Георгий Мирзоев

Иннокентий Кишкурно

ГЕОРГИЙ МИРЗОЕВ

Издательская серия «Творцы АВТОВАЗа» Выпуск 5

Тольятти 2011

СЛОВО В НАЧАЛЕ

Абсолютной истины нет. Всё зависит от точки зрения. Об одном человеке можно рассказать по-разному. Тем более, если человек этот – Личность крупного формата. Об этом человеке сказано и написано очень много. И возможно, кто-то сможет сказать больше, кто-то лучше. Я расскажу по-своему.

* * *

– В этом случае ситуация возникает следующая. При фронтальном ударе рулевое колесо ломается, и рулевой вал пробивает грудную клетку, – лектор на несколько секунд останавливается и как будто задумывается о чем-то. Аудитория молчит. Притихла даже вечно шуршащая «камчатка». – Это неприятно, – заканчивает лектор мысль, и после некоторой паузы по аудитории пробегает приглушённый смех.

В 2001 году Георгий Константинович Мирзоев читал нам, студентам третьего курса Автофака ТГУ, лекции по предмету «Основы проектирования автомобиля». Лекции эти не были похожи ни на что, доселе слышанное нами. Там, в этих лекциях, был какой-то совершенно невероятный юмор, безупречная эрудиция и очень тонкое чувство настроения аудитории. Конечно, временами кому-то становилось скучно – не без этого. Тогда лектор просто останавливался и терпеливо ждал исчезновения звука, мешающего рассказывать.

Сам он говорит, что преподавать ему не было интересно никогда. Что преподавание только отнимало время от любимого занятия – конструирования. Но я, как бывший слушатель лекций Мирзоева, могу сказать совершенно точно, что он из тех редких настоящих Учителей, которые заставляют учеников слушать и думать. Он заставлял себя слушать даже тех, кто учился в институте «для папы» или чтобы не идти в армию. Ну а тем, кто пришел за знаниями, на лекциях Мирзоева было просто в кайф.

Его лекций ждали. Их старались не пропускать. Стоило его фигуре появиться во дворе Автомобильного факультета, как тут же слышалось приглушенное: «Мирзоев приехал». Недокуренные сигареты летели в урну, недорассказанные анекдоты застревали в горле ждать лучших времён, и студенты покидали двор, спеша в аудиторию. Лекции он читал всего семестр. Но запомнился всем и каждому. Запомнился хорошо, кому-то, наверное, даже слишком.

Ему было довольно сложно сдать экзамен. Каким-то чудом я сдал с первого раза (на «четвёрку»), а иные мучались раз по пять. Конспекты лекций по его предмету представляли собой, как правило, не очень внушительное зрелище. Даже самые радивые студенты имели всего пару десятков страниц, испещрённых сокращёнными до нескольких букв словами и полузакончеными схемами. Потому что Мирзоев не особо заботился о том, чтоб мы что-то там успели за ним записать. Он никогда не повторял сказанное, никогда не подчёркивал какие-то мысли, не указывал «вот это обязательно запишите» и не говорил медленно с расстановкой, под запись. Лишь иногда делал небольшие остановки, но это как максимум. В этом смысле – да, он был не очень правильный преподаватель. Он просто рассказывал нам про то, как сделать автомобиль – каждую неделю, по полтора часа, он рассказывал нам то, что знал сам. И определённую часть нашего потока он просто заразил своим неиссякаемым интересом к автомобилю. К концу семестра эта часть взяла экзаменационные вопросы, конспект лекций, рекомендованные преподавателем книжки, подготовилась и сдала с первого раза. На это у Мирзоева, видимо, и был расчёт.

Несколько позже я довольно часто сталкивался с Георгием Константиновичем в

коридорах НТЦ ВАЗа. На моё «здравствуйте» он неизменно отвечал «добрый день». И это было очень приятно. Мирзоев умеет как-то по-особому здороваться, даже если человек ему не особо близок, более того – даже если он его вообще не узнал и это просто один из

бывших его студентов. Многие считают его строгим, даже жестким руководителем. Но он всегда умел расположить к себе людей.

Быть может, поэтому в доме моих родителей фамилия Мирзоев всегда

произносилась уважительно – мой отец был инженером-конструктором НТЦ в бытность Георгия Константиновича главным конструктором завода. «Восьмёрка», его детище, в детстве произвела на меня невероятное впечатление. Ещё я знал, что этот человек после того, как покинул пост главного конструктора ВАЗа, занялся уникальным для России проектом – разработкой автомобиля на топливных элементах, «Антэл». Словом, когда мне выпала честь писать книгу об этом человеке, я очень обрадовался такой возможности. Я даже как будто бы ждал её. И я очень опрометчиво нисколько не испугался. Только обрадовался. А зря.

Потому что написать книгу о Мирзоеве оказалось не проще, чем сдать ему экзамен по «Основам проектирования автомобиля». Героя нужно было не выдумать, а перенести из реальной жизни на бумагу. А это всегда сложнее. С июля 2008 года по апрель 2009-го я много беседовал с Георгием Константиновичем, а также с его сослуживцами, в результате чего получилась целая серия интервью, на основе которой и родился этот текст. Но помимо этого, в книге использованы сведения из ранее опубликованных интервью и статей. Много полезной информации удалось почерпнуть в книге «Высокой мысли пламень». Из всего этого предстояло соорудить стройное повествование со своей собственной, авторской точкой зрения.

Чем дальше я двигался в изучении своего главного героя, тем более поражался

масштабу личности и тому множеству событий, к которым тем или иным образом имел отношение этот человек. Что является главным, а что второстепенным? О чем есть смысл рассказывать подробно, а о чем стоит только вскользь упомянуть? Чего должно быть в книге больше – истории конструирования автомобилей в СССР и России, большинство этапов которой Мирзоев прошел лично? Или его профессиональных заслуг? Или частных фактов его биографии? Где можно согласиться с суждением героя книги или очевидца того или иного события, а где стоит переосмыслить ситуацию или явление и высказаться от себя лично? Такие вопросы возникали постоянно, что заставляло многократно перепроверять и анализировать факты, выстраивая их в повесть, при этом заботясь о том, чтобы читать всё это было не только полезно, но и интересно. Лично мне сложно сказать, получилось ли у меня это. Наверное, понять это сможет только читатель. А чтобы понять, нужно читать дальше.

* * *

Было бы неправильным на станицах этой книги не дать слово её герою. Поэтому считаю нужным предупредить читателя, что текстовые вставки в кавычках, если нет других указаний, являются высказываниями самого Георгия Константиновича по тому или иному вопросу. Такие вставки будут встречаться иногда чаще, иногда реже, они могут быть короткими предложениями или целыми небольшими рассказами, но в целом их будет довольно много, и выглядеть они будут примерно так:

«НИКТО не врёт так убедительно, как очевидец».

Это слегка парадоксальное заявление задаёт отличный тон грядущему повествованию, вам не кажется? Пожалуй, теперь самое время его начать.

ЧАСТЬ 1

1. XX ВЕК ДЛИНОЙ В ДВЕ СТРАНИЦЫ

Есть мнение, что в рассказ о выдающемся человеке не имеет смысл включать его детские годы, этапы взросления, становления личности и тому подобное. Дескать, это мало чего имеет общего с тем, что он сделал, именно как выдающийся человек. Ничего не добавляет к его портрету, ведь интересен-то этот портрет только с точки зрения профессиональных заслуг того, кто на портрете изображён. Возьму на себя наглость утверждать, что это не так. Как ни крути, а именно среда, в которой человек родился и провёл первые годы жизни, во многом определяет его дальнейший жизненный путь. Поэтому мы начнём с того, что узнаем немного о тех людях, которые напрямую причастны к появлению героя этой книги на свет, о том месте, где он родился и как провел детские годы.

* * *

Родина Георгия Мирзоева – город Тбилиси. Этот красивейший город всегда отличался тем, что в нем мирно сосуществовало множество людей разных национальностей – грузины, армяне, азербайджанцы, русские, курды… Кроме того, когда- то сама Грузия состояла из отдельных княжеств со своим народами, наречиями и обычаями. Всё это пёстрое разнообразие сходилось, в конце концов, в столице и неминуемо смешивалось, обогащая культуру и взаимоотношения людей. Притом, что Тбилиси, как столица, неотделима от культуры Грузии, в этом городе всегда присутствовал особый колорит, своя яркая культура.

Родители матери были из российской глубинки. Дед Иван после службы в армии занялся модным в те времена делом, коим не брезговали даже Алексей Пешков (Максим Горький) и Фёдор Шаляпин – стал путешествовать пешком, а попросту бродяжничать. В своих странствиях он проделал путь из родной Рязанской губернии в Грузию. Вероятно, Тбилиси так понравился ему, что он решил связать с этим городом дальнейшую жизнь. Он проделывает обратный путь в центр России, чтобы из соседской Тамбовской губернии забрать свою невесту – будущую бабушку Георгия - Степаниду. Он привёз её в Тбилиси и стал там с ней жить. Родилась дочь Александра, а через четыре года – вторая дочь, Елизавета. Всего в семье было шесть братьев и сестёр. Иван поступил работать слесарем на Тбилисский вагоноремонтный завод, который обслуживал вагоны железной дороги, шедшей через Баку, Тбилиси и Батуми.

На том же заводе работал и дед по отцовской линии, Георгий, армянин и коренной

тбилисец. Но специальность его была куда более весомая – он был обойщиком в мягких пассажирских вагонах. Его жена так же была армянкой и так же родилась в Тбилиси. Грузия тогда входила в состав Российской империи. Поэтому их сын Константин ходил, как и все, в русскую школу. Одним из основных предметов тогда был «Закон Божий», к изучению которого Константина не допустили – он был армянином, а значит, хоть и православным, но грегорианской ветви. Нельзя однозначно сказать, повезло ли в этом смысле Константину или нет, однако незнание им «правильного» божьего закона не помешало Империи призвать его в 16-летнем возрасте в Русскую армию. Шел 1914 год – тяжелое для России время Первой мировой войны. Но повоевать Константину не пришлось – по дороге на Кавказский фронт он получил травму – ему придавило ногу дверью теплушки. Благодаря этой случайности он с полдороги вернулся в родной Тбилиси – его комиссовали по состоянию здоровья.

А семья деда по материнской линии, Ивана, после октябрьской революции 1917-го покидает Тбилиси – власти Грузии не простили участия главы семьи в революции 1905 года. Семья поселяется на Северном Кавказе, в станице близ Ставрополя. Только в 1921

году на территории Грузии устанавливается советская власти. А в семье Ивана тем временем подрастает дочь Елизавета. Семья возвращается в Тбилиси в 1923-м.

Они поселяются в районе, имеющем неофициальное название Нахаловка. Такого

прозвища район удостоился за то, что был застроен и заселён стихийно – просто прилепился на склоне холма. Не было никакой официальной застройки, никакого плана и разрешений - приходили люди, строили и жили. Нахальства в этом, конечно, не много, скорее имела место простая житейская необходимость иметь крышу над головой, но название прижилось. Этот район примыкал к железнодорожному депо и вокзалу, а жили в нём в основном рабочие вагоноремонтного завода. В частности, и дед по отцовской линии, Георгий, со своей семьёй, где было 5 детей, а сын Константин, как и его отец, был рабочим на Тбилисском вагоноремонтном заводе.

* * *

Константин и Елизавета познакомились, поженились и стали жить в Ленинском районе Тбилиси, как стала называться при советской власти Нахаловка. Елизавета, окончившая после женской гимназии бухгалтерские курсы, работала по специальности. Однако рождение дочери Галины в 1928 году послужило тому, что мать бросила работу и занялась домашним хозяйством. Отец совмещал работу на заводе с учебой в Тбилисском политехническом институте. Но доучится он не смог – 16 апреля 1933 года, который запомнился в СССР как голодный год, родился сын Георгий. Отец был вынужден, не дожидаясь окончания очередной инженерной практики в Кутаиси, оставить учебу, вернуться домой и зарабатывать столько, сколько нужно, чтобы прокормить семью. Всю жизнь он проработал по специальности своего неоконченного высшего образования, гидротехником-мелиоратором, на строительстве гидростанций и оросительных систем.

Георгий, как и сестра Галина, закончил в Тбилиси школу. Время учёбы частично совпало с непростыми годами Великой Отечественной войны. Сразу после окончания школы, в 1951 году, Георгий поступил в МАМИ – Московский автомеханический институт. Галина также училась в столице – в Московском институте пищевой промышленности. После института была распределена в Йошкар-Олу на витаминный завод. Жизнь вдали от родины у неё не сложилась, и к концу 50-х годов она вернулась к родителям, в Тбилиси.

Георгий же, окончив институт в 1956 году, отправился в Ульяновск, на УАЗ, потом

опять в Москву, поступив в аспирантуру МАМИ, а потом связал свою судьбу с городом на Волге – Тольятти. В Тбилиси он бывал лишь в гостях, но бывал регулярно. Студентом он наведывался в родной город два раза в год – во время зимних и летних каникул – ведь там помимо родителей, осталось немало друзей, одноклассников. В Тбилиси он встретил свою первую супругу, Ламару, прошедшую с ним все последующие этапы жизни – Ульяновск, Москва, Тольятти… Её родители также жили в Тбилиси, а значит, поводов погостить всегда хватало. Да что и говорить – любой отпускной маршрут либо начинался, либо заканчивался в Тбилиси.

* * *

С тех пор прошло много лет. Близкие Георгия Мирзоева – первая супруга, отец, мама – похоронены в Тбилиси. Родители супруги также похоронены там. Сейчас в Тбилиси живёт сестра Ламары с семьёй. Последний раз (на момент написания книги) Георгий Константинович был на родине летом 2008 года. Незадолго до военных событий, инициированных грузинским правительством 8 августа 2008-го.

2. ВЫБРАТЬ СВОЙ ПУТЬ

В раннем детстве Георгию очень нравились самолёты. Да и неудивительно – то было время, середина 30-х годов, когда на весь мир гремели подвиг челюскинцев и рекордные полёты Чкалова. Именно летчики были кумирами подрастающего поколения. Поэтому дома у печки из подручных материалов сооружалась кабина самолёта, на котором совершались воображаемые перелёты на Дальний Восток или через Северный Полюс. Но интерес мальчика довольно быстро стал смещаться от крылатых машин к машинам, перемещающимся по тверди. Наверное, первым толчком к этому смещению следует считать случай произошедший тогда же, в середине 30-х годов, когда будущему автомобилисту было около трёх лет от роду. Мальчик увидел на улице пожарный автомобиль. И засмотрелся на него так, что… описался.

Да что и говорить, автомобиль, даже не пожарный, а самый обычный грузовик, был

в те годы редкостью. Основным транспортом в 30-е годы в Тбилиси был гужевой. На автомобилях ездили только большие начальники, а о такси тогда только мечтали – это вид транспорта был только в столице.

* * *

В 1937 году Георгий вместе с матерью совершенно неожиданно попал в Москву – они приехали навестить отца, находящегося в командировке. Отца в столицу нашей родины отправило начальство – им, вслед за его старшим братом, начало интересоваться НКВД. В Москве никому не пришло бы в голову его искать. Он пробыл в этой командировке около полугода, пока не пропал интерес компетентных органов.

В Москве 4-летнего мальчика поражало многое. Например, огромный парк,

засыпанный скрипучим снегом в Лихоборах недалеко от НАМИ… И конечно, поездка на настоящем такси – в салоне было тепло, а счётчик с зелёным глазком отсчитывал рубли…

Ну а в обычной жизни, в Тбилиси, всё было куда прозаичнее. Если уж автомобиль появлялся на улице, а тем более во дворе дома, радость мальчишек не знала границ. Это

было Событием. Ведь машины, несмотря на свою редкость и исключительность, в те годы не запирались! Можно было воспользоваться отсутствием шофёра и, преодолев высокую

ступеньку кабины, беспрепятственно облазить кабину и подробнейше изучить каждый рычаг, кнопку или рукоятку.

«На этот грузовик нужно было взобраться – там ступенька-то высокая, попробуй, заберись – и облазить его... Самолёт-то – хорошо, но когда автомобиль вот рядом, грузовик есть, и на него можно влезть и там подёргать за ручки – это уже интересней».

* * *

В доме всегда была музыка. Даже не была – она всегда в доме присутствовала. Хотя бы потому, что в то время, как Георгий совершал ещё пешие прогулки под стол, все его сёстры – и родная, и две двоюродные – уже занимались в музыкальной школе по классу фортепиано. Ну, а что изучают в музыкальных школах? Конечно же, классические стандарты. И именно такая музыка – основательный Бах, легкомысленный Моцарт, вальсирующий Шуберт, фаталистичный Бетховен и прочие персонажи – волей-неволей, а была впитана головой мальчика в самом раннем возрасте. Понятно, что именно на этой платформе отныне станут базироваться все его дальнейшие музыкальные пристрастия.

Объяснялось непрерывное музыкальное сопровождение нехитрого детского быта

просто. Иметь в доме пианино считалось большой редкостью и большой удачей. В доме Мирзоевых пианино было – его купили, когда сестра Галина поступила в музыкальную школу. Двоюродным сёстрам с инструментом повезло меньше – своего не было. И они,

конечно же, приходили заниматься на пианино Галины. Само собой получалось так, что они играли, а Георгий, катающий рядом машинку по полу, «впитывал». Что бы там ни было – гаммы, упражнения, этюды или что посерьёзнее.

«Музыка – это музыка. А если она написана классиками, она всегда красива, даже если это упражнение немногим сложнее гаммы. И такая музыка большое влияние оказала на всю мою жизнь».

И ещё в доме был патефон. А к патефону были пластинки. Случайность или просто особенность того времени, но симфонической или фортепьянной музыки среди домашних пластинок практически не было. Зато был хороший набор оперных арий, многие из которых мальчишка запомнил и полюбил. Так, арию «Риголетто» молодое музыкальное дарование освоило в четыре года. На всех семейных застольях коронным номером концертной программы был Георгий, установленный для значительности на стул и проникновенно сообщающий, что «сердце красавицы склонно к измене».

В 1939 году, когда ему было шесть, его отдали учиться играть на скрипке. Первый год обучения он одолел с успехом, и родители стали тихо радоваться – музыкальный растёт мальчик, под стать старшей сестре. Когда началась война, за обучение в музыкальной школе была введена оплата. Наверное, она не была очень высокой, но оплатить обучение сразу двух детей родители позволить себе не могли. Из двух зол выбрали меньшее – пусть занимается Галина, которой осталось до окончания меньше, чем отучившемуся всего полтора года младшему.

* * *

Ему тогда было 8 лет, он едва закончил первый класс общеобразовательной школы. 22 июня 1941 года он запомнил на всю жизнь. В то воскресенье в Тбилиси было тепло и солнечно. Отец повёл Георгия и Галину на дневной сеанс кино, на фильм «Белеет парус одинокий». Около двух часов дня фильм закончился, папа и дети вышли из кинотеатра, и пошли по центральной улице Тбилиси, проспекту Руставели. Вдруг они увидели огромную толпу – она почему-то стояла около здания редакции газеты «Заря Востока». Оказалось, что люди читали информационные плакаты. В них говорилось, что началась война. Папа с детьми пришли домой, включили радио и по радио сказали то же самое.

Несколько позднее толпы народа возникли уже у зданий военкоматов – началась всеобщая мобилизация. Отец был комиссован по состоянию здоровья ещё в Первую мировую войну и на фронт его не взяли. Зато многочисленные дядья Георгия – и со стороны матери, и со стороны отца – были призваны в Советскую армию в первые же дни войны. Их провожали так, как провожали солдат во всех советских городах – махая вслед удаляющимся вагонам поезда.

После этого наступило тяжёлое время молчаливого ожидания – почта работала плохо, и о родственниках, ушедших на фронт, не было известно ровным счётом ничего. Не было даже известно, где они воюют. А потом они стали возвращаться. Кто-то – инвалидом, а кто-то и в виде похоронки. Кто-то из них добрался до конца войны и вернулся в Тбилиси живым и невредимым.

Великая отечественная война имела в Тбилиси свой, особый оттенок, особенно

если посмотреть на неё глазами мальчика восьми – десяти лет. Боевых действий в городе не велось – до города, защищённого Кавказским хребтом, немцы так и не добрались. Но дыхание войны было близким – в 1942 году расстояние до фронта сократилось до 200 километров.

Помимо поголовно ушедших на фронт родственников мужского пола, ярким признаком войны стало то, как поступила советская власть с проживающими стране немцами. В Тбилиси их называли в городе «колонистами» и было их в городе довольно

много – целый район. Немцы занимались сельским хозяйством, и на территории этого хозяйства всегда царил порядок и тишина. Никто этих немцев никогда не трогал, и они тоже не трогали никого. Через месяц после начала войны их разом, всех до единого, вывезли из города. А запомнилось это Георгию потому, что коснулось и его близких. У его него была тётя – старшая сестра мамы. Муж тёти был наполовину грузин. А на вторую половину он был немец, и фамилия у него была Зейдель. Вот эта фамилия и стала причиной беды.

Тётя была в городе далеко не последним человеком. Она была воспитана в истинно коммунистических ценностях, была директором средней школы, членом райкома и секретарём партийной организации при школе. Когда встал вопрос об их выселении непонятно куда, родственники советовали ей развестись. Но она не развелась.

Поэтому её, её мужа, его 80-летнюю маму, и их шестилетнего сына погрузили в вагон-теплушку и увезли. Как потом удалось узнать, их переправили через Каспий и выселили на юг Казахстана, в Чимкентскую область. Какое отношение к фашистской Германии имела бабушка-грузинка, которая язык-то знала в своей жизни только один – грузинский – непонятно. До Казахстана она в силу возраста не добралась. Остальные добрались – и стали жить там.

В 1942 году немцы подошли к Владикавказу. Ими была занята большая часть территории Северного Кавказа, начиная от Туапсе. Не удалось им попасть лишь в Грозный, где их сдерживали всеми силами, пытаясь не допустить до нефтяных месторождений. Через Кавказский хребет время от времени начали перелетать германские разведывательные самолёты.

«Чего они разведывали, хрен его знает, но раз уж летали, то заодно иногда и бомбы сбрасывали, чтоб легче обратно было лететь, горы-то высокие».

Нo в городе не было ни паники, ни суматохи. На город падали бомбы, сыпались осколки снарядов зенитных орудий. При этом считалось нормальным идти по улице в школу или из школы, что Георгий вместе с другом Юрием Хичиновым и делал. Кстати, Юрий был младше на два года, и для него, тогда первоклассника, град осколков по дороге из школы на всю жизнь остался самым сильным и пугающим проявлением войны. Много- много лет спустя, на праздновании собственного 70-летия Юрий Евгеньевич делился этими воспоминаниями с Мирзоевым. Вместе смеялись – надо же, столько лет прошло, а до сих пор мороз по коже. Вот такая у них тогда была война – абсолютно не похожая на детскую «войнушку», а серьёзная и западающая очень глубоко в память. Тем более что школа, в которую они ходили к тому моменту стала на сто процентов мужской – осенью 1941 года все школы разделили на мужские и женские. Расчет здесь был простой – из мальчиков собирались растить солдат, начиная с первого класса. Воевать планировали на всякий случай долго.

«Во втором классе нас разделили... Так война кончилась, и ещё потом пять лет девочки и мальчики отдельно учились… После разделения все всплакнули, потому что как же, второй класс… это уже и симпатии были, всё как положено».

Через месяц после начала войны городские власти распорядились выкопать во дворе дома траншею, или щель. Дом был большой – в четыре этажа и два подъезда. По задумке властей изогнутая в нескольких местах под прямым углом щель, дополненная перекрытием, должна была стать убежищем на случай бомбёжки для всех жителей дома. Каждому жильцу – ребёнку, женщине, старику или редкому оставшемуся в городе мужчине – был выделен свой участок, который следовало при помощи лопаты, кирки и лома раскопать до двухметровой глубины. Однако горы – они и в городе горы, грунт в Тбилиси, начиная с глубины в несколько десятков сантиметров, представляет собой

камень. И в зависимости от того, кто именно копал и того, насколько скалистый на этом участке попался грунт, щель поверху имела понятный контур, а глубины была очень неравномерной – от полуметра до полного профиля в два метра. Каждый выкопал столько, сколько смог. Таким образом, двор был порядком изуродован, а бомбоубежища не получилось.

Зато в 1943 году, когда бомбы стали сыпаться на город реже, «щель» всё же пригодилась. Её засыпали землёй, поделили на участки и устроили во дворе огороды. В семье Мирзоевых огородом занимался 10-летний Георгий, приобретя попутно тягу к земледелию на всю оставшуюся жизнь. Потому что грузинский климат таков, что если есть земля и вода, растёт там буквально всё. Импровизированный огород пришелся очень кстати – он помогал семье прокормиться в годы войны.

Ещё одно яркое впечатление от войны оставили раненые солдаты. Вскоре после начала войны в сравнительно благополучный Тбилиси начали переправлять тяжелораненых с фронта, которым требовалось длительное лечение. Раненых привозили на поездах, потом грузили в городской транспорт и доставляли до места госпитализации. Для госпитализации были выделены помещения, которые можно было как-то приспособить для медицинских целей – институты, техникумы… и в средних школах часть помещений также была отдана под госпитали.

«Степень тяжести ранений была шокирующей, а само количество раненых было очень велико. Привозили их на трамваях или на автобусах. Как правило, это были тяжело раненные. Без ног, без рук…».

А ближе к концу войны, после 1943 года, в город начали свозить покорёженную военную технику. Были организованы ремонтные, в частности танковые, заводы – то, что можно было отремонтировать, старались снова запустить на фронт. А то, что восстановлению не подлежало, должно было отправиться на строящийся Руставский металлургический завод – на переплавку. Но техники было столько, а завод строился так долго (запустился уже после войны, в 49-м), что солидная её часть оставалась догнивать на свалках, никем не охраняемая и никому из взрослых не нужная – на радость мальчишкам. Эта техника накапливалась годами, уже после войны. Ведь после Сталинградской битвы и на Курской дуге её осталось столько, что растащить её оттуда сразу было некому и нечем.

Вот тут-то зарождающаяся любовь к технике и была как следует подкреплена материально. В этих огромных грудах металла было немало интересных автомобилей. Особенно много было грузовиков, начиная от «полуторки» ГАЗ-ММ, «трёхтонки» ЗИС-5 и заканчивая всей автомобильной Европой и Америкой военных лет. Такое многообразие автомобильной техники впервые Георгий Мирзоев увидел именно там. И в атмосфере этого техногенного многообразия мальчик и рос.

«Автомобилей там, естественно, было много. И разных! Они просто лежали на всех лужайках в черте города или за ней недалеко, и никто их не охранял. Каждый отворачивал всё, что понравилось и могло пригодится в хозяйстве».

Вообще говоря, в городе в военные и послевоенные годы было много и действующей автомобильной техники. Если сравнивать с довоенным временем – её было очень много. Ведь в Тбилиси базировался штаб Закавказского военного округа, соответственно было много военных, в частности, офицеров.

Во время войны вопрос с жилплощадью для них решался просто – их расселяли в

городские квартиры. В доме Мирзоева, например, жило десять офицеров. А ездили эти офицеры на автомобилях Willis! Для мальчишек, знакомых доселе лишь с советским автопромом – грузовиками вроде ГАЗ-АА или ГАЗ-ММ и легковушками ГАЗ-М-1, ЗИС-

101 – американский джип был настоящим праздником. Посидеть в «Виллисе» было большим событием. Тем более что офицеры никак не препятствовали мальчишкам, копошащимся вокруг автомобиля – машина-то казенная, изучай на здоровье.

А вторым великим удовольствием, связанным с офицерскими «Виллисами», была возможность прокатиться на нём. Иногда взрослые военные дядьки соглашались прокатить одного особо настойчивого из дворовых пацанов на небольшое расстояние, примерно с километр. Обратно счастливчик – а часто им был и Георгий – со всех ног мчался обратно и рассказывал остальным, насколько увлекательной получилась поездка.

Ещё одним мощным источником, подпитывающим интерес к автомобилям, были

колонны военной техники, шедшие через Грузию по программе ленд-лиза. Ведь часть таких колонн союзники переправляли не через Атлантику, где свирепствовали немцы, а через Индийский океан на юг Ирана. Далее такая колонна своим ходом следовала через весь Иран в Армению, а потом, пересекая Грузию, уходила по Крестовому перевалу за Кавказский хребет, откуда направлялась прямиком на фронт.

Шоферами в этих колоннах были молодые солдаты, новобранцы. А режим

движения был – круглые сутки, ведь фронт непрерывно требовал пополнения резервов техники. Техника была серьёзная - «Студебеккеры», «Форды», «Виллисы»… В комплект к каждому автомобилю даже полагалась кожаная куртка или кожаное пальто – ведь колонне на пути следования предстояло перебраться через несколько горных перевалов. Если случалось какой-нибудь местной грузинской «полуторке» затесаться в такую колонну меж двумя грузовиками, судьба её могла ждать незавидная. Её попросту могло расплющить между бамперов огромных военных машин. Поэтому впоследствии местные водители стал сторониться колонн военной техники.

Довольно много было аварий на спусках с перевалов, когда погибали и сами водители колонны. Причиной этому был тот факт, что на всех автомобилях были установлены вакуумные усилители тормозов, с которыми советские шоферы знакомы не были. Поэтому ничтоже сумняшеся они глушили на спуске двигатель, чтоб привычно сэкономить горючее. В момент, когда надо было тормозить, у них под ногой оказывалась педаль тормоза, стоящая «колом».

* * *

Конечно, драматизма в годы войны хватало, и мальчику даже из почти мирного Тбилиси выпало увидеть часть её ужасов. Однако детство – есть детство, требующее свойственных ему атрибутов – футбола во дворе, догонялок до криков из окна «Гоги, домой!», и желательно каких-нибудь игрушек. Вот с игрушками, а под ними понимались главным образом машинки, была совсем беда – их в военные годы было достать, понятное дело, неоткуда. Игрушечные автомобили, как и другие игрушки, исчезли с прилавков магазинов ещё в 1941 году. Из того немногого, что осталось из довоенного игрушечного

«наследия», самым ценным и неизменно вызывающим интерес был «конструктор». Такой, знаете, с кучей металлических планок и пластинок, имеющих множество отверстий. Эти замечательные «конструкторы» существуют, слава Богу, и по сей день. В комплект

«конструктора», как правило, входят также винты, гайки, отвертка, гаечный ключ… И

колёса. Ну, а раз есть колёса, то нужно строить автомобили! Причем главной задачей начинающего конструктора было получить в итоге конструирования изделие, в как можно большей степени напоминающее реальный транспорт, причем самые примечательные его образцы – увиденный накануне «Виллис» или «Студебеккер».

«То есть то, что я видел вокруг и то, что отличалось от тех автомобилей, какие были ДО войны, какие у меня игрушки были. «Виллисов»-то среди них не было… И это было занятием, которым меня никто не заставлял заниматься. Я делал, потому что хотел».

А тут война взяла да и закончилась. Слух об этом пронёсся за несколько дней до официального окончания войны. 30 апреля Георгий шел через железнодорожный мост и вдруг услышал гул толпы – по Тбилиси прокатилось радостное известие о взятии советскими войсками Берлина. И хотя до официального прекращения боевых действий оставалось ещё несколько дней, ощущение праздника из города и души было уже не выгнать.

«Первый раз была информация по всему Советскому союзу была неточная. 30 апреля был взят Берлин, и было объявлено: Берлин взят – война кончилась. И момент, когда вот ЭТО объявляли, я как сейчас помню… Вдруг вот это всё понеслось – «война кончилась!». Галдёж такой поднялся… Потом оказалось, что это не война кончилась, а Берлин только взяли».

* * *

В военные и послевоенные годы среди мальчишек Тбилиси большой популярностью и уважением пользовался футбол. Набитый тряпками, реже надувной мяч гонялся во всех без исключения дворах города. Сын сильно беспокоил маму тем, что непрерывно «гастролировал» по городу и участвовал в огромном количестве дворовых

«матчей», играя за самые разные команды – от сборной двора до сборной школы. Ей

казалось, что бесконтрольные нагрузки при не самом лучшем (послевоенном) питании не очень хорошо скажутся на растущем организме.

«Футбол, это как: сегодня в одном дворе, завтра в другом, а послезавтра чёрти где, на помойке где-нибудь. И родители очень были обеспокоены тем, что потеряют в конце концов над ребёнком контроль».

С всё возрастающей тягой мальчика к спорту, усугублённой горячим темпераментом и начинающимся переходным возрастом, точно надо было что-то делать, причем срочно. К счастью, у сестры Георгия была подруга Эвелина которая занималась легкой атлетикой. Она имела связи в спортивном мире и в 1946 году устроила мальчика в секцию гимнастики при Дворце пионеров. В течение года он пытался заодно с тренером понять, выйдет ли из него толк.

«Сейчас в гимнастику берут с пяти лет, но тогда считалось нормальным начинать заниматься позже. Это сегодня на спортсмене хотят делать деньги, а тогда никто о деньгах не думал. Тогда вообще такого понятия не было, что за счёт спорта можно деньги делать. Конечно, всегда было желание набрать пацанов и девочек, которые перспективны. Но перспективен он или нет, можно было в лучшем случае через год узнать. Вот год он туда потаскался – и что-то есть. Ведь это зависит не только от физических данных. От характера зависит, от настырности».

У родителей приятеля – одноклассника по имени Тигран – с которым они занимались в секции, был маленький частный дом на окраине города. Во дворе этого дома друзья соорудили турник, и прибив лом одним концом к стволу дерева, а другим к забору. Каждый день после школы они уделяли импровизированной перекладине массу своего времени, тренируя один из базовых гимнастических элементов, «подъем разгибом», пока он не стал получаться идеально.

«Подъём разгибом – это самый быстрый способ в движении из виса перейти в упор на перекладине. И вот это один из ключевых элементов, от которого идёт

гимнастика. Координация верхней и нижней части тела – дальше она везде, вся гимнастика построена, собственно, на ней. И быстро это не получится – этого надо добиться. Выработать эту координацию».

А потом товарищи освоили следующий элемент. А потом следующий. И так – пока медленно и почти незаметно, как это обычно бывает в гимнастике, не пошли первые успехи. Через год после начала тренировок, в 14 лет, Георгий получил первый юношеский разряд. А ещё через год – второй взрослый. Отличным дополнением к гимнастике были занятия плаваньем – он посещал секцию в открытом городском бассейне всё теплое время года, за исключением зимних месяцев, когда бассейн закрывался.

Тем временем наивная детская тяга к технике переросла в жгучее подростковое

желание этой техникой управлять. А самым доступным для подростка видом моторизованного транспорта был (да и остаётся по сей день) мотоцикл. Поэтому в 14 лет парень пошел на курсы водителей мотоцикла, которые успешно окончил. Мотоциклы на курсах были довоенные Иж-7 и «Красный Октябрь», ну а потом были освоены и серьёзные современные аппараты – К-125 и Иж-350. Правда, права ему выдали только через два года – в 16 лет, как и положено.

«Я научился ездить на мотоциклах, прошел курсы. И определять, есть ли у меня на это время – это было практически в моей власти. Двойки не приноси, а в остальном занимайся, чем хочешь».

* * *

Может показаться, что он рос исключительно спортсменом и любителем техники. Нет, это не так. Все эти многочисленные увлечения оставляли, как ни странно, время для вполне успешной учебы в школе, а также для вполне закономерного мелкого хулиганства в стенах этой школы. Да-да, пришло время несколько разбавить краски портрета героя, а то уж больно каноническим выходит образ.

Как уже говорилось, школы в военные годы (и в пять послевоенных лет) были разделены на мужские и женские. Схема разделения была такой – взять мужскую половину школы и объединить с такой же половиной от другой школы. При этом здания школ отдавались под военные нужды – в школе, где Георгий отучился первый класс, стал базироваться штаб Закавказского военного округа, а в школе, которая своей мужской половиной объединилась со школой Георгия, был устроен госпиталь. Школьников же, теперь уже отдельно мальчиков и отдельно девочек, распределили в здания старых, ещё дореволюционных гимназий, которых сохранилось в Тбилиси достаточно много. Конечно, само это «размежевание» по половому признаку не прошло совсем гладко даже для второклассников, в число которых входил в 41-м году Георгий Мирзоев – как уже говорилось, к этому времени в классе сложились определённые личные симпатии. Однако в отсутствии девчонок со временем обнаружились и свои плюсы.

«Когда нет сдерживающих центров, тех же самых девчонок, женщин – ну, конечно тогда разгул фантазии идёт во вполне определённом направлении. Ребята были спортивные, внешне всё было в порядке… но понимаете, из них половина класса стали кандидатами наук после института. Или докторами наук. Пошли в науку – начиная от автомобильной и кончая атомной».

Прошло несколько лет. Война закончилась. Одноклассники подросли. В их среде прогуливать уроки было немодно. Не пугала даже вероятная двойка за невыученное домашнее задание – двойку всегда можно исправить. Не придти в класс было попросту скучно, ибо в школе каждый день находился повод для веселья. Даже сама архитектура

старых школьных зданий способствовала всякого рода шалостям, которые в большом количестве позволял себе класс, на 100% состоящий из пацанов, лишённых сдерживающего фактора в лице девочек. В частности, в собственном увеселении активно использовалась почитаемая всеми хулиганами «дымовушка». Лучшей дымовушкой у тбилисских пацанов считалась старая киноплёнка. Иногда удавалось раздобыть её в достаточном количестве.

«Дымушка самая лучшая была из киноплёнки. Поджигаешь её, потом ногой топнешь – и пошло…».

И тут очень кстати оказывался тот факт, что в старом школьном здании не было центрального отопления. Вместо него стояла печь-голландка, одна на два класса. Однако эти печи в трудные послевоенные годы не топились. Надо сказать, что в зимние месяцы в классах было действительно довольно прохладно, несмотря на мягкий кавказский климат.

«Мы сидели в школе одетые в пальто, в шапки… В классе было столько градусов, сколько надышишь. Вот и вся разница с улицей».

Перед началом урока в класс забрасывалась «дымовушка». Закрывалась дверь, а когда приходил преподаватель, все ссылались на то, что сторож наконец-то начал топить печь. А она дымит. Предпринималось проветривание, и пол-урока как не было.

Если уж с утра выпадал снег, то, зная, что он после обеда он обязательно растает, из ситуации школьники старались выжать максимум. Перед уроком в срочном порядке лепили несколько снежков и несли в класс. В классе их надлежало бросить вверх с таким расчетом, чтоб прилепить к потолку аккурат над столом учительницы. Температура внутри школы была околонулевая, поэтому снежки таким образом крепились довольно прочно. Учительница приходила в класс, начинался урок. По мере того, как воздух в помещении нагревался от дыхания, снежки начинали бомбардировать стол. Бомбардировка считалось особо успешной, если снежок падал прямо в классный журнал, смывая талыми водами нежелательные отметки.

Старая трёхэтажная школа, изогнутая буквой «П», имела внутренний двор. Классы

располагались с наружной части здания, выходя окнами на улицу. А привычных для школ внутренних коридоров там не было – вместо него, в силу того, что построено здание в теплых краях, на каждом этаже была веранда, на которую выходили двери классов, кабинетов и лабораторий.

В течение перемены перед уроком физики компания из 25 человек, составлявшая

«Б»-класс, о чем-то оживлённо договаривалась. За пять минут до начала урока весь класс, как один человек, поднялся из-за парт и покинул помещение. Оббежав по веранде

третьего этажа всю школу, «партизаны» схоронились в конце веранды, в

комфортабельном положении полуприсяда наблюдая за дверью покинутого ими класса. Вот прозвенел звонок на урок. В томительном ожидании, прерываемом редкими смешками и шиканиями, прошло несколько минут. Наконец физик появился. Поднявшись по лестнице из учительской и энергичной походкой пройдя по веранде, он открыл дверь класса. Молча постоял в дверном проёме, потом закрыл дверь и задумчивым шагом направился в кабинет директора, рапортовать о том, что случилось неслыханное.

«Хулиганский» «Б» класс в полном составе сбежал с урока физики. Пока шел доклад директору, хулиганский класс в полном составе вернулся за парты, разложил учебники, тетрадки и самозабвенно уткнулся в них. Именно в таком виде класс предстал пред очами директора, которого физик привел удостовериться в происшествии неслыханного.

Как видим, класс действительно был довольно хулиганский. Совладать с ним не могла даже его первая классная руководительница, учительница грузинского. Чем больше она кричала на своих уроках, пытаясь вразумить распоясавшийся класс, тем более класс веселился. В сравнении с этим классом ребята из точно такого же по составу, на сто процентов «мальчикового» «А» класса, второго класса параллели, были почти паиньками. Однако и из того, и из другого класса впоследствии вышли достойные люди. Потому что, несмотря на все проделки, учиться в школе временами тоже было весьма интересно. И у Георгия Мирзоева были свои любимые предметы. На «Черчении», например, было не до шуточек, потому что к черчению тянуло и оно доставляло удовольствие, хотя обстановка на уроке была довольно шумной – преподаватель по черчению, мужчина, удержать «в узде» толпу подростков мужского пола не мог.

«Меня в те времена уже тянуло к этому, и преподаватель мне нравился, но… преподаватель черчения – это же не железный мужик, который может железной рукой навести порядок».

Любовь или нелюбовь к предмету складывается во многом благодаря тому, кто этот предмет преподаёт. Учительница истории была пожилая, и конечно с оравой обалдуев справиться тоже не могла. Стоило ей устроить опрос по пройденной теме и едва

«счастливчик» направлялся к доске, как весь остальной класс немедленно попадал в резонансную частоту, раскачивался и начинался форменный бардак – преподаватель терял класс раз и навсегда, то есть до перемены. Или, в лучшем случае, до тех пор, пока более сознательная часть обалдуев не начинала успокаивать менее сознательную – такое тоже случалось – тогда колебания всеобщего веселья сами собой затухали.

«Доходило до того, что другие ученики сами вмешивались и наводили порядок в классе… Потому что над ТАКИМ человеком было грех издеваться».

Её нервы всё же немного щадили – отчасти из-за возраста, а отчасти из-за того, что она умела просто замечательно рассказывать. В плане изучения новых тем урок у неё был построен блестяще. Она никогда не ограничивалась тем, что написано в учебнике, а умудрялась буквально погрузить класс в атмосферу той эпохи, о которой рассказывала. Поэтому буквально с самого начала школьного курса – от древнего мира, греческих, римских легенд и дальше – у Георгия появляется тяга к изучению истории.

Но самой большой любовью была математика. И во многом тоже благодаря

преподавателю, математичке. Елена Давыдовна Гигуари-Элбакян жила в самом центре Тбилиси, в большом старом доме, который считался лучшим домом города ещё до революции, и остался таковым и в 40-х годах ХХ века. Ей было около 55 лет и это была женщина из интеллигентной семьи, обретшей свои корни задолго до октября 1917 года. Она была настоящим интеллигентом, а не просто хотела казаться таковой.

«Можно стать культурным человеком, но если В ГЕНАХ культура и тяга к культуре не заложена, то трудно стать в одном поколении сразу глубоко интеллигентным человеком».

Тягу к культуре она прививала ученикам. Помимо своих прямых обязанностей она собственным примером показывала, как должен вести себя нормальный человек и рассказывала таким разным по уровню воспитания и характеру ребятам об элементарных истинах, которых желательно придерживаться каждому.

Казалось, она обладает каким-то необъяснимым потенциалом и вокруг неё есть поле – в её присутствии никто не осмеливался шутить, безобразничать или галдеть. Она владела аудиторией полностью – так, как хотела. На уроках математики всегда стояла

полнейшая тишина, урок шел своим чередом – ученики получали знания. При этом всё, что позволяла себе эта женщина, это говорить чуть громче или чуть тише. Когда от класса, в виду его «хулиганистости», отказалась классная руководительница – учительница грузинского языка, она взяла класс себе и была руководительницей последние три года, вплоть до выпуска.

То, что класс совсем не сорвался, и его не разогнали, произошло только благодаря её работе. Учительница математики оказала в школьные годы на Мирзоева наибольшее влияние – именно её модель поведения с учениками Георгий Константинович использовал сам – гораздо позже, когда сам стал преподавать в институте.

«Она никогда не кричала, в отличие от предыдущей, с которой до истерик доходило. А чем больше истерика – тем интересней… Она прививала любовь, тягу к математике, а, следовательно, к логическому мышлению. С математикой у меня никаких проблем потом не было. И я считаю, что и за это тоже я во многом был обязан ей».

* * *

Чем ближе было к окончанию школы, тем увлечение техникой начинало приносить всё более реальные дивиденды в учебе. Школьник Мирзоев досконально знал характеристики и конструкцию множества автомобилей, моментально поглощал информацию из журналов «Техника - молодёжи» и «Знание - сила». Благодаря ним надолго запал в душу оригинальный автомобиль вагонной компоновки, который разрабатывался в НАМИ под началом Ю. Долматовского – стремительная футуристичная

«Белка». А настольной книгой у школьника был «Учебник водителя III класса». И когда в школе на уроке физики дошли до конструкции двигателя внутреннего сгорания, его устройство и работу объяснял классу не преподаватель – сделать это вызвался Мирзоев. Урок прошел успешно – класс усвоил материал, преподаватель был приятно удивлён, а Мирзоев получил первый опыт преподавания и внеплановую пятёрку.

Что касается увлечений вне школьных стен, то уже перечисленными спортивными

пристрастиями список не заканчивался. Помимо школы, гимнастики, плаванья и мотоспорта, каким-то странным образом находилось время на математический кружок, химический кружок и занятия бальными танцами. В перерывах между этими занятиями он развлекался прослушиванием популярных оперных арий и фотографированием – портретной съёмкой. И всё это – по собственной инициативе, участие родственников когда-то давно ограничилось рекомендациями пойти на гимнастику. Во всё остальное Константин Георгиевич и Елизавета Ивановна старались не вмешиваться, предоставляя ребёнка самому себе и обеспечивая лишь простой родительский контроль, иначе увлекающаяся натура могла бы запросто забыть о том, что иногда нужно есть и спать. Можно сказать, что с родителями Георгию повезло – они были мудры и не мешали ему жить. А вот что из всего «веера» увлечений сына должно перевесить, было совершенно непонятно даже им.

«Ты же сам распоряжаешься временем своим. Поэтому свободного времени, сколько ты хочешь, столько у тебя и будет. Но свободного времени – так, что сидишь и не знаешь, чем заняться – такого у меня никогда не было, начиная со школы ещё».

А ведь ещё была и музыка. Скажем и об этом пару слов. Такую тему, хоть уж и слишком широк охват тем этой главы, никак нельзя обойти.

Первая музыкальная любовь Георгия, оперные арии, благополучно пережила годы

войны, окрепла и превратилась в увлечение.

Средством получения музыкальных знаний были, конечно, пластинки, но не только они. Мощной подпиткой служил оперный театр, который работал и в годы войны. А

послевоенные годы стали для театра вообще годами небывалого подъёма. Дело в том, что многие советские оперные артисты, в годы войны уехавшие на восток, по мере освобождения захваченных фашистами территорий стали постепенно возвращаться, по пути этого возвращения давая концерты везде, где приходилось останавливаться, в том числе и в Тбилиси. Эти импровизированные гастроли были для тбилисских мальчишек чем-то особенным – они действительно сделали оперу популярной среди, в общем-то, достаточно «уличных» парней.

А ещё одним мощным популяризатором оперы был кинематограф. Дело в том, что в Советский Союз после войны попало множество трофейных фильмов. Среди них были и музыкальные – с участием известнейших певцов того времени – Карузо, Марио Ланце, Тито Гоби… Фильмы были разные – это были и оперы, просто целиком снятые на плёнку, и художественные фильмы с участием оперных артистов. Фильмы были, как правило, на итальянском языке, перевод на русский (если он присутствовал) был выполнен субтитрами, но перевод особенно и не заботил – он не был главным в этих лентах. Главным была музыка.

Вот и сложилась эдакая колоритная компания меломанов – четверо парней с улицы, посещающих оперный театр, не жалеющих последние пятьдесят копеек на очередной музыкальный фильм, идущий в кинотеатре, и активно обменивающихся пластинками с записью голосов своих кумиров. Эти советские подростки, никогда не учившие итальянского, знали многие оперы наизусть (по крайней мере, арии и дуэты), непрерывно пытались это изобразить, и каждый считал себя почти Карузо.

А потом, в 1949 году, папа одного из приятелей-меломанов привёз из-за границы катушечный магнитофон с возможностью записи через микрофон. Конечно, первым закономерным желанием было записать свои музыкальные экзерсисы.

«Мы собрались у него в доме, стали по очереди петь, а потом себя слушать. После того, как я себя послушал, я сказал, что больше не пою».

Признаем печальный факт – вторым Карузо он действительно не стал. Но вердикт, вынесенный самому себе, оказался слегка поспешным, ведь почти каждый мужчина на определенном этапе жизни поёт, умеет он это или нет – для любимой женщины. Просто пока петь было некому.

* * *

А возникновению ещё одного сильного увлечения помог, как это часто бывает, случай. Отец уже упоминавшегося друга, Юры Хичинова, в послевоенные годы служил в Германии, он занимался репарацией, или попросту вывозом оборудования из страны, потерпевшей в войне поражение. В частности, в его ведении было оборудование для гидростанций Северного Кавказа, которые спешно приводили в порядок после войны. Он довольно часто бывал дома. И в одну из таких побывок в 1946 году он привёз из Германии фотоаппарат. Аппарат был подержанный, старой конструкции, но рабочий и совершенно замечательный, с забавным названием Balda. Благодаря близкой дружбе фотоаппаратом имел возможность пользоваться и Георгий.

«Он был форматом 6х6, марку я уже не помню, но это был аппарат, на котором были сделаны первые снимки. И с этого всё началось».

Фотография в те годы была делом, требующим в равных долях таланта и усердия. Процесс занимал уйму времени и состоял из нескольких частей. Сначала фотограф находил удачный вид. Дальше, чтобы реальность перекочевала со старого германского фотоаппарата на прямоугольник фотобумаги, этот вид нужно было удачно снять,

желательно несколько раз, а потом проявить, не испортив, плёнку. Дальше – выбрать на этой плёнке из серии кадров один самый лучший кадр, откадрировать его, приближая изображение к тому, что было в видоискателе, а затем отпечатать этот кадр. Процесс печати черно-белых фотографий (а только такие в ту пору и были), где так важна композиция и шарм и нет возможности привлечения внимания зрителя игрой цветов, сулил массу открытий. Например, случайно передержанный в проявителе кадр, вроде бы безнадёжно испорченный, порой оказывался как раз тем вариантом, который нужен.

* * *

Женская школа, как и мужская, располагалась в здании дореволюционной гимназии. Причем здание гимназии стояло так, что по пути в школу Георгий непременно проходил мимо женской школы – она стояла на одном углу, а на следующем была мужская. Там, в женской школе, он и увидел Ламару в первый раз. Начиная с девятого класса, они встречаются на танцевальных вечерах, которые устраивались попеременно то в мужской, то в женской школах.

«Дальше пошли какие-то вечера. Тогда же не было танцплощадок… А если бы и были, то туда приличные девочки не ходят. Поэтому – в школе вечера. Ну, и соответственно, начались приглашения…».

Несмотря на разделение школ и благодаря этим вечерам к выпускному классу сложилась компания из четырёх молодых людей и четырёх девушек, проводивших своё свободное время в совместных прогулках и общении друг с другом.

На процесс их сближения повлияла музыка. К этому времени интерес Георгия к

музыке расширился от любви к опере до всего спектра классической музыки. Был интерес и к популярной музыке, но здесь компания Мирзоева была очень разборчива – классическая «накачка» заставляла тонко чувствовать любого рода фальшь.

«Я до сих пор «насквозь» помню многие оперы, и симфоническую музыку тоже. Хотя из увлечения классической музыкой, конечно, не следует, что популярной я в упор не видел. Если она хорошая – почему бы нет?».

Но в отличие от модного эстетства со стороны Мирзоева, интерес девушек в компании, в частности интерес Ламары к музыке был более профессиональным – она училась в музыкальном училище по классу фортепиано. В компании молодых людей, в достаточной степени эрудированных музыкально, она чувствовала себя комфортно – тем для споров и веселья всегда хватало. Но симпатия у неё возникла именно к Георгию. Чем уж он привлёк её внимание – красотой ли тембра, вокальным диапазоном, глубиной суждений или внешней привлекательностью – нам неизвестно, но факт состоит в том, что между ними возникает притяжение. Конечно, оно основано не только на музыке, она была лишь одной из общностей – если серьёзно, то просто встретились два молодых человека и понравились друг другу. Такое бывает. А если есть притяжение, и нет препятствующих факторов – следует сближение.

* * *

По окончании десятого класса он устроился работать на стройку – на реке Ксани строили платину, и десятиклассник провел лето, работая отбойным молотком на рытье

котлована под фундамент. Потом скалистый грунт нужно было вывезти на грузовике, и

Георгий получил первый опыт самостоятельного управления автомобилем, подменяя задремавшего рядом водителя. Заработанные за лето деньги пошли на пошив костюма – первого костюма в жизни. Ну а потом начался последний год учебы в школе.

* * *

Приближалась пора выпускных экзаменов. Георгий заканчивал школу очень неплохо – с русским языком, правда, были сложности (хромало правописание), однако со всем остальным, в особенности с точными науками, всё было в полном порядке – твёрдые пятёрки. Для того чтобы поступить в институт без вступительных экзаменов, нужно было иметь золотую или хотя бы серебряную медаль, то есть одну четвёрку в аттестате. Однако рассчитывать на медали было трудно не только из-за сложностей с русским языком. Усугубляло ситуацию то, что администрация школы решила по каким-то своим соображения проучить «хулиганский» класс и медалей в этом классе никому не давать. А для того, чтобы школа всё-таки показала свой уровень, все медали решено было распределить между учениками другого, более лояльного класса – параллельного 10 «А». Правда, первый же экзамен, а это был экзамен по алгебре, поставил на этих планах жирный крест.

Задания по геометрии, тригонометрии и алгебре были лично составлены одним

человеком. Этот человек являлся в то время министром школьного образования Грузии и по совместительству выдающимся, как он сам, в первую очередь, считал, математиком. В день экзамена по алгебре ученики вошли в классы и сели за парты. Одним из заданий, написанных на доске, было классическое «докажите тождество». Десятиклассник Мирзоев одним из первых решил уравнение и получил в ответе… неравенство. Тождеством и не пахло. Решив, что ошибся, он начал решать снова. Однако ответ остался прежним – неравенство. Пришлось обратиться к соседу.

«У соседа спрашиваю – он неглупый, в последствии ядерным физиком стал. Говорю: «Ну, у тебя что?» – «Неравенство».

Коротко посовещавшись, ребята подозвали учительницу и шепотом сообщили ей:

«Здесь не тождество, здесь неравенство». Она побежала выяснять. Решала сама, советовалась с кем-то в учительской, а может быть, даже звонила в министерство. Как бы там ни было, а после своего возвращения в класс она подтвердила – в данный вариант при составлении заданий закралась ошибка и в ответе действительно неравенство.

Встал вопрос – что делать, что писать в ответе? Вполне справедливо решили, что нужно написать «тождества нет, это неравенство», что и сделали все в классе. А в параллельном, претендующем на медали «А» классе решили всё-таки тождество доказать. Ну, если сказано, «докажите тождество», значит нужно доказать именно тождество! Мучались, мучались и доказали это несуществующее тождество, что с точки зрения математики было, конечно, полнейшей ерундой. Забавно, что такая ситуация экстраполировалась на все грузинские школы – задания-то были одинаковыми для всех школ! Те, кто мыслил в рамках предложенного задания, из кожи вон лезли, подгоняя ответ, чтобы получить то, что просят в задании. А тем, кто сумел за эти рамки выйти, ничего не стоило набраться наглости и написать, что никакого тождества тут нет. Комиссия, проверявшая экзаменационные работы, была поставлена в затруднительное положение. Ведь ошибка-то была сделана не кем-нибудь, а министром образования. В результате тем, кто написал «тождества нет», поставили пятёрки, а тем, кто «доказал» тождество, оценки снизили на балл. Вот так многие из примерных учеников тут же расстались с надеждами окончить школу с медалью. И примерное поведение в течение всех десяти лет никому из них не помогло.

Что тут сказать? Как прокомментировать произошедшее? Пожалуй, лучшую оценку всему этому годы спустя дал сам Мирзоев. По его словам, два десятых класса окончательно разделились идеологически, или идейно – на «слишком прилежных» и

«слишком умных».

«И вот что интересно. Когда вот здесь, в 2008-м году в заданиях ЕГЭ по математике опять оказалась точно такая же ерунда, я сразу подумал – так это уже было! 55 лет тому назад!»

Сочинение он написал на «четыре». Физику сдал на закономерную для себя

«пятёрку». Что ж, оставалась возможность «проскочить» в хороший вуз без экзаменов, закончив школу хотя бы с серебряной медалью. Для этого, однако, требовалось пересдать предмет «Конституция СССР», исправив итоговую оценку по нему с «четыре» на «пять» – для Мирзоева это было все же проще, чем написать «отличное» сочинение. И он пошел на пересдачу «Конституции». Успешно справился с вопросами билета и сдал листок с работой преподавателю. Преподаватель внимательно изучил работу, покивал, задумчиво потёр подбородок и спросил: «А кто у нас в стране сегодня прокурор?». Это был один из редких вопросов, на которые обычно не лезущий за словом в карман десятиклассник ответа не знал. Не был он знаком с генпрокурором СССР. Пришлось довольствоваться

«четвёркой» и готовиться к вступительным экзаменам в институт. Оставалось только

решить – в какой именно.

20 июня. Закончились экзамены, отшумел выпускной вечер. На раздумья относительно того, кем быть осталось всего ничего. Все окружающие были почти уверены

в том, что парень станет спортсменом – ведь в прошлом, 1950 году, он получил первый

взрослый разряд по гимнастике. Выяснилось, что столь серьёзное достижение давало полулегальную возможность поступить в институт по упрощённой схеме – молодые спортивные дарования в СССР поощряли тем, что давали им возможность попасть в вуз практически без экзаменов.

Сам Георгий до определённых пор эту убеждённость окружающих в своём спортивном будущем не разрушал. Однако думал иначе. Он уже знал, что будет инженером. Автомобильное начало оказалось сильнее авиационного – может быть потому, что в годы войны мальчик городил из старых игрушек и железного конструктора именно автомобили, стараясь скопировать те, что видел вокруг. Когда вопрос выбора дальнейшей судьбы встал в полный рост, Георгий взял справочник вузов СССР и увидел в списке среди прочих МАМИ.

«Я до последнего всем морочил голову, что я иду в институт физкультуры, и не путайте меня. Хотя в итоге я взял справочник ВУЗов Советского Союза и города Москвы, прочёл всё с начала до конца, и выбрал Московский автомеханический институт».

Приведённый там преподавательский состав просто поразил. Получалось, что в институте в тот момент был собран весь свет, все корифеи автомобильной науки. Действительно, чего стоило только имя заведующего автомобильной кафедрой – академика Евгения Алексеевича Чудакова. Уже в то время это был ученый с большим именем. И по его фундаментальным трудам по Теории автомобиля уже тогда учились, и ещё будут учиться студенты-автомобилисты нескольких поколений на протяжении всей второй половины ХХ века. А его заместителем в то время был легендарный профессор Борис Семенович Фалькевич, с замечательными книгами которого Георгий уже был немного знаком. Курс «Конструирование и расчёт автомобилей» в МАМИ преподавал Борис Васильевич Гольд, тот самый, который некогда и разработал научные основы этой темы.

Вот этот явно ощущаемый ореол чего-то значительного, настоящего и чего-то такого, к чему давно лежит душа, и склонил окончательно чашу весов в сторону автомобилей. Родители отнеслись к решению сына с пониманием. Старшая сестра в это время уже училась в Москве, да и вообще – решения детей в семье было принято уважать.

«Мне повезло с тем, что у меня были такие родители. И, между прочим, не только родители, но и вообще окружающие меня люди. Потому что в детстве за мной хоть и следили, но я был достаточно самостоятелен и предоставлен сам себе. То есть мне не мешали жить. И вот это прошло через всю жизнь. Мне не мешали жить, когда я дома чем-то занимался или НЕ занимался. Мне не мешали жить, когда я сказал, что я еду в Москву… Меня поддержали и дали возможность стать инженером».

Сложность была только в одном – найти средства, чтобы отправить ребёнка учиться в Москву. Время было послевоенное, 1951 год, только-только (около двух лет назад) отменили карточки на хлеб. Свободных денег в семье никогда не было много. Но они нашлись. Именно понимание, забота и участие родителей помогли сделать первые шаги на пути, который он сам себе выбрал.

* * *

Вот они, эпизоды лет детства и юности, с максимально возможным старанием втиснутые автором в стройные ряды букв. Конечно, ряды эти вряд ли способны в должной мере отразить этот, такой важный кусок жизни человека. Они просто помогают увидеть, как человек пришел к решению о том, чем он будет заниматься. Сам Мирзоев убеждён, что быть конструктором – это дар. Такой же, как дар художника или музыканта. Другое дело, насколько этот дар в тебе развит или насколько ты сам его в себе разовьёшь. Однако чтобы быть конструктором, им нужно родиться. Родиться с даром конструктора.

Поэтому все остальные увлечения, сколь бы значимыми для тебя они не были,

должны в определённый момент уйти в тень и сделаться чем-то второстепенным, вроде хобби. Однако они тоже важны. Без них ты – вроде как и не совсем ты. Многие из увлечений детства и юности Мирзоеву пригодились в дальнейшем. Например, гимнастика подарила силу, ловкость, координацию – то есть, по сути, здоровье на всю оставшуюся жизнь – а кроме этого, воспитала характер и выработала умение достигать поставленной цели. Увлечение мотоциклами продолжилось впоследствии путём создания команды по картингу. А фотография долго оставалась любимым увлечением – вплоть до появления

«цифры».

* * *

Но вернёмся в 1951 год, когда один из выпускников тбилисской средней школы с очень небольшим количеством денег в кармане самостоятельно заработанного костюма, сонмом приятных амбициозных мыслей в голове и волнением в груди пришел на железнодорожный вокзал Тбилиси, сел на поезд и уехал в Москву, поступать в Московский автомеханический институт на автомобильный факультет. В Тбилиси оставалось всё, чем он жил доселе – родные места, родители, родственники, компания хороших друзей и любимая девушка. Вот так простая детская увлечённость превратилась в серьёзный взрослый поступок. Ведь практически каждый мужчина в юном возрасте проходит через увлечение автомобилем. Но кто-то вырастает, становится стоматологом, покупает автомобиль и ездит на нём в своё удовольствие. А кто-то становится инженером, чтобы создавать новые автомобили.

3. ALMA MATER или Я ЕДУ К МАМИ

Кстати, а кто такой инженер?

Корни этого слова латинские: ingenium означает «способность» или

«изобретательность». А собственно инженер (ingénieur) появился в средневековой Франции, откуда это понятие распространилось по всей Европе. Может показаться

неожиданным, но первоначально профессия инженера была сугубо военной – инженерами

называли людей, управляющих военными машинами, в конце концов, ведь они же и придумывали все эти катапульты да баллисты. А в русской армии XVI века был свой аналог инженера – там такие люди звались «розмыслами». От слов «мыслить»,

«размышлять».

В том же веке инженер обрёл, наконец, свою гражданскую ипостась. В Голландии

«гражданским инженером» стали звать строителей мостов и дорог. Таким образом, слово

«инженер» стало обозначать человека, который умеет из набора общеизвестных фактов, ничего не изобретая (иначе он звался бы изобретателем), а лишь руководствуясь законами математики, физики, черчения, начертательной геометрии, механики и сопромата придумать и изготовить нечто, что обычному обывателю придумать и изготовить слабо. Причем тот, «первородный» инженер и придумывал конструкцию, и изготавливал её, и испытывал. Например, если инженер проектировал пешеходный мост, то он должен был начертить конструкцию моста, руководить его строительством, а потом первым ступить на него, чтоб испытать на пригодность.

В ХХ веке, с появлением массового автомобиля, понятие «инженер», в частности применительно к сфере производства транспорта, расслоилось на несколько. Такое расслоение породил изобретённый Генри Фордом конвейер, на котором каждому надлежало выполнять строго определённую функцию. Эта парадигма была перенесена и в интеллектуальную сферу процесса создания автомобиля, породив несколько новых по сути профессий. Конструкторы стали заниматься выдачей в производство конструкторской документации (КД), то есть выполнением и передачей изготовителю чертежей. Испытатели стали заниматься собственно испытаниями так называемых опытных образцов. А технологи занялись непосредственным внедрением данной конструкции в производство, завершая таким образом цепочку физического создания массового продукта.

«Разделилось так: конструктор должен придумывать, а инженер - осуществлять то, что придумано».

Сегодня успех инженерного процесса (который теперь происходит не внутри одной головы, а внутри группы людей) зависит от того, насколько все эти люди плотно взаимодействуют между собой и насколько быстро они смогут договориться. Каждый из них действительно занимается немного отличными от других участников процесса задачами, но вместе они делают одно дело. А чтобы они друг друга понимали, каждый из них должен уметь мыслить так, как сосед. Другими словами, конструктор обязательно должен быть немного технологом и немного испытателем. То же самое справедливо и в отношении остальных участников этой группы. Таким образом – как ни крути, а каждый из них, прежде всего, инженер. Поэтому люди со стороны, не вникающие в данное разделение труда, всех их называют инженерами, или ИТР – инженерно-техническими работниками.

Применительно к российским реалиям имеет место и ещё одна путаница. Дело в том, что слово «конструктор» в значении «конструирующий человек» в англоязычном мире применяется редко. Гораздо более общепринятым является термин «designer», то есть «разработчик», что в отношении, например, автомобильной промышленности, обозначает разработку именно конструкции, то есть конструирование. Очевидно, что

понятие «дизайнер» на Западе куда более широкое, нежели в России, где модным, некогда запрещённым словом «дизайнер» часто зовёт себя тот, кого научили сносно рисовать в художественной школе. Там, где дизайнеры существуют давно, а не появились в начале XXI века, выражение «классный дизайн» применительно к сотовому телефону, веб-сайту, автомобилю или чему-либо ещё означает, как ни странно, не внешнюю форму и цвет кнопок, а удачность конструкции, работоспособность и вообще целесообразность объекта в целом. Таким образом, мы приходим к тому, что дизайнер – это тоже в определённой степени инженер, то есть человек, создающий толковые (полезные) вещи. А в современной России понятия «инженер» (или его производная – «конструктор») и

«дизайнер» стремятся к размежеванию, что порождает массу проблем.

Применительно к технике, истинно красивым является объект, хорошо справляющийся с заложенными в него задачами – красивым является мост, надёжно

выдерживающий транспортный поток, дом с удобным интерьером, крепкими стенами и

прочным фундаментом, ракета, успешно преодолевшая притяжение и вышедшая на орбиту, автомобиль… Перечислять можно довольно долго, ведь по-настоящему «умные» вещи не появились вчера – они создаются человечеством издревле. Если и есть смысл вести какой-то отсчет инженерной науке, то корни её, уходят, вероятно, к эпохе Да Винчи.

«Любая правильно сконструированная вещь должна быть красивой. Если она неправильно сконструирована, то она некрасивая, сразу. И вот, когда появлялись такие люди, ещё в средние века – Леонардо, Микеланджело – когда они могли в ФОРМЕ заложить ещё и ПОЛЕЗНОСТЬ этой вещи, вот это были, в переводе с того времени ДИЗАЙНЕРЫ. И конечно, они были конструкторами».

Однако следует понимать, что процесс создания современной техники невозможен силами одного ума. Именно поэтому в инженерном процессе участвует множество людей с различным складом ума и различных, порождённых ХХ веком, профессий – дизайнеров, конструкторов, технологов, испытателей. Как мы помним, успех предприятия зависит от плотности взаимодействия этих людей. Известны яркие примеры взаимодействия умов художественного и конструкторского – таковым является союз Джуджарро и Мантовани.

У всемирно известного итальянского дизайнера Джорджио Джуджарро на

протяжении всей его многолетней карьеры был сотрудник по фамилии Мантовани. Этот человек был своего рода ремесленником – чистым конструктором, к изобразительному искусству имевшим нулевое отношение. В его функции входило отслеживать всё, что наваял маэстро в автомобильной теме, по горячим следам «привязывая» полёт мысли к законам физики и реалиям производства. Кто знает, может, именно поэтому кузовное ателье Джуджарро обрело мировую славу. Впрочем, к вопросам инженерного взаимодействия мы ещё вернёмся – сюжетная линия обязательно приведёт нас к этому.

Есть ещё одно понимание слова «инженер» – на мой взгляд, несколько

принижающее истинный его смысл, о котором мы говорили в начале главы. Это слово стало зачастую обозначать человека, который не вникает в частности, а осуществляет общее руководство работой. Однако руководить выпадает не всем инженерам, и не имеющие особых талантов – будь то конструкторских, дизайнерских или технологических

– такие сотрудники являют собой ярчайший пример профессиональной серости. В этом контексте мне легко согласиться с героем этой книги, который любит говорить так:

«Чтобы быть конструктором, нужно родиться одарённым. Если дара нет, ты в лучшем случае инженер». Нужно понимать, что в этом изречении должность «инженер»

понимается именно как эдакая необязательная и почти паразитная шестерня творческого процесса, каковые шестерни, к сожалению, встречаются.

Если уж говорить о плохом, то дурную славу профессии инженера создала последняя треть советской эпохи, действительно низвергнувшая инженера в клоаку

непрестижности, низкооплачиваемости, бюджентности и неликвидности. Но что нам до

этого? Мы-то с вами теперь знаем, кто такой инженер на самом деле. Истинный инженер

– это человек, создающий то, что простым смертным не под силу. И теперь мы понимаем, что движет молодым человеком, увлечённым с детства техникой, когда он уезжает из родного города, чтобы стать инженером. Он хочет быть творцом. Он знает, как этому научится.

* * *

Может показаться, что мы слишком углубились в теорию и историю вопроса. Но это углубление, однако, было совершенно необходимым для ряда читателей, чтобы они смели считать себя достаточно подкованными для восприятия дальнейшего материала. Заверяю, что намерен и далее в повествовании практиковать подобные ответвления, чтобы подготовить читателя к очередному куску текста, отличающегося специализированными терминами или просто достаточно трудно воспринимаемому без подготовки. Тем же читателям, которые способны и сами, без авторских втолковываний и объяснений дойти до сути, я рекомендовал бы читать данные теоретические врезки по диагонали или вовсе пролистывать.

* * *

Представьте себе. 1951 год. Молодой человек из Тбилиси оказался в городе, о котором он практически ничего не знал. Сестра встретила его на вокзале и отвезла в деревню Кожухово, что в трех минутах от метро «Автозаводская».

На следующее утро подтянутый юноша кавказской внешности в черной косоворотке вошел в главный корпус МАМИ, отыскал кабинет приёмной комиссии и подал документы на поступление. Конкурс в институте по тем временам был очень неслабым – пять человек на место.

Он сдал вступительные экзамены с первого раза, набрав 23 балла из 25 возможных (математика, физика, химия, русский и английский языки), то есть почти безупречно. Подвёл русский язык – по сочинению было «три». Сумма баллов за глаза тянула на заветный проходной балл. В родную Грузию полетела телеграмма, о том, что всё прошло успешно, и Георгий отныне является студентом первого курса Московского автомеханического института. Родители были счастливы за сына. В последующие годы учебы они заботились и поддерживали Георгия, периодически посылая в Москву небольшие, но так нужные студенту суммы денег.

Наступил сентябрь 1951 года, и этот сентябрь был началом новой эпохи в жизни. Из тихой послевоенной Грузии он попал в совершенно иной мир – мир бурлящей Москвы

– с водопадом новых знакомств и потоком новых знаний. Быстро выяснилось, что места в общежитии в ближайшее время не предвидится, и поэтому первокурснику Мирзоеву

пришлось осесть у сестры, которая снимала комнату в Кожухово. Каждое утро молодой студент проделывал дорогу от станции метро «Кожухово» до «Электрозаводской»,

попадая в МАМИ. Через год, когда сестра закончила институт, и Георгий перебрался жить к тётке, в стенах МАМИ у него состоялся один занятный разговор с девушкой с потока.

Девушка была коренной москвичкой, и при этом москвичкой ортодоксальной. Узнав, что Георгий, учась в МАМИ, живет на «Соколе», она искренне удивилась:

– Слушай, тебе же так далеко ездить на учёбу! Там совсем рядом с домом твоей тётки, буквально через дорогу, отличный вуз – МАИ. Что ты туда-то не поступил?

– Как почему не поступил? Я сюда хотел!

– Да а какая тебе разница? У тебя же проходной бал отличный был. Мог бы в МАИ поступить – и ездить недалеко было бы.

– Э, да что ты говоришь? Я сюда приехал в МАМИ поступать! Из Тбилиси! А ты

говоришь «далеко ездить»! – отвечал москвичке Георгий с появившимся от волнения

грузинским акцентом. Если бы он и поступал в Московский авиационный, то точно не из соображений удобства его расположения.

* * *

Надо сказать, что первокурсники 1951 года в МАМИ представляли собой довольно пёструю разнородную массу, что и порождало зачастую такие разные точки зрения на один и тот же вопрос. Конечно, так можно сказать о любом потоке в любом институте мира, но тот поток в МАМИ был всё же из ряда вон. Помимо «аборигенов», москвичей и москвичек, а также иногородних студентов со всей страны, от Урала до Кавказа, был в этом потоке ещё один интересный социальный пласт. Состоял он из демобилизованных солдат, которые призвались в армию в далёких уже 1944 и 1945 годах. Так получилось, что послужить им пришлось около пяти лет – им продлили срок службы, потому как в это время шла постепенная демобилизация тех, кто прошел войну. Служба бросала новобранцев по всей стране, да и за её пределы тоже – ими государство буквально

«затыкало дырки» во всяких, ныне почти забытых, локальных конфликтах на территории СССР (Прибалтика, Западная Украина), коих после 45-го года было несколько. Наконец, долгая служба подошла к концу. После демобилизации государство дало военным, отдавшим пять лет армии, возможность льготного внеконкурсного поступления в институты. Часть из них выбрала престижный МАМИ.

Процент таких студентов был довольно большим. В группе Мирзоева, например,

их было пять человек. Пять человек – в данном случае это много, потому что демобилизованные военнослужащие были весьма заметны в толпе студентов. Они ходили в военной форме – гимнастёрках, галифе и сапогах, а остальные ходили в гражданском. Они были взрослыми мужиками, принимавшими участие в боевых действиях (часть из них застала и Великую отечественную), а их сокурсниками были пацаны – вчерашние школьники. И само собой, определённую дистанцию и субординацию основная часть группы по отношению к «дембелям» соблюдала. И уважением у одногруппников отслужившие люди пользовались значительным – один из них, Марат Фаршатов, стал вскоре старостой потока. Личностью он был сильной, человеком интересным и много повидавшим в свои неполных двадцать три.

«Фаршатов – он же не на ВАЗе научился «командовать парадом». Он же от рождения, рожден с генами «командовать». Так же он командовал всем этим потоком, всеми этими пацанами. Больше того, он рассказывал такие вещи, которые никто не слыхал и не видал».

Марат был 1928 года рождения, поэтому призвался в армию в победном, 1945 году. За почти пять лет послужить ему пришлось в самых разных местах – начал на Камчатке, а демобилизовался на Западной Украине. После демобилизации он поступил в МАМИ. Став старостой потока, он получил первый управленческий опыт, который так пригодится ему в дальнейшем.

Георгию Мирзоеву так же удалось со временем занять в институтской иерархии

определённое место. С самого начала он был назначен физоргом курса, а позже стал секретарём комсомольской организации потока, а затем и факультета. На них обоих лежала определённая ответственность и была совместная работа, но в близких друзьях они не ходили. В студенческие годы разница в возрасте в несколько лет кажется значительной, к тому же за плечами у одного из них к тому моменту было пять лет армии, а второй был всего лишь выпускником тбилисской средней школы. Один уже был членом компартии, а второй «зелёным» комсомольцем. Словом, между ними всегда была дистанция. И ни один из них не подозревал, насколько близко впоследствии сведёт их жизнь.

* * *

Ко второму курсу жизнь окончательно вошла в новую колею и бодро по этой колее побежала. Но конечно, была тоска по родине. Как ни интересна жизнь в столице, но родной город и всё что в нём осталось, вспоминались постоянно. Поэтому и так ожидаемы были каникулы, ведь это была отличная возможность побывать дома – посидеть с родителями за столом, собрать компанию старых друзей, увидеться с любимой девушкой…

А кроме того, сама дорога от Москвы до Тбилиси впечатляла. Путешествие на поезде домой занимало более двух суток – тяга в те годы была преимущественно паровозная. И эта дорога была ярчайшим свидетельством тому, в каком состоянии находилась страна после войны: вокзалы всех станций были полностью разрушены, а единственным строением на вокзалах был небольшой ларёк, где продавалось продовольствие. Исключения составляли лишь станции конечных пунктов пути, Тбилиси и Москвы, где вокзалы находились в более или менее надлежащем виде.

В подобном состоянии, между прочим, пребывали не только железнодорожные

станции, хотя и понятно, что во время войны одним из акцентов в боях были именно они. В 1953 году Мирзоев попал в Вильнюс и застал там такую картину – весь центр города представлял собой груды битого кирпича. И несколько чудом уцелевших домов. Хотя с момента окончания войны прошло уже восемь лет.

Тем не менее, самым интересным во время железнодорожных путешествий из Москвы в Тбилиси и обратно было наблюдать, как постепенно страна встаёт из руин, как восстанавливаются и облагораживаются вокзалы её городов. К пятому курсу, то есть к 1956 году на всём пути следования поезда не осталось и единого напоминания о войне – разруха была ликвидирована.

* * *

Однажды я, автор этих строк, и их главный фигурант, Георгий Мирзоев, разговаривали на тему студенческих поездок домой. И вдруг, под самый занавес беседы – я было, уже встал, чтобы попрощаться – Георгию Константиновичу вспомнилась своя самая первая студенческая побывка на родине, а точнее то, что следовало за ней – дорога назад, в Москву. Наверное, было бы неправильным умолчать о ней на страницах этой книги, хоть это история и частная, и к судьбам отечественного автомобилестроения никакого отношения не имеет.

Здесь нужно отскочить немного назад – в год поступления Мирзоева в институт.

Нужно уточнить, что покорять Москву он уехал не один. Вместе с ним из родного Тбилиси поступать в разные институты столицы уехало ещё десять горячих кавказских парней – выпускников той же средней школы, и, что характерно, в основном из

«хулиганского» класса. Было и несколько «пай-мальчиков». Но, как не крути, а годы,

проведённые в одной школе, да и общая для всех перспектива сдачи вступительных экзаменов в далёкой Москве давали почву для какой-то общности интересов и приятельства. За время пути в Москву вся эта шумная ватага сдружилась ещё больше. Они договорились, что те, кто удачно поступит и отучится первый семестр, через полгода соберутся снова вместе, чтобы ехать на побывку домой в хорошей компании. Зимой 1952 года, ровно в день начала зимних каникул, все одиннадцать человек, как один, собрались на вокзале, чтобы ехать домой.

Надо ли говорить, сколь радостным был их приезд? Гостей – а тем более, если это

родные люди, а тем более, если это сыновья, – на Кавказе умеют встречать, как нигде... Понятное дело, что зимние каникулы прошли для московских студентов как нельзя более

зажигательно, а потом пришла пора возвращаться в Москву. Таким образом, если не углубляться в частности, выглядит предыстория.

Стоит ли упоминать, что отъезд так же удался? Ведь гостей – по настоящему

дорогих гостей на Кавказе умеют и провожать – так, как нигде… Каждое чадо родители снабдили карманными деньгами и чем Бог послал – и погрузили в поезд. А по-кавказски мощным восклицательным знаком в процедуре отъезда стало то, что папаша одного из студентов, директор Тбилисского ликёроводочного завода, снабдил сынулю в дорогу несколькими литрами коньячного спирта. Вот, если вкратце, диспозиция такова.

Имеет ли смысл специально останавливаться на том, что ликование в среде

студентов по этому поводу было велико? Ведь кавказские юноши владеют культурой пития как никто… Это происходит у них непременно под хорошую закуску и с обилием красивых тостов. В общем, на подъезде к Москве коллективные резервы бабушкиных пирожков закончились. А папин спирт почему-то заканчиваться не желал, хотя для этого делалось всё возможное и невозможное. Так, если не вдаваться в подробности, обстояли дела.

Выгрузившаяся на станции населённого пункта Поныри (Курская область) оперативная группа, посланная за закуской, обнаружила то, что должна была обнаружить на станции любого населенного пункта первой половины 50-х годов. Руины вокзала и абсолютно ровный, не опошленный даже единой лавочкой перрон, посередь которого возвышалась небольшая деревянная хибара, в коей, согласно предположениям, могли продавать что-нибудь съестное.

В хибаре не было хлеба. Не было тушёнки. Не было овощей. Словом, чего там только не было. Единственное, что там было – это… консервированные крабы. Консервированные крабы.

«С хлебом они были, наверное, очень даже ничего, но когда без хлеба…».

Спиртово-крабовая диета, на коей просидела студенческая компания в течение вторых суток пути до Москвы, прибыв, наконец, в столицу Родины ранним февральским утром, определённым образом повлияла на мировоззрение студента Мирзоева. В частности, крабов, раков и прочих панцирных он не мог есть ещё лет десять.

* * *

Конечно, рассказанный эпизод никак не свидетельствует об обычной – будничной

– студенческой жизни. Никаких излишеств в ней и в помине не было, им просто неоткуда было взяться. Основная часть времени отдавалась тому, чему и должна была – учёбе. Успеваемость в группе была высокой. После первого года обучения из группы отсеялось всего три человека. До конца обучения – ещё двое. И то, отсеялись он не по успеваемости, а из дисциплинарных соображений. Например, деканат был вынужден отчислить студента, который, будучи несколько выпивши, залез в женское общежитие и принялся гоняться за девками. Обычная студенческая история, подобных которой хватает во все времена и во всех институтах. Были и оставшиеся по каким-то своим причинам, уважительным или не очень, на второй год. Но в основной массе студентов откровенно отстающих в плане учёбы не было. Потому что учиться было престижно, интересно и без преувеличения модно. А, кроме того, учёба без троек давала право на получение стипендии – 220 рублей.

Тон задавали, конечно, сами преподаватели. Скажем, Борис Семенович Фалькевич, ставший в 1953 году заведующим кафедрой автомобилей вместо ушедшего из жизни академика Чудакова. Или Игорь Михайлович Ленин, заведующий кафедрой двигателей. Они на каждую лекцию приходили гладко выбритыми, в идеально сидящем отглаженном костюме, белоснежной рубашке и обязательно в другом, нежели накануне, галстуке. Эти,

казалось бы, условности, производили на послевоенных студентов сильное впечатление. Никто не отвлекался, все слушали молча. Слышно было только лектора и стук мела о доску.

И были преподавателями в институте все те, по книжкам которых учились студенты технических вузов по всей стране. Причем не только по специальным, автомобильным предметам, а и по основополагающим – черчению, начертательной геометрии, теоретической механике, сопромату. А это, если вы помните, как раз те базовые науки, которые если знаешь – ты инженер! Пусть начального уровня, но инженер. Ты уже способен понять и посчитать практически любой процесс. Дальше, на старших курсах инженерная наука разветвляется на направления, в результате чего получаются строители, механики, технологи и так далее. Однако базовые знания для всех одни и те же.

«У автомобилистов – там та же механика, что и у других инженеров, только она приложена к конкретному автомобилю, к изделию».

А квалификация институтских преподавателей была такова, что оказывала гигантское влияние на миропонимание, на понимание науки и процесс получения знаний. Умение преподавателей держать аудиторию, их прекрасная эрудиция, безупречный внешний вид – были, наравне с математическими формулами и особенностями цикла работы четырёхтактного двигателя, элементами большой Школы.

Способы обучения и воздействия на сознание студентов у отдельных преподавателей МАМИ были, так скажем, весьма нетипичными. Так, преподаватель предмета «Детали машин» очень нетривиально принимал курсовые проекты. К нему приходил студент, доставал рулон чертежей. Преподаватель заглядывал в рулон, как в подзорную трубу, некоторое время что-то там внимательно изучал, а затем изрекал:

– Три!

– Как три? – студент, как правило, к такому повороту событий готов не был.

– Что, не согласен?.. Ну, тогда разворачивай, будем говорить, – улыбался преподаватель.

Для особо нерадивых или наоборот – желающих «проскочить» не мытьём, так

катаньем студентов у него также был заготовлен свой, особый номер. Вот приходит студент с чертежом, а там опять что-то «не то». Уже в который раз. И затёрт-то порой такой чертёж почти до дыр, а оценку поставить не за что. Тогда преподаватель вставал, сворачивал чертёж в рулон, брал стул, подходил к окну, вставал на стул, открывал форточку и запускал туда многострадальный чертёж. Чертёж устремлялся на асфальт институтского двора баллистической ракетой, а его автор бежал за ним по лестницам, чтобы забрать домой и тереть снова – теперь уж точно до дырки.

* * *

Несмотря на высокое качество обучения в институте, у Георгия время от времени возникли сомнения в правильности выбранного им пути. В какой-то момент он даже откровенно пожалел, что выбрал стезю автомобильного инженера. Да, автомобили были по-прежнему ему интересны, и он хотел заниматься их созданием, но первая детская любовь – к самолётам – всё не отпускала. Ведь, напомним, в то время авиационная область промышленности, тесно связанная и оборонкой, и с грядущей космической эрой, развивалась стремительно при мощнейшей поддержке со стороны руководства страны. И иногда казалось – молодому, подающему надежды специалисту там проще реализоваться профессионально.

«Тогда, по крайней мере, больше ШАНСОВ было раскрыть себя там, поскольку только работа раскрывает, всё остальное – так, болтовня».

Впрочем, ключевое слово здесь – «казалось». Потому что если о значимости конструктора Мирзоева для автомобильной промышленности мы сегодня знаем наверняка, то о его вероятном пути где-либо ещё мы можем только строить предположения. Может быть, стань он авиационным инженером, ему удалось бы сконструировать прекрасный летательный аппарат. А может быть, и нет.

* * *

Были сомнения и другого рода. Как мы помним, он был человеком, не чуждым спорту. И свои занятия гимнастикой он с переездом в Москву не забросил. Причем не на уровне физкультуры, а с прицелом на понятие «большой спорт». В течение первых лет учебы в Москве Георгий весьма успешно выступает на Первенстве Москвы, а чуть позже и на Первенстве СССР по гимнастике, выйдя тем самым на высокий всесоюзный уровень. Все данные, чтобы выбрать гимнастику профессией были.

«Гимнастика – это тяжёлый вид спорта. Это не игровой вид, когда ты видишь результат постоянно и получаешь от этого удовольствие. Там наоборот – тяжелейший труд, а потом вдруг, один раз в году, соревнования. Как у штангистов – чтобы выступить один раз на помосте, когда все «аааа!», он должен год тупо поднимать эту штангу. Это воспитывает человека и характер человека. То есть человек учится достигать ЦЕЛИ. Причем достаточно большими усилиями. Спорт во всех случаях учит тому, что ты ставишь себе цель и развиваешь в себе упрямство, настойчивость, чтобы добиться этой цели, а это нужно везде. Поэтому спорт везде полезен, как таковой. Но жить только спортом – это нужно родиться спортсменом».

Гимнастика в те годы стремительно развивалась и усложнялась. Чтобы поспеть за этим развитием, сдать норматив мастера спорта, после этого не остановиться и шагнуть дальше, в серьёзную спортивную карьеру, нужно было тренироваться шесть раз в неделю не менее чем по четыре часа. И это можно было делать. Только для этого пришлось бы бросить институт. Как это не покажется странным, но в разгар учебы по выбранной профессии перед Георгием снова встала проблема выбора своей дальнейшей судьбы. Настал момент, когда нужно было решить – быть спортсменом или инженером. И окончательный выбор был сделан – к четвёртому курсу.

* * *

К этому времени как раз начались так называемые спецпредметы, целиком посвящённые автомобилю (теории автомобиля, его конструкции, основам расчёта), начались первые курсовые работы по автомобильной тематике, которые были интересны и затягивали с головой. И тяга к автомобильному делу обрела новую силу. На старших курсах любимым предметом у Георгия мог называться любой предмет, где в каком-либо ракурсе рассматривался автомобиль.

Конечно, были и нелюбимые предметы. Нелюбимыми, хотя и не представляющими особой трудности были предметы, касающиеся вопросов политэкономии. И вовсе не из-за того, что был против светской власти. По натуре он был человеком аполитичным. Человеком от техники, что подразумевает развитую логику. Это и приводило к тому, что способ преподавания указанных предметов ему, логично мыслящему молодому человеку, претил. Потому что логикой в преподаваемом материале и не пахло – социалистическая система и её экономическая составляющая преподносились как череда постулатов, более

всего напоминавших библейские псалмы. Как некая истина в последней инстанции, не подкреплённая реальными фактами, которые можно проверить и «пощупать». Любимым занятием на лекциях и семинарах было задавать «неудобные» вопросы, на которые преподаватели затруднялись ответить.

– Почему в политэкономии капитализма понятие «прибыль» есть, а при

социализме её нет?

– При социализме есть расширенное воспроизводство.

– Но ведь стадии производства те же. Если ты производишь товар – ты должен получать с этого прибыль. Есть добавочная стоимость, значит, есть и прибыль. Мне просто непонятно, что такое расширенное производство. Слово «прибыль» – оно как-то информативнее. Прибыль можно задействовать на развитие производства…

– Прежде всего, предприятие обязано выполнять план. Обо всём остальном позаботится государство. В политэкономии нашего государства, Мирзоев, понятия прибыли не существует. Есть расширенное воспроизводство.

– Ну, пусть не на уровне предприятия, но на уровне государства-то прибыль есть!

Ну, забирает её государство – так оно же вкладывает эту прибыль в развитие… Безусловно, изучение политэкономии СССР очень повлияло на становление

личности Мирзоева. Оно научило подвергать сомнению всё то, что не доказано, отсеивать лишнее и обнажать суть. А для инженера, как и для любого специалиста, связанного с

точными науками, это первейшее качество.

* * *

Впрочем, находились дела и поважнее, чем спорить с преподавателями об устройстве существующей политической системы. На четвёртом курсе института Мирзоев выполняет первую значимую конструкторскую работу – дорабатывает по плавности хода подвеску сходящего в те годы с конвейера МЗМА Москвича-401. Руководителем того курсового проекта был Борис Семёнович Фалькевич. Этот курсовой проект был защищён на «отлично» После этого Фалькевич взял способного студента к себе на дипломное проектирование.

Наверное, это можно считать первой маленькой, но всё же профессиональной

победой – руководителем диплома у Мирзоева, простого парня из Тбилиси, становится легендарный Фалькевич. Но что будет темой диплома? Осенью 1955 года, в начале пятого курса, нужно было ставить в этом вопросе точку. Руководитель рекомендовал развить до дипломного проекта тему блестяще выполненного курсового. Но упрямый студент с этим не согласился.

– Почему? – удивился Борис Семёнович.

– Заниматься дальше подвеской «Москвича» смысла нет. Там всё понятно.

– Ну, а что ж ты хочешь?

– Автоматическая коробка передач. Гидромеханическая. Тема новая – этого нам не преподавали. Я хочу в этом разобраться и… И сделать такой дипломный проект.

Авантюрное на первый взгляд решение заниматься диковинной по тем временам автоматической трансмиссией имело под собой логичное объяснение. Простой расчёт,

построенный на том, что как раз в это время завод МЗМА совместно с отраслевым институтом НАМИ начал работы по автоматической коробке для «Москвича». Нужно

было просто влиться в эту тему, что Мирзоев и проделал, попав на преддипломную практику в НАМИ.

А на зимние каникулы, как обычно, рванул в Тбилиси. И загостился так, что вернулся в Москву не 10 февраля, как положено, а в самом конце месяца! Причину своей

задержки Мирзоев теперь объясняет так: «утрясал свои сердечные дела». Только вряд ли это могло служить серьёзным оправданием перед руководителем диплома.

– Как же так? Вы опоздали!

– Да, опоздал…

– Вы помните, что у вас защита?

– К защите всё будет готово, Борис Семёнович.

– А мы записали вас на защиту первым – первого июля!

– Хорошо, буду защищаться первым.

* * *

На этом они расстались. Мирзоев пошел выполнять дипломный проект. В то время он жил с приятелем в комнате общежития МАМИ в Томилино и продолжал ездить в НАМИ, где и выполнял наиболее важные чертежи проекта. Материал для работы был – за время практики Георгий собрал по теме диплома достаточно сведений. Однако все наработки, которые были к тому моменту по автоматической трансмиссии, сводились к довольно громоздкой и дорогостоящей для небольшого легкового автомобиля схеме – гидротрансформатор сочленялся с планетарной коробкой передач – такую схему можно видеть на автобусах ЛиАЗ. Само собой, такое решение было неприемлемым, и Мирзоеву предстояло «сочинить» (сочленить) что-нибудь своё.

Он попытался сделать автоматическую трансмиссию легкового автомобиля простой и дешёвой, а для этого требовалось элементарную ступенчатую коробку – стандартную коробку «Москвича» – объединить с гидротрансформатором, обеспечив возможность автоматического переключения передач. Задача, прямо скажем, серьёзная. Но было то, что заставляло выбрать именно это направление. Не секрет, что дипломные проекты в технических вузах делятся на конструкторские и исследовательские. У Мирзоева был конструкторский проект, который подразумевал жесткую привязку к конкретному производству.

Проще говоря, проект должен был быть выполнен так, что разработанный в нём узел без особого труда внедрялся в действующее производство, пусть даже чисто гипотетически. В этом свете заманчивой представлялась возможность убийства сразу двух зайцев – если использовать стандартную коробку передач, то, с одной стороны, нет нужды серьёзно обновлять парк оборудования производства, а с другой стороны, технологически обычная коробка априори проще планетарной, а значит и дешевле. Таким образом, с экономической частью проекта всё было в порядке. Оставалось только всё задуманное реализовать в чертежах. И тут было, над чем подумать.

* * *

А думалось временами с трудом. Есть такая поговорка: «сытое брюхо к ученью глухо», но друзьям-дипломникам на собственном примере пришлось убедиться, что эта формулировка не полная – голодное брюхо также не особо тяготело к знаниям. В конце марта у них закончились деньги, а сразу вслед за этим – запасы макарон и картошки. До стипендии оставалось два дня. Студенты сидели и чертили. Но в определённый момент творческая мысль остановилась – её напрочь перекрыли образы съестного.

«Дошли до того, что сидеть и чертить уже не можем, потому что жрать охота».

Чтобы как-то отогнать мысли об ужине, решено было спуститься вниз – в зале первого этажа стоял бильярдный стол – и сыграть партию. Однако в программу вечера внезапно ворвался незнакомый мужик в фуфайке. Едва они начали играть, как он возник в холле первого этажа и простуженным голосом спросил:

– Мужики! Здесь в машинах кто-нибудь что-нибудь соображает?

так:

Из всех мужиков в зале были только Мирзоев с товарищем, и кто-то из них ответил

– Хм… А что?

– Да я, понимаешь, «Победу» свою отдал на перекраску. Там двигатель снимали,

все провода отсоединили. Сейчас покрасили, мотор на место вернули, а как там что

подключить – я что-то не соображу.

Секундное раздумье, и приятели энергично двинулись к выходу из общежития.

«Ну, пошли» – бросил один из них мужику.

В ремонтном боксе пахло эмалью и бензином, и стояла свежеокрашенная «Победа» белого цвета. Уже полностью собранная, красивая и вообще почти как новенькая, да

только не желающая заводиться. Два часа студенты МАМИ колдовали с электрикой, а

мужик ходил мимо, курил, да озадаченно хмыкал. Потом заскрежетал стартер, «Победа» чихнула сизым дымом и завелась! Радостный мужик отстегнул студентам с барского плеча 50 рублей.

«Вот это – первые профессионально заработанные деньги».

Полтинник за два дня до стипендии (а она, к слову, составляла 300 рублей) был суммой просто замечательной. Первым делом товарищи завалились в ресторан, где хорошо поели и не только поели. На остаток суммы они закупили продукты с расчётом дотянуть до стипендии и отправились в общагу.

А работа двигалась медленно. Выбранная тема была абсолютно новой, и спросить было абсолютно не у кого. Весна 1956 года вступила в свои права, а он изучал режимы работы гидротрансформатора. Накатывал апрель, а он считал передаточные числа. Где-то в Тбилиси ждала любимая девушка, а он рисовал механизм переключения. Дни летели всё быстрее и быстрее.

Со своим руководителем, профессором Фалькевичем, студент-дипломник Мирзоев

увиделся лишь накануне защиты, 30 июня – впервые после февральского разговора. Борис Семёнович бегло просмотрел работу и… подписал её. Подписал проект, который вроде бы впервые увидел. Фалькевич умел доверять своим подопечным, это факт, но… Вполне возможно, что он был знаком с работой Мирзоева лучше, чем хотел это показать. Мы умолчали об одной немаловажной детали.

На заводе – на МЗМА – приняли конструкцию студента Мирзоева! Приняли для

изготовления опытного образца. Фалькевич вполне мог быть в курсе этого, а ничего не сказал потому, что не хотел расхолаживать студента перед защитой своим явным одобрением. Самое интересное, что такая коробка передач действительно была воплощена в металле – она была изготовлена по КД, которую разработал пятикурсник Мирзоев. Конечно, ни о каком внедрении в производство речи не шло – скажем прямо, автоматическая коробка для недорогого «Москвича» изначально была идеей довольно- таки утопичной. Но сам факт того, что студент смог придумать конструкцию серьёзного узла, которая была принята на предприятии и заинтересовала настолько, что дело дошло до опытного образца – что ж это был, безусловно, первый профессиональный прорыв.