Гамбусино

XXI. РАЗВЯЗКА

Когда лужайка опустела, дон Хосе Морено, оглянувшись вокруг, убедился, что все ранчерос уже далеко. Тогда он наклонился к уху вождя и сказал голосом слабым, как дуновение ветерка, несколько слов; потом поднялся, медленно направился к шатру и скрылся за серапе, заменявшим дверь.

Мос-хо-ке знаком подозвал одного из команчей, который тотчас же приблизился и почтительно остановился перед ним.

— Пусть мои воины оставят здесь, под охраной часового, своих лошадей! — приказал Мос-хо-ке. — Они им не понадобятся.

Индеец передал этот приказ своим товарищам; все быстро спешились и привязали лошадей к стволам деревьев. Один воин с ружьем в руке остался сторожить лошадей.

Из шатра вышел дон Хосе.

Глаза старика были влажны, лицо бледно. Он только что простился со своей дочерью. Донья Линда, не выдержав, выбежала вслед за ним из шатра и, зарыдав, бросилась опять в его объятия.

Дон Хосе Морено, поддавшись чувству отцовской любви, прижал дочь к груди; но через мгновение ласково отстранил ее и сказал задрожавшим от волнения голосом:

— Мужайтесь, дитя мое! Бог видит мои мысли! Молитесь обо мне, он услышит вашу молитву!

В этот момент воздух огласился ружейными выстрелами.

Битва между ранчерос и гамбусинос началась.

Дон Хосе быстро подошел к вождю команчей и тихо сказал ему:

— Вождь, наступил наконец час, когда я должен вам все сказать. Выслушайте меня: я удержал вас подле себя, потому что люблю вас, хочу доказать мое доверие и вознаградить вас за искреннюю преданность моей семье. Я посвящу вас в тайну, известную лишь мне одному.

Мос-хо-ке не сказал ни слова; на его лице, всегда спокойном, отразилось необычайное волнение; нервная дрожь потрясла его, две слезы медленно скатились по щекам.

— Во имя неба, что с вами, вождь? — вскричал дон Хосе Морено. Он был удивлен и даже испуган, увидев Мос-хо-ке, всегда спокойного и хладнокровного, в таком взволнованном состоянии.

— Мос-хо-ке видит… — ответил индеец задыхающимся голосом, преклонив колено и целуя руку старика, — Мос-хо-ке видит, что его отец Седая Голова — настоящий потомок сыновей Солнца! Слова, которые он произнес, для Мос-хо-ке — самая больная награда за его преданность! А теперь пусть отец мой выслушает одно признание.

— Говорите, вождь. Что вы хотели сказать?

— Тайну, которую отец мой считает никому не известной, знает еще один человек.

— Это правда? — побледнев, вскричал старик. — А вы знаете этого человека?

— Да, вождь его знает, отец мой! Этот человек — Мос-хо-ке!

— Вы! — с нескрываемой радостью вскричал дон Хосе.

— Эта тайна сохранена в вампуме25, и вожди племени владели ею поочередно. Но пусть мой отец успокоится: он найдет сокровище неприкосновенным. Команчи знают, что оно не принадлежит им, что оно только доверено им. Они бережно охраняли его.

— Вождь, вы мудрый человек и верный друг! Вот вам моя рука! Вы не только мой друг, вы мой брат! — А теперь пойдем, мы не можем терять ни одной минуты.

— Куда хочет направиться мой отец?

— К озеру дель Лагарто, в подземелье, которое так давно таит сокровище императоров инков.

— Мос-хо-ке идет вслед за отцом.

И они быстро удалились в сопровождении девяти воинов-команчей.

С равнины непрерывно доносилась ружейная пальба; время от времени к ней примешивались крики страдания и гнева.

— Вождь, — сказал дон Хосе, — я предоставляю вам честь быть нашим проводником.

Довольная улыбка промелькнула на строгом лице вождя; вместо ответа он стал во главе группы.

Оставив за собой лужайку, они пошли по индейскому способу, то есть гуськом, и, став спиной к саванне, повернули направо. Они углубились в часть леса, такую густую, что могли продвигаться, и то с большими трудностями, только при помощи топоров и ножей.

Внезапно перед ними возникла громадная расщелина — два километра в длину и триста метров в ширину; в глубине ее была видна гниющая зеленая вода, на поверхности которой, греясь на солнце, плавали безобразные кайманы, похожие на высохшие стволы деревьев.

Это и было озеро дель Лагарто, или Кайман.

Индейцы довольно долго шли по берегу озера вслед за вождем. Уверенность и быстрота, с какой подвигался вперед Мос-хо-ке, показывали, что эти пустынные края ему хорошо знакомы.

Все индейцы и даже дон Хосе Морено были вооружены длинными гибкими прутьями. Ими они обшаривали кусты вокруг себя и убивали злобно шипящих змей, поминутно выскакивающих из чащи, служившей им пристанищем.

Приблизительно через полчаса они дошли до пригорка, покрытого густой травой, с несколькими мощными деревьями.

— Вот и теокали26, — сказал дон Хосе.

— Да, — подтвердил вождь.

Мос-хо-ке наклонился и быстро нашел почти невидимую пружину, нажал ее — огромный камень бесшумно повернулся кругом и раскрыл вход в подземелье.

По знаку вождя индейцы без колебания вошли в зияющее отверстие; потом вождь привел в действие внутреннюю пружину, и камень стал на свое место.

Подземелье шло слегка отлого вглубь на громадное расстояние под землей; оно было настолько широко, что шесть человек могли шагать в ряд, и настолько высоко, что везде можно было стоять во весь рост; искусно расположенные отверстия давали возможность воздуху и свету проникать в подземелье.

Снова впереди стали Мос-хо-ке и дон Хосе, и все пошли тем ускоренным шагом, каким обычно ходят краснокожие и с которым трудно соперничать идущей рысью лошади.

Через пятнадцать минут этого быстрого хода они вошли в большую круглую комнату, вдоль стен которой стояло шестнадцать сундуков. Они были из красного дерева; это род дерева, которое даже время, этот великий разрушитель всего существующего, оставляет нетленным.

Вождь остановился и стал поднимать одну за другой крышки сундуков. Дон Хосе Морено увидел, что каждый из них доверху наполнен бледно-желтой пылью, тусклой и землистой, напоминающей высохшую размельченную смолу гуммигутового дерева.

Это было золото.

Его было не менее чем на шестьдесят миллионов пиастров, то есть приблизительно на триста миллионов франков.

Дон Хосе и индейцы равнодушно смотрели на этот металл, хотя он обладает гибельным могуществом сводить с ума даже очень мудрых людей.

Несколько минут дон Хосе Морено стоял, скрестив на груди руки и пристально глядя на лежащие перед ним огромные богатства, слабо блестевшие в сумерках подземелья. Потом он снял шляпу и низко поклонился воинам-команчам.

— Благодарю вас, братья мои! — сказал он. — Благодарю за непоколебимую верность, с которой в течение столетий ваши отцы хранили сокровище императоров инков! Настал наконец тот день, о котором говорил последний из сынов Солнца! Эта масса золота, лежавшая во тьме, даст свободу расе, так долго бывшей под игом победителей. Господство наших тиранов окончено! Благодаря вашей преданности родине тираны будут навсегда изгнаны с этой земли, на которой в течение трех веков проливалась, как вода, кровь наших отцов! Слава вам, вождь Мос-хо-ке и воины-команчи! Когда все рушилось вокруг вас, когда наша национальность не существовала более, когда наша раса была под угрозой полного уничтожения, вы верили в предсказания ваших отцов и не теряли надежду возродить нашу родину!

— Ваша милость, — с достоинством ответил вождь, — команчи — потомки инков, они сыновья Кактуса и Грифа. Разве они могут отречься от своего происхождения?

— Это верно. Команчи — благородный и великий народ! Им одним будет принадлежать честь освобождения нашей родины.

Дон Хосе взял на ладонь несколько зерен золота, посмотрел на них с выражением горькой печали и выпустил их. Они проскользнули между пальцами и упали в сундук.

— Пути господни неисповедимы! — со слезами в голосе прошептал он. — Ведь именно для того, чтобы завладеть этим металлом, тираны давили нас своим неумолимым игом, избивали, как диких зверей. И этот же самый металл, которого они так хищно добивались, каждая частица которого запятнана кровью, будет единственной причиной их гибели!

— Так хотел Ваконда — он справедлив, — глухо ответил вождь. — Это страшный закон возмездия.

На несколько минут воцарилось молчание; наконец дон Хосе поднял голову и решительно сказал неподвижно стоявшему подле него Мос-хо-ке:

— Мы должны идти. Нас призывает другая забота. Вождь небрежно опустил крышку сундука, и смелые исследователи вышли из круглой комнаты.

Подземелье, которое до сих пор опускалось отлого по бесконечным извилинам и поворотам, вдруг приняло другое направление и стало подниматься к поверхности земли.

Галереи скрещивались, переплетались; однако вождь нигде не останавливался и не замедлял шага. Можно было подумать, что невидимая нить ведет его через лабиринт, безвыходный для любого другого.

Шум сражения отчетливо доносился до слуха индейцев и дона Хосе Морено. Над головой у них раздавался страшный грохот мчавшихся галопом лошадей, крики и ружейные выстрелы.

Внезапно Мос-хо-ке остановился. Дону Хосе показалось, что они подошли к концу подземелья и выхода из него нет. Но индеец наклонился, соскреб своим ножом землю с выступавшего в виде бугорка камня и сильно надавил на него каблуком; стена над камнем, сделав полный поворот, открыла широкий проход; теперь все они очутились в небольшом, низком и сыром подвале.

Мос-хо-ке открыл источенную червями дверь. Вся группа, неожиданно для нее, вошла в ту комнату, где происходила сцена, рассказанная нами в одной из предыдущих глав.

В комнате царил страшный беспорядок, и она была пуста.

Дон Хосе Морено и Мос-хо-ке, тихо обменявшись несколькими словами, расстались.

Мос-хо-ке, взяв с собой двух воинов, спрятался в засаду позади двери, ведущей в соседнюю комнату.

Дон Хосе Морено, в сопровождении остальных индейцев, пройдя через всю комнату, взобрался по приставленной лестнице и неожиданно появился на асотее27, где человек двенадцать гамбусинос, стоя на коленях за бруствером, яростно стреляли в ранчерос.

Ударом ноги дон Хосе Морено отбросил лестницу в комнату и, став во главе индейцев, с боевым криком бросился на гамбусинос.

Внезапно атакованные с тыла, впавшие в ужас при виде чудом появившихся новых врагов, гамбусинос сдались почти без сопротивления.

Дон Хосе Морено, став на краю крыши, развернул хранившееся у него за поясом мексиканское знамя, привязал его к своему ружью и поднял вверх.

При виде флага ранчерос и команчи, нетерпеливо ожидавшие этого сигнала, в могучем порыве бросились на укрепления, желая ворваться со всех сторон одновременно. Тогда началась настоящая битва.

Дон Горацио де Бальбоа с момента атаки все время находился рядом со своими солдатами, подавая им пример мужества. Внезапно он заметил, что ружейный огонь с крыши прекратился. Заподозрив измену, он побежал в дом. Но не успел он переступить порог двери, как три человека разом набросились на него.

Капитан обладал богатырской силой, поэтому, даже захваченный врасплох, он стал отчаянно защищаться. Было мгновение, когда ему показалось, что он может считать себя победителем.

Ударом шпаги убив одного индейца, почти задушив второго, он набросился на Мос-хо-ке. В борьбе они оба упали на землю. И тут капитан внезапно почувствовал, что кто-то отрывает его от Мос-хо-ке и валит на пол.

Это был второй индеец, почти удушенный капитаном; придя немного в себя, он яростно бросился на дона Горацио.

Мос-хо-ке поднялся и поспешил на помощь индейцу. После долгой борьбы им удалось вдвоем преодолеть отчаянное сопротивление испанца и связать ему ноги и руки.

Наконец тигр был укрощен.

Мос-хо-ке с помощью воина поднял по приставной лестнице пленника на асотею.

В это время ранчерос и краснокожие воины, на помощь которым пришел резерв дона Кристобаля Нава, энергично штурмовали укрепления. В нескольких местах им даже удалось вскарабкаться на стены и вторгнуться внутрь дома. К тому же непонятное отсутствие капитана в момент самой ожесточенной битвы нанесло роковой удар защищавшимся гамбусинос.

Увидев развевающееся мексиканское знамя, гамбусинос — мексиканцы по происхождению и патриоты в душе — почувствовали, что их мужество ослабевает. Соединившись вместе и единодушно подняв свое оружие, с криками: «Да здравствует родина!» — они примкнули к ранчерос, став против своих прежних соратников — солдат капитана.

Испанские солдаты, в большинстве своем бандиты, отверженные людьми, понимали, что они не могут надеяться на милость своих противников. Поэтому они стали драться с еще большей силой не для того, чтобы победить, — они знали, что сражение уже проиграно, — но чтобы продать свою жизнь за дорогую цену.

Национальная ненависть еще яростнее разжигала гнев сражающихся, делала битву ужасной, обращала ее в бойню, в резню…

Упавший человек не успевал подняться — его тут же безжалостно добивали.

Воины-апачи показались на опушке саванны, но, как и предвидел дон Хосе Морено, они сразу поняли, что вторжение для них невыгодно; промчавшись во весь дух по равнине, они исчезли в лесу, даже не попытавшись принести помощь своим союзникам.

В это же время сражавшиеся солдаты дона Горацио увидели на асотее своего начальника, взятого в плен мексиканцами, связанного по рукам и ногам.

Оружие выпало из их рук, они стали умолять о пощаде своих противников.

Последние, упоенные битвой, оставались глухи к их мольбам и перебили всех до одного. Больше сражаться было не с кем, живым остался только один капитан.

По окончании битвы дон Хосе Морено разрешил гамбусинос уйти. Они искупили свою вину, отделившись от испанцев и помогая ранчерос победить. Отпущенные на свободу, гамбусинос исчезли в направлении Рио Браво.

Тогда, согласно страшному закону возмездия, существующему в пустыне, в Большом Доме Монтесумы собрался совет для суда над доном Горацио де Бальбоа.

В совете участвовали: дон Хосе Морено как председатель совета, дон Энкарнасион Ортис, дон Луис Морен, дон Рамон Очоа, дон Кристобаль Нава, вождь Мос-хо-ке и вождь Антилопа.

С капитана сняли веревки. Под охраной двух ранчерос он подошел к судьям.

В тот момент, когда дон Хосе Морено хотел начать допрос, дверь открылась и появилась донья Линда.

Ее приход изумил всех присутствующих.

Молодая девушка приблизилась к трибуналу и, дрожа от волнения, обратилась к отцу:

— Отец мой, я пришла просить вас об этом человеке! Вы не можете быть судьей в деле, которое так близко касается вас. Я верю, что ваше сердце слишком великодушно, чтобы вы решились мстить за личную обиду. Перед вами офицер короля. Он в ваших руках, вы его победили. Прошу вас, смотрите на него не как на преступника, а как на несчастного противника! Предоставьте богу наказать его!

— Дочь моя… — сурово начал дон Хосе. Но капитан жестом прервал его.

С той секунды, когда дон Горацио осознал себя пленником, он почувствовал, что в нем происходит нечто совершенно новое для него. Нельзя сказать, чтобы он стал менее мужественным или что он ощутил страх смерти. Нет, наоборот! Но испытанное им поражение, гибель всех надежд и мечтаний, с которыми он так сжился, сломили энергию этого могучего организма. Он понял ужас совершенных им преступлений для достижения цели, ускользнувшей от него навсегда. Понял свою чудовищную неблагодарность по отношению к человеку, которому был всем обязан. Он признал справедливость обрушившихся на него ужасных ударов! Сейчас смерть ему казалась искуплением, он хотел умереть.

— Сеньоры, — с достоинством сказал он, — я благодарю вас за то, что вы не откладываете суда надо мной! Каков бы ни был ваш приговор, я признаю его заранее справедливым, потому что вы являетесь орудием божьей мести. Это не вы меня караете, а бог!

Обернувшись к донье Линде, он почтительно поклонился ей и сказал:

— Сеньорита, ваши слова — мой смертный приговор. Человек, который виновен в таком преступлении, какое я совершил против вас, недостоин жить! Простите меня! Да благословит вас бог!

И прежде чем могли угадать его намерение и помешать ему, он быстрым движением выхватил кинжал у ранчеро, вонзил себе в грудь и мертвый упал к ногам доньи Линды.

Он сам себе вынес смертный приговор.

Через два месяца после этих событий шестьдесят миллионов пиастров золоте были внесены доном Хосе Морено в кассу мексиканского конгресса. Через восемь дней полковник Итурбиде28, до этих пор один из самых ожесточенных противников мексиканской революции, поднял против Испании знамя независимости и утвердил окончательную победу мексиканцев по Игуальскому договору.

Сбылось предсмертное предсказание императора инков: благодаря его сокровищам испанцы были изгнаны из страны, которую они так тяжко угнетали в продолжение трех столетий.

В тот день, когда генерал Итурбиде вступал в Мехико, будущую столицу республики, праздновали свадьбу доньи Линды и дона Энкарнасиона Ортиса.

Дон Луис Морен, дон Рамон и дон Кристобаль Нава были свидетелями при заключении брачного договора.

Мос-хо-ке присутствовал при свадебной церемонии рядом с доном Хосе Морено, который в один и тот же день отпраздновал победу родины и счастье дочери.

Выйдя из церкви, дон Луис стал прощаться с друзьями.

Напрасно они пытались его удержать подле себя: все их уговоры терпели неудачу.

— Но что же вы хотите делать, наконец? — спросил Энкарнасион. — Куда вы уезжаете?

— Мой дорогой Энкарнасион, — с обаятельной улыбкой ответил дон Луис, — Мексика свободна, вы счастливы, не правда ли?

— Конечно! — воскликнул Энкарнасион.

— А я — нет, признаюсь в этом. С тех пор как я увидел пустыню, вдохнул в себя запах саванн, жизнь в городе давит меня, а цивилизация утомляет.

— Вы безумец!

— Нет, я мудр. По крайней мере, я так считаю.

— Итак, вы хотите…

— Я хочу, — перебил дон Луис, — пожить теперь для себя, после того как я столько времени жил для других. Мина умер, вы женаты, я остался один. Наш друг Мос-хо-ке сегодня же вечером возвращается в прерии. Я предложил сопровождать его. Мы отправимся вместе. Мы будем говорить о вас, мой друг. Кроме того, я оставляю вам мое сердце, вы для меня — все, что я люблю. Если когда-нибудь я вам понадоблюсь, вы меня немедленно увидите подле себя. Не старайтесь меня удерживать — это бесполезно: мое решение принято окончательно.

В тот же день дон Луис Морен покинул Мексику и отправился в прерии с Мос-хо-ке, великим вождем команчей.

Быть может, когда-нибудь мы его снова встретим в пустыне!..