Генерал де Голль. Штрихи к политическому портрету

1926–1937 годы

В сентябре 1926 года Германию принимают в Лигу наций. Это событие многие политики посчитали переломным моментом мировой истории. Они полагали, что теперь война европейского (а тем более мирового) масштаба невозможна, и не придавали большого внимания деятельности самозарождающегося монстра — Национал-социалистической партии Германии (НСДАП), возглавляемой неудавшимся художником и бывшим ефрейтором Адольфом Гитлером.

Тогда же де Голль пришел к выводу, что экономика Советской России полностью перешла на военные рельсы. Один из немногих, де Голль понимал, что новая мировая война неизбежна. Об этом он неоднократно предупреждал общественность в своих печатных трудах.

В начале 1928 года у де Голля родилась дочь Анна. И каково же было горе родителей, когда выявилось, что о ребенка нарушение хромосомного набора. Врачам удалось спасти девочку, но она на всю жизнь осталась тяжело больным человеком. Родители окружили свое дитя любовью и заботой. Ивонна говорила, что готова отказаться от всего на свете, лишь бы облегчить страдания дочери. Однако, несмотря на молитвы и старания врачей, состояние Анны не улучшалось. Не раз родители обретали надежду и теряли ее. Ни на минуту девочку нельзя было оставить без присмотра. Она не умела ходить и разговаривать. Она не могла отличить холод от жары. Она ела только протертую пищу, потому что не умела жевать.

Генерал был любящим и преданным отцом. Часто, заменяя мать и сиделку, он носил дочь на руках, гулял с ней, кормил ее.

Анна умерла в двадцатилетием возрасте, оставив глубокую рану в сердце генерала и его жены.

— Теперь она стала такой, как все, — сказал генерал де Голль на ее могиле.

К этому времени другая его дочь, Элизабет, уже была замужем, а вскоре устроилась и судьба сына Филиппа: он женился на девушке из семьи Монта-ламбер.

В ноябре 1929 года де Голль направляется в Северную Африку в расположение французских колониальных войск.

Конец двадцатых — начало тридцатых годов ознаменовались в экономической политике Франции серьезными изменениями. Постепенно, благодаря стараниям кабинета Пуанкаре, традиционный для Франции ростовщический капитал был вытеснен капиталом финансово-промышленным. Резко возросли инвестиции в промышленность, снизилась безработица, укрепились позиции французского франка, резко возросло промышленное производство.

На фоне мощного экономического кризиса, разразившегося в мире в конце двадцатых годов, картина экономической жизни Франции выглядела идиллической. Родина де Голля благополучно выдержала первые удары экономической стихии.

Андре Симон сообщал тогда своим читателям:

Однако постепенно страна скатывалась в пропасть кризиса, в которой находился остальной мир. Кабинет Даладье, пришедший к власти в январе 1933 года, получил в наследство от предыдущего правительства Жозефа Поль-Бонкура разбухший бюджет и несбалансированные статьи расходов и доходов. Дефицит бюджета доходил до четырнадцати миллиардов франков.

Сбор налогов уменьшался с каждой неделей. Экспортно-импортные операции сократились более чем на треть. Туризм, обычно бывший одним из самых прибыльных видов предпринимательства, переживал глубокий кризис — число желающих посетить Францию сократилось более чем в четыре раза.

Два с половиной миллиона французов потеряли работу.

В начале тридцатых началось катастрофическое снижение цен на сельскохозяйственную продукцию, особенно на пшеницу и вино — эти традиционные индикаторы благополучия крестьянского производства во Франции.

Вместе с тем становилось очевидным, что Франция оказалась между молотом и наковальней: с одной стороны — Адольф Гитлер, с каждым днем наращивающий мускулы, с другой — вождь всех времен и народов товарищ Сталин, неторопливо собирающий самую мощную армию мира.

На Востоке Европы вожди мирового пролетариата планомерно и решительно готовили экспансию на Запад, цинично выдавая эту затею за «помощь восставшему пролетариату». Каждый политически грамотный гражданин молодой Советской республики твердо знал: пока остались капитализм и социализм, они мирно жить не могут: либо одно, либо другое в конце концов победит; либо по Советской республике будут петь панихиды, либо — по мировому капитализму.

Еще шестого марта 1931 года лидер консервативной партии Англии Болдуин говорил:

«Я не хочу ругать Россию, но я хочу все-таки сказать, что в настоящее время Россия представляет самую большую потенциальную опасность для нашего экономического развития. В России сейчас работают над тем, что они там называют пятилетним планом. Суть плана состоит в том, чтобы в течение пяти лет индустриализовать Россию или, иными словами, снабдить Россию мощным оборудованием, которое позволило бы ей производить товары для экспорта. Оно оплачивает это принудительным трудом для жителей, деньгами, которые она выкачивает из своего населения, и доходами, которые она получает от продажи своего сырья за границей… Кредиты, которыми Россия пользуется у нас, идут на осуществление пятилетнего плана. Это значит, что мы помогаем финансировать то самое оружие, которое затем должно будет поразить нас в сердце. Русские имеют полное право думать, что они устроят мировую революцию, но я не хочу никакой революции в Англии, и потому я имею право принять все те меры, которые могут предупредить ее…»

На Западе, в фашистском рейхе, любимым бестселлером добропорядочного бюргера становилась монография Адольфа Гитлера «Моя борьба», вытеснившая из сознания обывателя Гёте, Шиллера и Гейне, книги которых предавались огню на партийных шабашах.

В «Моей борьбе» бывший ефрейтор декларировал:

«Только во Франции ныне больше чем когда бы то ни было существует единство во взглядах биржи и еврейского биржевого капитала, с одной стороны, и шовинистически настроенных государственных деятелей французской республики — с другой. Это тождество интересов и настроений представляет громаднейшую опасность для Германии. Именно вследствие этого обстоятельства Франция является самым страшным нашим врагом. С одной стороны, французский народ все больше и больше смешивает свою кровь с кровью негров; а с другой, французский народ все теснее и теснее сближается с евреями на основе общего стремления к подчинению себе всего мира. И все это, вместе взятое, превращает Францию в самую большую угрозу для дальнейшего существования белой расы в Европе. Стремление французов привезти негров на Рейн в сердце Европы и тем отравить нашу кровь является выражением садистской, прямо противоестественной мести, которой пылает к нашему народу этот наш исконный враг, полный шовинистских чувств; но и хладнокровно мстительные евреи стремятся к тому же. Им тоже хочется начать свою работу отравления крови белой расы как раз в центре европейского континента. Отсюда они надеются нанести нашей более высокой расе самый верный удар, подорвав основы ее господствующего положения».

Кроме того, твердо (и с удовольствием) следуя духу и букве Рапальского договора, Советский Союз не покладая рук занимался вооружением будущей немецкой армии. Пятнадцатого апреля 1925 года в Липецке был подписан документ об открытии секретной совместной советско-германской авиашколы, в которой бы готовились будущие военные летчики двух стран. Этот документ полностью игнорировал Версальский мирный договор, запрещавший Германии готовить военных летчиков, но это мало интересовало будущих поджигателей войны.

Помимо летчиков в двадцатые — тридцатые годы на территории СССР существовали и другие германские объекты, такие, например, как школа химзащиты под Саратовом и школа по подготовке танкистов в районе Казани…

Полковник де Голль видел надвигающуюся катастрофу, однако его положение в то время не позволяло ему в какой бы то ни было мере влиять на политику Франции, а французское руководство не придавало деятельности фашистов и коммунистов серьезного значения. Один из французских журналистов вспоминает, что министры кабинета Даладье шутливо говорили при упоминании о «Mein Kampf»: «Неужели вы действительно думаете, что можно делать политику на книге?»

Вместо реальной программы, которая бы обеспечивала стабильную ситуацию в мире и нейтрализацию возможного агрессора, кабинет Даладье проводил политику «умиротворения», приведшую в конечном итоге к катастрофическим последствиям.

В 1932 году правительство лидера радикалов, бывшего школьного учителя, Эдуарда Эррио подписало пакт о ненападении с СССР, а в 1933 году к власти в Германии пришли фашисты.

Фюрер, выступая второго февраля 1933 года по радио, сказал:

«Мы были бы счастливы, если бы весь остальной мир путем сокращений вооружений избавил нас от необходимости постоянно увеличивать наши вооружения».

Чем и привели в восторг пацифистов западных стран.

Тотчас Даладье послал в Берлин своего посланника графа Фернана де Бринона, который должен был склонить Гитлера к вступлению в предполагаемый союз — Великобритания, Германия, Франция и Италия.

По возвращении из Германии де Бринон сказал:

«Я подозреваю, что честолюбивое желание господина Гитлера — быть тем человеком, который от лица Германии достигнет соглашения с Францией. Если в его книге «Mein Kampf» и выражена ненависть к Франции, следует помнить, что книга эта была написана в то время, когда господин Гитлер страдал в тюрьме. С тех пор он сильно изменился».

Граф довел до сведения Даладье, что Гитлер дал слово проводить сугубо миролюбивую политику. Только стараниями бывшего премьера Эдуарда Эррио и маршала Юзефа Пилсудского предлагаемый союз остался только в проектах и умах незадачливых политиков.

Одна из французских фашистских организаций «Аксьон франсез», руководимая Шарлем Морасом и Лионом Додэ, пыталась спровоцировать уличные беспорядки, но полиция оказалась на высоте, и французский фашизм остался третьестепенной политической силой. Шестого февраля на площади Согласия и вокруг здания парламента собрались фашиствующие толпы, которые собирались штурмовать парламент. Среди организаций, вознамерившихся взять власть в свои руки, были «Боевые кресты», «Патриотическая молодежь» и «Королевские бойцы». Они скандировали: «Петен! Хотим Петена!», но путч провалился.

В 1932 году вышла вторая книга де Голля «На острие шпаги», которая была написана на материале из лекций, прочитанных им в Высшей военной школе и Сорбонне. Основная мысль, красной нитью проходящая через книгу, заключалась в определении места армии в истории, ее значения в развитии общества и роли личности в истории. В этом сочинении отчетливо прослеживается влияние Фридриха Ницше — его «Заратустры».

В своей книге де Голль пишет о событиях того времени:

«Было ясно, что окончание войны не обеспечивало мира. По мере того как Германия восстанавливала силы, она возвращалась к своим прежним притязаниям… В этот период я был назначен секретарем Военного совета национальной обороны — постоянного органа при премьер-министре, ведавшего подготовкой государственного аппарата и всей нации к войне».

Вслед за появлением книги де Голль в 1933 году получает чин подполковника.

В следующем, 1934 году, Анри Филипп Петен стал военным министром в правительстве Думерга. Маршал выстроил свою военную доктрину, которая вызвала резкий протест де Голля. Петен считал, что в возможном будущем в противоборстве с Германией успех может принести только сугубо оборонительная стратегия.

Ввиду нехватки средств армия практически не получала новых видов вооружений: денег не было даже на закупку обычного стрелкового оружия.

Петен и Вейган считали, что гитлеровская Германия в первую очередь нападет на СССР, а Франция сможет имеющимися силами и средствами противостоять немцам, укрывшись за «линией Мажино». Де Голль видел всю пагубность этой стратегии и неоднократно выступал в печати с разъяснением своих позиций. Он понимал, что воевать с Германией Франция может только умением, ибо людские ресурсы были явно на стороне будущего противника. Для ведения успешных боевых действий, полагал де Голль, Франция должна иметь немногочисленную, но профессиональную армию, в которой одну из главных ролей будут играть бронетанковые соединения.

К сожалению, идеи де Голля не находили понимания в высших командных кругах Франции. Военная доктрина того времени рассматривала танки лишь как средство, поддерживающее пехоту, а не как самостоятельную силу.

В 1934 году выходит в свет новая книга де Голля «За профессиональную армию», в которой автор дает оценку предстоящим сражениям и требует немедленной модернизации французской армии, полагая, что в современных войнах все будет решаться профессионализмом армейских подразделений.

По странному стечению обстоятельств, книга имела успех отнюдь не на родине, где было продано менее тысячи экземпляров, а в Германии. Разумеется, мысли, изложенные де Голлем, не были откровением для германских генералов, однако прекрасный литературный стиль и блестящий анализ сделали ее незаменимой для верхушки фашистского генштаба.

В своих «Воспоминаниях» Альберт Шпеер приводит следующие слова Адольфа Гитлера:

«— Я неоднократно перечитывал книгу полковника де Голля, — говорил бесноватый фюрер, — о возможностях современного ведения боя моторизованными соединениями и много из нее почерпнул».

Кроме того, эта книга была выпущена в СССР Государственным военным издательством тиражом в восемь тысяч экземпляров и с интересом изучалась в Красной Армии.

Французское командование продолжало всецело рассчитывать на «линию Мажино» как на замечательный оборонительный редут, способный остановить германские армии, полностью игнорируя предложения де Голля.

Министр обороны Анри Филипп Петен не принимал идеи перевооружения французской армии. К тому времени отношения между ним и де Голлем заметно охладились — отчасти из-за неприятия Петеном идей своего бывшего протеже, отчасти из-за сочувствия министра профашистским группировкам во Франции. Дружба полностью расстроилась после издания в 1938 году еще одной монографии де Голля «Франция и ее армия», написанной по материалам, собранным в середине двадцатых по просьбе Петена. По некоторым сведениям, маршал добивался соавторства, но получил категорический отказ.

Тем временем де Голль стремился получить разрешение на формирование во Франции современных бронетанковых соединений. Ему удалось ангажировать нескольких видных публицистов, которые восприняли идеи де Голля и старательно рекламировали их в прессе.

Впрочем, это мало что дало, и де Голль решил заручиться поддержкой своих идей в парламенте. В 1934 году де Голль познакомился с Полем Рейно, который как политик, по мнению де Голля, имел большое будущее и соглашался с теорией относительно роли бронетанковых соединений в предстоящей войне.

В 1934 году супруги де Голль приобретают небольшое имение Буассери — двухэтажный дом с парком в деревне Коломбэле-дез-Эглиз в трехстах километрах от Парижа. Эта покупка была связана главным образом с тем, что врачи рекомендовали мягкий и прохладный климат для больной Анны, а также ее полную изоляцию от внешнего мира. К тому же мадам де Голль давно хотела иметь загородные владения для отдыха.

Весной 1935 года Рейно выступил в парламенте с предложениями о реформировании французской армии. Он настоятельно предлагал депутатам рассмотреть важнейший, на его взгляд, законопроект о немедленном создании специальной армии в составе шести линейных и одной моторизованной дивизии, резервов общего подчинения и служб, который был с презрением встречен депутатами и почти без обсуждения отклонен большинством голосов. Все попытки де Голля и Рейно найти союзников среди влиятельных людей заканчивались крахом. Их вежливо выслушивали, иногда обещали помочь, но никакого содействия никогда не оказывали.

В октябре 1936 года состоялась знаменитая встреча де Голля и премьер-министра Леона Блюма, назначенного на высший государственный пост четвертого июня 1936 года. Встреча состоялась в тот день, когда бельгийский король Леопольд III заявил правительству Франции, что Бельгия не намерена следовать союзническим обязательствам в связи с тем, что франко-бельгийский союз не обеспечивает безопасность Бельгии.

Леон Блюм, подав руку де Голлю и усадив его в кресло, принялся говорить о том, что идеи о перевооружении армии находят понимание в правительстве Третьей республики.

— Кажется, вы всегда выступали против моих идей? — спросил де Голль премьера.

— Конечно, выступал, — ничуть не смутившись, ответил Блюм. — Но когда становишься премьером, многие взгляды меняются… Кстати, мне хотелось бы узнать ваше мнение относительно того, что произойдет, если Гитлер отважится бросить свои войска на Вену, Прагу или Варшаву?

— Не произойдет ничего неожиданного. В зависимости от обстановки мы призовем людей из резерва первой очереди или из запаса. А затем, глядя сквозь амбразуру наших укреплений, будем безучастно наблюдать, как Адольф Гитлер прибирает к рукам Европу.

— Неужели вы хотите, чтобы мы направили экспедиционный корпус в Австрию, Богемию или Польшу?

— Нет, — проговорил де Голль. — Но если немцы будут наступать вдоль Дуная или Эльбы, мы просто обязаны выдвинуть наши армии на Рейн. Мы должны войти в Рурскую область, если вермахт пойдет на Вислу. Ведь если бы мы были в состоянии предпринять такие контрмеры, этого было бы достаточно, чтобы не допустить агрессии. Но при нашей нынешней системе мы не в состоянии двинуться с места. И, наоборот, наличие танковой армии побуждало бы нас к активным действиям. Разве правительство не чувствовало бы себя увереннее, если бы заранее было к этому готово?

— В ваших словах есть резон, — сказал Блюм. — Было бы, конечно, прискорбно, если бы нашим друзьям в Центральной и Восточной Европе пришлось стать жертвами вторжения. Однако в конечном счете Гитлер ничего не добьется до тех пор, пока не нанесет поражения нам. А как он может это сделать? Вы согласны с тем, что наша система, мало пригодная для наступательных действий, блестяще приспособлена для обороны?

— Тезис о неприступности «линии Мажино» с каждым днем все меньше соответствует истине. Первым это понял бельгийский король, о чем он и сообщал нам в доступной форме.

— Может, вы и правы, но, я думаю, Леопольд при разрыве союза руководствовался не только стратегическими соображениями. Мне говорили, что он симпатизирует Гитлеру… Но в любом случае наша оборонительная линия и фортификационные сооружения смогут обеспечить безопасность нашей территории.

— Ни в коем случае! Это обман самих себя, — сказал де Голль. — И весьма сомнительный вывод. Еще в конце прошлой войны не существовало обороны, которую невозможно было бы пробить. А ведь какой прогресс достигнут с тех пор в развитии танков и авиации! В будущем массированное использование достаточного количества боевых машин позволит прорвать на избранном участке любой оборонительный редут. А как только брешь будет проделана, немцы смогут при поддержке авиации двинуть в наш глубокий тыл массу своих быстроходных танков. Если мы будем располагать танками в равном количестве, все можно будет исправить, если нет — все будет проиграно.

— С вами тяжело спорить, — улыбнулся Блюм, — потому что вы правы. Правительство разработало, а парламент утвердил решение, что помимо бюджетных ассигнований на производство танков и самолетов будет выделяться значительная сумма.

Де Голль заметил премьеру, что самолеты, которые планировалось выпускать в больших количествах, были разработаны исключительно для оборонительных, а не для наступательных действий. А танки «Рено» и «Гочкинс» имеют большой вес, малую скорость, вооружены малокалиберным короткоствольным орудием и предназначены для сопровождения пехоты, а никак не для выполнения самостоятельных заданий в составе специальных танковых соединений.

— Выпускаемые танки — это вчерашний день танкостроения. Вы должны понять, — сказал де Голль, — что мы построим столько же танков и израсходуем столько же средств, сколько потребовалось бы для создания танковой армии, а иметь эту армию все-таки не будем!

— Я не вмешиваюсь в работу Даладье. Военные кредиты — это дело его и генерала Гамелена.

— Но позволю себе заметить, что за состояние обороны отвечает правительство, — сухо сказал де Голль.

В это время зазвонил телефон…

— Извините, но я уже не принадлежу сам себе, — сказал Блюм, давая понять, что тема разговора исчерпана.

…Встреча, о которой так подробно пишет генерал де Голль в мемуарах, произвела на главу правительства сильное впечатление. Однако он не собирался менять военную доктрину, полагаясь на министерство обороны, которое считало идеи де Голля не соответствующими истинному состоянию дел.

В 1936 году военным руководством было решено затормозить карьерный рост де Голля, и лишь благодаря Полю Рейно в 1937 году, в возрасте сорока семи лет, он получает погоны полковника французской армии и назначение командиром Пятьсот седьмого танкового полка в Меце, оснащенного танками старого образца.