Garaf

Глава 43, в которой Гарав сводит старые счёты.

Смешно.

Деревня холмовиков, где находилась войсковая казна, была та. Та самая, через которую весной гнали рабский караван. Гарав понял это не сразу, а когда понял — ему и правда стало смешно…

…Подойти скрытно не удалось — да, как видно, Эйнор и не слишком на это рассчитывал. Но, так или иначе, когда дозорные высунулись на опушку росчисти, в них полетели со стен несколько дротиков и топоров, послышались крики и улюлюканье — ворота деревни были заперты, над частоколом едва ли не чаще брёвен торчали шлемы и просто рыжие головы и поднимались дымки. В ответ на предложение открыть ворота с обещанием не тронуть ничего, кроме складов, над частоколом появились сразу несколько голых задниц и послышался громогласный дружный хохот.

— Почему все люди считают это оскорбительным? — удивлённо спросил Гарава стоявший рядом эльфийский лучник. Гарав смутился и пожал плечами молча.

Если честно, он думал, что начнётся что–то типа осады. Но вместо этого Эйнор буквально с ходу расставил на опушке эльфов и приказал им стрелять в любое шевеление на частоколе. Одну сотню вместе с Фередиром отправил готовить лестницы и таран, одну оставил в лесу поглубже, а ещё трём приказал готовиться к атаке — на ворота и по частоколу с двух сторон.

— Передайте людям — не жечь ничего, кроме складов, — жёстко говорил Эйнор. — За поджоги — повешу. Не убивать тех, кто не сопротивляется, не добивать раненых. Кто поднимет на них руку — повешу. Казну вывезти. Кто запустит руку в казну — отрублю руку. Ценности в домах и женщины — ваши. Но скот не бить, увижу — выпорю. Всё. Готовиться к атаке.

Сотники получали распоряжения молча и тут же уходили к своим; металлические струйки потекли через лес вроде и неспешно, но неостановимо.

— Пойдёшь с сотней Хенгиста, — сказал Эйнор Гараву как бы между делом. Оруженосец кивнул и стал привязывать Хсана к ближайшему дереву…

…Когда закрытые со всех сторон щитами коробки десятков стали выползать из леса тут и там, а к воротам бросился строй, прячущий в глубине таран, защитники деревни поняли, наверное, что им конец. Атакующих было, должно быть, больше, чем вообще людей в селении. Но, как всегда бывает, если речь идёт о родных домах, холмовики принялись защищаться с мужеством отчаянья. Эльфы били без пощады и почти без промаха. И тем не менее то тут то там над частоколом поднимались люди, чтобы с воплями метнуть в наступающих дротик или топор. Когда же южане подошли ближе — в дело пошли копья, камни и кипяток…

…До частокола Гарав добрался в сердцевине десятка, со всех сторон закрытый большими щитами — он даже ничего не видел, только слышал сопение людей вокруг, гулкие удары, да ещё думал, как бы не споткнуться и не упасть. Но потом внезапно словно дверь открылась — и прямо перед ним оказалась первая ступенька грубой лестницы; выше уже взбирались двое латников, и кто–то подтолкнул Гарава в спину, хрипя испуганно и азартно:

— Давай, вперёд, оруженосец!!!

Справа лестница подломилась и рухнула, латники с руганью катились под откос вала, одного пришпилил к земле брошенный дротик. Справа кто–то лишился руки — отрубленной когда она схватился за частокол; наверху мелькнули два женских лица, перекошенных, как у фурий, и на воинов обрушился кипяток из чана — потом полетел и сам чан, одной из женщин стрела угодила в горло, а вторая не удержала тяжёлую посудину.

— Деррррржиии!!! — зарычали–завыли внизу, и Гарав понял, что лестницу стараются оттолкнуть какой–то рогатиной. Он навалился всем телом, прижался к дрожащим жердям.

— Лезь, лезь! Держим!

Лезший первым уже был на самом верху и с рыком отмахивался мечом от тычущихся в броню копий. Второй вдруг зашатался и повалился вниз, едва не смяв Гарава — в голову ему угодил угловатый кусок гранита. Стиснув зубы и почти ничего не соображая от страха и возбуждения, мальчишка пролез выше, закрываясь щитом. В щит грохнуло, Гарав в голос выматерился — и с лестницы, мгновенно примерившись, прыгнул через частокол — едва не надевшись на верхушки кольев. Щитом толкнул в спину одного из нападавших на латника — и тот попал на меч — рубанул второго холмовика поперёк спины, не глядя… Латник перелез через частокол, они с Гаравом встали слева–справа, на на настил уже лезли новые и новые.

— Ворота выбили!!! — раздался чей–то вопль. Гарав увидел, как внизу и справа в деревню врываются, прыгая и спотыкаясь на трупах и обломках, воины. От леса спешила резервная сотня. Холмовики тут и там начали прыгать вниз — храбрые, но недисциплинированные, они бежали к своим домам, чтобы защищаться там порознь — не понимая, что это уже конец для всех. Мальчишка столкнул щитом в спину повернувшегося к нему задом холмовика и махнул вниз.

Он удержался на ногах. В ворота как раз вбегал во главе десятка латников Фередир, крикнул:

— Живой?! Мы к хранилищу!

— Ага! — ошалело тявкнул Гарав. Но сам рванул не к хранилищу — а просто в никуда, следом за групой латников.

Воины врывались в один дом за другим, вышибая двери. Почти каждый раз вслед за этим слышался более или менее продолжительный лязг стали и свирепые крики, сменявшиеся жалобными воплями. Схватки шли и в проулках и даже кое–где на крышах. Но всё было предрешено — латников и правда было больше, а защитники оказались разделены на множество мелких группок.

Гарав пробежал мимо дома, возле которого корчился приколотый копьём к плетню мужчина с топором в руке. Рядом лежал зарубленный латник и пытался встать мальчишка лет десяти — у него была почти отрублена правая нога под коленом и распорот живот. Левой рукой мальчишка запихивал в себя внутренности, смешанные с землёй, а правой сжимал охотничье копьё. Из дома двое воинов за руки выволакивали истошно кричащую раздетую женщину, следом ещё один волок, пятясь задом, сундук. Гарав вильнул, оббегая их — в сторону шарахнулась ещё одна женщина, прижимавшая к себе ребёнка (второй, постарше, молча цеплялся за её подол).

— Бегите, убегайте! — крикнул им Гарав, забыв, что они могут и не понимать адунайка. Почти сразу на него кинулся здоровенный мужик — с копьём наперевес; в долю секунды Гарав узнал человека, который весной хотел выкупить его на дороге недалеко отсюда. Сейчас он собирался Гарава убить. Оруженосец ловко подставил и повернул щит, выбросил вперёд–вверх Садрон — холмовик всей массой наделся на клинок и рухнул к ногам парня; Гарав наступил на тело и выдернул оружие. Холмовик умер сразу, меч прорубил сердце…

…Одна из последних схваток шла у жилища тана — того самого, который ругался той же весной с конвоирами. Даааа… Недёшево дался княжеским воинам седой богатырь–тан. В хорошем доспехе, с длинным мечом в одной руке и небольшим топором в другой, долго бушевал он, как ураган или горный медведь — и, когда лёг наконец у входа в родной дом, не выпустив оружия из раскинутых рук, то вокруг лежали мёртвыми восемь воинов. Один был рассечён вместе с доспехом наискось — от плеча до бедра. Ещё двое лишились рук.

Тяжело дыша, кардоланцы стояли над телом поверженного гиганта. И, по чести сказать, никто из них не ощущал радости победы, а было как–то горько и тяжко, не оставляло чувство свершившейся неправильности.

Потом — один за другим — они начали входить в дом…

…В углу женщины — старая, ещё довольно молодая и девчонка лет тринадцати-четырнадцати — обнимали, прижав к себе, младших детей. Трёх мальчиков и двух девочек лет трёх–семи. А между ними и входом стоял, выставив щит и опустив меч, ещё один воин. Видно, что он тут не прятался — доспех носил следы боя, а юное лицо было усталым в обрамлении шлема. Усталым и безнадёжным, но полным решимости и вдохновения.

Гарав узнал парня.

Воины остановились около входа, вдоль стен. Они не спешили нападать.

— Брось оружие, — сказал кто–то. Парень хмыкнул и ударил мечом по овальному щиту, тут и там покрытому зарубками.

— Нет правоты в твоём деле, — сказал Эйнор негромко на талиска. — Ты идёшь сражаться за недоброе, и сам это знаешь.

— Я не иду сражаться, — негромко, но ясно ответил парень. — Это вы пришли в нашу деревню и убили моего отца и старших братьев. И мне нет дела до добра и зла и до ваших разговоров. За моей спиной мои ближние, и вам придётся меня убить, чтобы до них добраться.

— Воины Кардолана не убивают женщин и детей, — сказал Эйнор. Мальчишка засмеялся, презрительно шевельнул плечом под простым круглым оплечьем. Потом сказал:

— Если ты и вправду так высоко ценишь свою честь — дай мне право поединка. И если я одолею, то поклянись, что не тронешь тех, кто не может себя защитить. А если одолеешь ты… — парень помедлил. — Я, по крайности, не увижу того, что будет потом.

Гарав увидел, что в рукавах у женщин и девчонки поблёскивают кинжалы. Старшая, поглаживая голову прильнувшей к ней маленькой девочки, отводила с детской шейки волосы.

Чтобы не мешали удару.

— Дай честь поединка мне, — сказал Гарав Эйнору. — Пусть не говорят потом эти рыжие, что ты горазд убивать волчат, потому что боишься волков.

Оскорблённый этими словами, рыжий мальчишка зарычал от гнева. Гарав сказал ему:

— Не злись. Меня тоже зовут Волчонком, и я не в обиде.

— Иди, — коротко ответил Эйнор. И бросил закрывающему женщин и детей парню: — Эй. Мой оруженосец будет биться с тобой. Если одолеешь его — мы вас отпустим. Если нет — он решит, как с вами быть.

— Хорошо, — кивнул мальчишка. — Все слышали… Не ревите, — обратился он через плечо к своим. — Сейчас я свалю этого белоголового, и мы пойдём в лес. А там поквитаемся.

— Убей его! — крикнул мальчишка лет пяти–шести, ничуть не выглядевший испуганным. — Разруби ему башку до зубов, Тейнак!

— И ниже разрублю, — ответил рыжий.

Доспех его был если и хуже, чем у Гарава, то ненамного. Мальчишки сделали несколько шагов навстречу друг другу — и Гарав отцепил наносье. С шорохом кольчуга упала с подбородка.

— Прежде чем станем рубить друг друга, — спокойно сказал он, — погляди, не узнаёшь ли меня?

Лицо рыжего стало искренне удивлённым. Он покачал головой:

— Нет…

— Кабан, что ты добыл весной, был хорош, — как бы невзначай сказал Гарав, возвращая наносье на место.

— А! — Тейнак усмехнулся. — Вспомнил. Ты был в той колонне рабов, что гнали через наши места… Так ты сбежал, выходит? — Гарав кивнул. — Доброе дело. Я рад за тебя. Скверное это занятие — держать людей в рабстве.

— Твои старшие дают воинов тому, кто держит людей в рабстве, — напомнил Гарав. Лицо Тейнака стало злым:

— Не наши дела! — сказал он. — Тарканы отняли у нас землю, которой мы владели — вылезли из воды, как жабы, раздулись от своего величия и топтали наши леса и поля веками! Они получили то, что заслужили!

— Так и ты не обижайся на то, что заслужил, — процедил Гарав, привычно скрываясь за щитом. — Твой дом здесь и меч твой подлинней — бей первым, рыжий!

Рыжий ударил. Сразу мечом и щитом — чтобы сбить Гарава с ног и подсечь ему колено. Гарав подпрыгнул, одной ногой встретил удар щитом, а мечом попытался достать лицо над верхним краем. Тейнак вынужден был остановить щить и приподнять его верх — а Гарав, приземляясь, чуть не сломал ему запястье вооружённой руки. Тейнак отскочил.

— Ухххх! — выдохнули воины за спиной Гарава. Но он этого не слышал, как — был уверен — не слышит и Тейнак подбадривающих воплей своего отчаянного братишки.

Меч Тейнака был и правда подлинней — но — и Гарав в этом был уверен — сделан из худшей стали, чем аронорский клинок. И большой щит рыжего, позволявший ему закрываться почти целиком, тоже был тяжелей щита Гарава — как бы не вдвое. И не так удобен. А ведь меч отбивают именно щитом, когда в кино (Пашка видел это сто раз) снова и снова рубятся меч в меч — это глупость режиссёра…

БА–БАМММММ!!! Мальчишки хрястнулись щит в щит. Гарав охнул мысленно — здоровый кабанёнок! — и подсёк ногой коленку рыжего. Тейнак поднял, убрал ногу, оттолкнул Гарава и ударил сверху по краю щита. Гарав повернул руку — дёрнуло сильно, но суставы остались целы (а рыжий гад явно собирался выбить руку из плеча и запястья сразу!), меч Тейнака с визгом проскрежетал по щиту, и Гарав достал противника — в голову. Правда, Тейнак в последний миг дёрнул ею — и удар пришёлся вскользь по шлему. Следующий Тейнак отбил щитом и отскочил.

— Когда я тебя убью, — Гарав усмехнулся под наносьем, — я возьму твою старшую сестричку себе в постель. Не бойся, я не буду обижать её. Мой рыцарь прав, мы не трогаем женщин и детей. Но природа есть природа.

— Она зарежет тебя в первую же ночь, ублюдок, — спокойно ответил Тейнак, переступая влево–вправо, как будто пробуя тонкий лёд. — Или кастрирует, как борова, ведь ты тоже годишься только на мясо!

Бросок был стремительным, удар — двойным; первый выпад Гарав отразил левой кромкой щита, второй прорвал защиту и с шипением прошёлся по кольчуге… но Гарав тут же ударил головой — шлемом — в оказавшееся близко открытое лицо.

— Вставай, — сказал он, переводя дух и прислушиваясь к себе: не задет? Нет… Тейнак вскочил. Нос и щека у него были рассечены. — Тебе с деревьями воевать, а не с кардоланским оруженосцем; те хоть на месте стоят.

Глаза Тейнака стали белеть. Он что–то прошептал помертвелыми губами и бросился снова. Удар, удар, удар — в щит — удар — в колено — Гарав опустил щит — удар — кромкой тяжёлого щита поверх щита Гарава — в грудь. Гарава снесло под ноги остальным.

— Вставай, — прохрипел Тейнак. — Вставай, постой на ногах напоследок, в следующий раз ты упадёшь навсегда.

Гарав поднялся. Ещё бы чуть выше — и кольчуга не спасла бы, лежать ему с перебитой гортанью, а то и сломанным позвоночником.

— Когда будет этот следующий раз, рыжий? — усмехнулся он, кладя меч на плечо. В глазах Тейнака на миг возникла растерянность — что за фокусы? Но тут же он, видимо, решив, что у противника устала рука, воспользовался этим.

Думал, что воспользовался.

В Германии такое называли «удар дурака». Тут — «приглашение Мандоса». Эйнор, помнится, удивился, когда увидел, что Гарав знает этот удар.

Смысл один…

…Молниеносно опустив щит под удар, который должен был разрубить кольчугу и бедро, Гарав обрушил меч — прямо с плеча — на голову Тейнака. Тот просто не успел защититься — рухнул к ногам Гарава ничком, как забитый бычок. Кровь хлынула из–под шлема к сапогам победителя.

— Дагооооор! — грянуло вокруг. — Дагор, Кардолан!

Но крик десятка мужских глоток перекрыл горестный вопль пожилой женщины. Уровнив нож, она метнулась вперёд и, словно птица, распласталась поверх тела Тейнака:

— Пощады! Пощады сыну, храбрый йотеод! — кричала она, закрывая мальчишку распростёртыми руками. — Я вижу по твоему лицу, по твоим волосам — ты не из этих тарканов с каменными сердцами, холодными, как их море! Ты наш, ты йотеод! Пощады моему мальчику, не добивай его! Возьми мою дочь, его сестру, как хотел, но пощади сына! Гвэна! — она выкрикнула это повелительно, и девчонка, тоже уронив нож, подошла и встала рядом с телом брата и матерью на колени. — Она твоя! Мы все твои, но не убивай сына!

Гарав с интересом смотрел на бледное лицо красивой девчонки, на закушенную губу, в ненавидящие глаза… А что? Почему нет? Что он сделал не так? Можно отправить их с обозом на юг и поселить на своей земле — когда он вернётся туда, то на земле уже будут люди, для которых он — хозяин. Вроде бы тут нет ничего против в законах…

— Они твои, — сказал Эйнор.

— Помоги снять шлем, — попросил Гарав, перекидывая на спину щит и вкладывая (сначала провёл рукой по клинку — проверил) меч в ножны.

Как всегда без шлема воздух показался страшно холодным. Мальчишка несколько раз глубоко вдохнул его и встал на одно колено напротив женщины.

— Твой сын посочувствовал мне, когда по приказу вашего короля меня гнали в рабство, — тихо сказал он, глядя в полные горя и слёз глаза. — Я жалею, что мы вынуждены были разорить вашу деревню. Если твой сын умрёт — мне тоже будет жаль. Если же он выживет… вы ничего не должны мне. Я не беру женщин силой и не отнимаю чужую свободу, мать.

Он встал. Забрал у Эйнора шлем, поклонился:

— Благодарю, мой рыцарь… Благодарю.