Галилей

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ И НА СОЛНЦЕ ЕСТЬ ПЯТНА

Зима опять стояла суровая. Сагредо на письма отвечал неаккуратно, но теперь было чем оправдываться: писать, мол, в такие холода дело весьма обременительное. Других корреспондентов это, правда, не останавливало. Марк Вельзер, меценат из Аугсбурга, поддерживавший переписку со многими итальянскими учеными, прислал Галилею только что вышедшую книжечку. Какой-то его приятель под псевдонимом «Апеллес, прячущийся за картиной» напечатал «Три письма к Марку Вельзеру о солнечных пятнах», где говорил о солнечных пятнах как о чем-то совершенно новом. А ведь в Риме, в садах Квиринала, Галилей показывал солнечные пятна многим прелатам и дворянам! Да и сейчас там его друзья продолжают наблюдать их и спрашивают о достигнутых им результатах.

Вельзер выражал уверенность, что если содержание книги и не явится для Галилея абсолютной новостью, то доставит ему удовольствие, показывая, что и за пределами Италии есть люди, идущие по его стопам. Упаси бог от таких последователей! Ничего, кроме раздражения, эта книжка вызвать у Галилея не могла. Апеллес утверждал, что впервые заметил темноватые пятна на солнечном диске еще весной, но не придал этому значения. В октябре, возобновив наблюдения, он опять явственно видел пятна. Пятна на Солнце, этом ярчайшем небесном теле вселенной?! Он отверг эту мысль. Если пятна находятся на самом Солнце и вращаются вместе с ним, то они должны были бы, исчезая на западном краю его диска, появляться на восточном. Этого за два месяца Апеллес ни разу не наблюдал. Значит, они обладают собственным движением и находятся над поверхностью Солнца? Что они собой представляют? Облака? Кометы? Величина пятен и их равномерное перемещение заставило Апеллеса отказаться от подобных догадок. Оставалось истолкование, менее всего противоречащее господствующим взглядам: это-де сгустки небесной материи. «Солнечные пятна», решает Апеллес, — это небесные тела, которые вращаются вокруг Солнца и, появляясь между наблюдателем и светилом, кажутся пятнами на его лике. Между Солнцем и сферами Меркурия и Венеры множество подобных темных тел. Той же природы и спутники Юпитера. Апеллес уверен, что их значительно больше четырех. Что касается Сатурна, то и вокруг него вращаются, несомненно, такие же тела. Этим и объясняется странная его форма. Так, походя, даже не называя имени Галилея, Апеллес если и не перечеркивает полностью его открытий, то старается их обесценить.

Он, Галилей, два года уже бьется, чтобы точно определить орбиты спутников Юпитера, и занимается он, выходит, делом совершенно бесполезным. Апеллес ведь знает наверняка, что спутников целая тьма, а движения их беспорядочны. Завидная осведомленность, тем более что дается она без труда!

Апеллес еще работал над «Письмами к Вельзеру», когда, как показывали расчеты, произошло соединение Венеры с Солнцем, продолжавшееся сорок часов. Если прав Птолемей, то в эту пору Венера наблюдалась бы на солнечном диске в виде темного пятна, двигающегося с запада на восток, то есть в противоположном направлении от движения пятен. При такой длительной конъюнкции, продолжал Апеллес, ненадежность наблюдения исключена: Венера прошла бы по диску Солнца значительно большим пятном, чем остальные. Но ничего похожего не случилось. Если бы отсутствовали все прочие аргументы, то одно это доказывало бы, что Венера вращается вокруг Солнца.

Как будто фазы Венеры, открытые Галилеем, не решили этого окончательно! Апеллес добрых чувств не вызывал. Отдельные интересные соображения тонули среди скоропалительных выводов, свидетельствующих об изрядной амбиции и недостаточных знаниях. Галилей все еще болел и не мог позволить себе роскоши тратить силы на опровержение Апеллеса. Даже целительный воздух Сельвы приносил мало облегчения. Болезнь была мучительной и затяжной. От наблюдений пришлось отказаться. И хотя он подготовил к печати «Рассуждение о телах, пребывающих в воде», тем не менее считал, что ничего не сделал. Главная его работа с места не сдвинулась. «Система мира» оставалась ворохом неоконченных рукописей. Он уезжал из Падуи с твердым намерением приложить все силы к быстрейшему завершению книги. Прошло полтора года, и мало что изменилось. Он строит планы, а хворь сваливает его в постель. Бежит время, и с каждым днем растет число неосуществленных замыслов.

Думая о следующей поездке в Рим, Галилей надеялся увидеть Клавия здоровым. Они вместе проведут необходимые наблюдения, и Клавий, конечно, перестанет отрицать гористость Луны. Он ведь не из тех, кто вопреки доказательным доводам противится новизне. Недаром же он склонялся к мысли, что новые открытия заставят астрономов пересмотреть представления о системе мира. Клавий со временем понял бы все. Но и этого никогда уже не случится. Поздно. В Риме скончался Клавий.

Противники у Галилея были разных толков. Одни готовы были сцепиться с ним чуть ли не врукопашную, другие и слышать не хотели о его «мнимых открытиях». Юлий Цезарь Лагалла занимал особое место. В Риме они часто встречались, много спорили, но сохранили друг о друге приятные воспоминания. Лагалла признавал, что Галилей заставил его поверить в ценность телескопа для астрономических наблюдений. Но с тем большей решимостью он выступал против опасных выводов, которые следовали из новых открытий. Если принять, что на Луне есть горы и долины, моря и острова, пропасти и мысы, открыто заявлял Лагалла, то вся философия не только пошатнется, но и рухнет.

Он собрал все аргументы схоластической философии, дабы опровергнуть существование лунных гор и тем самым искоренить всякую мысль о подобии Луны Земле. Лагалла силился спасти тезис об идеальной шаровидности Луны. Поверхность ее гладка, но само тело состоит из материи прозрачной и мутноватой, разреженной и плотной. Солнечные лучи по-разному проникают в глубину Луны: отсюда игра теней, создающая иллюзию гористости. Лагалла так и сыпал цитатами из греческих, латинских и арабских писателей.

Много цитат, и мало мыслей! Чези даже не дочитал рукопись. Пытался отговорить Лагаллу от публикации, но тщетно. В начале 1612 года его книга «Физическое рассуждение о феноменах на диске Луны» вышла из печати.

Лагалла расточал похвалы божественным способностям Галилея и всеми силами старался опровергнуть его доводы. Использование телескопа для наблюдений Луны вновь возродило давний спор о том, существует ли один мир или их множество. Но телескопические исследования не дают оснований усомниться в правильности прежних представлений. Мир только один, и в центре его — Земля. Лагалла осуждал Коперника и порицал учение Джордано Бруно о множественности миров. Он трижды упоминал о Бруно, «коего не только прокляла церковь, но которого и английская королева назвала неверующим и безбожным». А ведь Елизавета сама была еретичкой!

Разбирая сочинение Лагаллы, Галилей указал на наиболее существенные промахи. Заметки свои он делал на полях книги. Но там, где упоминался Бруно, он ничего не написал. Опровергать маститого философа, который столь старательно доказывал, что между его, Галилея, взглядами и учением безбожнейшего Джордано Бруно, еретика, нет ничего общего?

Посылая Чези свой отзыв на этот трактат, Галилей просил кланяться от его имени всем членам академии. Но особенно горячий привет просил он передать синьору Лагалле.

Книга Лагаллы Чези очень не нравилась. Тем с большим удовольствием читал он очередное письмо из Сельвы. Его радовало, что мнение Галилея совпадает с его собственным. Удивляло только, что тот принял Лагаллу за одного из членов академии. Это не так!

«Если бы он был им, — отвечал Чези, — то никоим образом не писал бы против ваших мнений. Каждый из нас будет всегда писать лишь в вашу защиту, хотя в этом и нет нужды, ибо сами писавшие против вас лишь увеличивают вашу славу, как хорошо сказал Порта относительно Сицци. Кроме того, вы, ваша милость, знаете всех Линчеев. Никто никогда не будет приниматься в их число без вашего ведома. Те же, кого примем, не будут рабами пи Аристотеля, ни какого-либо другого философа, а людьми благородного и свободного образа мыслей в исследовании природы».

Как вскоре выяснилось, в Риме книга Лагаллы произвела совершенно иное впечатление, чем рассчитывал автор. Опус его тоже послужил к вящей славе Галилея, ибо свидетельствовал о скудости школьной философии. У Галилея появилось немало новых приверженцев даже среди тех, кто раньше иронизировал над побасенками «Звездного вестника». Но в ту пору не ценители философии решали судьбу доктрин и их творцов. Святая служба, помимо чинов инквизиции, имела по городам и весям многочисленную армию добровольных помощников, которые почитали долгом оберегать паству от малейшего инакомыслия. Скольких из них книжка Лагаллы заставила с еще большей подозрительностью относиться к непонятным и тревожащим новшествам Галилея!

Несостоятельность Апеллеса для Галилея очевидна, и все же он три с лишним месяца, несмотря на напоминание, не отвечал Вельзеру. Причиной тому были не только многочисленные хвори. Не хотелось ограничиваться критикой. Выставить же положения, опирающиеся на твердые доказательства, он еще не мог. Но дальше медлить было нельзя. Наблюдения над солнечными пятнами велись ужо во многих местах. Мнение Апеллеса, не говоря о его притязаниях на первооткрывательство, тоже широко распространилось. Гринбергер соглашался, что Апеллесовы «пятна», вероятно, такой же природы, как и Медицейские планеты.

Галилей пишет Вельзеру, что уже восемнадцать месяцев наблюдает солнечные пятна, однако сложность проблемы и невозможность вести непрерывные наблюдения мешают ему прийти к окончательному решению. Он, естественно, воздерживается обнародовать открытие, если не исследовал проблемы до конца, ибо, объявляя о чем-нибудь новом, должен быть более осмотрительным, чем другие. Шум, с которым отвергали его открытия, заставляет скрывать и замалчивать каждое новое воззрение до тех пор, пока он не находит самых сильных доказательств. Ведь любую, даже извинительную ошибку поставят ему в вину как заслуживающее смерти преступление!

Поэтому пока он ограничивается разбором аргументации Апеллеса. Солнце — наичистейшее небесное тело, уверял Апеллес, и поэтому-де неуместно допускать, что на нем могут быть пятна еще более темные, чем на Луне. Характернейшее умозаключение!

«Только до тех пор, — пишет Галилей, — следует называть Солнце наичистейшим и наисветлейшим, пока на нем не было замечено ничего темного или нечистого; когда же оно предстанет перед нами отчасти нечистым и покрытым пятнами, то почему мы не должны говорить, что Солнце покрыто пятнами и нечисто? Имена и атрибуты должны соответствовать сути вещей, а не суть вещей — именам, ибо вещи существовали прежде,чем имена».

Темнота Апеллесовых «пятен» еще не доказывает, что по своей материи они подобны Луне и планетам, ибо плотные облака могли бы явиться причиной именно таких явлений, какие наблюдаются. Апеллес полагает, что пятна не могут находиться на поверхности Солнца: тогда бы, мол, наблюдалось их возвращение. Этого следовало бы ждать наверняка лишь в том случае, возражает Галилей, если бы неизменность их была доказана. Однако на самом деле пятна постоянно изменяются, одни исчезают, другие возникают. Совокупность наблюдений заставляет думать, что пятна находятся скорее на поверхности Солнца и перемещаются в результате его вращения вокруг собственной оси. Нет оснований считать пятна небесными телами, ибо они не обладают ни постоянством формы, ни периодичностью движения.

Предположение Апеллеса о множестве маленьких планет между Солнцем и Меркурием само по себе вероятно, но их движение должно было бы быть тогда равномерным и значительно более быстрым, чем наблюдаемое у пятен. Если уж сравнивать, то лучше вопреки Апеллесу сравнивать солнечные пятна с облаками. Нельзя спутники Юпитера и «троякий» Сатурн причислять к той же категории, что и «пятна-звезды». Фантастической гипотезе Галилей противопоставляет расчеты и наблюдения. Спутники — это действительно небесные тела и совершенно отличны от пятен.

Что касается откровений Апеллеса относительно Венеры, то его, Галилея, поражает подобная позиция. Неужели тот не слышал об открытии фаз Венеры или не удостаивает их вниманием? Ведь лучшего доказательства вращения Венеры вокруг Солнца и не найдешь!

Увиденные в телескоп солнечные пятна зарисовать было нелегко. Отсутствовала уверенность, что они изображены достаточно точно. Исследование оказалось в тупике — и тут Галилею помог Бенедетто Кастелли. Он предложил простой и надежный способ зарисовки солнечных пятен. Изображения получались в одном и том же масштабе, ясные и точные. Это сразу же сдвинуло работу с мертвой точки.

Новые наблюдения и рисунки, сделанные предложенным Бенедетто методом, укрепляли давнюю уверенность Галилея, что пятна находятся на поверхности Солнца. Пятна на «чистейшем и совершеннейшем» небесном теле! Галилей был полон торжества.

Сообщая Чези, что он пришел к твердому мнению относительно солнечных пятен, Галилей писал: «Эта новость, боюсь, станет похоронным звоном или, скорее, смертным приговором для псевдофилософии, ибо уже видны знамения на звездах, Луне и Солнце, и я жду вестей, что перипатетики вынуждены будут совершить великие подвиги, дабы удержать неизменяемость небес, которая не знаю где теперь может найти спасение и прибежище, если уже само Солнце очевиднейшими доказательствами свидетельствует против этого. Поэтому надеюсь, что гористость Луны станет, для перипатетиков шуточным щекотанием по сравнению с муками в виде облаков, паров и обилия дыма, которые постоянно возникают, движутся и исчезают на самом лике Солнца».

Мысль о совершенстве и неизменности неба была достоянием не только перипатетиков, но и церкви. А это требовало большой осторожности. Галилей не хотел, чтобы на него со всей силой обрушились богословы. Он решил разведать, какова может быть реакция Рима на новое его открытие, и написал кардиналу Конти.

Продолжая исследовать солнечные пятна, Галилей пребывал в радостном настроении. Ученым схоластам до сих пор очень везло — кометы и новые звезды, подрывавшие веру в доктрину о неизменности и совершенстве небес, появлялись и вскоре исчезали. Пятна же на Солнце будут им вечной пыткой. Природа наконец отомстила упрямцам, не желавшим видеть света истины!

Он борется со старыми догмами не для того, чтобы переубедить десяток университетских профессоров. Он понимает, что начатую им борьбу надо вести не, в аудиториях, где верховодят схоласты. Свое призвание Галилей видит в приобщении к новым взглядам широкого круга людей. Пусть те, кто лишен предубеждений, чей взор не затуманен маревом схоластики, сами выступают свидетелями истины! Поэтому и на латинское сочинение Апеллеса Галилей отвечает по-итальянски. Конечно, итальянский язык послужит помехой многим европейским ученым, но дело идет об утверждении принципа — новая наука должна говорить на языке, понятном твоему соотечественнику, не искушенному в латыни.

Он хочет, признается Галилей, чтобы люди, которые не могут читать латинские книжки, убедились: природа наделила их зрением не в меньшей степени, чем философов, дабы они могли видеть ее творения; дала она им и разум, дабы их постичь!

Теперь он считает решенным, писал Галилей во втором письме к Вельзеру, что пятна находятся или на самой поверхности Солнца, или на крайне незначительном от нее расстоянии. Это не звезды и вообще не плотные тела, а преходящие образования. Одни пятна возникают, другие расплываются, одни существуют очень короткое время, другие — более длительное. Очертания их чаще всего абсолютно неправильные, постоянно меняющиеся. Чернота их тоже то увеличивается, то уменьшается. Нередко пятно дробится на три или четыре, либо несколько пятен сливаются в одно. Помимо этих беспорядочных изменений, пятна обладают и всем им присущим общим движением: равномерно перемещаются они по телу Солнца. Наблюдения этого перемещения показывают, что тело Солнца совершенно шарообразно и что оно вращается вокруг собственной оси. Полный оборот совершается примерно за месяц.

Этому вовсе не противоречит, что не удается заметить возвращения пятен. Он все же думает, что в случае, если пятна возникают поблизости от западного края Солнца и во время перемещения по его невидимой для нас стороне увеличиваются, то их можно увидеть вторично у восточного его края. Он считает, что большое пятно, уменьшаясь, может неоднократно проходить по видимому полушарию. Сам он много раз наблюдал, как после исчезновения особенно большого пятна оно, хотя и в измененной форме, появлялось именно там, где его ждали.

Поскольку у пятен общее движение, то и причина этого должна быть одна. Если их не переносит сам шар Солнца, то тогда они принадлежат очень близкой от его поверхности концентрической сфере. Однако расчеты показывают, что расстояние от этой сферы до поверхности Солнца должно быть меньше сотой доли его диаметра. Тогда эту концентрическую сферу следовало бы рассматривать как атмосферный покров Солнца. Эта ли атмосфера, которой принадлежат пятна, является собственно носителем движения, в то время как находящееся внутри «незапятнанное» Солнце пребывает в покое, или же само Солнце, вращаясь вокруг оси, несет с собой атмосферу и пятна, сие остается в известной мере нерешенным. Однако соображения механики делают для него, Галилея, более вероятным последнее. Он убежден, что Солнце должно было бы вращаться вместе со своей атмосферой.

Очень знаменательным считает Галилей сам факт, что Солнце вращается вокруг своей оси. Многое еще неясно о связи движения планет с вращением Солнца, но одного нельзя не признать: только что открытое вращение Солнца наилучшим образом соответствовало бы его положению в центре планетной системы.

Эти исследования, по мысли Галилея, имеют важное значение не только для астрономии. В изменчивости и преходящности солнечных пятен он сразу же увидел сильнейшее доказательство ложности тезиса о неизменяемости неба, о несравнимости вещей земных и небесных. Небо так же подвержено переменам, как и грешная наша Земля!

Тем временем от кардинала Конти пришел ответ. Галилей спрашивал, благоприятствует ли священное писание принципам Аристотеля относительно строения вселенной. Если имеется в виду нетленность неба, пояснял кардинал, то писание, несомненно, не благоприятствует Аристотелю, скорее наоборот, ибо святые отцы полагали, что небо подвержено разрушению.

После подобных разъяснений Галилей мог чувствовать себя уверенней. Завершая второе письмо к Вельзеру, он назвал там учение о неизменяемости небес несовместимым с Библией.

«Рассуждение о телах, пребывающих в воде» всполошило перипатетиков. Надо немедля отвечать! В конце августа 1612 года были изданы «Соображения относительно «Рассуждения» господина Галилея» некоего «Неизвестного академика». Книга открывалась предисловием Артуро д'Эльчи, попечителя Пизанского университета. Ответ Галилею, писал д'Эльчи, «Неизвестный академик» изложил по-латыни. Тогда к нему, попечителю, стали обращаться с просьбами перевести и выпустить эту работу, где защищается доктрина, издавна исповедуемая здесь самыми знающими философами. Так он и сделал. «Неизвестный академик» был встревожен дерзостью Галилея. Тот же человек, который пытался с помощью зрительной трубы отвоевать место на небесах для своего учения о Луне и звездах, стремится теперь и в подлунном мире захватить владение для нового учения о телах, пребывающих в воде! С этим нельзя мириться! «Неизвестный академик» побивал Галилея цитатами. Опытам он не доверял и удивлялся, когда их результаты не согласовывались с древними текстами. Тем хуже для опытов!

На полях его книжки Галилей заметил: «Если в невежестве своем мы будем удивляться, что змеи, не имея ног, передвигаются, то ведь от этого они ничуть не начнут двигаться медленней и, тем паче, не станут недвижимы».

Хотя книжка и была написана в сравнительно спокойном тоне, «Неизвестный академик» все-таки не удержался и забил тревогу: «Время шуток, господа перипатетики, прошло! Теперь посягают на честь и положение вашего князя. Галилей с развернутыми знаменами решительно идет на приступ утеса доктрины перипатетиков, доныне непобедимой и славной!.. Кто ведает, сколько юношей с живым умом, жаждущих много знать, соблазнившись новизной учения, неосмотрительно сойдет с ровного и надежного пути перипатетической философии на другой путь, полный поворотов, который все в мире представляет по-иному! Мешкать нельзя, расплачиваться придется опустелыми аудиториями университетов!» Призыв спасать университетскую науку звучал воинственно и громко. Дело ведь идет не о какой-то частной лжедоктрине, а об отражении натиска, который угрожает всей системе и ее представителям. «Неизвестный академик» знает, что он не одинок. Куда более испытанные бойцы готовы выступить во всеоружии. Это не объявление войны. Она уже шла. «Неизвестный академик» что было мочи трубил сбор и торопил соратников перейти в наступление.

Ситуация для Галилея была из щекотливых. Под именем «Неизвестного академика» скрывался, как выяснилось, Артуро д'Эльчи. Он выдавал себя за переводчика книжки, хотя был ее автором. Сам попечитель счел долгом постоять за Аристотеля!

Тираж «Рассуждения о телах, пребывающих в воде» был раскуплен мгновенно. Эта следовавшая за «Звездным вестником» книга Галилея вызвала всеобщий интерес «Он, правда, обещал «Систему мира», но и здесь было немало поразительных мыслей! Среди прочего тут были опубликованы результаты вычислений времени обращения каждой из Медицейских планет вокруг Юпитера и упоминание о наблюдении солнечных пятен.

Вскоре возникла необходимость второго издания. Галилей внес в книгу ряд существенных дополнений. Он не пропустил мимо ушей воинственного призыва д'Эльчи, но и не подумал отказываться от переиздания. В сентябре 1612 года его «Рассуждение» снова появилось в книжных лавках. А вскоре вышло в свет еще одно направленное против него сочинение. Трубный голос «Неизвестного академика» был услышан. На этот раз опровергнуть Галилея взялся Джорджо Корезио. Знаток греческой словесности, ничего не понимавший в существе спора, пытался во что бы то ни стало спасти престиж Аристотеля. В подлиннике, мол, речь идет не вообще об иголке, тонущей в воде, а об очень большой и толстой игле. Опять вместо рассмотрения опыта ему предлагали спорить о текстах! Корезио умудрился в небольшой книжке нагромоздить кучу ошибок.

Позже, когда Бенедетто прислал ему в Сельву свои «Ошибки Джорджо Корезио», Галилей с удовольствием прочел рукопись и сделал ряд добавлений. Воздавая но заслугам самонадеянному греку, Бенедетто не стеснялся в выражениях. Галилей находил это естественным. Разве следует церемониться с бездарью, если тот норовит намалевать свои художества поверх хорошей картины?

В октябре 1612 года Галилею вручили посылку: Апеллес осчастливил ученый мир новой работой. Она называлась «Более обстоятельное исследование о солнечных пятнах и планетах, блуждающих вокруг Юпитера». Апеллесу были уже известны возражения, высказанные Галилеем в первом письме к Вельзеру, и в его взглядах произошел известный сдвиг: ему-де в результате наблюдений стало ясно, что пятна постоянно меняют свои очертания. Наблюдения, как явствовало из рисунков Апеллеса, проводились теперь более тщательно. Однако основных своих ошибок он так и не понял. Даже в изменчивости пятен Апеллес узрел довод в пользу того, что они не принадлежат Солнцу. Это не пятна, а планеты! Он шел еще дальше и готов был признать, что фиксированные звезды тоже меняют свою форму и лишь из-за отдаленности кажутся нам круглыми. И все это только лишь для того, чтобы любой ценой спасти незапятнанность Солнца и нетленность небес! Его совершенно не смущало, что, спасая один тезис, он губил несколько других.

Еще одно открытие делает Апеллес — находит у Юпитера пятый спутник. Тот, правда, виден был всего десять дней и исчез. Возможно, он больше никогда и не вернется. И это естественно, рассуждает Апеллес, ибо иллюзия думать, будто наблюдаемые спутники Юпитера — это одни и те же небесные тела, вращающиеся по определенным орбитам. Нет, они такой же природы, что и планеты, принимаемые за пятна. Рядом с Юпитером все время появляются разные звездочки! Поэтому и тщетны все попытки найти периоды их обращения.

Во второй книге Апеллеса нет прямых нападок на Галилея, но она еще больше, чем первая, проникнута духом неприязни. Прежде он говорил о месте Венеры, не упомянув об открытии ее фаз, а теперь перечеркивает его работу по исчислению орбит Медицейских звезд! Он оспаривает мнение Галилея о пепельном свете Луны и уверяет, будто тело Луны прозрачно. Ему, видимо, очень не понравилось то, что Галилей писал Вельзеру о своих первых наблюдениях солнечных пятен. Апеллес по-прежнему мнил себя первооткрывателем и весьма прозрачно намекал на «тех, кто хочет присвоить чужое добро».

Даже эти новые выпады не заставили Галилея взять более резкий тон. И третье письмо к Вельзеру, где взгляды Апеллеса подвергались беспощадной, по сути, критике, написано было весьма корректно. Галилею не нужно было говорить о неосведомленности Апеллеса, дабы показать читателю, что только этим и объясняется «открытие» тут же исчезнувшего пятого спутника и «преходящей природы» Медицейских планет.

Поскольку многие убедились, что солнечные пятна постоянно меняются, приверженцам старых догм пришлось поломать голову, как все-таки спасти тезис о неизменяемости неба. Пятна, утверждали теперь, — это не единичные звезды, а целые их скопления. Невидимые в отдельности маленькие планеты, вращаясь с различной скоростью вокруг Солнца, образуют меняющиеся и заметные наблюдателю скопления. Эту мысль выдвинули иезуиты, когда спорили в Римской коллегии с доминиканцем, осмелившимся защищать тезис об изменчивой природе пятен.

По совету Чези Галилей в третьем письме к Вельзеру коснулся и этой гипотезы иезуитов. Цель их не достигнута! Они, надо думать, не уподобятся тому командующему, который, обороняя крепость, бросает все войско туда, где ждет нападения, и оставляет без прикрытия все остальное. Вероятно, они не пожелают, спасая неизменность неба, отказаться от других не менее существенных своих доктрин. Достаточно счесть движение этих маленьких планет регулярным и равномерным, чтобы убедиться в невозможности возникновения пятен предлагаемым путем. Или ради «планет», омрачающих лик Солнца, они готовы пренебречь первейшим законом всех небесных движений? Тогда им не остается иного, как признать на небе множество совершенно беспорядочных движений. Пусть принятие сотен или тысяч таких блуждающих тел и помогло бы как-то «спасти явления». Ио какой невыносимой и лишенной симметрии должна казаться сторонникам Аристотеля подобная картина мира! И все это ради того, чтобы уберечь небесную материю от изменчивости, характерной для подлунного мира, и любой ценой сохранить ложный тезис!

Доминиканец Никколо Лорини, профессор церковной истории, публично заявил, что мысль о движении Земли противоречит Библии. Галилей выразил ему свое недовольство. Лорини ответил письмом, уверял, что и не думал вдаваться в философские вопросы. «Верно лишь, что я — не для того, чтобы спорить, но дабы не казаться чурбаном, когда другие принялись беседовать, — сказал два слова, как бы подавая признак жизни. Я сказал, как говорю теперь, что мнение того Иперника, или как там он прозывается, противоречит священному писанию».

И вот такие-то знатоки, называющие Коперника Иперником, позволяют себе судить о его учении!

Галилей был слишком занят, чтобы придавать особую значимость выпаду Лорини. Разве впервые ничего не смыслящие в астрономии люди пытаются с Библией в руках выступать против Коперниковой теории?

И, словно специально к этому случаю, именно в эти дни Галилея ждала еще одна неожиданность. Два года подряд, наблюдая за «трояким» Сатурном, он всегда видел его неизменным. И вдруг! Трудно было верить глазам: оба «меньших тела» Сатурна, находившиеся по бокам от центрального, исчезли. Сатурн, как и Юпитер, имел форму диска. Галилей многократно повторял наблюдения — Сатурн перестал быть «трояким».

Последнее письмо к Вельзеру еще не было закончено. Обойти молчанием это новое небесное чудо Галилей, естественно, не мог. Что означают эти удивительные перемены? «Может быть, обе меньшие звезды обратились в ничто, как солнечные пятна? Может быть, скрылись и внезапно исчезли? Может быть, Сатурн пожрал своих собственных детей? Или же то, что я и столь многие вместе со мной многократно наблюдали, было лишь заблуждением и обманчивой иллюзией, коими нас столько времени дурачили линзы? Может быть, теперь пришла пора вновь возродиться совсем было увядшей надежде тех, кто, движимый более глубокими соображениями, давно уже понял, что все новые наблюдения обманчивы и никоим образом не могут иметь значения?»

Признак сомнения? Колебание? Нет, всего лишь риторический вопрос. Галилей не допускал и мысли о таком триумфе своих врагов. В исчезновении обоих «меньших тел» троякого Сатурна он видит первое из многочисленных изменений вида этой планеты, которые еще предстоит наблюдать. Он даже осмеливается предсказать, как будет меняться облик Сатурна. По его подсчетам, уже через полгода, во время летнего солнцестояния, оба исчезнувших «меньших тела» должны наблюдаться снова. Этому Галилей придает очень большое значение, давая понять, что причина ожидаемых перемен в изменении положения Земли по отношению к Сатурну, проистекающее от их, Сатурна и Земли, вращения вокруг Солнца. Он уверен, что «меньшие тела» троякого Сатурна вернутся и тем самым дадут еще один аргумент в защиту тезиса о годовом вращении Земли. И Сатурн, «возможно не меньше, чем явление рогатой Венеры, поразительным образом участвует в гармонии великой Коперниковой системы, к полному раскрытию которой нас влекут столь благоприятные ветры и путь нам освещает столь блестящая свита, что нам теперь мало приходится опасаться тьмы и бурь».

«Письма о солнечных пятнах» проникнуты Коперниковым духом. В центре их — великое открытие: Солнце вращается вокруг своей оси, вращается в том же направлении, что и планеты вокруг Солнца. В этом Галилей видит подтверждение правоты Коперника. А разве вращение Солнца не служит косвенным аргументом в пользу суточного движения Земли?

Галилей неоднократно упоминает в «Письмах» о Копернике. Речь идет не об истинности отдельных его положений, а всей системы. Чистым астрономам, которые готовы удовлетвориться абстрактной схемой, лишь бы «спасти явления», он противопоставляет астрономов-философов. Последние считают своей главной задачей выяснить, как вселенная устроена на самом деле. Для мыслящих людей нет более благородной задачи! Галилей знает, что «меньшие тела» Сатурна вернутся, и уверен в близком торжестве. Продолжателям Коперника теперь уже воистину нет оснований бояться тьмы и противных ветров!

Среди работ, изданных в ответ на «Рассуждение о телах, пребывающих в воде», особенно резкой и вздорной была книжка Коломбе. В ней больше глупостей, чем строк!

Дело шло не о выяснении научных истин: Коломбе во что бы то ни стало хотел досадить своему ненавистнику. Поэтому разубеждать его бесполезно. Смешно удивляться, заметил Галилей, что ростовщики, воры и наемные убийцы не бросают своего ремесла, узнав, как убедительно юристы и богословы порицают их злодеяния. Как будто наемные убийцы считают, что, отправляя людей на тот свет, они не совершают ничего плохого, и лишь поэтому продолжают убивать!

Книгу свою Коломбе, как и Сицци, посвятил Джованни Медичи. Трогательное единодушие! Его же, принца Джованни, Коломбе назвал в качестве свидетеля, знающего, что от публичного спора с ним Галилей отказался. Хотя Галилей и был убежден, что отвечать на вздорные книжки — только зря тратить время, отмахнуться от них он не мог. Весомость его доказательств была понятна далеко не всем. На многих производило впечатление, что против него выступили профессора Пизанского университета, знатоки Аристотеля. Разве спор о плавающих телах можно считать решенным в пользу Галилея? Его книга вышла с посвящением великому герцогу. Но значит ли это, что проповедуемые им взгляды получили единодушную поддержку при тосканском дворе? Высокие особы дали согласие, чтобы оппоненты Галилея посвятили им свои сочинения. А те словно сговорились: «Неизвестный академик» посвятил свою работу великой герцогине, Корезио и Грациа — двум братьям самого Козимо, а Коломбе — Джованни Медичи.

Читая их книги, Галилей делал многочисленные заметки, но потом бросил перо. Хвори его сейчас не терзают, бессонница не туманит рассудок. Он может по-настоящему работать, а губит дни на возню с недостойными противниками, потакая своей страсти полемиста. В конце незавершенной рукописи Галилей начертал: «С несказанным отвращением добрался я до сих пор и, словно раскаявшись за содеянное, понял, как бесплодно растратил силы и время».

Роспись купола папской капеллы в Санта-Мария Маджори стоила Чиголи многих трудов. Но он с наслаждением отдавался работе. Чиголи писал вознесение богородицы. Он воспользовался традиционным сюжетом, чтобы выразить свое восхищение Галилеем: Луна на фреске была изображена с ее горами и долинами именно такой, какой она виделась в зрительную трубу.

Услышав, что Галилей собирается опровергать своих критиков, Чиголи заволновался. Раз необходимо отвечать — пусть отвечает кто-либо из его учеников. Ведь враги только о том и помышляют, чтобы заставить его истратить драгоценное время на пустяки. В этом конечная цель всех их стремлений!

Чиголи было ясно, что не любовью к истине были вызваны нападки на Галилея. Все, что угодно, — личная неприязнь, скрытое соперничество, зависть к его славе, приверженность к вековым догмам, но только не жажда истины выступала здесь основной движущей силой. Чиголи хорошо помнил Лодовико делле Коломбе и, хотя презрительно отзывался о «Голубке и его шайке»[8], тем не менее знал, что от подобных людей можно ждать всего. Он настойчиво советовал Галилею: не ввязывайтесь в бесконечные споры и не давайте отвлекать себя от главного. Жизнь человеческая коротка!

Академия Линчеев решила издать письма Галилея к Вельзеру. Готовя их к печати, Чези и помощники не жалели трудов, чтобы обезопасить издание от нападок теологов. Особенно избегали вещей, которые хоть как-то касались толкования Библии. Утверждение Галилея, что мысль о неизменяемости небес противоречит писанию, было изъято по настоянию богословов, проверявших рукопись.

В апреле 1613 года «Письма о солнечных пятнах» вышли в свет[9]. Академия Линчеев, издавшая книгу, посвятила ее Сальвиати, на вилле которого Галилей провел большую часть наблюдений Солнца.

А летом, как и предсказывал Галилей, Сатурн снова стал трояким. Теперь были отчетливо видны все его три «тела»![10]

Монсеньер Агуккиа, почитатель Галилея, прекрасно осведомленный о римских настроениях, поздравлял его с триумфом, но предостерегал от далеко идущих выводов. Ни в коем случае не следует говорить о движении Земли как об истине! Он, Агуккиа, по ряду причин не может принять Коперниковой системы. Среди них первая — это авторитет священного писания.