Гамбусино

XIV. ПЛЕННИЦА

Дон Хосе Морено, бывший хозяин и покровитель дона Горацио де Бальбоа, очень верно охарактеризовал своего приемыша. Взятый, по доброте дона Хосе, на воспитание, имевший в лице дона Хосе постоянного покровителя и защитника, поставленный им в положение почетное, исключавшее всякий намек на положение слуги, — Горацио ответил на все эти благодеяния черной неблагодарностью.

Нельзя сказать, что этот человек был злее, чем кто-либо другой в подобных обстоятельствах; наоборот, он вел себя, может быть, даже лучше других; нередко он доказывал свое усердие и даже преданность приютившей его семье. Но у него наряду с этими хорошими качествами, скрытыми подобно жемчужинам в непостижимых глубинах его сердца, были и три порока, из которых самого меньшего было бы достаточно, чтобы погубить обладателя его, как бы умен и закален тот ни был.

Горацио де Бальбоа был тщеславен, жаден и завистлив.

Дон Хосе Морено сделал большую ошибку, поставив его выше, чем Горацио мог рассчитывать, и открыв перед ним горизонт, совершенно ослепивший и сбивший его с толку.

В душе Горацио родилась зависть, безумное стремление достигнуть невозможного. Вместо того чтобы смотреть на стоящих ниже его и чувствовать себя счастливым, сравнивая свое неожиданное возвышение с их положением, он мучился вопросом, почему он не стоит наравне с теми, кого только случайность, по его мнению, вознесла так высоко. Разве, по существу, он не был таким же, как и они? Много таких размышлений, неверных и сумасбродных, приходило ему в голову.

Восстание в Мексике укрепило его надежды завоевать себе то место в жизни, которого он добивался. Но, вместо того чтобы стать на сторону слабых и угнетенных, как не преминул бы сделать человек с благородной душой, Горацио присоединился к угнетателям; у них он надеялся найти нужную поддержку, чтобы силой взобраться на те скользкие ступени, которые привели бы его к исполнению мечты.

Почти независимое положение в асиенде давало ему возможность встречаться и сговариваться со всевозможными авантюристами с целью объединить их. Вскоре он исчез из асиенды и стал во главе разбойничьей шайки. Собственной властью он дал себе чин капитана, поднял испанское знамя и начал воевать, то есть воровать, грабить и уничтожать друзей и врагов под предлогом преданности испанским интересам.

Правда, испанцы не больше, чем мексиканцы, были склонны отвечать за поступки подобного союзника, деятельность которого скорей уменьшала их популярность, чем привлекала к ним сторонников. Разгадав его сомнительный патриотизм, разрушавший их влияние в стране, они пытались несколько раз уничтожить его отряд и отделаться от него самого.

Но эти попытки ни в какой мере не затрагивали дона Горацио де Бальбоа; его великолепно организованный отряд, состоявший из пятисот отъявленных бандитов, мог бы свободно противостоять и более значительным силам, чем те, которые посылались против него.

Дон Горацио стремился избежать конфликта, могущего скомпрометировать его репутацию сторонника испанцев; поэтому, как только он узнавал, что испанский отряд, посланный против него, должен был его настигнуть, он тотчас же отступал; и поскольку он прекрасно знал страну, ему это легко удавалось.

Однако капитан не скрывал от себя, что его положение чрезвычайно ненадежно, что любая случайность может свергнуть его с пьедестала, на котором он очутился благодаря политической обстановке.

Он считал, что единственное средство упрочить свое положение и навсегда укрыться от капризов неблагодарной судьбы — это приобрести богатство, достаточное, чтобы купить доброе отношение даже самых злейших своих врагов.

И вот это богатство, о котором он так давно мечтал, сверкало перед его глазами, как обманчивый мираж; надежда овладеть им заставляла его трепетать и сделалась единственной целью жизни.

Это богатство существовало — громадное, неисчислимое, погребенное в тайнике, неизвестном никому, кроме семьи его покровителя. Однажды дон Хосе Морено в присутствии Горацио допустил ужасную неосторожность, разговорившись со своей дочерью об этих поразительных залежах золота.

Дон Горацио де Бальбоа, бывший тогда управителем в асиенде Вега, чуть не потерял сознание, услышав о таком кладе, которым его хозяева, как казалось, пренебрегали; он тут же дал себе клятву, что любой ценой эта груда золота будет принадлежать ему.

Еще два или три раза отец и дочь обсуждали при нем этот вопрос; но, хотя у них не было никаких сомнений в преданности дона Горацио де Бальбоа, обыкновенная осторожность заставляла их говорить таким образом, что сведения, извлекаемые им из этих разговоров, были ничтожно малы.

Однако и этих неясных намеков было достаточно для Горацио; да, кроме того, события заставляли его торопиться: положение становилось серьезным. Молодой человек не мог больше колебаться, его решение было принято и именно так, как мы уже говорили: однажды он покинул асиенду.

Прошло довольно много времени, пока до его покровителей дошел слух о нем. Дон Хосе Морено был слишком честен, чтобы подозревать в предательстве человека, которого он в течение долгого времени осыпал благодеяниями. Он предположил, что испанское происхождение увлекло Горацио на эту роковую дорогу, и он искренне жалел его.

На самом же деле дон Горацио с неустанной энергией шел к намеченной цели, не брезгуя для этого никакими средствами и действиями. Но все его попытки обнаружить сокровище потерпели крушение именно из-за отсутствия сведений о точном местонахождении клада. А то, что этот клад действительно существовал, не представляло для него никаких сомнений: он слишком хорошо знал дона Хосе Морено.

И вот, испробовав все средства, выбитый со всех позиций, он решил похитить донью Линду.

Эта мысль много раз приходила ему в голову, и всегда он ее с ужасом отгонял. Несмотря на свое моральное падение, он невольно испытывал глубокое уважение к этой прекрасной и невинной девушке, от которой он навеки был отделен непроходимой пропастью. Одна только мысль похитить Линду у ее отца заставляла его содрогаться. Однако наступил тот страшный час, когда жадность впилась ему в сердце так тяжко, что убила в нем все хорошие чувства. Золотой мираж, вечно сверкавший перед его глазами и манивший своими кровавыми отблесками, довел его до такого помрачения ума, что — побежденный в этой последней битве, как и во всех предыдущих, — он заставил свою совесть замолчать.

Тогда-то Горацио и его квадрилья, как стая хищников ринулись на Пасо-дель-Норте.

Но и на этот раз он снова проиграл: энергичное вмешательство Энкарнасиона Ортиса и дона Рамона Очоа вынудило его бежать. В бою он потерял храбрейших из своих солдат.

Новая неудача, вместо того чтобы заставить задуматься и отказаться от своего ужасного замысла, наоборот, вызвала в нем яростное желание возмездия; он решил отомстить своим врагам, выказавшим необычайное благородство и давшим ему возможность бежать и спастись просто чудом.

Первой его заботой было собрать и пополнить почти уничтоженный, разбитый в Пасо-дель-Норте отряд.

Потом с чисто кошачьим терпением, присущим некоторым злодеям, которые набили себе руки в осуществлении темных дел, Горацио стал ожидать случая, который помог бы ему привести свой план в исполнение.

И случай представился — тем легче, что в данное время те, кого он хотел захватить врасплох, считали его бессильным, и у них не было даже мысли, что они могут попасть в ловушку.

Когда в результате ужасной схватки, стоившей жизни брату Линды, она попала в руки Горацио де Бальбоа, в душе его произошел непонятный для него самого переворот.

Глядя на свою жертву, заплаканную, дрожащую от страха перед ним, капитан испытал не то чтобы нежность, — нет: что значило для него трогательное отчаяние несчастного ребенка! — он почувствовал, что его взволновала сверкающая красота Линды. Безотчетное, тайное волнение овладело им. Было ли это только радостью от сознания, что он наконец получил власть над Линдой — ведь она знала место скрытого сокровища, о котором он так жадно и так долго мечтал, — или это было чувство гораздо более нежное, о возможности которого до сих пор он не подозревал и которое заставило его сердце биться так сильно?.. Горацио не мог бы ответить на это.

Когда во время схватки его отряда с квадрильей дона Луиса Морена ему показалось, что молодая девушка может ускользнуть от него, им овладело бурное отчаяние при одной только мысли потерять донью Линду. На какое-то мгновение его оставила даже мысль о сокровищах, составлявших цель его жизни. С полнейшим хладнокровием он решил умереть, но не выпустить из рук своей пленницы. Он не остановился ни перед чем, чтобы ее защитить, и рисковал своей жизнью с полнейшей самоотверженностью. И когда ему удалось отвоевать паланкин, в котором находилась донья Линда, он ощутил невыразимое счастье, убедившись, что ее не смогли вырвать из его рук и она осталась в его власти.

Что было в его сердце? Любовь? Жадность? Никто не мог бы объяснить.

Надо отдать справедливость дону Горацио — он относился к своей пленнице с глубоким уважением и величайшей заботливостью. Для него было законом удовлетворять ее малейшие прихоти и исполнять любые приказания. Он никогда не возмущался тем, что молодая девушка обращается с ним высокомерно и, не скрывая, высказывает ему свое презрение.

На следующий день после появления в испанском лагере индейского вождя, на рассвете, отряд поднялся и отправился в путь.

Вопреки обыкновению, дон Горацио в продолжение всего утра подчеркнуто не приближался к паланкину, в котором находилась задумчивая и равнодушная донья Линда, а ехал далеко впереди своих всадников.

Мы говорим, что донья Линда была равнодушна и рассеянна. На самом же деле ее наполняла смутная надежда тут же, сейчас встретить помощь, о которой говорилось в письме, полученном ею накануне таким необычным образом.

Но ничего не происходило. Наоборот, прерия становилась все более и более пустынной. По мере того как караван подвигался вперед, пейзаж становился все более диким, мрачным и безнадежным.

Песок заменил собою зелень. Голые, чернеющие на фоне неба утесы вырезывались тут и там своими темными силуэтами. Деревья встречались все реже и реже. Лишь несколько чахлых кустов хлопчатника окаймляли берега Рио Хила, по которым в это время проходил отряд. Сильный поток нес в своих илистых желтоватых водах вырванные с корнем деревья, замедлявшие порой течение реки.

Да, это была настоящая пустыня в своем угрюмом и гнетущем величии.

В десять часов утра по приказу начальника отряд остановился у рощи драгоценного дерева, которому краснокожие дали выразительное название: «Хозяин Вод».

Широкие ветви создавали убежище, защищавшее от солнечных лучей, таких палящих, что они стали мучительными для людей и животных.

В несколько минут был разбит лагерь, и донья Линда ушла в приготовленную для нее палатку.

Едва она закончила скудный завтрак, приготовленный ее служанками, как занавеска палатки поднялась и вошел дон Горацио.

Несколько мгновений капитан оставался неподвижным, сняв шляпу и склонившись перед доньей Линдой.

По всей вероятности, он ожидал, что молодая девушка заговорит с ним.

Но донья Линда, не изменяя принятой ею линии поведения, сделала вид, что не заметила присутствия своего похитителя, и продолжала тихо разговаривать со своими служанками, сидевшими на корточках у ее ног.

Капитану пришлось сдержать досаду; он сделал несколько шагов вперед, чтобы обратить на себя внимание молодой девушки.

— Простите, сеньорита… — Он старался, чтобы голос его звучал спокойно. — Я уже несколько минут стою перед вами и жду, что вы удостоите заметить мое присутствие.

— А! — Линда со скучающим видом обернулась к нему и сказала, подавляя зевок: — Это опять вы, сеньор?

— Да, сеньорита, это опять я, — подчеркивая слова, ответил капитан.

Донья Линда пожала чуть-чуть плечами, отвернулась от него и стала опять разговаривать со служанками. Прошли две или три минуты.

— Простите, что я настаиваю, сеньорита, — сказал капитан, — но…

— Как, — презрительно перебила она его, — вы все еще здесь, сеньор?

Лицо капитана сделалось свинцово-серым от этого оскорбления. Он нахмурился, выпрямился и, скрестив руки на груди, сказал хрипло:

— Берегитесь, сеньорита!

— Чего мне беречься? — сказала она, пристально глядя на него.

Капитан отступил на два шага; теперь его лицо залила краска.

— Сеньорита… — смущенно пробормотал он, склонив голову.

— А! Вы осмеливаетесь мне угрожать, Горацио де Бальбоа, жалкий приемыш, слуга моего отца! Клянусь святой Марией, это слишком смело! Неужели рабы теперь сделались хозяевами? Вы говорите, чтобы я остерегалась? Да, я вас понимаю. Вам ничего не стоит добавить еще одно преступление к тем, которые вы совершили! Вы хотите, конечно, убить меня, как вы убили моего брата, не так ли? Ну что ж, убейте! Ведь я слабая, беззащитная девушка — и только! Делайте и эту последнюю низость!

— Сеньорита! Эти оскорбления…

— …заслужены вами! Ах, молчите, сеньор! — воскликнула она с еще большей силой. — Мы должны объясниться раз навсегда! Вы думаете, что, захватив меня в ужасную западню, вы сможете распоряжаться моей судьбой по своему усмотрению? Вы сошли с ума, сеньор! Неужели вы думаете, что моя семья, мои родные покинули меня? Они идут за вами следом, они преследуют вас!.. Быть может, в этот момент, когда я говорю, всего несколько лье отделяют их от меня! Это вы… вы должны дрожать, потому что возмездие близко, и оно будет ужасно!

— Возможно, сеньорита, — ответил он с исказившимся от гнева лицом, — но прежде чем эти родные, эти друзья, которых вы ждете, дойдут до вас…

— Вы ничего не сделаете, сеньор, потому что ваша алчность сильнее вашей низости и жестокости! Да и что мне смерть, которой вы мне грозите? Я не боюсь смерти! И даже если предположить, — хотя этого не может быть, потому что бог не оставит меня в моей беде, — но повторяю, если предположить, что моим друзьям не удастся спасти меня, я вырвусь от вас! Я сама предам себя смерти, которой вы напрасно пытаетесь меня пугать! Наоборот, она для меня последняя и лучшая надежда…

— О! — с иронией ответил он. — Я постараюсь помешать вам умереть.

— Попытайтесь, сеньор! Я понимаю, что — по крайней мере, сейчас — вы хотите сохранить мою жизнь, потому что вы надеетесь узнать от меня — угрозами или другим способом — тайну этого сокровища! О, вы на него покушаетесь давно! Я говорю вам прямо: я владею этой тайной, но вы никогда ее не узнаете!

— Возможно, что от вас, сеньорита, я не узнаю, — горько улыбаясь, ответил он, — но есть один человек, который обещал мне если не открыть тайну, то, во всяком случае, проводить к лагуне дель Лагарто.

— А-а! — слегка бледнея, ответила она. — А что вы будете делать, когда достигнете лагуны?

— Я буду искать запрятанное сокровище.

— Но вы не найдете его, сеньор! А впрочем, попытайтесь, мне это безразлично.

— Я доверяю этому человеку, сеньорита. Я знаю, что он выполнит данное мне обещание.

— Тем лучше для вас, сеньор. Но если это так, зачем же вы утомляете меня своим присутствием и продолжаете этот затянувшийся и бессмысленный разговор?

— А вы не хотите знать, сеньорита, кто этот человек? — саркастически возразил он.

— Повторяю вам, сеньор, меня это не интересует. Этот человек безусловно предатель или подлец. Не сомневаюсь, что вам легко было сговориться с ним.

— Этот человек — индейский вождь, известный столько же своей храбростью, сколько и своей мудростью. Он согласился быть моим проводником, потому что я обещал ему великолепную награду.

— Я не знаю никакого индейского вождя, сеньор.

— Если я скажу вам имя этого…

— Предпочитаю не знать.

— Его зовут Мос-хо-ке, — сказал он, устремив проницательный взгляд на молодую девушку.

Невероятным напряжением воли донье Линде удалось скрыть волнение, вызванное этим неожиданным разоблачением.

— А! Мос-хо-ке… — сказала она, героически сохраняя внешнее безразличие. — Мне кажется, я слышала уже это имя.

— Да-да, сеньорита, и даже очень часто.

— Возможно! Что же дальше? — холодно спросила она.

— А знаете ли вы, какую награду я обещал ему?

— Великолепную награду, — иронически повторила Линда слова капитана.

— Да, сеньорита, согласитесь сами… Я поклялся ему отдать вас…

— Вы?..

— Я!

Молодая девушка приблизилась к капитану и, надменным жестом руки указав ему на дверь, сказала глухо:

— Уходите!

— Я ухожу, но помните, что у вас осталось только одно средство избежать ужасной судьбы, которая вам угрожает, сеньорита! Откройте мне тайну, которую вы упрямо…

— Уходите! — властно повторила она. Невольно подчиняясь тону молодой девушки, капитан

отступил и ушел из палатки, не прибавив больше ни слова. Донья Линда, наклонившись, жадно прислушивалась к шуму удалявшихся шагов капитана; когда наступила полная тишина, она опустилась на колени, сложила руки, подняв к небу полные слез глаза.

— Да будет благословен бог, — горячо воскликнула она, — пути его неисповедимы! Этот человек думал причинить мне смертельное горе, а на самом деле принес мне счастливую весть! Я скоро освобожусь! Я могу надеяться на это! О, теперь я буду сильна и мужественна! Я готова перенести любые страдания…

И, полная неизъяснимой веры, молодая девушка улыбнулась сквозь слезы.