ГЛАВА ВОСЬМАЯ СВЕРЖЕНИЕ ПТОЛЕМЕЯ

Галилей словно не расслышал озабоченности в просьбе Кеплера назвать свидетелей, словно пропустил мимо ушей тревожную весть Хасдаля об опасных происках «испанцев». Отвечал твердо, с чувством собственного достоинства.

«Оба твои письма, ученейший Кеплер, я получил. На первое, тобой уже опубликованное, отвечу во втором издании моих наблюдений. А пока приношу тебе благодарность, что ты первый и чуть ли не единственный, с присущей тебе прямотой и величием характера отнесся к моим уверениям с полным доверием, хотя сам и не видел того, о чем я писал. На второе твое письмо, мною только что полученное, отвечу весьма кратко, ибо для писания осталось очень мало времени».

Он извинялся, что не может прислать в Прагу зрительной трубы отличного качества. Единственная, которую он имеет, больше ему не принадлежит. Она обещана великому герцогу, пожелавшему «сохранить ее на вечные времена среди редкостей и драгоценностей». Изготовление зрительных труб — дело исключительно трудное. Но он выполнит просьбу своих пражских друзей, как только переберется во Флоренцию.

О Горком Галилей отозвался с пренебрежением. С Юпитером не справятся и гиганты, не говоря уже о пигмеях. Юпитер пребывает на небе, и пусть себе хулители лают сколько хотят!

Среди тех, кто видел новые планеты, Галилей назвал государя Тосканы, рассказал о дарованных почестях, о предстоящем переселении во Флоренцию, о громадном жалованье и громком титуле. А сам он, Галилей, разве не свидетель? Стал бы он покидать Падую, где ему назначили жалованье в тысячу флоринов, которое и не снилось его предшественникам, и где ему ничто не угрожает, даже если бы Медицейские звезды оказались фикцией? Стал бы он перебираться во Флоренцию, когда там его неминуемо ждет позор и нищета, если не подтвердится существование открытых им планет?

Новые планеты видели многие в Пизе, во Флоренции, Венеции, Болонье, Падуе, но все они испытывают нерешительность и предпочитают молчать. Да и что требовать, если большинство из них не могут различить на небе ни Юпитера, ни Марса, да и гористость Луны замечают с трудом? Над глупостью толпы следует лишь смеяться. Даже ведущие философы Падуанского университета с асиидовым упрямством отказывались взглянуть на планеты и на Луну, как и на саму зрительную трубу.

«Таких много, но от этого я не испытываю никакого удивления. Ведь такой сорт людей полагает, что философия — это книга наподобие «Энеиды» и «Одиссеи», и истину, говоря их собственными словами, надо искать не в мире и не в природе, а в сопоставлении текстов».

«Как бы ты, любезнейший Кеплер, принялся хохотать, если бы услышал, как в Пизе в присутствии великого герцога первый философ тамошнего университета выступал против меня, силясь аргументами логики, словно колдовскими заклинаниями, сорвать с неба и уничтожить новые планеты!»

Самоуверенность, которой пронизано письмо к Кеплеру, еще не свидетельство особых его успехов. Себе он мог признаться, что положение не столь радужно, как он его расписывал. До настоящей победы еще далеко. Более восьми месяцев назад обнаружил он Медицейские звезды, но до сих пор ни один сколько-нибудь известный астроном не заявил, что подтверждает их существование. В Венеции, где Галилей улаживал дела, связанные с переселением на родину, он узнал, что Клавий проводил наблюдения Юпитера, однако Медицейских планет не обнаружил. А Маджини? Как долго он будет еще хитрить? В одном Галилей теперь уверен: участия в издании «Наикратчайшего странствования» Маджини не принимал. Тому были непреложные доказательства: в письме к Сицци Горкий признавался, что напечатал книжку вопреки угрозам Маджини.

Ведущий астроном Италии должен увидеть Медицейские звезды! Весной опыты в Болонье не принесли успеха. Маджини ссылался на непривычку вести наблюдения с помощью зрительных труб. Но теперь-то он освоил это искусство. Сейчас Медицейские звезды видны очень хорошо. У Маджини не будет повода и отговариваться недостаточной мощностью своих труб. Он, Галилей, привезет в Болонью самый совершенный инструмент. Маджини будет поставлен перед необходимостью либо увидеть Медицейские звезды, либо обнаружить собственную непорядочность и злое упрямство.

План был хорошо продуман, но осуществить его не удалось.

Хлопоты, связанные с отъездом, задержали Галилея в Падуе дольше, чем он предполагал. В Болонью он прибыл с большим опозданием. Бенедетто Ландуччи, ждавший его здесь с носилками великого герцога, не знал, что и думать.

Маджини встретил его радушно. О, ему, конечно, не терпится воспользоваться чудесной трубой Галилея и разрешить загадку Юпитера! Они долго беседовали. Коснулись и писем из Болоньи, которые ввергли в смущение многих математиков Европы. Все это, негодовал Маджини, проделки Горкого!

Когда же пришло время начинать наблюдения, Галилея постигла досаднейшая неприятность. Не имело смысла вынимать из футляра трубу. Небо было затянуто тяжелыми тучами. И надо же, чтобы погода переменилась именно теперь!

В остерии, за бокалом вина, Галилей прочел Маджини письмо Кеплера с отзывом о Горком:

«Или, быть может, есть у тебя в Италии соперники, которые воспользовались чужестранцем, чтобы за мою, немца, ненавистную им «Беседу» отомстить разнузданностью чеха?»

Письмо Кеплера удовольствия Маджини не доставило. Он явно принял эти слова на свой счет!

Ландуччи торопил с отъездом. Они и так на лишних пять суток задерживают государевы носилки! Но Галилей пожелал провести в Болонье еще одну ночь. И опять напрасно. Ветер не разогнал туч.

Они прощались вежливо и церемонно. Маджини весьмд сожалел, что злой рок помешал столь желанным наблюдениям. Он рассыпался в любезностях, но ему, похоже, стоило немалого труда удержаться от торжествующей усмешки.

Собираясь во Флоренцию, Галилей вовсю расписывал те милости, коими осыпал его государь. Но возвращение в родной город не очень-то походило на триумф. За вежливыми фразами придворных чувствовалась настороженность. Причину этого он выяснил довольно быстро. И здесь уже знали об отрицательных результатах наблюдений, проведенных в Риме. А ведь их вели опытнейшие астрономы Клавий и Лембо. Никаких планет падле Юпитера они не обнаружили!

Он искал на родине возможность спокойно работать, но теперь ясно понимал, что этого не будет, пока достаточно авторитетные мужи не подтвердят существования Медицейских звезд. Сейчас решающей была позиция Клавия. От этого зависело не только доброе имя Галилея, но вещь куда более важная — сама возможность заниматься главным своим делом, не отвлекаясь на пустяки. Галилей решил ехать в Рим и просил Винту о поддержке. Наблюдения в Риме не увенчались успехом из-за плохого качества зрительных труб и недостаточной опытности наблюдателей. Его поездка туда необходима. В интересах самого Козимо, чтобы ученые Римской коллегии публично заявили о существовании новых планет, названных в честь дома Медичи, Он обязательно их в этом убедит. И пусть Винта приложит все усилия, дабы внушить это великому герцогу.

Первое письмо, которое Галилей отправил из Флоренции, было именно Клавию. Переписка их оборвалась много лет назад, когда Венецианская республика запретила своим должностным лицам общение с иезуитами. Пришло время, писал Галилей, прервать долгое молчание. Теперь по милости государя он вернулся на родину. Клавию не надо объяснять, почему он молчал, когда находился в Падуе, — он ограничится лишь уверениями, что всегда преклонялся перед его великими достоинствами. Узнав о неудаче, постигшей Клавия в поисках Медицейских звезд, он не особенно удивился. Неуспех имел причиной либо несовершенство инструмента, либо то, что труба не была хорошо укреплена.

Галилей сообщал Клавию о наблюдениях Медицейских звезд, которые имели место посыле издания «Звездного вестника». Клавия он посвятит во все подробности, дабы положить конец его сомнениям. Если этого не произойдет раньше, то он питает надежду, что достигнет цели, явившись в Рим в ближайшее же время.

Еще в Падуе Галилей получил несколько писем из Праги. Император, узнав, что предназначенная ему зрительная труба оказалась в руках кардинала Боргезе, страшно разгневался. Его едва удалось успокоить обещанием, что Галилей пришлет еще лучшую. Кеплер терзался желанием разгадать анаграмму, придумывал тысячи вещей и не находил покоя. Он, по словам Хасдаля, обещал написать Галилею сегодня же вечером, «если только вино, выпитое нами за обедом, не уложит его в постель». Но письмо не пришло ни с той почтой, ни со следующей.

Однако добрая весть снова, как и весной, явилась из Праги! Тогда Кеплер первым встал на сторону Галилея и напечатал свою «Беседу со Звездным вестником». А теперь он первым из астрономов Европы во всеуслышание заявил, что видел Медицейские звезды. Эрнст, курфюрст Кёльнский, получил одну из труб, изготовленных Галилеем. Воспользовавшись возвращением курфюрста в Прагу, Кеплер выпросил на время у него этот инструмент и провел серию наблюдений. Несколько пражан, друзей Кеплера, пережили вместе с ним незабываемые часы: они увидели рядом с Юпитером его четыре спутника!

Уведомить об этом Галилея поторопились Томас Сегет и Джулиано Медичи. Сегет, ученый шотландец, знакомый с Галилеем по Падуе, тоже участвовал в наблюдениях. Открытие Медицейских звезд он воспел в латинских стихах. Кеплер, уверял посол, намерен напечатать специальную работу, где как очевидец подтвердит наблюдения «Звездного вестника».

Козимо встретил эту новость с удовлетворением. Стихи же Сегета ему определенно понравились. Вскоре, однако, опять повеяло холодком. Тосканский посол доносил из Парижа, что королева разочарована Галилеевым инструментом: его труба показывает не намного больше, чем другие.


Начать по-настоящему работать он никак не мог. Жилище, которое он временно занял, ему не подходило. Поиски постоянной квартиры затягивались. Вещи были не разобраны, инструменты оставались в ящиках, книги — в тюках. Но еще хуже, что в доме не нашлось места, откуда была бы видна восточная часть неба. Он не мог возобновить наблюдения Медицейских звезд. От этого, естественно, настроение не улучшалось. Как тут не вспомнить хоромы, которые он занимал в Падуе! Осматривая сдаваемые внаем дома, он обходил улицу за улицей. Домовладельцы недоумевающе разводили руками. Синьор, похоже, не без странностей. Он почти не обращает внимания на количество и величину комнат, а прежде всего выясняет, есть ли просторная веранда и не заслоняют ли неба окружающие постройки.

Дом он наконец подыскал. Но переезд откладывался. Жилища во Флоренции сдавали обычно до праздника всех святых, до первого ноября. С этого же дня вступали в силу и новые контракты. Взятое им внаем жилище не шло в сравнение с его падуанской виллой. Здесь тоже можно было найти помещение и получше. Но в глазах Галилея его новый дом имел одно неоценимое преимущество — поднятая над землей веранда открывала перед наблюдателем все небо.


Раньше Маджини не писал ему, а теперь письмо шло за письмом. Галилей мог быть доволен своим вторым пребыванием в Болонье: выдержка и дипломатичные беседы начинали приносить плоды. Явная ссора причинила бы делу один лишь вред. Галилей дал Маджини понять, что может быть ему полезен. Тот много занимался созданием зажигательных зеркал. Недавно император Рудольф велел выяснить, не обладает ли Галилей секретом их изготовления. Нет, сам он, Галилей, заниматься зажигательными зеркалами, не будет, но убежден, что к подобным вещам и государь Тосканы проявит интерес. Если угодно, он расскажет Козимо об успехах своего болонского коллеги.

Маджини ухватился за эту идею. Однако Галилей этим не ограничился. Кафедра математики в Падуанском университете ныне свободна. Почему бы Маджини ее не занять? Имея определенные связи, это нетрудно сделать. Если Маджини и не намерен покидать Болонью, то предложение кафедры в Падуе вынудит, по крайней мере, здешних попечителей увеличить ему жалованье. Эта мысль тоже не оставила Маджини равнодушным.

И вот результаты: в конце сентября Маджини написал ему, что недавно Сантини опять наблюдал четыре новые планеты: «Его свидетельству следует придать особое значение, ибо и в других своих письмах ко мне он указывал, что неоднократно видел эти планеты». Маджини пока еще не признался, что наблюдает их сам, но скоро, похоже, и это перестанет быть тайной. Правда, письма были посвящены в основном зажигательному зеркалу и хлопотам, как бы его повыгодней пристроить.


Летом, собираясь взять к себе на службу Галилея, Козимо долго размышлял, какой титул ему дать. Тот хотел быть «математиком и философом великого герцога», а из Тосканы упрямо твердили, что он будет зваться «первым математиком Пизанского университета, хотя и без обязанности там преподавать». В конце концов присвоили Галилею оба титула. Только приехав во Флоренцию, он понял подоплеку этой истории. Медичи, умевшие считать деньги, и тут себе не изменили. Козимо будет расплачиваться с ним из чужого кармана! Придворному математику он должен был бы платить сам, а так вынужден раскошеливаться университет.

Поднялся ропот. Завидная тысяча скуди без обязанности заниматься со студентами? Ученые мужи, и так не питавшие к Галилею симпатии, получили дополнительное оружие. Почему его ставят в столь привилегированное положение? Это незаконно! Пусть или читает лекции, или не берет денег!

О какой-либо субсидии для расширенного переиздания «Звездного вестника» сейчас не могло быть и речи. При дворе многие хорошо знали рукописный трактат Лодовико делле Коломбе. Хотя его доводы против гористости Луны и не казались особенно убедительными, само выступление настораживало: автор «Звездного вестника» и впрямь обещал шестьюстами аргументами доказать движение Земли. Коломбе, похоже, забил тревогу не зря. Горы на Луне? Подобие Луны земному шару? Если мысли Галилея не согласуются со священным писанием, то следует ли спешить с переизданием «Звездного вестника»? Тем более что Галилей намерен на сей раз издать книгу не по-латыни, а по-итальянски, дабы читать ее могли все грамотные люди. Крайне несвоевременное желание!

Несмотря на дозволение властей, напечатать Кеплерову «Беседу» Галилей в Венеции не смог. И поэтому, вернувшись на родину, сразу же отдал ее в одну из типографий. Книготорговец решил печатать вместе с «Беседой» и другое сочинение Кеплера, которое могло вызвать интерес публики, — «Исключительный феномен, или Меркурий, увиденный на лике Солнца». Часть текста была оттистнута, когда об этом узнал Галилей.

Уже в одной из прежних работ Кеплер писал, что прохождение Меркурия по диску Солнца несомненно наблюдали и в давние времена. В «Жизнеописании Карла Великого» говорилось, что на Солнце незадолго до смерти императора было замечено черное пятно. Кеплер пытался доказать, что это и было прохождение Меркурия. Однако его «поправки текста» мало кого убедили. Кеплер же отметал все возражения. Об этом свидетельствовал и написанный позже «Меркурий на лике Солнца». Ему самому, по счастливой случайности, уверял Кеплер, удалось наблюдать Меркурий, когда тот в момент нижнего соединения темным пятном проходил по солнечному диску. Книжечка эта вызвала резкое недовольство Галилея. Правда, напечатана она была до появления зрительных труб и выхода «Звездного вестника». Кеплер еще не знал, что планеты, «лишенные волос», то есть сияния, которое снимается трубой, значительно меньших размеров, чем думали астрономы, и поэтому основывался на неправильных расчетах. Действительные размеры Меркурия, по убеждению Галилея, делали крайне сомнительной возможность увидеть невооруженным глазом его прохождение по диску Солнца. Книжка Кеплера успела устареть и могла скорее повредить коперниканцам, чем принести пользу.

Галилей рекомендовал книготорговцу к переизданию «Беседы» не присоединять «Меркурия на лике Солнца». Тот внял совету, но, дабы не утруждать себя, не стал заменять отпечатанные уже листы. Флорентийское издание «Беседы» Кеплера так и вышло в свет: с добавлением небольшой части «Меркурия на лике Солнца», оборванного посреди текста.


У Галилея не вызывало сомнений, что та темная точка, которую Кеплер принял за Меркурий, была просто солнечным пятном. Просто солнечным пятном? Да, действительно, люди давно обратили внимание, что на Солнце время от времени появляются какие-то пятна. Они вызывали тревогу и считались дурным предзнаменованием. Их замечали задолго до изобретения зрительных труб. Астрономы, предшественники Кеплера, тоже не раз, видно, принимали пятна за планеты, проходящие перед диском Солнца. Это было тем более естественно, что они, как правило, разделяли мысль Аристотеля о нетленности и неизменяемости небесных тел. Солнце, ярчайшее и чистейшее светило вселенной, покрыто какими-то пятнами? Невероятно! Куда легче было предположить, что кажущиеся пятна не принадлежат Солнцу. Это или планеты, затеняющие часть его поверхности, или же какие-то испарения в подлунном мире, портящие вид лучезарного светила.

Галилей прекрасно понимал, какую роль сыграло бы разрешение столь важного вопроса в борьбе с доктриной перипатетиков. Но это не облегчало задачи. Наблюдать Солнце с помощью зрительной трубы было очень сложно. Он пользовался темными стеклами, выбирал дни, когда Солнце проглядывало сквозь легкий туман, проводил наблюдения на рассвете и в час заката. Он видел на Солнце пятна, когда невооруженному глазу оно казалось совершенно чистым!

Но до подлинного открытия было еще далеко. Трудности наблюдения и невозможность точно фиксировать увиденные пятна не позволяли прийти к определенному выводу, принадлежат ли пятна самому Солнцу, или это какие-то образования, лишь заслоняющие часть его лика.

С «открытием» Кеплера относительно Меркурия на лике Солнца нельзя было согласиться, но его нетерпеливость можно было понять. Ведь дело шло об одном из проклятых вопросов, мучивших поколения астрономов. Это был спор о месте Меркурия и Венеры во вселенной. В основе ошибки Кеплера лежала совершенно оправданная убежденность в том, что время от времени Меркурий и Венера проходят перед диском Солнца. Однако здесь и зрительная труба не сулила быстрого успеха. А главное, даже полная удача не дала бы решающего довода в пользу Коперниковой системы. Наблюдение подтвердило бы лишь, что Венера и Меркурий действительно проходят «ниже» Солнца, но сам факт еще не позволял решить, движутся ли эти планеты вокруг Солнца, или же несущие их «сферы» находятся под «четвертым небом», небом Солнца, вращающимся вокруг недвижимой Земли.

В этом вековечном споре, начатом еще, вероятно, до Платона, надо идти иным путем, тоже нелегким, но многообещающим: искать доказательства, что планеты, наподобие Луны, меняют свой лик!

Год уже, как Галилей следит за небом с помощью своей трубы. Он наблюдал планеты, когда искал у них спутники, но не заметил и намека на их фазы. Венеру он разглядывал вскоре после создания той отличной зрительной трубы, которая позволила ему открыть Медицейские звезды. Тогда Венера казалась по утрам ярким маленьким диском, становившимся все меньше и меньше. Потом целых три месяца, до и после верхнего соединения с Солнцем, ее вообще не было видно. Когда же Венера появилась снова, теперь как вечерняя звезда, ее маленький диск постоянно увеличивался, хотя и терял в яркости. На позднюю осень и начало зимы, когда Венера приближалась к точке максимальной элонгации, Галилей возлагал особые надежды. В октябре он начал систематически наблюдать Венеру, хотя временное его пристанище было неудобно для наблюдений.


Болезнь скрутила его внезапно. Он едва успел перебраться в нанятый дом и только возобновил прерванные переездом занятия, как тяжелый приступ давнего недуга свалил его в постель. Он, правда, продолжал работать, отвечал на письма своих ученых корреспондентов, но болезнь не отступала. Климат родной Флоренции не пошел ему на пользу. Даже когда боли несколько затихали, он с трудом передвигался по комнате, Он досадовал на невозможность встретиться с Клавием, но еще больше — на невозможность осуществить свой планы тщательных и непрерывных астрономических наблюдений.

Стояла сырая и на редкость холодная осень. Врачи запретили ему даже показываться на веранде. Недели, а то и месяцы не подходить к зрительной трубе? И именно сейчас, когда он должен вырвать у Венеры решающий довод в пользу Коперника и найти периоды обращений Медицейских звезд! Вопреки запрету он часами, невзирая на холод, сидел под открытым небом. Но хвалиться ему было пока нечем.

Дни, омраченные тяжелым недугом, вдруг осветились радостью. В пакете вместе с письмами находилась и, только что изданная книжечка «Рассказ Иоганна Кеплера о наблюдении спутников Юпитера». Кеплер подробно описывал, как проводил наблюдения. Он принял меры, чтобы исключить сомнения в достоверности опыта. Каждый, кто участвовал в наблюдении, должен был независимо от других начертить мелом на доске расположение Медицейских звезд. И все зарисовки совпали! Важнейшее свидетельство! Математик императора не только увидел Медицейские звезды, но и счел нужным возвестить об этом печатно всему ученому миру!

Из письма Кеплера Галилей узнал еще одну новость. Накануне, возвращаясь из Италии, писал Кеплер, к нему заявился Горкий. Уверенный в победе над Галилеем, он был озадачен более чем холодным приемом. Кеплер понял, что перед ним не мошенник, жаждущий громкой, пусть к скандальной славы, а человек, искренне заблуждающийся. Его можно и простить, если он откажется от своего мнения о Медицейских звездах, когда вместе с ним, Кеплером, убедится в их существовании. Мартин торопился к родителям, но обещал быстро вернуться в Прагу. Поэтому Кеплер просил, чтобы Галилей не печатал его письмо с уничтожающим отзывом о книжке Горного. Разве победа не будет большей, когда Горкий по доброй воле признает собственную неправоту? Изданный «Рассказ» поможет наилучшим: образом опровергнуть тех, кто в борьбе с Галилеем пытается мошеннически прикрыться его, Кеплера, авторитетом. Да и не пристало Галилею слишком серьезно относиться к подобным нападкам. Отвечать автору столь ничтожного опуса — это самому возвращаться на скамью школяров. Ну а уж если Галилей решил непременно печатать его письмо, то пусть ограничится сутью или, по крайней мере, выбросит оскорбительные эпитеты.

Кеплер немало поломал голову над загадочной анаграммой. Императору тоже не терпелось постичь ее смысл. «Удовлетвори как можно быстрее, — завершал Кеплер свое письмо, — наше страстное желание узнать, в чем состоит твое новое открытие. Не существует человека, которого ты мог бы опасаться как соперника».

Галилей написал в Прагу, что анаграмма читается так: «Троякой наблюдал я верхнюю планету» и означает: Сатурн — это не одна планета, а три отдельных шаpa, которые как бы соприкасаются, но совершенно неподвижны по отношению друг к другу. Если же смотреть на Сатурн через недостаточно сильную трубу, то он предстанет вытянутым в виде маслины.

С какой радостью возвестил бы теперь Галилей об открытии фаз Венеры или хотя бы в анаграмме сообщил О первом намеке на ее ущерб. Но Венера не давала ему такой возможности. Письмо в Прагу о необычной форме Сатурна он закончил весьма скромно: «Относительно других планет нет ничего нового».


Однажды в конце ноября Галилею впервые показалось, что Венера изменила свой вид. Не обманывают ли его глаза? Он так жаждет увидеть Венеру на ущербе, что может и заблуждаться! И хотя он был убежден, что стоит в преддверии нового открытия, заставил себя сдержать ликование. Стал расчетливо прикидывать, как сохранить силы для следующих наблюдений.

Их надо непременно продолжать! Днем он лежал под теплыми одеялами, слушался врачей, пил бесчисленные отвары. Но в одном был непреклонен: категорически отказался следовать предписаниям, запрещавшим ему находиться часами под открытым небом. Если не особенно мучили боли, старался спать днем, чтобы как-то восстанавливать силы. Весь распорядок в доме, все его помыслы были подчинены главному — он должен быть в состоянии, хотя бы с помощью слуги, доковылять до веранды, когда настанет час очередных наблюдений.

Каждую ночь Галилей с нетерпением ждал предрассветных сумерек. Ущерб Венеры должен теперь постепенно увеличиваться, планета должна приобрести форму полудиска.

В первых числах декабря пришло решение. Он не ошибся! Едва заметный ущерб увеличивался все больше и больше — Венера за несколько дней превратилась в полудиск. Она действительно убывает, словно Луна! Все происходит именно так, как он и предполагал. Фазы Венеры — самое важное из его астрономических открытий. Величайший спор в астрономии решен. Птолемей неправ. Венера вращается не вокруг Земли, а вокруг Солнца. А это сильнейший аргумент в пользу Коперниковой системы! Зашифровав свое новое открытие в виде анаграммы, Галилей послал ее во многие города Италии и за границу.

Бенедетто Кастелли словно читает его мысли на расстоянии! Месяц назад он прислал письмо, где спрашивал, не обнаружил ли учитель фаз Венеры. Бенедетто с присущей ему скромностью просил наставлений: не полагаясь, дескать, на свой грубый ум, он допускает, что заблуждается. Оставалось только удивляться его проницательности. Да, он прекрасно понял Коперника и попал в самую точку, когда счел, что фазы Венеры явятся важнейшим доказательством его правоты.

Недаром Бенедетто был любимейшим учеником Галилея. Монах-бенедиктинец, он жил в Брешии, родном своем городе. Рядом были друзья детства и родственники, но он постоянно вспоминал Падую. Там, в доме Галилея, прошли его самые счастливые дни. On все настойчивее думал о возвращении в падуанский монастырь. Переезд Галилея в Тоскану заставил Бенедетто изменить свои планы: он будет просить перевести его во Флоренцию.

Узнав о книжонке Горкого, Бенедетто и его друзья, такие же пылкие почитатели Галилея, решили, что как только она появится у книготорговцев Брешии, они сложатся, скупят все экземпляры и сожгут, дабы у них на родине не осталось о ней и следа!

Незадолго до отъезда из Падуи Галилей сообщил Бенедетто о странном виде Сатурна. Новость была неожиданной и необъяснимой. Почему не заметно движения спутников? Бенедетто особенно остро чувствовал отсутствие Галилея. Нет, он должен быть рядом с ним, дабы продолжить начатое и по-настоящему углубиться в геометрию и философию! Одна мысль никак не выходила из головы. Раз Коперник прав, то Венера должна, как Луна, временами показываться рогатой. Может быть, Галилеева труба это уже обнаружила?

Тогда Галилей оставил письмо его без ответа. Да и что было ответить? Похвалить за прозорливость и тут же сказать, что догадка, несомненно, верна, но, на беду, пока никак не подтверждается наблюдениями?

Теперь от Кастелли снова пришло письмо. Он опять спрашивал, не заметил ли Галилей рогов у Венеры? Бенедетто сгорал от нетерпения. Мысль о рогатой Венере лишила покоя и друзей Кастелли. Все они, незаурядные философы и пылкие приверженцы доктрин Галилея, жаждали услышать из его уст смертный приговор Птолемеевой системе. Ну что же, теперь остается недолго томить в неведении милого и настойчивого Бенедетто.

Почти целый месяц Венера сохраняла форму полудиска, лишь в самом конце декабря стала заметно приобретать вид серпа. Так оно и должно было быть! Галилей испытал законную гордость. Впервые удалось найти не умозрительное, а опытное доказательство правоты Коперника. Птолемей был окончательно и навсегда свергнут.

Из открытия фаз Венеры следовал еще один очень важный вывод: Венера не светится собственным светом, а лишь отражает свет Солнца. Планеты, стало быть, как и Земля, по природе своей темпы. Это разрешало спор, который давно занимал астрономов и философов. Был он далеко небезразличен и для богословов. От глубин, которые открывала эта только что доказанная истина, захватывало дыхание… Джордано Бруно постоянно высказывал мысль, что планеты — это темные небесные тела наподобие нашей Земли, а звезды — огненные шары, такие же, как наше Солнце. Множество планет, множество солнц, бесконечное множество миров!

Среди этих волнений даже весть, которая в других условиях была бы воспринята как праздник, прозвучала весьма скромно: Клавий и его помощники обнаружили Медицейские звезды, «но еще не уверены, планеты это или нет». Обнаружили все-таки! А ведь еще недавно в Риме вовсю потешались над «Звездным вестником».

Несколько дней спустя Галилей получил письмо и от самого Клавия. Тот успел уже убедиться, что Медицейские звезды действительно планеты. «Воистину вы, ваша милость, заслуживаете великой похвалы, поскольку вы первый, кто это наблюдал». Галилей, конечно, не стал держать в секрете «обращение» Клавия. Однако нашлись упрямые головы, которые не поверили письму: оно ведь может быть и подложным. Каких только грехов не готовы были ему приписать!


Галилей счастлив. Предвидение его оправдалось. Но даже в эти часы торжества он не обольщает себя надеждами. Птолемей низвержен. Однако это еще не означает полной победы коперниканцев. Он, Галилей, ставит вопрос только так — Птолемей или Коперник? Третьего не дано! Для многих же его современников существует еще и система Тихо Браге, а открытие фаз Венеры может быть истолковано не только как подтверждение правоты Коперника, но и как довод в пользу системы Тихо. Галилей знает, что чем дальше пойдёт, тем труднее будет дорога. Еще не поздно одуматься. Какое это благо — вовремя помедлить и не перешагнуть черты!

Он заставил долго ждать милого своего Бенедетто. Тот будет от всего сердца рад новому открытию. Милый, простодушный Бенедетто! Ты полагаешь, что фазы Венеры позволят убедить в правоте Коперника и упорнейших его недругов? Напрасная надежда. Дабы познать истинность его системы, достаточно было и прежних доводов, а чтобы переубедить упрямцев, не хватит и свидетельства самих звезд, даже если они спустились бы с неба и заговорили.

Перед любимым учеником Галилею нечего скрытничать, он может поделиться с ним своим настроением, невеселым настроением в час торжества. Снова — и в какой раз! — вспомнить о завете пифагорейцев: «Постараемся лишь знать что-то для самих себя, находя единственно в этом удовлетворение, и оставим желание и надежду возвыситься в глазах толпы или добиться одобрения философов-книжников».

Он наконец-таки сделал выбор? Собственный горький опыт и трагические судьбы других ученых помогли ему в этом? Лишь узкий круг избранных будет посвящен в его исследования. Если он и станет что-либо публиковать, так только работы, которые не вызовут взрыва страстей. Главное, уметь вовремя остановиться. Мудрец, внявший пифагорейскому завету, в самом обладании истиной найдет высшее наслаждение. Завидная жизнь!

Да только не для него! Опасаясь грядущего, отказаться от всего, чем он жил, к чему готовился, ради чего покинул Падую, — отказаться от написания «Системы мира»?! И именно теперь, когда он добился такой победы?

В тот же день он пишет в Рим Клавию и его коллегам. Здесь нет и тени настроения, о котором он поведал Бенедетто. Галилей сообщает о последнем своем открытии — фазах Венеры. Если бы не болезнь — он был бы уже в Риме. Однако он надеется вскоре туда приехать. Он привезет отличный инструмент и покажет им все!

А два дня спустя, в первый день нового, 1611, года Галилей посылает в Прагу расшифровку анаграммы относительно Венеры.

Проведенные наблюдения, пишет он, окончательно решают «два важнейших вопроса, до сих пор вызывавших сомнения у величайших умов человечества. Первое — то, что все планеты по природе своей темны, как это представляется на примере Меркурия и самой Венеры. И второй — то, что Венера совершенно неизбежно вращается вокруг Солнца, так же как и Меркурий и все другие планеты. В этом были убеждены пифагорейцы, Коперник, Кеплер и я, но это не было доказано чувствами, как это сделано теперь в отношении Венеры и Меркурия. Значит, синьор Кеплер и другие коперниканцы могут гордиться, что они думали и философствовали правильно, хотя на их долю и выпало, что все философы-книжники считали и считают их людьми малосведущими, если не вообще глупыми».


Вскоре после Нового года пришли письма из Праги. Там еще не получили расшифровку анаграммы, касающейся Венеры, но и весть о необычной форме Сатурна подействовала ошеломляюще. Император предоставил Кеплеру лучшую зрительную трубу и велел разгадать, что же это значит.

В Праге противники Галилеевых открытий совершенно посрамлены. Даже Горкий пребывает в раскаянии. Когда он вернулся, Кеплер, открыл ему глаза. Мартин почувствовал себя несчастнейшим человеком. И угораздило же его выступить против Галилея: лучше бы он потерял два фунта крови!

Цугмессер стал предметом насмешек. Когда он приехал из Вены, Хасдаль разобрал с ним те страницы книжки против Капры, которые вызвали недовольство, и показал примирительные письма, Галилея. Но Цугмессер уступчивости не проявил. На вопрос, стояла ли подпись Маджини под «заключением Болонского университета», ответил утвердительно, но потом сказал, что потерял бумагу. Да и Медицейские звезды Цугмессер тоже, вероятно, видел, но молчал. Он был из числа тех самых «испанцев», которые считали, что «Звездный вестник», пагубный для религии, должен быть уничтожен!

Хасдаль хотел его проучить. Цугмессер как-то поставил под сомнение его религиозные взгляды. Хасдаль потребовал удовлетворения. Драться тот отказался. Вызов был повторен — Цугмессер обнаружил жалкое малодушие. А ведь еще недавно, когда его спрашивали об открытиях Галилея, он держался так, что казалось, нет при дворе человека более высокомерного. Ему пришлось с позором ретироваться.

Маджини, правда, еще не признался, что собственными глазами видел спутники Юпитера. Но он, по слухам, не выпускал из рук зрительной трубы, пытаясь найти периоды их обращения, чтобы хоть в этом оставить Галилея позади и сохранить за собой славу первого астронома Италии. Могло ли признание быть более красноречивым? Или Маджини, потеряв рассудок, рассчитывает орбиты несуществующих планет, вымышленных ловким флорентийцем из ненасытной страсти к золоту?

Теперь, когда с разных сторон поступали подтверждения его открытий, поездка в Рим, казалось, теряла смысл, Если раньше было необходимо отправиться туда и доказать существование Медицейских звезд, то сейчас это стало излишним. Математики Римской коллегии сами их увидели. Не сегодня-завтра узрят они и троякую форму Сатурна, и фазы Венеры.

Но Галилей решил-таки ехать в Рим. Он должен использовать благоприятный момент, чтобы добиться перелома в отношении к Коперникову учению. Все, что он открыл, подтверждает гениальную прозорливость польского астронома.

Ему недостаточно простого признания установленных им фактов. Не ради тщеславия добивался он звания философа и подчеркивал, что потратил на изучение философии больше лет, чем месяцев на чистую математику «Он — философ. И будет настаивать на правильном истолковании наблюдений. Дело идет не о тех или иных частных астрономических истинах, а о новом взгляде на строение вселенной. Он не может и не хочет остановиться на полпути!

Загрузка...