Где ты, любовь моя?

Глава 23

Такси медленно продвигалось в вечернем потоке машин, останавливаясь на светофорах, упорно прокладывая себе дорогу.

Вот и конец пути, скоро я увижу Клода. Прямо как в те последние недели 1950 года, запутанные, нереальные, когда все свалилось на нас разом. Когда наша легкая, такая естественная жизнь пошла кувырком, когда все перевернулось с ног на голову, а мы оказались совершенно к этому не готовы.

Я вспомнила другое такси, и оно несло нас в больницу на севере Парижа. Мы сидели по бокам, Николь в центре. У Жана случился сердечный приступ прямо на улице. Бледные, молчаливые, мы не могли найти слов утешения, не знали, как поддержать ее.

Ночное бдение в холодной приемной больницы. Дежурные сестры бегали туда-сюда, не обращая на нас никакого внимания, а мы все ждали, что нам скажут - с Жаном все в порядке, ничего серьезного, он поправится, - потому что мы не могли принять эту смерть; и мы провели в этой ободранной, промозглой, унылой приемной всю ночь, до четырех утра. В конце концов, появилась одна из сестер и сказала нам то, что мы так хотели услышать. Он будет жить. Он будет жить.

И снова такси, где Николь наконец сумела заплакать, и снова дешевый отель, и туман над каналом, - и мы провалились в сон.

Через несколько дней Николь начала готовить отель к продаже. Жан будет жить. Но тихо, спокойно, на юге. Или не будет вовсе. Мы кивали, хотя еще не до конца осознали значение происходящего.

Николь, бедная маленькая мышка Николь занялась бумагами, юристами, нотариусами, судебными исполнителями; все уму непостижимые препятствия, которые французы выдумали, чтобы помешать быстрому переезду, свалились на ее несчастную голову. И все же она справилась, храбро бросившись в море бюрократизма. И вот в полном тумане, между визитами к недовольно ворчащему, прикованному к больничной койке Жану, мы начали подыскивать себе новое пристанище.

Переезд стал для нас настоящим шоком. Волнение за Жана отчасти смягчило этот удар, но только отчасти. Для Милоша комната в отеле была единственным домом с 1944 года, когда он ушел от родителей. Комната с белыми стенами и видом на канал, выбранная нами мебель, то тепло, которое мы вдохнули в нее, обожание Жана и Николь - все это наполнило его любовью, ощущением, что ты нужен кому-то, почти забытыми в изгнании чувствами. И для него переезд казался настоящим ударом судьбы. Он уныло бродил по комнате и, сам того не замечая, то касался мольберта, то проводил рукой по стеклу, то трогал дверцу шкафа.

Это был наш тайный мирок, мало кто из друзей приходил к нам сюда. Клод, Серж, Тедди, Боб - по пальцам можно пересчитать. Комната, отель, дружба с Жаном и Николь являлись нашими частными владениями, отличными от Монпарнаса и Сен-Жермен-де-Пре. Здесь мы жили одни, только мы двое, и больше никого.

Вопрос о том, чтобы остаться на севере Парижа, даже не рассматривался. Без Жана и Николь «Дю Миди» перестал быть домом. И отель, и каналы остались в прошлом. Без вариантов.

Мы оказались полными профанами в поисках нового жилья. Моник сдала свою квартиру на рю де Сен-Пер профессору из университета, так что у нас даже этого временного пристанища не осталось.

Сначала мы пытались найти студию, но арендная плата за них оказалась просто запредельной. Я просматривала объявления в «Геральд трибюн» и «Фигаро», опрашивала знакомых, развешивала объявления в «Дом» и в других кафе, но безрезультатно. И тогда, как и многие другие, мы обратили свой взор на отели Левого берега. Что ж, они, по крайней мере, располагались рядом со школой, рядом с кафе, рядом с той жизнью, к которой мы так привыкли.

Преисполненные грусти и печали, мы начали собирать вещи. Упаковали пуф и зеркало, занавески в бело-голубую полоску, картину с пастушкой в непомерной гипсовой рамке и безделушки, которыми мы успели обзавестись, - их набралась целая коробка. Все это переехало в подвал Бруксов. Моник с Фредом отбыли в Марокко, я надеялась, что они не будут против.

Вот и пришла наша последняя ночь в отеле. Мы поужинали с оживленной Николь - Жан быстро шел на поправку. Она принесла бутылочку «Клико» 1938 года, чтобы отметить это событие, и мы воспряли духом. Под воздействием шампанского Николь посвятила нас в премудрости общения с домовладельцами, и мы хохотали до слез над ее комичными описаниями того, как прожженные хозяева обводят вокруг пальца таких простаков, как мы.

Потом поднялись наверх, в голую, такую безжизненную без наших вещиц с блошиного рынка комнату. Мне даже смотреть на нее не хотелось. Мы быстренько забрались в постель, уже мучаясь ностальгией.

- С этих пор мы не лучше всех прочих, которые живут где попало, - сказала я.

- Ничего подобного, - рассмеялся Милош. - Где бы мы ни очутились, куда бы ни пришли, там и будет наш дом. Может, не такой хороший, как этот, но все равно дом. Вот увидишь. Ты только подумай, как нам до сих пор везло! И дальше повезет. За нами сам Бог присматривает!

В десять утра за нами заехал Филипп на своей машине. Мы забили заднее сиденье картинами, чемоданами и бесформенными коробками с надписью «Lait Gloria». Николь помогала выносить вещи, смахивая на ходу слезинки и повторяя свои нотации по поводу того, как выжить в отелях без нее. Последняя коробка отправилась в машину. И мы встали друг напротив друга. Она поцеловала нас на прощание и, улыбаясь сквозь слезы, затолкала нас в автомобиль.

А сама осталась стоять у дверей кафе. Я обернулась, чтобы помахать ей рукой, и увидела ее серую фигурку в желтом зимнем свете. Николь кивала, как человек, который долго-долго повторял заученный наизусть урок и только теперь понял его значение.