Garaf

Глава 24, в которой Ломион Мелиссэ выполняет своё обещание.

Ангмар встретил Тарика и его оруженосца в воротах Карн Дума на третьи сутки пребывания Гарава в крепости.

Это было даже смешно. Чёрный Король стоял, привалившись спиной к опорному столбу ворот, скрестив руки на груди и глядя себе под ноги. Обычный морэдайн… вот только его обходили по широкой дуге все, кто двигался через ворота. Гарав покосился на Тарика. Рыцарь чуть заметно прикусил уголок губы. И всё… до того самого момента, когда Ангмар вскинул голову, шагнул — и оказался перед захрапевшими конями.

— Привет, Тарик сын Нарду, — сказал король. Тарик поспешно соскочил на мостовую; то же сделал и Гарав, придерживая пятящегося Хсана. — Ты не будешь против, если я заберу у тебя на сегодня твоего оруженосца? Как его зовут — Гарав? Мне нужен расторопный помощник.

Тарик молча наклонил голову и отсалютовал. И повёл коня дальше — неспешным шагом, с прямой спиной. Но Гарав видел, что морэдайн уходит с облегчением. А что он — он остался рядом с Ангмаром — осозналось только в следующий миг.

— Пошли, отведём твоего коня, — сказал король. — Иди вперёд, меня не слишком любят животные. Кроме специально выезженных и выученных.

Гарав пошёл. Покорно, как будто замороженный… да это так и было. Кончики пальцев и носа онемели, а мир вокруг стал каким–то плоским и дымчато–серым, словно бы отдалившимся. В этом мире единственным ярким пятном было кольцо — кольцо с фиолетовым камнем на пальце Ангмара. Дико и жутко, но Гарав его видел, хотя король шёл за спиной, а мальчишка старался смотреть только на носки своих сапог, шагающих по мокрой мостовой.

В конюшне мальчишка рассёдлывал Хсана и ставил его в стойло целую вечность. Потом — обнял коня за шею и так застыл надолго. Ангмар стоял в дверях и ждал. Терпеливо ждал. Даже смешно. Хсан похрапывал — испуганно и недоумённо. Мальчишке же хотелось вот так стоять вечно.

Но он отстранился от коня и пошёл к выходу. Внутренности выворчивало — и прямо возле Ангмара Гарав согнулся пополам и начал блевать в сток для навозной жижи.

— Ты меня боишься? — спросил Ангмар совершенно спокойно.

— Да… — с трудом разгибаясь, выдохнул Гарав.

— Убери за собой, вон вода.

Мальчишка, покачиваясь, принёс воду в деревянной бадье, смыл за собой и против воли вытянулся перед королём в струнку.

— Почему боишься? — Ангмар сделал приглашающий жест, и Гарав пошёл рядом, мечтая лишь об одном: только бы не вздумал дотронуться!!!

— Я… не знаю… — слова примерзали к языку, их приходилось отрывать с кровью. Король и мальчик стали подниматься по лестнице на галерею одного из внутренних дворов. Ангмар внезапно остановился и протянул Гараву руку — ту, с кольцом.

— Сними его с моего пальца, — сказал Ангмар. Странно сказал — в его голосе прозвучало что–то непонятное. Гарав непонимающе посмотрел на короля. — Сними, сними.

— Я не могу, — сказал Гарав. Ангмар нетерпеливо — и как–то жадно — спросил:

— Почему?

— Я… — Гарав удивлённо прислушался к себе. — Я не знаю, — сказал он честно и зажмурился от нахлынувшей вдруг невыносимой жути. И удивился, когда услышал человеческий вздох.

— Что ж. Идём дальше…

Они неспешно поднялись на галерею. От сюда было видно окрестности Карн Дума, и Гарав понял, что собранные войска очень велики. Повсюду шевелились люди и орки, стояли лагеря, двигались повозки и всадники, плыли дымы… Но король смотрел не туда, а вниз…

Внизу, в большом мощёном дворе, стояли у мокрой стены пять человек. Двое мужчин, двое юношей, мальчишка. Все пятеро — полураздетые, избитые и израненные, они замерли плечом к плечу, поглядывая вверх — и в их позах, в их взглядах не было ничего кроме усталой безнадёжности. В десятке шагов перед ними гарцевал холмовик — в дорогой броне, на мощном коне, он, подбоченясь, громко и насмешливо говорил людям у стены:

— Ну что, южане, где ваши эльфы? Бросили вас, небось, подставили под пытки, а сами фить! — он сделал резкое движение кольчужной рукавицей, тряхнул длинными черными с проседью волосами, необычными для рыжих холмовиков. — Удрали к своему Мандосу! Трусы они, а вы — дурачьё! Ну! — он наехал конём на прижавшихся к стене людей. — Последний раз спрашиваю! Кто хочет служить мне — Руэте Рудаурскому, князю Рудаура?!

Руэта, вождь холмовиков и фактический правитель Рудаура - Ю.Каштанов.

— Ты не князь Рудаура, ты предатель и лжец! — выкрикнул кряжистый рыжий мужчина. — Ты клялся в верности и предал — хочешь и нас заставить предать?! — и он яростно плюнул на носок сапога гарцующего воина. Видимо, попал. В воздухе сверкнул меч, Руэта сделал ныряющее мгновенное движение, одновременно посылая коня вперёд… и наземь упало разрубленное от плеча до бедра тело. В стороны брызнула кровь, хлынула несколькими ручьями на камни двора. Почти тут же один из юношей повалился на колени — его высокий от ужаса и отчаянья голос заполнил двор неистовой мольбой:

— Не надо! Не убивай меня, пощади! Я буду служить тебе! Я не хочу!

— Трус! — выкрикнул едва державшийся на ногах мальчишка, чёрный от побоев и засохшей тут и там на теле и лохмотьях одежды крови. И тут же получил от Руэты пинок в лицо, отлетел на руки своих угрюмо молчащих старших товарищей.

И в тот момент, когда он запрокинул голову — именно тогда Гарав узнал Фередира. И вскрикнул тихо.

— Это твой друг? — спросил Ангмар. Гарав кивнул, помедлил… и сломанно, дерганно опустился на колени.

— Умоляю тебя, король… — слова царапались, с трудом рождаясь наружу, извивались в мокром воздухе отвратительными кольчатыми червями… — Умоляю тебя, мой король… пощади Фередира.

— Он не хочет переходить на мою сторону, — тихо сказал Ангмар, глядя сверху вниз. — Ему предлагали. Но он оказался сильнее тебя… впрочем — его я сам не допрашивал.

— Я уговорю его… — хрипло выдохнул Гарав. — Пощади его, мой король.

— А остальные? — спросил Ангмар, и камень в перстне сверкнул собственным светом, когда он повёл рукой. — Скажи, что делать с остальными. Пощадить всех я не могу. Его — могу, раз ты просишь и обещаешь поговорить с ним. Что делать с остальными, если не щадить, скажи? Скажи! — голос Ангмара резанул, как нож.

— Убить… — прошептал Гарав.

— Что? — переспросил Ангмар.

— Убить, — уже отчётливо сказал Гарав.

— Хорошо, — Ангмар подошёл к перилам и сделал какой–то жест, мальчишка не различил — какой. — У тебя будет три дня. Если через три дня он не согласится… впрочем, ты сейчас увидишь, что тогда с ним будет. Вставай и пойдём.

Гарав поднялся. Ангмар уже уходил по галерее, и мальчишка заспешил следом… но бросил вниз быстрый взгляд.

Руэты (так вот он какой — вождь холмовиков!) там не было. Два десятка орков стаскивали в кучу изрубленные тела.

Тела Фередира среди них Гарав не увидел…

И перевёл дух. На миг. Потому что в следующий миг представил себе, как будет говорить с Фередиром (а не говорить нельзя).

Предательство растёт, как жрущий паук. Предал один раз — и конца у этого не будет.

Он стиснул кулаки и заспешил по галерее. Меч мешал идти, но Гараву было стыдно прикасаться к его рукояти…

…Винтовая лестница, уводившая вниз, была крутой. Ангмар спускался уверенно… и Гарав, глядя в его спину, озарённую бегучими отблесками странных алых факелов, горевших через каждые десять шагов странным ровным пламенем — подумал, что король всё–таки не человек.

— Кое–что во мне осталось, — сказал Ангмар впереди. — Например, моя ненависть вполне человеческая.

— Кого ты ненавидишь, мой король? — почти безразлично спросил Гарав (наверное, надо разучиться думать…)

— Всех, — в голосе Ангмара была усмешка. — Очень сильно — Гобайн Саура. К несчастью для вас — семя Элендила я ненавижу немного сильнее. Чуточку меньше — но больше, чем Гобайн Саура — ненавижу нимри. А тебе ведь нравятся эльфы?

— Да… — какой смысл был лгать.

— Между прочим, — Ангмар ступил на пол узкого коридора, — с теми людьми были и эльфы. Мужчина, женщина и ребёнок. Мужчина мёртв. А женщина и ребёнок… им стоило воспользоваться своим умением ухода, но эльфы этого почти никогда не делают. Боятся запачкать следующую жизнь…

Гарав закусил губу. В коридоре — в свете тех же факелов — стояли двое эльфов. Точнее — эльфийка (на миг мальчишке показалось ужасное — что это Мэлет, и он со стыдным облегчением понял, что — нет…) и прижавшийся к ней мальчик, на человеческий взгляд — лет пяти–шести. Оба — в изорванной, перепачканной одежде. Женщина гладила волосы сына, а мальчик что–то ей шептал, обнимая ноги матери.

— Что ты бормочешь ему, ведьма? — голос Ангмара был неожиданно взвинченным, злым — было ясно, что он на самом деле ненавидит эльфов, и ненавидит страшно, а корни этой ненависти — в каком–то дальнем далеке. — Вы умрёте оба!

— Он боится умирать, — эльфийка подняла голову, и голос её оказался контрастным по сравнению с голосом Ангмара — оказался чистым и нежным, не вяжущимся с измученным лицом и лохмотьями. — Он просит, чтобы я спасла его.

— И что ты скажешь ему, ведьма? — с насмешкой спросил Ангмар.

— Я уже сказала, — тихо ответила женщина, и её голос заполнил собой коридор. — Я сказала ему, — тонкие пальцы эльфийки перебирали пепельные волосы сына, — что не стоит просить дар жизни у смертных.

Мальчик успокоился. Он тоже смотрел — через плечо — на Ангмара. Но Гараву казалось, что смотрит он — на него, и взгляд был мучительным.

— Я бессмертен, ведьма, — сказал Ангмар.

Тогда эльфийка засмеялась.

— Ты хорошо знаешь, что ты даже не вечен. А умер ты уже давно. Ты просто не можешь себе представить, как мне тебя жаль, бывший человеком.

Ангмар поднял руку — и коридор в дальнем конце объяло пламя.

— Иди, — сказал король. — Вот твой путь в Мандос, стерва. Иди!!!

Ответом снова был смех — и голос эльфийки, которая медленно, словно танцуя, шла в огонь, оставив сына…

Пламя обняло женщину со всех сторон и стало её вторым платьем — трепещущим и прекрасным.

— Pada, ionуо. U–gosta,[69] — послышался из огня голос эльфийки.

— Padan, nana![70] — звонко откликнулся мальчик, улыбнулся — и ровным шагом вошёл в огонь, протягивая руки.

Он успел прижаться к матери.

В тишине ревело пламя. И только. Больше — ни звука.

Потом женщина и ребёнок упали.

Гарав закрыл глаза.

— Когда уляжется пламя — убери тут, — приказал Ангмар. — Слева сброс, там просто открывется ящик. А на правую сторону не ходи, там камеры, и не все пусты… а кое–кто из их обитателей давно лишился рассудка. Подойдёшь близко — могут дотянуться…

…Когда мальчик выбрался на галерею, Ангмар отметил, что в его огромных глазах нет ничего, кроме страха. Белая кожа, синие круги у глаз и рта…

— Убрал? — король облокотился на перила. Снаружи опять шёл дождь, настоящий.

— Да, мой король, — тонко сказал Гарав. — Там почти ничего не осталось…

— Вот странность… — Ангмар вдруг, обернувшись, чуть наклонил голову, разглядывая Гарава. — Меня к тебе необъяснимым образом тянет…

Гарав поднял глаза. Пожал плечами:

— Ладно… Только я ничего такого не умею. У меня была одна девушка, а с мужчинами… — он криво усмехнулся. — В общем, вы как–нибудь сами всё делайте. Куда идти? Или здесь?

Ангмар рассмеялся. Невесело, даже с какой–то… болью, что ли?

— Знаешь, даже в бытностью свою… другим я никогда не одобрял этих влечений к одному с собой полу. Женщин у меня было немало… но так давно, что я и забыл, как это… Нет, мальчик, я о другом. Мне временами кажется, что ты — книга, которую я хотел прочитать очень давно… а потом отвлёкся и забыл на полке. И с тех пор всё время мешают взяться какие–то дела… Что скажешь на это?

Гарав опять пожал плечами:

— Ничего, Ваше Величество. Я не понимаю, о чём вы.

— Да? — Ангмар помедлил.

Отчётливой была сцена из фильма, виденного Пашкой — не из книги.

Эовин. Мерри. Пеленнорские поля. Удар в ногу, удар в лицо… КОЛЬЦО.

— Какое кольцо? — резко спросил Ангмар. Гарав обмер. Он только теперь понял, что может случиться прямо сейчас. И перестал быть. Перестал мыслить и дышать.

Его спасло именно это. Это — и появившийся в конце галереи Руэта. Лицо вождя холмовиков было гневным, шаг уверенным, он держал руку на рукояти меча… но Гарав почти усмехнулся.

Руэта боялся.

Не доходя до Ангмара нескольких шагов, он отсалютовал и хмуро сказал:

— Нам надо поговорить, король.

— Несомненно… — Ангмар посмотрел на Гарава. — Ты можешь идти. Тарик наверняка нуждается в тебе… а я уже показал всё, что хотел… на сегодня.

Гарав поклонился. И пошёл прочь, стараясь не спешить.

— Он всё поймёт. Не сегодня, так завтра, — горячечно шептал мальчишка. И отчётливо увидел: а ведь для всего Средиземья лучше, чтобы он, Гарав, просто перестал жить. Сейчас же. Сию секунду.

На лестнице он чуть не упал и долго стоял, подставив лицо дождю — покрытый липким потом страха. Думал.

Сейчас пойти, повалиться в ноги и рассказать Ему. Всё рассказать, оборвать эту муку. Рассказать про будущее, про Кольцо, про всю эту нелепую фантастику, которая вдруг стала реальностью.

Мысль о признании обдала ужасом. Но… это был сладкий ужас. Какой–то мазохистский. И… не только ужас. На миг Гарав отчётливо представил себе, куда может вознести его самого такой рассказ.

Это не fyellk, это не theyd, не годы и годы опасной и тяжёлой службы. Такое бывает в жизни одного человека из миллиона. Такой скачок — это… это.. это…

Он всё равно уже предатель, и в Кардолане его ждёт меч. А тут — полчаса рассказа, и будущее… Почему–то Гарав был уверен в том, что благодарность Ангмара — может быть, расчетливая и холодная — всё–таки будет не фальшивой и веской.

Весьма.

Мальчишка закрыл лицо рукой.

Как же страшно.

Но предел есть даже у самого страшного страха. Тот предел, за которым уже не страшно.

Как часто те, кто правит кнутом страха, не понимают этого. Даже если они мудры — на горе людям…

…Те, кто считает, что самая страшная на свете боль — физическая, что моральные муки ничто по сравнению с муками тела — а такая точка зрения в последнее время очень была распространена в мире Пашки — обманывают и успокаивают себя и других. Так проще жить и оправдывать предательство — надо лишь убаюкать свою совесть словами о том, что «жизнь одна», что «иначе было нельзя»…

Но у Гарава — даже надломленного, испуганного, сжавшегося — совесть всё–таки была. И она говорила ему беспощадно: жизнь одна? ну так живи — доволен?! иначе было нелья? можно, не ври себе!

Мальчишка вдруг отчётливо понял, что всё равно рано или поздно умрёт здесь. Тогда зачем трястись и цепляться за это… существование?

Но умереть нужно было так, чтобы хоть немного искупить свою трусость и своё предательство.

Правда — что ждёт его в случае неудачи — Гарав старался просто не думать…

…В комнате опять горела лампа. Тарика не было. Гарав медленно снял перевязи, сел к столу, на котором — в раскрытой книге — бежали ряды букв. Интересно, что тут написано?

— Ломион, — позвал он. — Ломион Мелиссэ, я жду тебя…

…Существо с прекрасным лицом и неживой сияющей улыбкой на тонких губах сидело напротив мальчика. Оно слушало. Слушало горячечные слова внимательно… хотя мальчик мог ничего не говорить — зачем? И так всё было понятно…

Так ты отдашь?

— Да, но сейчас — спаси их!!! — выкрикнул Гарав. Сжал и разжал кулаки, покачался на скамье. — Спаси их, ты же говорила, что можешь!!!

ХОРОШО. Подожди. Я тебя позову. Ты услышишь и придёшь. Услышишь песню… А потом, после расчёта, я скажу тебе, что надо делать.

Она встала. Лёгкий клочок тумана пролетел по комнате. Прозвенели колокольчики, растаял звук шагов.

Мальчик за столом уронил голову на руки.

Гарав услышал песню, когда проходил мимо спуска в подвал — рядом с большим залом — с охапкой дров для камина в комнате.

Песня звучала внизу, в темноте. И никуда от неё было не деться — и, главное, НЕЛЬЗЯ было деваться.

Гарав ступил на лестницу. Сухо застучало оброненное «топливо».

Он вдруг ПОНЯЛ, что надо делать. И только крошечная часть сознания ещё кричала: «Не надо, не смей, не ходи–и–и!!!»

— ТЫ тут? — спросил он.

Да, ответила темноте насмешливо. А ТЫ зачем пришёл?

— Я хочу заключить с тобой договор, — сказал мальчишка стеклянным высоким голосом, двигаясь, как робот в старом фильме. — Ты получишь от меня пищу. И поможешь Эйнору и Фередиру.

Темнота плавным движением обвилась вокруг него, как плащ. Послышался холодный смех.

Мой храбрый и любопытный мальчик… Мой принц… Хочешь быть моим принцем?

— Нет, — отрезал Гарав. — Говори, что надо делать. Я готов.

Если не хочешь быть моим принцем, то станешь моим рабом, сказала темнота. Хочешь быть моим рабом? Кое–кто и это находит интересным… и придумывает для себя ТАКОЕ рабство, что даже МНЕ становится любопытно, хотя я видела ВСЁ… Люди бывают такие смешные и странные, даже в твои годы… Всё что–то прячут, прячут в темноте от меня, забывая, что прячут ОТ МЕНЯ — ВО МНЕ. Глупо…

— Я хочу, чтобы ты взяла, что тебе нужно и помогла моим друзьям, — сквозь стиснутые зубы выцедил Гарав. — Говори, что делать.

Хорошо, я согласна, неожиданно легко ответила — Гарав даже дёрнулся изумлённо — темнота. Иди сюда, услышал он затем. И увидел дорожку синеватого цвета — через тьму. В конце дорожки стояло старое кожаное кресло. Иди сюда и раздевайся.

Ничего не спрашивая, мальчишка молча подошёл к креслу и быстро разделся, бросая одежду на пол. Странно, пол не был холодным. Он был тёплым и вроде бы пульсировал, как огромная нагноившаяся рана. А свет — светлый прямоугольник наверху лестницы — померк сперва, а потом и вовсе исчез, как будто медленно закрылась дверь…

Какой ты беззащитный без оружия и одежды, мальчишка, шепнула темнота в ухо. Сядь в кресло… положи руки на подлокотники… голову откинь на спинку… и поверни её влево… Вот так. Молодец. Послушный мальчик. За это тебе не будет ОЧЕНЬ УЖ больно.

Кожа кресла была тоже тёплой и мерзко ЖИВОЙ, как у ящера какого–то. Гарав беспрекословно выполнил всё, что требовала ОНА. Хотел закрыть глаза, но не стал — и безучастно уставился в невидимый потолок.

Хочешь, мы сперва немного поиграем, предложила темнота. Тебе понравится. Гарав вдруг увидел надвинувшееся лицо девушки — на пару лет старше его самого, красивое и насмешливое. Не то, которое было у Ломион Мелиссэ раньше — более человеческое. Ощутил, как язык красавицы коснулся шеи — пониже челюсти справа. Провёл по коже — влажный, тёплый. И вдруг нажал, стал твёрдым и настойчивым… и невероятно приятным. Его движения не прекращались, стали ритмичным, быстрыми — и Гарав не выдержал — застонал от удовольствия, сам трогая свои щёки языком изнутри… и с трудом проговорил:

— Не хочу… чтобы ТЫ… была со мной… так… Бери, что нужно. Не надо меня… лапать.

Но я вижу, что тебе понравилось, засмеялась тьма. Может быть…

— Нет, — отрезал Гарав, закрывая всё–таки глаза, чтобы не видеть лица красавицы, в котором начала проступать Мэлет.

Ну что ж, вздохнула тьма с сожалением, показавшимся Гараву искренним. Тогда пусть…

Шеи коснулись ледяные губы. Гарав обмер от пришедшего наконец ужаса… но было поздно.

Боль была огненной, резкой, но очень короткой. Охнув, Гарав дёрнулся и обмяк. Стало немного трудно дышать… но голова приятно и сладко закружилась, а потом по всему телу начали расплываться вязкие волны истомы; шея онемела.

Мальчишка опять застонал — тихо–тихо, прикрывая глаза. Гарав ощущал, как ОНА пьёт его кровь — не жадно, а аккуратно, как–то даже изысканно… как будто некая чёрная герцогиня, развратная и воспитанная одновременно — красное вино из красивого бокала… Голова кружилась… кружжилась… кружжжиласссь…

Больно, спросила ОНА.

— Нет… приятно… пей, пей, — искренне прошептал Гарав. Слабо улыбнулся и спросил покорно, без интереса: — Ты меня выпьешь всего?

Нет, я выпью лишь немного. Ты честен со мной, мальчик. И я тоже буду с тобой честна. Но ещё немного я попью. У тебя восхитительная кровь. Страх, отвага, любовь, ненависть, боль, восхищение — какой милый коктейль… Это бывает только у мальчишек…

ОНА опять приникла к шее расслабившегося в кресле мальчика, касаясь его тела тут и там, словно танцуя вокруг Гарава. Тот не возражал и не сопротивлялся — с застывшей улыбкой глядел в угол потолка пустыми глазами. Он слушал песню и думал, что она красивая — раньше он просто не понимал… а теперь понял… понял… понял…

Ты отверг девушку, но хочешь, прошептала ОНА, я приму облик этого мальчика… Фередира? Вокруг МОЁ царство, а в темноте не бывает ничего стыдного… Мне не трудно. Хочешь? И он будет послушным, таким, как ты пожелаешь…

— Нет, — Гарав ожил. Сжал губы. — Хватит. Довольно. Ты получила своё. Разве нет?

Да, усмехнулась тьма. И я сдержу слово. Не трону твоих друзей… спасу и буду хранить в пути… пока ты САМ мне их не отдашь.

— Ты выжила из ума, ночная б…дь, — усмехнулся Гарав, поворачивая голову. Потрогал шею рукой — было больно, но кровь не текла, только немного припухла кожа над сонной. — Наверное, от переизбытка железа в пище…

Приведёшь их мне, засмеялась ОНА звонкими страшными колокольчиками. Сделаешь с ними то, что я захочу. Так будет, глупый мальчик. Одевайся и иди. Воюй, МОЙ рыцарь…

… Гарав понял, что лежит на холодном каменном полу — всё ещё голый. Было темно. Шея болела — нет, ныла и подёргивала…

…Тьма с усмешкой наблюдала за лежащим на полу подростком. Картины, промелькнувшие перед мысленным взором мальчишки в момент высшего наслаждения, когда он громко вскрикнул и крупно задрожал (а ОНА постаралась сделать его ощущения как можно острей и слегка приправить их болью — это только усилит наслаждение, пусть привыкает…) — там, в видениях, была ОНА, её аватара с прекрасным лицом Мэлет, хотя мальчик едва ли осознавал сам, КОГО представляет.

Ну что ж, неплох. Не шедевр, но неплох. Сильный, умный, храбрый… и растерянный. Ещё один экспонат в коллекцию. Правда, кое–что мешало. И сейчас мешало. Сильно мешали эти песенки, которые мальчишка то и дело крутил в голове. Сильнее — ТА ДЕВЧОНКА, эльфийка, с её просьбами и молитвами. Мальчик не слышал их — но они его хранили даже в глухоте. Ещё сильнее — то, что мальчик верил по–прежнему в честное слово, в отвагу, в честь, в дружбу, во многое другое, ненавистное и неподвластное ЕЙ… Не разуверился пока и скорее СЕБЯ считал недостойным этих понятий, а не ИХ — ненужным и лишним ему мусором…

Ничего. Постепенно и это исправится. Строгий поводок — из жалости, любви, даже желания испытать снова ЭТУ боль — будет готов очень скоро. Мальчишка сам застегнёт его на своей шее (так, чтобы не мешать ЕЙ пить…) И будет в восторге от того, что стал ЕЁ псом. В восторге от того, что шипы ошейника ранят кожу. В восторге от того, что можно разрывать ЕЁ врагов.

ОНА подумала о ТОМ, наверху. Ему с его глупой вербовкой было далеко до неё. Он только ПУГАЛ и ЛГАЛ. И он, и его Хозяин — на самом деле, всего лишь один из слуг НАСТОЯЩЕГО, ДРЕВНЕГО Хозяина, которому некогда присягнула и она! — они могли и умели так мало, они ставили на страх и растерянность… Фи, какая убогая гамма чувств… А ОНА — ОНА заставляла себя ЛЮБИТЬ. Искренне, до рыданий, до неистового обожания. До того, что некоторые из её пёсиков кончали с собой самыми непредставимо жуткими, противоестественными способами, стоило ЕЙ забавы ради отказать кому–то в очередной встрече… Иногда ОНА являлась к умирающему, чтобы приласкать его напоследок. Иногда — чтобы посмеяться над ним. И то и другое было интересно, хотя и по–разному. ОНА вспомнила кудрявого рыжего холмовика… как его звали?.. нет, пропало имя… который, услышав от НЕЁ «нет» в очередной раз, пропустил через живот найдённую проволоку и повесился на ней в сторожевой башне. ОНА стояла и смотрела, как он умирает, умирает в жутких муках, но молча, глядя на неё обожающими глазами. А потом посмеялась и ушла. И долго слушала, стоя на башне, как он закричал… и кричит, кричит… и как другие пытаются выломать дверь…

— Гарав, — наклонилась Ломион Мелиссэ к мальчику. — Ты выполнил обещание. Теперь мой черёд. Вставай и одевайся, мальчик.