Фронт

НЕОПУБЛИКОВАННЫЙ РАССКАЗ

Писатель Михаил Степанович Бугров уезжал в творческую командировку на Урал.

Его жена Зинаида Федоровна давно уже уложила чемодан, а друзья не раз успели поднять бокалы за счастливый путь и за еще не написанные рассказы.

— Ты бы все-таки легла, Зинушка, у тебя же грипп, — с беспокойством напомнил хозяин.

Все его поддержали.

— Спасибо за заботу, — улыбнулась Зинаида Федоровна, — я уже чувствую себя сносно. А потом разве можно оставить его без присмотра. — Она кивнула на толстые пачки бумаги, лежащие на полу.

Михаил Степанович обернулся.

— Ты вынула?

— Конечно. Представьте себе, не желая беспокоить меня, он один раз в жизни попробовал сам уложить свой чемодан. Это просто счастье, что я догадалась проверить! Чемодан оказался набит бумагой, какими-то журналами и справочниками по сельскому хозяйству. Там же была пишущая машинка. Между ними втиснуты пара носков, зубная паста и бритвенный прибор, кстати, без лезвий.

Все засмеялись, а редактор Розов авторитетно заметил:

— Ты, Миша, как и все писатели, отстаешь от жизни. Сейчас на целинных землях уже есть парикмахерские, а в магазинах можно купить все, начиная от сосок и кончая бумагой для пищущей машинки. Вот тебе прекрасная тема для юмористического рассказа: писатель, оторванный от периферийной действительности…

Молодой поэт светлоглазый Сережа Вихров вздохнул и сказал:

— Вы бы написали, Михаил Степанович, рассказ о том, как вам посчастливилось найти такую жену.

Михаил Степанович на мгновение задумался: вспомнились юность, школа рабочей молодежи, потом внезапно обнаружившиеся литературные способности, университет…

Он вздохнул, как-то особенно нежно посмотрел на начинающие седеть волосы жены и тихо ответил:

— О, это очень романтичная и совершенно необыкновенная история.

— Не верьте ему, — улыбнулась Зинаида Федоровна, — ничего необыкновенного не было. Просто он ходил за мной до тех пор, пока не привел меня в загс.

— Необыкновенных и необъяснимых историй в наше время не бывает, — уверенно сказал редактор. — Возьмем, например, творчество…

— Ну поехали… — поморщился поэт.

— А я утверждаю, — строго взглянув на перебившего его юношу, продолжал редактор, — что иные случаи кажутся необъяснимыми только потому, что они происходят не с нами, а с другими. Что такое так называемые необъяснимые истории? Это просто литературные штампы дурного вкуса: неправдоподобные встречи, кражи…

— Постойте, — задумчиво сказала Зинаида Федоровна, — вы напомнили мне действительно необъяснимую историю, которая произошла именно со мной. К нам однажды кто-то забрался в квартиру…

— Когда это? — удивленно поднял брови хозяин.

— Это случилось еще задолго до знакомства с тобой, Мишук. Мне было тогда всего семнадцать лет.

— Что же необыкновенного в том, что в квартиру забрался вор? — спросил Розов.

— А то, что из квартиры ничего не унесли, кроме моей фотографии.

— Это был какой-нибудь влюбленный. Я его понимаю, — сказал поэт, опуская глаза.

Громкий, настойчивый автомобильный гудок прервал разговор. Все встали. Поэт взял чемодан и пошел вперед вместе с редактором, а Михаил Степанович обнял жену и поцеловал ее волосы, потом оба глаза.

— Что это с тобой, Мишук, уж больно ты нынче ласковый?

Михаил Степанович как-то виновато улыбнулся, еще раз порывисто обнял жену и вышел.

Зинаида Федоровна подождала, пока отъехала машина, потом отошла от окна и принялась за уборку.

Она открыла тумбочку письменного стола, чтобы убрать четыре пачки бумаги, изъятые из чемодана мужа, но в тумбочке царил такой хаос, что она решила немедленно навести порядок. Присела прямо на ковер и принялась за дело. Среди кип газетных вырезок и старых студенческих конспектов ей попалась на глаза тоненькая серая папка. Зинаида Федоровна смахнула пыль и прочла:

«МИХАИЛ БУГРОВ. «ПОВОРОТ». Рассказ»

Михаил Степанович всегда советовался с женой. Он очень ценил ее литературный вкус и чувство меры, которыми на первых порах не вполне владел сам. Она умела помочь ему, подсказать, убрать лишнее. Зинаида Федоровна знала не только все написанные им рассказы, но даже и те, которые он еще «вынашивал».

Вот почему, увидев рассказ, о котором она никогда ничего не слыхала, Зинаида Федоровна удивилась.

В папке оказалось всего несколько листов бумаги, покрытых крупным энергичным почерком мужа. Сверху лежал черновик написанного очень давно письма.

Зинаида Федоровна отложила письмо, включила настольную лампу и, устроившись в старом отцовском кресле, принялась читать:

«Симка прислушался.

Ни сверху, ни снизу не было слышно ничьих шагов, только через неплотно прикрытую дверь парадного доносилось дребезжание позднего трамвая.

Тогда он достал связку ключей и уверенно шагнул к двери.

Замок был прост, и справиться с ним не представило никакого труда: видимо, хозяин не очень заботился о недоступности своей квартиры.

Симка тщательно запер дверь изнутри и, не зажигая огня, двинулся вперед. Первая дверная ручка, которую удалось нащупать, поддалась легко, и он очутился в комнате.

Белая июньская ночь вливалась в широкое окно балкона, светлые обои и тюлевые гардины казались сотканными из теней. На большом столе стояла початая бутылка портвейна, рядом в вазочке — горка печенья.

Симка понюхал бутылку, удовлетворенно хмыкнул и удобно расположился в глубоком кожаном кресле. Торопиться было некуда: в течение этой ночи, а пожалуй, и всего завтрашнего дня сюда никто не должен прийти.

Более двух недель изо дня в день упорно и методично Симка вел наблюдение за этой квартирой, вернее — за ее хозяином, высоким сутуловатым мужчиной с опущенными кончиками седых усов.

Каждое утро ровно двадцать минут восьмого хозяин квартиры выходил из подъезда и не спеша шагал к автобусной остановке, оставляя за собой маленькие, быстро тающие облачка табачного дыма.

Прислонившись к гранитному парапету набережной, Симка продолжал наблюдать за подъездом. Отсюда через лестничное окно ему была видна дверь квартиры во втором этаже. Больше из квартиры никто не выходил. Все входящие в подъезд проходили мимо нее, за исключением девушки-почтальона, которая задерживалась на секунду, чтобы опустить в ящик газету или журнал.

Около полудня Симка бежал в ближайшую закусочную и, наскоро проглотив порцию сосисок и выпив бутылку пива, возвращался на свой пост.

Для отвода глаз Симка имел при себе удочку: она могла в любую минуту объяснить его пребывание на набережной. Однажды, когда он, к своему собственному удивлению, вдруг выудил рыбу и, забыв обо всем, снимал ее с крючка, рядом прозвучал молодой насмешливый голос:

— Вот удивительно! Первый раз вижу, чтобы на нашей набережной рыба поймалась.

Мимо шла девушка. Симка успел рассмотреть только ее глаза, темно-карие, веселые, чуть-чуть раскосые, и две тугие косички. В руке она несла маленький чемодан.

Больше девушка ничего не сказала, даже не оглянулась, но Симке стало почему-то тоскливо, показалась ненужной и эта подготавливаемая кража и вся его бестолковая испорченная жизнь…

— Гражданин, здесь удить рыбу не разрешается. Это сказал подошедший милиционер.

Симка исподлобья глянул на постового и стал хмуро сворачивать леску.

— Прошу больше не нарушать, — милиционер козырнул и размеренным шагом пошел вдоль набережной.

Симка огляделся: девушки не было, он даже не успел заметить, куда она скрылась.

В другой раз он встретил ее рано утром на мосту, по дороге к месту своего наблюдения. По тому, как заколотилось сердце, Симка сразу понял, что это она…

Утренний ветерок развевал ее светлую юбку, за плечами был укреплен дорожный мешок.

Девушка, должно быть, узнала Симку. Она улыбнулась и, не останавливаясь, дружески кивнула.

И опять он не заметил ничего, кроме больших темно-карих веселых глаз…

В этот день за обедом Симка заказал вместо пиза целый стакан водки, чего раньше никогда не делал, а потом понуро и неохотно поплелся на свой пост.

Хозяин квартиры появлялся между шестью и восемью часами вечера. В зубах—неизменная изогнутая трубка, в руках — несколько свертков, видимо, с продуктами.

И так ежедневно, кроме субботы. В этот день он возвращался точно в половине шестого, а в шесть уже выходил из дому и пешком через мост направлялся к вокзалу, прижимая под мышкой спиннинг.

Симка следовал за ним в некотором отдалении, а затем терпеливо ждал, пока его не увозил пригородный поезд.

Конечно, с этой квартирой можно было бы давно покончить — обстановка полностью определилась еще неделю назад, но Симка в этом деле не хотел рисковать: за последние два года у него было достаточно времени для размышлений, и теперь, получив свободу, он не собирался расставаться с ней. Разве он не принял решения вернуться к трудовой жизни?

Эта кража будет единственной: ему нужны деньги, чтобы одеться и явиться к прежним друзьям в приличном виде. Ведь на заводе никто не знает, что два года назад, уйдя в отпуск, Симка случайно попал в плохую компанию: сначала вино, карты, потом — первая кража и тюрьма… Нет, он не может вернуться на зазод голодранцем. Кто тогда ему поверит, что он был в экспедиции?.. Нужно иметь часы, хороший костюм, пальто…

…Когда с портвейном было покончено, Симка сладко потянулся и вскочил, отгоняя дремоту.

Средний ящик письменного стола оказался незапертым. Симка выбрасывал его содержимое прямо на пол до тех пор, пока не обнаружил сберегательную книжку. Глянув на цифру в графе прихода, он свистнул и швырнул книжку обратно: стало быть, денег хозяин дома не держит.

Дело осложнялось: придется брать вещи, а это значит, что сегодня уйти уже не удастся. Нужно дождаться семи-восьми часов утра и взять небольшой чемодан: никто не обратит внимания — воскресное утро, мало ли, человек собрался на дачу. Кстати, и эту двустволку можно прихватить. Впрочем, нет. Черт его знает, вдруг сейчас не охотничий сезон? Придерутся, спросят разрешение. Ага, лучше вот эти складные бамбуковые удилища.

Симка выбрал в прихожей подходящий чемодан и принялся за дело.

Пожива оказалась лучше, чем он ожидал. В столе нашлись серебряные часы и фотоаппарат, в соседней комнате в шкафу — шерстяной отрез на костюм, пальто и несколько хороших шелковых платьев.

Симка нажал коленом на крышку чемодана и с трудом защелкнул замки. Затем поставил чемодан у двери, а бамбуковые удочки прислонил рядом.

Больше делать было нечего, оставалось ждать утра. Спать уже не хотелось, и Симка стал бродить по квартире.

В кухне его внимание привлекла небольшая одностворчатая дверь. Она могла служить входом в чулан. Симка понимал, что там нет ничего ценного, но от нечего делать решил посмотреть. Окна в чулане не было. Симка нашарил выключатель и, плотно закрыв за собой дверь, включил свет.

То, что он увидел, заставило его удивиться.

В углу притулился маленький "верстак с параллельными тисками и крохотной наковаленкой; голые оштукатуренные стены были увешаны слесарным инструментом, а прямо против двери стоял токарный станок. Правда, очень маленький и устарелой конструкции, но все же настоящий станок…

Лампочка, свисавшая с потолка, укрытая жестяным козырьком, освещала наполовину обточенную деталь: тускло поблескивало жало резца, зажатого в металлических пальцах суппорта.

Симка испытал ощущение, сходное с ощущением курильщика, который, будучи долгое время лишен возможности курить, неожиданно видит перед собой брошенную кем-то недокуренную папиросу.

Еще не отдавая отчета в том, что он собирается делать, Симка включил рубильник и взялся за блестящие ручки суппорта.

Хорошо смазанный и отрегулированный станок работал бесшумно, только резец легонько шелестел, снимая сверкающую, чуть дымящуюся стружку.

Первый заход Симка прошел очень осторожно и неуверенно — отвыкшие от работы пальцы плохо слушались, второй дался легче, а третий — почти нормально.

Внезапно он спохватился и отвел резец. Рядом на маленьком рабочем чертеже стояла уже готовая такая же деталь и две еще не тронутые заготовки. Симка взял лежащий тут же под рукой штангенциркуль, тщательно обмерил готовую деталь и сличил размеры на чертеже.

Время перестало существовать для него. Размеренно гудел электромоторчик, шипя и сверкая, тоненькой струйкой падала стружка в подвязанную к станине жестяную коробочку.

Но вот мотор умолк. Симка выпрямился и с сожалением посмотрел на пустой патрон: заготовок больше не было. Впрочем, он уже знал из чертежа, что их должно быть только четыре. Он сравнил свои изделия с обточенной до него деталью, придирчиво обмерил их и пришел к выводу, что его работа нисколько не хуже.

Вот они стоят, аккуратные, до блеска отполированные, красивые штучки. Это уже не мертвые куски металла, это почти живые, для чего-то нужные детали. И три из них сделаны его, Симкиными, руками.

Чувство давно угасшей гордости зашевелилось в груди у Симки.

«И не так уж долго я с ними возился».

Он посмотрел на часы.

Вид чужих часов вернул его к действительности и дал другое направление мыслям.

На крышке часов была надпись:

Симка задумался, потом погасил свет и вернулся в комнату. Короткая летняя ночь подходила к концу. Теперь стал виден большой лист ватмана, приколотый кнопками к стене.

Симка прочитал: «Приспособление для автоматической разметки и сверловки детали № 3».

Чертеж был сложен, и хотя Симка не мог разобраться в нем, однако сразу же узнал в углах четыре детали, три из которых он только что выточил.

Но испытанного прежде чувства радости уже не было.

Из-за листа ватмана торчал уголок конверта. Симка взял его и вынул письмо.

Симка поднялся с колен и взял со стола фотографию в светлой дубовой рамке. Сердце его громко застучало, во рту сразу стало сухо. Знакомые карие веселые глаза с улыбкой глядели на него. Но Симка не видел этой улыбки, он видел в них укор. Казалось, они говорили: «Ведь тебе же самому противно то, что ты сейчас делаешь. Я знаю, ты завидуешь ребятам, которые написали папе письмо. Ты можешь опять стать таким же, как они… И, может быть, мы снова встретимся когда-нибудь, в такое же хорошее летнее утро…»

Небо за окном светлело все больше и больше. Облака начали розоветь. Репродуктор на стене вдруг ожил, и по комнате поплыли редкие вибрирующие звуки хорошо знакомой Симке песни. Он вздрогнул и посмотрел на фотографию, которую все еще держал в руке, затем осторожно поставил ее на стол и направился в прихожую.

Он взял чемодан и принялся развешивать вещи по своим местам.

Руки его дрожали.

Прежде чем уйти, он вернулся к столу и, стараясь не глядеть на фотографию, вынул ее из рамки и сунул в карман…

Город просыпался. Звенели проносившиеся еще полупустые трамваи, за их широкими окнами сидели люди, читавшие книги или газеты. Симка попытался вспомнить, когда он последний раз читал газету, да так и не смог.

Маленький пыхтящий буксир трудолюбиво тянул три огромные баржи, на борту его было написано: «Иван Кочетков». Кто такой Иван Кочетков, Симка не знал, но подумал, что этот человек сделал что-то хорошее и полезное, иначе его именем не стали бы называть даже такое маленькое суденышко.

Волны закипали под кормой, длинной косой грядой бежали к берегу и, ударяясь о гранит, откатывались обратно.

Симка вынул из кармана связку ключей и отмычек. Взошедшее солнце засверкало на них веселым блеском. Раздался всплеск, и круги пошли по воде, сливаясь с затухающими волнами, поднятыми прошедшим буксиром.

— Смотрите?

Симка круто обернулся. Рядом стоял милиционер.

— Смотрю. А что, разве нельзя?

По вполне понятным причинам Симка не любил встречаться с людьми в милицейской форме, но на этот раз он не испытывал страха. Да и милиционер этот показался ему не совсем обычным: вместо того чтобы спросить документы, он добродушно улыбнулся и ответил:

— Зачем нельзя! Можно. Я на пост иду — смотрю, с поста следую — гляжу. И все наглядеться не могу.

Милиционер сделал широкий жест, словно собираясь охватить освещенные зарей дворцы и набережные, и вдруг зевнул.

— Ну, я свое отдежурил, пойду отдыхать. А вы, видать, уже на работу собрались? Вы, извиняюсь, гражданин, какой профессией обладаете?

— Я?.. Я токарь, металлист. Милиционер вздохнул.

— Завидная специальность.

Симка вдруг ощутил свое превосходство.

— Да уж, конечно, не то, что ваше дело, с жульем да с пьяными возиться.

Милиционер не обиделся. Он внимательно посмотрел на Симку и усмехнулся:

— Это еще бабушка надвое сказала, гражданин. Ваша профессия сложная, только с людьми дело иметь потруднее, чем детальку выточить; не так снимешь стружку — пропал человек. А ведь он живой. — Милиционер еще раз зевнул и притронулся к козырьку. — Бывайте здоровы, желаю хорошо потрудиться, гражданин.

Симка смотрел милиционеру вслед, пока тот не скрылся за углом, потом вынул фотографию и смело глянул девушке в глаза.

Теперь они не жгли. Теперь в них светилось такое же теплое и веселое солнце, как то, которое взошло над пробудившимся городом».

На последней странице рассказа, ниже подписи мужа, Зинаида Федоровна прочла сделанную красным карандашом размашистую надпись:

Зинаида Федоровна не стала наводить порядок. Она крепко завязала тесемки папки с неопубликованным рассказом и, положив ее обратно в тумбочку, забросала ворохом газетных вырезок и старыми конспектами.

Неожиданно зазвонил телефон.

В трубке зарокотал знакомый басок:

— Зинаида Федоровна? Это я, Розов. Звоню с вокзала. Все в порядке: уехал с комфортом, кланяется, целует. Велит вам беречь себя и поскорее выздоравливать.

Зинаида Федоровна усмехнулась:

— Спасибо за внимание. Между прочим, товарищ редактор, я с вами совершенно согласна в том, что необъяснимых явлений в наше время не бывает.