Галилей

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ МЕДЛИТЕЛЬНА НАДЕЖДА, БЫСТРОКРЫЛ СЛУЧАЙ

Смерть Фердинандо в корне меняла положение. Наследный принц, ученик Галилея, стал великим герцогом Тосканы — Козимо II. Друзья не замедлили напомнить о Галилее. Новый повелитель, судя по всему, не прочь взять его на службу. Но никто толком не знал, на что претендует Галилей. Пусть-ка он изложит свои условия.

Он питает особую преданность к своему государю, отвечал Галилей, и готов переехать в Тоскану на любых условиях. Однако он должен сказать, что ничего так не желает, как свободного времени. Двадцать лучших лет жизни он по мелочам растрачивал свои знания. Теперь он жаждет досуга и покоя, чтобы завершить три больших сочинения и опубликовать их, возможно, к собственной славе и славе своих покровителей. У него много полезных изобретений и станет еще больше, если будет больше досуга. Он готов читать принцам и придворным, но отказывается от той проституции, когда вынужден ради денег угождать первому встречному.

В середине марта Галилей вновь получил из Флоренции заверения в наилучших чувствах. Козимо велел написать, что Галилей на деле убедится в его расположении. Как это понимать? Неделя шла за неделей, а определенного ответа так и не дали. На молодого государя, выходит, надежда плоха.

Тем временем по Европе все шире распространялась молва о новом удивительном изобретении. В Нидерландах были созданы первые зрительные трубы[2]. В конце сентября прошлого, 1608 года Иоганн Липперсгей, очковый мастер из Миддльбурга, отправился в Гаагу, чтобы показать диковинную новинку штатгальтеру Морицу Оранскому. Комиссия Генеральных штатов, найдя, что инструмент может быть полезен, предложила Липперсгею изготовить более совершенные образцы и гарантировала изрядную награду при условии соблюдения тайны. Однако уже через несколько дней в Гааге появился Якоб Андрианссон, тоже объявивший себя изобретателем. Его инструмент, как выяснилось, не уступал представленному Липперсгеем. Между тем в Миддльбурге еще один очковый мастер стал демонстрировать собственную зрительную трубу. Правительство было предупреждено, что изобретение вряд ли удастся держать в тайне, поскольку о нем знают многие, а мастера, видевшие зрительную трубу, не пожалеют сил, дабы, комбинируя линзы, добиться подобного же эффекта.

В декабре 1608 года Липперсгей представил усовершенствованные инструменты. Деньги ему заплатили, но обещанной привилегии не дали, сославшись на то, что и другие знакомы с «секретом».

Французский посол в Гааге, сообщая Генриху IV об этом изобретении, добавил, что податель письма, возвращающийся во Францию солдат из Седана, знает, как изготовить этот новый вид очков, — с их помощью видно очень далеко. Мастер из Миддльбурга, который их изобрел, теперь по распоряжению Генеральных штатов делает их для короля. Их пришлют в Париж, как только получат. «Однако сей солдат, — заключал посол, — изготовляет их так же хорошо, как и другие; в этом я убедился на деле. Следовательно, не очень трудно подражать первому изобретению».

Генрих не понял, о чем шла речь. Энтузиазма «новые очки» у него не вызвали. «С удовольствием, — ответил он послу, — взгляну на очки, о которых упоминается в вашем письме, хотя в настоящий момент я больше нуждаюсь в очках, помогающих видеть вблизи, чем в очках, помогающих видеть вдаль».

Реакция Генриха IV не была исключением. Когда в ноябре 1608 года в Венеции стало известно об изобретенных в Нидерландах «новых очках», даже Паоло Сарпи, живо интересовавшийся всякого рода научными достижениями, проявил сдержанность. В молодости он тоже носился с мыслью добиться подобного эффекта с помощью параболической линзы. Возможно, изобретатель шел таким же путем. Не исключено, конечно, что слухи преувеличивают достигнутое. Выражать восторг Сарпи не торопился.

Весной 1609 года в Париже шла бойкая торговля зрительными трубами. Чтобы приобрести занятную новинку, не надо было даже заходить в очковую лавку. Это можно было сделать прямо на улице.

На одном из мостов через Сену некий разбитной мастеровой останавливал каждого, кто не походил На бедняка. Взгляните-ка на чудодейственный инструмент! Трубка из белой жести длиною в фут, а стоит, зажмурив один глаз, приблизить ее к другому, как произойдет чудо: далекие здания, экипажи, люди, прежде едва различимые, так увеличиваются в размерах, что их удается превосходно разглядеть. С помощью этих «новых очков» на расстоянии полумили узнаешь знакомого!

Инструмент удивлял своей простотой: трубка и на концах по очковому стеклу. Многим бросалось в глаза, что стекла были разные. В апреле о «новых очках» даже писали в парижском листке «Меркюр Франсуа».

Эта весна принесла Галилею большой успех. В изучении проблем движения произошел решительный поворот. После того как он убедился в ложности тезиса, будто скорость падающего тела возрастает пропорционально пройденному пути, Галилей еще упорней продолжал поиск.

После долгих размышлений он нашел определение, которое не только вполне соответствовало результатам опытов, но и помогло ему придать окончательную форму как выводам, полученным тогда, когда он еще «не выходил за пределы статики», так и разысканиям последующих лет.

«Равномерно или единообразно-ускоренным движением, — писал Галилей, — называется такое, при котором после выхода из состояния покоя в равные промежутки времени прибавляются и равные моменты скорости».

Многое из того, что он давно высказывал в виде предположений или приводил как данные опыта, теперь, когда ему удалось найти четкое определение равномерноускоренного движения и применить его в виде принципа, явилось как бы следствием этого определения. Галилей обрел надежную исходную точку учения о движении.

Год этот был очень плодотворен и для его долгих и трудных раздумий о баллистической траектории. Здесь, как и при рассмотрении свободного падения, Галилей исходил не из абстрактных движений, а изучал, как на самом деле перемещаются брошенные тела. Он отказался от разделения движений на «естественные» и «насильственные». Ломая вековые традиции, Галилей утвердился в мысли, что действительное движение вполне может слагаться из движения «естественного» и «насильственного». Огромную роль в отыскании истинной баллистической траектории сыграли его настойчивые размышления о том, почему движение Земли не сказывается на падении тела, сброшенного с большой высоты.

Исподволь приближался Галилей к открытию, которое явилось, по существу, рождением баллистики как науки.

Он пришел к выводу, что движение брошенного тела — сложное движение, оно слагается из двух: одного горизонтального и равномерного и другого вертикального и равномерно-ускоренного. Брошенное тело описывает параболическую линию.

Галилей напряженно работал над латинским трактатом, где излагал свои открытия, касающиеся движения.

Учебный год подходил к концу, но сборов в дорогу Галилей не затевал. Медлительность Козимо сердила его. Три месяца назад он высказал желание перейти на тосканскую службу, а вразумительного ответа ему так и не дали. Неужели Козимо, отделываясь любезностями, полагает, что он будет по-прежнему только из любви к своему государю каждый год жертвовать каникулами, дабы давать ему уроки математики? Особенно теперь, когда он с головой погрузился в интереснейшую работу!

В середине июня Галилей сообщил на родину, что нынешним летом во Флоренцию не приедет.

Трактат о движении писался не так быстро, как хотелось. Но Галилей был уверен, что скоро закончит работу, однако непредвиденные обстоятельства надолго оторвали его от этой рукописи.

Когда до него дошли слухи об изобретении в Нидерландах зрительной трубы, он отнесся к ним с известной осторожностью. Тем более что мнения сведущих людей разделились — одни им верили, другие нет. Но вскоре он получил письмо из Парижа от Якова Бадовера. Зрительные трубы существуют на самом деле!

На чем основано их действие? Он решил попробовать, не удастся ли и ему создать зрительную трубу. Много лет спустя, объясняя ход своих размышлений, Галилей писал: «Рассуждал я следующим образом. Устройство это содержит одно или более чем одно стекло. Одного стекла недостаточно, потому что форма стекла может быть либо выпуклой, то есть более толстой в середине, либо вогнутой, то есть более тонкой в середине, либо ограниченной параллельными поверхностями; но плоское стекло совсем не изменяет видимых предметов, вогнутое их уменьшает, а выпуклое значительно их увеличивает, но представляет очень неотчетливыми и искаженными, поэтому для получения эффекта одного стекла недостаточно. Перейдя затем к двум стеклам и зная, что стекло с параллельными поверхностями, как было сказано, ничего не изменяет, я заключил, что сочетание его с каким-нибудь из двух остальных не даст эффекта. Поэтому мне оставалось испытать, что получится из соединения двух остальных, то есть выпуклого и вогнутого, и здесь я обнаружил то, к чему стремился, и на пути этого открытия мне не принесло никакой помощи то обстоятельство, что подтверждение результата мне было уже известно».

Опыты с оптическими стеклами увенчались успехом. Галилею удалось изготовить зрительную трубу с трехкратным увеличением.

В июле 1609 года в Венеции появился некий иноземец, выдававший себя за изобретателя зрительной трубы. Он готов уступить свой секрет правительству республики, если получит в награду тысячу цехинов. Его изобретение принесет великую пользу в военном деле!

К похвальбе иноземца в Синьории отнеслись с недоверием. В ту пору уже знали, что в Нидерландах и Париже торгуют зрительными трубами, однако служить они могут разве что для забавы. Синьория поручила Паоло Сарпи дать отзыв по существу предложения.

Иноземец держался с важностью. Прежде всего он запретил вскрывать инструмент, желая создать впечатление, будто «секрет» заключен именно внутри трубы. Это, естественно, не прибавило у Сарпи к нему доверия: об устройстве «новых очков» было уже достаточно известно. Трубка и две линзы на концах, одна выпуклая, другая вогнутая. Так ее и описывали. И зря хитроумный иноземец повторяет, что не позволит ее разобрать.

Зрительная труба и впрямь как бы приближала отдаленные предметы. Но видно было плохо, изображение получалось расплывчатым. Ни один военачальник не поблагодарит за инструмент, который так исказит очертания боевой галеры турок, что ее примешь за собственное торговое судно. В покупке столь несовершенного инструмента, заключил Сарпи, Венецианская республика не заинтересована.

Спорить иноземец не стал и вскоре покинул Венецию.

«В Италии нет ничего нового, — писал 21 июля 1609 года Паоло Сарпи одному из своих друзей, — если не считать появления зрительной трубы, позволяющей видеть отдаленные предметы. Я весьма восхищен ею из-за красоты изобретения и достоинства искусства, что же касается употребления ее на войне, на суше или на море, то считаю ее совершенно нестоящей».

А десять дней спустя Лоренцо Пиньория писал из Падуи к Паоло Гвальдо, бывшему тогда в Риме: «Одна из тех очковых трубок, о коих вы сообщали мне прежде, появилась здесь в руках одного иноземца».

Уж не тот ли это чужестранец, который отправился искать счастье в другие края после полученного от Сарпи отказа?

Особого удовлетворения от своей зрительной трубы Галилей не испытывал. Она, вероятно, столь же примитивна, как и продаваемые в Париже. О, если бы постичь оптические законы, которые дали бы возможность создавать отличные трубы на основе точных расчетов! Но найти решение не удавалось. Галилей сердился: он уподобляется полуграмотным очковым мастерам. Ведь и те, подбирая линзы, добиваются эффекта!

Он поехал до делам в Венецию, нанес несколько визитов, посетил друзей. В конце августа предстояло возобновление договоров с профессорами университета. Некоторым, по слухам, пересмотрят оклады, но, конечно, только тем, у кого истек срок найма.

Друзья знали, как тяготился Галилей частным преподаванием. Разумеется, если бы ему положили жалованье, более приличествующее его таланту, он мог бы отказаться от докучливых пансионеров и больше времени отдавать науке. Но ему и думать нечего о прибавке. Касса университета почти пуста, попечители раздражительны. И главное, срок предыдущего соглашения еще не истек. Галилею в лучшем случае надо ждать год, а то и целых три! "Поэтому шансов на успех нет. Тем более что ему уже дважды помогли его высокие покровители. Сарпи тоже не обольщал Галилея надеждами. Тот мог бы еще рассчитывать на успех, если бы сумел убедить Синьорию, что из его научных занятий республика извлечет прямую и существенную пользу. Позже, когда Сарпи спросил, чем он теперь занимается, Галилей сказал, что заинтересовался зрительными трубами и создал инструмент, не уступающий, вероятно, тем, о которых сейчас так много говорят.

Фра Паоло вдруг осенило. Господа из Синьории каждый раз жмутся, когда надо увеличить жалованье профессорам, но они не жалеют денег, если дело идет о вещах, способных приумножить военное могущество республики. Они отвалили бы заезжему иноземцу тысячу цехинов, будь его зрительная трубка лучшего качества. Если Галилей может изготовить инструмент, действительно полезный военным на суше и на море, то вопрос об увеличении ему жалованья следует считать решенным. Сейчас ему надо заниматься не теоретическими изысканиями, а как можно скорее создать зрительную трубу, превосходящую те, которые продают в Нидерландах или Париже.

Галилей задумался. Сарпи настойчиво повторял: в случае успеха ему следует помнить лишь об одном — он непременно должен подчеркивать, что созданная им зрительная труба — детище той самой науки, которую он уже столько лет преподает в университете. Но надо торопиться. Не сегодня-завтра в Венеции могут появиться не только забавные, но, вероятно, и практически пригодные трубы.

Галилей спешно вернулся в Падую. Он не выходил из дому, никого не принимал, ел наспех, мало спал. И вот в его руках значительно более сильный инструмент: он дает не трехкратное, как первая его труба, а более чем восьмикратное увеличение!

Свою новую зрительную трубу Галилей тут же повез в Венецию. Сарпи был в восторге. Подобного нет, похоже, и в Нидерландах, не говоря уже о тех жалких поделках, которыми промышляют ныне многие очковые мастера. Надо, не откладывая, продемонстрировать этот чудесный инструмент влиятельным членам Синьории.

21 августа 1609 года несколько сановников поднялись вместе с Галилеем на колокольню собора св. Марка. Галилей показал, как пользоваться трубой. Эффект превзошел все ожидания. Как на ладони видны были не только отдаленные кварталы Венеции, видны были постройки Падуи, богомольцы в Мурано, выходящие из церкви, люди, садящиеся в гондолы у далекой переправы…

Поразительное зрелище! Вельможи, проверявшие Галилееву трубу, не скрывали восхищения. А на следующий день секретарь тосканского посла в Венеции Джованни Бартоли, ничего еще толком не зная, доносил на родину:

«Здесь появился один человек, желающий представить Синьории секрет «оккиале»[3], или трубы, или другого какого инструмента, при помощи которого, как говорят, предметы, находящиеся на расстоянии 25–30 миль, видны столь ясно, что кажутся рядом. Многие видели и испытывали этот инструмент с колокольни св. Марка. Но говорят, что во Франции и в других местах секрет этот стал теперь общеизвестным и его можно купить за гроши. Многие говорят, что видели его и приобретали…»

Дни стояли солнечные и жаркие. На площади у собора царило оживление. Важные господа с нетерпением ждали своей очереди. Старики, несмотря на одышку, упрямо поднимались по лестнице. Даже закоренелые скептики не удерживались от возгласов изумления. Особенно поражало, что с помощью зрительной трубы можно было разглядеть в море корабли за два часа до того, как они появлялись в поле зрения, хотя они и шли к порту на всех парусах. Вы понимаете, какое это будет иметь военное значение?!

Восторженность, с какой был встречен Галилеев инструмент, несказанно обрадовала его друзей. Теперь зрительную трубу следовало официально представить Синьории. А дальше что? Конечно, Галилей не сквалыга-иностранец, чтобы торговаться с правительством и требовать денег. Пусть Галилей принесет свой инструмент светлейшему дожу в дар! А об остальном пусть не заботится.

Дож Венеции, Леонардо Донато, болел, тем не менее торжественную церемонию решили не откладывать. 24 августа 1609 года Галилей передал в дар Венеции свою зрительную трубу.

Обращение к дожу было написано высоким штилем. Он, Галилей, всегда-де стремился не только исполнять свои прямые обязанности преподавателя математики Падуанского университета, но мечтал принести незаурядную пользу их светлости каким-нибудь значительным изобретением. И вот теперь он преподносит в дар новую конструкцию зрительной трубы. Ее он создал в результате глубочайших размышлений о науке перспективы. Этот инструмент, пользу коего и на суше и на море трудно переоценить, он преподносит как один из плодов той самой науки, которую уже семнадцать лет преподает в университете. Он надеется представить в будущем еще большие достижения, если исполнится его желание и он сможет по милости господа бога и светлейшего дожа провести оставшиеся ему годы на службе Венеции.

Дар Галилея был принят с удовлетворением. Естественно, республика не покажет себя неблагодарной по отношению к человеку, столь заслуженному и бескорыстному. Приули, прокуратор и один из попечителей университета, поставил перед Советом мудрых вопрос о награждении Галилея.

На следующий день было вынесено решение. Признавая заслуги Галилея, ему кладут пожизненно годовое жалованье в тысячу флоринов!

Джамбатиста делла Порта, неаполитанский поэт, драматург и ученый, поражавший современников знанием всяких диковинных явлений и «секретов», еще ничего на прослышав о создании Галилеем зрительной трубы, писал 28 августа 1609 года в Рим Федерико Чези: «О секрете „оккиале“ — я его видел, и это мошенство, и взято из 9-й книги моего сочинения „О рефракции“».

Если Чези, продолжал он, захочет изготовить зрительную трубу, то наверняка получит удовольствие. И Джамбатиста делла Порта подробно описывал, как устроен этот инструмент.

А день спустя Галилей отправил зятю, Бенедетто Ландуччи, большое письмо, где рассказывал о своем недавнем изобретении, о том, как преподнес его в дар дожу и как был награжден. «Теперь я привязан здесь на всю жизнь, и придется мне наслаждаться родиной лишь изредка, в месяцы каникул».

Письмо было пронизано смешанным чувством удовлетворения и печали. Как внезапно все переменилось! Еще несколько месяцев назад он был уверен, что в скором времени навсегда вернется в родную Флоренцию, Но Козимо оказался не из расторопных, и плану не суждено было осуществиться. А теперь он, как видно, останется тут до конца своих дней. Да, медлительна надежда и быстрокрыл случай!

Энтузиазм казался всеобщим, когда он демонстрировал вельможам свою трубу. Да и как не восхищаться, если ученый, состоящий на службе республики, заткнул за пояс иностранцев! Восторг усилился, когда он преподнес ее в дар дожу. Однако едва объявили, что Галилею вдвое увеличивают жалованье, как началось злословие. Известно ведь, что Сарпи недавно давал заключение о зрительной трубе, которую один чужеземец хотел уступить Венеции. А они с Галилеем закадычные друзья…

Может быть, Галилей и оставил бы без внимания эти слухи, если бы не одно обстоятельство. Решение о его окладе, оказалось, было принято вовсе не так единодушно, как он писал зятю. Около трети сенаторов голосовали против или воздержались. Приули уверял, что новые условия вступят в силу немедленно, и Галилея ждет как бы подарок в размере почти годового нынешнего его оклада. Он, Галилей, обрадовался, нахвастался зятю, прикинул, какие дыры заткнет этими деньгами. И все зря. Когда ему выдали копию решения, то выяснилось, что никакого «подарка» он не получит, поскольку действие договора откладывается на год.

Что это? Еще одно свидетельство прижимистости сенаторов? Или победа законников, настоявших, чтобы новый договор вступил в силу лишь тогда, когда истечет срок прежнего? В конце документа была не менее неожиданная подробность — впредь ни о каком увеличении жалованья не может быть и речи! Не из симпатии к нему сделаны были эти оговорки. Трудно избавиться от чувства горечи. За комплиментами и поздравлениями Галилей нередко ощущал настороженную подозрительность. Но ему было сейчас не до этого. Он махнул рукой на упорное злословие и не стал задерживаться в Венеции. Пусть полководцы и адмиралы рассуждают о применении зрительных труб в военном деле — перед ним стоят другие задачи, и он не пожалеет сил, чтобы добиться их разрешения! Когда он уезжал, ему предписали зрительной трубы никому не передавать и изготовить двенадцать штук для Синьории. Полученное распоряжение Галилей к сведению принял, но выполнять не спешил. Если превосходительнейшие синьоры порешили, что новый договор вступит в силу лишь через год, то ведь и он может пока не считать себя особенно связанным этим соглашением.

Навсегда запомнил Галилей то волнение, которое охватило его, когда он впервые направил зрительную трубу на ночное небо. Луна выглядела иначе, чем обычно! Пятна на ее лике, наблюдаемые и простым глазом, проступали значительно ясней. Казалось, на Луне есть горы, долины. Он не давал воли своей фантазии, не хотел, чтобы испытываемое им волнение лишало его трезвости. Моря на Луне, материки?

Инструмент его был еще недостаточно хорош, чтобы исследовать Луну… Он предвидел возражения: пятна на Луне видны и так, без его трубы. Еще Плутарх писал об этом, считая более темные части Луны морями, а светлые — сушей. Зачем же стараться рассмотреть через трубу то, о чем без всяких хлопот можно узнать, заглянувши в Плутарха? Что, собственно, новое удалось ему обнаружить?

Галилею было ясно, что настоящий успех придет, когда он создаст еще более совершенный инструмент. Он не рассуждал, пригодны ли зрительные трубы для астрономических наблюдений: прекрасные качества инструмента он многократно проверял. Галилей не теоретизировал, может ли зрительная труба, столь полезная на земле, быть полезной и для изучения неба — он прилагал все усилия, чтобы ее усовершенствовать.

Даже люди, расположенные к Галилею, не принимали особенно всерьез этих его занятий. Как будто основная их цель заключалась в том, чтобы «вырвать» прибавку к жалованью! Лоренцо Пиньория писал 31 августа из Падуи: «Новости у нас только такие: выздоровление светлейшего дожа и перезаключение договоров с преподавателями университета, среди коих синьор Галилей добыл тысячу флоринов пожизненно с помощью, как говорят, зрительной трубы, подобной той, которую из Фландрии прислали кардиналу Боргезе. Здесь такие трубы тоже видели, и действительно они дают хороший результат».

Во Флоренции не знали, как реагировать на противоречивые сообщения. Одни верили, что Галилей добился огромного успеха, другие, смакуя, пересказывали всякие басни. Донесения Бартоли создавали еще большую путаницу. Тот с Галилеем не встречался, зрительной трубы его не видел и довольствовался слухами. Некий француз, сообщал Бартоли, продает в Венеции подобные трубы за несколько цехинов, уверяя, будто это его собственный «секрет», а вовсе не Галилея. Здесь чуть ли не каждый очковый мастер объявляет себя их «первым изобретателем». Однако качество продаваемых труб весьма низко.

Бартоли велели купить для Козимо хороший инструмент, но он не мог выполнить приказа: трубы были дешевы и плохи. Говорят, что хороши только те, доносил Бартоли, которые сделаны самим Галилеем.

Из Флоренции Галилея осаждали просьбами прислать зрительную трубу собственного изготовления. Козимо очень рад его успехам и жаждет как можно скорее получить чудодейственный инструмент!

В середине октября 1609 года Галилей поехал во Флоренцию. Пробыл он там недолго, но приемом остался доволен. Великий герцог, его родственники и приближенные были трубой восхищены.

Козимо вместе с Галилеем наблюдал Луну. Горы на Луне? Разглядеть их Козимо отчетливо не удавалось, но тем не менее от инструмента он получил большое удовольствие.

Галилей торопился обратно: в университете начинался учебный год. Уже после его отъезда Бартоли наконец прислал купленную в Венеции трубу, и тогда многие при дворе смогли убедиться, что она не идет ни в какое сравнение с Галилеевым инструментом.