Географ В. А. Кондаков

ГИМНАЗИЯ

Однажды за вечерним чаем отец сказал, что пора сына устраивать в гимназию. Наступила тишина.

Эти слова взволновали Вадима. Ему исполнилось 10 лет, но ни разу он не расставался с семьей.

Через неделю отец объявил, что завтра вместе с сыном отправится в Пермь. Проводы были грустные, хотя уезжали из семьи на какую-нибудь неделю.

После экзаменов по русскому языку, арифметике и закону божьему мальчика зачислили в подготовительный класс Пермской гимназии. Жить пришлось в пансионе в числе казеннокоштных[1].

В год поступления Вадима в пансионе было 68 учеников разных классов, и все они подчинялись строгому режиму пансиона. В 7 часов утра воспитанники вставали, в 7.30 совершали утреннюю молитву, до 8 часов 40 минут повторяли или приготовляли уроки, после чего шли в гимназию.

В 8.50 совершали вечернюю молитву и в 9 часов ложились спать. Только в старших классах иногда продолжались занятия до 11 часов. И так изо дня в день.

Тяжелым гнетом ложился на Вадима строгий режим и вся суровая обстановка казенной гимназии. Недаром в своих воспоминаниях он писал: «Гимназия — моя тюрьма». Ему пришлось снести много несправедливости и оскорблений, испытать «прелести» пансионной жизни вплоть до карцера, почувствовать пренебрежительное отношение богатеев и гимназического начальства к казеннокоштным. Не забыть никогда окриков инспектора: «Помни, учишься ради Христа! Вот повернем оглобли да и выбросим из гимназии».

Мрачная эпоха была тогда в России, возглавлял Министерство просвещения И. Д. Делянов. Известен его циркуляр о неприеме в гимназию «кухаркиных детей». Система кнута и пряника процветала весьма широко. Сухость преподавания — во всех дисциплинах. По учебнику географии Белохи давалось 2000 названий для заучивания. Как метод обучения господствовала зубрежка.

По расписанию из тридцати учебных часов в неделю четыре отводились иностранным языкам, двенадцать — древним, которые покорили Вадима точной логикой построения речи. Он увлекся естественными науками и опытами, отдавая им немало времени.

Большинство же уроков наводили скуку и уныние. Вот как вспоминал об этом Вадим Александрович: «Входит учитель, поднялся на кафедру, сел на «классный трон». Вынул из кармана изящную записную книжку. Наступает мучительная, тревожная минута. Все в ожидании. Вызвал. По классу пронесся облегченный вздох. Тогда каждый мог заниматься своим делом. Учитель бесстрастно задает один за другим вопросы. Чем ответ ученика ближе, точнее воспроизводит текст учебника, тем более высокой отметкой он оценивается. Класс безучастен. Лишь изредка оживление вносят «крылатые» замечания учителя: «Эх ты, садовая башка, и чего это тебя вздумали учить твои родители. Сидел бы ты с ними в лабазе да торговал капустой». Или «Ну, ты парень большой, а глупый. Просто непонятно, как это в столь большом теле и столь мало дарования. Са-а-дись на место. Получай кол!» Спрашивал 3–4 ученика. Закрывал классный журнал, прятал в карман записную книжку — «мерзавку». Ученики усиленно крестились, поудобнее устраивались за партой, чтобы и дальше заняться своими делами. А учитель вел урок, отбывая повинность, пересказывая, а чаще всего читая по учебнику следующие страницы. Никакой жизни, никакой живой мысли! Ужасная тоска…»

Вадима поражало грубое обращение с учениками, но не менее удивляли злые насмешки учащихся над учителями.

В гимназии уделяли большое внимание религиозному воспитанию. На церковь тратили огромные средства. Стоимость ее оформления была в пять раз больше, чем библиотеки пансиона^{2}. Но у Вадима именно в эти годы полностью сложилось отрицательное отношение к церкви.

Преподаватель закона божьего протоиерей Черняев не пользовался уважением гимназистов. Как-то во время прогулки они встретили батюшку, который шатался из стороны в сторону, еле владея ногами. Это зрелище доставило гимназистам явное развлечение, и они дружно рассмеялись.

Окрик появившегося наставника оборвал веселье.

В Осинском городском училище Вадим получил хорошую подготовку. До четвертого класса гимназии ему фактически нечего было делать. Свободное время в основном уходило на чтение.

Мальчика увлекли путешествия. Звали за собой в далекие неведомые страны герои Жюля Верна, индейцы Фенимора Купера и рыцари Вальтера Скотта. Он занимался самообразованием, углубленно изучал языки.

Гимназистам разрешалось ходить в оперный театр только при полной успеваемости. С плохим прилежанием не выпускали из пансиона. Надо сказать, что Пермская опера имела богатый репертуар и часто обновляла его. Это была одна из немногих оперных трупп России, содержавшихся на городские средства.

В то время увлечение театром-оперой захватило всех от мала до велика. Кондаков на закате своей жизни с величайшим восторгом вспоминал Круглова — Бориса, Князя Игоря, Эскамильо; Закаржевского — Германа; Девос-Соболеву — Травиату; Ковелькову — Ольгу.

«Их образы, их сценические дарования оставили неизгладимую память, согревали и освещали жизнь мою до старости», — писал Кондаков.

Во время обучения Кондакова в гимназии в Перми были только две, да и то временные, художественные выставки. Одна — Денисова-Уральского в доме Мешкова на Набережной[2]. Вторая, организованная библиотекой Смышляева, — на Сибирской улице. Кондаков не раз посещал их.

В стенах классической гимназии, независимо от ее установок, формировался человек, преклоняющийся перед искусством.

Последние годы Вадиму было трудно учиться: болел отец, и денег было все меньше и меньше. Это заставило юношу искать заработки.

Не раз шел он по темным, безлюдным улицам в серой гимназической шинели — пятнадцатилетний репетитор — и думал: «Почему так безнаказанно наглы в своем поведении мои ученики — баловни богатых семейств?»

И как же он был рад, когда встретил родственную душу в лице Коли Черешнева!^{3} Первый их разговор произошел неожиданно в доме знакомых отца. Перед Вадимом стоял высокий мальчик, глаза которого смотрели внимательно, серьезно. В словах же, обращенных к Вадиму, слышалась легкая ирония. Вскоре мальчики духовно сблизились. Они беседовали обо всем. Очень часто — о социальном неравенстве.

В стенах гимназии за воспитанниками бдительно следили. «Вольные» разговоры друзья обычно вели во время прогулок, когда разрешалось гулять без наставников.

Происходили эти прогулки весной. Летом пришлось расстаться: Коля уехал в Пашийский завод к родителям.

Позже друзья встречались редко.

Николай Черешнев стал литератором. Он принял псевдоним— Новиков. Писал стихи и рассказы, затем стал писать пьесы. Они обошли сцены многих городов России. В водевиле «Сады зеленые», в драмах «Тучка золотая» и «Частное дело» речь идет о том самом социальном неравенстве, которое так волновало двух друзей, двух гимназистов.

Вадим уже кончал гимназию, когда в семью пришло горе: умер отец. Надо было помогать матери. Много времени уходило на репетиторство, но гимназию юноша закончил с отличием и упорно готовился к продолжению образования. Мечта о Казанском университете — «храме науки» — как называл его отец, не покидала Вадима.

Вскоре Таисии Федоровне удалось получить пенсию за мужа, а от пермского мецената — пароходчика Мешкова — стипендию для сына.