, что Фридрих вновь втянут в войну с соседями.

Внимание Фридриха к деталям и овладению нюансами европейской дипломатии вызывало уважение, но таило и опасности. Он обладал информацией, которой не имели его чиновники. Поэтому они перед лицом подобной компетентности, соединенной с властным и зачастую нетерпимым характером, стремились строить доклады так, чтобы сообщения совпадали с мыслями короля, то есть говорили то, что он хотел услышать. Письмо, начинающееся словами «vous méritez топ approbation»[130], несомненно, грело сердце посла, однако за этим могло последовать поздравление, что посол разделяет мнение, которое, как всем известно, принадлежит Фридриху. Король умел наводить ужас — неизменное свойство властной натуры — и таким образом подвергался риску уменьшения искренности получаемых советов.

Но он всегда умел внушать любовь, знал, как подсластить пилюлю, если чувствовал, что обидел незаслуженно. «Не сердись так на меня! — писал он ле Шамбрие в Париж. — Черт не так страшен, как его малюют в Женеве! Помни, что если ложное усердие присуще фанатизму, то терпение — атрибут истинного христианина!» Ле Шамбрие сообщил, что говорили во Франции о религиозных воззрениях Фридриха, и король ответил очень резко, но добавил этот смягчающий постскриптум. Тем не менее он держал ле Шамбрие — и всех послов — в определенном напряжении. «Должен тебе сказать, — писал он ему, — что мне надоело читать в твоих депешах почти слово в слово то, что я написал тебе!» Король указал Шамбрие, что тот должен говорить французским министрам; посланник доложил о выполнении задания, но при этом повторил данные ему инструкции. Фридриха было легко рассердить.

Более серьезное послание он написал ле Шамбрие в конце 1748 года относительно ситуации во Франции. Есть ли у французов возможность при всех их огромных ресурсах держать под ружьем большую армию и к тому же стремиться соперничать с Британией на море? Не ослабит ли себя Франция в Европе и дома, стараясь сохранять позиции в Индии и в других местах? Не могут ли во Франции в таком случае рассматривать сложившуюся сегодня в Европе ситуацию скорее как перемирие, а не как настоящий мир? Фридрих со своих позиций мог бы полагать, что Франция, вовлеченная в великое соревнование на море и в колониях, имеет все причины стремиться к миру в Европе, но он так не считал. Напротив, был убежден — до того момента его самый большой в жизни просчет, — что Франция никогда не отступится от соперничества с Австрией на континенте, в то время как между Францией и Британией невозможны ни мир, ни доверие. Фридрих не видел причин для разрыва отношений с ними или содействия их взаимопониманию. Он чувствовал, что в соперничестве и невероятных амбициях великих держав заложена фундаментальная нестабильность.

В июле 1749 года падежный источник сообщил Фридриху, что российская императрица Елизавета, обеспокоенная угрожающей ситуацией в Швеции, решила направить русские войска в Шведскую Финляндию в качестве меры предосторожности. Его тревога усилилась, ее едва ли смогло уменьшить сообщение о поддержке Саксонией России против Швеции. Из всего этого ничего не вышло. Разразившийся было кризис сошел на нет к февралю 1750 года, отразив, однако, хрупкость общей ситуации. Различные государства наблюдали друг за другом с нарастающей подозрительностью, а Пруссия находилась в их окружении. Фридрих внес свою лепту во всеобщую нервозность, его репутация, связанная с дерзкими, предвосхищающими действиями, лишь усиливала напряженность в Европе. Несмотря на окончание войны, началом которой послужили действия Пруссии, континент походил на военный лагерь.

Потому неудивительно, что сразу после заключения Дрезденского и Экс-ла-Шанелльского договоров основное внимание Фридриха было приковано к стратегическим и военным вопросам. В это время, в возрасте всего тридцати пяти лет, как полагали, он перенес легкий инсульт, который больше никогда не повторялся, но его энергия осталась прежней. Он приступил к дальнейшим работам в Верхней Силезии — в Швейднице была построена новая крепость, укреплен Нейссе; занялся пополнением личного состава армии — в основном за счет простого и грубого способа, заключавшегося в мобилизации австрийских и саксонских военнопленных. К тому же король начал описывать уроки войны.

Фридрих был автором многих работ по военному делу. Они использовались для справок, пересматривались и исправлялись с течением времени. Вышедшие из-под его пера «Военные наставления короля Пруссии его генералам» и «Специальные наставления офицерам армии» были опубликованы лишь много лет спустя, а писались непосредственно после Второй Силезской войны, и включенные в них специфические правила поведения и инструкции за редким исключением легко соотносятся с событиями этой войны. В первых главах «Военных наставлений…» рассматривались основные принципы войны. Они носили всеобъемлющий характер. Фридрих также начал составлять «Первое политическое завещание», закопченное в 1752 году. Оно включало обширный военный раздел. Некоторые из его работ содержат повторения, однако, взятые вместе, показывают состояние ума и опыт, которым Фридрих располагал в то время. Работы писались на французском, их приходилось переводить на немецкий язык.

В «Военных наставлениях…» Фридрих довольно подробно останавливается на характеристике прусских войск, на их достоинствах и недостатках и устанавливает конкретные, — очень гуманные принципы отношения к ним. «Постарайтесь сделать так, чтобы кавалерия и пехота ладили друг с другом, — писал он. — Пехота больше приучена к невзгодам, и если с ней хорошо обходиться, то она будет драться за то, чтобы сохранить такое отношение к себе!» Командуя полком в мирное время и пройдя две военные кампании, король хорошо узнал армию. Ему доставляло удовольствие идти среди солдат, беседовать с ними у бивуачных костров, обмениваться шутками. Для них он был Фриц — затем все чаще Старина Фриц. С солдатами ему было легко, хотя все знали его требовательность. «Где ты был сегодня утром, мы тебя не видели!» — как-то после одного сражения окликнул солдат; Фридрих сардонически улыбнулся и распахнул шинель; оттуда выпали две австрийские пули. Он сносил, даже с удовольствием, фамильярности на марше. Это еще отчетливее позволяло солдатам видеть: их король делит с ними опасности и трудности, что невозможно в других армиях. Эта черта сделает его в глазах всех великим. Солдаты в любое время знали, где он, чувствовали его присутствие, до мельчайших подробностей ощущали безмерную заботу о них.

Фридрих упоминал в «Военных наставлениях…», что одна половина прусской армии состояла из нашего собственного народа, а другая — из иностранцев, служащих за деньги (он мог бы добавить «и не всегда добровольно»). Армия из собственного народа формировалась но кантональному принципу, но крепкой и жесткой территориальной системе, объединявшей армию и народ, однако людские потери во время кампаний делали необходимым включение в ее состав лиц непрусского происхождения. Пруссия была небольшим государством, и одна из причин расширения территории любыми способами — стремление увеличить базу для пополнения армии. Не только Фридриху, но и многим другим монархам приходилось целыми подразделениями рекрутировать в свои армии военнопленных. В эпоху, когда понятие национализма в современном смысле еще было практически неизвестно, большинство военных-германцев состояло на службе у любого суверена, это являлось намного более легкой процедурой, чем может показаться, хотя сказывался местный и религиозный патриотизм. Тем не менее следует подчеркнуть, что эта система неизменно несла в себе опасность — потенциальную долю дезертирства. Оно составляло значительный процент потерь во всех армиях. Одной из первоочередных задач офицеров Фридриха было снижать число дезертиров; вероятность несанкционированного ухода солдат зачастую ограничивала выбор тактических действий, поэтому частые переклички уменьшали возможность бегства, а наказания были суровыми. Когда войска находились на казарменном положении, дезертира обычно пороли силами караула. Крестьяне получали денежное вознаграждение за выдачу дезертиров. Во время похода дезертир мог надеяться найти убежище в сельской местности или даже вступить в другую армию. Если он вновь попадал в плен и устанавливали его личность, то рассчитывать на пощаду не приходилось. Однако дезертирство можно было уменьшить и путем создания привлекательного образа армии — достойным обращением и хорошим управлением. Фридрих и из практических целей, и соображений гуманности четко понимал необходимость должного отношения к солдатам. Им следовало регулярно выплачивать жалованье. Они должны быть накормлены лучше, чем в любой другой армии Европы, — он знал, в какой степени пища рождает у человека чувство удовлетворенности и влияет на его поведение. Солдат, уверенный, что в конце дня получит солидную порцию пищи, лучше исполняет свои обязанности. Фридрих доходил до мельчайших деталей, составляя приказы о походных пекарнях, полевых кухнях, рационе питания, транспортировке и защите продовольствия системой конвоев. Он заботился о создании соответствующих и правильно организованных запасов зерна. Питье почти так же важно, как и еда. Наставления Фридриха затрагивали необходимость введения на всех винных и пивных заводах системы реквизиций за хорошую цену, чтобы солдат всегда имел порцию спиртного, если это допустимо.

Забота о лошадях настолько же важна для обеспечения эффективности армии, как и о людях. В соответствии с расчетами Фридриха армии в 100 000 человек требовалось около 50 000 лошадей. Он не верил в воловьи упряжки, и ломовые, а также артиллерийские лошади были особенно важны для него. Предусмотрительность и запас фуража имели первостепенное значение. Фураж означал территорию, и фуражирские команды, для подготовки которых составлялись подробнейшие инструкции, часто задавали направленность отдельных фаз кампании. К тому времени он хорошо изучил особенности местности в Силезии, Саксонии и Богемии. Фридрих знал, какая территория может дать корм лошадям, а какая нет. Система пополнения конского состава тоже играла важную роль в планировании и контроле.

Условия местности влияли не только на тыловое обеспечение. Помимо расположения ценных сельхозугодий и пастбищ, Фридрих изучил все топографические особенности, способные воздействовать на ход военных операций в Центральной Европе. Король наметил несколько «лагерей», привязанных к определенной местности, где он или вероятный противник могли концентрировать войска, защищать их, поддерживать с ними связь, проводить вылазки, а также основные линии стратегических коммуникаций, главным образом реки. Фридрих был теперь знаком с горными проходами между Богемией и Саксонией, Силезией и Моравией. Он знал, что силезские деревни, состоявшие из разбросанных на большой площади приземистых домов, невозможно защищать. Во время кампаний лично осмотрел обширные территории и советовал своим офицерам никогда не манкировать этим. Фридрих говорил, что «возит свои карты в голове». Он проделал большую работу по изучению местности и собрал целый свод информации о ней, включая карты городов. В будущем ему это очень пригодится. В «Военных наставлениях…» король много места посвятил вопросам разведки, писал о потребности для офицера находить важные пункты. Сколько войск можно там разместить? Какой из них имеет ключевое значение? Каким образом лучше расположить войска, чтобы они имели свободу действий и никакие естественные преграды не стали помехами? Вильруа пренебрег этим при Рамийи и разместил левый фланг за болотистой низменностью[131], где его войска оказались беспомощными.

Находясь в пунктах сбора и размещения, войскам следует пребывать в полной боевой готовности. В этих местах должны быть подготовлены необходимые полевые сооружения и укрепления для защиты войск, хотя характер и приобретенный опыт Фридриха все более отчуждали его от оборонительных, укрепленных позиций за исключением случаев крайней нужды. Все решает, писал он, сражение, а сражение означает маневр и атаку. «Именно сражение решает судьбу государств». Тем не менее Фридрих был скрупулезен в вопросах подготовки полевых укреплений, выбора места постройки, разведки путей подхода и отхода; особое внимание уделял патрулированию, в деталях разрабатывая организацию патрулей раннего предупреждения и систему кавалерийских разъездов. Последние, говорил он, настолько важны, что командующий лично, если это представляется возможным, должен инструктировать и по возвращении опрашивать их. В отношении ночных патрулей Фридрих также очень подробно прописывал организацию, давал примерные цели, образцы экипировки и обмундирования. В задачу некоторых разведывательных патрулей входили захват пленных и получение от них информации.

Столь же детально Фридрих разбирал порядок размещения войск в передовом охранении, их численность, подготовку, где и когда они должны расседлывать лошадей; вновь подробно говорил о постоянной бдительности войск в лагерях и на квартирах, о необходимости того, чтобы они знали, что делать в случае тревоги, о тренировках в темноте и сумраке. Многое из написанного, конечно, отражало положения уставов полевой службы, постоянно действующих приказов. Однако все это показывало его позицию: король в ответе за все. Не менее точен он был в отдаче приказов войскам на марше. Во время выдвижения к месту реального контакта с противником войска передового охранения должны иметь конкретные приказы о том, где следует спешиваться, где поить лошадей и так далее. При этом необходимо соблюдать абсолютную тишину и воздерживаться от курения. Охранение, состоящее главным образом из гусар и гренадер, устанавливает местонахождение противника и проводит предварительную разведку; затем командующий отдаст приказы для основных сил, когда те подтянутся.

Фридрих твердо выступал против зимних кампаний. Он откровенно писал, что сам начал такую кампанию — Первую Силезскую войну. Тогда политическая ситуация не оставляла ему выбора. Промедли, и понадобилось бы несколько кампаний для достижения желаемой цели. В целом же, однако, зимние кампании ставят перед людьми и тыловым обеспечением практически невыполнимые задачи. Выход на зимние квартиры предоставляет возможность для восстановления сил, отдыха, подготовки и починки снаряжения и конской упряжи.

Кроме наставлений и набора постоянно действующих приказов, которые с небольшими изменениями окажутся пригодными по крайней мере до Второй Силезской войны, Фридрих разработал несколько более общих тактических правил, и они тоже вызывают большой интерес, а порой заслуживают внимания и сегодня. Целью военных действий, писал он, является разгром неприятельской армии. Какие бы маневры ни предпринимались, задачей должно быть сражение на благоприятных условиях с основными силами противника. Обходные марши, искусные маневры оправданны, однако рискованны, так как усложняют координацию действий, ведут к дроблению войск и требуют времени. Он мог бы добавить, что они изматывают собственных солдат еще до того, как придет время сражения. А дробить силы всегда опасно: «Тот, кто дробит свои силы, будет бит по всем статьям». Он приводит собственные недочеты, особенно в сражении при Сооре: «Я должен был быть разбит, и это было бы по заслугам. Меня спасли присутствие духа генералов и храбрость войск». Совершенно естественно, что в его оперативных правилах приводились примеры из его же предшествующего опыта. Он понимал и писал, что Мольвиц был не чем иным, как упущенным шансом, — ему следовало после сражения раздавить австрийцев.

Понимание необходимости нанесения ударов сосредоточенными силами уже давно укоренилось в голове Фридриха, и он старался следовать этому принципу, но честно признавал, что не все сражения замышлялись — или планировались — им самим. Два из четырех были навязаны неприятелем. «Я не пишу панегирик самому себе. Я часто допускал оплошности. Мои офицеры должны извлечь уроки из моих ошибок, и они могут быть уверены, что я приложу все усилия, чтобы их исправить». Такие обезоруживающие признания, хотя поначалу они предназначались лишь для его собственных глаз, могли принадлежать, возможно, Тюренпу; Слиму — несомненно. И Фридриху. В его явно скептическом отношении к маневру, упоре на огневую мощь, массовость и атаку можно усмотреть отсутствие воображения и изобретательности. Неверно. Фридрих был приверженцем военных хитростей, рейдов и отвлекающих действий, всего, что способно привести противника в замешательство, запутать, заставить его рассредоточить силы. У него хватало и хитрости. Он избегал ночных атак. Конечно, с имевшимся в то время вооружением они производили не столь впечатляющий эффект, как в эру скорострельной артиллерии или автоматического оружия, но Фридрих, признавая элемент внезапности и зачастую используя темноту для сближения с противником, не любил неразбериху, порождаемую ночными атаками, и, видимо, полагал, что они усиливали возможность дезертирства. Главным условием победы для него была великолепно обученная и дисциплинированная прусская пехота, прекрасно владевшая оружием. Максимальное воздействие на противника она имела при дневном свете, когда ее можно было видеть и ужасаться. Каждый пехотинец был обучен делать 4 выстрела в минуту; этот стандарт увеличивался в некоторых случаях до 5–6 выстрелов. Затем следовал чередующийся огонь, взвод за взводом каждый взвод стрелял залпом[132].

Более всего Фридрих верил в наступление: в скорость, энергию, движение. Он продумал различные тактические маневры. Мог быть вариант атаки двумя линиями, следующими одна за другой. В этом случае первая может демонстрировать нерешительность, отход, побуждая противника к преследованию и, таким образом, подставляя его под жесткий удар второй, свежей линии атаки. Что-то подобное, писал он, произошло под Гогенфридбергом. Здесь Фридрих явно отображал ретроспективный порядок событий, особенно в том, что касается действий принца Леопольда Макса. Каждый командующий «причесывает» сражение, когда описывает его. Как отметил Эрвин Роммель двумя столетиями позже, «лучший план — это тот, который приходит в голову после окончания сражения». В этих наставлениях Фридрих впервые написал о той косой атаке, которая стала ассоциироваться с его именем. По сути, этот маневр состоял из «отказа» от одного фланга и усиления другого, чем теоретически достигался перевес сил в выбранном месте, которые врезаются во фланги противника и, получая постоянное подкрепление на этом Schwerpunkt, «сворачивают» линию противника.

Продолжаются споры, когда и насколько часто он применял этот маневр. Одни считают, что его применили уже под Хотузицем, даже под Мольвицем, другие — в 1757 году. Так или иначе, однако теория появилась в работах Фридриха, написанных в 1750-х годах, сразу после силезских войн. Косая атака впоследствии отрабатывалась на учениях: усиленный фланг армии наступает эшелонами, при этом передовой батальон находится в двадцати шагах впереди от соседнего и так далее. Впервые король продемонстрировал ее на параде в Потсдаме в августе 1751 года. Затем Фридрих неустанно искал и отрабатывал альтернативные движения — это сегодня назвали бы тренировкой сомкнутого строя, — перестройка из походной колонны в боевую линию и обратно; сосредоточение, построение в рассредоточенную линию за передовыми ротами. Прусская пехота, он был в этом убежден, должна быть абсолютно управляема на поле боя, а ее эффективность не может уменьшаться неряшливыми или плохо продуманными движениями.

Король добавлял в оперативные правила большое количество чисто тактических директив. Избегай атаковать в зонах застройки: в них войска растворяются. Если кавалерии приходится атаковать противника в деревне, она должна избегать его сторожевых постов, влетать в деревню на всем скаку, стрелять во все окна, производить максимально возможный переполох; и — очень характерная для Фридриха ремарка: предпринимай необходимые меры для предотвращения грабежа и насилия, или твои силы иссякнут. Если предстоит захватить город, то существенной предпосылкой является детальное знание его плана, а также укреплений; успех Леопольда Макса в Глогау приводился в качестве положительного примера в этом отношении. Что касается взятия Праги самим королем, то это было нетрудно — гарнизон был слишком мал для обороны всего периметра города.

Фридрих много и но разным случаям писал об использовании кавалерии, всегда прекрасно понимая дороговизну ее как рода войск. Он постоянно требовал, чтобы к ней относились с заботой, лелеяли ее, держали в стороне от артиллерийского огня неприятеля, оставляли в резерве во время атаки оборонительных позиций противника, сохраняли как свежую силу для того момента, когда пехота и артиллерия расчистят ей дорогу. Кавалерия должна быть хорошо обучена, кавалерийские офицеры для этого прикомандировывались к другим родам войск и познавали всю структуру сражения. Легкая кавалерия, гусары, не была приспособлена для прямого столкновения с тяжеловооруженной, тяжело оснащенной кавалерией противника и должна главным образом использоваться для выполнения задач патрулирования, в качестве передового, сторожевого охранения, быстрых налетов на противника. Фридрих тем не менее признавал, что опа, используя метод атаки галопирующим аллюром вкупе с искусством наездников и всесокрушающей мощью натиска, в буквальном смысле была весомой силой.

На основе многих стандартных военных операций Фридрих выработал еще несколько правил: «Ничто так не трудно, если не сказать невозможно, как оборонять берег реки». Он полагал, что предприимчивый противник всегда найдет способ, как и где переправиться через реку, а обороняющемуся придется размещать много людей в бесполезной попытке обеспечить линейную оборону. Атакующий после проникновения на обороняемый берег будет иметь прекрасную возможность атаковать фланги обороны. Для выполнения этой задачи следует организовать методичное патрулирование, использовать минимальное число войск для обеспечения статичной обороны и рекогносцировать направления контрударов с распределением ролей. Все это звучит очень современно. По поводу оперативной обороны Фридрих мудро напоминал, хотя и без особой претензии на оригинальность, о необходимости введения противника в заблуждение; о маскировке размеров «лагерей», создании впечатления о большей, чем на самом деле, растянутости линии обороны, демонстрации повышенной активности при желании в действительности уклониться от сражения и, наоборот, внушении противнику чувства ложной безопасности, готовясь его атаковать. При наличии ряда укрепленных пунктов противника размещать войска таким образом, чтобы они могли одновременно угрожать сразу нескольким из них.

Это были великолепные образцы наставлений. В них Фридрих рассказал то, что ему удалось узнать о военном искусстве. Оставаясь верным себе, он сопроводил их длинным стихотворением под названием «Искусство войны» («L’Art de la Guerre»), опубликованным в качестве отдельной работы в 1751 году. По его словам, оно было навеяно произведением Морица Саксонского «Размышления» («Pensées»). Однако, помимо выработки теории и инструкций, в армии предстояло произвести реальные организационные изменения, провести учения.

Еще раньше Фридрих значительно усилил артиллерию. Он снабдил пехотные батальоны полевыми орудиями для непосредственной огневой поддержки. Реорганизация артиллерии будет продолжаться практически в течение всего периода его правления. На этой же стадии — между окончанием Второй Силезской войны и началом Семилетней в 1756 году — многие перемены — скорее намерения, чем конкретные дела, но он уже над ними работал; это был постепенный процесс. Он стремился придать 2 шестифунтовые пушки каждому пехотному батальону первой линии вместо трехфунтовых и тяжелую батарею из 10 двенадцатифунтовых орудий на каждые 5 батальонов. Реорганизация батальонов второй линии состояла в замене трехфунтовых пушек на шестифунтовые[133]. Как и в случаях со всеми программами, связанными с дорогостоящим оборудованием, выполнение этой требовало времени. В 1759–1760 годах Фридрих создал легкую артиллерию, сравнимую с британской вьючной. Этот вид войск должен был меньше чем за минуту приводиться в готовность к бою. С точки зрения применения артиллерии король особо важное значение придавал быстроте ее развертывания и свертывания, а также тренировкам артиллеристов во взаимодействии с другими видами войск.

Для уничтожения крепостей и укрепленных пунктов Фридрих повелел сводить тяжелую артиллерию в осадные батареи. В ходе наступательных операций задачей артиллерии являлось обеспечение сосредоточенного огня, как прямого, так и продольного, по флангу противника, выбранному для Schwerpunkt. Во время оборонительных операций ее роль чрезвычайно важна, а артиллерия второй линии (определение неточное и зависящее от организационного строения и построения войск в то время) должна была противостоять возможным прорывам противника и прикрывать фланги войск.

В течение всей жизни он много размышлял о подготовке, подборе и обучении офицеров и о системе управления армии в целом. Существовали всеобъемлющие инструкции для прусских офицеров. Прусский офицер был и должен остаться столпом государства, и патрон возлагалась ответственность за подбор, подготовку, карьерный рост и образование офицерского корпуса. «Король Пруссии, — писал Фридрих в «Первом политическом завещании», — по необходимости должен быть солдатом и стоять во главе армии. Постыдно, когда мягкотелые и бездеятельные монархи передают командование армией другим, и качество подготовки офицерского состава играет важную роль». Основываясь на опыте, Фридрих полагал, что в сражении поведение полковых начальников решает судьбу империй. Офицеры его армии принадлежали к прусской знати. Во время войны он несколько ослабил к этому внимание, но с наступлением мира вернулся к данному вопросу.

Фридрих был слишком разумен и не считал, что только те, в ком течет голубая кровь, могут обладать нужными для офицера качествами. Временами он бывал особенно резок в отношении Adel, дворянства Пруссии; столь же язвителен бывал и в отношении царственных родственников и знакомых. В «Первом политическом завещании» Фридрих называл их «сортом земноводных, зовущимся принцами крови, ни суверенами, ни подданными; ими трудно управлять, их следует исключить из общественной жизни и давать под команду воинские части лишь в случае, если у них есть к этому способности». Порой он противоречил самому себе — в 1769 году написал, что, поскольку служба по юридической, финансовой и дипломатической части является похвальным стремлением дворянства, «все в государстве будет потеряно, если рождение будет цениться свыше всякой меры». Класс землевладельцев представлял значительную силу. Каждая семья с множеством ответвлений ее — местный центр. Фридрих стремился привязать эти семьи к прусской короне, чтобы для их отпрысков стало естественным желанием получить офицерский патент в его полках. Традиционным для этого сословия должно быть не самообогащение, а самоотверженная служба. Если поместье продавалось недворянской семье, то покупатель приобретал не только землю, но и соответствующие обязанности. Например, один из сыновей будет — обязан — служить в армии. Прусское общество под топким слоем Просвещения все еще оставалась феодальным. Таким образом, как кантональная система связывала армию с обществом в целом, так и офицерский корпус фактически являлся продолжением дворянской иерархии. Фридрих поэтому ожидал, что дворянская молодежь будет носить его мундиры, если этому не помешают веские причины.

Потому с течением времени Фридрих узнал все дворянские семьи. У него была прекрасная память на имена и лица. Он выделял обладавших талантами и готовых продвигаться по служебной лестнице молодых людей. Король уделял повышенное внимание подготовке офицеров всех уровней и требовал, чтобы к ним, невзирая на возраст, относились с почтением. Фридрих жестко и детально регламентировал их обязанности в полку; они должны всегда, например, присутствовать в конюшнях при чистке лошадей. Эта система и связанные с ней традиции разрабатывались, направлялись и контролировались королем. Дуэли были запрещены еще Фридрихом Вильгельмом. Фридрих тоже считал их варварством и полным абсурдом, но полагал, что в отдельных случаях они возможны, и отменил этот запрет.

Жалованье офицеры получали невысокое, пока не дослуживались до звания капитана, обычно примерно в возрасте сорока лет, однако для имевших выдающиеся заслуги производство, как правило, ускорялось. Отношение Фридриха к комплектованию офицерских рядов как в зеркале отражалось на высших эшелонах гражданской службы, где практически все посты были заняты представителями знати. Эти люди — им запрещалось заниматься торговлей и коммерцией — были, по мнению короля, членами семей, на которых держалось государство, и поэтому оно обязано их лелеять при условии, что они ведут себя лояльно короне, не эксплуатируют ближних и не стремятся к самообогащению. Фридрих говорил: «Многие хотят командовать, не научившись подчиняться!» Командиры всех уровней должны учиться у старых опытных солдат. Солдаты всегда ворчат, но как только у командира появляется причина заподозрить настоящее неудовольствие, он должен немедленно выяснить повод. Прежде всего «получают ли они ими заслуженное?» Награды и наказания должны быть справедливыми и своевременными.

Фридрих много размышлял о разведке. Он часто писал, используя вполне современные термины, об обращении с источниками и агентами, уделял большое внимание деталям. В отношении источников он всегда был недоверчив. Веллингтон писал, «в том, что называют добычей информации, много шарлатанства», и Фридрих разделял это мнение. Обычные агенты, нанятые за деньги, говорил он, вероятно, способны передать простую, практическую информацию о противнике: «Где?», но не более того. Имеются агенты «по принуждению», чья надежность может варьироваться от случая к случаю. «Важные» агенты — у Фридриха временами было несколько таких — могут оказаться бесценными, но при обнаружении противником их всегда возможно перевербовать, и командиру следует быть готовым к такому развитию событий. Двойных агентов, работающих с обеими сторонами, можно использовать осторожно, для дезинформации, для ввода в заблуждение.

Фридрих также работал над внедрением агентов в зарубежных столицах: «спящие», которые могут быть активизированы в случае нарастания напряженности или ухудшения отношений; «соблазнители» — он держал в Вене некоторое число симпатичных молодых людей, способных развлекать высокопоставленных дам австрийского двора и получать у них информацию. Король всегда следил за секретностью шифров. Если их раскрывали, то лично руководил работой по сведению ущерба от этого к минимуму. Он являлся шефом собственной разведки, хотя всю координацию осуществлял полковник фон дер Гольц. В течение десятилетия, когда отношения с Францией были еще в целом хорошими, он часто преднамеренно делился секретной информацией с французским послом.

В области военной разведки, писал Фридрих, главное заключается в толковании. Физическое состояние противника — одно дело, будущие намерения — другое. Чтобы правильно попять последние, необходима экспертная оценка на перспективу: не только «где располагается, где легкие войска, его рекогносцировочные партии?», но также «где создает базы? Каковы потенциальные возможности?» Фридрих выводит важное правило: «Исходите из того, что разумный противник предпримет такие действия, которые скорее всего доставят вам самые большие неприятности». Будь готов, другими словами, воспользоваться случаем, но отметай желательные варианты и удобные предположения.

В области надзора за обучением и подготовкой армии Фридрих во многом опирался на генерала Ганса Карла фон Винтерфельда. Винтерфельд, грубоватый полевой командир из Померании, был несколько старше Фридриха и обладал большим обаянием. Он играл роль помощника в конфиденциальных делах и был своего рода начальником отдела кадров; понимал Фридриха с полуслова, был аккуратен, опытен в военных вопросах и способен переводить теоретические замыслы в практическую плоскость. Винтерфельд впервые познакомился с Фридрихом в те далекие дни, когда кронпринц в 1734 году приехал в действующую армию и встречался с принцем Евгением Савойским. Кое-кому в прусской армии, да и в королевской семье он казался несколько подозрительным, что связано с работой в разведке, но с тех дней он был очень близок с Фридрихом, показывавшим ему рукописи по военным вопросам для замечаний, а в его преданности и способностях не было никаких сомнений, как и в ненависти к французам.

Теперь Фридрих считал себя опытным Feldherr[134]. Он получил солидную практику реального механизма управления войсками. Его система с приобретением опыта несколько преобразилась, однако ее черты оставались неизменными. Если представлялось возможным, накануне сражения король проводил совещание, на котором практически говорил он один, посвящая подчиненных в замыслы и ставя конкретные задачи. Он, по его словам, не верил в военные советы как таковые: командующий, как правило, прибегает к военным советам, когда не хочет сражаться.

Обычно Фридрих очень хорошо спал перед битвой. В день сражения он располагался там, где, как полагал, личное влияние будет наиболее необходимым. Присутствие короля, его голос, возвышающийся над громом битвы в критические моменты, несомненно, имели положительное воздействие. Приказы, естественно, могли быть доведены посыльными лишь до ближайшего окружения, и он спешивался, наскоро писал записки, зачастую на спине находившегося поблизости штабного офицера, словно на письменном столе. Он проводил в седле многие часы и ездил смело и быстро. Фридрих предпочитал коней английских пород, но возможности вороных или гнедых, и имел примерно 20 скаковых лошадей. В походы отправлялся налегке — несколько мундиров, 6 сорочек, пара бархатных сюртуков для торжественных случаев, полдюжины неизменных табакерок (у него их было около 130). Все это рисует человека беспокойного, бдительного, нетерпеливого и сообразительного; храброго, находчивого и мастера своего дела; приверженца дисциплины и порядка, перемежающего остроумие с суровостью, заботливого и чувствительного.

Фридрих настаивал на инициативности. Старший по должности командир не может находиться повсюду. Генералы могут быть в любое время убиты. Командир, если он способен оценить ситуацию, должен принять на себя ответственность за действия там, где находится. Воспитание инициативности независимо от официальных инструкций возводилось Фридрихом в принцип и лишь в 1905 году было признано его бессмертным наследием для прусской армии.

Фридрих мог стерпеть грубость, когда она означала искренность. Однажды он послал пажа с наградой к капитану, чьи храбрость и поведение в бою его восхитили. Капитан отослал пажа и награду обратно королю с письмом. Существует, сообщал он, общеизвестная традиция. Пажу, привезшему награду, благодарный получатель дает подарок: обычный тариф — 11 дукатов. Тот капитан, небогатый человек, не мог себе этого позволить. «Скажи королю, что я выполняю свой долг без такого рода украшений. Мне нужны деньги, а этого мне не нужно!» Многие суверены нашли бы столь бесцеремонные манеры возмутительными, да и вряд ли бы к ним таким образом обращались. Фридрих же опять послал пажа с наградой и запиской: «Мой дорогой, я совершенно запамятовал, что должен тебе 100 дукатов! Прости меня, вот они». Паж за работу получил плату в двойном размере — 22 дуката. Никто никого не обманул; однако Фридрих имел щедрое сердце, и армия это знала.