Геологи идут на Север

В бассейн Индигирки

В апреле 1934 года наша геологопоисковая партия последней зимней дорогой с огромными трудностями добирается до места весновки — реки Далекой, верхнего притока Зырянки.

Почти двести километров отделяют нас от базы экспедиции.

Теперь мы целых полгода только при случайных встречах с якутами, с помощью «капсе»[4] этого своеобразного «торбазного радио», будем получать основательно искаженные сведения о внешнем мире.

В задачу нашей партии входит дальнейшая площадная съемка верхнего бассейна Зырянки, реки Момы в районе поселка Кыгыл-Балыхтах и водораздельного хребта Томус-Хая. На этом участке, если позволит время и будет транспорт, нужно пройти по маршруту Черского или параллельно ему.

Наша партия, носящая название «Далекой», состоит из двух отрядов. Один в составе прораба-поисковика, промывальщика и рабочего должен пройти до вершины Зырянки, опробовать этот район и выйти в Кыгыл-Балыхтах. Другой отряд состоит из начальника партии, геолога-прораба и двух промывальщиков. В его задачу входит обработка северной части верхних бассейнов рек Зырянки и Момы. Затем они также должны выйти к поселку Кыгыл-Балыхтах.

Мы раскладываем вещи и устраиваемся на весновку в бараке наших разведчиков. Вдруг в дверях появляется запыхавшийся Александр:

— Бараны! Бараны! Скорей ружье!

Первым выскакивает из барака наш долговязый Мика Асеев. За ним все мы. Три горных барана стоят на террасе и с удивлением смотрят на нас. Самец с горделивой осанкой и большими круто загнутыми массивными рогами делает вдруг скачок, и бараны вихрем мчатся прочь. Мика стреляет, но поздно, бараны уже исчезли.

— Тоже мне — бараны, бараны! Раскричался на всю тайгу, — говорит со злом Мика смущенному Егорову, не успевшему даже выстрелить.

Северная весна наступает стремительно. Прилетели снегири. Южные склоны сопок чернеют с каждым днем, исчезает снег на глазах. Ослепительное солнце светит почти круглые сутки, слепит глаза. Мы ходим в черных очках с кирпично-красными от загара лицами. Освобождаясь от снега, расправляет свои зеленые ветви стланик. На покрасневших тальниках выявились белые пушистые шарики. Буреет лиственничный лес. Набухают почки. Там, где сошел снег, зелеными ежиками топорщатся кочки.

К концу мая весна уже в полном разгаре. По реке «дуром», как выражается Александр, идет рыба, в основном хариус. Два раза в день мы вынимаем «морду», полную рыбы. Свежий хариус, поджаренный на масле, — ни с чем не сравнимое кушанье. Естественно, что мы забываем про свои консервы.

Утром второго июня мы собираемся в первый маршрут. Снег уже полностью сошел. Как-то сразу наступило северное лето. В последних числах июня к нам должен прийти каюр из Балыгычана с лошадьми, а пока, не теряя времени, мы решили работать на «сидорах» (т. е. таскать все на себе).

Из барака мы выходим гуськом. Впереди с горным компасом в руках идет Мика. Он ведет глазомерную съемку. За ним иду я и зарисовываю в полевую книжку встреченные обнажения, записываю взятые замеры падения и простирания пород. Мы с Микой берем образцы и через каждые пятьсот — тысячу метров промываем в руслах шлиховую пробу, описывая места, где взята проба, и результаты опробования.

За мной с лотком за плечами тяжело ступает Александр. Шествие замыкает наш веселый черный щенок Шарик. Он неутомимо бегает по кустам, без причины лает на пролетающих птиц и гоняется за бурундуками.

В гору идти тяжело.

— Зажирели мы на весновке, — замечает Мика.

Обработав один из боковых притоков реки Далекой, мы подходим к водоразделу. Гряды невысоких гор покрыты яркой, как будто вымытой, зеленью. Комаров нет.

— Смотрите! Вон у русла медведица с медвежонком! — кричит Мика и устремляется вниз, за ним бежит Александр, снимая на ходу с плеч двустволку. В бинокль я вижу медведицу и около нее годовалого пестуна. Мика и Александр осторожно подбираются к ним. Медведица тревожно обнюхивает воздух. Раздаются выстрелы, и медведица, сделав круг, стремительно бежит прямо на меня, а медвежонок устремляется вниз по ручью по направлению к нашему бараку. У меня, кроме ножа, ничего нет, поэтому остается только спрятаться за дерево-. Медведица, не заметив меня, тяжело дыша, пробегает метрах в десяти. Вскоре появляются мои горе-охотники, они громко спорят, обвиняя друг друга в неосторожности, но оба вскоре находят виновника: Шарик по неопытности выскочил с лаем вперед охотников.

— Проклятущий пес, всю охоту испортил, — ругается Мика.

У барака нас в недоумении встречает наш второй промывальщик татарин Сергеев.

— А я ничего не могу понять, смотрю, мимо меня пробежал Шарик. Я сразу обед накрыл, думаю, вы подходите. Выхожу из барака, а Шарика нет.

— Да ты сослепу медвежонка за Шарика принял, — смеется Александр.

Мы уходим на десять дней в пеший маршрут вверх по реке Далекой. Размазывая по лицу пот и раздавленных комаров, километр за километром упорно двигаемся вперед. Тяжелые рюкзаки оттягивают плечи. Уже шестые сутки мы в пути. Встречаются только однообразные осадочные породы. Пологие склоны покрыты зеленовато-белым ягелем. Лес почти исчез, лишь кое-где у русла ручья стоят одинокие корявые лиственницы.

— Здесь оленей хорошо пасти летом, корма много и комара почти нет, а из металлов доброго ничего не найдешь, — делает свое заключение Мика.

Закончив съемку вершины реки Далекой, возвращаемся в барак.

Уже конец июня, а обещанных лошадей все нет. Мы начинаем свои работы по направлению к бассейну реки Момы. Комаров с каждым днем становится все больше.

Стараясь быстрее закончить работы, разделяемся на две группы. Мика с Александром, забрав с собой полог-палатку, уходят на три дня в маршрут. Мы с Сергеевым собираемся идти на следующее утро. Барак оставим, обворовывать нас некому, а от проказников-медведей закроем поплотнее дверь и забьем досками окна.

Вдруг утром слышим стук. Ругаясь, входит Мика, за ним мрачный Александр, в дверь с визгом пролезает Шарик и прячется под нары.

— Чертовы комары, ни днем, ни ночью от них нет покоя. Не комары, а какие-то кровопийцы! — возмущается Мика. — На Кавказе, в Батуми, тоже есть комары, но они больше пищат, чем кусают. А эти — маленькие, а кусают с лету, как звери.

— На Волге тоже комары есть, но аккуратнее, — вторит ему Александр.

Мы ставим полог, подтыкаем его со всех сторон, но комары все равно где-то пролезли. Почти всю ночь мы ни на минуту не можем уснуть, а Шарик визжит и все лезет под нас — заели пса.

— Таких больших и комары заели, — смеюсь я. — Ну что же, бросайте работу…

— Да нет, конечно, — смущенно говорит Мика.

— Придется, друзья мои, не полениться и к пологу пришить сплошной пол, а к входу сделать завязки, чтобы плотно закрывать на ночь. А днем будете работать в длинных накомарниках и кожаных перчатках. Ничего, в конце июля комары начнут исчезать. Правда, вместо них может появиться мошка, — утешаю я их.

Александр молча достает простыни и подшивает их вместо пола к пологу… Остаток ночи мы проводим спокойно.

Вечером следующего дня, вернувшись с очередного маршрута, мы замечаем у барака четырех привязанных к деревьям белых, коренастых якутских лошадей. Из барака выходит, вод стать своим лошадям, солидный, коренастый якут и, широко улыбаясь, представляется:

— Иван Слепцов, балыгычанский житель, ат[5] вам привел, ат оставил и у ваших рабочих на Бочере. Они сказали, где вы находитесь. В обед приехал. Вот вам и почта.

За чаем Иван Слепцов добросовестно выкладывает, мешая русские слова с якутскими, все таежные новости.

— Ну, теперь красота, наладим вьюки и завтра же на лошадях двинемся в бассейн Момы, — замечает Мика.

Слепцов критически осматривает наш груз и говорит:

— Однако, эльбяк[6] груза. Второй раз таскать ат провиант надо.

— Конечно, в один раз не увезти, — соглашаюсь я с ним. — Два раза будем возить.

Пятого июля мы покидаем свой барак.

Мика усиленно ухаживает за Иваном Слепцовым, счастливым обладателем одиннадцатизарядного винчестера тридцать на сорок, уговаривая продать ему винчестер или хотя бы временно поменяться на его карабин. Наконец, Иван поддается на уговоры и на время отдает свой винчестер. Счастливый Мика сразу же отправляется с Александром в маршрут на ближайшие гольцы. На следующий день к обеду мы видим наших охотников, согнувшихся под тяжестью освежеванных туш двух горных баранов. Сергеев сразу же принимается за разделку баранов, коптит на дыму куски мяса, делает отличный шашлык. Охотники наперебой рассказывают, как они увидели баранов, подкрались к ним и Мика из винчестера сразу срезал выстрелом самого крупного барана, только потом пришлось отрезать голову с рогами, чтобы легче было нести.

На всем дальнейшем пути бараны встречаются табунами. Их много в этих глухих местах.

Мы входим в широкую долину реки Момы, почти сплошь покрытую наледью. За рекой, сверкая белоснежными вершинами, высокой стеной стоит Буордахский массив — вторая цепь хребта Черского. С его вершин спускаются ледники с характерными конечными и боковыми моренами.

— А это, пожалуй, не снежники и не фирновые поля, а действительно ледники, — высказываю я предположение.

— Во всех учебниках географии и геологии сказано: «В Северо-Восточной Сибири, несмотря на суровый климат и наличие высоких горных хребтов, нет современных ледников и они не могут появиться из-за малого количества осадков, особенно зимой», — цитирует на память Мика.

— Значит, не верь своим глазам, а верь писаному, — смеюсь я.

— А мы проверим! Это тем более интересно, что в этих местах не бывал ни один геолог и ни один географ.

На своих крепких лошадок Иван Слепцов умудрился навьючить весь груз партии. Осторожно, испуганно похрапывая, они идут по льду.

В самый разгар лета странно выглядят огромные белые пятна льда (тарыни), окаймленные зеленью. Зимой, во время сильных холодов, правые притоки реки Момы «промерзают до дна, и вода, просачиваясь через галечники берегов, попадает на поверхность льда. За зиму намерзает слой льда до пяти — шести метров. В широкой долине Момы все образовавшиеся тарыни слились в один, образовав Улахан-Тарынь[7] — большую наледь длиной до 8 кёс, пожалуй, самую большую в Якутии.

Хрупкий лед под копытами наших лошадей колется, как сахар, и рассыпается на мелкие иголки. Постепенно отстают комары и оводы. Местами среди льда попадаются рощи засохших деревьев. По краям тарыня, где лед стаял, тянутся унылые серые галечники.

Мы осторожно обходим глубокие — до двух — трех метров — узкие канавы, промытые во льду. По ним бежит чистая холодная вода. Я по опыту знаю, как они опасны.

Вскоре мы подъезжаем к юрте. Нас приветливо встречает семейство Степана Тарабыкина, жителя поселка Кыгыл-Балыхтах. По соседству с юртой ставим палатку.

На следующий день, забрав продукты на восемь дней, отправляемся пешком к Буордахскому массиву. Выходим на устье реки Буордах. Идти тяжело, вся долина завалена огромными валунами гранита. Пенистая река стремительно мчится между валунами, вливаясь светлой полосой в Мому.

Впереди заманчиво белеют недоступные вершины массива Буордах, самого высокого из всех, какие я встречал на Колыме. В гранитах нам искать нечего, но мы хотим добраться до ледников. Огромный длинный ледник спускается с самого высокого пика. Сомнений нет, это современные ледники; я так и записываю в своем полевом журнале, засекая их азимут.

Очевидно, в нашей науке сказалось влияние взглядов таких научных авторитетов, как Черский и метеоролог Воейков. Они считали что север Сибири вообще не знал оледенения в ледниковый период. Здесь Черский впадал в крайность. В советскую эпоху В. А. Обручев доказал наличие в Сибири многочисленных следов былого оледенения. Теперь при работе мы постоянно встречаем следы оледенения. Сейчас уже бесспорно доказано, что оледенение было и в Сибири, правда, менее значительное, чем в Европе.

Почему же не быть и современному оледенению?

На этот раз нам не удалось дойти до ледников и доказать их существование, но последующие работы полевой партии Ивана Исакова в 1940 году и других исследователей обнаружили ледники в Буордахском массиве. Это второе по величине оледенение на Северо-Востоке нашей страны — современное оледенение, с преобладанием больших долинных ледников с общей площадью более ста квадратных километров. Аэрофотосъемка подтвердила наличие ледников, и один из них — маленький висячий ледничок в два квадратных километра был назван в честь нас, впервые его увидевших. В этом же массиве оказалась самая высокая точка хребта Черского. Это гора Победа — три тысячи сто сорок семь метров. Продолжавшая наши работы поисковая партия Василия Зимина обнаружила в бассейне реки Момы среди покровов лавы хорошо сохранившийся молодой потухший шлаковый вулкан, изученный и описанный А. П. Банковским. Этот вулкан понимается в виде правильно усеченного конуса на сто восемьдесят метров над уровнем русла реки, его кратер шириной до ста двадцати метров превратился в озеро, на поверхности которого нередко плавают куски пемзы. Видимо, глубокие четвертичные разломы иногда сопровождались вулканическими явлениями.

Середина августа. Мы приближаемся к центру поселка, Кыгыл-Балыхтах (Красная рыба), названного так из-за красной рыбы, которой так много в ближайших озерах. Одиннадцать юрт селения на сорок километров растянулись по реке Моме. Мы двигаемся от юрты к юрте. Наш Шарик здесь отличается: на удивление охотников, он почти каждый день ловит по два — три глухаря, наивно прячущихся в густой траве. Это значительно разнообразит наш стол.

В центре поселка — фактория, сельсовет и школа-интернат. Якуты здесь живут давно, не менее двух столетий. Путешественник Гаврила Сарычев, проезжая в 1786 году через Кыгыл-Балыхтах, брал здесь проводника. Через поселок издавна шли вьючные купеческие и казенные караваны с провиантом и припасами из Якутска в Верхне-Колымск.

В сельсовете мне передают письмо от моего поисковика Кости Ермолаева. Он пишет, что простыл, покрылся чирьями, не мог дальше работать и вернулся с отрядом на базу экспедиции. Нам приходится заканчивать его работу, чтобы сомкнуть свои съемки с соседней партией нашей экспедиции. Поисковые данные, полученные за лето, нас не радуют.

Скоро выпадет снег. В нашем распоряжении остается дней двадцать. Подсчитав свои продукты, решаем сделать два маршрута: один в бассейн реки Неры, а второй — по реке Ерикиту, большому левому притоку Момы. Находим старика-проводника Егора Тарабыкина, знающего дорогу на Неру. Двое суток он набивает себе цену, не соглашаясь идти с нами. Получив чай, сахар, муку, которых у нас в обрез, он, наконец, соглашается.

Двадцатого августа мы выходим из центра поселка, ночуем на ключе Компания, названном так, по словам Егора, потому, что здесь ночевали караваны компании купцов, перевозивших товары из Якутска.

Мика со Слепцовым и Сергеевым на двух лошадях отправляются вниз по неприветливой, бесснежной, сплошь заваленной галечником долине реки Ерикита.

— Дойдешь до Кыгыл-Хая — Красной горы, где, по сведениям якута Тыллара, имеется слюда. Проверь на месте и назад, — говорю я Мике. — И помни: продуктов у вас на десять дней! Не зарывайся!

— Ничего, прокормимся, — самоуверенно отвечает Мика, похлопывая по винчестеру, безвозвратно перешедшему в его владение.

Я с Егоровым и Тарабыкиным направляюсь к Улахан-Чистаю. Переночевав на границе леса, мы рано утром по чуть заметной тропе двигаемся к водоразделу. Вдруг идущий впереди нас проводник растерянно останавливается и круто поворачивает влево. Я с удивлением смотрю на него.

— Суол мона бар![8] — показывает он на чуть заметный на галечнике след.

— Дороги нет! — возражаю я. — Вон куда надо идти, — показываю на хорошо заметный пологий перевал.

— Верно, здесь дорога! — кричит Егоров, обнаруживший старинную тропу.

Смущенный Тарабыкин поворачивает к Егорову и ведет нас дальше.

Погода испортилась, идет мелкий холодный дождь, готовый перейти в снег. Низко опустился туман. Нам попадаются два небольших озерка, и мы спускаемся в широкую долину вершины реки Антагычана — большого правого притока Неры, Галечники реки, состоящие из окатанных валунов гранита, белеющих на фоне черных сланцев, с одинокими белыми кварцевыми гальками, меня радуют. В первых же промытых пробах встречаются значки золота, правда, чуть видимые глазом, но значки. Егоров сразу оживляется, но дождь идет и идет. Кружатся отдельные снежинки. Туман сплошной занавесью закрывает ближайшие сопки и движется на нас. Надо спешить к лесу.

— Самыр кале, ардат кале! Дождь идет, туман идет. Однако, юрта назад надо ехать, — уныло ноет мокрый, согнувшийся крючком старик Тарабыкин.

Под такой ежедневный напев мы продолжаем работать, двигаясь вниз по Антагычану. В долине этой реки хорошо видна торная старинная вьючная тропа, по ней полтораста лет тому назад проходил Гаврила Сарычев, ехавший из Оймякона в Верхне-Колымск. Зимой здесь на оленях возят почту в Якутск.

Маршрут, которым шел Черский, остается южнее. Мы находимся в самом центре хребта Черского. Все говорит о том, что мы входим в золотоносную зону, но дня через два придется возвращаться, так как наши продукты на исходе. Я разбираюсь в собранных материалах. Вдруг в палатку врывается Егоров и кричит:

— Сохатый рядом! У реки!

«Теперь можно будет продолжать работы, мяса сохатого хватит надолго», — мелькает у меня мысль.

Вслед за Егоровым я осторожно выхожу из палатки и вижу в тальниках характерную губастую морду сохатого, безмятежно обкусывающего ветки. Из-за шума реки он нас не слышит. Первым стреляет Егоров, за ним я. Сохатый делает огромный скачок и исчезает в кустах.

— Промазали, — огорченно говорит Егоров, осматривая место, где стоял зверь.

Наш «провиант» ускользнул из-под носа. А продукты у нас на исходе. На следующий день возвращаемся обратно.

— Только зацепились за золото, приходится возвращаться, — сокрушается Александр.

— Ничего, на следующий год мы придем сюда на весновку, — утешаю я его.

Шестого сентября мы, наконец, добрались до юрты Тарабыкина. Но отряда Асеева до сих пор нет. Меня это сильно беспокоит. Ведь я знаю, что продуктов, да еще при аппетите Мики, у них давно уже нет.

Но Мика появляется на следующий день. Его невозможно узнать, он весь оборван, как-то согнулся, щеки обросли щетиной и ввалились, движения вялые, куда девался его самоуверенный Громкий голос.

— Мика, что с тобой?

— Жрать! Дайте скорее! Я умираю от голода, — слабым, чуть слышным шепотом говорит он, садясь за стол, и с жадностью начинает есть все, что ему подают.

Якуты с удивлением смотрят на «Улахан киги» — большого человека, как они зовут Мику, восхищаясь его аппетитом.

Пережевывая, с набитым ртом, Мика отрывисто, невнятно рассказывает:

— Каюсь, увлекся. Сто пятьдесят километров вниз по реке отмахали. Почти до устья. Никакой слюды не нашел у Красной горы. Все рассчитывали барана убить. Но хотя бы утку или куропатку встретили. Пусто, голодно. Дичи нет. Первый раз такие дикие места встречаю. А тут Сергеев говорит мне: «Две банки мясных консервов осталось и малость муки». Вспомнил ваш совет не зарываться и повернул обратно. Двести десять километров — это пять — шесть дней надо было топать обратно. А тут еще лошадь потеряла две подковы и хромать начала. Беда в общем… Из последней банки консервов наш шеф-повар Сергеев сварил замечательный суп, а чтобы был погуще, решил заправить его крахмальной мукой. Перепутал старик мешочки и заправил его содой. Но героически съел его один — не пропадать же добру, — смеется Мика.

— Дальше три дня мы шли на подножном корму: ягоды, киселек из ягод ели да подмороженными грибами питались. Пробовали кашу варить из ягеля, но даже Сергеев решил, что это только олени могут есть.

Насытившись, Мика укладывается на боковую. Слепцов и Сергеев молча закуривают.

Десятого сентября мы выходим из поселка. До базы экспедиции двести пятьдесят километров тропой, которой шел Черский.

В верховьях Зырянки нам попадается множество пестрых сусликов. Они сидят столбиками у своих нор, наблюдая за нами, и с удивленным свистом исчезают при нашем приближении.

Останавливаемся на ночлег.

— Надо набить сусликов на зимние шапки. Восемнадцать штук потребуется на три шапки, — загорается Мика. И с места в карьер приступает к избиению сусликов из «малопульки». Александр и Слепцов едва успевают обдирать шкурки. Через час восемнадцать шкурок сушатся на рогульках.

— Аппетитно выглядят, — говорит Мика, рассматривая ободранные тушки. — Прекрасное будет жаркое.

Через два часа готово ароматное жаркое. Все от него отказываются. Я съедаю одну тушку. Действительно, вкусно. А Мика разделывается с остальными. В следующие два дня это блюдо действует на него, как хорошая доза касторки.

В Угольной мы встречаем Раковского, бегло докладываем ему о результатах работы. Хвалиться нам особенно нечем. Но нас не покидает надежда. Мы должны, во что бы то ни стало должны найти богатые промышленные месторождения металла.

Конец апреля. Наши Потапов и Тарабыкин долго совещаются, как безопаснее спустить нарты с грузом в долину реки Бурустаха. С трудом мы только что пересекли бесснежное голое плоскогорье Улахан-Чистай. Старики-каюры отпрягают оленей, привязывают на полозья веревки-тормоза и начинают спуск. Но снега на спуске почти нет, и нарты вообще не скользят вниз. Чрезмерная осторожность оказывается лишней. Сконфуженные, наши проводники снимают тормоза, запрягают оленей, и мы благополучно спускаемся в долину.

На берегу реки облюбовываем место для весновки. Разгружаем нарты. Устанавливаем палатку и устраиваемся на ночлег. Утром Мика уезжает с каюром обратно в Кыгыл-Балыхтах. Весной он приведет нам восемь лошадей с каюром. Мы с Александром остаемся вдвоем на весновку.

Мы должны продолжать работы предыдущего года в правобережье реки Неры, центральной части хребта Черского. В задачу нашей партии входит также съемка верховьев рек Неры, Рассохи и Омулевки, чтобы ликвидировать «белое окно» на карте работ Верхне-Колымской экспедиции. Нам также надо обнаружить месторождение слюды, образцы которой мы видели в окнах юрт.

Потом мы должны выйти к реке Емдигею, одному из верхних притоков реки Колымы, куда мне обещают забросить лабаз с продуктами, и дальше по Колыме, через пороги добраться до прииска «Утинки». Оттуда можно отправиться по автотрассе в Магадан. Карта у нас расспросная, с грубыми ошибками, и я очень смутно представляю, как мы найдем вершину реки Емдигея и лабаз.

Мы с Александром делаем первый маршрут на высокий голец, стоящий против нашей палатки. Перед нами, как гигантская карта, открывается панорама местности. Невольно охватывает гордость от сознания, что мы первые видим эти места. Черский проходил значительно южнее, а Сарычев севернее. Все здесь меня интересует. Стараюсь разобраться в гидросети и схематически ее зарисовать, мысленно намечаю свои будущие маршруты. Пытаюсь угадать доступность перевалов, засекаю красивые белоснежные, с резкими тенями гранитные масссивы альпийского характера, отдельные высокие гольцы. На севере видны высокие гребневидные горы с красноватым оттенком, ясно юрские песчаники, а ниже — черные сопки с пологими склонами, густо заросшие лесом. В бинокль местами хорошо видна линия между беловатыми гранитами и черными сланцами. Хорошо заметна граница леса.

Стараюсь разобраться в геоморфологических тонкостях: что это — горная страна, сплошной хребет, цепи отдельных хребтов или высокое плоскогорье с насаженными на нем короткими цепями. На все эти вопросы дадут ответ наши и последующие работы, когда будет исследована большая площадь. А пока меня интересует вопрос, где, по геологическим данным, можно ожидать промышленное золото и как более эффективно направить поисковые работы.

Дует резкий, порывистый ветер, холодно. Увлекшись работой, я торопливо зарисовываю рельеф.

— Пора спускаться. Потные мы, воспаление легких в момент схватишь, — ворчит Александр, стараясь спрятаться от ветра за камнями.

Мы быстро спускаемся, лакомясь по дороге сладкой прошлогодней брусникой.

Обрабатываем окрестные ручьи, но пока без существенных результатов — пробы почти сплошь пустые.

— Саша, давай мне лоток, попробую на той косе, где сливаются два ручья, взять последнюю пробу, — говорю я Александру.

Мы оба здорово устали, несмотря на то, что идем налегке, не захватив с собой даже ружей. Откровенно говоря, нам последние дни надоело их таскать — дичи нет, а ружья за день основательно оттягивают плечи и мешают работать.

Я иду впереди, и Александр молча шагает за мной. Обогнув густые кусты стланика, я выхожу на косу и останавливаюсь, как вкопанный. Навстречу идет тощий медведь. Мишка от неожиданности и испуга пытается встать на задние лапы для обороны, но, видя, что ему не грозит опасность, садится и подозрительно, с беспокойством смотрит на нас. Я стою настолько близко от него, что вижу зрачки его беспокойно бегающих глаз и клочья плохо вылинявшей шерсти.

— Саша, возьми нож и бей им по совку, — говорю я как можно более спокойным голосом, не оборачивая головы и не двигаясь, глядя в упор на медведя.

По опыту знаю, что медведи терпеть не могут упорного человеческого взгляда, спокойного голоса и звона металла. Услышав неприятный звон, мишка беспокойно заерзал. Его нервы, как видно, не выдержали, и было заметно явное его желание немедленно бежать, но, наверное, страх, что мы его схватим сзади, удерживал на месте. Потом он как-то боком отскочил метров на десять в сторону и опять сел.

Мы усилили шум. Тут уж мишка не выдержал, сорвался с места и, смешно закидывая зад, стремительно помчался от нас в гору.

Взяв пробу, мы возвращаемся в палатку.

— Теперь всегда буду таскать с собой ружье, — говорит, закуривая, Александр, — а то какой-нибудь медведь сдуру задерет или искалечит нас.

Через три дня приходит Мика с каюром Данилой Корякиным. Они привели с собой восемь лошадей.

— Лучших получил, — хвастает Мика, спрыгивая с крупного белого жеребца — подарка вдовы якутки. Он любовно похлопывает спину лошади.

Пятого июня уже отправляемся в первый круговой маршрут, оставив продукты в высоком лабазе.

Спускаемся вниз по реке Бурустаху. Берем пробу со сланцевой щетки коренных пород. Широкое лицо Александра расплывается в радостной улыбке.

— Наконец настоящее золотишко вижу. Три года пустоту мыл! А тут золото, да еще в рубашке! — восхищается он, показывая мне явно промышленную пробу.

Итак, мы вошли в золотоносную зону. Наши почти трехгодичные труды стали приносить плоды. В течение нескольких дней, работая от зари до зари и иногда даже ночью, мы опробуем и открываем несколько россыпных месторождений: Бурустах, Нюча и Курун-Агалык. Довольные результатами работ, выходим на широкую долину многоводной Неры. У реки Бурустаха видим три якутские юрты. В юртах одни женщины.

— Мужики ниже по реке, в поселке Балагыннах, строят факторию, — объясняют нам женщины.

Через Данилу мы расспрашиваем женщин о названии ближайших рек, о дорогах, кормах. Они охотно отвечают.

— А давно здесь живут якуты? — спрашиваю я семидесятилетнюю старуху якутку.

— Я здесь родилась, моя мама и мама моей мамы прожили здесь всю жизнь, — отвечает она мне.

«Это почти двести лет», — прикидываю я в уме.

По тропе, указанной гостеприимными хозяйками, мы через небольшой перевал попадаем в широкую долину реки Антагычана. Лошади, осторожно шагая по воде, благополучно перевозят нас на правый берег. Останавливаемся на ночлег. Утром расстроенный Данила сообщает:

— Лошади к юртам назад в гости ушли, след есть!

Данила уходит за лошадьми, а мы — в маршрут. По маленькому ключу, названному нами Невзрачным, поднимаемся до водораздела. В ключике одна из взятых проб явно с весовым золотом. На водоразделе видны кварцевые жилы и осыпи кварца. Замеряем их простирание.

Мика возится с картой и компасом и заявляет:

— В пяти — шести километрах выше устья, в долине этого ключа мы встретим окварцованную зону и металл.

Я соглашаюсь с ним.

На следующий день мы двигаемся вверх по ручью, названному нами Анка. Последним идет Данила с лошадьми, которых он привел вчера из «гостей».

— Пока так себе, — говорю я, рассматривая взятые пробы.

Но кварцевой гальки на косах белеет все больше. Пробы улучшаются. Мы входим в окварцованную зону.

С трудом преодолеваем крутой перевал. Лошади, сдирая ногами тонкий слой оттаявшего мха, скользят по мерзлоте.

Останавливаемся на заросшем тальником и тополями островке между устьями двух маленьких ключей, заваленных валунами и булыжниками. Еще два новых ключа — Егоров и Данилка — появляются на карте.

— В следующей речке мы опять найдем золото, — уверенно говорит Мика.

Но увы, в бассейне соседней реки зона «затухла».

Через несколько дней подходим к знакомым местам.

— Узнаешь, Александр, место нашей неудачней прошлогодней охоты на сохатого? — спрашиваю я Егорова.

— Как не узнать!

На вторые сутки мы подходим к лабазу. Лабаз, вопреки мрачным предположением, цел и невредим.

Через несколько дней мы оказываемся на плоскогорье Улахан-Чистай. На краю его как бы насажена короткая живописная гранитная цепь Эллу, одна из цепей хребта Черского.

Навстречу нам движется колхозный табун — несколько тысяч оленей.

В устье широкого распадка мы видим четыре летние конусообразные урасы эвенов. Посредине чуть тлеет костер. Над костром большой котел и медный чайник, вокруг разложены постели из оленьих шкур. Здесь мы встречаем агента разъездной торговой точки из Оймякона, который привез эвенам товары.

Я расспрашиваю агента, по каким рекам он ехал.

— По реке Худжах сюда пришел, большая река — больше ста километров.

Я с удивлением обнаруживаю отсутствие названной реки на моей схематической карте. Показываю свой образец слюды и спрашиваю эвенов, не видел ли кто такого камня при кочевках. Эвены внимательно рассматривают слюду и в ответ отрицательно качают головами, повторяя: «Аччи» — нет не видели.

Опять начинаются дни тревожных сомнений и неудач. Мы, видимо, уже вышли из основной золотоносной зоны.

Упорно, изо дня в день ведем свою работу, исследуя «белое пятно», и наносим его на карту. Кольца наших геологических маршрутов смыкаются одно за другим. Мы засняли уже большую часть Улахан-Чистая, несколько раз пересекая маршрут Черского.

По узкой крутой оленьей тропе спускаемся с плоскогорья Улахан-Чистай в долину реки Улахан-Нагаин — вершину Рассохи. Осторожно, рискуя ежеминутно сорваться, идут с громоздкими тяжелыми вьюками наши лошади. Спуск благополучно окончен. Через небольшой перевал попадаем в широкую долину реки Омулевки и в одни сутки по осыпям проходим в верховье реки Неры… «Окно» в нашей экспедиционной карте ликвидировано.

Конец лета. Начинаются первые заморозки. Мы напрягаем все силы, чтобы успеть до снега закончить работу.

На реке Делянкире (Нере) Александр неожиданно вымывает самородок золота до грамма весом.

— Смотрите, ведь здесь как-раз проходил Черский, как говорится, по золоту, — восклицает Мика.

— Золотом Черский как раз меньше всего интересовался, — говорю я, — он решал чисто геологические и геоморфологические вопросы о строении Сибири и ее Северо-Востока. И если бы не смерть, он бы их блестяще решил.

Но в дальнейшем, сколько мы ни брали проб на этом месте, они были или пустые, или с ничтожными значками. Потом выяснилось, что это был вынос небольшого ручья Тунгусского, где впоследствии было обнаружено рудное месторождение с формирующейся россыпью. На ручей из-за его малых размеров мы не обратили внимания.

Подходим к устью ручья и располагаемся на ночлег на сухом месте, заросшем большими тополями, сплошь с затесами.

— «Ручей Кыгыл», — читаю я на одном из затесов. Гора против ручья, действительно, покрыта красноватыми осыпями — кыгыл, что по-якутски означает «красный».

— Посмотрите, чей здесь затес! — воскликнул Мика, рассматривая заплывший, полустертый затес. — Это подпись Черского, и опять синим карандашом, как на Зырянке. Видимо, и здесь ночевал караван Черского.

Стоят последние неповторимые дни северной осени. Ажурные кроны светятся золотом. Долины и горы покрыты лиловыми, лимонными и багрово-красными пятнами, на фоне которых резко выделяется вечнозеленый стланик. Днем уже прохладно, а утром у берегов ключей появляются первые ледяные узоры.

Пришло время покинуть эти места. Крепко увязаны наши коллекции, собрано и упаковано все, что необходимо нам для дальнейшего путешествия в Магадан. Но мы стоим, как зачарованные, и долго смотрим на залитые золотом склоны сопок и на синеющие вдали вершины хребта Черского. Каждый из нас в эту минуту думает о неутомимом энтузиасте-исследователе, о том, что на нашу долю выпало продолжить то дело, которому посвятил свою жизнь И. Д. Черский. И трудности предстоящих походов не страшат нас.