Фридрих Великий

Глава 12 НА ВРАЖДЕБНУЮ ТЕРРИТОРИЮ

«Сегодня утром между 4 и 5 часами, — писал сэр Эндрю Митчел лорду Холдернессу 28 августа 1756 года, — я распрощался с королем Пруссии. Он отправился на смотр войск, сел на коня и после непродолжительных экзерциций встал во главе солдат…» На следующий день Фридрих повел свою армию через саксонскую границу. Кроме одного краткого визита в январе следующего года, он не появится в Берлине до конца марта 1763 года.

Фридрих находился в приподнятом настроении. «Je vais rendre ипе petite visit a mon gros voisin» — «еду с визитом к моему толстому соседу», курфюрсту Саксонии, — написал он Вильгельмине. Если здоровье было в порядке, то Фридриха всегда возбуждали физические нагрузки, связанные с походами, — его часто подводил желудок и мучили геморроидальные боли, но, когда пищеварение бывало в норме, он с завидной стойкостью переносил все тяготы и неудобства. Ему частенько приходилось ставить клизмы и принимать порошки, но он твердо заявлял: «Нечего строить из себя неженок» и оставался в седле дольше любого здорового человека. В ходе кампании против Австрии и Саксонии он разделил армию на три крыла общей численностью 58 000 человек. На правом фланге принц Фердинанд Брауншвейгский должен был наступать на Лейпциг. Герцогу Бевернскому на левом фланге предписывалось двигаться через Лусатию к восточному берегу Эльбы. В центе войска под непосредственным командованием Фридриха шли через Торгау на Дрезден; точкой соединения Фридрих выбрал Пирну, к юго-востоку от Дрездена, на берегу Эльбы. Далеко на востоке Шверину с 25-тысячным войском было приказано удерживать Силезию.

Несмотря на уверенность, что русские планируют нападение на него, Фридрих был невысокого мнения об их инициативности. По его мнению, фельдмаршал Левальд с 20 000 человек в Восточной Пруссии сможет остановить или отпугнуть их. В тылу у Левальда, в Померании, находился резервный корпус из 8000 штыков под командованием принца Гессен-Дармштадтского. Таким образом, для кампании против Австрии и Саксонии Фридрих выставил примерно 83 000 штыков — при общей численности армии в 126 000; а в декабре — после проведенного сражения — он еще немного сократил свои войска, направив резервный корпус принца Гессен-Дармштадтского на зимние квартиры в Южной Саксонии.

Дрезден, крупный, хорошо укрепленный город, содержал нужный по численности гарнизон для обеспечения обороны. Через него протекала Эльба, главная линия коммуникации в любой кампании, в то время как на востоке над всеми подходами господствовали возвышенности, включенные в систему обороны. Дрезден был хорошо укреплен; но в сентябре 1756 года его никто не защищал: саксонцы отступили из своей столицы.

Какое-то время вооруженные столкновения не происходили. Фридрих старался как можно дольше сохранять вид дружественного монарха, который просто обеспечивает своим войскам благоприятные условия для ведения военных действий против непримиримого противника, Австрии. Август Саксонский, король Польши, на следующий день после перехода пруссаками границы, выразил надежду, что они продемонстрируют твердую дисциплину. Он, но его словам, был удивлен действиями короля Пруссии, которые он счел никак не соответствующими имеющимся между ними договорам, и хотел получить убедительные объяснения. Фридрих ответил, что всем известно его стремление к миру, однако враждебные намерения Марии Терезии вынудили его к действиям. Он сопроводил это заявление выпадом против главного саксонского министра, Брюля, «человека, чья злонамеренность мне очень даже хорошо известна». Переписка с Августом продолжалась в течение нескольких недель: Август заявлял, что к нему относятся как к врагу и пруссаки должны оставить его владения, а Фридрих говорил, что это невозможно, поскольку его вынудили начать войну, а безопасность войск требует передвижений через территорию Саксонии и обеспечения снабжения на месте. Было предложено и отвергнуто много конкретных идей по таким вопросам, как свобода навигации на Эльбе. Август, который сначала вывел войска против Фридриха, старался быть покладистым в мелочах, но оставался тверд в основном требовании: пруссаки должны покинуть Саксонию.

9 сентября Фридрих вошел в Дрезден. Его непосредственной целью была Богемия и основная часть австрийской армии под командованием Максимилиана фон Брауна. Линии коммуникаций пруссаков с Богемией пролегали через Саксонию. Август запросил лично для себя безопасный проезд в Польшу, он ему был предоставлен безо всяких споров. Его протесты по поводу вторжения в королевские резиденции в Дрездене Фридрих походя отмел, он не забыл во время первой краткой остановки в Дрездене захватить саксонские государственные документы, о которых ранее узнал от своего агента Менцеля, и поделиться их содержанием с британским послом Митчелом, направившим затем копии в Лондон. Фридрих надеялся (напрасно), что содержавшиеся в них прямые доказательства враждебных намерений Саксонии смогут усилить позицию его представителей в Париже при выполнении их задачи но оправданию прусской политики. Его поведение показывает, что в этом вопросе он выступал, как бы ни был уверен в злонамеренности Саксонии, оправдывающейся стороной, уделяя юридическому обоснованию своих действий особое внимание. Вопрос Силезии сравнительно прост — его позиций с точки зрения закона здесь были, но его убеждению, сильны. Вторжение в Саксонию, владения другого монарха — иное дело. Фридрих с удовлетворением узнал, что Митчел получил разрешение Георга II присоединиться на время кампании к его свите. Все поступавшие теперь из Англии послания поощряли его действия.

Саксонская армия занимала позиции у Пирны, ставшей весьма хорошо укрепленным лагерем на гористой местности, но которой протекала Верхняя Эльба. Фридрих решил не трогать ее и продолжать марш к границе Богемии, двигаясь но западному берегу реки. Он предполагал — ошибочно, — что в Богемии будет много фуража. Фридрих не имел представления, где именно Браун сконцентрирует главные силы, но чувствовал себя совершенно уверенно, заявив принцу Фердинанду, что его исходная задача в Богемии, возможно, будет выполнена примерно к 16 сентября. Его передовые части пересекли границу 13 сентября.

Шверин в Силезии расположился в районе Глаца, где, как он полагал, прикрывал Нижнюю Силезию и одновременно предупреждал действия австрийцев по переброске с востока подкреплений войскам Брауна в Центральной Богемии. У того явно не хватило бы сил, предприми австрийцы концентрированную атаку против него, однако Фридрих был уверен, что его собственные действия отвлекут противника от Шверина, и не ошибся.

Браун имел в своем распоряжении 34-тысячную армию. Он знал, что пруссаки будут действовать напористо и, вероятно, быстро, — Фридрих был этим знаменит. Ему следовало расположиться так, чтобы встретить неприятеля на выгодных позициях и, если повезет, предотвратить или задержать его дальнейшее продвижение, выиграть время. Он выбрал позиции к западу от Эльбы у городка Лобозиц. Для того чтобы пройти в Богемию но долине Эльбы, Фридрих непременно выбрал бы этот путь. Местность была пригодна для обороны, сильно пересеченная, она предоставляла немало укрытий. Браун надеялся вынудить пруссаков предпринять атаку, в которой, по его мнению, они не смогут одержать решительной победы, а тем временем послать саксонцам под Пирну мобильные подкрепления. Браун прикрыл позиции передовым охранением, в задачу которого входило остановить продвижение пруссаков, когда они появятся, и завлечь их на островки среди болотистой местности, лежавшей перед фронтом наступления противника с севера.

Австрийская армия со времени последней войны претерпела значительные преобразования. Теперь она была лучше обучена и более дисциплинирована, было усилено ее тыловое обеспечение и финансирование. Австрийской артиллерией, усовершенствованной и многое позаимствовавшей из опыта войн Фридриха, командовал принц Иосиф Венцель Лихтенштейнский, старый друг и наставник прусского короля. В распоряжении Брауна была огромная сила, а Фридрих не знал, где он находится.

24 сентября король Пруссии предположил, что противник расположен у Колина, в многих милях к востоку от Праги. К 28 сентября, однако, разъезды Фридриха примерно определили его расположение возле Лобозица. Король собрал армию у Аусига, всего в десяти милях вниз по течению от Лобозица. У него было 60 эскадронов кавалерии и 28 батальонов пехоты. Аусиг, писал Фридрих, это место, не предназначенное для развертывания армии, и он намерен покинуть его, найти врага и разбить.

Фридрих был уверен в себе — даже, возможно, слишком. 19 сентября он заверил принца Фердинанда, что бояться нечего. Его главной заботой являлось тыловое обеспечение. Он далеко углубился во вражескую территорию, а условия навигации по Эльбе, которая в любом случае предоставляла ограниченные возможности, были не до конца ясны. Его продвижение шло медленнее, чем он предполагал. Предпринимать рискованные операции в глубине Богемии, пока не обеспечены линии коммуникаций, опасно, и он не станет этого делать. Но успешный маневр, нацеленный на захват Лобозица, мог облегчить задачу поставки фуража с возвышенностей на равнину между горами и рекой. Фридрих сразу же отдал приказ разместить батарею, вероятно, около 10 орудий, на горе Гомолкаберг, прекрасном наблюдательном пункте, и поехал туда сам. Ясно было одно — любая атака на левый фланг Брауна будет осложнена речкой Мореллен-Бах, пересекавшей южную половину фронта, точно так же атака на правый фланг австрийцев окажется под огнем с горы Лобош.

Браун хорошо выбрал позицию. Он мог внести сумятицу в прусское наступление и заставить Фридриха нести потери еще до того, как столкнутся основные силы, если столкновение произойдет. Фридрих, не зная наверное, чего добивается противник, видимо, действовал излишне самоуверенно. Он направил 8 эскадронов кавалерии и еще несколько вслед за ними для разведки боем центра и левого фланга австрийцев. Этот маневр был сорван: австрийская кавалерия, своевременно выдвинутая вперед, отразила атаку, при отступлении пруссаки оказались накрытыми прямым огнем артиллерии со скрытых позиций. Затем вторая волна прусской кавалерии — более 40 эскадронов — без приказа пошла в атаку между Лобозицем и Сулловицем. Она также не принесла успеха. Местность, на которой кавалерия Фридриха разворачивала наступление, была слишком пересеченной и труднопроходимой. Люди и кони начали вязнуть на болотистых берегах речки Мореллен-Бах, и австрийская контратака обратила пруссаков в бегство. Тем временем прицельный огонь австрийской артиллерии и пехоты наносил тяжелый урон, и Фридрих понял, возможно, поздно, что изгнание противника с вершины Лобоша является предварительным условием любого успеха.

Фридрих так и поступил, но это был трудный бой. В его собственном отчете о сражении, составленном сразу после него, Фридрих описал действия своей кавалерии как успешные, несмотря на артиллерийский и ружейный огонь с флангов. На самом деле он поставил ее — или позволил ей оказаться — в неблагоприятную ситуацию, когда скрытый противник искусно использовал позиции для организации продольного огня. Захват горы Лобош в некоторой степени явился повторением атаки на Гранеркоппе под Соором — безрассудного, дорого обошедшегося броска под руководством герцога Бевернского[190]. Австрийцы попытались расстроить наступление натиском на левый фланг Фридриха, и это вынудило его направить два последних батальона на левый фланг и сместить влево основные силы, развернув их также налево, и укрепить ослабленный центр остатками тяжелой кавалерии. В конце концов прусская пехота одержала верх и пробилась к самому Лобозицу, сбив противника с горы Лобош. Войска к этому времени израсходовали все патроны и брали австрийцев в штыки.

Бой длился семь часов. Браун приказал отступить за Эльбу и Эгер, прикрываясь кавалерийским арьергардом и сжигая за собой все мосты. Его основные силы, расположенные за Мо-реллеп-Бах, в бой не вступали. Лобозиц был нелепым эпизодом в военной карьере Фридриха — дорого давшейся битвой, которая в связи с отсутствием попыток преследовать неприятеля оказалась совершенно бессмысленной с точки зрения вторжения в Богемию. Основные силы австрийской армии оставались по-прежнему в целости и сохранности, их передвижение — беспрепятственным, хотя сражение продемонстрировало, что могут сделать прусская дисциплина и решительность, когда дело доходит до драки. Фридрих писал Кейту 14 октября: он полностью уверен, что сможет продержаться в Богемии, создав численное преимущество. Казалось, что эта уверенность основывается скорее на оптимизме, чем на фактах или логических расчетах, однако Фридрих планировал значительное увеличение численности армии в течение зимы, когда она будет находиться на зимних квартирах. В январе он бодро сообщит Вильгельмине — пользуясь абсолютной секретностью, — что к середине февраля увеличит численность своих войск до 210 000 штыков, и именно поэтому он вел себя так тихо.

Фридрих мог претендовать на победу над саксонцами. Войска, которые Браун направил им на помощь к Пирне, были перехвачены кавалерийскими частями Фридриха, и теперь пруссаки сконцентрировали все необходимые силы против саксонской армии. Она капитулировала на почетных условиях в тот же день, 14 октября, когда Фридрих доверительно писал Кейту, хотя у нее в Пирне имелись запасы продовольствия на несколько недель. Заслуги за первую фазу кампании и ее относительный успех Фридрих, как всегда, приписал своей армии. Король в очередной раз порадовался тому, как она показала себя. «Ты их знаешь, — писал он Морицу Ангальт-Дессаускому, — после того, через что они прошли, все на свете им по плечу!» В отчете о сражении при Лобозице Фридрих говорит, что никогда еще не был свидетелем такой храбрости — это касается и пехоты, и кавалерии — всех, кем «ему досталась честь командовать». О потерях, которые они понесли, он, по его словам, не мог упоминать без слез. Все это наверняка искренне — потери глубоко взволновали Фридриха. Вместе с тем его отчет оставляет впечатление, словно король был несколько потрясен свирепостью сражения, как будто в этом присутствовал элемент неожиданности. Возможно, он не готов был к встрече с противником, подготовленным лучше, чем ожидал.

Сам Фридрих оставил поле боя еще до того, как была окончательно разрешена проблема Лобоша. Он поскакал к Пирне, остановившись, однако, в деревне Билинка, расположенной всего в нескольких милях к западу от лобошских позиций у подножия горы. Покинуть поле боя до того, как достигнут окончательный тактический успех, — странное поведение, но король был уверен в герцоге Брауншвейг-Бевернском, наблюдавшем за финальной стадией победоносной атаки на Лобош, а Фридриха беспокоила возможность усиления саксонцев и сосредоточение австрийцев на дальнем фланге пруссаков. Его критиковали за то, что он не воспользовался этой победой. Полагали, он мог двинуться маршем на Прагу и Вену — Прага находилась всего в сорока пяти милях к югу, — оставив Саксонию в покое; вместо этого он затупил свою шпагу в ненужном сражении, за которым ничего не последовало. Такое мнение не учитывает общестратегическую ситуацию и уязвимость Фридриха, пока он смог лучше обеспечить себя с точки зрения тыловой защиты. Король был озабочен- подвозом припасов и фуража. Кроме того, он всегда ясно давал понять, что считает зимние кампании, кроме случаев, когда без них абсолютно нельзя обойтись, нежелательным делом, дорогим и утомительным для армии.

Фридрих занялся упрочением победы над Саксонией. По условиям капитуляции был четко прописан вопрос о саксонских офицерах; их суверен, курфюрст, король Польши, сдался в плен и уехал в Польшу с семьей со всеми королевскими почестями — он отправился в Варшаву 18 октября. Условия касались дальнейшей службы офицеров и войск под их командой, что привело к обмену довольно язвительными посланиями между Фридрихом и генерал-майором фон Сноркеном, ответственным в Варшаве за их выполнение со стороны Саксонии, — переписка была грубо прервана Фридрихом в декабре. «В этом вопросе я умываю руки! Это последний ответ, который Вы получили от меня!». Его также возмутили сплетни, распространяемые Брюлем: якобы Август, несмотря на гарантии со стороны Фридриха, вовсе не находился в безопасности, — нелепое обвинение, поскольку тот всецело был в милости короля Пруссии.

Саксонские солдаты после капитуляции должны были войти в состав прусской армии. Фридрих неосмотрительно сформировал из них 10 новых полков, договорился об ассигновании финансовых средств для покрытия соответствующих расходов и назначил командовать в них прусских офицеров, подготовленных не лучшим образом. Он недооценил патриотических чувств саксонских военных. Это создавало почву для вероятного роста дезертирства, что и не преминуло случиться. В начале 1757 года два взбунтовавшихся полка пришлось расформировать. Фридрих провел расследование и обратился за пополнением к ландграфу Гессен-Касселя. В Саксонии он ввел жесткую систему реквизиций, при помощи которой обеспечил покрытие более одной трети расходов на кампанию.

Фридрих запрещал разбои и грабежи. Он писал в резких выражениях командующему в Лусатии, генералу фон Норману, что ему стало известно о фактах грабежей, за немедленное пресечение которых Норман будет отвечать непосредственно перед королем. Супруга Брюля, которого он не выносил, написала ему лично, что гусары, состоящие на прусской службе, утащили у нее некоторые предметы мебели. Фридрих немедленно ответил, что разберется в этих фактах и никогда не допустит, чтобы имущество кто-то незаконно присваивал или плохо обращался с ним. Переписка с семьей Брюля продолжалась еще некоторое время; в целом ее содержание было неприятным. Ведь выгоды от оккупации Саксонии могли быть получены и без вопиющих беззаконий. Любимый поставщик картин Фридриха, Готчковский, заполучил патенты на фабрике фарфора в Мейсене и наладил производство в Берлине — предприятие в конце концов оказалось неудачным, и король его перекупил.

Фридрих надеялся, что с дипломатической точки зрения будет полезна официальная публикация выдержек из документов, захваченных в Дрездене, показывающих вероломство и агрессивные намерения Саксонии. Фридрих, отослав в Берлин целый сундук бумаг, приказал Подевильсу и Финкенштейну[191] составить и опубликовать материал. Впоследствии он был крайне возмущен их работой, выговаривал за отсутствие всякого воображения. Вместо тщательно выверенного пропагандистского удара, действенного разоблачения бестактного поведения Саксонии, полностью оправдывающего вторжение Фридриха, они просто прислали на одобрение Фридриху выдержки из документов, которые, взятые сами по себе, совершенно не подходили для того, чтобы должным образом осветить проблему. Его министры подчеркнули вполне предвидимые трудности: для вскрытия злонамеренных фактов в саксонские бумаги желательно ввести дополнительную информацию, которой они располагают, но она получена из перехваченных дипломатических депеш. Приемлемо ли это? Министры поставили короля перед дилеммой.

Фридрих ответил резко. Он заявил, что ему нужна не простая подборка выдержек из документов, которую они представили, нужен убедительный полемический материал. Министры задерживают дело и впустую тратят время. Их инициативность должна была подсказать им, что следует сделать без обращения к вышестоящей инстанции, — «больше работайте и меньше советуйтесь! Действуйте и не ждите приказа! Adieu. Fédéric». Его настроение и нетерпеливость понятны. Становилось все менее вероятно, что спланированный им смелый ход — упреждающая война, нацеленная на то, чтобы воспрепятствовать образованию коалиции противников, приведет к желаемому результату.

Особенно внимательно Фридрих следил за Парижем и реакцией французов. В сентябре он в письме Клинхаузену не без самодовольства заявил, что французские министры, как и предполагалось, сначала неистово реагировали на вторжение в Саксонию, но в скором времени, вероятно, будет превалировать более сдержанный тон. Этого не случилось. 21 октября Клинхаузен был вызван к Руаю. Ему предписывалось покинуть Париж. Отношения между Францией и Пруссией прерывались. Валори отозвали из Берлина, он уехал в начале ноября после взаимного изъявления чувств, причем Фридрих, но его словам, писал просто старому другу, а не послу Франции. Будет ли этот разрыв иметь военные последствия, которые являлись постоянной угрозой и которые Фридрих надеялся предотвратить своим безрассудством, этот вопрос оставался пока без ответа.

По крайней мере открытая враждебность Франции подогреет дружественное отношение к Пруссии со стороны Британии, и Фридрих верил, что его операции будут восприняты в Лондоне как полезные но своей сути. Когда ему удавалось получать из своих источников во Франции сведения о намерениях французов в Индии, он, естественно, передавал их Митчелу — они, быть может, уже не составляли секрета для англичан, но создавали определенную репутацию Фридриху уже самим фактом передачи, так же как и сообщения о намерениях Франции в отношении Ганновера.

Противники Фридриха неспешно консолидировались, но политика России оставалась неясной. Информацию о ней он получал главным образом благодаря хорошо отлаженным связям между британским послом в Санкт-Петербурге, чуждым Фридриху по духу Ханбери-Уильямсом, и в высшей степени близким прусскому королю Эндрю Митчелом в Берлине. Через этот канал Фридрих узнал, что единственной причиной, почему русские до сих пор не выступили против него, была серьезная нехватка рекрутов. По мнению Ханбери-Уильямса, они не предпримут никаких действий до июня 1757 года. Русские, однако, еще в январе 1756 года обязались перед австрийцами выступить против Пруссии как только смогут.

Вследствие этого Фридрих был склонен к скептицизму. «Зима их успокоит!» — писал он, а Ханбери-Уильямс дал понять своим властям: канцлера Бестужева можно подкупить. Но депеши из Санкт-Петербурга ясно свидетельствовали: у короля Пруссии там больше врагов, чем друзей. Фридрих надеялся, что британская дипломатия — и деньги — помогут ему с этой стороны. Ханбери-Уильямс, несмотря на личную неприязнь к Фридриху, теперь выполнял роль друга и в конце концов был награжден хорошо выполненным портретом короля, доставленным в Англию, к сожалению, уже после того, как посол умер. До Фридриха также доходили слухи о том, что у императрицы пошатнулось здоровье. Он сказал вдовствующей принцессе Ангальт-Цербстской, что надеется на возможное в будущем полезное влияние ее дочери.

В военном отношении Фридрих не был столь самодоволен. Он достаточно увидел под Лобозицем и понял, что австрийцы располагают грозной силой. Они искусно использовали рельеф и демонстрировали, когда было нужно, непоколебимую стойкость, их артиллерия наносила пруссакам громадный урон. Австрийцы по-прежнему оставались в поле, потревоженные, но не понесшие практически никакого ущерба, хотя Фридрих был уверен, что Браун ничего не попытается предпринять до весны. Снабжение прусской армии оставалось под вопросом, так как Северная Богемия могла предложить неоправданно мало — местность totalement mangèe[192], писал он Вильгельмине 24 октября. Он решил зимовать в Саксонии. «Больше никаких сражений в этом году!» — сообщил он ей несколько дней спустя. У Фридриха уже появились некоторые сомнения относительно мощи его армии в предвидении тех задач, которые ей придется выполнять. Подготовка его солдат великолепна, но достаточна ли их численность? «Все, что мы сделали в этом году, является лишь прелюдией к следующему», — сообщил он Альгаротти. Фридрих верил, что грядущий, 1757 год будет решающим. А сестре Ульрике, королеве Швеции, он написал 4 января того года: его положение можно сравнить с положением Карла XII, когда он вступил на престол Швеции и обнаружил, что три великие державы вынашивают планы его уничтожения. «Именно это заставило меня пойти на эту войну, но мы еще ничего не достигли. В следующем году будет решена судьба Германии и моя собственная».

Вторжение Фридриха в Саксонию критиковали за неспособность добиться решающей победы, предоставление передышки врагам и возможность для Франции перейти в лагерь врагов Пруссии. Тем не менее он вывел Саксонию из войны; враждебность Франции теперь, к сожалению, была обеспечена Вестминстерской конвенцией, хотя Фридрих какое-то время полагал, что французы, увидя его в зените военной славы, передумают.

Фридрих управлял Пруссией и вел переговоры из Дрездена или находящегося неподалеку Локвица вплоть до 20 апреля. Между 20 ноября и 10 декабря 1756 года он написал несколько работ, которые служили ему для пояснений своих мыслей и посвящения в них министров. Они также задумывались для информирования британцев — Митчел получал копии. Фридрих свободно размышлял о том, что Британия могла бы сделать во имя, как он теперь считал, общего дела; он часто отвечал на послания из Лондона с благодарностью за щедрые оценки его трудов, но и с выражениями надежды, что за словами вскоре последуют и действия. Во время аудиенции, устроенной для Митчела 9 декабря, он прямо спросил, когда Лондон начнет шевелиться.

Тревоги Фридриха в отношении позиции Британии ясны. В Англии с пониманием отнеслись к его упреждающему удару, но Британия была старым другом Австрии, несмотря на новые отношения с Францией. И Фридрих без особого удивления узнал в феврале 1757 года: австрийцы пытаются доказать властям Ганновера — а значит, и их суверену, — что французов можно было бы под давлением Австрии убедить не нападать на британские владения в Германии. Он знал: некоторые ганноверские министры надеются найти взаимопонимание с Австрией, настолько им претила мысль о сотрудничестве с Пруссией. Это поставило бы Ганновер при помощи Австрии в положение, названное Фридрихом фальшивым нейтралитетом, обеспечило бы ему безопасность. Это и в самом деле был ненастоящий нейтралитет — Мария Терезия предлагала обратиться к Британии — Ганноверу с просьбой о предоставлении беспрепятственного прохода 25-тысячной австро-французской армии через территорию Ганновера для нападения на Пруссию. Британия отказала, хотя, как доложили Фридриху, ганноверцы не были столь однозначны в своих симпатиях. Он в достаточной мере принимал в расчет исторически сложившееся недоверие между Ганновером и Пруссией, учитывал двойственное положение Георга II как курфюрста и короля, в котором многие усматривали неопределенность баланса интересов королевства и курфюршества.

Фридрих изложил возможные намерения французов в памятке с комментариями 20 ноября 1756 года. В Германии, писал он, всего по-прежнему нужно добиваться. Заполучив остров Минорка, французы наверняка усилят свои войска в Мадрасе и Канаде, но их цель — заставить британцев обороняться в районе Ла-Манша, и они направят армию в 50, возможно, 60 тысяч на рейнские владения Фридриха, продвигаясь через Везель на Вестфалию и Ганновер. Они начнут военные действия в марте или апреле. Везель продержится не больше 10 дней. Однако можно будет собрать в Вестфалии антиавстрийскую армию германских государств для борьбы с французами — 5000 из Брауншвейга, 3000–4000 из Готы, 35 000 ганноверцев и гессенцев. Несмотря на занятость в Южной Германии и Силезии, он сможет послать 8000—10 000 пруссаков. Этого должно хватить; хорошо бы подключить к союзу Данию и Голландию; последняя могла бы продолжить, как он это называл, блокирование портов, чтобы помешать французам проводить военные действия: Остенде, Брюгге, Антверпен, Малин. Союзная армия первоначально сконцентрируется в районе Гамельна на Везере. Базы для операций на западном направлении следует подготовить там и в Дортмунде. Не стоит планировать крупных операций, в Вестфалии по линии реки Линне нужно предусмотреть главным образом оборонительную кампанию. Возможно, Британия могла бы организовать несколько отвлекающих мероприятий, например десанты на побережье Нормандии или Бретани. Не сможет ли Британия в качестве компенсации за потерю Минорки в Средиземном море захватить там что-либо другое? Корсику? В течение всего этого времени следует каким-то образом удерживать в бездействии Россию, это является предварительным условием активного участия Пруссии. Делясь этими мыслями, которые в большинстве случаев можно по праву считать имеющими оборонительную направленность, король Пруссии, конечно же, демонстрировал Лондону, что он не замыкается только на интересах Пруссии; наоборот, мыслит широкими геостратегическими категориями. Фридрих намекал и о британском участии в разрешении германских проблем, отчасти из-за Ганновера, но в основном в интересах противодействия Франции. Совершенно ясно, писал он, пока Франция готовит или предпринимает конкретные действия, Австрия будет стремиться к объединению максимального числа германских монархов проеме Пруссии. Мария Терезия соберет в Богемии 130-тысячную армию и потребует помощи от Франции — возможно, корпус численностью не более 24 000 человек, — чтобы изгнать пруссаков из Саксонии и устрашить любые германские государства, дружественные Британии. Такими построениями Фридрих неизменно стремился подравнять британские интересы со своими. Австрийский план действий будет заключаться в том, чтобы напасть одной армией на Лусатию из Богемии и на Нижнюю Силезию — другой, направив хорватскую и саксонскую кавалерию в рейд на Верхнюю Силезию.

Местом для обсуждения действий германских государств являлся имперский конгресс. Он должен был состояться в Ратисбоне в начале 1757 года, и Фридриху предстояло максимально эффективно использовать свое влияние. «Я буду поддерживать их свободу вопреки им самим, — написал он Вильгельмине. — И пусть навсегда запомнят, что, пока жив хоть один пруссак, Германию есть кому защищать! Дай Бог, чтобы гордыня и деспотичный дух Вены оказались унижены!» Фридрих сражался за то, что считал добрым старым делом. Ганновер, надо полагать, теперь твердо, хотя и неохотно, был на его стороне; Брауншвейг тоже. Некоторые, государства, например Бавария, принадлежали к лагерю противников. Саксония была оккупированной территорией. Некоторые князья-выборщики на конгрессе колебались. Фридрих написал гневное письмо зятю, Ансбаху, 17 января, когда узнал, что тот поддался на австрийские увещевания или запугивания и изменил инструкции своему представителю на конгрессе. Это письмо не было похоже на большинство других его писем, содержащих вежливые обращения даже к заклятым врагам. Оно заканчивалось бескомпромиссно: «Пусть никто не скажет, что ты оскорбил меня безнаказанно, и, если Бог даст мне остаться в живых, ты об этом пожалеешь — и скоро!» Фридрих был в ярости, узнав в ноябре, что герцог Вюртембергский, зять Вильгельмины, поддерживает контакты с австрийцами, надеявшимися на участие герцога в антипрусской коалиции. Он и впрямь вскоре оказался в австрийской армии, выступавшей против Пруссии.

Чаша весов в дипломатической баталии склонялась то в одну сторону, то в другую, но в основном не в пользу Фридриха. В январе конгресс одобрил планы создания германской армии «Reichsarmee» в 100 000 штыков для противодействия притязаниям короля Пруссии. Это было победой Вены, объявлением Пруссии войны, однако такой поворот событий нисколько не тронул Фридриха. «Я смеюсь над конгрессом и его решением, — сообщил он Вильгельмине в феврале. — Я не боюсь этих грандиозных прожектов моих врагов. Люди увидят уже весной, что Пруссия, ее мощь и прежде всего дисциплина достойно встретят австрийскую численность, французскую горячность, русскую ярость и массы венгров — всех, кто встанет против нас». Шверину в Силезию король, однако, написал, что грядущая кампания будет «très rude»[193]. Ничто не могло заставить его отчаяться. Необходимы «vivacitè, prudence, intrèpediè à toute èpreuve»[194]. Фридрих демонстрировал высокий дух. Его противники встретились со многими трудностями при сборе и снаряжении объединенных войск из небольших германских государств — Баварии, Вюртемберга, Гессен-Дармштадта, владений архиепископов, являвшихся выборщиками императора: Кёльн, Трир, Вюрцбург и Майнц, а также Палатинат. Некоторые небольшие территории — Брауншвейг, Гессен-Кассель, Шаумбург-Линне и, конечно, Ганновер — находились на стороне Фридриха; и было, несомненно, трудно воодушевить Reichsarmee. «Против кого?» — спрашивали люди. А ведь для многих, помимо самих пруссаков, король Пруссии теперь был германским героем.

Число и потенциальные возможности врагов, однако, приводили в уныние, хотя Фридрих сомневался, что угрозы материализуются скоро. Могли быть задержки с выступлением французов. 5 января 1757 года некий сумасшедший злодей, Робер Дамьен[195], совершил покушение на жизнь Людовика XV (ему была нанесена легкая рапа). Фридрих выразил своему противнику и соседнему суверену уважительное сочувствие, ведь происшествие повлияет на ход операции французов в Нидерландах и Рейнской земле. Между тем он знал, что Франция надеется на присоединение к антипрусской коалиции Швеции, угрожая Шведской Померании, но Фридрих рассчитывал, что для предотвращения этого Британия сможет направить в Балтийское море эскадру королевского флота. Эта идея часто муссировалась, но так и не осуществилась, несмотря на настойчивость Митчела. Он предполагал, что в Германии, когда французы выступят, чтобы непосредственно поддержать Марию Терезию, они соединятся в районе Нюрнберга с отведенными из Нидерландов австрийцами.

Все это были догадки. Планы и намерения России были угрожающими, но туманными. Фридрих получил из Санкт-Петербурга информацию, что там рассматривают его отход в Саксонию после сражения у Лобозица как свидетельство ослабления прусской армии и считают, что вскоре — по не ранее июня — наступит время посылать Марии Терезии давно обещанную помощь: вероятно, 80 000 русских солдат и более чем 30 000 регулярной конницы и казаков. Подписанная в Санкт-Петербурге конвенция обязывала Россию предоставить эти войска в качестве условия сделки с Австрией и сражаться до поражения Фридриха. В каждом договоре, который подписывали его противники, Силезия упоминалась как колючка в теле международного сообщества. Фридрих воспринимал это спокойно. «Я исполню свою роль, а вы должны сыграть вашу», — сказал он Митчелу, передавшему эту информацию на Рождество 1756 года, и написал живое письмо в ответ на веселое поздравление от дяди, Георга II. Он знал: императрица отдала приказ фельдмаршалу графу Апраксину приготовиться к действиям против Пруссии, чего тот крайне не желал. Русская армия еще не готова выступить в поход, в ней мало знающих офицеров, она не в полной мере укомплектована, не хватает кавалерии. Экспедиция в Литву против Мемеля или в Силезию была бы для нее опасной. Не только Апраксин, но и молодые члены императорской семьи — великий князь Петр и его супруга, Екатерина, — были дружески расположены к Пруссии.

Фридрих не сбрасывал со счетов Россию. В конце января 1757 года ему стало известно, что Елизавета приказала Апраксину быть готовым выступить, в каком бы состоянии ни находились армия и дороги, и в любую погоду! Информацию сообщила правящая голландская принцесса, и он был благодарен ей. Эго сильно контрастировало с его общим положением — король был окружен «femmes furieuses»[196] — Елизавета, Мария Терезия, Помпадур. Фридрих ожидал марша русских войск на Литву, а оттуда на Варшаву; для России настало время отработать французские и австрийские субсидии, о которых он прекрасно знал. Число его противников и в самом деле было велико, а их намерения опасны; похоже, его наступательные операции не убедили их. Он разослал инструкции о том, что нужно делать в случае его смерти — все должно идти по плану — или пленения, — тогда не следует обращать внимания на приказы, которые могут исходить от него, и абсолютно никакого значения не надо придавать его личной безопасности.

Февраль 1757 года все же принес Фридриху хорошие известия. 18 февраля Уильям Питт, будущий граф Чэтэм, выступил в британской палате общин — это была сильная речь, призывающая Британию к поддержке короля Пруссии, который подвергается угрозам извне; 20 февраля Фридриху сообщили о твердом и окончательном решении Британии быть вместе с ним в войне против Австрии и Франции. Он понимал, что холодность в отношении сотрудничества со стороны некоторых ганноверских министров проистекала и из того факта, что они владели землями в Саксонии и соответственно были особенно чувствительны к проводимой там Фридрихом политике. Теперь появилась надежда на торжество более благоприятных настроений, хотя он понимал, что французы будут стараться увеличить противоречие между интересами короля Англии и его интересами как курфюрста Ганновера. Сам Фридрих с недоверием относился к ганноверцам, и следует сказать, что они отвечали ему тем же. Однако представителем в Ганновере у него был надежный человек.

Питт какое-то время был в Лондоне не у дел, но с декабря 1756 года занимал пост государственного секретаря и был лидером в палате представителей во время премьерства герцога Девонширского. Он вновь на два месяца лишился поста, с апреля по июнь 1757 года, его страстная решимость вести войну с Францией до победного конца имела мощную поддержку большинства в стране. Вернувшись во власть в июне, Питт встал во главе военного министерства и оставался на этой должности до 1761 года. И хотя он отличался скептическим отношением к интересам Ганновера и тем самым некоторым образом бросал вызов Георгу II, с точки зрения Фридриха, лучшего не нужно было и желать. Непримиримая враждебность Питта к Франции была не особенно по душе Фридриху, но он видел у него решительность и гибкость ума; а это ему нравилось. После февральской речи Питта Фридрих направил послание с выражением признательности великому парламентарию. Приход Питта во власть принес Пруссии субсидии на сумму 700 000 фунтов. Это означало, что у нее есть друг и союзник, готовый действовать в Северной и Западной Германии, надежная поддержка с одним, однако, изъяном, о котором Фридрих, к своему счастью, еще не подозревал. «Англии потребовалось много времени и трудов, чтобы породить человека, но в конце концов она сделала это!» — некоторое время спустя Фридрих говорил Митчелу..

В письме с выражением признательности Георгу II Фридрих — он никогда не стеснялся выдвигать предложения по руководству другими армиями — настаивал на том, что следует обратить внимание назначение командующим британской континентальной армией герцога Камберленда; рекомендация была принята к сведению, о чем, однако, у него будет повод сожалеть. В ближайшей перспективе тем не менее все выглядело обнадеживающе. Относительно расквартирования ганноверцев и гессенцев, служащих Британии в Вестфалии, Фридрих заявил, что будет счастлив сделать это безвозмездно и предложил Минден, Билефельд, Герфорд и небольшие населенные пункты вроде Петерсгагена. В марте в письме к Митчелу Фридрих сообщил: ганноверские министры, находящиеся в контакте с прусскими, прохладно относятся к интересам Британии — возможно, как и прежде, стремятся к фальшивому нейтралитету, идея которого муссировалась раньше. Это беспокоило его и, как он думал, должно было беспокоить и Лондон. Король осторожно выражал Митчелу недовольство тем, что британцы незаинтересованно относятся к делам в Европе. В феврале, однако, британский парламент поддержал посылку наблюдательной армии для защиты, если это потребуется, Ганновера; герцога Камберленда назначили командующим, и 10 апреля он отплыл в Германию. Инструкции от отца он получил через ганноверского агента, а не от британских министров.

В середине марта Фридрих направил Шверину генеральный обзор военной ситуации. Французы, теперь он считал так, переправят через Рейн 80 000 человек — больше его предварительной оценки в связи с тем, что к ним присоединятся австрийские войска из Нидерландов. 50 000 будут заняты осадой Везеля, а 30 000 двинутся на восток в направлении Магдебурга. В Богемии Браун с основными силами австрийской армии не двинется с места, пока не сочтет, что Фридрих идет на французов. Он полагает, что в этот момент сможет сконцентрировать против пруссаков превосходящие силы. Браун, вероятно, рассматривает Фридриха в качестве дилетанта; монарха, который с удовольствием играет в солдатики. Его план состоит в том, чтобы держать австрийскую армии наготове для вторжения в Саксонию в нужное время, а небольшие силы будут направлены из Моравии для разорения Силезии. Если эти действия скоординировать с французским наступлением, то все обернется против Пруссии.

Для противодействия Брауну Фридрих разработал альтернативные «прожекты» с конкретными вариантами развертывания противника и предложением контрмер. Он направил документы для замечаний Винтерфельду, чье мнение очень ценил, и Шверину в Нейссе. Браун мог стать в оборону и ожидать присоединения французов к его войскам; выйти навстречу французам; попытаться сам начать наступление на Саксонию. На все эти случаи Фридрих предлагал соответствующие контрмеры, ставил войскам конкретные задачи, назначал маршруты движения и так далее. Это был тщательно проработанный документ, основанный главным образом на предположениях. Он знал, что штаб-квартира Брауна расположена в Праге, а подчиненного ему принца Оттавио Пикколомини — в Колине, расположенном в тридцати милях к востоку от Праги на стратегической дороге, Кайзерштрассе. Фридрих думал, что австрийцы располагаются широким фронтом между Пльзенем, к западу от Молдау, и Кёниггрецем на Верхней Эльбе. В некоторых случаях, например, если Браун приступит к операциям в северном направлении в Циттау, в Лусатии, Фридрих был готов отойти к Бауцепу.

24 марта Шверин из Нейссе прислал Фридриху вдумчивые комментарии по поводу его планов. Он видел риски, возникшие в каждом варианте контрмер Фридриха, и тот, в принципе соглашаясь с ним, поблагодарил его в письме — «vous etes ип vieux routier!»[197] Их переписка была очень важна для выработки Фридрихом идей, отличавшихся от планов, которые он разработал ранее.

Король решил не использовать ни один из своих «прожектов» в качестве ответа на действия Брауна. Вместо этого он предпримет наступление, и австрийскому командующему придется плясать под его дудку. Несмотря на огромный перевес сил противника на севере, западе, востоке и юге, пруссаки будут наступать. Они разгромят австрийцев еще до того, как вторгнутся французы или развернут наступление русские.

Фридрих теперь предлагал войти в Богемию, сделать это на широком фронте и очень скоро.

На правом фланге принц Мориц Ангальт-Дессауский с 20 000 штыков наступает из Западной Саксонии в направлении долины Эгера, создавая максимально большой переполох. В центре — герцог Бевернский, войска которого Фридрих планировал усилить примерно до 16 000 человек, действует к югу от Рейхенберга и в направлении долины Изера: эти операции, масштабы которых будут изначально ограниченными из-за стоящих перед ними значительных сил австрийцев — возможно, до 30 000 человек, — поддерживаются маневрами Шверина. Он с 34 000 прусских войск двинется из Силезии на запад, в сторону герцога Бевернского. Австрийцы, зная о наличии такой угрозы, постараются избежать клещей, которые должны сомкнуться где-то в долине Эльбы. Они побегут, и последующие операции будут зависеть от того, на какой линии остановится отступление. Фридрих в центре, но правее Беверна, пойдет маршем с 40 000 солдат вверх по левому, западному берегу Эльбы уже знакомым путем через Лобозиц. Неподалеку от этого места он соединится с Морицем, переправится через Эгер и устремится на Прагу. Его беспокоило положение со снабжением фуражом; объединенные силы будут насчитывать огромное количество людей и лошадей, а Богемия до крайности истощена.

Это был большой план, настоящая операция, и Фридрих прилагал значительные усилия для сохранения его втайне — «notre affaire secrete»[198], как он называл его в письмах к Шверину. В детали посвящалось минимальное число людей. Если дела пойдут, как запланировано, он ошеломит противника, но значительная часть его войск может оказаться в западне в районе Эгера, в месте его слияния с Эльбой; и его стратегическая идея, способная на первом этапе обеспечить важную победу над австрийцами, должна на втором этапе привести к их быстрому отходу в район Праги. На первом этапе выполнение оперативного плана, сопряженного со скоординированным перемещением разбросанных но широкому фронту войск, в значительной мере зависело от того, где расположены склады и хранилища припасов противника. Они были очень важны для его кампании, особенно те из них, которые находятся в районах Юнг-Бунцлау-на-Изере, Будина, Лейтмерица и Кёниггреца.

В письмах Фридриха чувствуется сильное волнение. В основе его амбициозного плана лежало решение о переходе в наступление, об игнорировании на какое-то время серьезных опасностей, угрожавших Пруссии с различных направлений, об организации вторжения в Богемию сильно рассредоточенными силами — все это разработано за несколько дней. В последнюю неделю марта план с учетом замечаний Шверина был готов. 7 апреля он принял Митчела и, не вдаваясь в детали, сообщил, что планирует удар, призванный воодушевить союзников, сорвать планы австрийцев, обескуражить французов и заставить русских дважды подумать, прежде чем начинать военные действия. Планы организации такой операции при наличии коммуникаций того времени — а ведь зимний период еще не окончился — на фронте в 140 миль, захватывающем значительную часть массива Ризенгебирге, и ее завершение менее чем за две недели ярко свидетельствуют об энергии и решительности Фридриха, а также о выучке и профессионализме его войск.

Фридрих практически ничего не доверял бумаге вплоть до момента, когда это стало абсолютно необходимо для того, чтобы своевременно двинуть войска, но даже тогда значительную часть плана он держал в уме. 10 апреля он поведал Георгу II столько, сколько счел возможным, прекрасно понимая, что детали могут меняться в соответствии с реакцией противника. Фридрих писал дяде, что Браун, судя по последним сведениям, похоже, разделил армию на четыре части. 30 000 базируются в городе Эгер и предположительно намерены в конечном итоге соединиться с французской армией, двигающейся от Рейна через Бомберг, а затем пойти на север через Эрфурт и угрожать западной границе Пруссии в районе Магдебурга; 50 000 стоят в Будине, в месте слияния Эгера и Эльбы, занимая центральное положение; 30 000, по его расчетам, находятся на границах Лусатии, вероятно, с намерением предупредить или отразить вторжение пруссаков в Богемию с севера; 30 000 расположены в Кёпиггреце, наблюдая и опекая пруссаков в Силезии и Глаце. В целом силы Фридриха намного уступали австрийцам в численности, и король знал об этом.

Он сообщал дяде — письмо от 10 апреля попало в Лондон, когда военные действия были уже в полном разгаре, — что, исходя из расположения противника и наличия у него складов, его правый фланг, Мориц Ангальт-Дессауский, должен своими действиями на Эгерском направлении отвлечь внимание противника на запад; это, говорил он Митчелу во время аудиенции неделей позже, по своей сути является отвлекающим маневром, который уже начал осуществляться. В центре сам Фридрих намеревался идти на Ауссиг и двигаться маршем по долине Эльбы на юг. На крайнем левом фланге Шверин обеспечит захват склада в Юнг-Бунцлау и соединится с Фридрихом у Лейтмерица, в то время как герцог Бевернский в центре с позиций у Циттау предпримет наступление на юг против австрийцев, стоящих перед Шверином, и, писал Фридрих, «leur donnera la chasse»[199], прежде чем соединится с последним. Брауна запутают эти операции на всех направлениях, и он отойдет на юг. Фридрих рассчитывал выйти к реке Бероуп, южнее Праги, к середине мая, а затем по необходимости выбирать, против кого выдвигаться — французов или русских, и помогать союзникам.

В какой-то степени это, вероятно, писалось, чтобы произвести определенное впечатление, но давало достаточно точное представление об операции. Были показаны масштабы замыслов Фридриха, и опи наверняка повысили его ценность как союзника. Но прусский король раскрыл свои карты лишь тогда, когда основные действия, которые, как он надеялся, и в самом деле приведут Брауна в замешательство, должны были вот-вот начаться. Это зависело не только от захвата Шверином Юнг-Бунцлау — в действительности его занял Беверн еще до того, как Шверин до него добрался, — по и от энергичного марша его войск на юг. Ему вместе с войсками герцога Бевернского надо было загнать австрийцев, разместившихся на границе Лусатии, в западню восточнее Эльбы или к северу от Эгера, успех плана зависел от конкретных действий каждого из командующих, их направления, выбора времени и скорости. Все эти вопросы было непросто координировать на расстоянии, и Фридрих мог лишь при помощи пера подстегивать войска. «Мы все готовы! — написал он Шверину 11 апреля. — Теперь поторопитесь! Не обращайте внимания ни на что, кроме главного!» Войска Шверина, пополненные, если все пойдет хорошо, солдатами Беверна, должны идти к Эльбе и соединиться с войсками короля у Лейтмерица. Если этого не произойдет и Шверин по какой-либо причине отклонится к востоку, к средней Эльбе у Колина или Кёниггреца, Браун сможет отойти в Центральную Богемию, Фридриху, вероятно, придется опять отступить в Саксонию, и весь план провалится. Король требовал от Шверина, допуская подчеркнуто жесткий топ в отношении столь выдающегося полководца, чтобы его приказы выполнялись аи pied de la lettre[200]. Когда стали поступать сообщения о дезертирстве в саксонских полках, разгневанный Фридрих написал Шверину, что в такой момент не важно, что дезертировали какие-то 2000. «Nepencezpoint a cesf… Saxons! Pressez-vous done!»[201]. Все его внимание было сосредоточено на запланированном соединении Шверина с Беверном, предпочтительно за Изером, где-нибудь у Мюнхенгреца.

Но все шло хорошо, хотя и не совсем так, как планировал Фридрих. Герцог Бевернский, двигаясь от Циттау, встретился к северу от Рейхенберга-на-Нейссе с 28-тысячной армией австрийцев и 21 апреля разбил в длившемся одиннадцать часов сражении, а вслед затем захватил склад в Юнг-Бунцлау, в направлении которого шел Шверин. В тот же день ликующий Фридрих написал Шверину: «Просто чудо, дорогой, что наш секрет остался нераскрытым и противник был застигнут врасплох!» На следующий день авангард его армии направился на юг на соединение с Морицем. Он форсировал Эгер у Коштица и вышел во фланг расположенным в Будине австрийским войскам. Этот маневр был нацелен на то, чтобы выбить войска Брауна с позиций у Вельварпа, к югу от Эгера, и вынудить отступить в сторону Праги.

Замысел приходилось менять, и менять быстро. Поскольку ранее Фридрих предполагал, что Шверин и Беверн будут двигаться к Лейтмерицу-на-Эльбе и захлопнут сравнительно неглубокую западню, победа Беверна 21 апреля и его соединение со Шверином означали, что это крыло прусской армии могло составить восточную часть клещей, двигаясь от Юнг-Бунцлау на юг, а затем на запад. Войска Фридриха образуют западную часть клещей, которые должны замкнуться у столицы Богемии. Эти маневры, умно скорректированные, были призваны вытеснить австрийцев из Северной Богемии. Фридрих, как и предвидел, теперь преследовал противника, бегущего к Праге. В конце апреля он узнал, что австрийцы расположились лагерем на Вейссерберге, Белой горе, месте, где произошло сражение, положившее начало Тридцатилетней войне.

Браун, болевший туберкулезом, 30 апреля передал командование своей армией эрцгерцогу Карлу, оставаясь по-прежнему с войсками. 2 мая Фридрих вновь стоял под Прагой.

Под Прагой Фридрих оказался перед дилеммой. Для систематической осады ему потребовались бы значительные силы, развернутые, как осаждающая армия. Гарнизон города был велик, его периметр огромен. Пока основные силы австрийской армии находились поблизости, собранные или способные собраться для сражения, и господствовали над окрестными территориями, организовать осаду было фактически невозможно. В любом случае это требовало личного состава, оборудования и времени. Ничего этого у Фридриха не было. Он имел примерно 64 000 штыков, эрцгерцог Карл столько же, да еще гарнизон города. Фридрих надеялся разбить австрийцев в открытом поле: если он этого не сделает, то будет вынужден отступить. Такая дилемма часто встает перед полководцем, успешные маневры которого дают возможность окружить укрепленный пункт, однако силы не позволяют им овладеть.

Ища сражения с главными силами австрийской армии, Фридрих понимал, что противник занимает сильные позиции и непокоренный гарнизон Праги на фланге пруссаков или даже в их тылу еще больше усиливает их. Карл переправился через реку Молдау и развернул австрийцев к востоку от города лицом на север в сторону Кайзерштрассе, при этом их центр отстоял на несколько миль от центра Праги. Их линия проходила по плато, поднимавшемуся к горе Табор, невысокому холму непосредственно к югу qt этой большой дороги.

Фридрих был полон оптимизма и приказал Шверину и Беверну идти к нему как можно быстрее. 4 мая он сказал Митчелу, что вот-вот произойдет решающее сражение между Габсбургами и Гогенцоллернами. Король надеялся принять бой к западу от Молдау, однако маневры Карла означали, что столкновение может произойти только к востоку от Праги, а генеральное сражение — это именно то, что Фридриху нужно. Тем не менее он оставил Кейта с 30-тысячным войском западнее Молдау. Это давало ему резерв на случай, если ситуация изменится. Кейт мог перехватить австрийцев, когда те, будучи разбитыми, попытаются уйти на запад от Праги, а если дела пойдут не так, как задумано, то эти войска стали бы для Фридриха «твердой опорой». Такое решение означало, что для основной операции у него будет меньше сил, хотя после подхода Шверина его армия все же немного превосходила по численности войска Карла. Фридриха критиковали за это. Принятое решение ослабило его армию в решающий момент и оставило часть войск вне сражения. Веллингтона после Ватерлоо также критиковали за похожее решение о развертывании корпуса Хилла к западу от того места, которое и стало, собственно, полем битвы. Однако критику легче, чем его оппоненту, тем более когда дело успешно завершено.

Фридрих начал маневрировать, предприняв широкое и глубокое движение вокруг правого фланга австрийцев. Ему были нужны солдаты Шверина и Беверна, чтобы сравняться с противником силами, и когда ранним утром 6 мая они подошли, совершив ночной марш, то образовали левый фланг прусской армии. Фридрих с основными силами переправился через Молдау по понтонному мосту, и к 6 часам утра 6 мая армия вновь объединилась.

Фридрих немедленно приказал Шверину с Винтерфельдом разведать местность к востоку в направлении, где, но его мнению, находился правый фланг австрийцев, деревень Гоставиц и Унтер-Почернец, расположенных чуть севернее Кайзер-штрассе. Он хотел начать движение как можно скорее, и вскоре главные силы прусской армии восточнее Молдау тронулись на восток вдоль хребта Просек, практически на высоте Кайзер-штрассе, но отделенные от нее узкой долиной, по которой протекал ручей Рокетницер-Бах. Совершая длинный обходной марш, они в определенном месте повернут на юг.

Движение не удалось скрыть, и австрийцам вскоре стало ясно, что происходит. Очень скоро — как скоро, зависит от быстроты продвижения пруссаков — на глубоком фланге австрийской армии возникнет угроза. В качестве контрмеры пехота с 12 кавалерийскими полками была перемещена к деревне Стер-бохоль и заняла местность южнее ее. Обходное движение пруссаков возглавлял лично семидесятитрехлетний Шверин. Он был преисполнен решимости добраться до удобных позиций на плато, повернутом на запад, к югу от Кайзерштрассе. Фельдмаршал заставил кавалерию идти максимально быстро. Она почти не имела артиллерийской поддержки, поскольку орудия застряли в чрезвычайно слабом грунте, в котором вязли и колеса, и люди, и лошади, а также на узких улочках деревни Унтер-Почерпец. Шверин торопил передовые 14 батальонов, чтобы любым способом добраться до места и расположиться фронтом на запад. Он стремился опередить прибытие австрийских войск.

Фридрих галопом прискакал в Стербохоль. Его беспокоила возможность раздробления армии, а также тревожили трудности и задержки наступления, однако он нашел Шверина столь же решительно настроенным, как и он сам. Если им удастся заполучить позиции для развертывания фронтом на запад южнее Кайзерштрассе, то «движущиеся стены» должны будут вновь решить исход всего дела.

Однако на этих позициях пришлось поставить крест. Огонь австрийской артиллерии с возвышенностей за Стербохолем был губительным для с трудом продвигавшихся вперед полков. Некоторые из них даже дрогнули, а около 11 часов ехавшего с авангардом Винтерфельда тяжело ранило мушкетной пулей. Шверин, вырвавшийся на коне вперед для восстановления порядка в полку, пал прямо перед строем, картечью ему снесло большую часть головы; и в это самое время австрийская пехота перешла в контратаку против пруссаков, выдвигавшихся с северной окраины Стербохоля.

Именно на этом этапе сражения пруссаки использовали свой шанс. Между правым флангом основных австрийских сил, обращенных на север, и левым флангом частей, перенацеленных для отражения обходного маневра Шверина, образовался разрыв. В этот разрыв, к востоку от горы Табор, начали втягиваться наступавшие в западном направлении из района южнее и западнее деревни Гоставиц 22 пехотных батальона прусских войск. Инициативу взяли на себя командиры полков, подбадривая друг друга в суматохе боя, общее руководство, которое невозможно было осуществлять во всех деталях, — Беверн. Пруссаки прорвались в порядки австрийских войск и приступили к свертыванию обращенной к северу линии австрийцев справа палево. В это время свежие эскадроны прусской кавалерии под командованием генерал-лейтенанта фон Цитена обошли небольшое озеро на крайнем юге поля сражения и атаковали южные порядки австрийской кавалерии, передвинувшейся на этот фланг. Цитен, один из героев войны, уже давно был отмечен вниманием Фридриха. Маленький, внешне неприятный, с хриплым голосом, любитель поскандалить и выпить вина, он однажды без всякого повода убил человека. В Шпандау в 1753 году он решил не высказываться относительно новых маневров кавалерии, которые были предложены. Король приказал Цитену говорить, но тот отказался подчиниться: «Я буду знать, как действовать, когда для этого наступит время!» Фридрих охладел к нему, и он подал прошение об отставке, хотя война была не за горами. Король лично встретился с ним — «столь преданный офицер не может оставить своего короля и отчизну в такое время!» — и Цитен уступил, бросившись ему в ноги. Его репутация была полностью восстановлена: теперь это был известный кавалерийский командир, полный энергии и отваги.

Австрийцы заняли позиции фронтом на восток среди земляных укреплений к северу от Кайзерштрассе и к западу от Гоставица, 4 батальона пруссаков под командованием генерал-майора фон Манштейна обратили их в бегство. К началу второй половины дня австрийские войска были разбиты на правом, южном и восточном флангах в результате маневра пруссаков, предпринятого через Стербохоль и в обход его. В центре им удалось организовать отпор прусским войскам, сгруппировавшись за оврагом, ведущим на север от Малешица, и нанести тяжелый урон, но первоначальные австрийские центральные позиции, обращенные фронтом на север, и правый фланг были прорваны вследствие атаки свежей прусской пехоты под руководством принца Генриха, создававшей для австрийцев угрозу с нового направления. К трем часам пополудни разбитая австрийская армия уже отступала в сторону Праги.

Фридрих нанес поражение численно равному ему по силам противнику, располагавшемуся к тому же на подготовленных — сильных — позициях. Сам он страдал от серьезного желудочного расстройства, и в течение дня ему несколько раз становилось дурно. К вечеру король чувствовал себя совершенно разбитым. Он выиграл сражение, которое в значительной степени прошло по его замыслу, но он потерял более 14 000 человек — как стало известно, больше, чем противник. Эффективность заградительного огня австрийцев пошатнула веру Фридриха во всепобеждающий психологический эффект его атакующей пехоты. Утрата Шверина, когда-то сражавшегося под Блепгеймом, одного из величайших военачальников столетия, и гибель Винтерфельда, к которому он питал теплые чувства, произвели на него тяжелое впечатление. И пехота понесла ужасающие потери. Он называл сражение под Прагой одним из самых кровопролитных в истории.

Приступив к первоначальному маневру, определившему место сражения, Фридрих практически не вмешивался в него, да ему и не нужно было этого делать. По большей части все решили случай и инициатива, позволившие пруссакам воспользоваться разрывом на правом фланге австрийцев, что, в свою очередь, дало возможность кавалерии добиться успеха на юге, а принцу Генриху прорваться в центре, это была работа подчиненных и полковых командиров — Цитена, Манштейна, принца Генриха, но идея, приведшая к победе, конечно же, принадлежала Фридриху. Его армия теперь располагалась к востоку от защищенной гарнизоном Праги, к которой отошли австрийцы. Он, должно быть, надеялся, что в скором времени город ослабеет и капитулирует. Потеря Праги может оказаться важной причиной, по которой Австрия откажется от дальнейшего ведения войны. Браун, по собственной воле уступивший командование эрцгерцогу, был смертельно ранен и умер 26 июня.

Капитуляцию Праги можно ускорить при помощи бомбардировки, что пруссаки и сделали. К концу мая они установили осадные батареи с тяжелым снаряжением, доставленным по Эльбе и сухопутными путями от Лейтмерица, и открыли огонь из орудий и осадных мортир. Фридрих узнал, что другая австрийская армия под командованием фельдмаршала фон Дауна, как говорили, насчитывавшая 14 000 человек, появилась на его восточном фланге, но отошла в направлении Колина, еще на тридцать пять миль восточнее.

Глава 13 КОЛИН И ПОСЛЕ НЕГО

Приближалось лето 1757 года. Фридрих вошел в Саксонию девять месяцев назад. Он вторгался в Богемию, затем отступал и вторгался вновь; зимовал в неприятельской столице; провел и выиграл два сражения, не считая победы Беверна по дороге к Рейхенбергу.

Столица Богемии продолжала держаться, и австрийцы все еще находились в поле, но пока король Пруссии был способен поддерживать темп кампании, могло статься и так, что его дерзкая попытка спутать планы противника окажется успешной. «Я обязан, — говорил он Вильгельмине, — в одиночку защитить германские свободы, привилегии и религию. Германия в настоящее время находится в состоянии ужасного кризиса». Он сдерживал намного превосходящие силы противника, но почти в полном одиночестве и вдали от границ собственно Пруссии. Время от времени до него доходили сведения о ганноверских интригах — самой свежей была сплетня, что Фридрих ведет переговоры с Веной. Этим россказням положил конец Митчел. «Король Пруссии, — написал он Холдернессу, — желает нанести своему теперешнему врагу максимально возможный ущерб». Митчел полагал, что ганноверские министры частенько обманывают и Пруссию, и Британию. Фридрих мечтает после того, как уничтожит Австрию, двинуться на запад, чтобы нанести удар по французам, пока они сами не готовы наступать. Все это полностью отвечало философии Фридриха: когда тебе угрожают, атакуй; когда ты в меньшинстве, выбери цель и опять атакуй.

Несмотря на неудачи и разочарования, его послужной список до того момента был непрерывной чередой побед. Британия его огорчила. Так и не было ответа на его просьбу направить на Балтику британскую военную эскадру, и он решил, что британцы не заинтересованы в союзе. «Англичане уже не те люди, — говорил он Митчелу в начале июня. — Стремление к согласию и стабильности выхолостили естественную силу вашей нации, и если такое поведение не изменится, то Англию более не будут считать важным фактором в Европе».

В течение следующих нескольких месяцев произойдут значительные перемены в характере войны и судьбе Пруссии. На севере Германии ее противники какое-то время действовали без помех, но в конце полугодия Фридрих серией блестящих побед разгромит крупнейшие государства Европы и сделает 1757 год самым славным в военной истории Пруссии между сражениями под Фербеллином (1675 год) и Лейпцигом (1813 год). Однако на начальном этапе Фридриху и его армии грозил полный разгром.

В начавшейся 29 мая бомбардировке Праги использовались двадцатидвух- и двадцати пятифунтовые орудия, которые произвели около 30 000 выстрелов. В дополнение к ним были установлены 12 тяжелых мортир, стрелявших большими пятидесятифунтовыми бомбами, их в армии насчитывалось 6000 штук. Вслед за бомбардировкой над Прагой пронесся ураган, разрушивший мосты и поставивший осаждающую прусскую армию перед угрозой оказаться разделенной на две части. Ураган вызвал многочисленные пожары, были немалые человеческие жертвы. Однако он не заставил город капитулировать и, таким образом, похоже, не оказал заметного влияния на ход событий. Фридрих в это время получил тревожные известия из Восточной Богемии. В первой декаде июня он узнал, что австрийцы на востоке собрали свежие силы. Это были не 14 000 солдат Дауна, поспешно, как полагал Фридрих, отступавших к Колину; это, как говорили, громадная армия — речь шла о численности в 55 000 человек, цифра, которую король подвергал сомнению. Тем не менее не было повода сомневаться в наличии угрозы с востока пруссакам, стоящим у Праги. Фридрих, ранее разместивший Беверна с 24 000 солдат в районе Коли-па, чтобы удерживать австрийцев на расстоянии от этого направления, задумался является ли эта мера достаточной.

Беверн тем временем захватил склады с припасами, включая один в Колине.

Австрийская армия, о которой шла речь, находилась под командованием Леопольда, графа фон Дауна. Он проявил себя в войне за Австрийское наследство осторожным, дальновидным военачальником, ему полностью доверял Траун, являвшийся для Фридриха объектом почитания. Даун сражался под Хотузицем, Гогенфридбергом и Соором, в 1754 году стал фельдмаршалом. Теперь часть войск, которой удалось уйти после разгрома армии эрцгерцога Карла под Прагой, присоединилась к нему, и он, как оказалось, шел в сторону прусской армии. Фридрих не много знал о Дауне как военачальнике, поскольку тот до сих пор занимал подчиненное положение, а он, будучи проницательным человеком, видимо, знал о короле значительно больше. Фридрих думал, что у Дауна имеется приказ избегать сражения. Он ошибался. Фельдмаршал намеревался спять с Праги прусскую осаду, а это означало схватку.

Фридрих принял решение несколько усилить войска Беверна и «прощупать» обстановку на этом фланге. «Леопольд Даун получает подкрепления, — написал он 6 июня Кейту, находящемуся в войсках, осаждавших Прагу. — Мы должны не позволить ему [помешать нам], должны собрать все, что сможем, атаковать и преследовать, насколько будет возможно». Король оставил позиции под Прагой и 13 июня направился на восток с 16 эскадронами кавалерии, 15 орудиями и 4 батальонами пехоты. На следующий день он соединился с войсками Беверна, который двигался от Колина, где получил самую свежую информацию. Стало ясно, что это реальная угроза, к ней следует отнестись серьезно.

Он приказал принцу Морицу Ангальт-Дессаускому, находившемуся у Праги, присоединиться к нему и привести все войска, которые можно было бы безболезненно спять с позиций. Мориц действовал быстро, и через 48 часов у Фридриха было 35 000 человек. К наступлению темноты 17 июня он получил информацию, что Даун развернул армию — численностью более 50 000 человек, то есть пруссаки оказываются в меньшинстве — фронтом на север вдоль линии Кайзерштрассе, важной дороги, ведущей на восток от Праги к Колину, и примерно в 15 милях восточнее прежнего места сражения. Оказалось, австрийцы заняли позиции на нескольких невысоких холмах, тянущихся к югу параллельно Кайзерштрассе. Они понижались к востоку, пока не сходили на нет в месте пересечения с дорогой. Две возвышенности господствовали над местностью — Пржеровская гора, отстоявшая примерно на полторы мили к югу от Кайзерштрассе, имевшая довольно большую протяженность с востока на запад, и гора Кржечхорц, поднимавшаяся сразу за западной околицей одноименной деревни и находящаяся примерно в миле от дороги.

Фридрих был абсолютно уверен в своей армии. Он знал, что она уступает по численности неприятельской. Фридрих полагал: если двинуть прусскую армию на восток, вдоль Кайзерштрассе, то в определенном месте появится возможность повернуть колонны направо — на юг — и начать подъем там, где склон будет наиболее пологим, и таким образом вывести их на позицию, господствующую над правым флангом австрийских войск. Продвинувшись достаточно далеко, он охватит фланг противника и сможет развернуться для наступления фронтом на запад. Затем непобедимая прусская пехота в очередной раз начнет теснить неприятеля с фланга. Левый фланг прусских войск, участвующих в обходном маневре, прикроет кавалерия, которая потом отойдет в резерв. Фридрих отдал приказы генералам и показал местность с верхнего этажа постоялого двора на Кайзерштрассе, находившегося к востоку от Плапиапа и в десяти милях к западу от Колина. Около часа дня 18 июня войска тронулись в путь вниз по Кайзерштрассе. Был особенно жаркий день.

Первоначальный заход правого фланга от Кайзерштрассе планировалось произвести против деревни Кржечхорц. За прусским авангардом, состоявшим из 7 батальонов под командой генерал-майора Гульзена, двигалась дивизия генерал-лейтенанта фон Трескова. Не успели они углубиться достаточно далеко, как стали очевидными две вещи. Первая — Даун явно передвинул позицию к правому флангу — к востоку; вторая — в Кржечхорце были австрийцы. Следовательно, выполнение первой фазы прусского маневра, обходного марша, будет труднее и займет больше времени.

И Фридрих принял роковое решение. Основная масса его войск по-прежнему находилась на марше по Кайзерштрассе. Фридриху показалось, что можно сэкономить время и достичь поставленных целей, изменив маршрут выдвижения. Непосредственно к югу от деревни Кржечхорц находился лес, Дубовая роща, и он отдал приказ батальонам Гульзена, идущим походной колонной, срезать путь. Они должны были двигаться прямо к Дубовой роще, где могли перестроиться для выполнения первоначального замысла, появившись на правом фланге австрийцев и получая подкрепления по мере подхода остальной прусской армии.

Этот план сработал бы, если бы австрийцы имели меньшую численность и практически бездействовали. В действительности Даун усилил правый фланг целой дивизией, и Фридрих вскоре понял, и, должно быть, с отчаянием, что он идет в гору навстречу свежим войскам противника, имея к тому же у себя на фланге деревню с вражеским гарнизоном.

Он реагировал на эту ситуацию следующим образом: приказал наступающим войскам развернуть взводы в линию и приготовиться к столкновению. Принц Мориц, видя, что одна из прусских линий, двигаясь по склону вверх навстречу с изготовившимся многочисленным противником, вот-вот вступит в бой, заколебался, и Фридрих повторно прорычал приказ: «В линию!» Таким образом, пруссаки атаковали в лоб, вверх по склону, уступая в численности. Все было против них. Не оставалось ничего другого, как вложить все силы в этот отчаянный маневр. Солдаты Морица падали словно подкошенные под огнем тяжелых орудий и пехоты австрийцев, стрелявших сверху. Они, как и их командир, поняли, что это катастрофа, и зароптали, Мориц вскричал: «Сражение проиграно».

Дальнейшие неудачи превратили этот день в сплошной ужас. Хорватские стрелки преследовали пруссаков во время марша по Кайзерштрассе, и генерал фон Манштейн, возглавлявший часть, шедшую вслед за принцем Морицем, организовал быструю атаку, чтобы очистить местность. В результате в нее оказались вовлечены все 5 батальонов, находившихся под его командованием. Эта операция вылилась во вспомогательную атаку против центра австрийцев, которая далась очень дорого, хотя Манштейн захватил деревню Хоцениц и начал взбираться на Пржеровскую гору[202]. К концу дня прусская армия, растянутая в линию и пробивающаяся наверх по телам убитых и раненых товарищей, продолжала вести сражение, грозившее закончиться катастрофой. Тем не менее в 7 часов вечера прусская пехота достигла вершины горы Кржечхорц, предприняв атаку, в которую Фридрих бросил всех оставшихся в живых. Она наконец открыла нечто похожее на брешь в австрийской оборонительной линии.

Атаку возглавлял Беверн, чьи полки во время марша вдоль Кайзерштрассе находились правее центра Фридриха. У австрийцев уже кончались боеприпасы, и вдруг на короткое время показалось, что в последний момент прусская энергия и непреклонная, упрямая храбрость смогут вырвать невозможную победу. Австрийская кавалерия, контратаковавшая в направлении деревни Кржечхорц, сама была яростно и результативно атакована с правого фланга прусской кавалерией генерала фон Крозигка, убитого в этом бою. Но хотя батальонам Беверна и удалось пробить брешь, ею было невозможно воспользоваться. Прусская армия изнемогала от непрерывных атак и ужасных потерь. Неприятель ликвидировал брешь благодаря массированной кавалерийской контратаке, которую предприняли от Дубовой рощи австрийские и саксонские эскадроны. Около 8 часов вечера в тот день была применена последняя уловка. Небольшие группы пруссаков беспорядочно откатывались назад к Кайзерштрассе. Фридрих потерял 14 000 солдат[203], австрийцы — всего 8000. Он также лишился 45 орудий, 22 знамен и важной победы. Австрийцы разбили лагерь на поле боя, которое осталось за ними.

Фридрих был потрясен. Когда он понял, что происходит — фронтальная атака, вверх по склону, на хорошо укрепленные позиции противника, к тому же имевшего намного превосходившие его силы, — он метался по всему полю, пытаясь воодушевить, сплотить войска и изменить ход событий. Когда прусская атака начала захлебываться на крутом склоне Пржеровской горы, король выхватил шпагу и бросился вперед во главе Ангальтского полка. Батальонам Манштейна, остановившимся во время атаки на склоне, он прокричал: «Kerls, wollt ihr denn ewig leben?» «Парни, вы, что, собрались жить вечно?»[204] Король появлялся повсюду, и с каждым часом становилось все более очевидно: он привел свою великолепную армию к катастрофе.

Фридриху сильно досталось за это сражение от критиков. Для чего он пошел на превосходящие силы противника, оставляя Прагу в осаде и держа там большое число солдат? Едва ли Фридрих понимал опасность: возможно, его чрезмерная самоуверенность, вера в свою победоносную звезду привели к тому, что он пропустил мимо ушей неприятную информацию. Почему он изменил свой план и маршрут выдвижения? Вероятно, его более всего заботил фактор времени. Почему Фридрих развернул атакующие войска в линию и новел их вверх по склону, невзирая на таившуюся в этом опасность? Скорее всего счел это наиболее безболезненным выбором, коль уж войскам приходится наступать оттуда, откуда он и не предполагал. Бой с австрийцами на высотах был неизбежен, а потому пруссакам нужно было создать боевой порядок.

Возможно, Фридрих решил, что у него появился хороший шанс, которого на самом деле не было. Он, очевидно, хотел застать Дауна врасплох. Для этого превыше всего нужны были быстрота, самый прямой и простой путь, самый высокий темп движения. Это соображение могло заставить Фридриха двинуть передовые эшелоны в сторону Дубовой рощи, надеясь, что с находящимися в процессе развертывания австрийцами удастся легко разделаться. Тогда бы он смог, захватив удобные позиции на правом фланге австрийцев, «питать» бой так энергично, что любая прусская часть создавала бы численный перевес там, где это было ему нужно. Но то, как развивалось сражение — превосходящие силы австрийцев, действия Манштейна, — все это превратило в пыль надежды, если Фридрих их лелеял.

В мыслях и мотивах Фридриха могли быть отдельные элементы перечисленного выше. Вряд ли мы это когда-нибудь узнаем. Нам известно, что грозный король Пруссии потерпел серьезное поражение. Вкус поражения горек, но он без всяких экивоков сообщил Георгу II 20 июня: «После восьми выигранных сражений это первое проигранное. Но я не отчаиваюсь. Мне нужно лишь немного времени для восстановления сил, и я найду способ выправить положение». Милорду Маришалю король написал, что Фортуна повернулась к нему спиной — она ведь женщина, а Фридрих новел себя не по-рыцарски, и Фортуна вместо него улыбнулась дамам, которые с ним воюют.

С поля сражения под Колином Фридрих отправился в свою прежнюю ставку в Лиссе, к северо-востоку от Праги. Каждый год в день этой битвы, 18 июня, он будет предаваться мрачным воспоминаниям. Король лежал на охапке соломы и в течение какого-то времени был не способен что-либо предпринять. Ясно, армию следует отводить, и он приказал брату Генриху проследить за этим, что было безукоризненно исполнено. 20 июня сняли осаду с Праги, армия потянулась на север и остановилась у Лейтмерица.

Затем Фридрих начал приходить в себя. 25 июня он написал Кейту, что надеется выиграть достаточно времени и поправить дела. Ему нужно было восстановить свободу маневра для армии, чтобы обеспечить оборону Силезии, защитить коммуникации с Пруссией и обеспечить войска всем необходимым. До него доходили слухи, что Даун, как и ожидалось, движется маршем к Праге, но где именно он находится, Фридрих не знал. Король отдал приказ Августу Вильгельму, принцу Прусскому, взять под командование 35 000 солдат, примерно половину армии, и перекрыть подходы к Эльбе. Он сам присоединится к нему позже. Тем временем король отправился в Лейтмериц, где 27 июня устроил свою ставку во дворце епископа.

В Лейтмерице Фридрих нашел Митчела и рассказал ему о сражении. Рассказ был сдержанным и несколько приукрашенным. Фридрих не винил других, хотя, но его словам, чрезмерное рвение отдельных частей армии, он имел в виду команду Манштейна, спутало пруссакам все карты. Его письменный отчет, датированный 22 июня, был честным и сухим. Позднее король говорил де Катту, что сражение можно было выиграть. «Теперь он, — сообщал Митчел Холдернессу, — пришел в себя». Он демонстрировал способность быстро восстанавливаться. «Я видел короля Пруссии великим в благоприятных обстоятельствах, но еще более велик он был в период неудач», — писал посол. Однако Фридрих понял: другого сражения не должно или пока не должно быть, если он не будет полностью уверен, что выиграет его.

Его также занимали финансовые проблемы. Для ведения повой кампании были нужны деньги. Он осторожно поинтересовался у Митчела о возможности получения британской субсидии, необходимой для продолжения боевых действий. Фридрих всегда отрицательно относился к идее займов и к зависимости, которую они означали, но понимал, что одновременное нападение Австрии, Франции и России может катастрофически сказаться на его финансах. Митчелл пообещал сделать все от него зависящее и был удивлен, заметив на лице Фридриха искреннее смущение. Фридрих написал в Берлин д’Аржану прочувствованные, полные философского смысла строки: «Будь я убит под Колином, то уже достиг бы гавани, и никакие штормы больше не были бы мне страшны». Живость и стилистика писем Фридриха, написанных непосредственно после Колина, показывают короля не потерявшим присутствия духа. Но судьба обрушила на него еще один удар. Его мать уже некоторое время была больна, а 28 июня Фридрих получил известие о ее смерти. Его горе было безграничным.

В течение нескольких недель Фридрих анализировал создавшуюся стратегическую обстановку. Одни опасности, грозившие Пруссии, носили непосредственный характер, другие находились в некотором отдалении. Самой прямой угрозой, конечно же, были Даун и его армия в Богемии, которая могла вторгнуться через Ризенгебирге в Лусатию, занять Южную Саксонию и угрожать собственно Бранденбургу. Фридрих полагал, что выделил достаточно сил Августу Вильгельму, чтобы он справился с этой опасностью, по крайней мере до тех пор, пока и сам не придет на помощь. Король попросил брата постараться удержаться в Богемии, если удастся, до середины августа. Очень важно, говорил он, прикрыть пути на север и обеспечить защиту складов и хранилищ — вся армия зависит от них. Если австрийцы пойдут на север, Августу Вильгельму следует занять сильные позиции, чтобы, подвергшись нападению, он мог встретить противника в выгодных для себя условиях, и после этого он должен стать в тылу австрийцев и создавать для них угрозу быть отрезанными. Фридрих не мог дать ему детальных указаний по развертыванию войск, потому что все будет зависеть от действий противника в этом районе. Поэтому, когда Август Вильгельм в июле написал письмо и спросил, как ему следует маневрировать, Фридрих ответил, несомненно, с некоторым раздражением, что не может дать конкретных предписаний. У его брата есть разумные генералы и поставленная королем цель, которой следует добиваться.

В марте далеко на севере и западе французы силами почти в 70 000 человек под командованием графа д’Эстре начали марш к Рейну. Затем они двинулись через Вестфалию на Ганновер, а на их пути оказались небольшие силы ганноверцев под руководством герцога Камберленда, командовавшего противостоявшими французам войсками в сражении при Фонтенца. Фридрих неоднократно горько сожалел, что практически ничем не может ему помочь, хотя небольшое количество прусских войск было выделено в помощь герцогу, но они были вскоре отозваны из армии наблюдения. 16 июля французы форсировали реку Везер.

На севере Швеция теперь также готовилась поддержать военными силами большую коалицию Кауница. 17-тысячный корпус влился в состав экспедиционных сил, нацеленных против Померании, где Швеция имела территориальные претензии. А на северо-востоке зашевелилась громадная русская армия, которая под командованием Апраксина теперь и в самом деле двигалась к Восточной Пруссии. Противник, таким образом, угрожал вторгнуться в Северную Германию с двух, если не с грех, направлений. Тем временем еще одна французская армия под началом Шарля де Роана, принца Субиза, наступала на восток из района Страсбурга для взаимодействия с имперской армией, Reichsarmee, созданной по решению имперского конгресса в Ратисбоне, чтобы разделаться, возможно, окончательно с королем Пруссии.

«То не армия, — писал Наполеон, — защищала Пруссию на протяжении семи лет. То был Фридрих Великий». Будет немало случаев, подтверждающих эту истину, и первый из них — месяцы, последовавшие после Колина.

Прямая угроза — австрийцы в Богемии и уязвимость прусских складов и хранилищ в Лусатии. В середине июля, в то время как французы в Ганновере наступали на войска Камберленда, Август Вильгельм вследствие неумелого маневрирования утратил важный узел дорог, Габель, к северу от Ниемеса и открыл превосходящим силам противника путь на Циттау, к северу от границы, где располагались важные склады пруссаков. Ситуация в Лусатии, таким образом, стала катастрофической. «Ты заставил меня дорого заплатить за доверие, оказанное тебе», — написал Фридрих в ярости. В последующих письмах также звучала глубокая горечь: «Ты никогда не будешь не кем иным, кроме как бездарным генералом!» В письме к Вильгельмине он говорил о sottises[205] их брата. Фридрих помчался из Лейтмерица в Лусатию повидаться с Августом Вильгельмом и сказать тому, что он больше никогда не будет командовать армией. Принц Пруссии был, говорил Фридрих, подобен капризному ребенку. Август Вильгельм заявил, что уедет из армии, король ответил жестким письмом: «Ты хочешь сбежать? Упорхнуть, когда мы сражаемся? Пока мы сражаемся, чтобы сохранить Пруссию для тебя и твоей семьи? Стыдись до глубины души того, что намереваешься сделать!» Позднее Фридрих заверил Августа Вильгельма, что не обвинял его в трусости, но слова были жестокими и многим казались несправедливыми. Произошедшее вызвало толки в Берлине. Как бы там ни было, вся армия оказалась под угрозой и ее снабжение в опасности из-за неумелых тактических действий. 30 июля он написал, что его брат своим mauvaise conduite[206] поставил все в отчаянное положение.

Август Вильгельм был возмущен таким обращением и считал его несправедливым. Его друзья полагали, что он получил неверные указания, а жестокость Фридриха, вероятно, связана с его душевным состоянием после Колина. Уехав из армии, Август Вильгельм через год умер от удара. Когда Фридриху об этом рассказали, он горько плакал, а потом долго в одиночестве скакал верхом. Он направил брату ясные инструкции, особенно относительно Циттау, но тот придерживался иного мнения, и теперь, после тех ужасных писем, он мертв. Август Вильгельм, говорил Фридрих, обладал лучшей в мире душой, но был нерешителен и всегда чрезмерно волновался. Фридрих знал, что Генрих, который был особенно близок с умершим братом, возмущен случившимся, и написал ему письмо, в котором выражал сожаление; по трещину, возникшую в их отношениях, ликвидировать так и не удалось.

Беспокойство, однако, вызывали 100 000 австрийцев, разместившихся к северу от Циттау, в Лобау, и Фридрих решил их атаковать. Не делать этого его убедил принц Генрих. Он указал королю на стратегическую ситуацию, опасности, грозившие со всех направлений, неясную обстановку в Ганновере и Восточной Пруссии, информацию о свежей французской армии на западе и на сомнительность исхода сражения с австрийцами в данный момент. Фридрих любил и уважал Генриха, который никогда не подвергался третированию со стороны отца, Фридриха Вильгельма. Фридрих считал, что Генрих несколько (клонен к пессимизму, но любезен, всегда изыскан и наряден, величав, как король. Он принял его совет. Король решил, что австрийская позиция «inattaquable»[207]. Он не стал нападать на армию Дауна. Фридрих перебрался в Дрезден и разослал новые приказы. Он предпринял необходимые меры, чтобы прикрыть Силезию, — Беверн с 40-тысячной армией будет ответствен за это и предупредит о любом движении с юга против Бранденбурга. Фридрих поведет остальную часть прусской армии, сократившуюся к тому моменту до 25 000 человек, на запад. Он найдет И разгромит французскую и имперскую армии, усилить которую французы и идут. Нельзя допустить их объединения с французскими силами, противостоящими Камберленду. После удачного сражения он мог бы двинуться на север, чтобы поддержать ганноверцев.

Фридрих объявил, что очень разочарован тем, как до сих пор проявляло себя правительство Британии. Разве не могли британцы организовать тревожащие атаки французского побережья? Конечно, нельзя бросить на произвол судьбы находившегося в Германии герцога Камберленда, сына короля Георга II, — Фридрих в июле сказал Митчелу, что он «пе может поверить в то, что Англия будет покорно сидеть сложа руки». Король часто напоминал ему о действиях Мальборо — усиление войск Камберленда британской армией было бы самым эффективным способом для улучшения ситуации. Он говорил, что связал себя союзническими узами с Англией в период ее заката, а колебания Британии связывал с ее нежеланием восстанавливать против себя Россию. Митчел сочувствовал ему, а британской эскадры, направляющейся на Балтику, по-прежнему не было. В это время русские осадили и взяли Мемель. Затем, 26 июля, французы разгромили при Хастенбеке-на-Везере войска Камберленда.

Фридриху оставалось только надеяться, что его войска под командованием Левальда, размещенные в Тильзите для защиты Восточной Пруссии, не дрогнут перед русской армией, превосходящей их численно. Он со всех сторон окружен врагами, которых король Пруссии презирал. «Принц Карл, — писал он Кейту 11 августа, — пьет, ест, смеется и лжет!., о, каким наслаждением будет стереть с лица земли этот высокомерный, заносчивый род!» Фридрих воспринял от Митчела информацию о намерениях Британии предоставить ему субсидию[208] с подобающей благодарностью, однако посол был в угнетенном состоянии, его тревожили военные перспективы Пруссии. Митчел чувствовал, что Фридрих, находясь в таком отчаянном положении, мог оказаться вынужденным вновь искать согласия с Францией, что стало бы катастрофой для Англии.

Фридрих, собрав свои войска, меньшие по численности тех, которые он передал Беверну, двинулся маршем на запад, чтобы встретить и рассеять французов и имперцев. 25 августа он покинул Циттау и направился через Саксонию на запад. Успех этого предприятия во многом зависел от поведения противника: если тот начнет избегать встречи, то нужного удара не получится, и Фридрих будет вынужден отказаться от особо важной для кампании территории. Он надеялся, что Камберленд скует французов на севере, а также на относительную пассивность Дауна. Мощный, состоявший главным образом из кавалерии авангард двигавшейся на запад армии Фридриха возглавлял Фридрих Вильгельм фон Зейдлиц, быстро продвинувшийся по службе и хорошо зарекомендовавший себя под Колином. Зейдлиц был на девять лет моложе Фридриха и слыл в кавалерии помимо всего прочего beau sabreur[209] — высокий, стройный, щеголеватый, прекрасный наездник, обладающий знаменитым, мгновенно возникающим «чувством» тактического положения, практик безо всяких интеллектуальных претензий, сердцеед и живая легенда армии. Фридрих очень любил Зейдлица и смотрел с некоторым благоговением на независимого, обаятельного и одаренного молодого офицера. Зейдлиц, несомненно, был тем человеком, который мог возглавить дерзкую операцию, а экспедиция Фридриха на запад вполне могла обернуться именно таковою.

Пруссаки шли через Северную Саксонию, Эрфурт, Готу, а противник так ничего и не предпринимал в ответ. Марш напоминал триумфальное шествие, и Фридриха повсюду встречали с любопытством и большим энтузиазмом. Но сражения все не было. В Готе короля ждали тревожные новости: австрийцы двинули часть сил из Лусатии на север и начали наступление непосредственно на Пруссию. Численность их армии неизвестна.

Фридрих, окруженный противниками, неизменно надеялся, что в какой-то момент появится возможность заключить мир на благоприятных условиях, хотя военная ситуация, в которой он оказался, делала это маловероятным. Тем не менее, по его мнению, было желательно поддерживать связи, несмотря на хаос и тревоги войны. 6 сентября король написал герцогу де Ришелье, принявшему командование французской армией на севере у д’Эстре, вежливое письмо. Фридрих понимает, что Ришелье в настоящее время не уполномочен вести переговоры, но племянник великого кардинала, несомненно, природой предназначен и для подписания договоров, и для побед в сражениях! Союз между Францией и Пруссией, сохранявшийся шестнадцать лет, должен оставить «quelques traces dans les esprits»[210]. Послание, полное комплиментов, явилось призывом изучить возможности установления мира. Такой ход не мог порадовать Лондон.

Едва ли Фридрих слишком рассчитывал на положительный ответ. Ришелье писал с не меньшей вежливостью в том духе, что сделать вклад в установление всеобщего мира вместе «с таким героем, как Ваше Величество», было бы, несомненно, даже предпочтительнее для короля Франции, чем одержать победу, но герцог не представляет, как можно выполнить «столь желательную задачу!». Переписка продолжалась, сдержанная и вежливая. В действительности же Ришелье был на пороге выполнения еще более желательной задачи. Его войска вошли в Ганновер. Войска Камберленда после сражения под Хастенбеком были прижаты к побережью Германии, и герцог Камберлендский получил от отца, короля-курфюрста, разрешение подписать в Клостерцевене с французами соглашение о капитуляции, после чего боевые действия будут прекращены[211], а войска Камберленда распущены. Французы же могут действовать по своему усмотрению.

Клостерцевенская конвенция в определенной степени стала продуктом переговоров двух очень набожных графов-лютеран, Линара и Реусса. Пруссаки перехватили письмо Линара. В нем говорилось, что мысль о конвенции пришла к нему по воле Святого Духа, пожелавшего остановить продвижение французов, как однажды Иисус Навин заставил солнце остановиться в своем беге, чтобы не дать проливаться ганноверской крови. «Мы могли бы поместить Линара где-нибудь между Иисусом Навином и солнцем», — резко бросил Фридрих. Он воспринял это известие, отметил Митчел, спокойнее, чем предполагали, но сообщение о капитуляции, поступившее к нему 17 сентября, стало зловещим событием. Он вошел в Готу и получил известие, что австрийцы приближаются к Берлину, хотя это оказалось не более чем обычным набегом и они пробудут там всего один день — 16 октября. На востоке Левальд 30 августа провел тяжелое сражение с русскими под командованием Апраксина у Гросс-Егерсдорфа, недалеко от Кёнигсберга. Оно принесло тяжелые потери обеим сторонам. Судьба Восточной Пруссии оставалась неясной.

Фридрих запретил много говорить о ситуации на Русском фронте, безуспешно пытаясь уменьшить количество плохих известий, скрывая их. Он понял, что должен отменить марш на запад, изменить направление, перераспределить силы в соответствии с новыми обстоятельствами. Король отдал распоряжение о переезде прусских министров и королевской семьи из Берлина в Магдебург. В день получения известия о сражении у Гросс-Егерсдорфа он написал письмо Ришелье. Теперь было совершенно ясно, что с французами придется драться. Фридрих решил опять идти на восток, по-прежнему готовый перехватить французов или имперцев, если представится случай, но двигаться в район Бауцена и для начала вытеснить австрийцев из Лусатии. Он приказал Морицу, стоящему в Торгау, и Зейдлицу из своей армии двигаться по направлению к Берлину, чтобы положить конец набегам австрийцев. Тем временем он подошел к Эльбе, миновав Лейпциг, переправился через реку в районе Торгау и разместил ставку в Грохвице, на восточном берегу. В Берлине при дворе пошли разговоры, что «вся Европа поклялась уничтожить нас», и многие бежали из города.

К октябрю новости, поступающие из отдельных районов, стали немного лучше. 23 сентября Фридрих узнал, что после сражения Левальда у Гросс-Егерсдорфа русские решили отойти на восток — их потери были огромны. Король направил своему генералу теплые поздравления. Он с глубокой горечью писал Георгу II о Клостерцевепской капитуляции и новообретенном нейтралитете Ганновера, указывая, что разорвал долговременные соглашения с Францией только из-за toutes les belles piornesses[212], полученных от Англии. Берлину пока ничто серьезно не угрожает, так же как и Восточной Пруссии. Если ему еще раз удастся собрать армию, оставляя Силезию по-прежнему прикрытой, то мог бы представиться случай для проведения серьезного сражения, чего не случилось в ходе его кругового марша на Эрфурт, Готу и обратно.

Однако обстановка была все еще зловещей. Большая часть Пруссии была опустошена, он потерял приносившие доход провинции, на следующую кампанию ему не хватит денег, приходилось пользоваться резервными запасами. Фридрих написал Вильгельмине в начале октября, тревожась о состоянии финансов и давая ей несколько советов, — бриллианты теперь ненадежный залог под заем, никто их не принимает. Государственному министру Финкенштейну он в тот же день писал: «Nous avons toute l’Еиrоре sur les bras»[213]. Проскальзывала и личная печаль: Винтерфельд, которого Фридрих очень любил, хотя его братья не разделяли этого мнения, «душевный человек, мой друг», был убит в стычке в Лусатии. «Helas! Croyez-vous que les Graces favorisent les malheureux?»[214] — меланхолично написал он своей сестре Амелии. Фридрих упорно видел — так как его любовь к Франции никогда не ослабевала — причины враждебного отношения Франции в тлетворном влиянии Австрии.

Митчел сообщил 30 октября, что Фридрих, вернувшийся в Лейпциг, полон идей по поводу кампаний в 1758 году. Французы под командованием Субиза двинулись вперед вместе с имперцами во главе с принцем Иосифом Саксен-Гильдбурггаузеном, фельдмаршалом империи. Вот наконец и появилась цель: войска Субиза были, по информации Фридриха, усилены после Клостерцевена 20 батальонами пехоты и 14 эскадронами кавалерии из армии Ришелье.

Это удивительным образом помогло королю сконцентрироваться. Темные мысли о злонамеренности Австрии и пессимизм но поводу создававшейся ситуации, казалось, ушли сами по себе. Фридрих начал поговаривать о том, чтобы Левальд, изгнав русских, двинулся на запад, напал на шведов и выгнал из Померании; после этого мог бы идти к Эльбе, соединиться с войсками британцев и действовать против французов в Северной Германии под командованием либо Фердинанда Брауншвейгского, либо самого Фридриха. Фантазия в такое время? Возможно, но это зародыш идеи, который разовьется позднее под Минденом и Варбургом.

Неделей раньше Фридрих направил приказы Морицу в Берлин и Фердинанду в Магдебург, чтобы они присоединились к нему по пути у Галле. Теперь ему стало известно, что противник, французы и имперцы — Фридрих называл их «Kreise»[215] — снова переправились на западный берег реки Заале. Улучшению настроения Фридриха часто способствовало приближение сражения. Король отдал приказ армии — снова сгруппированной — переправиться на западный берег Заале 3 ноября. Тем временем он выдвинулся к Вейсенфельсу, где провел некоторое время в сентябре во время своего прерванного марша на запад и обратно. Из Вейсенфельса он писал Кейту 31 октября: «Противник группируется напротив меня. Из моего окна видна вся его кавалерия!» Она составляла примерно 7000 человек в армии в 41 000, из которых 30 000 были французами.

Кейт с крупным контингентом войск отделялся от Фридриха для наблюдения за Заале у Мерзебурга. Теперь он возвратился, и под командованием короля была вся армия. Ему доложили, что объединенные силы Субиза и Саксен-Гильдбурггаузена насчитывают 60 000 человек по сравнению с 21 000 пруссаков. Силы противника были несколько преувеличены, но соотношение сил составляло более чем два к одному не в пользу Фридриха.

Фридрих знал, что противник сосредоточен к югу от Мюхельна, как он полагал, фронтом на север, и он разместил пруссаков в четырех милях от него, развернув фронтом на запад. Его правый фланг опирался на деревню Бедра, а левый находился в Росбахе, где он расположился со штабом. Местность открытая и слегка холмистая, склоны легко преодолимые, поэтому возвышенности не имеют особого значения, хотя и дают возможность обозревать окрестности. Имеется несколько препятствий для движения людей и лошадей. Перед фронтом правого фланга Фридриха, за деревней Шортау, находилась возвышенность, с вершины которой отчетливо просматривались вражеский лагерь и все передвижения противника. Фридрих выехал на нее на коне и увидел, что неприятель развернут на восток. Лицом к пруссакам. Он надеялся атаковать их правый фланг, но теперь стало ясно, что это невозможно. Позиции французов были сильно укреплены, и Фридрих решил пока наблюдать и ждать.

С рассветом пруссаки увидели, как противник строится в колонны и движется на юг, явно в направлении Цухфельда, который лежал напротив, примерно в трех милях от Росбаха. Намерения неприятеля были не ясны. Он мог отказаться от сражения, как делал до сих пор. Фридрих занял плато горы Янус за своим левым флангом и установил там батарею пушек. Затем он переместил на этот фланг почти всю кавалерию, которая передвигалась, прикрываясь склоном горы, и таким образом продлил левый фланг.

Сразу после полудня от наблюдателей с горы Янус пришло сообщение, что противник движется не только восточнее Цухфельда, но и северо-восточнее. Направление марша было изменено, и теперь стало ясно: он запланирован как глубокий охват левого фланга армии Фридриха, и это движение проводится на сравнительно небольшом удалении и является довольно рискованным. Впереди войск противника шла кавалерия.

Это был шанс, которого он ждал с того момента, когда узнал, что Субиз и имперцы идут в Саксонию.

Фридрих сделал две вещи. Он приказал Зейдлицу выдвинуться к восточной оконечности горы Янус, горе Польцен, с большей частью прусской кавалерии и быть готовым отразить приближающегося противника, отбить и изготовиться к контрудару. Одновременно король отдал приказ Фердинанду Брауншвейгскому, командующему правым флангом, начать выдвижение пехоты на юг. Она займет позиции и встретит обходной маневр противника. Пруссаки будут двигаться по более короткому, чем противник, маршруту и смогут развернуться гак, что образуют угол, в который противнику придется войти.

План сработал идеально. Прозорливость Фридриха, умение Фердинанда, искусство, инициативность и тактические способности Зейдлица, непревзойденная выучка и выносливость прусской пехоты сделали свое дело. Первая, а за ней вторая волна кавалерии Зейдлица — всего 32 эскадрона — ударили по кавалерии противника, как только она показалась на плато Янус, налетев на нее на полном скаку и заставив в беспорядке бежать через Рейхгардсвербен. Затем Зейдлиц, не ожидая приказаний, расположил кавалерию южнее Тагевербена, откуда она могла атаковать южный фланг французов, когда те будут двигаться по направлению к тому месту, где они полагают найти левый фланг пруссаков. Наконец и прусская пехота, проделав изнурительный дневной марш, достигла назначенных ей позиций западнее Рейхгардсвербена, где образовала, как и задумал Фридрих, острый угол, в который теперь начали входить французы и имперцы — без поддержки кавалерии. Они были встречены пехотой с фронта и с флангов.

Французские колонны подверглись резне. Бой продлился недолго. Бегство и избиение продолжались до тех нор, пока солдаты Субиза не добрались до Петтштадта. К наступлению темноты потери Фридриха составляли немногим более 500 человек, противника, включая значительное число пленных, — 10 000 человек, также были захвачены 22 штандарта и знамена. Французы понесли большие потери, чем имперцы. Фридриху в то время было выгодно представить победу как победу в первую очередь над французами, в результате которой у него были развязаны руки для отражения других угроз.

Изменилась вся ситуация в Саксонии. «Мы разбили их вдребезги, — писал Фридрих Подевильсу. — Небо благословило правое дело. Пусть в Берлине, Штеттине и Магдебурге устроят благодарственные службы, артиллерийские салюты и feux de joie!»[216] Его планировали разместить в замке Бургвербена, неподалеку от поля битвы. Но когда он приехал на место, то увидел, что все помещения переполнены ранеными французскими офицерами. Король попросил их не беспокоиться и приказал поставить свою кровать в буфетной комнате в доме рядом с замком. Он увидел среди пленных французских солдат человека, в котором признал дезертира из прусской армии, и для него это могло кончиться очень печально. Фридрих спросил, почему тот дезертировал.

«Сир, уж очень плоха была обстановка».

«Иди повоюй замени, — сказал Фридрих, — и если я проиграю, то на следующий день мы дезертируем вместе!»

Находясь в меньшинстве, Фридрих разглядел свой шанс и воспользовался им. Вплоть до 1812 года, до битвы при Саламанке, французской армии не нанесут такого поражения при совершении флангового маневра. Фридрих, использовав тактический талант Зейдлица, который был в бою легко ранен, но остался во главе кавалерии, до самого конца контролировал ход сражения. Это была расплата за Колин.

После боя Зейдлиц сказал королю: «Жаль, что Ваше Величество не всеведущи».

Фридрих вопросительно посмотрел на него.

«Просто, — заявил Зейдлиц, — Ваше Величество вчера послали орден генералу фон… Он заслуживает его меньше кого бы то ни было. Что его полк хорошо показал себя, так это заслуга его полковника и двух майоров, которые командовали батальонами. Генерал же фон… потерял голову». В этот момент к ним подъехал Цитен, и Зейдлиц попросил его это подтвердить, что тот и сделал.

Спустя несколько недель тот же полк вновь отличился. Фридрих дал Зейдлицу три ордена и поручил передать их полковнику и двум майорам: «Скажи им, что они еще раньше заслужили это».

Бегство неприятеля после Росбаха сопровождалось необычной жестокостью, по крайней мере в соответствии с докладами, приходившими к Фридриху. Разорению подверглось все без исключения, осквернялись церкви и алтари, деревенских жителей нещадно грабили, и все это, замечал Эйхель, делалось так называемыми освободителями Саксонии! Беглецов резали или брали в плен до самого Эрфурта.

Фридрих, конечно же, не мог позволить себе отдыха. Король послал указания на север Левальду по поводу развертывания войск и действий по обороне Померании. Он выслушал Митчела, передававшего предложение Британии о том, что ему следует идти на север, чтобы помочь освободить Ганновер, с тщательно скрываемым под маской вежливости раздражением. Он заметил, что ему придется бороться с врагом в своих собственных владениях, — поможет ли Британия в этом, если дело дойдет до драки? Конечно, ответил Митчел не очень уверенно. Король Георг II попросил его также предложить кандидатуру командующего для борьбы во имя общего дела с французами на севере, и Фридрих назвал имя своего свояка, Фердинанда Брауншвейгского, если он выразит согласие. Это было хорошее предложение. Хотя Фридрих еще не имел полномасштабного и формального договора с Англией, все шло именно к этому, и в апреле 1758 года договор подписали, чему способствовали прусские победы. В Британии довольно сильным было течение, выступавшее за ограничение в будущем любых обязательств в Европе, ему противодействовало другое, требовавшее поддержки по-настоящему активного оппонента Франции.

Но для Фридриха главной требовавшей внимания проблемой являлась Силезия. Пока он изгонял противника из Саксонии и Лусатии на юге, австрийская армия эрцгерцога Карла пошла на восток в Силезию, разорила страну и нанесла поражения прусским частям под Ландшютом, Лейгницем, Швейдни-цем и Бреслау. Они явно делали что хотели с Беверном, командовавшим там войсками. Фридрих решил сразу после Росбаха немедленно идти в провинцию. «J’y marche incontinent»[217], — писал он 7 ноября Георгу II, который был очень рад новостям из-под Росбаха. Фридрих выступил через Лейпциг, где собрал армию, затем через Торгау, Кёнигсбрух, Бауцен, Герлиц к Наумбургу на реке Квейсс, куда подошел 24 ноября после трудного марша. Король отправил Кейта почти с такими же силами, как и у него, в Богемию вести отвлекающие действия, то, что он называл «Diversion und Luft»[218]. Зейдлиц в это время лечился от раны в Лейпциге, находясь на попечении гостеприимной и очаровательной саксонской дамы.

В Наумбурге Фридрих получил известие: Беверн выиграл у австрийцев сражение под Бреслау — и всем сообщил об этом, заявляя, что теперь может вести боевые действия на полное уничтожение австрийцев. К сожалению, информация оказалась недостоверной. Беверн и в самом деле провел сражение, но потерпел поражение, его отбросили на восток за Одер, откуда остатки его войск пришли на соединение с войсками Фридриха, а он сам, выехав в одиночку на рекогносцировку, был захвачен в плен. Фридриху пришлось разослать письма, в которых выражались сожаления о допущенной оплошности.

Ситуация сложилась чрезвычайно серьезная. Оказалось, Бреслау капитулировал без сопротивления. После короткой осады австрийцы заняли Швейдниц. Беверн, как выразился Фридрих, из-за «apprehensions frivoles»[219] был не в состоянии активно действовать. Фридрих отдал приказы собрать все возможные силы у Пархвица на реке Катценбек, притоке Одера.

Сам он приехал в Пархвиц 28 ноября. При нем теперь было около 35 000 пруссаков: большая часть из них прошла 200 миль от поля битвы при Росбахе тремя неделями раньше.

В Пархвице 4 декабря Фридрих обратился ко всем генералам и командирам вплоть до батальонного уровня, и это обращение стало знаменитым. Он говорил на немецком языке. Прусской армии предстояло найти и разбить основную австрийскую армию под командованием Карла Лотарингского. Она покинула временную базу, оставила обозы и двигалась на запад но направлению к пруссакам. «Лисица покинула свою нору, — сказал Фридрих принцу Фердинанду, — и теперь я накажу ее за самоуверенность!» Король знал, как и те, кто его слушал, что австрийцы имеют численное превосходство, но он недооценивал их перевес — на самом деле это превосходство составляло чуть меньше, чем два к одному. «Я должен победить или умереть, — заявил он своим офицерам. — Мы будем драться за нашу славу, за сохранность наших домов, жен и детей». Как у Шекспира в «Дне Святого Криспина» прозвучали его слова: «Если кто-нибудь предпочитает уйти, пусть уходит. Он навсегда утратит право на мою благосклонность». Фридрих завершил речь простым призывом, который вселил энтузиазм в души всех: «Удачи, господа. Скоро мы разобьем неприятеля или больше никогда не увидим друг друга». Все знали: наступил критический момент. Фридрих уже не в первый раз отдавал приказы о том, что следует делать, если он погибнет. Он просил, чтобы его похоронили в Сан-Суси ночью без помпы и церемоний, все командующие войсками должны присягнуть на верность принцу Прусскому. У него было около 12 000 кавалерии, сведенной в 128 эскадронов, и немногим меньше 24 000 пехоты; в артиллерии имелось около 160 орудий. Австрийцы численно превосходили по всем видам войск, особенно по пехоте. Всего в их армии насчитывалось 60 000 человек.

Стояли пронизывающе холодные дни. Ночью 4 декабря выпал небольшой снег, и Фридрих еще в предрассветной темноте двинул войска. Он приветствовал гвардию, стоя спешенным, пока не прошли первые колонны: «Доброе утро, гвардейцы». — «Вам того же, Ваше Величество». — «Как настроение?» — «Чертовски холодно!» — был ответ, и Фридрих вновь обратился к ним: «Терпение, парни! Скоро будет жарко!» В пять утра началось выдвижение на позиции.

Фридрих знал, что австрийцы выстроились в линию западнее Одера, фронтом на запад. Король хорошо изучил местность. Не считая Силезских войн, он в мирное время проводил здесь маневры и тактические учения. Он выстроил войска в четыре колонны, перед которыми расположил авангард, сам ехал с авангардом, даже чуть впереди него, с разведывательной командой гусар и легкой егерской пехоты. Фридрих повернул на восток в сторону Бреслау, чтобы найти австрийскую линию и определить расположение ее флангов. Затем он решил провести демонстрацию против австрийского правого фланга там, где ожидал его найти, проведя ложную фронтальную кавалерийскую атаку. Потом Фридрих предполагал повести армию на юг, чтобы обнаружить левый фланг противника, и, повернув, обходить его до тех пор, пока фронт прусских войск не установится под прямым углом к австрийской линии, и тогда начать «сворачивать» австрийцев. В значительной мере этот маневр повторял классическую косую атаку.

Утренний свет позволил Фридриху определить, что он приближается к точке правее центра австрийцев — подходящее место для ложной атаки, но требующее затем длительного марша основных войск на юг, чтобы достичь левого фланга противника. Фронт австрийских войск — продолжительнее, чем он предполагал, — был растянут почти на четыре мили. До начала флангового маневра пруссакам предстояло пройти на юг две мили. Кое-кто из наблюдавших за маршем посчитал это отходом перед лицом явно превосходящих сил противника.

Действовать приходилось на равнине, но Фридриху благодаря прекрасному знанию местности удалось частично скрыть движение на юг. «Демонстрация» к востоку от деревни Борне должна была симулировать маневр против правого фланга или попытку его обхода, и в этом она удалась — австрийцы усилили правый фланг, как того и хотел Фридрих. Миновав Лобетинц, главные силы пруссаков повернули налево и развернулись перед деревнями Кертшуц и Шрегвиц, частично вобрав их в свою линию и имея перед правым флангом деревню Загшуц. Теперь они стояли фронтом на север, растянувшись примерно на одну милю. Левый фланг австрийских войск лежал перед ними в 600 ярдах, а сразу за ним находилась деревня Лейтен.

Большой обходной маневр потребовал времени. Марш начался затемно. Пока все происходило, Фридрих отправился верхом к небольшой роще у Радаксдорфа, находившейся внутри угла движения войск, где попал под артиллерийский огонь с обеих сторон. Его беспокоил фактор времени — декабрьский день короток. Тем не менее к часу дня армия вышла на позицию атаки, и первый натиск пруссаков на австрийский левый фланг начался; в дело пошли «живые стены» прусской пехоты. Ее — очень впечатляюще — поддержали артиллерийские батареи, перемещавшиеся с одной огневой позиции на другую по невысоким грядам, параллельным фронту атаки. На правом, восточном, фланге Фридрих собрал большую часть прусской кавалерии под командованием Цитена, которая, двигаясь вровень с основными атакующими силами, отразила контратаку австрийской кавалерии, организованную с северного направления, из тыла первоначальных позиций австрийцев.

Удар был нанесен во фланг концентрированными силами пруссаков. Карл попытался перестроить войска фронтом на юг на линии Лейтена. Эту новую позицию прусские войска атаковали уже далеко за полдень. Упорный бой кипел вокруг домов, хозяйственных построек. Австрийцы установили на возвышенности за Лейтеном батарею, которая остановила атакующих левее центра, была также предпринята массированная кавалерийская контратака — 70 эскадронов под началом генерала Люкхезе, — которая угрожала левому флангу Фридриха из района севернее Радаксдорфа, но австрийскую кавалерию обратили в бегство 40 эскадронов прусской кавалерии под командованием генерала фон Дрейзена, стоявшего в резерве неподалеку от деревни. Тем временем Фридриху удалось установить на возвышенности под названием Буттерберг несколько орудий, которые нейтрализовали действие австрийских орудий, бивших с позиций западнее Лейтена.

Видя разгром своей кавалерии и натиск пруссаков, австрийская пехота, побросав оружие, побежала на восток. Она понесла ужасные потери. К четырем часам сражение закончилось. На поле господствовал Фридрих.

Шел небольшой снег. Фридрих был полон решимости продолжать преследование, чтобы даже с небольшим числом войск добраться до расположенного в пяти милях городка Лисс, где был мост через реку Швейдниц. Он надеялся прорваться на другой берег и не позволить противнику организовать линию обороны за рекой, и это ему удалось. Вместе с Цитеном он дошел до Лисса в восемь часов вечера и провел ночь в местном замке, где, как и в Росбахе, все помещения оказались заняты ранеными австрийскими офицерами, которых Фридрих любезно поприветствовал: «Добрый вечер, господа, не найдется ли здесь местечка для меня?»

Фридрих потерял менее 6000 человек, включая большое число легко раненных; его первые подсчеты носили оптимистичный характер, по ним его потери составили 2000 человек убитыми и ранеными[220]. Австрийцы потеряли 10 000 человек, и еще 12 000 были взяты в плен. Победа Фридриха была полной.

Войска продемонстрировали боевой дух, великолепную дисциплину и четкое взаимодействие между всеми видами. Совершенство выучки и порядок на марше, который поддерживала громадная масса людей, означали, что точная дистанция и график движения соблюдались в соответствии с замыслом Фридриха. Это свидетельствовало о прекрасной организации и подготовке. Командиры показали достойную похвалы инициативу, действовали, как Фридрих всегда их учил, исходя из непосредственной ситуации, которую они могут оцепить быстрее и точнее, чем более высокое командование, каким бы одаренным оно ни было; контратака Дрейзена была предпринята на его собственный страх и риск. За этим стояли очень хорошая подготовка и высокий моральный уровень. Ведь всегда можно найти уважительные причины для колебаний и пассивности.

Противник недавно добился успеха, нанеся пруссакам ощутимое поражение под Швейдницем и Бреслау. Он упивался победой. А теперь австрийцы сами были сильно биты, причем врагом, численно им уступавшим. Однако побеждены они были одним из величайших полководцев. Фридрих спланировал сражение и полностью лично контролировал его ход. Один растерянный молодой офицер авангарда, практически окруженный австрийскими и саксонскими всадниками, у которого едва оставались силы удерживать знамя, вспоминал, как Фридрих неожиданно подскакал к нему. Его голос, который невозможно было спутать ни с чьим другим, словно посылал электрические разряды в ряды солдат: «Эй, дети, глядите бодрей (frisch heran) и с Богом вперед!» Он прекрасно рассчитал по времени все передвижения армии и безукоризненно оценил ситуацию с начального ложного выпада против центра и правого фланга австрийцев до бешеной скачки к мосту в Лиссе. Французы были буквально сметены с поля у Росбаха; а теперь и австрийцы искали, куда бежать из Силезии. Это был триумф, Фридрих разбил армии двух из наиболее значительных государств, входивших в коалицию его врагов. Это сражение, как сказал Наполеон, одно ставит Фридриха в ряд величайших полководцев всех времен.

В армии Фридриха, как и в большинстве германских армий, любили петь. В то время, когда прусские войска, еще с трудом верящие в масштаб своей победы, начали строиться и уходить с покрытого снегом поля, неожиданно послышался одинокий пронзительный голос солдата. К нему почти сразу же присоединилась вся армия в едином великом порыве благодарности и облегчения, который увлек и оркестры полков, грянувшие величественный гимн Ринкарта, который впоследствии будет известен как гимн Лейтена, — «А теперь все вместе возблагодарим Господа…»:

Глава 14 ОМЕРЗИТЕЛЬНЫЙ ТОРГ

Австрийцев гнали мимо степ Бреслау, который 20 декабря капитулировал со всем своим гарнизоном в 17 000 человек[222]. За ним неделей позже последовал Лигниц с гарнизоном в 3400 человек. Полнота победы радовала душу; инструкции Фридриха Цитену, возглавлявшему преследование, касались «grösster Confusion und Consternation»[223] врага. Его письма были наполнены духом победы, особенно к Вильгельмине, все больше и больше угасавшей. Он надеялся ее порадовать: «Adieu та chère, та charmante soeur»[224]. Единственной надеждой и утешением, которые остались ему, — поцеловать ее перед смертью. (Она умерла в том же году.)

Фридрих прекрасно понимал, что этот час триумфа пройдет, а сделать еще предстоит многое. Тем не менее он чувствовал себя уверенно и был обнадежен, но не возносился. «Он говорит, — писал Митчел, — со скромностью героя, чья слава не зависит от улыбок или насмешек судьбы». Король, как всегда, свободно критиковал любого, невзирая на лица. Кейту, прославленному ветерану, он 17 декабря написал о его неудачном и роковом решении отступить от Хемница к Лейпцигу: «Благодарение Господу, что ты еще не выполнил этот план, что заставило бы меня подумать, что ты потерял голову!» Поздравления от Августа Вильгельма были приняты с прежней суровостью: «Хотя ты и не мог командовать, но для твоей репутации было бы лучше, чтобы ты по крайней мере там присутствовал». Он высмеял, хотя и мягко, принца Генриха: «Все люди делают глупые вещи (sottises)! Просто лучшие из них делают наименее прискорбные!» Фридрих также сказал Генриху, что тот видит общую обстановку в слишком мрачных тонах — «trop noir». Он отдал распоряжение Подевильсу в Магдебург о переезде королевской семьи в Берлин. В это время Митчел заподозрил, что Генрих вынашивает некий собственный замысел переговоров с французами, не поставив в известность Фридриха. Он всегда топко чувствовал ревность Генриха к королю.

Месяцы, последовавшие вслед за Лейтеном, преподнесли немало примеров, подтверждающих стратегический характер проблем, стоявших перед Фридрихом, и наличие у него большого количества врагов. Они также показали, насколько легко просчитаться в выборе приоритетов.

Фридрих надеялся, что французы получили под Росбахом достаточно ощутимый щелчок и их повторное вторжение в Южную Германию стало маловероятным. Имперцы теперь почти ничего не значили. На севере, однако, куда он двинулся после Росбаха и Лейтена, Фердинанд Брауншвейгский с армией, состоящей из ганноверцев, брауншвейгцев и пруссаков, все еще вел кампанию по защите Ганновера, которая состояла из маршей и маневров, призванных угрожать французам с разных направлений и не дающих им возможности укрепиться на позициях. Конечная задача — заставить их отойти на запад. Фридрих, рекомендовавший Фердинанда в качестве командующего объединенными войсками, внимательно наблюдал за ходом событий, часто с тревогой. Он посылал письма, содержавшие оперативные советы или возражения. Они никогда не вносили напряженности в отношения между этими людьми. Фердинанд был свояком Фридриха, братом одинокой, несчастной королевы Пруссии, но это нисколько не помогло бы ему, будь его личные способности не столь выдающимися.

Тем не менее Фридрих активно вмешивался в детали проведения кампании. Фердинанд, писал Фридрих, при определении направлений передвижения находился под влиянием ганноверцев. Он пошел на Целль: было бы лучше идти на Ниенбург и Минден, что могло расколоть силы противника. Такого рода замечаний было много. Фридрих делал их безукоризненно вежливо, к тому же он был щедр на похвалы, когда считал, что они заслуженны. Король называл Фердинанда топ сher Ferdinand[225].

Фердинанд, как и планировал, в конце концов, маневрами вынудил французов пойти на запад, прочь из Вестфалии. «Стоит вам повернуть к Падерборну, как они побегут к Дюссельдорфу и Рейну», — наставлял его Фридрих в марте 1758 года. И не ошибся. Он с гневом узнал о бесчинствах французов по отношению к гражданскому населению и горячо одобрил заявленные Фердинандом угрозы об ответных действиях: если французы еще что-нибудь сожгут, написал он, пруссаки ответят тем же, и, составив письмо, он направил его принцу Генриху для пересылки Ришелье. Фридрих получил информацию, что кардинал де Берни, который стал главным французским министром, верил в возможность достижения мира.

Тем не менее значительная часть энергии Фридриха на дипломатическом поприще была направлена на то, чтобы попытаться заставить Британию разместить войска в Северной Германии. Вполне возможно, что усилиями Фердинанда до поры до времени удавалось удерживать французов, но в будущем все могло измениться. Если в этом районе пришлось бы вести кампанию осенью 1758 года или в 1759 году, то участие Британии могло бы стать решающим фактором, говорил он Митчелу. После Росбаха король был особенно критично настроен к англичанам. В отношении собственных сделок Фридрих был скрупулезен. Ганноверские послы вышли с предложением к его министрам в Берлине о том, что после войны некоторые епископства — Падерборн, Оснабрюк, Гильдешайм и часть Мюнстера — могли бы быть присоединены к Ганноверу в обмен на отказ Ганновера от претензий на Остфрисланд. Фридрих ответил, что подобные переговоры должны вестись в обстановке полной секретности и такие предложения могут рассматриваться лишь при наличии согласия Британии. В то же время он поинтересовался: где же британские войска?

Лондон придерживался мнения, что участие в военных действиях дорого обойдется, так как финансовая нагрузка помешает торговле. «Безопасность превыше торговли!» — заметил Фридрих, подчеркнув, что даже 8000 штыков будут иметь большое значение для баланса сил. Владения Фридриха находились под угрозой со стороны Швеции и России, точно так же как землям короля-курфюрста угрожала Франция. Британия была в мире со всеми, кроме Франции, но британские солдаты в Германии стали бы залогом того, что у короля Пруссии есть друзья, с их помощью в будущем можно будет воспользоваться случаем и ударить по французской армии, операция, которой британцы грезили.

Но пока Фридрих получил только британские протесты и требования, чтобы он сам делал больше для помощи Ганноверу. Король часто раздражался. «Вплоть до настоящего времени нет абсолютно никакой помощи от Британии ни на суше, ни на море, — писал он смущенному Митчелу 23 января, — с тем чтобы сделать свое собственное участие и мощные действия против нашего общего врага более весомыми…» Фридрих знал причины колебаний Британии. Хотя, как ему докладывали, общественное мнение в Британии склонялось в его пользу, Питт, главный министр, был настроен враждебно не к Фридриху, а к идее любого участия в наземных операциях в Европе. Ресурсы Британии, говорил он, потребны в первую очередь для морской и колониальной борьбы с Францией во всемирном масштабе. Питт скорее бы согласился купить иностранных солдат на субсидии, чем видеть хотя бы одного англичанина в Ганновере. Даже в вопросе об отправке британской эскадры на Балтику Питт создавал практические трудности. И когда Камберленд принял командование над наблюдательной армией, он свыкся с мыслью, что прусская поддержка должна быть больше.

Фридрих все это понимал и искусно использовал. Он проинструктировал своего человека в Лондоне, теперь туда в качестве полномочного посланника был направлен Книпхаузен: вопрос об участии Британии в союзных силах в Европе следует продвигать pas a pas[226]; Питта «тошнит» от этой мысли! Но со временем британцы дозреют. Когда Георг II несколько раз упомянул об отправке британских войск в помощь Фридриху, тот намеренно равнодушно ответил, что надеется на то, что это не понадобится. Книпхаузен имел инструкцию их трех пунктов: заполучить британскую эскадру на Балтику, добиться увеличения численности ганноверских войск и провести переговоры об увеличении размера ежегодной субсидии. Как только эти пункты будут выполнены, Фридрих подпишет официальное соглашение. Он, однако, не станет сверх необходимого выступать в роли просителя. Король Пруссии знал, что нужен британцам со своей армией, и назначал соответствующую цену.

Митчела на время заменили, и, когда новый британский посол в Берлине, генерал Йорк, доложил, что Фридрих решил отложить подписание соглашения, в Лондоне испугались.

Прибалтика продолжала отвлекать большую долю внимания Фридриха. Его сестра, Ульрика Шведская, написала в январе, что надеется, что он в скором времени освободится от назойливости шведов, — это станет возможным благодаря небольшим кадровым перестановкам в Стокгольме; Однако тревога не исчезла, потребовались некоторые превентивные меры со стороны прусских войск. Ульрика с удовольствием писала, как вытянулись лица шведских министров, когда они получили известие о Лейтене. Но более важными были сведения о готовящемся новом наступлении русских, полученные в январе 1758 года. Его цель — Померания или Силезия, возможно, и та и другая одновременно. Фридрих знал, что у русских новый главнокомандующий, граф Фермор[227]. Русские войска уже входили в Восточную Пруссию.

Первоначально Фридрих воспринимал новости с востока с удивительной невозмутимостью. Левальд в Штралзунде, в Северной Померании, по-прежнему возглавлял армию, которая пережила Гросс-Егерсдорф, и Фридрих готовил для нее подкрепления. «Вряд ли стоит опасаться чего-либо со стороны русских, — писал Фридрих Вильгельмине в начале января. — Когда я разделаюсь со шведами, мои руки будут развязаны и можно будет послать любую необходимую помощь». Императрица Елизавета, как он слышал, была больна. Реально Россия соперничала со шведами за приобретения в Прибалтике, и Фридрих, успокоенный воспоминаниями о том, как русские отступили после тяжелого столкновения с Левальдом, был уверен в себе — чересчур. «Король Пруссии, — отмечал Митчел, — обладая всеми великими и превосходными качествами и величайшей проницательностью, никак не может быть свободен от общечеловеческой слабости верить с удивительной легкостью в приятное и с большим трудом в нечто, что расходится с его желаниями и интересами». И это было правдой.

Меньше всего Фридриха тревожил юг. Недавно он самым серьезным образом проучил австрийцев и тем выиграл время, однако у Австрии еще были большие силы, развернутые на широком фронте. Австрийская армия под командованием Дауна, который сменил эрцгерцога Карла, находилась по-прежнему в боевом положении. Неизбежны новые попытки возвратить Силезию и, возможно, изгнать пруссаков из Саксонии, если Вену не удастся подвигнуть к серьезным мыслям о мире. Для этого, думал Фридрих, нужен еще один впечатляющий военный успех, но его возможности ограниченны, Южная Германия вообще могла оказаться без прусских войск. Как только Австрия восстановит силы, а она это непременно сделает, Силезия и Саксония окажутся в пределах ее досягаемости.

Денег на войну у Фридриха было немного. Он оккупировал всю Саксонию, и реквизиции, проводимые там, были нужны для пополнения казны, но часто они давались с трудом. Кейт сообщал о трудностях получения с Дрездена необходимых сумм, и Фридрих резко отвечал, что такт соблюдать бессмысленно. Деньги любыми способами должны быть получены или взяты. Его раздражали желчные послания от графини Брюль, жаловавшейся на разграбление одного из замков прусским полковником. Фридрих напомнил ей о бесчинствах саксонцев и о том, как союзники короля Польши грабили Пруссию. А полковник, о котором идет речь, сообщил о спрятанном в замке Брюля оружии. Он поступил правильно.

Однако несмотря на проблемы, существовавшие на оккупированных территориях, нехватку средств и наличие большого количества противников, Фридрих решил вновь предпринять наступательные действия против Австрии. Еще один эффективный удар мог создать условия для ведения переговоров о мире. На него не произвели впечатления любезности Кауница, написавшего в январе лично королю. Он предупреждал, что один французский виноторговец в Болонье — имя и нынешнее местонахождение не известно — публично вопрошал: «Неужели ни у кого нет ножа, чтобы избавить мир от короля Пруссии?» Это, писал Кауниц, дошло до ушей императора и императрицы, и они, потрясенные, распорядились предупредить его. Фридрих, зная из сообщений из Вены о том, что и сколько о нем говорят злые языки, не принял во внимание это не несущее никакой информации елейное послание и продиктовал ответ Кауницу: «Именно благодаря нашему цивилизованному столетию мы живем со страхом убийства», но было бы желательно, чтобы в этом столетии была устранена язвительность «plumes indecentes»[228], которые используются против великих монархов.

Фридрих решил вторгнуться в Моравию. У него еще оставались дела в Силезии, и он хотел вернуть Швейдниц; затем король предлагал двинуться через горы и осадить Оломоуц. Австрийцы, как он предполагал и на что надеялся, пойдут на помощь этому важному городу. Тогда Фридрих вновь окажется лицом к лицу с Дауном в открытом поле и, возможно, нанесет ему такое поражение, которое заставит Вену просить мира. Он был настроен оптимистически, возможно, ради Вильгельмины, в письме которой сообщил, что надеется в скором времени нанести Марии Терезии «grand coup»[229].

У него возникли проблемы с пополнением поголовья английских лошадей — торговец по имени Касл обычно продавал их по 75 фунтов, ему понадобилась помощь Митчела. Он рассчитывал сбить цену по меньшей мере на 25 процентов и написал британским властям, что преподнесенные в качестве личного дара Георга II 20–30 лошадей были бы красивым жестом.

Вторжение Фридриха в Моравию можно критиковать с разных позиций: оно не достигло поставленных стратегических задач, не смогло помешать Австрии восстанавливать силы и не заставило ее заговорить о мире. Он, видимо, недооценил трудности глубокого вторжения на вражескую территорию после непростой и дорогостоящей кампании, которая велась с лета предыдущего года. Ему не хватало денег и людей. Из 170 000 человек, числящихся в его армии, 50 000 были необходимы для формирования гарнизонов в городах.

Оломоуц потребовал бы осады. Фридрих принимал это решение, все еще осаждая Швейдниц. Он ощущал недостаток средств, ресурсов материальных и человеческих для ведения осадных работ. Король писал своему человеку в Гааге, ван дер Геллену, 24 декабря — не может ли он найти на датской службе нескольких опытных инженеров, которые согласились бы служить у Фридриха? Он интересовался офицерами с хорошим послужным списком, лучше — протестантами. Он мог предложить майору 512 экю в год, капитану — 360[230].

Кроме этого, имелись проблемы и в оперативном плане. Двигаясь на Оломоуц, Фридрих будет фактически пересекать фронт Дауна, разместившего австрийскую армию в районе Кёниггреца. Это могло, как он надеялся, вынудить австрийцев выступить против его западного фланга. Но Даун мог принять решение о том, чтобы беспокоить пруссаков при помощи легкой кавалерии, которой всегда было в избытке, и в первую очередь угрожать обозам снабжения и колоннам подкреплений для осаждающих войск и мириться с разрешения Вены с осадой Оломоуца в течение неприемлемо длительного срока.

Следующей оперативной проблемой было время. Выдвижение и подготовка всего необходимого потребуют значительной части времени сезонной кампании. Быть может, оно и не было таким важным фактором, если бы не подступали другие опасности. Фридрих, хотя и бывал порой чересчур безмятежным, прекрасно понимал, что в течение 1758 года ему вновь придется столкнуться с русской угрозой. Сил, которые он держал на этом направлении, будет недостаточно, но он не сможет ничем помочь, пока будет занят непростой кампанией в Моравии.

К тому же существовали реальные оперативные угрозы, с которыми могли столкнуться прусские войска, осаждающие Оломоуц. Вести его осаду, снабжать войска и защищать их от нападений подвижных групп противника с тыла — все это потребует крупных сил и средств. Фридрих хорошо видел трудности предстоящей кампании, но он был не из тех, кто отказывается от попытки из-за опасности или сложности. По словам де Катга, стоило Фридриху сказать, что что-то непросто, как он тут же пытался это сделать.

16 апреля генерал фон Тресков принял капитуляцию Швейдница. Потери пруссаков составили 70 человек убитыми и 137 ранеными, они взяли в плен 3450 австрийцев, в том числе 250 офицеров. Еще австрийцы потеряли во время осады 3500 человек, главным образом из-за болезней. Она потребовала слишком продолжительного времени: Фридрих приступил к осаде 18 марта и планировал завершить к 1 апреля. Весенние дни стоили многого. Он попросил Кейта приехать из Саксонии, чтобы руководить операциями в последнюю неделю. Его штаб-квартира была поблизости, и он теперь мог двинуться на Оломоуц через Нейссе, где сосредоточивалась армия, и через Троппау.

27 апреля Фридрих расположил свой штаб в Нойштадте, возле Нейссе. В Нейссе он выступил перед встречающими его служителями церкви. Он не верил им и не скрывал этого. Король сказал, что знает об их склонности к соглядатайству — постыдное дело! «Берегитесь! — заявил он. — Если я заподозрю измену, то повешу вас на одной из башен этого города!» Фридрих не слыл жестоким, но когда он говорил такие вещи, видимо, никто не сомневался в его словах. Однако многие отмечали его явное сожаление в связи со страданиями людей во время войны. «Нужно быть настоящим варваром, — замечал он в то время, — чтобы тревожить без причины несчастных, которые не имеют ничего общего с нашими славными ссорами!» Когда король встретил крестьянина, у которого vivandiere[231] отняла лошадь — несомненно, его самое драгоценное имущество, — он подозвал капрала и приказал всыпать женщине двадцать ударов тростью.

Фридрих подошел к Оломоуцу 29 апреля. Обосновавшись в Шмиршице, в восьми милях к юго-западу от города, он разместил войска так, чтобы они прикрывали южное и восточное направления, в то время как Кейт держал север и северо-запад. Обоз, включавший тяжелую осадную артиллерию, двигался на соединение с ними под руководством де ла Мотт Фуке и прибыл на место 20 мая. Оломоуц блокирован, вся трудоемкая подготовка к осадным мероприятиям, принятым в восемнадцатом веке, была завершена к концу месяца.

С самого начала осадные работы пошли неважно — медленно и плохо. Инженеру армии, генералу де Бальби, достались основная критика Фридриха и его неудовольствия ходом работ и действиями инженеров. Однажды король отчитывал несчастного Бальби почти целый час, и многие, включая Кейта, считали, что Фридрих к нему несправедлив. Для ведения работ не хватало оборудования и людей. Осадные работы требовали больших затрат труда: было необходимо копать траншеи до того места, где можно приступать к рытью параллелей, а затем опять вести траншеи до того, как они будут наконец подведены к штурмовым позициям. Кроме этого, они включали обустройство защищенных позиций для артиллерии. Не все недостатки и задержки происходили по вине Бальби — в конце концов, он прекрасно справился с работой под Швейдницем. Первые параллели были отрыты 27 мая.

Прошел июнь. Фридрих с возмущением писал Кейту о неумелости офицеров осадной артиллерии. Появилась необходимость в срочной доставке пополнений и припасов для войск. Был организован огромный конвой — 3000 фургонов, двинувшийся с севера в направлении прусских позиций. Конвой неизбежно становился лакомой приманкой для противника, если у него сохранилась хоть какая-то способность к самостоятельным действиям. Австрийцы собрали значительные силы для атаки конвоя и напали на него 30 июня из засады между Домштадтлем и Альтлебе, лежащими на пути из Оломоуца в Троппау. Караван был полностью разгромлен австрийской кавалерией. Цитен, ранее подошедший из района Ландшюта, провел неудачную контратаку, а потом австрийская кавалерия под командованием генерала Лаудона с запада с заметным успехом контратаковала пруссаков. Их войска были отбиты со значительными потерями, которые составили 2300 человек. Прорвалось всего 100 фургонов.

Лаудону, сыгравшему решающую роль в этой операции, предстояло длительное время оставаться для Фридриха соринкой в глазу. Гидеон Лаудон был еще одним из европейских солдат удачи, чьи корни происходили из Шотландии. Семья из Эйшира обосновалась в Ливонии в четырнадцатом столетии. Он был на четыре года моложе Фридриха; его отец — генерал-лейтенант на шведской службе, а сам он обучался военному делу в России. Стремясь к производству в офицеры, в 1743 году Лаудон отправился в Германию, когда Первая Силезская война только что закончилась Бреславским миром. Двадцатишестилетний Лаудон сразу же поехал в Берлин, где ему удалось попасть на аудиенцию к королю Пруссии. Фридрих отказал ему: «Я не в силах дать по эскадрону каждому приехавшему в Берлин иностранцу!» Поэтому весной 1744 года Лаудон отправился в Вену, был принят Марией Терезией и получил капитанский чин в австрийской армии.

Лаудон сражался с французами в Эльзасе и к 1753 году получил чин подполковника, а вскоре стал генералом. К тому же он старательно изучал недавние кампании Фридриха, а также ход его военных реформ. Он во многом был противоположностью своему начальнику, Дауну: дерзкий там, где Даун бывал осторожным, быстрый там, где Дауна можно было обвинить в бездействии. Несколько позже, в мирное время, Лаудон встретился с Фридрихом на банкете, на котором ему было отведено скромное место. «Подойдите сюда, фельдмаршал Лаудон, — обратился к нему король Пруссии. — Я предпочел бы иметь вас рядом с собой, а не против себя!»

До Фридриха известие о разгроме большого конвоя дошло 1 июля, и он принял его спокойно. Самоанализ и утрата уверенности в себе могут стать бичом для любого человека, когда годы берут свое, такое происходило и с Фридрихом. «Я более не знаю своей судьбы, — говорил он Маришалю в 1758 году. — Откуда я? Где я? Куда иду?» Но король Пруссии умел пережить крушение надежд. «Школа неудачи — хорошая школа», — замечал Фридрих, но в той конкретной ситуации он понимал, что проиграл. Он должен отказаться от своего плана. Осада Оломоуца будет долгим делом, возможно, невыполнимым; и казалось, было все труднее сохранять кольцо блокады. Австрийцы, двигаясь через Клейновиц и Добравиллиц, вплотную приблизились к осаждающим войскам, а на юге практически вошли с ними в контакт. Фридрих был вынужден признать, что подвоз припасов для осаждающих прерван, блокада прорвана и осаду нужно снимать. У него была надежда спровоцировать Дауна на решающее сражение, которое пруссаки могли выиграть, но Даун на это не пошел. «Я утратил преимущества, которые выиграл прошлой осенью и зимой», — сказал Фридрих, и это было горькой правдой. Он должен оставить Моравию.

Немалое искусство потребовалось, чтобы увести осаждающую армию и не оказаться перед необходимостью сражения на условиях Дауна и в выбранном им месте. Фридрих хотел избежать слишком очевидного маршрута отступления главных сил и потому повел армию не на северо-восток к Троппау, по пути ее прежнего движения, а на северо-запад через Цвиттау и Лейтомышль, в каждом из которых находились австрийские склады с припасами, через горы, разделяющие Моравию и Богемию. Он решил двигаться к Кёниггрецу на Эльбе, где ранее в укрепленном лагере располагался Даун.

Оттуда он решил повернуть под прямым углом на северо-восток к графству Глац и району Ландшюта. Фридрих добрался до пункта назначения в полном порядке, со всей артиллерией и имуществом. Вторжение в Моравию закончилось. Фридрих вскоре узнал, что все складывалось одно к одному. Кризис обострялся повсюду. Русские под началом генерала Фермора опустошали территорию Пруссии к востоку от Одера.

Русское вторжение было согласовано с австрийцами на конференции, состоявшейся в апреле. Имевшиеся ранее планы предусматривали, что русские двинутся на помощь австрийцам в Моравию и Богемию, но их изменили в пользу прямого удара по Пруссии, который должен будет отвлечь прусские силы с юга, и — после захвата Франкфурта — завершиться наступлением на Берлин.

В начале апреля, прежде чем двинуться на Моравию, Фридрих написал письмо генерал-лейтенанту фон Дона, принимавшему у фельдмаршала фон Левальда командование войсками в Балтийском районе. Между офицерами существовали трения. Фридрих знал об этом и напомнил Дона, что фельдмаршал — пожилой человек и что это обязывает генерала следить за своим поведением.

В другом письме несколько недель спустя Фридрих написал Дона, что главной задачей являются австрийцы, — он писал из ставки у Швейдница, все еще осаждаемого пруссаками, — а противниками, которые могут его отвлечь от ее выполнения, являются русские и шведы. Потому Дона должен своими действиями сорвать их планы. Предположительно армия нового русского главнокомандующего Фермора насчитывала 45 000 человек, и ее нельзя пускать в Померанию. Дона обязан прикрывать порт Штеттин, находящийся в устье Одера. Шведов следует склонить к заключению мира, и, если перед Дона окажутся русские, их нужно разбить, а затем заняться шведами. Все это казалось сравнительно простым делом, и Фридрих ясно давал понять, что эти вопросы являются второстепенными по отношению к действиям против Австрии. Теперь все было по-другому.

Фридрих оставил принца Генриха, располагавшегося в Лейпциге, командовать в Саксонии, а маркграфа Карла Бранденбург-Шведтского[232], брата своего зятя, — в Силезии. Сам же он пошел на север всего лишь с малой частью армии — 11 000 человек в составе 38 эскадронов кавалерии и 14 батальонов пехоты — на соединение с Дона. Дона командовал войсками, насчитывающими 26 000 штыков: 29 пехотных батальонов, 36 эскадронов кавалерии, 2 полка тяжелой кавалерии и 128 орудий. С подкреплением, которое вел Фридрих, армия составит 37 000 и будет по-прежнему, в соответствии с имеющейся информацией, численно уступать русской армии Фермора. Король не хотел брать с собой больше войск, чтобы Даун не подумал, что он вовсе отказывается от Южной Германии. Стояла небывалая жара. Марш требовал много сил, но еще больших сил могла потребовать предстоящая битва с русскими. В то время он распространил жесткие приказы. Пехотные офицеры и младший командный состав получили приказ расстреливать на месте любого солдата, который, не будучи раненым, покинет строй и товарищей.

Пруссаки 10 августа подошли к Лейгницу, 15 августа к Далке и к Кроссену-на-Одере — 18 августа. В дороге Фридрих читал Цицерона; когда он ездил в карете, то всегда много читал, а также учил стихи — король обладал феноменальной памятью и мог долго читать наизусть стихи. На каждого, кто видел его в это время, производила сильное впечатление его манера держаться. Фридрих был вынужден отказаться от ведения кампании. В его страну вторглись превосходящие силы, приходилось заново строить планы. Его сильно тревожили известия о плохом здоровье Вильгельмины — полные любви письма направлялись к ней почти с каждой стоянки, твердость и хладнокровие короля были очевидными и вызывали восхищение.

В Кроссене он больше узнал о несчастьях, обрушившихся на Пруссию. Деревни повсюду были разграблены и сожжены, насильники не щадили даже детей и женщин. Фридрих продолжал движение к Франкфурту-на-Одере, где уже были слышны звуки канонады, когда русские пушки обстреливали Кюстрин, островную крепость между Одером и Вартой. Там он провел некоторое время в молодости в заточении. Фридриху в эти решающие дни нужно было не допустить соединения шведов, разместившихся неподалеку от северного побережья, с русскими. Он старался также следить за развитием обстановки в районах, подконтрольных принцу Генриху. Фридриху нужно было так маневрировать войсками, чтобы противник не навязал ни ему, ни Дона сражения в неудобном для них месте. Он каждый день сносился с Дона. Если бы шведы и русские действовали умело, быстро и скоординированно, то он оказался бы в трудном положении.

Войска Дона и Фридриха соединились под Маншновом, к западу от Кюстрина, 22 августа. Солдаты за восемь дней марша преодолели 160 миль. Примерно в двадцати милях к северу от Кюстрина через Одер к 23 августа построили понтонный мост, но сам Кюстрин уже был сожжен дотла. Фридрих побывал там и осмотрел остатки своей бывшей резиденции.

Фридрих переправил армию через Одер у Альт-Густебейзе и направил ее в район сосредоточения к югу от этого населенного пункта и к востоку от деревни Дармейцель. К югу от нее речка Мейцель впадает в Одер в нескольких милях к северу от Кюстрина. Лесистая местность сильно затрудняла наблюдение, и у Фридриха не было ясности, как расположились войска Фермора. Он знал лишь, что русские находятся к югу от реки Мейцель, занимая весь восточный берег Одера. Фридрих опросил лесников — леса были государственными — и получил полное представление о местности и ее неудобствах. Он нанял их в качестве проводников, чтобы провести войска через леса, лежащие к югу и востоку от района концентрации армии. Вероятно, и сам Фридрих неплохо знал местность, изучив во время прежних наездов, когда знакомился с прусским местным управлением в свою бытность принцем-арестантом в крепости Кюстрина.

К югу от Мейцеля простирались густые леса, доходившие до трех деревень (с запада на восток) Квартшен, Цихер и Бацлов, располагавшихся примерно в двух с половиной милях друг от друга. В двух милях к югу от Бацлова находилась деревня Гросс-Каммин, а еще в миле южнее начиналась череда болот под названием Вартские болота. Юго-западнее Бацлова и в двух милях западнее Гросс-Каммина стоял населенный пункт Вилкерсдорф. В двух с половиной милях к западу от него — деревушка Цорндорф, она находилась примерно в трех милях к югу от линии, которую можно было провести через Квартшен, Цихер и Бацлов.

От Квартшена до точки неподалеку от западной оконечности Цорндорфа тянулась труднопроходимая болотистая низина, она называлась Цаберн Грунд. Похожая топкая местность — Лангер Грунд — лежала примерно параллельно первой, в двух милях к востоку. Поле боя, как потом стало ясно, грубо можно описать как прямоугольник со сторонами Квартшен — Цихер — Вилкерсдорф — Цорндорф, а основные события сражения произошли между низинами Цаберн и Лангер Грунд.

Фридрих верно предположил, что Фермор развернется для боя в стороне от лесов. У Фридриха не было намерения производить атаку непосредственно с севера. Где бы ни находились позиции и фланги Фермора — а Фридрих этого не знал, — он не мог пойти на марш сквозь чащу по лесным тропам, чтобы потом разворачиваться на глазах у неприятеля, возможно, в условиях приближающейся темноты. Ему требовалось пространство для нормального развертывания армии. Позиции, которые решит выбрать Фермор, и направление, куда развернут его строй, очевидно, будут соответствовать тем данным о передвижениях пруссаков, которыми он располагает, но казалось, что он станет фронтом на восток, потому Фридрих планировал маршем обойти район, где должны были стоять русские, с востока.

Фридрих решил нанести удар с юга, из района между деревнями Цорндорф и Вилкерсдорф. Для этого понадобится долгий марш, во время которого фланги армии будут прикрываться кавалерией. Переведя войска с севера на юг, он начал готовить косую атаку. «Оттянутым» флангом станет правый под командованием Дона, который вначале будет намеренно изображать пассивность. Он располагался между Цорндорфом и Вилкерсдорфом. Schwerpunkt атаки придется на левый фланг пруссаков, который ударит из района западнее и ближе Цорндорфа.

Schwerpunkt составят 2 эшелона. В первом пойдет авангард из 8 батальонов под командованием генерала фон Мантейффеля, за ним двинутся еще 15 батальонов двумя линиями под началом генерала фон Каница. Кавалерию разделили. Часть ее — 5 полков — вошла в состав правого, или «оттянутого», фланга под командованием Дона. Большая же часть — 36 эскадронов во главе с Зейдлицем — должна была перейти через Цаберн Грунд после того, как пройдет циркуляционным маршем со всей армией, и наступать на север параллельно с пехотой Мантейффеля, но за болотом и защищать атакующий левый фланг Фридриха от наскоков русской кавалерии. Артиллерии предстояло сыграть решающую роль в Schwerpunkt. Фридрих приказал организовать две крупные батареи из 60 орудий и разместить их к северу и северо-западу от Цорндорфа. Им предоставлялось «размягчить» ту часть российской линии, которая могла быть правым флангом развернутых на восток позиций, а на самом деле была правым флангом позиций, обращенных на юг, куда нацеливался прусский удар.

Вечером 24 августа, когда прусская армия уже находилась в районе концентрации или подходила к нему, Фридриху удалось переправить часть сил через Мейцель возле мельницы Ноедаммер, где он устроил штаб, и таким образом создать небольшой плацдарм в лесу на другом берегу реки, послуживший трамплином для большого марша на сближение.

Распланировав в общих чертах сражение, Фридрих приказал войскам начать движение в нужном порядке к позициям, которые он им назначил занять перед собственно атакой. Марш — примерно 8 миль — совершался из района сосредоточения войск на юго-восток, в направлении Бацлова. Обойдя Бацлов с запада и востока, армия затем под прямым углом повернет на юго-запад и возьмет курс на Вилкерсдорф. Между Вилкерсдорфом и Цорндорфом войска построятся фронтом на север, в то время как Зейдлиц поведет кавалерию левого фланга через Цаберн Грунд. Войска, предводительствуемые авангардом Мантейффелья, тронулись в 3 часа утра 25 августа. Фридрих ехал верхом с авангардом. Было очевидно, что видимость будет плохой независимо от погоды. Русские сожгли вокруг все деревни и перебили всех жителей, и черный дым вился повсюду, смешиваясь с пылью, которую неизбежно поднимала огромная армия копытами, ногами и колесами пушек.

Во время этого марша к выбранным позициям Фридрих у Вартских болот за Гросс-Каммин обратил внимание на большое скопление фургонов. Это явно был русский обоз с имуществом, необходимым для тылового обеспечения их армии, но все внимание короля сосредоточилось на предстоящем сражении. Он знал, что ни о какой победе не может быть и речи, если командующий будет отвлекаться на второстепенные цели. Плохая видимость, однако, сделала свое дело. Его предположения относительно того, каким образом Фермор расположит войска, оказались неверными. Фермор первоначально развернул армию фронтом на север, в сторону района сосредоточения прусских войск, поставив обоз в тылу за правым флангом. Теперь же, разгадав характер передвижений пруссаков, он быстро развернул армию кругом, фронтом на юг, и при этом обоз оказался прямо на его левом фланге. Некоторое время Фридрих считал, что найдет позиции Фермора обращенными на восток и когда он подойдет к Цорндорфу, то окажется вблизи правого фланга позиций противника. В этом же случае противники будут стоять друг перед другом. В какой-то момент один гусар подскакал к Фридриху и заикаясь сообщил, что видел русскую батарею, входящую в соседний лес, и счел необходимым немедленно доложить королю. Фридрих не поверил: «Я уже слышал рассказы о многих батареях!» Гусар отправился восвояси, бормоча под нос: «Это урок для меня, чтобы больше не лез с докладами». Зейдлиц наблюдал за всем этим и сказал королю, что лично знает этого гусара: «Первоклассный вояка!»

«Верни его!» — приказал Фридрих, и когда тот подъехал: «Я не совсем понял твой доклад, сынок». И после разговора: «Прекрасный гусар. Он далеко пойдет».

Голова громадной колонны войск Фридриха миновала Цорндорф в восемь часов, а в девять часов утра 25 августа прусская армия заняла свои позиции. Орудия ее громадной батареи открыли огонь в северо-западном направлении, имея солнце за спиной. Снаряды упали с недолетом, и пушки были продвинуты вперед, канонада возобновилась. Оказалось, однако, что русские не дрогнули под этим обстрелом. Они держались стойко, и примерно в одиннадцать часов Мантейффельь, а за ним Каниц двинулись вперед.

Вскоре все начало складываться не в пользу прусской армии. Левый фланг батальонов Мантейффелья по непонятной причине сдвинулся дальше от Цаберн Грунд, чем было задумано. Это дало возможность русской кавалерии атаковать их левый фланг, и русские этим воспользовались — 14 эскадронов произвели великое опустошение. Видимость была настолько плохой, что батальоны Мантейффелья почти наткнулись на русскую линию, прежде чем дым и пыль рассеялись и был открыт огонь от русских позиций — ружейный и артиллерийский огонь в упор сопровождался неукротимыми атаками русской кавалерии против левого фланга, понесшего ужасные потери.

В дополнение к этим неприятностям батальоны Каница, имевшие задачу двигаться непосредственно за Мантейффелем для обеспечения глубины главной атаки, начали сворачивать правее от запланированной линии удара, через лес Штайн-Буш, что неизбежно повлияло на порядок построения и взаимодействия. Они пытались сохранить контакт с правым флангом армии, «оттянутым», флангом Дона. Это была не столь важная задача, как непосредственная поддержка Мантейффелья. В результате люди Каница, выбравшись из леса Штайн-Буш, оказались перед центром левого фланга русских войск, не подвергавшихся огню прусской артиллерии; русские были вполне в силах справиться с ними, что и не замедлили сделать.

Таким образом, Фридрих нашел дела на своем левом фланге в полном беспорядке. Его пехота пыталась атаковать на слишком широком фронте и по слегка отклоненной оси под убийственным огнем превосходящих сил противника. Его батальоны оказались открытыми для жестоких кавалерийских атак и несли огромные потери, а в некоторых местах дрогнули. Местность, разрезанная перелесками, создавала трудности для движения и контроля. Фридрих отсылал записки Зейдлицу за Цаберн Грунд, требуя вмешаться, но военачальник отвечал, что пусть лучше король доверит ему, Зейдлицу, судить, где, когда и как.

Когда Зейдлицу стало ясно, насколько опасно положение авангарда и всего левого фланга армии, он приказал всем своим силам, 36 эскадронам, переправиться через Цаберн Грунд. Перед ним была масса русских кавалеристов, перемешанных с пехотой, которые врубались в ряды батальонов Мантейффелья. Зейдлиц сформировал три колонны, каждая из 12 эскадронов, имеющих по фронту по 3 эскадрона. Он атаковал. Русские войска на правом фланге дрогнули и начали поспешно отступать в сторону лесов к югу от Квартшена или пробиваться назад к Мейцелю.

Фридрих пытался сорганизовать прусские батальоны, которые, как он обнаружил, вели себя хуже, чем пристало пруссакам. Теперь он поскакал на правый фланг, где были построены «оттянутые» 15 батальонов пехоты и 5 полков кавалерии Дона. И в этот момент 36 русских кавалерийских эскадронов от своего левого фланга к востоку от Цихера обрушились на центр и правый фланг батальонов Дона южнее Лангер Грунд. Фридрих перебросил 2 полка с левого фланга от Зейдлица, которые, соединившись с полками Дона, нанесли русской кавалерии впечатляющий удар из района деревни Цорндорф.

Пришло время более решительного наступления. Любое наступление батальонов Дона отражалось и пресекалось, но теперь и сам Фридрих, и Мориц Ангальт-Дессауский начали их подгонять вперед. Сыновья Старого Дессаусца обладали вспыльчивыми характерами. Мориц — третий и самый младший сын. «Принц Мориц, который столь же храбр, как и его шпага, является очень своеобразным человеком, — как-то отметил Фридрих. — Для него нет лучшего праздника, чем драка!» Батальоны Дона двинулись вперед через поле, на котором происходила неописуемая резня. На поле у Цорндорфа никому не было пощады. Прусские солдаты, закаленные в боях, были потрясены яростью и ненавистью, которые проявились в тот день. Армии почти распались в дикой, безжалостной оргии, в которой кровь лилась, как вино. В 8.30 вечера пруссаки достигли местности между Квартшеном и Цихером, на которой располагались тем утром главные русские позиции, в то время как многие русские оказались после в основном непредусмотренных маневров ближе к Цорндорфу и, к рассвету, южнее противника. Потери с обеих сторон были ужасны. Когда удалось их подсчитать, оказалось, что пруссаки потеряли около 13 000 человек, русские — 18 000 человек[233], еще было потеряно 2000 пленными, 24 знамени и захвачено 6 генералов. Армии разъединились с наступлением темноты, и 1 сентября Фридрих узнал, что Фермор отошел на восток к Ландсбергу, расположенному в 30 милях от Кюстрина. Существовала вероятность, что русские возобновят наступление, но их потери были пугающими, и Фермор отошел. Он организовал несколько незначительных осад на Балтийском побережье и не вернулся. Фридрих в уверенных выражениях писал о победе[234]. Митчел рассказывал британским властям о выдающейся храбрости, проявленной во время сражения королем Пруссии. Он подхватывал батальонные знамена и увлекал солдат за собой. «Его самообладание спасло все. Русские дрались, как сущие дьяволы».

Фридриха ужаснула дикая жестокость, проявившаяся в тот день. «Мы нобили русских и не понесли больших потерь», — писал он Вильгельмине, хотя на самом деле был потрясен. Войны с Россией всегда следует, если возможно, избегать, считал король. «Они выставляют калмыков, татар, жестоких, свирепых людей, которые все уничтожают и жгут[235]. Россия в конечном счете самая опасная из европейских держав». Поле Цорндорфа стояло у него перед глазами, когда несколько лет спустя он писал эти строки. Фридрих частенько пренебрежительно относился к военным возможностям России, теперь к страху и недоверию примешивалось немалое уважение. «Из всех наших врагов, — писал он Генриху, — австрийцы лучше всего понимают войну, французы являются слабейшими, русские — самые свирепые». Король приказал Финкенштейну попытаться опубликовать во французской и германской прессе побольше деталей о зверствах русских. Он писал о «варварстве, которое чинили эти дьяволы… избиении женщин и детей, вырезании пленных…» 27 августа он поехал в Тамсель, где когда-то семейство фон Вриха проявило доброту к печальному молодому принцу и где он испытал юношеское увлечение молодой фрау фон Врих. Дом был разграблен казаками, а тело убитой молодой женщины, над которой надругались и пронзили пикой, лежало перед парадным входом.

Фридриха беспокоило, что в пехоте отсутствовали прежняя непререкаемая дисциплина и боевой дух — некоторые вообще разбежались, несмотря на драконовские приказы, которые он отдал во время марша из Саксонии. Кавалерия и артиллерия, напротив, показали себя с хорошей стороны. Он был потрясен размерами потерь. Его любимого флигель-адъютанта, фон Оп-пена, принесли мертвым с двадцатью семью ранами на теле. Тем не менее на следующий день король спокойно рассказывал де Катту о ходе сражения, пообещал учить его военному искусству и редко упускал возможность побеседовать с ним на эту тему. «Знаешь ли ты другого такого монарха, — поддразнивал он его, — который был бы в такой степени педагогом, как я?» Сам Фридрих был, как всегда, повсюду. Непосредственное ведение боя, тактический план не вызывали сомнений. Марш к позициям был долгим и трудным, но дал возможность пруссакам развернуться в благоприятных условиях, и они нанесли противнику больший урон, чем сами Понесли. Пальму победителя, вероятно, нужно вручить Зейдлицу; по он сказал: «Король, это один король выиграл битву». А ведь Зейдлиц вовсе не придворный.

Цорндорф оставил в душе Фридриха неизгладимый след. Изображения на холсте или в театральной постановке сражений восемнадцатого века могут показаться элегантными, почти церемониальными сценами: разноцветные и блестящие мундиры, построение войск симметрично. В реальности поля сражений во все века были ужасным местом: земля усеяна телами погибших, истекающих кровью, людьми с оторванными или раздробленными конечностями, агонизирующими; воздух наполнен криками раненых — порой становилось еще страшнее от воя несчастных, которых нашли и мучают для развлечения победители, пока смерть не избавит их от страданий; запах стоял, как на скотобойне. Под Цорндорфом ужасные крики раненых, жертв казаков, объезжавших поле битвы, были слышны на дальнем берегу Одера.

Фридриху стало известно, что его брат Генрих в Саксонии стоит перед сосредоточением 100 000 австрийцев и имперцев (под командованием принца Фридриха Цвейбрюкенского), командование которыми осуществляет Даун. У Генриха было примерно 45 000 войск, включая 24 000 под руководством Карла Бранденбург-Шведтского в Лусатии. Австрийцы концентрировали силы возле Дрездена среди скалистых гор, окружавших населенный пункт Столнен к востоку от города, на господствующей позиции был замок, оттуда просматривалась вся равнина между Дрезденом и Бишопсверденом. Королю также доложили, что Даун распорядился устроить салют в честь победы под Цорндорфом. «До крайности нелепо!» — заметил он. Теперь Фридрих уже прекрасно изучил местность в Саксонии, на которой велись кампании. Коммуникации Дауна с Богемией проходили через Циттау, с Силезией — через Бауцен. 2 сентября, запасшись достаточным количеством томов Цицерона, который должен был развлекать его в карете, Фридрих отправился в Саксонию. Он ехал в сопровождении 15 000 человек, оставив 21 батальон и 35 эскадронов кавалерии под командованием Дона для наблюдения за восточным направлением. В самой Пруссии происходили схватки, порой масштабные, со шведскими войсками, совершавшими рейды в Померанию. Войска численностью примерно 15 000 солдат под командованием графа Гамильтона проводили марши и контрмарши среди болот и озер южнее Штеттина, но их подвело тыловое обеспечение, и им не удалось соединиться с Фермором, это могло бы угрожать Фридриху в дни, предшествовавшие Цорндорфу. В начале октября он с удовлетворением услышал, что шведы получили хорошую взбучку, понеся большие потери, у Фербеллина от пруссаков, во главе которых был генерал фон Ведель. Гамильтон шел маршем через Нёйруннин, где в свое время был расквартирован батальон Фридриха. Русская армия отошла на восток. Если не считать сил, выделенных для осады Кольберга на побережье, все войска Фермора к концу ноября будут стоять за Вислой.

И сентября Фридрих соединился в Саксонии с принцем Генрихом. Армия Дауна имела численный перевес, и прусский король не собирался искать решающего сражения, если только не представится выгодный случай. Он выбрал маневр, чтобы при помощи контрпатрулирования держать на расстоянии кавалерийские разъезды Лаудона и угрожать коммуникациям австрийцев с Силезией и Богемией. Он получил известие об осаде Нейссе и сказал, что, несомненно, ему в скором времени придется опять поспешить туда! Он планировал все время наблюдать за Дауном. Фридрих стоял лагерем у Шёнфельда неподалеку от Дрездена, собирал доступную информацию и писал, обычно ежедневно, принцу Генриху. Когда он сядет на хвост Дауну, необходимо, чтобы его позиции перед лицом превосходящих сил противника были хороши для обороны и чтобы туда был обеспечен подвоз припасов (это в скором времени станет насущной проблемой). Наконец, рано утром 6 октября король выступил из Дрездена на восток. Даун был на марше, и Фридрих двинулся по направлению к Бауцену с небольшими силами, состоявшими из свободных батальонов и легкой кавалерии, рассчитывая, что остальные силы пойдут за ним. В первой стычке при форсировании реки его авангард потерял 320 человек, но зато он узнал, что Даун передвинулся с позиции среди скал Столпена, разместившись сначала у Ноештадта, недалеко к востоку от Столпена, а потом на позициях у Киттлица, к западу от Горлица. «Можешь быть уверен, — писал Фридрих Генриху 8 октября, — Даун со всей армией находится между Гохкирхом и Лобау». По его предположениям, Даун мог пойти на юг, в Богемию.

Теперь Фридрих полагал, что способен угрожать Дауну непосредственно с запада и в то же время выделить сильный отряд, чтобы препятствовать и, возможно, предотвратить дальнейшее продвижение австрийцев на восток, в Силезию. Он уже 28 сентября приказал генералу Ретцову с 9000 человек идти на Вейсенберг, к северу от которого, по имеющейся информации, стоял Даун, и таким образом появиться за его предполагаемым правым флангом. Ретцову следовало вести операции в направлении Рейхенбаха, между Лобау и Горлицем. Это ставило под угрозу не только коммуникации австрийцев с Силезией, но и коммуникации, идущие в южном направлении через Циттау в Богемию. Передвижения Дауна, казалось, соответствовали его замыслам, и 11 октября Фридрих повел всю прусскую армию, за исключением отряда Ретцова, на позиции в районе деревни Гохкирх, находившейся в пяти милях к западу от Киттлица. Там дорога из Плоцепа пересекалась с меньшей дорогой, ведущей на юг от Родевица, расположенного в двух милях севернее Гохкирха. Левый фланг войск Фридриха находился вокруг Родевица, правый в Гохкирхе и вокруг него, а также на путях, ведущих на запад и юг. Штаб он устроил в Родевице.

Фридрих знал, что Даун располагается к востоку и юго-востоку от него, от пункта к югу от Вейсенберга, который предстояло занять Ретцову, до местности где-то южнее и юго-восточнее Плоцепа. Австрийцы решили развернуться вокруг деревни Киттлиц, а она в действительности лежала за центром Дауна. По расчетам Фридриха, он откажется от позиции у Киттлица, когда почувствует, что пруссаки угрожают его коммуникациям. Перед правым флангом Дауна, южнее Вейсенберга, находилась господствующая высота, Штромберг. Фридрих приказал Ретцову занять ее, но тот, однако, обнаружил, что австрийцы уже сделали это.

Фридрих, планируя операцию, был уверен в успехе не только благодаря знанию характера Дауна, но также потому, что имел секретные сведения от его личного секретаря, подкупленного королем. Он передавал Фридриху исчерпывающую информацию относительно намерений австрийцев. Предательство личного секретаря было раскрыто предприимчивым Лаудоном, и Даун пообещал ему жизнь, если он продолжит поставлять Фридриху сведения, но под контролем австрийцев. Таким образом, его перевербовали, и Фридрих получал дезинформацию. В связи с этим Даун имел кое-какие причины для уверенности. В его распоряжении были 63 батальона пехоты и 18 эскадронов кавалерии. Он знал, что численное превосходство на его стороне — у Фридриха примерно 35 000 человек против 80 000 у Дауна. Фельдмаршал находился на позициях уже несколько дней и успел неоднократно лично разведать местность. Он наблюдал за тем, как пруссаки, подойдя, располагались на позициях. Его правый фланг занимал господствующие позиции благодаря Штромбергу, который он занял и расположил там тяжелую артиллерию. Его левый фланг опирался на покрытые лесом горы, Куппицер-Берг, нависавшие над Гохкирхом на расстоянии меньше мили, он поставил в этом лесу легкую кавалерию. Даун решился на общую атаку. Он полагал, что может нанести королю Пруссии сокрушительный и, если повезет, внезапный удар. Более того, его атака замышлялась как вариант Фридриховой косой атаки. Даун будет демонстрировать силы 20 батальонов против предполагаемого центра и левого фланга пруссаков, вдоль дороги Гохкирх — Родевиц, а основную армию передвинет на запад под прикрытие лесов Куппицер-Берга и атакует в направлении на север во фланг правого крыла прусской армии в Гохкирхе.

Фридрих по причинам, которые казались ему вполне обоснованными, не верил в вероятность серьезной атаки австрийцев. Кейт и другие указывали ему на близость куппицер-бергских лесов к расположению войск вокруг Гохкирха; они предоставляли прекрасную возможность для скрытого подхода. Фридрих отвечал, что он, а не Даун сделает первый ход и заставит его отойти с занимаемых позиций. Кейт заявил, что противник заслужит виселицы, если не предпримет атаки, так хороши были условия. Фридрих не согласился. Следует отметить, что его немногочисленные поражения были следствием чрезмерной самоуверенности и недооценки противника.

Даун разделял оценку Кейта, хотя и не знал о ней. Он верил, что пробил его час. И был прав. Австрийцы, продвинувшись через покрытые лесом горы к югу от правого фланга пруссаков, 14 октября в предрассветном тумане, когда часы на церкви в Гохкирхе пробили пять утра, пошли вперед.

Они добились внезапности. Выход австрийских войск к линии атаки был произведен в прекрасном порядке и полной тишине. Австрийская артиллерия приступила к обстрелу лагеря, когда там еще стояли палатки, а солдаты были без оружия и не построены в боевой порядок. Солдаты трех правофланговых батальонов метались в темноте и тумане под рев орудий, а передовые батальоны главных сил австрийской армии спускались с Куппицер-Берга. Правым флангом Даун наступал против пруссаков южнее Родевица, но главная атака развивалась на Гохкирх его основными силами, которые прошли маршем на запад, к югу от прусских позиций и теперь обрушились с юга превосходящими силами на правый фланг прусских войск.

Находившийся в Родевице Фридрих счел, что слышит звуки обычной стычки: хорватская и венгерская легкая кавалерия прощупывает его правый фланг. Услышав грохот австрийской артиллерии, он понял, но поздно, что это серьезная атака — Даун предпринял наступление, хотя Фридрих отказывался в это верить. Он во весь опор поскакал в Гохкирх, где застал бой вокруг церкви и церковного двора, стены которого стали оборонительным пунктом прусского батальона под командованием легендарного храбреца, майора фон Ланге. Кейт уже был там. Он и принц Мориц прискакали туда при первых залпах сражения и организовывали небольшие локальные операции. Пытаться наладить порядок в действиях, когда солдаты застигнуты врасплох и дезорганизованы, дело совершенно бесполезное. В Гохкирхе положение было еще более отчаянным, так как австрийские артиллеристы, вставшие за прусские орудия, захваченные во время атаки, развернули их и прямой наводкой, в упор начали бить из них по Гохкирху и его защитникам.

Вскоре после 6 часов утра 14 октября пруссакам кое-как удалось штыковым ударом отбить Гохкирх. Большая часть домов была объята огнем, повсюду царила неописуемый хаос. Очень скоро пруссаков выбили из деревни на север и восток. Кейт, выдающийся, обладавший недюжинным умом старый солдат, был сбит с коня мушкетной пулей и умер[236]. Морица, тяжело раненного, вынесли с поля боя. Одному из свояков Фридриха, Фридриху Франциску Брауншвейгскому, ядром оторвало голову; его серый конь с богато украшенной попоной метался без всадника более получаса. Фридрих, обычно безразлично относившийся к родственникам жены и этим обижавший ее, в адрес Фридриха Франциска за год до этого сказал, что тот однажды станет великим полководцем.

Правый фланг пруссаков был разбит наголову. Дорожка, проходившая мимо высокой стены церковного двора, превратилась в реку крови и впоследствии была названа Blutgasse[237]. Кавалерийская контратака с запада против левого фланга австрийцев была отбита кавалерией Лаудона, действовавшей левее колонн австрийской пехоты. Примерно в 7 часов правое крыло австрийцев от позиций к северу от Киттлица начало наступление против левого фланга прусской армии, расположенного вокруг Родевица, и к 10 часам того ужасного утра этот фланг также начал отступать.

Король находился в гуще боя в Гохкирхе. Коня под ним убили, и Фридрих был весь в его крови. Он стремился ограничить число солдат, вовлеченных в бесполезную и дорого обходящуюся битву в собственно Гохкирхе. Король попытался организовать кавалерийскую контратаку, которая была рассеяна Лаудоном и австрийской кавалерией. Только теперь, после шестичасового боя, oil отъехал немного назад, хотя его уже давно призывали это сделать. Он понял, что сражение необходимо прервать и вывести из него как можно больше войск и попытался организовать оборону вокруг Поммрица. Как только стало возможно, он собрал и отвел остатки армии. Было необходимо совершить марш через теснину в месте под названием Дрехса и сделать это на виду у неприятеля. Фридрих лично и очень хладнокровно провел эту операцию, послав вперед кавалерию и прикрывая общий отход огнем оставшейся у него артиллерии. Сразу за ущельем он занял оборонительные позиции у Добершюца. В этом проявился Фридрих-тактик, полностью контролирующий себя и складывающуюся ситуацию, он вызвал восхищение как у пруссаков, так и у австрийцев.

Фридрих потерял 9000 человек. Он лишился многих из своих лучших офицеров, а также 28 пар знамен, 2 штандартов и более 100 орудий. Он потерял Джеймса Кейта, духовно близкого ему человека. Мориц Дессауский раненным попал в плен и в 1760 году умер от рака. В тот вечер король показал де Кат-ту маленькую золотую шкатулку, в которой были пилюли, содержавшие яд. Он носил ее на ленточке на груди и не раз был близок к тому, чтобы воспользоваться пилюлями. «Как мне омерзителен этот торг, на который я обречен!» — сказал он. Фридрих раздумывал о вещах, которые мог бы сделать по-другому. Он понимал, что катастрофа — его вина. «Не думайте, что я пытаюсь оправдываться, — обращался Фридрих к своему Vorleser[238], описывая события того страшного дня, — я допустил ошибки, просчеты. Пусть Бог сделает так, чтобы они стали последними! О Боже! Дай мне способность их исправить — блестяще!» Он молился «за прекращение этого безумства с обеих сторон! Потом все могли бы спокойно разойтись по домам». Но тем не менее он говорил, бравируя или с достойной похвалы твердостью, что Даун не сможет извлечь из Гохкирха никакой выгоды, и это было справедливо, поскольку австрийцы потеряли почти столько же людей. Это сражение не стало поворотным в ходе войны. Теперь Фридрих возлагал надежды на активные действия турок на Балканах в направлении Дуная, которые спутают планы Вены.

Прусский король допустил серьезные просчеты. Он уменьшил армию, выделив отряд Ретцова, и таким образом ухудшил свое положение. Фридрих говорил Генриху, что победил бы, будь у него еще 8 батальонов, но его подвели собственная непредусмотрительность и нехватка сил. Он имел неверное представление относительно способностей и намерений Дауна. Фридрих игнорировал разведданные о противнике на Куппицер-Берге и положился на благоприятную информацию. В стратегическом плане ему не удалось прекратить усиления австрийской группировки в Силезии.

В тактическом отношении Гохкирх стал катастрофой. Стратегически или в оперативном плане сражение не принесло австрийцам больших выгод. Психологически же Фридрих был побежден, и пруссаки, истекая кровью, покинули поле боя. Это было серьезной проблемой, и он откровенно говорил Генриху, что у него сейчас немало полков, на которые он не может полагаться. Фридрих через Митчела сообщил в Лондон — неохотно, — что ему нужна финансовая помощь, чтобы продолжать войну, в которой до сих пор он несет основное бремя.

Но несмотря на моральную победу австрийцев, у них по-прежнему не возникало желания вновь встретиться с Фридрихом в открытом бою. Фридрих, отправив обоз с имуществом в Лусатию, двинулся маршем на Горлиц, где переправился через Нейссе и Квейсс в Силезию, которую опустошала кавалерия Лаудона. Он был усилен 8 батальонами и 5 кавалерийскими эскадронами из числа войск принца Генриха и теперь торопился снять осаду с Нейссе, окруженного австрийцами. Он сделал это 7 ноября.

Пришло время возвращаться в Саксонию. Даун, как узнал Фридрих 13 ноября, стоял перед Дрезденом и безуспешно призывал гарнизон сдаться; командующий обороняющимися войсками, генерал фон Шметтау, исполнил угрозу поджечь большую часть предместий, чтобы ослепить австрийцев и расстроить их атаку. Пруссаки подошли к району Дрездена 20 ноября 1758 года и обнаружили, что Даун и основные австрийские силы передвинулись на юг, в Богемские горы. Имперцы отошли к Лейпцигу.

17 октября, сразу же после Гохкирха, Фридриху сообщили о смерти Вильгельмины[239]. «Я потерял всех, кто был дорог мне, — говорил он де Катту, всхлипывая. — Одного за другим!» Он частенько мрачно посматривал на золотую шкатулку.

Глава 15 «Я ПРОПАЛ, ПРИТВИЦ!»

Фридрих решил провести зимние месяцы в Бреслау. Армия расположилась на квартирах либо в Саксонии, либо в Силезии вокруг Ландшюта, а Фридрих в холодную зиму конца 1758 года страдал от жестокой, похожей на грипп горячки. Ему советовали ехать в карете, а не верхом, но он резко отверг предложение, хотя это было совершенно необходимо: «Вы считаете меня пожилой дамой? Что скажет армия?» Отмечали, что король, которому только что исполнилось сорок семь лет, в последние месяцы сильно сдал. В то время он также мало обращал внимания на свою внешность. Его шинель была, как обычно, запятнана табаком, но он гордился еще и заплатами на своей старой одежде. «Когда была жива мать, я выглядел опрятнее! — честно признавался он. — Теперь все это смотрится изрядно потрепанным и старым, но мне оно нравится в сто раз больше, чем новое!» Фридрих получил соболезнования по поводу кончины Вильгельмины от Вольтера. «Неразделенная любовь должна поддерживать в несчастье», — с пониманием отмечал он. В письме Вольтера говорилось, что, несмотря на старость, его сердце, которое никогда не состарится, навсегда останется с Фридрихом и с «l’adorable soer que vous pleurez»[240]. Фридрих попросил Вольтера сочинить посвящение Вильгельмине — не удовлетворившись первым вариантом, он потребовал другой, и когда текст в марте 1759 года был получен, Фридрих сказал, что это первое истинное утешение, которое он встретил. Вольтер по-прежнему обладал волшебным пером. Он написал Вольтеру ответ, приложив оскорбительное стихотворение о Людовике XV, написанное, чтобы доставить философу удовольствие, — «Votrefaible monarque, jouet de la Pompadour»[241]. Его, однако, убедили, что это принесет ненужные неприятности и что лучше стихотворение не прилагать к письму[242].

Фридрих, как обычно, восстанавливал душевное равновесие и избавлялся от тревог при помощи чтения и литературного труда. В это время он занимался исследованием о Карле XII. Он также развлекался, сочиняя сатирические произведения о своих недругах, включая якобы письмо от мадам де Помпадур к Марии Терезии, в котором высказывалось требование упразднения воображаемого колледжа целомудрия. Он говорил с обычной для него издевкой об Августе Польском — «мой великий брат, чья идея развлечения заключается в пипках по задам его шутов!»

Фридрих, подверженный различным недугам, был заботлив но отношению к другим. У гвардейского барабанщика был сильный жар, который медики никак не могли сбить. Фридрих предписал ему каждые полчаса пить большой стакан воды с несколькими каплями купороса, и барабанщик поправился. В мирные времена Фридрих любил споры, словесное фехтование, философические дуэли, причем менял мнение часто и с удовольствием. Он говорил, что убедил отца пересмотреть работы Кристиана Вольфа, философа, который защищал принципы конфуцианства и был отстранен от преподавания в Галльском университете. Фридрих Вильгельм прислушался к нему.

Фридрих в эти дни часто мысленно возвращался к отцу и обычно защищал его. Как-то король рассказывал о повторяющемся вновь и вновь сне: его схватили солдаты, связали и увели из комнаты, чтобы отправить, он знал это, в Магдебург. Его проступок заключался в том, что он слишком мало любил отца. Здесь — явная связь с кошмаром Кюстрина. Смерть Вильгельмины также часто вспоминалась ему.

Фридрих проводил время за чтением и декламацией французских поэтов и драматургов; самым любимым был Расин. Он говорил, что любит в уме переводить поэзию в прозу, чтобы оценить ее смысл и эмоциональность, прежде чем просто отдаться ее музыке. Когда король читал вслух или декламировал, то делал это с великим мастерством и чувством, хотя и мог поиздеваться над не поправившейся ему фразой, гротескно подчеркивая ее голосом. Он обладал прекрасной памятью на стихи. Как и большинство людей, Фридрих злился на себя, когда не мог припомнить какое-нибудь имя: «Это нелепость! Ведь я прекрасно его помню!» Однажды ему не удалось вспомнить название какой-то оперы, и он сказал, что не уснет, пока название не всплывет в памяти. В час ночи в дверь де Катта постучали — посыльный короля с запиской: «Это «Монтесума»! Теперь я смогу уснуть и хотел бы уберечь от бессонницы тебя!» Де Катт прекрасно спал, пока его не разбудили.

Фридрих всегда любил помогать старым друзьям, особенно если их настигало несчастье. Джеймс Кейт был убит под Гохкирхом, и Фридрих вновь попытался убедить Георга II восстановить его старшего брата, милорда Маришаля, в правах и вернуть конфискованные владения. Он написал, тщательно подбирая выражения, тактичное и убедительное письмо своему дяде Георгу, в котором просил за Маришаля, который всегда надеялся на восстановление права наследовать одному из своих кузенов Кейтов, графу Кинтору, только что умершему. Маришаля собирались послать в качестве представителя Фридриха в Испанию, а оттуда он бы присылал доклады об испанских интригах, полезных для Британии. Безо всякого сомнения, именно благодаря этим обстоятельствам он в мае получил прощение короля Георга II.

Той зимой в Бреслау прошло много концертов. Фридрих часто возвращался мыслями в Сан-Суси, свое любимое детище. Он набрасывал отдельные детали дворца для своих свитских. Фридрих говорил, что намерен построить там мавзолей; и во всех своих завещаниях он подчеркивал неизменно, что должен лежать именно в Сан-Суси. Он цитировал Шолье: «La Mort est simplement le term de la vie, un asile sûr, la fin de nos maux»[243]. Однако он понимал, что такой эскапизм[244] — явление временное. Новый, 1759 год принесет немало новых бед. «Этот прилизанный век по-прежнему очень жесток», — говорил он д’Аржану. В последний день 1758 года между Австрией и Францией был заключен новый союз.

Век и в самом деле был по-прежнему жесток. В Северной Германии Фердинанд Брауншвейгский в конце 1758 года провел очень удачную военную кампанию, пересекая Рейн то в одном, то в другом направлении и удерживая инициативу в своих руках. Фридрих был доволен. «Ход событий должен убедить короля Англии, — говорил он Фердинанду, — что есть и другие способы защищать Ганновер, кроме сидения за Везером… Действуй, как Арминий, дорогой Фердинанд, который в том же районе сражался за свободу своего отечества; и проследи, чтобы Субиза и Контада постигла судьба Вара!»[245]

Фердинанд, теперь уже фельдмаршал Пруссии, усилил войска. Было увеличено количество артиллерийских орудий, а общее число пехоты доведено до 60 батальонов, кавалерии — до 77 эскадронов. Фердинанд надеялся получить возможность атаковать французов, вновь вторгшихся во Франконию с запада. Идея ни к чему не привела — на самом же деле французы побьют Фердинанда у Бингена в апреле 1759 года. Тем не менее Фридрих верил, что Фердинанд, защищая Ганновер, продержится, и часто в письмах воодушевлял и подбадривал его. Эта вера подвергнется испытанию в июне, когда французская армия снова перейдет в наступление через Гессен в Вестфалию и захватит Мюнстер, а затем Минден. Фридрих ничем не мог помочь, только советом.

Принц Генрих в Саксонии располагал 30 000 человек и предлагал с приходом весны провести рейд через границу Богемии, чтобы разгромить австрийские передовые посты и склады, — операции у Ауссига, Лобозица, Лейтмерица и в других местах, проведенные с благословения Фридриха с большим искусством. Генрих в мае и июне совершал марши и предпринимал ложные выпады против имперцев — больших сражений не происходило, по тылам противника был нанесен большой ущерб. За всем этим наблюдал не скупившийся на поздравления Фридрих, который большую часть весны провел в Лапдщюте. Инициатива была за Генрихом, и оккупированная пруссаками Саксония, казалось, находилась в надежных руках. В Силезии старый друг Фридриха, де ла Мотт Фуке, с 13-тысячной армией, впоследствии увеличенной до 22 000 человек, подстегиваемый королем, почти не уступал принцу Генриху в успешности рейдовой тактики. Основные силы, примерно 50 000 человек, Фридрих удерживал при себе, чтобы двинуться туда, где потребуется подкрепление или срочная операция. Операция против Фермора. Или против Дауна. «Не успевал провалиться один проект, как у него был готов другой; никакие разочарования не могли обескуражить его, никакие успехи не воодушевляли сверх меры», — писал Митчел Ньюкаслу в мае. Но в то же время он сообщал Холдернессу о том, что Фридрих страстно желает мира: «Невозможно описать усталость тела и ума, которую ежедневно испытывает этот герой-король».

Фридрих, как обычно, лично занимался работой разведывательной службы — не всегда с успехом, как показал Гохкирх. Он проводил много времени, обдумывая сведения, проверяя их информацией из других источников, пытаясь определить намерения противников. Теперь он планировал внедрить одного брауншвейгца в штаб русских войск под видом голландского офицера, на время прикомандированного к русской армии. Его задание — снискать доверие главнокомандующего. Фридрих разработал для него подробные инструкции и придумал, каким образом он мог попасть к Фермору. Агент был уполномочен предложить Фермору 100 000 экю[246] с выплатой в рассрочку и годовую ренту в 10 000 экю. Если деньги его не убедят, то следовало предложить должность фельдмаршала на прусской службе. В случае согласия Фермора он должен своевременно предоставлять информацию обо всех передвижениях русских войск. Инструкции, которые надлежало применять в соответствии со строгими правилами конспирации, Фридрих отдавал на хранение sine die[247] официальному прусскому представителю в Гамбурге. К сожалению, еще до того как ими можно было воспользоваться, Фермора сменил на посту генерал Салтыков[248], пользовавшийся особым расположением Елизаветы. Существовала ли связь между этим событием и задуманным Фридрихом планом, можно только гадать: российская контрразведка всегда была на высоте. К тому же некоторые, включая Митчела, полагали, что Фридрих слишком экономит на оплате информации. «В этой армии шпионам платят скупо, соответственно получаемые сведения не высшего качества».

Салтыков, которому был шестьдесят один год, командовал 70-тысячной армией. Перед ним стоял Дона. Было ясно, однако, что при любом наступлении русских Дона окажется перед лицом превосходящих сил неприятеля, если ему не дать подкреплений: его армия насчитывала 23 000 человек. Ситуацию могли поправить небольшие по масштабам мероприятия, и в марте Фридрих послал генерала Воберснова с отрядом в глубокий рейд по территории Польши с целью ликвидировать пункт снабжения в Познани. Как он знал, и русские, и австрийцы в больших масштабах закупают и складируют зерно.

Но Фридрих находился в знакомой обстановке. «Мои враги усиливаются со всех сторон, — говорил он Митчелу в январе 1759 года, — и они ближе ко мне, чем были в прошлом году!» Противники и в самом деле, похоже, будут численно превосходить пруссаков в любом отдельно взятом столкновении, но могут его также проиграть стремительному королю Пруссии, способному усилить любое угрожаемое направление, действуя на внутренних коммуникациях. Теперь же, однако, наблюдались решительные, хоть и запоздалые попытки русских и австрийцев комбинировать, координировать действия. По общей численности войск они во много раз превосходили армию Фридриха. Все, что требовалось, — это не допустить, чтобы Фридрих усиливал один фронт, угрожая при этом другому. План был выработан; трудоемкий и непростой, как любое планирование действий союзных войск, но он определенно обещал принести успех. «Европа объединилась, чтобы раздавить меня, — время от времени заявлял Фридрих, несомненно, принимая театральную позу, — но у меня есть в запасе две вещи — моя маленькая золотая шкатулка и немного моей старой удачи!»

Он часто говорил о своей маленькой золотой шкатулке с отравленными пилюлями. Что касается старой удачи, то вскоре станет ясно: ее-то и не хватает. Фридрих постоянно упоминал о необходимости мира в выражениях, которые Митчел и другие находили трогательными и убедительными. Он не раз повторял, что очень верит в честность Питта.

Давая отпор врагам, Фридрих обоснованно надеялся на расхождения между ними в политических целях. По поводу французов он с горечью высказывался о том, что Шуазель, французский министр, теперь является рабом Вены. Французы, естественно, желали, чтобы Ганновер находился под угрозой нападения и тем самым отвлекал бы Британию, их главного противника. В июне Фридрих написал письмо Георгу II. В нем он сокрушался по поводу непримиримости их общих врагов и предлагал выдвинуть некие совместные британско-прусские мирные инициативы. Русские хотели расширить свое влияние на Балтике, а также в Польше: их взоры устремлены на Восточную Пруссию и Силезию. Австрийцы стремились возвратить Силезию, они желали этого и будут желать всегда. В конце апреля Фридрих предпринял небольшую экспедицию, чтобы помочь генералу Трескову спять австрийскую осаду с Нейссе.

Эти расхождения в интересах давали Фридриху, как он полагал, шанс, так как координация действий Австрии и России может оказаться непростой. «Это счастливое стечение обстоятельств, — писал он Фердинанду в начале года, — что паши враги не в состоянии выработать свой оперативный план на следующую кампанию!» Тем не менее и русские, и австрийцы угрожали Силезии; они также думают, что шведы добавят ему проблем, атаковав Штеттин.

В течение какого-то времени Фридрих надеялся, что проблемы противников приведут к их пассивности и позволят ему оставаться в обороне. Его воодушевило известие о разгроме принцем Генрихом австрийских складов. Это могло повлиять на способность Австрии вести военные действия. «Они не смогут доставить тебе много неприятностей, — писал король Генриху в конце апреля, — и Даун будет ждать, пока не двинутся русские». Однако Даун — «великий фельдмаршал», или просто Леопольд, как Фридрих насмешливо его называл, несомненно, с обидой за Гохкирх, — был способен предпринять наступление в течение 1759 года. У него было 100 000 штыков. Он мог организовать — что и сделал в мае — масштабные рейды через границу Лусатии. Западный фланг Дауна прикрывали 35 000 имперцев из Reichsarmee, располагавшие силами, чтобы угрожать Лейпцигу. Если его операции будут скоординированы с действиями русских войск Салтыкова в Польше, то Фридрих в Силезии окажется перед лицом превосходящих сил противника. Фридрих узнал через Фердинанда (сведения из секретного источника), что именно в этом и состоял окончательный замысел. Французы связывают действия пруссаков в Северной Германии, а австрийцы во взаимодействии с русскими наносят еще один мощный удар в Силезии. У прусского короля не хватало сил, чтобы противостоять такой комбинации. Здесь даже мелочи были полезны, и в марте он запросил у датчан 10 000 солдат за 300 000 экю в год[249].

Салтыков, обладавший непроницаемым характером, придворный фаворит, имевший репутацию медлительного человека, держал свои основные силы в Центральной Польше, с базой в Познани. Австрийцы, развернутые фронтом на север, разместили правый фланг у Ноештадта, на границе Глаца, а левый — вокруг Траутенау. Фридрих знал, что они покинули зимние квартиры в мае и их разведчики часто наблюдали за прусскими лагерями с вершин Ризепгебирге. Если Фридрих без подготовки предпримет военные действия против одного из противников, то откроет дорогу другому. Он предполагал, что они ожидают от него наступательных действий, и решил выждать. В июне он получил сведения о подготовке армий неприятеля к наступлению: русские в направлении Одера у Глогау, австрийцы — на Лусатию. Все лето поступали такие сообщения, причем некоторые были ложными. Тем временем Фридрих занял удобные для обороны позиции у Шмоттсейффена, неподалеку от истоков Квейсса. Он понимал, что необходимы какие-то меры, чтобы предотвратить соединение русских и австрийцев, но если он предпримет их слишком рано, то удар не даст нужного эффекта.

Затем, в середине июня, Фридрих получил сообщение, что на востоке русские и в самом деле идут вперед — уже в течение нескольких недель. Дона в этих обстоятельствах намеревался двинуться им навстречу. Фридрих надеялся, что Дона отвлечет Салтыкова и станет угрожать его коммуникациям, но тот отступал, не давая сражения.

Фридрих послал генерала Воберспова помочь Дона в начале июня, и он предпринял операцию против линий снабжения русских войск, но она закончилась безрезультатно. Король направил ему письмо. В нем он называл генерала некомпетентным алкоголиком, нерешительным растяпой и примером для всей армии в том, как не следует поступать: «Alle sottisen die man im Kreig Thun kann haben Sie gethan!» Письмо состояло из двух страниц и было очень резким. Теперь Фридрих, питавший отвращение к Воберснову и разочаровавшийся в Дона, заменил последнего генералом фон Веделем. Ведель понял — несколько упрощенно, — что король ждет от него наступательных действий. Ему были переданы все прусские войска за Одером — примерно 28 000 человек. Тем временем Даун, по информации Фридриха на конец июня, тоже начал движение, минуя южный фланг Фридриха, в сторону Лусатии.

Затем пришло известие о том, что Ведель не оправдал возлагавшиеся на него надежды. Салтыков его переиграл. Русские, как стало очевидным, обошли Веделя и заняли сильные позиции между пруссаками и Одером у Кроссена. Когда пруссаки начали прорыв, русские установили артиллерию на прямую паводку и после кровавого столкновения под Пальцигом 23 июля разгромили пруссаков наголову. Сражение стоило Веделю 8000 человек. Несчастный Воберснов погиб в бою, искупив жизнью свои прошлые прегрешения. Русские наступали на Франкфурт.

У Фридриха не было сомнений в том, что следовало делать. У него не было выбора. Он должен был быстрым маршем со всеми имевшимися подкреплениями идти на Нижний Одер. Принц Генрих, на которого Фридрих полностью полагался в оперативных вопросах, должен занять позиции для отражения любой прямой угрозы Лусатии со стороны Дауйа, а де ла Мотт Фуке получил приказ со своими войсками — в общей сложности примерно 20 000 штыков — сдерживать австрийцев в Южной Силезии. Фридрих оставил принцу Генриху около 40 000 человек и 31 июля пошел на север. С ним было 29 батальонов пехоты, 35 эскадронов кавалерии и 70 орудий, он планировал объединиться с остатками войск Веделя и выступить против Салтыкова, войска которого, безо всякого сомнения, подкреплены Дауном для кампании на Одере.

Даун пока медлил, выгадывал время, как казалось Фридриху, в ожидании сравнительно неторопливых русских. Теперь он мог одновременно начать смелее действовать против принца Генриха или де ла Мотт Фуке и направить подкрепления русским. В данном случае он послал два корпуса — всего 40 000 человек, — и одним из них командовал Лаудон. Лаудон снялся из Лаубана, неподалеку от лагеря самого Фридриха, и двинулся маршем на север по долине реки Квейсс через Саган. По имевшейся у пруссаков информации, он, располагая 3 кавалерийскими полками и 10 батальонами пехоты, пошел на север, а затем вернулся назад.

Фридрих уважал его. «Я надеюсь, что нам представится случай предать забвению все это Landonnerie», — написал он 18 июля. Его надежды не сбылись. Лаудон вскоре опять будет на марше, и Фридрих расстроился в связи с тем, что не смог его догнать и перехватить, хотя он захватил обоз другого австрийского корпуса — генерала Гадика, шедшего на поддержку армии Салтыкова. Когда австрийцы, перейдя 2 августа на восточный берег Одера, соединились с русскими, объединенная австро-русская армия стала насчитывать 64 000 человек. Потери Салтыкова в борьбе против Веделя в Польше были более чем компенсированы таким пополнением. Даун тем временем получил личный приказ Марии Терезии идти со всеми войсками навстречу королю Пруссии и разбить его, но понимал, что у пруссаков все еще имеются значительные силы в Саксонии и Южной Силезии. Он уже отослал два корпуса на Одер и занял пока выжидательную позицию.

Фридрих соединился с войсками Веделя на западном берегу Одера 6 августа. Ситуация, по его словам, представляла «ипе crise terrible»[250]. Король разозлился, узнав о поражении Веделя под Пальцигом, — весть принес молодой штаб-офицер, и Фридрих вначале даже вскрикнул, так как это показалось ему глупостью. Он был разочарован, поскольку полагал, что Ведель — молодой, напористый — обладает качествами, которые он надеялся встретить после неповоротливого и непредприимчивого Дона. Фридрих, однако — хотя Ведель потерял его доверие, — был великодушен. Он простил его, понимая, что сам переоценил способности этого человека. Теперь к нему присоединились войска, прибывшие из-под Берлина под командованием генерала Финка, и таким образом численность прусской армии на Одере была доведена до 48 000: 53 батальона пехоты, 95 эскадронов кавалерии и 140 тяжелых орудий. В целом Салтыков превосходил его по силам в соотношении три к двум и еще больше по количеству пушек, которых в распоряжении русских было 250 единиц.

Это не остановило Фридриха, он решил, что у него нет выбора: надо переправиться через широкую реку и атаковать. Противник находится на расстоянии короткого марша от Берлина, а он знал со времен Цорндорфа, что значит русская оккупация для несчастных жителей Пруссии. В ночь на 10 августа пруссаки направились на север и перешли через реку по понтонному мосту в Герице, к югу от Кюстрина, затем повернули на юг и двинулись параллельно реке по восточному берегу. По имевшейся у Фридриха информации, Салтыков разместил войска вдоль гряды, протянувшейся на юго-запад от деревни Кунерсдорф, и король лично удостоверился в этом во время рекогносцировки 11 августа. Противник, как оказалось, укрепился вдоль линии холмов, образовывавших Кунерсдорфскую гряду. Между ней и пруссаками лежала заболоченная низменность, прилегающая к узкому водоводу, Гухнер-Флейсс. Фридрих намеревался обойти их с востока, затем повернуть на запад и развернуть войска фронтом на запад с тем, чтобы господствовать над восточным крылом противника. Это, как и при Цорндорфе, требовало обходного марша по покрытой густыми лесами местности. Марш к выбранным позициям было намечено начать в 2 часа утра 12 августа.

Стояла очень жаркая погода. Ночь принесла немного прохлады, но сильно донимали комары. 12 августа Фридрих, находившийся среди передовых сил, смог впервые увидеть местность в запланированном для атаки секторе, у восточного фланга русских войск. Он решил, что, как только противник, реагируя на нападение, повернется фронтом на восток, его позиции будут очень сильными. К востоку и юго-востоку от русской линии располагались небольшие пруды, к югу от Кунерсдорфа. Они будут в значительной мере сковывать действия наступающих войск. Северо-восточный фланг противника опирался на низкий холм, Муль-Берге, расположенный примерно в 500 ярдах от собственно деревни, а кроме того, деревня, пруды, окружающие леса создавали много преимуществ для обороняющихся и мало для нападающих. Это явно был не тот случай, когда уязвимый фланг подвергнется косой атаке усиленным прусским Schwerpunkt.

Фридрих сел на своего коня, Сципиона. К половине двенадцатого ему удалось подвести тяжелую артиллерию, более 60 орудий, и расположить их для поддержки атаки. Орудия установили на трех позициях на трех небольших холмах, кольцом охватывающих Муль-Берге, и их задачей было подавление при помощи концентрического огня русской артиллерии на Муль-Берге и нанесение потерь войскам северо-восточного фланга противника. Прусская линия атаки формировалась к востоку от Кунерсдорфа фронтом на запад. В то же время крупные силы — Финк — были размещены под прямым углом на севере фронтом на юг за Гунхер-Флейсс, на пути марша прусских войск к позициям. Планировалось, что Финк предпримет специальный маневр, отвлекая русских на северное направление, в то время как Фридрих нанесет по ним удар с востока.

Прусская артиллерия успешно справилась со своей задачей. Пушки на Муль-Берге замолчали. Русские войска в этом районе — пять больших полков — понесли огромные потери, а затем были смяты прусской пехотой правого фланга Фридриха; и теперь Фридрих мог разместить часть своих орудий на Муль-Берге. Царила обычная неразбериха, вызванная дымом и пылью, усиленная изнуряющей жарой, но все, казалось, подчинено дальнейшему напору правого фланга войск Фридриха против северо-восточного крыла противника к северу от Кунерсдорфа. Фридрих решил лично вести войска и одновременно приказал Финку перейти Гухнер-Флейсс и вступить в бой. Время перевалило за полдень.

К западу и северу от Кунерсдорфа, однако, по другую сторону линии атаки прусской пехоты, лежала плоская равнина, Кух-Грунд. На ней Салтыков сформировал локальный фронт — узкий, прикрытый деревней справа и болотами слева. На него он поспешил направить значительные подкрепления с запада и юго-запада. Сражение теперь превратилось в дикую свалку на ограниченном участке местности и на невообразимо узком фронте.

Фридрих попытался избежать давки, для чего направил батальоны центра и левого фланга через деревню Кунерсдорф. Местность была слишком неудобна для эффективных действий кавалерии, за исключением небольшого, сравнительно открытого пространства к югу от деревни среди многочисленных прудов. Здесь происходили беспорядочные мелкие, из-за неудобства местности, кавалерийские стычки, которые не имели решающего значения. Зейдлиц был ранен, его преемник, принц Вюртембергский, тоже, командование кавалерией принял генерал фон Платеи. В конце дня Платеи попытался атаковать другую небольшую возвышенность — Гроссер-Шпицберг — в глубине русских позиций, к западу от Кунерсдорфа, но был отбит артиллерийским огнем и контратакой австрийцев и казаков, руководимых Лаудоном. Прусская атака утратила организованность. Батальоны Финка, которые храбро наступали, были остановлены и отброшены. Утомленные войска несли ужасные потери от русской артиллерии, пускавшей снаряды в смешавшуюся толпу своих и чужих, а также от огня в упор превосходящей по численности русской и австрийской пехоты. Потом прусская кавалерия побежала с поля боя под напором торжествующих австрийских кавалеристов и казаков. Фридрих попытался сорганизовать несколько батальонов и закрепиться на Муль-Берге и вокруг него, но этот фланг теперь был буквально залит огнем русских пушек, бивших прямой наводкой. Пруссаки проиграли сражение, и разгром был подчеркнут разразившейся ужасной грозой.

Под Фридрихом убило двух коней, он сам чудом избежал ранения. Его шинель была в нескольких местах пробита мушкетными пулями, одна пуля угодила в табакерку. Он несколько раз чуть не попал в руки казаков. В одном случае его жизнь и свободу спасло подразделение гусар Цитена, которым командовал капитан Притвиц: «Я пропал, Притвиц!». «Нет, ваше величество, пока мы дышим, не пропали!» Пруссаки в беспорядке, небольшими, разрозненными группами пробивались на север через Гухнер-Флейсс. В тот вечер, 12 августа, сам Фридрих переправился на западный берег реки у Рейтвейпа, уверенный, что все потеряно для него и для Пруссии. Ночной воздух над Кунерсдорфом, как и над Дорндорфом, был наполнен ужасными криками несчастных пруссаков, которых мучили и добивали казаки.

Фридрих написал Финкенштейну, что больше не способен обеспечивать руководство войсками. У него уцелело всего 3000 солдат, и армия бежит. Короче, командование переходит к Финку, и войска с этого момента должны подчиняться принцу Генриху. Чтобы хоть как-то предотвратить панику во время переправы на западный берег, он как мог передавал приказы. Но — «жестокая превратность судьбы! Я не переживу этого. Думаю, что все пропало. Adieu pour jamais»[251].

Возможно, это единственный случай, когда Фридрих на войне полностью утратил самообладание. Не все пропало, но потери были страшными. На следующий день Фридрих вернулся на восточный берег. Уцелели около 18 000 солдат, которых можно было свести в организованные части. Он потерял 19 000 человек — 6000 убитыми — вместе со 172 пушками и 28 нарами знамен. Среди погибших — три генерала и много офицеров, в том числе выдающийся поэт, командир батальона, Эвальд Христиан фон Клейст, чьи лирические стихи, посвященные красотам природы, были опубликованы тремя годами раньше. Кунерсдорф стал катастрофой, причины которой крылись в тактических просчетах. У Фридриха не было падежной кавалерийской разведки, и он ошибался относительно значимости рельефа местности. Эти обстоятельства вкупе с его обычной уверенностью, что противник надет после его первых мощных ударов, привели к поражению. У русских же после потери Муль-Берге открылось второе дыхание.

16 августа, через четыре дня после сражения, Фридрих, несмотря на депрессию, вновь вернулся к командованию войсками. В тот день он написал Финкенштейну, что, если русские переправятся через Одер и начнут наступать на Берлин, «мы будем драться с ними — скорее ради того, чтобы умереть под степами города, чем в надежде их одолеть». В тот же день Салтыков и главные силы русских действительно переправились на западный берег: Лаудон с австрийцами закончил переправу днем раньше. Теперь противник концентрировал крупные силы в пятидесяти милях от Берлина.

Фридриху удалось собрать около 33 000 человек, включая легко раненных, но способных держать оружие в руках, и двинуться к Фюрстенвальде-на-Шпрее, расположенному в двадцати милях к востоку от столицы. Некоторые пруссаки плохо действовали во время сражения и побросали оружие. Фридрих приказал дать по двадцать палок каждому из таких солдат — в тех обстоятельствах сравнительно легкое наказание. Даун, как стало известно королю, шел маршем на север из Саксонии с остальной частью австрийской армии. Он подсчитал, что имеет дело не менее чем с 90-тысячной армией неприятеля, в то время как его собственные войска разбиты. Единственным проблеском в стратегической ситуации — слишком маленьким и мало что значившим для Бранденбурга — было известие, что Фердинанд Брауншвейгский с англо-ганноверскими войсками 1 августа разгромил французов под Минденом. Это известие Фридрих получил 4 августа. Тем временем Салтыков, Лаудон и Даун наступали на Берлин с востока и юга. Ввиду успехов Фердинанда французы не могли их поддержать наступлением с запада. Но едва ли им это было нужно.

Тем не менее противники Фридриха потеряли почти 20 000 человек. Людвиг Эрнст Кенер, состоявший при Эйхеле кабинет-секретарем, 21 августа писал из Фюрстенвальде, что ситуация не казалась абсолютно отчаянной. И тут произошло то, что сам Фридрих назвал чудом дома Бранденбургов.

Враги Фридриха каким-то необъяснимым образом оказались не способны развить победу. Вместо того чтобы воспользоваться успехом и занять Берлин, Бранденбург или какой-либо другой город, австрийцы и русские повели себя пассивно, а затем начали отходить. В сентябре неприятель отступил на всех фронтах.

Помимо божественного промысла, были тому и другие причины. Кунерсдорф обошелся противнику не менее дорого, чем пруссакам. Разногласия союзников по поводу приоритетных задач, разлад, на который рассчитывал Фридрих, начали проявляться. Дауна волновали линии коммуникаций с южного направления и присутствие принца Генриха в Саксонии и Южной Силезии; а он, узнав о катастрофе под Кунерсдорфом, немедленно пошел на север, к Сагану, с базы в Шмоттсейффене, чтобы угрожать этим коммуникациям. Салтыков по австро-русскому соглашению также в определенной степени зависел от южных коммуникаций и разделял озабоченность Дауна. Он не хотел заходить слишком далеко на запад от Одера и вскоре отошел к Висле, откуда начал наступление. Неминуемый кризис, казалось, миновал, когда Даун пошел на юг, чтобы вести операции против Генриха в Саксонии.

Генрих и Фридрих были довольны, что удалось отвлечь внимание Дауна на южное направление. Следующие несколько недель принц выделывал своего рода балетные на перед австрийцами, что было характерным для военных действий в восемнадцатом веке. Войска Генриха не принимали участия в битве под Кунерсдорфом, а его оценки и решения оставались непогрешимыми. Фридрих почти каждый день писал ему, координируя движения, обмениваясь мыслями относительно непосредственных возможностей, обсуждая, каким образом можно поставить Дауна в наиболее неудобное положение и как лучше прерывать коммуникации между Дауном и русскими. С отступлением Салтыкова это стало ненужным. Постепенно восстанавливалась уверенность Фридриха в себе. Он никогда не унывал, но его жизнерадостность подверглась жестокому испытанию после Кунерсдорфа. Фридриху не доводилось испытывать такого ощущения непоправимой катастрофы, стоять буквально на грани самоубийства. Но уже в конце августа и но прошествии сентября в его письмах вновь зазвучали ноты восстановившейся душевной бодрости. «Неудивительно, — писал он Генриху 1 октября, — слышать, что русские перешли Одер, но что с ними ушел Лаудон! Они пойдут в Польшу, а Лаудон в Верхнюю Силезию, целясь на Троппау и Ягерндорф. Пока не могу сказать, что буду делать…» Фридрих вновь брал ситуацию под контроль. Когда он писал Финкенштейну о трудностях в наборе войск для противодействия шведам, то просто добавил: «Но я сделаю все, что в моих силах!» Фридрих снова был спокоен. Он заметил де Катту, что на войне не стоит ни слишком надеяться, ни слишком отчаиваться: «Немного твердости и удачи, и все будет восстановлено!»

Возникали новые неприятности. 4 сентября в Дрездене сдался имперцам генерал фон Шметтау, решив, что ранее получил такое разрешение от деморализованного короля. Он ошибся, и Фридрих показал это очень ясно сценой беспричинной вспышки ярости. В середине октября Генрих отошел к Торгау-на-Эльбе, и Фридрих написал ему: «Местность между Торгау и Лейпцигом очень ровная, и именно там ты можешь атаковать неприятеля. Если ты не станешь рисковать, то ничего не добьешься!» Это могло показаться несправедливым по отношению к удачливому полководцу, чьи суждения Фридрих уважал, но Генрих и сам в это время пребывал в подавленном состоянии и видел все в мрачных красках, король умышленно вносил в письма оптимистические поты, особенно после британских успехов в борьбе с французами в Канаде. «Противник отступает в Саксонии и Богемии. Вот увидишь, французы запросят мира, им он нужен не меньше, чем нам. О собственной ситуации не тревожься — я могу подойти к тебе с кавалерийскими подкреплениями за четыре часа. Через восемь дней все из черного станет белым — у нас будет мир еще до наступления весны». Во всем этом содержались элементы моральной поддержки, но Фридрих понижал, что некоторые его приближенные, и Генрих относился к их числу, находятся в депрессивном состоянии и настроены пессимистически в отношении продолжения войны.

На самом деле в армии уже пошли разговоры, что принц Генрих мог бы более успешно возглавлять ее, чем король, — проигранное сражение является сильным ударом по репутации Фридриха. К тому же всем было известно: между братьями существует и всегда существовала ревность. Митчел позднее писал, что предпочел бы, чтобы они всегда находились в разных армиях: «На одном небосклоне не может быть двух солнц».

Письма Фридриха в этот период полны мыслями о мире и отражают его оптимистический настрой. В конце октября он писал Финкенштейну, что в результате британских успехов в Америке, на море и в Германии Франция понесла урон и примет любые условия Британии: «А что выгодно нам, в Европе? Британия будет играть доминирующую роль в Германии, которую до сего времени играла Франция. Это хорошо, поскольку поставит барьер против влияния России. Британия и Россия способны быть подходящим противовесом Австрии». Чтобы содействовать такому развитию событий, Фридрих, используя третьи страны, пытался убедить русских министров, что французы недалеко ушли от австрийцев и хотят заключения мира, поэтому русские могут «оказаться в двойном проигрыше» (left in the lurch) (выражение Митчела). Некоторые сообщения, приходящие из России, намекали на то, что и русские тоже могли бы согласиться на мир. А может быть, деликатно спрашивал Фридрих, был бы полезен разумно предложенный кому-нибудь в Санкт-Петербурге подарок в денежном выражении? Все это являлось следствием неудач Франции в Канаде: 12 сентября британцы захватили Квебек.

Прусская армия также начала восстанавливаться. У Генриха было около 60 000 человек, и в ноябре Фридрих после нескольких длительных и тяжелых маршей присоединился к нему у Эльстерверды, к северо-западу от Дрездена. Короля воодушевили победы Фердинанда над французами, и он подталкивал его к более активным действиям, нацеленным на полное вытеснение их из Германии, в то время как Фридрих и Генрих будут беспокоить Дауна, угрожая коммуникациям между Богемией и Саксонией и пытаясь принудить фельдмаршала покинуть Дрезден.

Существовали и другие неприятности, помимо сдачи Шметтау Дрездена. В ноябре 1759 года Фридрих послал Финка с 15-тысячным войском к Максену, западнее Пирны-на-Эльбе. Максен расположен на возвышенности, поэтому армия, удерживающая его, могла контролировать дороги из Богемии в Дрезден. «Там у тебя будет хорошая, защищенная позиция», — писал Фридрих Финку. К сожалению, Даун оказался более расторопным. Он понял при Гохкирхе, что если часть прусской армии изолировать от основной, как отряды Финка, и противопоставить ей превосходящие силы, то ее вполне можно победить. Он занял все высоты, господствовавшие над путями отхода пруссаков с позиций, и 20 ноября атаковал их с юго-запада, в то время как генерал Ласи начал атаку с юго-востока и севера. У каждого их них — у Дауна и Ласи — было столько же солдат, сколько у Финка, к тому же он проспал марш австрийцев к линии атаки. Подвергшись массовому натиску превосходящих сил неприятеля, Финк потерял половину орудий и часть людей. На следующий день он сдался с оставшимися войсками — 13 000 человек. Последующие годы войны Финк провел в австрийском плену, в конечном счете предстал перед военным судом и был приговорен к году заключения в крепости. Письма Генриха содержали мало приятного для Фридриха. «Кто бы ни командовал под руководством короля, обязательно потеряет из-за этого честь и репутацию», — это написано их брату Фердинанду. «Он швырнул нас в жестокую войну, и только отвага генералов и солдат способна вытащить нас из нее…» Генрих полагал, что Финк развернулся на немыслимой позиции. И вскоре Митчел вновь писал домой о непримиримых разногласиях между королем Пруссии и его братом. Сказано несколько преувеличенно, но то, что на какое-то время страсти накалились, не вызывает сомнения.

Максен стал тяжелым ударом для Фридриха, находившегося во Фрейберге, к юго-западу от Дрездена. Он уныло писал Финкенштейну о возможности утраты Саксонии. За Максеном последовало меньшее по масштабам, но также печальное событие у Мейсена, где командовал генерал Дерик. Дерик, подвергшись нападению сильного противника, капитулировал с 1500 солдатами. Фридриха разгневали эти две унизительные неудачи. Наступила зима — в начале декабря были сильные снегопады, — и войска находились в самых неблагоприятных условиях.

1759 год стал годом кровавых поражений. Русские отошли, но могли и вернуться, если их не удастся склонить к миру. Австрийцы слишком часто добивались удачи. Даже французы продемонстрировали твердость в противодействии Фердинанду и отбросили его назад, к Ганноверу — у них теперь был другой главнокомандующий, герцог де Брольи, обладавший хорошей репутацией. В декабре появилось сообщение: Кауниц считает, что король Пруссии вот-вот будет уничтожен.

Помимо триумфа Фердинанда под Минденом, в этом мрачном году Фридриха радовали успехи англичан в борьбе с французами в Канаде. Однако он знал, что британцы не желают возобновлять свои обязательства в Европе. Они не хотели дразнить Россию и Швецию и ставить под угрозу торговлю лесом военными действиями на Балтике, о которых так часто просил Фридрих. Между тем французы также планировали, как понял Фридрих, ограничить вмешательство в германские дела, чтобы иметь возможность сосредоточить силы против Британии, и намеревались вновь создать англичанам некую угрозу вторжения, отвлекая этим их внимание от боевых действий в Канаде.

Все это, казалось, не давало ничего Фридриху, а случись любая серьезная угроза Британии со стороны Франции, это можно было бы расценивать как неудачу, хотя такой поворот событий казался ему маловероятным. Французские планы зависели от усиления позиций Франции на море, но ее флот был почти полностью уничтожен 29 ноября в сражении в заливе Киберон-бэй. Война опустошала казну и Франции, и Британии, и Пруссии. 1 января 1760 года Фридрих написал Генриху, что у него вышли почти все ресурсы. Финансы Пруссии — особая гордость короля — сейчас пребывали в плачевном состоянии, и король с сожалением отдал приказ о понижении стоимости валюты и искусственном повышении инфляции, что решало его непосредственные бюджетные проблемы за счет долгосрочного падения репутации прусской марки.

Стремление Фридриха к миру не вызывает сомнения, и в первые месяцы 1760 года он предпринимал активные действия в этом направлении. Король полагал, что и Франция, и Британия, несмотря на соперничество, могут пойти на переговоры, и он делал различные предложения Лондону и, через третьи страны, Парижу — даже пытался писать личные послания к доверенному посреднику[252] во Франции. Через него король получал письма от Шуазеля. В них говорилось, что Людовик XV очень хочет мира, но самым верным путем к нему были бы прямые переговоры между Францией и Британией. Это Фридриху приходилось учитывать с оговорками. Шуазель, говорил он, является креатурой Вены, хотя изо всех сил это опровергает, заявляя, что не он подписывал Венский договор.

Он много беседовал с Митчелом, писал своему большому другу, герцогине Саксен-Готской. Фридрих спрашивал у милорда Маришаля, находившегося в Испании, как европейские дела видятся оттуда. Центральным вопросом его контактов был вопрос: нельзя ли инициировать установление всеобщего мира в ходе конференции, совместно созванной Францией и Британией при поддержке Пруссии? Территориальные проблемы, которые нельзя было бы уладить при наличии доброй воли, отсутствуют, а эта ужасная война должна быть как-то остановлена. Он писал — и в это время верил — Австрия и Россия откажутся от участия в такой конференции. Фридрих стремился, чтобы всякие переговоры, ведущие к миру, принимали в расчет интересы Пруссии, и нет оснований подвергать сомнению его искренность; он считал войну к тому времени не выгодной никому. Его письма содержат варианты мирных планов, проекты гипотетических разменов территорий, он консультируется с послами в Лондоне, Гааге или с Финкенштейном. Фридрих, как и все, вовлеченные в военный конфликт, опасался, как бы Британия, его единственный союзник, не пошла на сепаратный мир, не заботясь о Пруссии. Он обрадовался поэтому, узнав, что в ходе конфиденциальных контактов в нейтральных столицах между представителями Франции и Британии полностью отрицалось всякое стремление заставить Фридриха на мирной конференции отказаться от Силезии. Король искренне страшился продолжения войны. Он говорил Фердинанду Брауншвейгскому, что смотрит на такую перспективу с содроганием.

Это и понятно. Он назвал кунерсдорфскую кампанию самой ужасной из своих кампаний. Пруссии по-прежнему противостояла огромная коалиция врагов. Русские находились в Польше, готовые снова атаковать, грабить и жечь, если военные действия возобновятся; эти действия становились фактически приемлемыми для Восточной Пруссии. Она как бы превращалась в провинцию, желающую войти в состав Российской империи. Позже Фридрих, чувствуя нелояльное отношение, никогда не посещал ее. Мария Терезия была по-прежнему непримирима, а Силезия находилась в опасности. Австрийцы готовились осадить Нейссе. Если ничего не получится из мирных инициатив с Францией — а Фридрих подозревал, что французы лишь выгадывают время, — они, вероятно, в течение года вновь станут угрожать Ганноверу. Король Пруссии время от времени обдумывал возможность достижения каких-либо договоренностей с Турцией, которые можно было бы снова использовать для отвлечения внимания Австрии.

Таким образом, у Фридриха хватало серьезных забот, а здоровье его было слабым. В сорок восемь лет он выглядел изнуренным стариком. Зиму 1759–1760 года король провел в Саксонии, во Фрейберге, иногда встречаясь с Генрихом и обмениваясь записками и мыслями. Груз непрерывных походов и сражений сильно сказывался на здоровье Фридриха. Он страдал от подагры, артритных болей в колене и руках. Младший брат, Фердинанд, тревожился о здоровье короля, но получил от него твердый ответ: «Я всего лишь человек, дорогой брат. Чувства движут твоей заботой обо мне, но государство существовало до меня, и, если Бог будет милостив, переживет меня!» Иногда докучали призраки старых ссор. Де Катту анонимно прислали копию стихов Фридриха, один из тех томиков, которые тот очень хотел получить обратно у Вольтера, — особенно засекреченный из-за содержавшихся в нем оскорбительных выпадов в адрес европейских деятелей. Фридрих предполагал, что Вольтер слишком свободно распоряжается ими: «Негодяй! Вольтер!» Но потом он задумался, не виноват ли кто другой. Дарге? Он очень хотел лучше думать о Вольтере. Вольтер в апреле 1760 года прислал ему «Кандида», и Фридрих, четыре раза перечитав его, заявил: это «единственный роман, который можно читать и перечитывать». Вольтер время от времени присылал королю письма, содержавшие идеи относительно политических переговоров. Фридрих читал их, смиряя раздражение.

Армия восстанавливала силы. Ее численность росла главным образом за счет массового зачисления в ее ряды австрийских и саксонских пленных, а также призыва совсем молодых кадетов. Фридрих, заметив, что некоторые юные офицеры его гвардии шалят словно дети, подтрунил над одним из них: «Не надрать ли тебе уши?» «Сир, я молод, но моя отвага стара», — был ответ, который и порадовал, и опечалил короля. Он страстно хотел, чтобы наступило такое время, когда ему не нужно будет вести на войну детей. Фридрих почерпнул кое-какие знания в области переплетного дела и начал пробовать сам переплетать книги. «Мы должны попробовать все, — говорил он де Катту. — Браться за все».

Проходила реорганизация. Фридрих сократил некоторые пехотные полки до одного батальона, несколько полков слил воедино и проделал сходные операции, правда не столь масштабные, с кавалерией. Он реорганизовал артиллерию, сгруппировав тяжелые орудия в артиллерийские бригады и приказав отливать новые пушки; сформировал конную артиллерию, о которой уже довольно давно мечтал, — легкие шестифунтовые пушки, перевозимые шестью лошадьми, на трех из них верхом сидят ездовые. Фридрих прекрасно понимал, какие опасности поджидали его при проведении следующей кампании, если не будет мира. Он сказал в феврале Митчелу, что численность его противников может составить в общей сложности 230 000 человек, если они будут действовать слаженно, чего, вероятно, они смогут достичь к середине лета, в то время как он сможет противопоставить им 90 000 штыков. Король подумывал оставаться в обороне столько времени, сколько представится возможным. Митчел нашел его, как всегда, здравомыслящим и откровенным. Фридрих понимал, Даун надеется возобновить взаимодействие с русскими весной или в начале лета, хотя считал, что тот, как и прежде, не станет предпринимать самостоятельных действий, пока не будет уверен в поддержке со стороны русских; русские же генералы отъехали от войск в отпуска до 1 июня. Таким образом, до генерального наступления, вероятнее всего в Силезии, еще оставалось время. Мир мог наступить ближе к концу года, но скорее всего после того, как грянут новые бури. Фридрих, зная о подавленности и пессимизме, царящих в его армии, тем не менее не хотел, чтобы Лондон счел дело проигранным, но при этом было важно показать тяжесть стратегического положения Пруссии. До сих пор Питт твердо стоял на своем.

К концу апреля 1760 года основные силы армии Фридриха общей численностью 55 000 человек находились на позициях у Мейсена. Генрих с 35 000 располагался в Сагане, между Нейссе и Одером, и мог наблюдать за русскими. Генерал-лейтенант Генрих Август де ла Мотт Фуке еще с 12 000 человек стоял неподалеку от силезских крепостей вокруг Лапдшюта в горах Ризенгебирге. У противника Лаудон в Верхней Силезии располагал 40 000 штыков. Даун с основными силами австрийцев, примерно на 25 000 человек превосходящими по численности прусскую армию, концентрировался вокруг Дрездена. До Фридриха доходили сведения, что у Дауна имеются серьезные проблемы с тыловым обеспечением и он даже может отойти в Богемию. В июне Даун отправил часть войск — генерала Ласи — на восточный берег Эльбы. Фридриху это было известно. Он знал также о движении крупных сил имперских войск из Центральной Германии на помощь Дауну. Он решил переправиться через Эльбу, оставив на западном берегу два отряда. Атаковать Ласи до прихода к Дауну подкреплений. Король форсировал Эльбу севернее Дрездена 15 июня. Полагали, что Ласи стоит у Морицбурга, к северу от города.

У Фридриха было несколько причин для такого шага. Прежде всего надежда не допустить усиления Дауна. Имелась к тому же информация о том, что Лаудон угрожает Глацу, что де ла Мотт Фуке нужны подкрепления и что 16-тысячный корпус русских войск переправился через Вислу и идет на Познань. Опасность угрожает запасам в Виттенберге, а также Лейпцигу и территориям вокруг Гальберштадта и Магдебурга. Все это подсказывает ему, говорил Фридрих Финкенштейну, необходимость действовать, quelque coup hardi[253]. Он был направлен против Ласи.

Франц Мориц Ласи — австрийский военачальник, выходец из Ирландии. Его отец последовал за Яковом II, состоял на русской службе. Он сам в двадцать пять лет стал полковником на австрийской службе и участвовал в сражениях при Лобози-це, Лейтене и Гохкирхе. И теперь Ласи ловко отвел свой корпус, так что операция Фридриха прошла вхолостую, хотя ему удалось захватить обоз Ласи. В глубоком разочаровании Фридрих писал, что находится в плачевном положении. Лаудон явно шел на Бреслау, а Фридрих не мог уйти из Саксонии, пока там оставался Даун, в то время как русские войска находились на марше. Он устроил штаб в Гросс-Добрице, немного восточнее Дрездена.

Через семь дней, 26 июня, последовал новый страшный удар. Австрийские войска под командованием Лаудона 22 июня атаковали и наголову разгромили прусские войска в Верхней Силезии.

Глава 16 ДОВЕРИЕ ВОССТАНОВЛЕНО

Гидеон Лаудон считал своего начальника, Леопольда Дауна, медлительным и непредприимчивым человеком. Он сам решал, какую стратегию избрать. При помощи непрерывных ударов следовало заставить Фридриха метаться: австрийцы наступают в Саксонии и Силезии, русские войска — в направлении Берлина. Эти удары должны быть не только непрерывными, но и жесткими, Фридриху не останется ничего другого, как, отражая их, ослаблять позиции. Теория была проста, и именно так действовали союзники в недавней кампании. На практике этот вариант требовал энергичности и тактической изобретательности. Лаудон полагал, что Даун не обладает этими качествами, несмотря на победу при Гохкирхе.

На протяжении мая и июня 1760 года Фридрих как мог поспевал за передвижениями этого быстрого и искусного военачальника. 8 мая он предположил, что Лаудон находится в Лусатии, очевидно, соединившись с другим австрийским корпусом в Циттау. В качестве альтернативы он приготовился идти в направлении Нижней Силезии, в этом случае де ла Мотт Фуке нужно будет передислоцировать войска, чтобы прикрыть Бреслау и Швейдниц. Фридрих до некоторой степени игнорировал информацию о маневрах Лаудона, считая их почти непостижимыми. Он говорил, что создается впечатление, будто Лаудон движется сразу ко всем населенным пунктам в Глаце и Силезии и изучает каждый из них в плане возможной осады, хотя Фридрих знал, сил для этого у него нет. Для чего нужны марши, обращался Фридрих с риторическим вопросом к Финкенштейну и Зильбергу. Все это было до крайности непонятно. Предположительно конечной целью является захват Нейссе, возможно, в июне.

Одно тем не менее было ясно. Если Лаудон предпримет действия, собрав все имеющиеся у него силы, то де ла Мотт Фуке с ним не справится. Ситуация складывалась, как всегда, сложная — слишком много противников, слишком много мест, которые нужно прикрывать. И он, Фридрих, как обычно, решил дезорганизовать неприятеля и сместить баланс сил посредством победоносного сражения, одной heureuse action[254]. Она устрашит врагов, и инициатива вновь перейдет к нему. «Наше положение омерзительно, — писал он Генриху из Мейсена 30 мая. — Не понятно, куда направляться». Фридрих не оставлял надежды на вмешательство турок, способное отвлечь Вену, и вел длинную переписку со своим человеком в Константинополе, Карлом Адольфом фон Рексином.

Без гарнизонов крепостей и хранилищ прусские войска в Силезии насчитывали 13 000 человек. Расквартированные в Бреслау, Швейднице и Нейссе, они удерживали позиции в Богемских и Моравских горах, контролируя графство Глац из Ландшюта и Верхнюю Силезию к югу от Бреслау. Это была громадная территория, требовавшая значительного рассредоточения войск. Ранним утром 23 июня пруссаков, находившихся вокруг Ландшюта, внезапно с разных направлений атаковал Лаудон, несколько отрядов были разгромлены. К концу дня де ла Мотт Фуке с 8000 солдат оказался в плену у австрийцев; 2000 человек пали на поле боя. Генерал-лейтенант, получивший три удара саблей, сражался как герой. «Он показал пример, — писал Фридрих, — того, что может сделать отвага и сила воли перед лицом превосходящих сил противника, каким бы перевес ни был. Его действия в тот день можно сравнить с действиями Леонида у Фермопил». Меньше тысячи уцелевших пруссаков пробились на север к Бреслау. Лаудон захватил и разграбил Ландшют. Вновь прекрасная провинция, казалось, лежала на блюдечке перед врагом. Через неделю Фридрих, находившийся в Гросс-Добрице у Мейсена, двинулся на восток, в направлении Силезии.

3 июля он покинул Гросс-Добриц и 6 июля переправился через Шпрее у Нидер-Гунца, неподалеку от Бауцена. Там король получил сведения о продвижении Дауна с основными силами австрийской армии к Силезии. Он находился впереди него. Это означало, что если Фридрих продолжит марш, то наткнется на уже развернутые против него превосходящие силы противника. Поражение де ла Мотт Фуке временно лишило его Силезии, но он вернет ее — никто не мог сомневаться в его решимости сделать это. Однако пока ничего нельзя было добиться: пруссаки находились в заведомо проигрышном положении. Его непосредственная задача должна заключаться в том, чтобы сохранить армию и умело использовать ее там, где позволят обстоятельства. В данный момент — не в Силезии, но восточный марш Дауна ослабил австрийцев в Саксонии, и Фридрих решил вести войска к Дрездену. Потеря саксонской столицы по-прежнему оставалась кровоточащей раной, и теперь у него могло оказаться достаточно людей и орудий, чтобы создать локальный перевес сил и захватить город. Гарнизон Дрездена насчитывал 14 000, однако неподалеку находились Ласи с 20 000 штыков и примерно столько же имперцев. Фридрих полагал, что серьезная угроза Дрездену отвлечет Дауна от Силезии и предоставит возможность восстановления там статус-кво. 19 июля он расставил орудия и приступил к бомбардировке столицы Саксонии. Фридрих надеялся на быструю капитуляцию города: у него не было необходимых средств для серьезной осады.

Прага в свое время не пала после бомбардировки. Дрезден тоже не сдавался. Город охватили пожары — многие здания были деревянные, и целые районы прекрасного города выгорели дотла. Гарнизон не соглашался на капитуляцию. Фридрих оказывался в опасности, пытаясь сохранять блокаду. Даун, как и надеялся Фридрих, отреагировал на западный марш пруссаков. Он повернул армию вспять и пошел обратно тем же путем. Вскоре фельдмаршал уже разворачивал войска неподалеку от Дрездена, на высотах к востоку от Эльбы. Оттуда австрийцы получали возможность атаковать позиции обстреливавшей Дрезден артиллерии, и 21 июля Фридрих был вынужден отвести орудия, потеряв при этом 3 батальона прикрывавшей пушки пехоты.

Нападение Фридриха на Дрезден не удалось. Он подвергся международной критике за бомбардировку города. Король отвлек Дауна от Силезии, но теперь, казалось, австрийцев уже ничто не удержит от того, чтобы вернуться туда вновь. 29 июля Лаудон после нескольких часов боя захватил крепость Глац и вслед за этим взял Лигниц и Пархвиц. Даун соединился с Ласи, и объединенные силы двинулись навстречу победоносным войскам Лаудона. Австрийская армия насчитывала 90 000 штыков.

Фридрих мог предпринимать лишь ответные действия. С неприятным ощущением, что поступает так, как от него ждет противник, он снова двинулся на восток. В это время у него оставалось всего 30 000 человек, но он надеялся на соединение с принцем Генрихом и его 35-тысячной армией. Войска принца были развернуты так, чтобы не допустить движения русских войск в западном направлении, в сторону Одера. Узнав о судьбе де ла Мотт Фуке, он сразу понял, что главные события произойдут в Силезии, и 5 августа заставил австрийцев спять осаду с Бреслау. Его интуиция, как всегда, была великолепна, а действия рискованны. Полагали, что Салтыков идет на запад с позиций вокруг Познани, куда отошел после Кунерсдорфа, и что он отрядил корпус численностью в 25 000 человек под командованием генерала Чернышева[255] для совместных действий с Дауном, Ласи и Лаудоном в Силезии.

Несколько порадовал Фридриха Фердинанд Брауншвейгский. 16 июля в Гессене, под Эмсдорфом, он разбил численно превосходящие силы французов, захватив 9 знамен и много пленных. В конце месяца король вновь пошел на Силезию, покинув ставку в Даллвице, неподалеку от Дрездена, и 1 августа переправился через Эльбу у Хирхштена. Фридрих чувствовал себя очень неважно — он упал с лошади, отдавившей ему ногу, и был весь покрыт синяками. Он гнал армию вперед — многие солдаты теряли сознание от жары — и через пять дней достиг Бунцлау в Силезии. Он хотел разместить войска так, чтобы не допустить соединения русской и австрийской армий, и занять при этом выгодные позиции. Ничто не могло изменить дисбаланс сил. Он говорил Генриху, что решающее сражение должно произойти где-то в междуречье рек Квейсс и Бобер.

Австрийцы и пруссаки вновь спешили параллельными маршрутами в Силезию, главный театр военных действий кампании. Даун занял прежний прусский лагерь в Шмоттсейффепе. Австрийцы теперь сосредоточивались между Вальштадтом и Коссенденом, к юго-западу от Лигница, а Фридрих располагался в небольшом местечке под названием Хохепдорф на реке Кацбах, притоке Одера, протекавшем через Лигниц. Оттуда король 9 августа 1760 года писал Генриху, что все решится через несколько дней. Он переместил штаб в Лигниц и решил идти в направлении Мерхвица, который находится на северо-востоке от Пархвица, и добыть припасы в Глогау. Затем Фридрих намеревался переправиться через Одер. Предполагалось, что русские уже стоят у Волау, в десяти милях к востоку от реки против Пархвица, и он планировал обойти их и идти на соединение с Генрихом, чтобы силы были вновь сосредоточены. Если русских там нет, то Фридрих намеревался двигаться туда сам — это был выгодный пункт на пересечении дорог и пойм рек. После этого действия будут зависеть от поведения австрийцев и, может быть, русских. Главное, чтобы маневры его и Генриха были скоординированными. Поразительно, насколько откровенен Фридрих с братом. В их переписке не заметно никакого соперничества.

Но все это осталось теоретизированием, планами на случай непредвиденных обстоятельств, и операции к востоку от Одера так никогда и не были осуществлены. Русский корпус Чернышева переправился на левый берег Одера, затем вернулся на восточный. Даун, как узнал Фридрих, послал Лаудона с 24 000 человек через Кацбах, приказав развернуться фронтом на запад и сдерживать продвижение Фридриха, пока фельдмаршал с главными силами армии не начнет наступление на пруссаков, как верно было определено, у Лигница — с юга. Прусская армия состояла из 30 000 человек; у Дауна было 80 000, и он знал о своем численном превосходстве. Австрийцы полагали, что Фридрих попал в западню между Дауном и Лаудоном.

Фридрих, однако, довольно точно понял замысел неприятеля и в предутренней тьме 15 августа выступил на север. Он занял высоту у населенного пункта под названием Пфаффендорф и выставил вокруг усиленные караулы. В два часа ночи сообщили о приближении с востока, от Бейновица, вражеских колонн кавалерии и пехоты. Это был Лаудон. Тогда Фридрих занял еще несколько возвышенностей, господствовавших над дорогами, по которым двигался неприятель. Еще в темноте пруссаки доложили, что враг находится примерно в 600 ярдах. У Фридриха к этому моменту на позициях уже было несколько орудий, и они открыли огонь. На юге, где на правом фланге, развернутом фронтом к реке Кацбах, Фридрих поставил командовать Цитена, контакта с противником не было. Фридрих по необходимости разместил войска фронтом и на восток, и на юг, но столкновение произошло только на востоке.

Атака Лаудона против центра прусских войск к западу от деревни Пантен была отбита. Австрийцы понесли большие потери — примерно 2000 убитых, к тому же пруссаки взяли в плен более 5000 человек. Контратака пруссаков проводилась левым флангом и была направлена в сторону Кацбаха. Она сокрушила правое крыло Лаудона около Бейновица, к которому австрийцы отошли после первоначального натиска на левый фланг пруссаков, который имел некоторый успех, затем атака была отбита. После этого бой развернулся вокруг оси, причем прусский левый фланг прорезал правый фланг австрийцев, а австрийский левый фланг удерживался левым флангом пруссаков. И прусские войска одержали победу.

Фридрих остановил наступление пруссаков на подступах к реке — все сражение длилось лишь два часа и завершилось к шести утра. Столкновение происходило между Фридрихом и Лаудоном — основные австрийские силы не участвовали в деле. Даун собирался двинуться вперед сразу после рассвета, но заколебался и потерял драгоценные минуты. Сражение у Лигница в определенной степени было выиграно благодаря артиллерии, своевременно выведенной на позиции и готовой к встрече атаки, а также благодаря своевременно поступившим донесениям разведки, позволившим Фридриху правильно распределить силы, направленные против Лаудона и Дауна. Не последнюю роль сыграло и то, что Фридрих назвал, возможно, несколько самодовольно, изумительной точностью, с которой он и его оппоненты могли предсказывать ход мысли друг друга: «…противники, находящиеся в состоянии войны в течение нескольких лет подряд, приобретают ясное представление о том, как они оба думают, какие планы замышляют». Не он, а наблюдатели говорили, что победы удалось добиться благодаря личной храбрости, проявленной самим Фридрихом в ходе боя: лошадь убита, шинель прострелена, ядром убита лошадь пажа, его личные коноводы смертельно ранены. Выиграть сражение помогло также моральное превосходство, которое, казалось, вернулось к пруссакам. Даун знал, что Фридрих развернул войска перед ним, уступая в численности. Но это был Фридрих, и фельдмаршал заколебался, а тот, кто колеблется, проигрывает.

Лаудон отступил, и австрийцы приготовились отходить из Силезии. Даун надеялся отрезать Фридриха от его крепостей и припасов, прежде всего от Швейдница; надежды оказались напрасными. Прусский король получил возможность свободно передвигаться по Южной Силезии. Он подошел к Бреслау, где его войска временно соединились с войсками принца Генриха, затем разместил штаб в Бупцельвице, в нескольких милях к северу от Швейдница, но вскоре переехал в Диттмансдорф. 16 августа он одобрил специальный приказ по армии, содержавший особые поздравления и похвалы. А на следующий день он написал письмо Ласи, утратившему 11 августа багаж и карты:

«…хотя я и являюсь оппонентом делу, за которое Вы сражаетесь, но не настолько слеп, чтобы отказать Вам в справедливости в отношении ваших высоких достоинств. Такими людьми чести, как Вы, движет не надежда на получение выгод, и я понимаю, что утрата багажа для вас не важна; по, поскольку я уверен, что можно вести войну галантно, даже и находясь по разные стороны линии фронта, я стараюсь, когда позволяют обстоятельства, привносить в профессию, которая сама по себе довольно трудна и жестока, вежливость и хорошие манеры. Когда интенсивность военных действий в этой кампании несколько спадет, топографы моей армии скопируют Ваши карты, и я сочту за удовольствие послать их Вам, как только работа над ними будет завершена…»

Победа под Лигницем, как и многие другие в этой бесконечной войне, не имела решающего значения. Она не привела к окончательному смещению баланса сил в пользу Фридриха, но восстановила ситуацию в Силезии и до некоторой степени позволила отплатить за де ла Мотт Фуке. Однако война продолжалась. Тем не менее Лигниц делал честь Фридриху, и доверие к нему в армии стало быстро восстанавливаться. Это сражение продемонстрировало скорость и энергию, с которой он ответил на потери своих войск в Силезии, когда был захвачен де ла Мотт Фуке, а также твердость его духа, несмотря на разочарование в связи с неудачей, постигшей его под Дрезденом. Фридрих проявил талант и смелость перед численно превосходящими силами противника. Его марши и маневры, а также тактическая мысль вызывали восхищение. Он бодрствовал всю ночь перед сражением, подъезжая в темноте к разным полкам, спешивался, когда они находились на позициях, говорил с солдатами у бивуачных костров, шутил, подбадривал. Для армии король был Alter Fritz, примером для подражания, наставником и талисманом. Одним словом, взаимопонимание между Фридрихом и армией было восстановлено.

Русские вновь отошли на восток за Одер, и в сентябре 1760 года стычки в основном происходили в Силезии. Фридрих, действуя с надежной базы в горах, опоясывающих Глац, ставил задачу не давать отдыха австрийцам на Силезской равнине. Он отдал приказ принцу Генриху оставить на восточном берегу Одера 14 000 человек и присоединиться к нему с остальными силами. В конце августа король имел под личной командой около 50 000 штыков. Происходили отдельные столкновения, некоторые, весьма серьезные. Атака прусской колонны 8 австрийскими батальонами была успешно отбита 2 полками пруссаков, в том числе полком принца Генриха, при этом победителям достались 16 австрийских пушек. Фридрих вновь завоевывал господствующее положение.

Но смещение основных военных действий в Силезию принесло с собой и неизбежные проблемы. В начале октября русские генералы Тотлебеп и Чернышев предприняли c l 7-тысячной армией рейд на Берлин. К ним вскоре присоединился Ласи, который шел маршем с юга, имея в своем распоряжении 18 000 австрийцев, и достиг прусской столицы 7 октября. Фридрих тактически переиграл и побил Дауна и Лаудона. Теперь Берлин, Потсдам, Сан-Суси находились в руках неприятеля, по-прежнему чувствовавшего себя относительно свободным на значительной территории Германии. Лаудон начал движение на юг Верхней Силезии, чтобы осадить город Козель в верховьях Одера, однако главная опасность грозила Бранденбургу. Фридрих покинул позиции в горах к югу от Швейдница и выступил на север за день до того, как войска Ласи подошли на помощь русским в Берлине. 11 октября он достиг Сагана. Ласи шел на запад, а затем на юг от Берлина, а Даун увел главные силы австрийцев после поражения под Лигницем в Саксонию, двигался маршем от Бауцена на соединение с ним. Имперские войска направлялись через Лейпциг на запад. Русские отошли от Берлина, но, вероятно, задумывали еще одно, более мощное, наступление из Польши в направлении Одера. Даун, соединившись с Ласи, будет располагать армией, состоящей только из австрийцев, — ситуация, в которой Фридрих оказался у Дрездена. Даун и Ласи планировали соединиться на Средней Эльбе, возможно, у Торгау.

Фридрих считал это удачей — он прекрасно знал позиции у Торгау и понимал их выгодность. Про русские войска ему не было известно ничего. Где они находятся после рейда на Берлин? Когда предпримут новый бросок и в каком направлении? У него была информация, что они замышляют глубокое наступление в Южной Саксонии, но это казалось маловероятным. Однако это вскоре все же произошло. Следовательно, русские в районе Франкфурта-на-Одере. Фридрих отослал приказ командующему в Силезии, генерал-лейтенанту фон Гольцу, предпринять марш и отрезать Лаудона от баз снабжения, если он действительно наступает на Козель.

Оккупация Берлина была кратковременной и довольно мягкой. Гарнизон города под командованием генерал-лейтенанта фон Рохова по большей части состоял из очень молодых, очень старых и выздоравливающих солдат. После отражения первых атак стало совершенно очевидно, что он не в состоянии обеспечить длительную оборону. Большая часть защитников — примерно 16 000 человек — вечером 8 октября 1760 года вышла из города на запад и проскользнула мимо русских войск. Фон Рохов затем провел переговоры о сдаче города.

Жители были обложены контрибуцией в размере 4 миллионов талеров[256], но поставлявший Фридриху картины блестящий коммерсант Иоган Готчковский сумел договориться с русским командующим о дисконте примерно в 60 процентов. Наблюдались отдельные случаи грабежа и беспричинного вандализма, в том числе в Шарлоттенбурге и во дворце королевы в Шенхаузене, но случаев насилия над жителями почти не было[257]. Гвардию из полка «Кайзер» принц Эстергази послал на Потсдам. В Шарлоттенбурге была уничтожена коллекция классических скульптур Фридриха, но общественные здания не пострадали. Многие кони достались новым, русским, хозяевам, а деревни вокруг подверглись грабежам. Главное, рейд был очень кратким по времени, а это произошло благодаря реакции противника на известие, что к Берлину идет Фридрих.

Армия Фридриха, передвигаясь из Силезии на север, получила войсковые подкрепления из района Берлина. Теперь в его распоряжении было около 50 000 солдат и 250 орудий, и ему стало попятно, что следует идти к Эльбе. Было неясно, где именно будут соединяться противники, но силы Дауна вместе с отрядом Ласи составят примерно 55 000 штыков, а потому на какое-то время шансы уравняются. Русские находились в Польше, за ними наблюдал принц Генрих. Имперские войска отошли на запад. Даун в ожидании атаки Фридриха займет стратегически важные оборонительные позиции. Возможно, это будет Торгау. Фридрих двинулся маршем на запад, оставив Саган И октября, пройдя через Люббен (80 миль), где 17 октября остановился на пять дней. Затем, через три дня, он подошел к Виттенбергу (65 миль). Поскольку ему был нужен мост, чтобы переправиться через реку, он направился к Косвигу, расположенному на восточном берегу, 26 октября переправился, а 28 октября устроил штаб в Кемберге, на западном берегу. Оттуда Фридрих двинулся на юг, к Дубену, а потом к Эйленбургу, в 18 милях к юго-западу от Торгау. Там он отдал детальные приказы для наступления, которое наверняка обернется еще одним генеральным сражением.

Торгау — укрепленный населенный пункт на западном берегу Эльбы. Капитальный мост через реку разрушили, но вместо него был наведен понтонный. Фридрих хорошо знал Торгау и вскоре уже наметил основные пункты размещения австрийских войск — противник располагался, или расположится, когда Фридрих начнет наступление на небольшой возвышенности к западу от города, развернувшись фронтом на юг. Его левый фланг опирается на укрепления Торгау, а правый — на несколько лесистых холмов, между которыми лежат деревни Суптиц, Гроссвиг, Вейденхайн и Ройцш, отстоящие от самого Торгау на восемь миль. На передних склонах гряды раскинулись виноградники, а у ее подножия — пруды, болота и заболоченные низменности.

Даун понимал, что первые атаки пруссаков будут организованы с запада и юго-запада. С тактической точки зрения река и укрепления Торгау исключали любую попытку обхода его левого фланга, а заболоченные низменности и леса справа затрудняли это по отношению к правому флангу. С его основных позиций — горной гряды — открывался прекрасный обзор, к тому же они имели несколько естественных преград для передвижения как обороняющихся, так и атакующих; однако деревни Циппа и Веслау, расположенные на гряде ближе к Торгау, также осложняли задачи атакующей стороны. Позиции Дауна были сильно растянуты, но неплохо укреплены.

Фридрих осознавал, что любая попытка обойти фланги противника потребует движения вокруг его правого фланга, или западной оконечности. Лесистые холмы предоставляли там единственную возможность скрытного подхода, хотя это был бы очень долгий марш — своего рода Цорндорф. Вопрос заключался в том, как добиться хоть какой-то внезапности, но ответа он мог и не иметь; внимание Дауна наверняка сосредоточится на западном направлении, на нравом фланге пруссаков. Фридрих решил, что лучшим вариантом будет мощная демонстративная атака на центр позиций Дауна, вокруг Суптица, с юга и юго-запада. Потом может появиться возможность обходного марша вокруг правого фланга Дауна и атаки с тыла — снова Цорндорф, но, возможно, на этот раз более удачный.

Этот план предусматривал необходимость разделения армии. Фридрих назначил Цитена командовать отвлекающей атакой и выделил ему 18 000 человек, из которых 7000 составляла кавалерия. Ему предстояло атаковать австрийцев на возвышенности с юго-запада, причем с такой решительностью и настойчивостью, чтобы у Дауна не осталось ни единого шанса перебросить или перегруппировать силы для отражения натиска пруссаков с севера. Было крайне важно выдержать график демонстративного наступления. Точно не известно, какие инструкции дал король Цитену на этот счет, но все это не сработало.

После выделения отвлекающих войск Цитена у Фридриха осталось всего 30 000 человек основных войск, из которых 6500 составляла кавалерия. Главным силам нужно было пройти примерно двенадцать миль, прежде чем они достигнут линии развертывания для атаки, — громадное расстояние с учетом предстоящего сражения. Король сформировал из них 3 отдельные колонны. С первой колонной, 15 батальонов, ехал сам Фридрих. Второй, 12 батальонов, командовал генерал фон Гульзен. Третью, смешанную колонну, состоявшую из 4 батальонов пехоты и 38 эскадронов кавалерии, возглавлял принц Георг Людвиг Гольштейн-Готторпский. Основную атаку с севера Фридрих собирался провести с «оттянутым» правым флангом и Schwerpunkt от левого. Во время марша к позиции, однако, и с поступлением свежей информации Фридрих пересмотрел план сражения. Оказалось, войска Дауна были сконцентрированы в большей степени, чем предполагалось, и прикрывали три направления, включая западное, кроме того, Schwerpunkt со стороны прусского левого фланга, как то было запланировано, против правого фланга австрийцев мог оказаться бессмысленным — Даун подобрал фланги. Эти известия привели к пересмотру приказов, и развертывание войск к сражению произошло лишь во время марша, спустя какое-то время. Это стало причиной некоторой задержки.

Фридрих двинул основные силы армии из лагеря у Лан-ген-Рейхенбаха, расположенного в девяти милях юго-западнее Торгау, в 6.30 утра 3 ноября 1760 года. Цитен в то же самое время начал подход к своим позициям. Погода была сырой и холодной. Выдвижение Фридриха и Цитена в скором времени обнаружили патрули Дауна и легкая хорватская кавалерия — фельдмаршал надежно прикрылся передовыми постами, и у пруссаков едва ли вообще существовала возможность застать его врасплох. После этого Даун понял, какая опасность ему грозит. Большая часть прусской армии двигалась в обход его западного фланга и в какой-то момент должна была оказаться у него в тылу. Тем временем другая часть прусских войск, возможно, равная по численности, подходила к его южным и юго-западным позициям. Даун произвел небольшие изменения в размещении войск, направив 18 батальонов на прикрытие северных и западных позиций. Фридрих вышел в пункт развертывания примерно в час дня, противник в это время занимал позиции, прикрывавшие все сектора, намеченные им для атаки.

Тем не менее король решил, что атака должна быть произведена с севера, как и было задумано. В 2 часа он послал вперед первую линию — 10 пехотных батальонов, наступавших в виду оборудованных позиций австрийской артиллерии, в то время как прусские орудия их фактически не поддерживали в связи с особенностями рельефа местности. Когда батальоны остановили, началась мушкетная перестрелка с австрийцами на короткой дистанции, и примерно половина передового эшелона пруссаков была выбита — в самые первые минуты битвы. Фридрих приказал идти вперед второму эшелону — его войска все еще подходили на позиции после утомительного перехода через леса, во время которого им приходилось отбивать контратаки австрийской кавалерии.

Прусская кавалерия несколько отстала из-за трудностей марша и в связи с изменениями, которые Фридрих счел необходимыми, когда ситуация стала ему более попятной. В 3.30 кавалерия подошла вместе с пехотой и вступила в дело, однако ее контратаковали, в свою очередь, австрийские кирасиры. Примерно в это время Фридрих — он, как обычно, находился в самой гуще событий — был контужен шальной мушкетной нулей и упал с коня. Король оттолкнул кинувшихся ему на помощь — «се n’est rien, се n’est rien»[258], — но у него была сильная контузия, невыносимо болела грудь, и его пришлось временно вынести с поля боя. Под ним были убиты три коня. В 4 часа начало смеркаться. Фридрих, уже знавший об огромных потерях, в какой-то момент подумал, что битва проиграна. Он поехал к церквушке в Элспиге, расположенной между полем сражения и Эльбой, и в свете свечи принялся готовить приказы об отступлении.

Они не понадобились. Цитен — уж непонятно, в соответствии с каким указанием касательно его графика действий, — отложил атаку примерно до 4 часов, и, когда он пошел вперед, его людям удалось немного продвинуться. Австрийцы на плато, казалось, стояли твердо, и он начал тревожиться за свой левый фланг. Цитен не понимал, как и все остальные, что происходило с главной атакой, и послал часть своих сил по дамбе между прудами в сторону западного фланга австрийцев, удерживавших гряду. К тому времени в обеих армиях царил невообразимый хаос. Солдаты начали потихоньку отставать от своих частей, повсюду лежали убитые и раненые, была практически полностью утрачена согласованность руководства боем. Даун, легко раненный, тоже покинул поле сражения. Австрийцы в полутьме и плотном дыму стреляли в упор в людей Цитена, те отвечали.

Но в этот момент, генерал фон Гульзен, который несколько раньше был ранен, взобрался на орудие, приказал ближайшим солдатам катить его вперед, а барабанщикам играть атаку. Достаточно большое количество прусских солдат услышали сигнал и начали наступление, в конце концов австрийцы стали в беспорядке отходить, причем теперь в их рядах замешательство было не меньшее, чем в рядах противника. Они отступили к Эльбе, а затем переправились на другой берег. Некоторые, говорят, добежали до Дрездена, который находился в 50 милях. Они достаточно повоевали.

Фридрих потерял по меньшей мере 17 000 человек, хотя большая часть отставших возвратилась в свои полки, как часто случалось, а улучшившееся медицинское обслуживание в сравнительно короткое время вернуло солдат в строй. Австрийцы потеряли 18 000 — неделей позже Фридрих оцепил общие потери противника в 20 000 человек и 50 орудий. Он полагал, что выиграл сражение. «Мы побили Дауна и австрийцев», — написал он Финкенштейну в тот вечер. Однако было ясно: это не решающая победа. Сначала король недооценил размеры прусских потерь, назвав цифру 9000 человек и 1500 пленных: они были намного больше, и прусская пехота, как всегда, понесла наибольший урон[259]. Фридриха обвиняли и в том, что он вообще начал сражение; но, как часто бывало, он хотел сохранить моральное превосходство. Идти на зимние квартиры, когда Даун находится в Дрездене и контролирует большую часть Саксонии, означало отказ от такого превосходства.

Фридриха критиковали и за то, что он разделил армию, хотя мощная демонстрация, ради которой он это сделал, была наверняка единственным средством, способным отвлечь неприятеля. Похоже, что имела место слабая временная координация атаки Фридриха и маневра Цитена, но такие вещи очень трудно организовать, тем более условия местности затрудняли передвижение. Смещение Фридрихом центра своей атаки было также неудачным, оно повлекло потерю времени, но наступать на сильно укрепленную позицию Дауна не имело смысла. Продолжение атаки при ужасающих потерях тоже критиковалось, как бывало после многих сражений Фридриха, Мальборо, Наполеона или Хэйга. Обстоятельства меняют планы. Раз уж войска сражаются за тактически важный пункт, каким было Торгауское плато, то атака должна быть либо отбита со всеми вытекающими последствиями для морального духа армии, либо окончиться победой. Фридрих после недолгого колебания решил продолжать атаку и выиграл. Победы до печального часто достаются слишком дорогой ценой, и войны несут многочисленные смерти и страдания. Некоторые из подданных короля Пруссии открыто полагали это сражение глупостью — без него можно было обойтись, тем более приближалась зима, но, с точки зрения Фридриха, Даун, засев в Торгау, отрезал его от ресурсов Саксонии, а он в них нуждался.

Фридрих, не считаясь с сильной болью, 8 декабря верхом отправился в Лейпциг, а прусская армия встала на зимние квартиры в Саксонии и в Южной Силезии. Еще в октябре он сказал д’Аржану, что, хотя ему удалось вернуть Лейпциг, Виттенберг, Торгау, Мейсен, противник удерживает Дрезден и пограничные горы и это позволит ему перейти в наступление в следующем году: «Королева Венгрии твердо стоит за войну». Казалось, практически не было никаких сомнений в том, что во время кампании 1761 года, если она начнется, Фридриху придется находиться в обороне. Маневры будут главным образом направлены на то, чтобы защищать свои пути снабжения и угрожать коммуникациям противника. Дрезден по-прежнему был в руках австрийцев, и надежды Фридриха на то, что Даун сочтет выгодным для себя покинуть город, остались только надеждами. По имевшимся у него данным, Даун весной будет располагать в Саксонии 60 000 солдат, а Лаудон в Силезии еще большими силами, вероятно, 70 000 человек. Прусские крепости и пункты снабжения — Бреслау, Швейдниц, Нейссе — окажутся под угрозой; постоянная нехватка людей никогда не позволит иметь необходимые но численности гарнизоны, чтобы обезопасить их от вероятного масштабного нападения, которое может быть предпринято неприятелем.

Что касается объединенных австро-русских операций, то скорее всего, как и прежде, австрийцы будут ожидать действий русской армии, а они обычно начинались в разгар лета.

Через 2 дня после сражения при Торгау Фридрих узнал, что король Георг II Английский умер 25 октября 1760 года. Для Фридриха смерть его дяди не была тяжелым ударом. Они никогда не любили друг друга, и Фридрих раньше часто задумывался над тем, что англо-прусские отношения могли бы улучшиться после перехода власти к принцу Уэльскому. На престол взошел юный принц, Георг III. С тех нор, однако, как Британия стала союзницей Пруссии, ее наиболее ценный вклад заключался в предоставлении Фридриху значительных субсидий: чуть меньше 700 000 фунтов в год на момент смерти Георга II.

Они позволяли Фридриху играть свою роль в коалиционной войне; без Британии, предоставившей такую помощь, даже не участвуя большими силами в военных действиях в Европе, Пруссия осталась бы действительно в одиночестве. Размеры субсидий, естественно, становились предметом частых переговоров, и Фридриху время от времени приходилось обосновывать свои запросы. Корпусу из 40 000 человек требовалась на кампанию сумма чуть меньше 6 миллионов экю[260]. Она включала стоимость фуража, питания и жалованья, при этом ничего не оставалось для компенсации расходов принимающим участие в кампании монархам. Фридрих полагал, что калькуляция, которую он показал Митчелу, вполне оправдывает его позицию в вопросе о размерах субсидии. Однако, выделяя деньги, Лондон должен быть уверен, что поддержка Фридриха в интересах Британии; и следующие месяцы он в основном использовал для дипломатических и политических контактов, призванных укрепить такие представления.

В связи со смертью дяди Фридрих направил приличествующее моменту послание в адрес Георга III. Он также лично написал Питту. Король Пруссии понимал: поддержка, которую он имеет в Британии, во многом существует благодаря энергии и политическому курсу Питта, и в письме — не только из вежливости — Фридрих подчеркивал, что Питт, возможно, является единственным человеком в Европе, обладающим достаточной мудростью и темпераментом, чтобы привести эту разрушительную войну к почетному завершению. Фридрих выразил ему свое полное доверие, хотя прекрасно знал, что судьба министров зависит от настроения монарха. Великая борьба между Британией и Францией за господство на море и в колониях развивалась по британскому сценарию, результатом этих успехов может стать новая волна недовольства британских министров по поводу вовлеченности в европейские дела, а значит, и поддержки Пруссии. Война дорого обходилась всем, и даже британский кошелек не был бездонным. Многие в Британии рассматривали войну на континенте как гражданскую войну в Германии, в которой друг Британии, Фридрих Прусский, держится с трудом, в то время как Британия везде одерживает победу.

Питт решительно выступал против французских притязаний. Его курс способствовал увеличению размеров британских владений, интересов и амбиций. До сих пор он оставался верным другом Фридриха, а Франция — врагом. Французы, как сообщалось, были обескуражены успехами пруссаков под Лейпцигом и Торгау. Они поддерживали маневрирование армии де Брольи и имперцев в Центральной Германии, особенно при оккупации Гессена, и представляли в этом секторе угрозу Ганноверу» к судьбе которого Лондон не мог относиться безразлично. Но в самом ли деле французы хотели бесконечной войны? Фридрих надеялся и верил, что нет. Ему не доставляло удовольствия находиться с Францией в состоянии войны, и, когда его послы в Швеции, Голландии, а также источники при русском дворе и в Вене сообщили, что Франция хочет мира, он захотел в это поверить. Первые слова о мире должны сказать Франция и Британия. Позиции Британии были сильны, и в январе 1761 года он сказал Митчелу, что не имеет никаких принципиальных возражений по поводу подобных переговоров.

Но если они начнутся, то необходимо оговорить все условия. В последующие месяцы Фридрих часто возвращался к этому вопросу. Должен быть всеобщий мир, а не просто прекращение военных действий между Францией и Британией. Франция должна уйти из Вестфалии, вывести войска из Германий и не оказывать помощи Марии Терезии. Фридрих знал о существовании старых союзнических связей между Британией и Австрией, воспоминания о которых у англичан были еще свежи, и к тому же он высоко ценил Кауница — «умная голова и очень большой политик». По оценкам Кауница, Пруссия находится почти на грани истощения всех ресурсов. Фридрих должен доказать, что Кауниц ошибается, а Австрия тоже испытывает большие экономические трудности.

Таким образом, Фридрих положительно относился к идее мирной инициативы: он поддерживал ее и понимал, что, судя по состоянию дел, она должна исходить от Британии и Франции. Он опасался — не без причин — переговорного процесса, из которого его могут исключить и не будут учитывать ситуацию на континенте, оставив Пруссию по-прежнему в изоляции. В весенние месяцы 1761 года состоялось немало контактов но вопросу о мирной конференции с участием воюющих стран, и Фридрих ее приветствовал, при условии, что это приведет к истинному и всеобщему миру. За конференцией, говорил он, должно последовать всеобщее перемирие между всеми сторонами. Ему были не но душе предложения по организации продолжительной, многословной конференции, во время проведения которой будут вестись военные действия, где все продолжат маневрирование силами для улучшения своих позиций за столом переговоров.

Между тем перспективы мира и общеевропейское соотношение сил неизбежно находились под воздействием текущей военной ситуации. Прусская армия была на зимних квартирах, так же как и большая часть австрийской армии. Однако в Центральной Германии принц Фердинанд и ганноверцы должны были противостоять французам и имперцам, оккупировавшим Гессен-Кассель. Фридрих довольно резко отзывался о достойной сожаления пассивности в действиях по выдворению оккупантов. В войсках Фердинанда находился прусский отряд, и король не видел смысла оставлять его там, если принц не активизирует действия. Это было и в британских, и в германских интересах, и он стремился сделать все, чтобы Питт знал его позицию. Конечно, трения между Францией и Ганновером в Северной Германии способствовали поддержанию заинтересованности Британии в участии_в военных действиях в Европе, но существовала и оборотная сторона: военные успехи Франции приведут к неуступчивости французов и нежеланию добиваться мира, к чему их будут подталкивать из Вены и Санкт-Петербурга.

Военная ситуация в этой части Германии, таким образом, помимо собственно стратегической, играла важную роль в дипломатии. В феврале 1761 года войска Фердинанда добились некоторых успехов в Готе и Гессен-Касселе; ганноверцы генерала фон Шпор-кена и пруссаки генерала фон Зибурга разбили франко-имперскую армию, захватив 3000 пленных и 4 знамени, — довольный Фридрих назвал это «Cette belle expédition»[261] и написал сестре Ульрике, что французы точно хотят мира и это желание еще более усилится «теперь, когда мы погнали их из Гессена». Достижения Фердинанда, писал он герцогине Саксен-Готской, вероятно, станут важным элементом в процессе поиска мира, который желателен «во имя блага Германии, во имя человечности и всех воюющих государств». Он обычно обращался к ней «топ adorable Duchesse»[262] и мой любимый корреспондент.

Оптимизм Фридриха оказался преждевременным. К началу апреля против Фердинанда в Вестфалии действовала уже не одна французская армия, а две. Фридрих считал ситуацию трудной и полагал, что она поможет Австрии в подстрекательстве к продолжению войны, а также ослабит переговорные позиции Британии и Пруссии. Поэтому потребность в переговорах становилась еще более настоятельной. Британия все еще оставалась сильной стороной, но при этом он отмечал в письме к Клипхаузену, что «большинство британских министров обладают лишь общими сведениями относительно того, что происходит за пределами Англии!» Лорда Холдернесса на посту государственного секретаря в Лондоне сменил граф Бьют, и Фридрих не знал точно, какова его точка зрения на происходящие события. Он писал сестре Амелии, что, несмотря на предложения о мирной конференции, Австрия не намерена серьезно смотреть на перспективу ее проведения. Грядет шестой год его войны, и приходится надеяться только на самого себя.

Фридрих был до крайности раздражен, когда ему доложили в июне, что Питт, которым он восхищался, открыто обратился к Кпинхаузену с просьбой выяснить, на какие жертвы ради мира Пруссия готова пойти. «Ни на какие!» — был ответ, его следовало передать англичанам без всяких недоговоренностей. Сообщение достигло цели, хотя Фридрих полагал, что было бы правильно написать в июле письмо непосредственно Питту, сославшись на то, что его посол в Лондоне «все понял не вполне верно», и ясно изложить позицию и ее исторические обоснования. Саксония роптала, Генрих и многие другие, включая Митчела, считали, что требования Фридриха к населению необоснованно жестки: в Лейпциге арестовали пятьдесят торговцев под залог выплаты городом требуемых 2 миллионов крон. Фридрих не стал обращать внимания ни на какие увещевания. Война продолжалась, и ее нужно было оплачивать.

В Константинополе фон Рексин 2 апреля подписал договор между Оттоманской Портой и Пруссией. Эффект был скорее демонстративным, чем практическим, но Фридрих посчитал, что он имеет некоторую ценность. Он получил сведения, что австрийцы и русские собираются повторить кампанию 1760 года.

У Фридриха появился новый источник информации относительно планов России. Генерал Тотлебен, командовавший русскими войсками во время совместного австро-русского рейда на Берлин в 1760 году, был поставлен во главе экспедиции против Кольберга на Балтике. В какой-то момент с ним удалось установить контакт через уважаемого еврейского торговца, le juif Sabatky[263], состоявшего на службе у Фридриха. Тотлебена убедили уговоры Сабатки и деньги Фридриха, и он согласился давать информацию о намерениях русских. Деньги ему платили не только за информацию, но и за обязательство гуманно относиться ко всем подданным прусского короля, которые окажутся в зоне его действий. Что касается планов русских, то они, похоже, предполагали вновь послать 25-тысячный корпус на соединение с Лаудоном в Силезии, в то время как другой проследует через Померанию в направлении Кольберга. Основные силы армии, вероятно, пойдут в Силезию, но все это станет возможным, только когда зазеленеет трава.

Фридрих получил эту информацию в начале мая 1761 года. Он знал, что в русской армии и политической системе произошли изменения. Салтыкова заменил фельдмаршал граф Бутурлин, и он, видимо, будет располагать 25 000. человек. Система тылового обеспечения и снабжения русской армии, как говорили, также серьезно улучшена. На южном фронте Лаудон к началу мая покинул зимние квартиры и приступил к военным операциям в Силезии. Становилось очевидно, Фридриху вновь придется метаться с армией то на восток, то на север, чтобы противостоять численно превосходящим войскам неприятеля в Силезии и Саксонии.

А если все будет складываться плохо, то и в Бранденбурге.

21 апреля Фридрих направил приказы принцу Генриху, находившемуся в Саксонии. У него должно было быть в наличии 30 000 человек, и Фридрих понимал, что Даун намеревается собрать собственные силы в Саксонии, в то время как Лаудон — с 70 000 штыков, — как следовало из сообщений, остается в Силезии и готовится к взаимодействию с русскими войсками. Все было знакомо, и положение Фридриха оставалось таким же трудным, как и всегда. Он решил идти в Силезию с остатками армии — 30 000 — усиливая тем самым войска местного командующего, генерала фон Гольца. В течение некоторого времени король находился в лагере в Мейсене, затем 4 мая переправился через Эльбу, 8 мая подошел к Горлицу, а потом разместил штаб в Кунцендорфе, неподалеку от Швейдница, расположив армию на бивуаках вдоль близлежащей горной гряды. У него было несколько кавалерийских полков, и он пытался пополнить пехотные батальоны, сформировав 8 новых, которые вошли в строй с 1 мая. Это были подразделения из добровольцев и авантюристов из разных стран, обладавших неодинаковым опытом, их подготовка оставляла желать лучшего, и армия Фридриха образца 1761 года была уже не таким превосходно обученным и дисциплинированным организмом, как прежде.

Король Пруссии намеревался пресечь попытку русских и австрийцев соединиться, что должно было случиться в Юго-Восточной Силезии. Он почти каждый день писал Генриху относительно маневров, которые могли помочь предотвратить это, и с нетерпением ожидал известий от Тотлебена. 30 мая Эйхель послал графу зашифрованную депешу — Фридрих был «Патроном», а Тотлебен — «Другом». Пойдут ли русские на Бреслау? Или на Глогау? Или на Франкфурт? Была бы полезна информация и относительно планов австрийцев.

Тотлебен также передавал информацию через посредничество Готчковского, вездесущего поставщика Фридриха, сыгравшего определенную роль в сокращении размеров контрибуции, наложенной русскими на Берлин. 20 июня Фридрих получил новости от Тотлебена, подтвержденные другим источником. Даун планировал войти в Лусатию, в то время как русские направятся к Одеру, к Гроссену, отправив один корпус для взаимодействия с Лаудоном, а другой — к Кольбергу. «Это тот же расклад, что и в 1759 году», — писал Фридрих. До того как король 7 июля переедет из Кунцендорфа в Пльзень, юго-западнее Швейдница, он получит еще сообщение о дальнейших планах противника и об их изменении. Лаудон уже приступил к действиям. Известия с севера были неплохими — 16 июля Фердинанд опять разбил французов в Вестфалии, недалеко от Липпштадта.

Лаудона назначили главнокомандующим в Силезии, и теперь он отчитывался непосредственно перед Веной, а не перед Дауном. Он получил приказ ожидать момента, когда можно будет приступить к операциям вместе с Бутурлиным, а ожидание затягивалось — Бутурлин оказался еще более тяжелым на подъем, чем Салтыков. Ко второй декаде июля русские по-прежнему находились в нескольких милях к югу от Познани, хотя обещали идти на юг, в сторону Берга. Лаудон надеялся выманить Фридриха с позиций у Швейдница, угрожая прусским коммуникациям с Нейссе. Он понимал, что Фридрих постарается не допустить его соединения с русскими войсками. Первым делом Лаудон занял позиции у Франкенштейна, между Бреслау и пограничными горами. Русские обещали переправиться через Одер на западный берег у Лебуса, в тридцати милях от Бреслау, что и произошло 12 августа, когда Лаудон и Бутурлин встретились.

Фридрих понял намерение Лаудона — соединиться с русскими и не допустить генерального сражения, пока соединения не произойдет. Он сознавал, что может оказаться невозможным предотвратить этот маневр. И оказался прав. Соединение произошло 19 августа. Фридрих, конечно, атаковал бы Лаудона на марше, если бы представился такой случай. Он признавался, что перемещения Лаудона несколько озадачивали его, но это было характерным для маневренной войны, войны угроз и контругроз, маршей и контрмаршей. Снабжение сдерживало маневр. Фридрих получал все необходимое из Нейссе, Швейдница, Бреслау, Лаудон — из Богемии, и перевалы в Ризенгебирге были для него жизненно важны.

Соединение австрийской и русской армий привело к созданию объединенной армии численностью в 130 000 человек, и Фридрих принял решение занять выгодные оборонительные позиции, чтобы противостоять попыткам атаки со стороны неприятеля. Эти маневры стоили противнику времени и ресурсов, а он отвлекал, не неся никаких потерь, намного превосходящие по численности силы. Фридрих начал оборудовать укрепленный лагерь в Бунцельвице, расположенном всего в 2 милях от Швейдница, где на некоторое время останавливался после сражения у Лигница; работы начались 20 августа. Это была открытая позиция, опирающаяся на деревни, с соединенными друг с другом хорошо оборудованными траншеями и окопами внутри восьмимильного внешнего периметра. За оборонительным периметром были установлены взрывные устройства, рогатки и вырыты ловушки. Фридрих всегда старался постигать искусство полевой инженерии, но редко имел возможность применять его на практике.

Все стороны лагеря были прикрыты артиллерией — 450 орудий с перекрывающимися секторами обстрела, а прусская армия, 66 батальонов пехоты и 43 эскадрона кавалерии, стояла за линией обороны. Внутри оборонительного периметра жизнь протекала непросто, пищевые рационы были экономными. Бунцельвиц превратился в хорошо укрепленный пункт. Лаудон тем не менее старался убедить Бутурлина организовать совместную атаку, были даже согласованы ее дата и план; по осуществить ее так и не рискнули.

Когда Фридрих понял это, то решил двигаться в сторону Нейссе для пополнения запасов. В них ощущалась большая необходимость. Нахождение в обороне было трудным для пруссаков — слишком большое количество людей в течение долгого времени было на небольшом пятачке, и среди них стали распространяться болезни. Однако Фридриху удалось на три недели отвлечь две неприятельские армии, заплатив за это ничтожную цену.

Оставив Бупцельвиц, Фридрих намеревался не только пополнить запасы своей армии, но и поставить под угрозу коммуникации Лаудона с Моравией. К несчастью, ему противостоял военачальник, столь же одаренный, как и он сам. Как только король повел пруссаков к Нейссе, Лаудон тут же напал на Швейдниц и в ночь на 1 октября блестяще организованной атакой овладел им. Австрийцы захватили 4000 пленных и 200 орудий. Швейдниц являлся важным пунктом снабжения, укрепленный Фридрихом еще во время силезских войн, его утрата привела Фридриха в смятение, а Мария Терезия немало этому порадовалась. Он считал потерю Швейдница presque incroyable[264] и скептически относился к докладам, что гарнизон сделал все от него зависящее[265]. После этого ни одна из сторон в Силезии не могла считать себя достаточно сильной для генерального сражения, и в декабре обе армии встали на зимние квартиры. К сожалению, со взятием Швейдница австрийцы заняли зимние квартиры по эту сторону границы Силезии.

Фердинанд Брауншвейгский успешно противостоял французам на севере Германии, маневрируя в бассейнах рек Линне и Везер, но общая стратегическая ситуация Фридриха была плоха. Он жаждал мира и в некоторых письмах выражал по этому поводу оптимизм, но мир на тех условиях, которые он мог принять, казался недостижимым. Прусская экономика благодаря правильному управлению важнейшими отраслями и хорошей организации достаточно легко перенесла эти годы, но теперь находилась в плачевном состоянии, и прошла еще одна вынужденная девальвация валюты. После Торгау Фридрих ни разу не нанес врагу поражения, а сражение у Торгау далось дорого, и некоторые полагали его пирровой победой. Он потерял ценную крепость в Силезии. Принц Генрих был изгнан Дауном из лагеря в Мейсене. Русские отошли в Польшу, но на Балтике граф Румянцев[266] с войсками атаковал и вынудил к сдаче Кольберг. Тот оказался в руках русских, и Балтика стала чем-то вроде русского озера со всеми вытекающими последствиями в плане уязвимости Померании и Северного Бранденбурга. Шведы, поминально участвовавшие в войне, могли лишь в малой степени его беспокоить, и пруссаки небольшими силами сдерживали их; но северное побережье было открыто для противника. Фридрих уже давно, но безуспешно старался убедить Британию направить на Балтику военную эскадру, а Питт — это было самым тяжелым ударом — в августе ушел в отставку, его сменил граф Бьют. Питт, которого Фридрих называл единственным британским министром, сочетавшим твердость и умение, требовал, чтобы Британия немедленно объявила войну Испании, но так и не смог убедить кабинет.

Бьют, которого все считали любовником вдовствующей принцессы Уэльской, Августы Саксен-Готской, обладал влиянием на молодого короля. Он был известен как сторонник мира с Францией и выхода Британии из войны. Фридрих мог это принять в принципе, но если Британия не будет верна прусскому союзнику, то могут оказаться под вопросом претензии, ради которых Пруссия так долго сражалась, уменьшится размер субсидий, и Пруссия вновь окажется в одиночестве перед Австрией и Россией. По значимости в альянсе Британия в связи с успехами на море имела преимущества: Пруссия из-за напряжения 5 лет войны и понесенных потерь находилась в упадке, и ее позиции на переговорах с союзницей были относительно слабы. Имеющиеся контакты с Санкт-Петербургом оставляли мало надежды. Небо было покрыто тучами, и обзор стратегической ситуации, отосланный Фридрихом Финкенштейну 10 декабря, был невеселым:

«Австрийцы владеют Швейдницем и горами, русские стоят за Вартой на всем протяжении от Кольберга до Познани… ко мне каждый тюк соломы, мешок денег и партия рекрутов поступают лишь по доброте или недосмотру неприятеля. Австрийцы контролируют горы в Саксонии, то же самое имперцы — в Тюрингии, уязвимы все наши крепости в Силезии, Померании, Штеттин, Кюстрин, даже Берлин зависит от милости русских…»

Все страны стремились к миру.

Фридрих все еще надеялся на некие масштабные действия турок против русских и балканских владений Марии Терезии. Его письма в Константинополь и к представителю у татарского хана, Боскампу, становились все длиннее. Он рисовал картины кампании на будущий год с учетом смешанного турецко-татарского войска в 200 000 человек, в том числе 30 000 татар. Это скорее всего было фантазией, и мало кто разделял такие планы. Война казалась нескончаемой, а будущее Пруссии по-настоящему мрачным. Британский историк так написал о том периоде:

«Маленький, отчаявшийся, измученный человек с неумытым лицом, в старой испятнанной грязью и испанским нюхательным табаком одежде все еще болтался среди Силезских гор с остатками потрепанных войной ветеранов, столь же оборванных и отчаявшихся, как и он сам…»

И этот «маленький, отчаявшийся, измученный человек» с болью осознавал, какое количество солдат унесла война. Из имевшихся в 1756 году 5500 прусских офицеров 1500 были убиты. В боях пали больше 100 000 его солдат. Он потерял 120 генералов. Сам Фридрих довольно сильно сдал, бывали случаи, когда его подчиненные, включая принца Генриха, жаловались, что приказы короля норой запутанны и сбивают с толку.

В январе 1762 года произошло второе чудо дома Бранденбургов.

Глава 17 ВТОРОЕ ЧУДО

«Мессалина Севера мертва», — отметил Фридрих без всякого рыцарства. «Morta la Bestia», — написал он Книпхаузену 22 января 1762 года. Елизавета Петровна, Государыня Всея Руси, уже какое-то время болела. Она взошла па. престол в 1741 году благодаря личной смелости и предприимчивости, дочь Петра Великого убедила гвардейцев Преображенского полка встать на свою сторону во время дворцового переворота. Красивая, сладострастная, экстравагантная и ленивая, Елизавета сыграла значительную роль в русской политике во время войны и оказалась вовлеченной, в немалой степени из-за недоверия к Фридриху, вместе с Австрией и Францией в антирусскую коалицию. Она проводила политику дружбы с Австрией и непримиримой вражды к Пруссии; подписала секретное соглашение, по которому Восточная Пруссия должна была отойти к России. Елизавета умерла 5 января 1762 года в возрасте пятидесяти двух лет.

У нее не было законных детей. Она провозгласила своим преемником племянника, Петра, сына любимой сестры, герцогини Гольштейн-Готторпской; и именно ему Елизавета просила Фридриха подыскать невесту. Была рекомендована юная принцесса Ангальт-Цербстская, которая сочеталась с ним браком, родила сына Павла и снискала благосклонность императрицы Елизаветы. Теперь ее супруг занял трон.

В отличие от своей тетки Елизаветы новый суверен, нареченный Петром III, был преданным почитателем короля Пруссии — как он писал, «одного из величайших героев, каких видывал свет», открыто называл Фридриха «мой наставник». Его приверженность к военным мелочам казалась карикатурой на Фридриха Вильгельма Прусского. Он носил прусский мундир и пытался ввести прусскую муштру в армии. Фридрих знал об этом, но первое время не мог попять, какое воздействие на европейскую политику и ход войны будет иметь смена монархов в России. Однако он надеялся на лучшее, и причины на это у него были. Поскольку Пруссия и Россия находились в состоянии войны и прямая связь между ними была затруднена, ему удавалось получать послания по сложным каналам связи через Лондон — Британия не воевала с Россией. Король поспешил направить теплые поздравления через британского посла в Санкт-Петербурге, сэра Роберта Кейта. Фридрих назначил своим специальным посланником барона фон Гольца, дав ему инструкции поддерживать тесный контакт с послом Британии и приступить к переговорам по вопросу об окончании войны между Пруссией и Россией и усиливать недоверие к Австрии и Саксонии. Вскоре ему стало известно, что Петр III был бы в высшей степени благодарен за пожалование ему ордена Черного Орла, который сам Фридрих носил постоянно. Король Пруссии удовлетворил это пожелание. Его личные письма становились все теплее, однако Георг III получал об этом полную информацию. «Я отношусь с полным доверием к Вашему Императорскому Величеству, — написал Фридрих Петру III 20 марта. — Кому еще я могу довериться? Я клянусь в искренней и неувядающей дружбе», — и взывал к «истинно германскому сердцу» императора. Петр подготовил для Фридриха резюме донесений русского посла в Лондоне, князя Голицына. Из него следовало: правительство Бьюта будет оказывать Фридриху ограниченную помощь; Бьют рассчитывает, что военное давление России на Фридриха усилит его стремление к миру. Направляя Фридриху эти материалы, император добавил, что лично он готов к миру.

Все это работало на Фридриха, хотя не улучшало англо-прусские отношения. То, что англичане не особенно стремятся ему помогать, он знал; они также вели секретные переговоры с Австрией, предлагая ей беспристрастное посредничество в вопросе о Силезии. Митчел это изо всех сил отрицал, к неудовольствию короля. Британцы пытались скрыть проведение мирных переговоров, в результате которых, если они пойдут успешно, Фридрих останется в изоляции. В ходе этих контактов к тому же они признавали, что Пруссии следует несколько умерить притязания в Силезии, — это больше всего злило Фридриха.

Но были проблемы с внезапным и энергичным улучшением отношений с Санкт-Петербургом. Значительная часть переписки короля в последнее время приходилась на фон Рексина, его представителя у татарского хана; и все эти письма (кстати, на них не было ответов с ноября) были нацелены на активизацию турецких и татарских сил. Теперь же попытки организовать масштабное вторжение в земли Петра III никак не вязались с обретенной любовью между Гогенцоллерном и Романовым. Фридрих требовал от фон Рексина переориентировать Турцию на действия против Австрии, во всяком случае, в настоящее время. Он также приказал фон Гольцу в Санкт-Петербурге все в полной мере объяснить новому монарху — отчаянное положение, в котором находится Пруссия, топкости ее отношений с Портой и так далее. Это должно было стать в тот момент неотложной дипломатической задачей. Фридрих еще в феврале писал принцу Генриху о близящемся bonne diversion[267] турок против России.

Но эти затруднения были ничтожны по сравнению с громадной выгодой, которую несло устранение прямой угрозы со стороны России. Соглашение о перемирии было достигнуто в марте, а 15 мая заключен договор о мире между Россией и Пруссией. Фридрих, естественно, был доволен таким дипломатическим ходом, но он мало об этом говорил и держал в секрете ход предварительных переговоров, даже от британцев, пока все не свершилось. 24 мая король распорядился, чтобы Митчелу вручили копию договора. На это событие Лондон отреагировал довольно прохладно. Митчел был озадачен, получив от своего правительства инструкции провести демарш относительно поведения прусских официальных лиц в Англии. «Что они натворили?» — запрашивал он и не получал удовлетворительного ответа. Ответ заключался в том, что они обнаружили заигрывания британцев с Австрией. В англо-прусских отношениях появилась трещина, и одним из следствий этого стало решение английского кабинета, принятое в апреле, не возобновлять выплату субсидий Фридриху — как угрожал Бьют, — если он не откажется от готовящегося договора с Россией. Но Фридрих вовсе не намеревался этого делать. Решение было принято главным образом по настоянию Бьюта, в то время как Ньюкасл высказывался против. К этому моменту британцы хотели как можно быстрее выйти из европейской войны.

Потеряв субсидии, Фридрих приобрел другое. Русские войска выводились с прусской территории. Но дело пошло даже дальше этого: 1 июня между двумя государствами был подписан договор, согласно которому русские войска численностью 20 000 человек под командованием Чернышева будут взаимодействовать с пруссаками против австрийцев в Силезии. Фридрих взял на себя обязательство обеспечить тыловую поддержку. Из противников русские превратились в союзников. Восточный фланг оказался в безопасности.

Фридрих мог оказать услуги своему новому другу в других затруднительных случаях. Петр III начал делать воинственные жесты в сторону Дании. Между ними оставался неразрешенный спор относительно герцогства Гольштейн. Российский император предлагал Берлин в качестве места проведения переговоров под патронажем Фридриха. Король счел это приемлемым и стал в письмах давать указания Финкенштейну по подготовке к международной конференции. Петр III, сообщал он, предпочитает за обедом бургундское вино и с удовольствием после еды выпивает стакан английского пива. Принц Фердинанд Прусский[268] встретит его императорское величество на границе Пруссии и Померании. Сам Фридрих, к сожалению, вынужден быть на войне, но прусское гостеприимство будет теплым.

Веспа и начало лета принесли новые благоприятные новости. 24 июня войска Фердинанда Брауншвейгского, находясь в численном меньшинстве, провели удачную, хотя и не решающую, операцию против французов под Вильгельмсхалем. В конце мая мир с Пруссией заключили шведы. «А была ли на самом деле у меня война со Швецией?» — спрашивал Фридрих: в последнее время они практически не беспокоили его. В Константинополе дела двигались очень медленно — 12 мая он написал принцу Генриху, что соглашения сдерживаются неким новым для него явлением, под названием Рамадан, которое явно мешает прохождению любых дел при дворе султана. Тем не менее настроение у него было бодрым. Перегруппировка коалиций вернула королю надежду, и он писал Фердинанду Брауншвейгскому: «нитка четок», альянс врагов, начинает распадаться. Его радовал также приезд в ставку, находившуюся в Бреслау, племянника, Фридриха Вильгельма, сына Августа Вильгельма, матерью которого была принцесса Брауншвейгская, сестра прусской королевы. Фридриху нравился этот высокий молодой человек[269] — он любил музыку, и король говорил, что одна-единственная военная кампания значительно укрепит его физически и духовно. Печально, но этому покровительству не было суждено длиться долго.

Однако ситуация в Германии по-прежнему оставалась угрожающей. После смерти Елизаветы Фридрих оптимистично писал Генриху, что теперь можно почти ничего не бояться в Саксонии, где находился принц. У Генриха там было немало проблем. Прусские поборы легли тяжелым бременем на народ, и он часто против них возражал. Фридрих указывал брату на его неуместную доброту и без обиняков говорил, что ему нужны деньги, его, помимо прочего, раздражало намерение Генриха оставить командование войсками в Саксонии. Он напоминал брату, что французы творили в Гессене, как вели себя на оккупированных прусских территориях, как обращались с населением русские. В Силезии продолжалась война, и там открылась новая кампания.

Армия Фридриха, расположенная в Силезии, насчитывала 76 000 человек. У Дауна было больше 80 000. Он удерживал Швейдниц, ключевой пункт кампании, и с 40 000 солдат занял выгодные позиции к северу и востоку от него, в старом лагере Фридриха в Кунцендорфе. Численность армии Лаудона превышала 20 000 человек. Она — находилась у Зильберберга, к северу от Глаца. Австрийский генерал фон Брентано имел примерно 7000 человек на плато Цобтенберг, к северу от Швейдница и южнее поля, где проходило Лейтенское сражение. У Фридриха не было намерения атаковать превосходящего по численности противника. Он хотел дождаться подкреплений от нового союзника, России, под командованием Чернышева, а потом, имея численное превосходство, вынудить Дауна уйти с позиций. Если план удастся, то Швейдниц будет отрезан от основных сил австрийцев, и ситуация в Силезии кардинально изменится.

Следующий шаг, таким образом, зависел от прихода русских войск. 29 мая Фридрих писал Петру III о предстоящем соединении армий, которое наверняка вынудит Дауна отойти; 19 и 30 июня русские форсировали Одер и двинулись в направлении прусских союзников. Армии соединились и начали наступление на австрийцев, занимавших позиции у Бюркерсдорфа. Фридрих считал, что Дауна можно было выманить с позиций при помощи операций против его тыловых складов в Богемии с использованием прусской кавалерии и казаков из корпуса Чернышева. Австрийцы держались стойко. Даун хорошо укрепился на горах к северо-востоку от Ландшюта, и стало очевидно, что необходимо сражение, чтобы изгнать его оттуда.

Бюркерсдорфская позиция была неплохо оборудована. Даун, развернувший войска фронтом на север и северо-запад, в связи с маневрами Фридриха был вынужден выделять специальные отряды и на момент боя оказался в численном меньшинстве. Однако покрытые лесами горы и несколько деревень усиливали его правый фланг. Изломанная горная гряда сразу за глубокой долиной, протянувшаяся через Диттманнсдорф и Рейссендорф, создавала естественный оборонительный рубеж с северо-западного направления, а узкая долина, по которой протекала небольшая речка Вейстриц, представляла защиту и укрытие для войск в северной части позиции. Фридрих при полной координации с Чернышевым, наступавшим с севера, составил диспозицию и разослал приказы об атаке. Ее намеревались провести 18 июля.

Поведение Петра III вызывало неудовольствие подданных, и после недолгого периода правления его жена Екатерина стала настолько же популярной, насколько он презираемым. Однажды июльским утром он поехал в Петергоф и обнаружил, что дворец пуст. Екатерина при помощи любовника, Григория Орлова, склонила на свою сторону два гвардейских полка и привела их к Казанскому собору, где испуганный архиепископ провозгласил ее императрицей. Через несколько часов она получила от мужа письменное отречение от престола; а через несколько дней он, как сообщали, умер от несварения желудка. На самом деле его убили. С этого момента Екатерина, которой было тридцать три года, стала Государыней Всея Руси. Одним из ее первых решений было немедленное заключение мира с Австрией; и новости об этих драматических событиях дошли до Чернышева, который готовился к сражению у Бюркерсдорфа.

18 июля Чернышев получил приказ из Санкт-Петербурга о передислокации войск, об уходе от пруссаков. Фридрих написал повой императрице несколько строк с выражением дружбы и надежды, что вновь установленные отношения между двумя странами сохранятся, и пересмотрел свои планы. Русские войска получили приказ двигаться через Смоленск назад в Россию из Силезии, избегая вступления в пределы Пруссии. Чернышев понял: новая императрица намерена сохранить мир с Пруссией и прекратить войну с Австрией — не «se тêкler dans la guerre présente»[270]. Фридриху надо было скрыть от Дауна, что он остался у Бюркерсдорфа без поддержки русских союзников.

18 июля он послал за Чернышевым и убеждал его не уводить русские войска в течение трех дней. Фридрих мог бы попытаться, но не сделал этого, вовлечь русского генерала в действия против австрийцев — это означало бы неподчинение, граничащее с изменой. А если бы он, однако, просто остался в бездействии, просто присутствовал в месте возможного сражения, то Даун мог подумать, что они до сих пор союзники. Убедить генерала было непросто, но усилия Фридриха принесли успех. Сила его личности, его обаяние, голос — все имело значение. Чернышев вышел после аудиенции со слезами на глазах, восклицая, какой чудесный человек король Пруссии и как он хотел бы быть у него на службе. Русские не покинут лагеря в течение трех дней. И в это время Фридрих не двинет с места прусские войска.

Фридрих предпринял атаку только 21 июля. Его маневр сработал хорошо. Русские войска Чернышева оставались на позициях на западном фланге, около деревень Зейтендорф и Зейферсдорф. Они воздерживались от столкновения, но надежно приковали внимание австрийцев к северо-западу. Они «Spectateurs geblieben»[271], как Эйхель сообщил Финкенштейну, описывая впоследствии сражение. Фридрих тщательно подготовился к главной операции с точки зрения временного графика и сочетания компонентов. Он атаковал тремя отдельными колоннами, под командованием генералов фон Вида, фон Моллендорфа и фон Мантейффеля, соответственно с северо-востока, севера и северо-запада. Атака с северо-востока — фон Вид — должна была положить начало операции и стать сигналом для других; и сам Фридрих, во весь опор верхом носившийся между колоннами, присоединился к фон Виду. Атака Вида будет развиваться, опираясь на деревню Лейтманнсдорф, Моллендорф нанесет удар в направлении небольшой долины реки Вейстриц за деревней Бюркерсдорф; одновременно с этим колонны Мангейффеля двинутся с северо-запада через Хохгирсдорф.

Все сработало великолепно. Сразу после полудня австрийцы отступили, и бюркерсдорфские позиции оказались в руках пруссаков. Сражение было отмечено прекрасно спланированным маневром далеко отстоящих друг от друга колонн, имеющих отдельные и отличающиеся задачи. Их решение зависело от командиров. Оно стало важной вехой в карьере Фридриха. Даун отступил в графство Глац и оставил Швейдниц на произвол судьбы. Он капитулировал 9 октября после длительной и напряженной осады. За ее ведением по большей части надзирал лично Фридрих, пруссаки широко использовали подкопы и мины.

Фридрих победил. Даун предпринял лишь одну попытку выйти на Силезскую равнину со своих позиций в горах, но 16 августа был изгнан Фридрихом. Пять его батальонов, предводительствуемые принцем Бевернским, побили пять австрийских батальонов — все остальные значительные силы оставались сторонними наблюдателями.

Несколько следующих месяцев Фридрих по большей части посвятил дипломатии, и в первую очередь отношениям с Британией. Фридрих питал великую неприязнь к новому министру Георга III, Бьюту, и полагал, что тот при любой возможности будет мешать их союзу. Король считал, что Бьют был инициатором решения о прекращении предоставления ему субсидий и к тому же уговаривал русских не уводить войска даже после того, как они договорятся о мире с Австрией, чтобы Фридрих испытывал на себе большее давление. Бьют также, по сведениям Фридриха, намекал русским, что Британия была бы просто счастлива видеть Восточную Пруссию в составе Российской империи. Добиваясь мира, Бьют приносил в жертву британских союзников, Фридрих писал с возмущением Ульрике Шведской 20 августа 1762 года: «Англия на грани заключения мира с Францией». Британия, видимо, соглашалась на вывод войск из Вестфалии и из района Нижнего Рейна, принадлежавшего Пруссии — а именно Везеля, — упрощая тем самым Франции задачу оккупации, если не будет подписано специального соглашения, знаков стремления к которому Бьют не подавал. Он заявлял, когда ему задавались прямые вопросы, что Фридрих сможет пресечь любые поползновения Франции при помощи Фердинанда Брауншвейгского; но Лондон не отдал никаких распоряжений Фердинанду, и Фридрих раздраженно говорил о невозможности для него, короля Пруссии, распоряжаться войсками, находившимися на службе короля Англии, ради союзных целей. Почему британцы не могли ясно довести свою мысль до Фердинанда? Тем не менее Фридрих попросил его поступать точно так, как было предложено, несмотря ни на что.

Существовали и другие взаимные обвинения. Фридриху ставилось в вину заключение мира с Россией и Швецией без каких-либо консультаций. Здесь он в известной степени был уязвим, хотя и давал распоряжение, чтобы Кейта, британского посла в Санкт-Петербурге, проинформировали об этом. Фридрих, однако, указывал, что это Пруссия, а не Британия находилась в состоянии войны с этими двумя государствами. Совершенно другое дело Франция, с которой Пруссия и Британия долгое время воевали, и Британия вела с ней односторонние переговоры с возможным ущемлением интересов Пруссии. Более того, Британия, Фридрих был в этом уверен, тайно сносилась с Австрией и, видимо, соглашалась с австрийскими претензиями на Силезию. Такого рода контакты в сентябре и октябре зафиксировали самую низкую точку в англо-прусских отношениях на заключительных стадиях войны. Фридрих называл Бьюта человеком с металлической головой и бронзовыми внутренностями; грубо переиначивая его имя, он звал его «задиристым деревенщиной» («Bwtor»), который заставлял Фридриха утрачивать веру в человечество. Он надеялся, что британский парламент в ноябре заставит этого министра уйти с поста. Бьют, говорил Фридрих, жертвует интересами своей страны ради Франции и в то же время представляет как добродетель стремление дистанцировать британскую политику от европейских дел. Он был любовником принцессы Уэльской и потому обладал значительным влиянием. Бьют вел себя вероломно по отношению к союзнику, королю Пруссии, нагло пользуясь завоеваниями великого Питта. И еще он был слишком непопулярен, чтобы долго продержаться на высоком посту.

Фридрих попросил Книпхаузена описать нового государственного секретаря, лорда Галифакса, и верил: Бьюту осталось недолго пребывать на своем посту[272].

Война все еще продолжалась, и Генрих в Саксонии потерпел небольшую неудачу в октябре, но в конце месяца одержал над австрийцами ипе petite victoir[273]. Он вынудил имперские войска покинуть позиции, которые они занимали в горах на саксонско-богемской границе южнее Фрейберга, забрав много трофеев и 4000 пленных. Фридрих торжествовал, получив от него сообщение об этом: «Твое письмо сделало меня на двадцать лет моложе!» Их племянник, высокий и неуклюжий Фридрих Вильгельм, находился теперь у Генриха. «Заставляй его танцевать, если будет возможно! — писал Фридрих. — Хотя не думаю, что во Фрейберге много балов». В октябре Фридрих послал из Силезии Вида с сильным подкреплением — 20 пехотными батальонами и 50 кавалерийскими эскадронами. Он все еще надеялся отобрать Дрезден.

Но в ноябре возникли новые обстоятельства — лучше, чем можно вообразить. Барон фон Фритш, один из высокопоставленных саксонских дипломатов, прибыл в ставку Фридриха. Прусский король ушел из Силезии и переехал в Торгау, затем в Мейсен, а потом в Лейпциг. Фритш имел полномочия обсуждать искреннее стремление Марии Терезии к миру.

Это не стало для Фридриха полной неожиданностью. Он писал Финкенштейну, что предвидит в скором времени необходимость иметь в Вене умного переговорщика — ип homme habile[274]. Европа устала от войны. Потери были страшными. Казна опустела. Государства были разорены. Народы низведены до жалкого состояния. Король 21 и 22 декабря встретился с Фритшем, и в результате в саксонском королевском замке в Губертусбурге была созвана мирная конференция.

Фридрих без колебаний согласился на обсуждение условий, хотя и понимал, что торг будет непростым. Он направил императрице в Санкт-Петербург письмо, в котором изложил основные исторические основания прусских притязаний — до него доходили слухи, что в России существуют определенные силы, стремящиеся настроить Екатерину против него. Война, писал он, подобна пожару, и очень важно убрать подальше легко воспламеняющиеся предметы, то есть ее причины.

Торг длился в течение нескольких недель — очень недолго, если учесть продолжительность и ожесточенность войны. В какой-то момент Фридрих подумывал уступить по вопросу о рейнских герцогствах и принять взамен Мюнстер, но до этого дело не дошло. Он стойко боролся за Глац и горные ущелья в Богемских горах. И победил. Было много споров относительно налогов и пошлин на продукцию Силезии. Однако переговоры опирались на Бреславские и Дрезденские соглашения, подписанные после Силезских войн, и право Фридриха на владение Силезией не оспаривалось. Сам он проявил своего рода добрую волю, предложив вывести прусские войска из Саксонии! А ведь он и вправду какое-то время думал оставить ее за собой.

Король писал милорду Маришалю, что переговоры идут непросто, но он полон надежд. «Мы обо всем договорились и на следующей неделе приступим к подписанию, — сообщал он Генриху 2 февраля, — и эта война, которая стоила такой крови, боли и потерь, будет завершена». Церемония подписания состоялась 15 февраля. Фридрих знал, что Мария Терезия и Кауниц устали от войны, но напомнил принцу Генриху притчу о кошке и мышке: «Кошка всегда остается кошкой!» В конце марта король отправился из Бреслау в поездку но Силезии. Только после ее завершения он вернется в столицу Пруссии.

Война принесла большие выгоды Британии — господство на море и расширение владений империи в Индии, Америке и на Карибах. Франция понесла убытки. Испания, выступившая в 1761 году на стороне Франции, вынуждена была расплачиваться владениями в Вест-Индии. Россия вышла из войны не ослабленной, но настороженной, как и Швеция; в следующем году Россия и Пруссия подписали договор сроком на 8 лет. Австрию война сильно потрепала. Она окончательно потеряла Силезию, понесла огромные убытки, а главное, утратила — возможно навсегда — надежду занять прежнее высокое место среди германских государств и европейских держав. Это произошло благодаря усилиям прусской армии и решимости ее командующего и суверена.

Пруссия, несмотря на ужасные материальные и людские потери, вышла из войны победительницей. Прусских солдат теперь уважали и боялись во всей Европе, а военное искусство их короля превозносили до небес. Война в Европе, как утверждал Фридрих, велась с целью уничтожения Пруссии. Коалиция величайших европейских держав сложилась, чтобы раздавить поднимающее голову северное королевство. Однако его король первым нанес удар и продолжал наносить их один за другим. Пруссия, маленькая, не имеющая естественных оборонительных рубежей, с этого момента стала державой, с которой считалась вся Европа: Фридрих в «Истории» писал, что война обошлась Пруссии в 180 000 человек и она пострадала больше других.

Он во время войны допустил немало ошибок и в моменты благодушия признавался в этом, однако продемонстрировал наступательный дух. Фридрих решительно навязывал на поле боя свою волю, когда такое бывало возможно. После Колина король понял, что это будет затяжная война. Он быстро усваивал уроки и применял усвоенное с редким талантом. Король полагал, что всегда сражается за достойную жизнь Пруссии.

Теперь король, которого не видели дома так долго, возвращается. Он защищал страну, каждый час посвящая служению ей, — это настроение было широко распространено среди населения Бранденбурга. Оно устало от войны и страдало от нее, но чувство долга, присущее Фридриху, стремление работать во имя его было столь же легендарно, как и военная доблесть. Берлинцы знали, что 30 марта 1763 года король наконец вернется к своему народу в свою столицу. Город украсили, приготовили блистающую новой позолотой карету, в которую король сможет пересесть из походного экипажа. Собирались толпы людей. Нетерпение нарастало. Сначала Фридрих проедет в главный, но нелюбимый берлинский дворец. В то утро его ожидали вскоре после 10 часов. Но утро прошло. День начал клониться к прохладному вечеру. Стало смеркаться.

О Фридрихе не было ни слуху ни духу. А он просто решил, что не нужно шумихи, празднеств, никаких изъявлений радости. Д’Аржан, один из немногих, кто всегда мог откровенно говорить с ним, дружески пенял ему за это. Это великий момент, Пруссия вела войну почти семь лет. Ее существованию угрожала большая коалиция врагов, столицу захватили и разграбили. Последующим освобождением она всецело обязана своему суверену, и он должен выйти к народу, дать ему возможность поприветствовать того, кто сражался ради него. Игнорировать эти чувства — значит проявить высокомерие и неучтивость.

Фридрих оставался непреклонным. Он говорил д’Аржану, что тому прекрасно известно его нежелание устраивать ажиотаж. Король решил возвращаться домой кружным путем и поздно вечером, чтобы избежать толп народа и празднований. Ему не нужны были триумфальный въезд, овации. Вероятно, это проявление суровости, презрения к массовому изъявлению чувств, которые впоследствии заставили Веллингтона сокрушаться по поводу всеобщего ликования, устроенного в его честь: «Я ненавижу овации. Если они рукоплещут но одному случаю, то освищут по другому». А может, Фридрих устал сильнее, чем казалось. Часы и дни, проведенные в седле в любую погоду, непрерывные стрессы и тревоги, несомненно, сделали свое дело; он казался стариком. На портретах этого времени совсем другой Фридрих: не тот круглолицый, приятный и здоровый человек, каким он был в пору Силезских войн. Теперь его лицо стало морщинистым, приобрело циничное, беспокойное выражение. Он более сгорблен и сутул, чем раньше. Ему всего пятьдесят один год, но он побывал в самой гуще десяти наиболее страшных сражений столетия с их грохотом и вонью, громом пушек, криками мучающихся и умиравших людей и лошадей, сумятицей, сверхъестественным напряжением сил и ума. По пути в Берлин Фридрих сделал крюк и посетил поле Кунерсдорфского сражения — Кунерсдорф, где всем казалось, что он намеренно ищет смерти, после которого он сдал командование армией, сославшись на болезнь, но на самом деле страдая острой депрессией. Воспоминания Фридриха были живыми и разнообразными, многие — ужасными, хотя в трудные моменты ему всегда удавалось находить утешение в музыке, литературных трудах, поэзии. Он сочинил милое короткое стихотворение для де Катта во время недавнего кризиса в ходе войны, а его письма, независимо от напряженности ситуации, бывали часто украшены остроумными и красивыми, пышными фразами, jeux d’esprit[275].

Возможно, теперь знакомые лица людей, служивших ему и любимых им, чередой проплывали перед глазами. Такое случается, особенно в час триумфа. Победа может вызывать, сме-шапное чувство печали и опустошенности, которые сильнее облегчения и удовлетворения. Радость представляется неуместной. Каковы бы ни были его мысли, король поздно вечером без шума приехал в замок, где собрались дипломатический корпус и некоторые члены семьи. Он кратко поприветствовал их, поел и в полночь встал из-за стола.

В темноте раннего утра впервые за почти семь лет в окне кабинета Фридриха можно было увидеть свет, который едва пробивался из-за плотно задернутых штор. Обычное дело. Король Пруссии находился за рабочим столом.