Герой волшебной сказки

1

Очень часто героиней волшебной сказки является падчерица — жертва злой мачехи. Падчерица занимает в сказке такое же место, как младший брат. По-видимому, она оттеснила другие типы невинно гонимой героини — покинутую жену, младшую дочь, младшую жену и т. п.

Наиболее архаичен образ жены, покинутой мужем (рассматривался в первой главе). Образ этот типичен для чукотско-эскимосского фольклора. Обиженная, прогнанная жена либо находит приют у солнечного (или лунного) человека, в верхнем мире, либо спасается от голодной смерти в медвежьей берлоге и потом снова завоевывает любовь мужа. Иногда, превратившись в медведя, она мстит мужу и его новой жене. В некоторых вариантах муж заставляет новую жену идти к медведю, чтобы получить от него чудесную помощь, но ей это не удается.

Сюжет чукотско-эскимосской сказки очень напоминает восточнославянские сказки о падчерице, которую злая мачеха выгоняет или посылает в лес к медведю или Морозке, чтобы погубить. Падчерица возвращается с богатыми дарами, а родная дочь мачехи, отправленная после этого в лес, погибает. Это сходство, однако, объясняется не историческими связями, не генетической преемственностью, а тем, что покинутая жена играет в сказке палеоазиатов примерно такую же роль, как падчерица в сказках культурных народов Евразии.

Изгнанная жена как один из видов невинно гонимой героини встречается не только у народов Крайнего Севера, но и у полинезийцев[312], живущих «на другом конце света».

К рассказам о покинутой жене близки рассказы о жене, которую муж обижает, оскорбляет и т. п.[313] Черты образа невинно гонимой постепенно приобретает невеста тотемического или небесного происхождения в группе сказок, рассказывающих первоначально о нарушении мужем брачного табу (он называет родовое имя чудесной супруги, и она за это покидает его). Впоследствии смысл нарушенного табу был забыт, и упоминание имени жены или породы животного, к которой она принадлежит, стало восприниматься как грубость мужа (или его матери). Оскорбленная, уязвленная женщина уходит от мужа и свекрови. Мотив покинутой или обижаемой мужем жены отражает распад материнского рода и соответствующего ему парного брака (при котором жена из-за малейшей обиды или ссоры с мужем уходила в свой род), переход к патриархату с присущей ему моно- или полигамией и безусловной властью мужа над женой.

На стадии развитого патриархата в древних восточных и рабовладельческих обществах, в полигамной семье, обыденным, бытовым явлением становится вражда жен. Появляются сказки, в которых не муж угнетает, прогоняет, изводит жену, а одна из жен преследует, пытается извести другую. Обычно главная и старшая жена изводит младшую из ревности и зависти к ней. Но иногда младшая, красивая жена обижает старую. Второй случай более древний, так как предполагает отсутствие строгой регламентации и главенства старшей жены — хозяйки в развитой полигамной семье. Сказка всегда на стороне обездоленной.

В индийской сказке[314] молодая жена обращается со старой, как с рабыней, выгоняет ее из дому. Старая жена пошла, куда глаза глядят. Она вымела землю под яблоней, почистила шерсть быку, и они стали ее покровителями. По приказанию дервиша она окунулась в воду и стала красавицей; дервиш предложил ей на выбор несколько корзин, и она выбрала самую плохую, которая оказалась полной золота. Эта сказка напоминает по сюжету сказки о падчерице.

В другой индийской сказке[315] новая жена царя убила любимого царского коня и вымазала кровью губы семи царским женам. Царь приказал бросить их в ров вместе с детьми. Матери от голода стали есть своих детей, но одна из них не сделала этого; ее сын вырос и отомстил новой жене царя.

В сказке западно-африканского племени масаи[316] одна жена обвинила другую в том, что та хотела убить своих детей. Оклеветанную жену изгоняют. Выросшие дети узнают правду и находят мать.

Распря между женами в полигамной семье очень часто происходила из-за детей. Рождение детей, особенно мальчиков, было в патриархальной семье огромной радостью. Отсюда обычная коллизия сказки: у младшей жены (или вообще у одной из жен) рождаются мальчики; другие жены клевещут на нее, говорят мужу, что она родила собак и т. д. Иногда они выбрасывают детей и прогоняют мать. Подобные сюжеты напоминают сказку о царе Салтане.

В полигамной семье появляется почва не только для соперничества и вражды жен, но и для соперничества детей разных жен и для враждебного отношения матерей к чужим детям.

«Полигамия, — пишет Грандидье о патриархальной семье у мальгашей, — совсем недавно имела на Мадагаскаре повсеместное распространение. В большинстве семей были дети от разных матерей. Хотя, по-видимому, они жили в достаточно хороших отношениях и хотя родители предписывали им под угрозой проклятия не ссориться, они не любили друг друга, и у племени бетсилео „мачехи“ часто третировали своих „пасынков“ и „падчериц“, если верить двум выражениям: „Ребенок, которого обижает мачеха“ и „Не будь злой, как мачеха“»[317].

Как уже говорилось, изгнанная жена, младшая жена, младшая дочь появились в сказке раньше, чем падчерица. Соответственно мачехе предшествует главная жена, обижающая младших жен, или, напротив, новая жена, заставляющая мужа прогнать старую.

Мачеха очень часто прибегает к колдовству, преследуя пасынков. Во многих сюжетных группах она предстает в образе ведьмы, колдуньи.

В некоторых случаях мачехе предшествует родная мать. Так, например, в сюжете о Белоснежке, героиню преследует не только злая мачеха, но и старшие сестры и еще чаще — родная мать. Такие варианты следует признать более древними. Мотив преследования детей родителями весьма архаичен. Одни сказки отражают обычай убийства детей (их оставляли в пустынном месте умирать от голода), другие связаны с некоторыми обрядами. Девушку, достигшую половой зрелости, было принято держать в изолированном помещении, родители отводили детей в лес для инициации и т. д. Впоследствии эти мотивы ритуального происхождения были переосмыслены и возникли рассказы о невинно гонимых.

Образ младшей дочери, которая тоже иногда является героиней сказки, представляет частный случай сказочного юниората. Мотив младшей дочери, как и мотив младшего сына, чрезвычайно широко распространен в мировой сказке. Идеализация младшей дочери, возможно, отражает женский юниорат и его упадок в результате кризиса материнского рода. Гипотезу о том, что мотив младшей дочери возник в сказке под влиянием идеализации младшего сына, следует отвергнуть, так как младшая дочь стала идеализироваться раньше, чем младший сын. Кроме того, в фольклоре ряда народов (индейцев, некоторых народов Африки и т. п.), знающих идеализацию младшей дочери, нет или почти нет идеализации младшего сына. В европейской сказке, где главный герой — младший сын, мотив младшей дочери вытесняется мотивом падчерицы.

Сказки о младшей дочери представляют близкую параллель сказкам о младшем сыне. Младшей сестре удается то, что не удается старшим. Они обижают младшую, заставляют ее исполнять черную работу (мотив Золушки). Завидуя красоте сестры, старшие пытаются ее извести, отнять жениха или чудесные предметы. Младшая дочь близка к родителям, получает помощь от отца или покойной матери, а старшие сестры непочтительны. Они грубо обходятся также с животными и «чудесными» лицами, а младшая — ласково и потому получает от них помощь.

В ирландской сказке[318] Мойрин, младшая дочь вдовы, — любимица матери. Сестры завидуют Мойрин, в отсутствие матери обижают ее. Затем они убивают мать. Младшая хоронит ее в саду и оплакивает. Однажды Мойрин находит на могиле матери говорящую кошечку, которая превращается в ее чудесного помощника. Перед нами мотив, хорошо известный по сказке о коте в сапогах. Младшая дочь чтит память матери и получает от нее тотемное животное (следы культа предков). Кошка достает героине прекрасные одежды, в которых она отправляется на ярмарку и пленяет царевича (сюжет «Золушки»).

В аналогичной исландской сказке[319] старшие сестры обижают младшую — Хелгу-дюймовочку. Они убивают родителей, а младшую превращают в служанку. Хелга плачет на могиле матери и получает от нее чудесные предметы — летающих коней и красивую одежду. Девушка выходит замуж за короля, которому ее сестры напрасно пытались понравиться.

В греческой сказке[320] старшие сестры убивают мать, а затем и младшую сестру. Из ее могилы вылетает птица, обличающая преступниц. Старшие сестры зарезали птицу, но из ее крови выросло дерево, на котором появились плоды. В одном из плодов оказалась младшая сестра.

Рассмотрим основные виды сказок о младшей дочери.

В датской сказке мать оставляет в наследство двум старшим дочерям все богатство, а младшей — только три предмета: квашню, ручку от метлы и передник. Старшие сестры смеются над младшей. Они говорят ей: «„Ты видишь, мать любила нас больше, так как тебе она дала только квашню, ручку от метлы и передник“… Но маленькая Эдерланд была спокойна и терпелива и думала про себя, что мать любила ее так же, как обеих других»[321]. Все трое поступили в услужение к богатому хозяину, причем младшей поручили самую «низкую» работу — ходить за курами. Хозяин хвалил ее за старательность. Тогда завистливые сестры сказали хозяину, что она похвалялась достать светильник без огня на острове троллей. Девушку посылают на остров. Полученные в наследство от матери предметы помогают Эдерланд достать светильник и выполнить следующие трудные задачи: достать лошадь с колокольчиками на ногах и свинью, которая не уменьшается, сколько бы ее ни ели. После этого младшая сестра выходит замуж за хозяина. Ее завистливые сестры тоже отправляются на остров троллей и погибают там.

Начало сказки содержит мотив наследства. Младшая дочь получает меньшую долю, но эта доля находится под материнским благословением: «невзрачные» предметы обладают чудесной силой (напомним о религиозных функциях младшей дочери при женском юниорате, о передаче младшей дочери колдовского искусства у некоторых племен). Старшие сестры клевещут на младшую, так же как в сюжетах о братьях. Конец сказки представляет мотив неудачного подражания. Возможно, что именно эта сказка оформилась под влиянием аналогичных сказок о младшем сыне.

В мировом фольклоре существует ряд вариантов сюжета о Золушке (№ 510, 511), где героиней является младшая дочь, а не падчерица. Такие варианты являются более ранними, чем сказки о падчерице. Это может служить косвенным подтверждением того, что Золушка, которая топит печь и, таким образом, связана с очагом, первоначально была младшей (ср. роль младшего в культе очага).

Архаический вариант сюжета 510 находим в малайской сказке из Макассара. После смерти родителей осталось семь дочерей. Старшая становится хозяйкой и заставляет младшую делать черную работу, топить печь. Однажды младшая поймала рыбу Джулунг-Джулунг и стала кормить ее, произнося заклинания, чтобы она росла. Сестры узнали об этом и убили рыбу[322]. Героиня закапывает рыбьи кости и произносит над ними заклинания. Из костей вырастает чудесное дерево (ствол из железа, листья из шелка, на ветках драгоценные камни). Девушка заклинает лист, чтоб он полетел на Яву и упал перед царем. Царь по этом листу находит чудесное дерево. Но плоды с него может сорвать только младшая. Она дарит царю драгоценные плоды, и царь женится на ней.

В сказке изображается ритуальное кормление, умерщвление и захоронение тотемного животного. Этнографическая основа здесь та же, что и в сказке о пашущей собаке. В обоих случаях ритуальное убийство животного с целью обеспечения плодородия переосмыслено, воспринимается как злой поступок старших братьев или сестер. Тотемное животное опекает младшая дочь.

Иногда на месте тотемного животного — родители. Для сказок типа 510–511 характерен мотив убийства старшими сестрами матери, которая оказывает предпочтение младшей дочери. Младшая дочь ухаживает за цветами, выросшими на могиле матери, и мать помогает ей выйти замуж за царевича.

Широко распространен мотив предательства завистливыми старшими сестрами удачливой и красивой младшей. В мальгашской сказке[323] три сестры ищут коренья, младшая набирает больше всех. Старшие сестры требуют, чтобы она отдала им часть собранного. Младшая отказывается, и сестры бросают ее в лесу. Девочку подбирает птица верондрео и приносит домой. Родители в благодарность варят для верондрео рис.

В сказках народов Африки очень часто старшие сестры завидуют красоте младшей. В оригинальной мальгашской сказке[324] три сестры спрашивают прохожих, какая из них самая красивая. Все указывают на младшую. Тогда старшие сестры отнимают у младшей украшения, одежду, срезают роскошные волосы и превращают ее в свою служанку. Они идут в соседнее царство. Младшая сажает в землю зернышко, подаренное старухой. Из него вырастает дерево, чудесные плоды которого может сорвать только она одна («брачное дерево»). Царь женится на ней. Старшие сестры превращаются в москита и навозного жука. Мотив «брачного дерева» мы уже встречали в предыдущих примерах, он характерен для сказочного типа 510.

В другом мальгашском варианте[325] старшие сестры, завидуя младшей, которую все признают красивой, заставляют ее нарвать цветов в саду чудовища Итримобе. Хитростью девушка спасается от чудовища и бежит домой. Она становится любимицей родителей.

В сказке западноафриканского племени хауса[326] две сестры спорят о том, какая из них красивее. Люди дают младшей подарки за красоту. Завистливая старшая сестра посылает младшую за водой, надеясь, что та утонет. Сын царя убивает речного духа, спасает девушку и женится на ней.

Самую примитивную форму мотива младшей дочери дает сказка гереро (Юго-Западная Африка)[327]: завистливые сестры убивают красавицу-младшую, мать плачет над ее трупом. На этом сказка кончается.

Можно предположить, что подобные рассказы лежат в основе сказки о Белоснежке. В албанском варианте[328] «Белоснежки» не мачеха, а сестры преследуют красивую младшую сестру. Старшие сестры выступают в роли мачехи также в некоторых греческих, итальянских, македоно-румынских и изолированных немецких и швейцарских вариантах этой сказки[329], т. е. в определенном географическом районе.

Главный тип сказок о младшей дочери — сказки о браке с чудесным существом (зверем). Мотив чудесного супруга очень архаичен. Он, безусловно, древнее, чем идеализация младшей дочери. Однако соединение его с мотивом дочерей — характерная черта классической волшебной сказки.

Младшая дочь, как известно, имела когда-то особые религиозные функции. Согласно теории «сексуального избранничества» Штернберга, в сказках тотемистический, божественный супруг-покровитель дает ей магическую силу. Часто чудесный брак вознаграждает младшую дочь, которую обижают старшие. Так, в легенде одного из племен североамериканских индейцев (микмак)[330] чудесное невидимое существо объявляет, что женится на той девушке, которая увидит его. Это удается младшей дочери, которую обижают старшие. Она становится женой чудесного существа, а старшие погибают.

Мотив сестер обязателен в широко распространенных сказках типа «Аленького цветочка»[331].

У отца три дочери. Обычно младшая дочь — самая любимая. (Этим подчеркивается близость младшей к родителям.) Старшие дочери — злые, завистливые. Классический вариант: отец отправляется на охоту (на войну, по делам торговли, на работу, в гости и т. д.) и спрашивает дочерей, что им привезти. Старшие сестры просят красивую одежду, золотые инструменты для тканья, золотых петуха и курицу. Младшая дочь просит достать ей чудесный предмет — говорящий, поющий, танцующий цветок или лист (реже — птицу) и т. п. В некоторых вариантах она видит этот предмет во сне. Отец попадает в лес, где обитают демоны. Он находит чудесный предмет и хочет взять его, но тут появляется разгневанный демон. За чудесный предмет он требует в жены дочь своего пленника. Иногда просто рассказывается, что отец заблудился в лесу, и демон обещает отпустить его, если тот отдаст ему дочь. Часто демон (зверь и т. д.) не говорит, какую из дочерей он хочет получить в жены. Тогда старшие дочери отказываются спасти отца, а младшая с готовностью соглашается принести себя в жертву. Она поступает по отношению к отцу так же, как младший сын в сказке о поисках для отца живой воды или молодильных яблок. В тех случаях, когда демон требует младшую дочь, отец пытается подменить ее старшими, но демон замечает обман, и отец отдает любимую дочь (ритуал «мнимой невесты»).

В одном варианте старшие сестры мечтают о человеке с золотыми волосами, а младшая готова выйти замуж за хромую собаку и т. п.

В исландской сказке[332] героиня изъявляет желание стать женой великана. Другой вариант — младшая дочь сама попадает к чудовищу либо оно похищает ее. Героиня становится женой чудовища, зверя и т. п. Тем самым «расколдовывает» юношу, превращенного в чудовище ведьмой. Обычно дальше рассказывается о нарушении брачного табу (запрет видеть мужа и т. п.) и последующих поисках чудесного супруга. Нарушить табу обычно заставляют младшую завистливые старшие сестры.

В сюжете № 440 младшая из сестер должна выйти замуж за лягушку, которая достала ей упавший в колодец мяч (ср. сказку о царевне-лягушке). Младшая дочь во многих сказках узнает «чудесное» существо в отталкивающем образе «презренного» зверя, грязного нищего, урода, за безобразной маской и т. п. Это особое «прозрение» отличает младшую дочь от старших, отвергающих чудовище или урода. За такой выбор жениха младшая дочь в русских вариантах (не без влияния сказок о младшем сыне) изредка именуется дурочкой.

В сказках о сиротке североамериканских индейцев младшая дочь вождя угадывает «шаманские» таланты и магические силы в грязном, уродливом, всеми гонимом юноше, тогда как ее старшие сестры издеваются над ним. Когда сиротка преображается в красавца, старшие изъявляют желание быть его наложницами. В европейской сказке о «медвежьей шкуре» (№ 361 по Аарне) младшая дочь хочет стать женой страшного «неумойки», которого отвергли старшие (образ «неумойки» имеет ритуальную основу). Когда завистливые старшие сестры узнают о богатстве «неумойки», они умирают от зависти.

В сказках о золотоволосом юноше, надевшем уродливую маску (№ 314), младшая дочь догадывается, что герой скрывается, и требует, чтобы отец выдал ее замуж за него.

В сказке «Лесной дом» (№ 431) младшая дочь в отличие от старших ласково обращается с животными в лесном доме, принадлежащем чудесному старику, и снимает со старика чары (он оказывается заколдованным царевичем).

В некоторых вариантах сказок о детях у людоеда вместо мальчиков фигурируют девочки, причем младшая сестра играет такую же роль, как мальчик-с-пальчик.

Младшая дочь обычно выступает в роли героини в сюжете № 707 по Аарне: три девушки хвастаются, что, если бы на них женился царь, они бы родили ему трех сыновей с золотыми волосами, золотой цепью на шее и звездой на лбу (или с другими чудесными признаками). Царь подслушивает младшую и женится на ней. В сказках полигамных народов царь женится на всех трех девушках, но только младшая исполняет обещание. Завистливые старшие сестры подменивают новорожденных детей собакой и объявляют, что младшая родила щенка. Царицу заключают в тюрьму, а детей бросают в реку, но рыбак спасает их. Подросшие дети после многочисленных приключений находят отца. Царь узнает правду (в некоторых вариантах — от птицы) и принимает обратно детей и жену, а старших сестер жестоко наказывает. Эта сказка встречается в русских, скандинавских, прибалтийско-финских, венгерских, румынских, итальянских, испанских, албанских, немецких, арабских, американо-индейских версиях.

Можно представить, какова этнографическая основа этого сюжета. Но ранней стадии развития семьи широко практиковалось убийство детей. Их убивали часто и в патриархальной семье, если дети отличались чем-нибудь необычным — какими-нибудь знаками на теле и т. п. Широко было распространено убийство близнецов. Иногда их просто оставляли без пищи и т. п. Вместе с тем существовало представление о связи подобных «необычных» детей с богами, о вмешательстве бога в их рождение.

Ясно, что в сказке убийство или выбрасывание детей было приписано злой воле старших сестер, так же как в сказках типа 510 им приписывалось убийство тотемного животного.

Для того чтобы ясно понять, на какой бытовой почве мог зародиться сюжет типа 707, нужно еще указать на отношения внутри патриархальной полигамной семьи, где нормальным явлением были распри жен, в частности из-за детей.

В африканских версиях (в фольклоре мальгашей, басуто и т. п.) соперничают не сестры, а жены. В варианте басуто[333] с героиней дурно обращаются другие жены вождя. У вождя на груди — изображение луны. Он говорит женам, что хочет иметь сына с таким знаком. Героиня рождает такого мальчика, но другая жена из ревности подменяет его щенком. В мальгашской сказке старшая жена завидует младшей, у которой родились два сына. Старшая бросает детей в воду, и младшую прогоняют. В этих сказках бездетные жены завидуют женщине, имеющей детей, но в большинстве вариантов речь идет о рождении чудесных детей. В оригинальной зулусской сказке героиня рождает сына в облике змеи, чтобы другие жены-соперницы не убили его, как предыдущих ее детей.

Таким образом, в сюжете 707 мотив младшей сестры соперничает с мотивом младшей жены, обижаемой другими (обычно старшими) женами. Генетически образы младшей сестры и младшей жены близки друг другу. Старшая жена почти всюду в полигамной семье была главной и имела огромную власть над другими женами. Согласно широко распространенному брачному обычаю, жених старшей дочери имел супружеские права на ее сестер и часто получал их в жены вместе с главной невестой. Естественно, что младшая сестра фактически была и младшей женой, а потому нередко и обездоленной. Образ ее часто встречается в сказках об оклеветанной, прогнанной или подмененной жене. «Подмена» младшей сестры-невесты старшими отражает ритуал «мнимой невесты» в брачном обряде, представляющий этнографическую основу сказок о подмененной жене. Старшая по обычаю должна быть выдана замуж раньше младшей. Поэтому она и появлялась перед женихом в подвенечном наряде раньше младшей в тех случаях, когда младшая была настоящей невестой.

Из сюжетов, для которых обязателен образ младшей сестры, следует еще упомянуть полуновеллистическую сказку «Цена соли»: отец изгоняет младшую дочь, которая говорит, что любит его, «как соль». Но впоследствии, когда старику приходится есть несоленую кашу, он познает цену дочерней любви. Эта сказка, безусловно, весьма поздняя. Специфическая для сказок о младшей дочери тема любви к отцу здесь раскрывается новеллистическими средствами.

2

Наиболее популярный образ невинно гонимой героини — падчерица. Сказочному эпосу культурно отсталых народов чужд этот образ. Зато в сказке культурных народов Азии и особенно Европы он занимает центральное место.

Сказки о мачехе и падчерице неоднократно анализировались в фольклористической литературе[334]. Однако большинство работ посвящено отдельным сюжетам и не ставит общей проблемы взаимоотношений мачехи и падчерицы. Но и те исследователи, которые касались мотива мачехи-падчерицы, не дали его удовлетворительного объяснения. Буржуазная фольклористика не вскрыла социальную природу мотива мачехи.

Представители мифологической школы не дали ничего ценного для истолкования образов мачехи и падчерицы в сказке. Они считают, что сказочные мотивы не имеют социальных корней. Для А. Гюбернатиса или Ш. Плуа падчерица — это заря, а мачеха — ночное небо[335].

Как и другие «мифологи» с их пристрастием к лингвистическим аргументам, Плуа полагал, что враждебное демоническое существо, воплощавшее злые силы природы, имело эпитет, который впоследствии стал обозначением мачехи и свекрови. По мнению А. Афанасьева, «злая мачеха-зима держит в своей власти замарашку — попелюшку весну», «деву солнца»[336]. Это положение исследователь подтверждает поговоркой: «Зимнее солнце, что мачехино сердце». Для Брюйера, как и для Афанасьева, падчерица обозначает весну, а мачеха — зиму. Е. Зике — эпигон мифологической школы, автор так называемой лунарной теории, — видит в мачехе старую убывающую луну, завидующую молодой — новой жене солнца. Очень близок к «мифологам» в толковании образов мачехи и падчерицы П. Сентив. Для объяснения Золушки и сходных сказок он обращается к календарному обряду. Для него падчерица-золушка символизирует новый год, мачеха — старый год, а родные дочери мачехи — «первые месяцы, предшествующие весне и настоящему новому году». Первоначально старый год, по мнению Сентива, был воплощен в образе старой злой колдуньи — потому мачеха и изображается колдуньей[337]. Толкования «мифологов» и Сентива идеалистичны. Мачеху и падчерицу они рассматривают как символы, скрывающие за собой какие-то мифические или обрядовые образы.

Миграционисты не ставили проблемы генезиса мотива мачехи и падчерицы. Е. Коскен собирал доказательства индийского происхождения сказок, в которых фигурируют эти образы. В мачеху, по его мнению, превратилась завистливая побочная жена индийских сказок.

Мало интересного для объяснения проблемы мачехи — падчерицы содержится и в трудах «антропологистов». Быт доисторического человека и первобытные верования, которые они изучали, не могли дать ключ для понимания семейных отношений более позднего времени. Э. Лэнг находит в падчерице черты младшей дочери и в соответствии с этим объясняет имя Золушки.

Представитель «психологического» направления в фольклористике фон дер Лейен ищет корни конфликта сказочных мачехи и падчерицы в первобытных обычаях. Он считает, что коллизия мачехи — падчерицы вырастает из первобытной изоляции девушек, достигших зрелости. Эта изоляция, по его мнению, вызывала неприязненные отношения матери и дочери. Впоследствии мать в сказках была заменена мачехой.

Тема мачехи вызвала интерес представителей австрийской психологической школы — Фрейда и его учеников Ранка и Риклина. Фрейд рассматривает эту тему в «Снотолковании». Его идеи развивает Риклин в книге «Исполнение желаний и символика в сказке». Ранк посвящает мачехе специальную главу в большой книге «Мотив инцеста в сказании и в поэзии».

Как известно, фрейдизм объясняет все жизненные явления и явления поэзии патологической инцестуальной психологией. По мнению Риклина, сказки о мачехе — это фантастическое порождение сексуальных желаний, сама мать — сексуальная соперница дочери, а замена образа матери образом мачехи имеет целью замаскировать аморальность этих сексуальных стремлений дочери. Фрейдисты видят в сказочной мачехе только завуалированный образ матери — сексуальной соперницы дочери и объекта заторможенных желаний сына. Ранк считает главным видом сказок о мачехе сюжет, в котором мачеха преследовала пасынка своей любовью, а потом оклеветала его (тип Федры): «Корень проблемы Федры в том, что мать идет навстречу желаниям сына… Корень мотива ложного обвинения женой отца („мотив жены Пентефрия“) в Эдиповом комплексе. Он реализует инцестуальную фантазию сына таким образом, чтобы тот остался безупречным»[338]. Типу Федры Ранк противопоставляет «более откровенный» тип Дон-Карлоса. По мнению Ранка, Дон-Карлос Шиллера влюблен в свою мачеху, так как она напоминает ему мать в молодости.

Фрейдистская концепция вытекает из представления о том, что сказка с инцестуальной окраской — главный, основной, первичный тип сказок о мачехе. В действительности, как мы стараемся доказать, этнографические корни ее совершенно иные, чем у сказок о мачехе и падчерице. Кроме того, в большинстве фольклорных вариантов вместо мачехи — жена брата.

Левис оф Менар в книге «Герой в русской и немецкой сказке» эклектически соединяет точку зрения фон дер Лейена и фрейдистов[339].

Фрейдистская теория представляет известную аналогию гипотезам «мифологов». И здесь и там дается символическая, идеалистическая интерпретация проблемы мачехи — падчерицы, только у фрейдистов вместо «природного, космического мифа» — «психологический миф». Мачеха истолковывается не как определенное явление семейной и общественной жизни, а как некий символ. Мы знаем, что в некоторых сюжетах на месте мачехи была ранее мать, но это не значит, что мачеха — завуалированная мать, так же как неправильно считать мачеху символом, за которым скрывается ведьма, ночь, зима и т. п. Кстати, ни в одном из вариантов сказок типа «Федры» мать не фигурирует.

Наряду с произвольными построениями фрейдистов существуют и другие психологические гипотезы буржуазной фольклористики, претендующие на реалистическую интерпретацию мачехи, вне какой бы то ни было символики. Интересующей нас проблеме посвящена книга Ханы Кюн «Психологическое исследование проблемы мачехи» (1929). Книга написана не фольклористом, а психологом, но в ней использован богатый фольклорный материал — немецкие пословицы, выражающие отрицательное отношение к мачехе, народные песни (о том, как мачеха отравляет падчерицу, жалоба падчерицы на могиле покойной матери и другие), сказки из сборника братьев Гримм (№ 11, 14, 15,21 и др.). Кюн анализирует также литературные произведения, касающиеся темы мачехи, — Гюнтера, Шторма, Ибсена. Весь этот материал служит автору для освещения психологических отношений в семье с мачехой.

Хана Кюн игнорирует историю образов мачехи и падчерицы, принципиальное отличие старых народных сказок от поздних литературных произведений. Она выводит мотив мачехи из психологических отношений современной буржуазной семьи, причем семью, как и фольклор, рассматривает внеисторически, как нечто вечное и неизменное. Ранк и Риклин выводили конфликт мачехи и падчерицы в сказке из патологической психологии, а Кюн — из «естественной», как она выражается, семейной психики современного буржуа. Очень обстоятельно автор описывает все возможные противоречия и сложности, возникающие в семье, в которой молодая мачеха заменяет детям мать. Кюн говорит о «богатстве мотивов для конфликтов в семье мачехи». В фольклоре исследователь видит прямое отражение этой чисто психологической «сложности». Сказки о мачехе и падчерице Кюн трактует со своеобразным наивным реализмом. Мачеха в сказке, как и в действительной семейной жизни, заставляет падчерицу выполнять тяжелую работу и т. д. В сказке Гензель и Гретель мачеха не заботится о детях, лишает их любви отца, в «Белоснежке» — преследует падчерицу за красоту. Все это, по мнению автора книги, — чисто бытовое описание.

«Наивный реализм» Кюн противоположен «эротическому символизму» фрейдистов, но у них есть и общее: узкий психологизм в решении фольклористической проблемы, антиисторическое перенесение современной буржуазной «семейной психологии» в народную волшебную сказку.

Первая фольклористическая работа о мотиве мачехи в народной сказке — книга В. Линке «Проблема мачехи в сказках германских народов». Она содержит большой фактический материал. Линке дает обзор немецких и скандинавских сказок. Скандинавскую сказку он рассматривает как более раннюю ступень развития мотива мачехи. Линке интересует только история формы этого мотива, история сюжетной функции образа мачехи в сказке и т. д. (мотив мачехи как элемент композиции — Kompositionsmotiv, как вводная формула — Eingangsformel, как двигатель действия — Aktionsmotiv). Вопроса о происхождении и сущности мотива Линке касается лишь мимоходом.

Он считает основой примитивной культуры семью. Поскольку появление мачехи после смерти матери означает нарушение семейного единства, то сказка, отражающая примитивную культуру, наделяет мачеху отрицательными чертами. В основе этой мысли лежит ошибочный взгляд на историю семьи. Для Линке, как и для многих буржуазных ученых, семья — это ячейка буржуазного «гражданского общества» — мыслится не как результат исторического развития, а как его исходный пункт. Этот взгляд давно опровергнут Морганом и Энгельсом, а также авторами многочисленных этнографических работ.

Как мы постараемся в дальнейшем доказать, понятие злой мачехи было порождено не нарушением «семейной идиллии», как это представлялось Линке, а ее установлением, не разрушением семьи, а ее рождением на развалинах родового строя. Работа Линке формалистична, что типично для многих фольклорных исследований десятых — тридцатых годов (в основном на Западе). Так, Гемпель утверждал, что мотив мачехи — падчерицы вырос из противопоставления персонажей, характерного для схематизирующей поэтики сказки. Иного содержания в коллизии мачеха — падчерица Гемпель не видел. Подобно ему, Кристенсен выводил мотив младшего в сказке из законов «троичности» и «значимости последнего». За пределы чисто формального анализа не выходит и работа фольклориста В. Р. Волкова, посвященная сказкам о невинно гонимых, в частности о падчерице. На обширном материале русской, украинской и западнославянской сказки, тщательно сличая различные варианты, Волков доказывает композиционное единство всех типов сказок о мачехе и падчерице, но оставляет в стороне их содержание. Проблемы происхождения мотива мачехи исследователь не затрагивает. Он даже не пытается найти причины композиционного единства сказок о мачехе и падчерице.

Волков собирался продолжить свою работу, чтобы доказать сходство в строении всех сказок о невинно гонимых. В этом случае сказки о падчерице должны были бы попасть в один ряд со сказками о младшем сыне и т. п.

В 1944 г. в Москве была защищена докторская диссертация проф. А. М. Смирнова-Кутачевского на тему «Народные сказки о мачехе и падчерице». Это самая полная и обстоятельная из работ на интересующую нас тему. Смирнов-Кутачевский ставил целью проанализировать сказки о мачехе и падчерице в связи с социальными условиями и исторической эволюцией общества и приурочить возникновение их к определенным этапам развития общества. Исследователь стремился, таким образом, к марксистскому решению проблемы.

Однако с первых же шагов проявилась известная односторонность его в подходе к проблеме. Ключ к анализу интересующей его группы сюжетов Смирнов-Кутачевский ищет в «женском вопросе», в проблеме «свободы женщины». Эпиграфом к книге он берет слова Фурье: «Степень свободы, достигнутая данным обществом, должна измеряться большей или меньшей свободой женщины в этом обществе».

Историю сюжетов мачехи и падчерицы исследователь рассматривает как историю положения женщины в обществе. Однако нет сомнений, что сказки о мачехе и падчерице отражают не положение женщины в обществе, а целый комплекс общественных условий.

Иногда трактовка «женского вопроса» теряет у Смирнова-Кутачевского социологический характер, и вопрос перерастает в проблему пола. Смысл сказки «Коровка и ведьма» автор сводит к матримониальной теме: «По существу эта проблема пола нисколько не менее значительна, чем та социальная и моральная неправда, которая создает рассказ о мачехе и падчерице. Тут также нужно восстановление естественных прав (живого существа!)» (с. 157).

По мнению Смирнова-Кутачевского, замужество в сказке — своеобразный выход для женщины из классовых противоречий: «Женщина… не видит иных правовых способов решения вопроса и ставит его в рамки социально-биологического фактора» (с. 174). Он подчеркивает, что мать героини прилагает все усилия, чтоб выдать замуж свою дочь, а мачеха — свою. В сказке «Коровка и ведьма», несомненно, отражается брачный обычай, но это не значит, что матримониальная тема составляет ее суть.

Генезис мотива мачехи исследователь относит ко времени перехода от материнского рода к отцовскому, ко времени «всемирно-исторического поражения женского пола». Смирнов-Кутачевский считает, что в сказке о мачехе и падчерице «матриархат и патриархат даны как темы господствующих отношений». По его мнению, «образ мачехи выступает в типичной роли главенствующего материнского начала. Материнский инстинкт ее представлен со всей неистребимой силой. С какой страстью она отстаивает интересы своих дочерей, не взирая на то, что они часто уроды… Этим родовым кровным началом в сущности определяется вся физиономия мачехи. Это образ властной силы, главное лицо в доме. Муж обычно где-то в стороне, безличный, безгласный… У него нет даже родственных связей с женой. В обычном сказочном рассказе он со своей дочкой от первой жены, а мачеха — со своей» (с. 29–30). Борьба между «дединой дочкой» и «бабиной дочкой», между падчерицей и мачехой есть борьба патриархата с матриархатом. Сказка стоит на стороне патриархата, так как она выражает «смену матриархата патриархатом». Именно поэтому, считает Смирнов-Кутачевский, лесные существа отвергают мачехину дочку и награждают падчерицу.

Трудолюбие падчерицы автор объясняет тем, что «при патриархате повышается личная активность человека, его общественная ценность и значение» (с. 36). Этим же объясняет и отсутствие трудолюбия у дочерей мачехи.

Такова концепция Смирнова-Кутачевского по вопросу о происхождении мотива мачехи. Мы не можем согласиться с этой концепцией.

Каким образом мачеха, неизвестная исторически в эпоху материнского рода, может стать его воплощением? Материнский род обычно получает в сказке воплощение не в образе мачехи, а в образе матери героини. Во многих сказках о мачехе и падчерице покойная мать оказывает помощь обездоленной дочери. Очень часто она дает ей чудесные предметы — святыни материнского рода. Таковы, например, чудесные куколки Василисы Прекрасной. Именно покойная мать, а не отец помогает героине в борьбе с мачехой. Доказательством того, что мачеха воплощает материнский род, Смирнов-Кутачевский считает «неистребимую силу материнского инстинкта», хотя материнский инстинкт — категория чисто биологическая и потому ни в коем случае не может быть характерной чертой материнского рода, т. е. определенной общественной ступени развития.

Идея Смирнова-Кутачевского основана на противопоставлении «дединой дочки» и «бабиной дочки», но его может и не быть. Иногда у мачехи нет своих детей, но она завидует красоте падчерицы и пытается ее извести («Белоснежка»). В сказке важен контраст не «дединой» и «бабиной» дочки, а родной (покойной) и неродной матери. Трудно предположить, чтобы покойная мать, помогающая героине, воплощала силы отцовского рода, а такое предположение логически вытекает из концепции автора.

В дальнейшем Смирнов-Кутачевский дает обзор и весьма спорное толкование сюжетов с мачехой и падчерицей. В главе «Сказка о мачехе и падчерице в отражении первобытной народной идеологии» он рассматривает сказку о лошадиной голове, о Frau Holle (Бабе-яге), Морозке, сказку «Коровка и ведьма». Во всех этих сюжетах представлены, утверждает автор, тотемистические силы. Конфликт может быть разрешен: «а) актом непосредственного воздействия („Лошадиная голова“); б) магической силой былого верования (сказки о Бабе-яге); в) участием скрытых тотемистических пережитков („Коровка и ведьма“)» (с. 510).

В главе «Сказка о мачехе и падчерице в системе идеологических воззрений феодальной эпохи» автор рассматривает сказки о преследовании девушки («Косоручку» и соответствующие восточные сказки). Он считает их выражением протеста против положения женщины в условиях феодального быта, особенно на Востоке. Смирнов-Кутачевский анализирует здесь также сюжеты о Золушке, спящей царевне, подмененной жене, Безручке, царе Салтане и т. п. Для этих сказок автор считает характерным перенесение действия в обстановку «дворцового быта». Он утверждает, что основной тип сказки о мачехе и падчерице в условиях феодального быта представляет история девушки из низов, поднявшейся в верхи общества:

«В творческом движении сказки о мачехе и падчерице наблюдаются два неравномерных момента: частный факт — дворцовое событие, о котором идет слух в народных массах и которое обрабатывается сказкой в целях наиболее наглядного представления любимой темы, и другой — аналогия девушки из низов, давшая такие широкие волны творчества. Идеализация женщины из народа, включив в свой круг и судьбу женщины-аристократки, наметила в себе более общий вопрос о судьбе женщины, о женской доле» (с. 263–264). Сказки о мачехе феодальной эпохи, по мнению Смирнова, сыграли роль в борьбе за освобождение женщины (!).

В действительности единство этих сказок в том, что мотив гонимой падчерицы они ставят в один ряд с мотивом обижаемого младшего сына, обездоленного бедняка и других демократических героев, а не в показе «женской доли».

В 1951 г. была опубликована книга шведской фольклористки Анны Биргиты Рут «Цикл Золушки». По методологическим установкам эта работа примыкает к исследованиям так называемой историко-географической (финской) школы. Рут не поднимает вопроса об исторических корнях темы мачехи — падчерицы, не делает попыток раскрыть сущность образа гонимой падчерицы. Ее обстоятельное исследование посвящено истории сюжетов, связанных с Золушкой.

Рут оперирует сюжетами типа 510, 511 и 480 по каталогу Аарне. Сказок, которые подробно рассмотрены Гемпелем, она касается мимоходом. Объект анализа Рут — пять групп сюжетов, обозначенных ею латинскими буквами: А (№ 511), AB (№ 511В 510А), В (№ 510А), B₁ (№ 510В), С (№ 511В).

Выводы автора сводятся к следующему. Тип А (511) возник первоначально на Востоке, скорее всего на Ближнем Востоке, и оттуда распространился по Европе, главным образом в ее восточной части. Тип AB развился также на Ближнем Востоке из типа А, который был затем перенесен на Балканы, оттуда мигрировал в Италию и Испанию, в Славянские и Балтийские страны, а через славянские земли достиг Скандинавии. В Юго-Восточной Европе из АВ под влиянием сюжета 480 кристаллизовался тип B (510). Тип С — мужской вариант типа А — возник, также как тип Л, на Ближнем Востоке, откуда мигрировал в Юго-Восточную Европу и впоследствии достиг Ирландии и Скандинавии. В Скандинавских странах он смешался с АВ. Дальневосточные сказки о Золушке Рут также считает результатом миграции сюжета из Ближнего Востока.

Мы не имеем возможности подвергнуть здесь подробному анализу концепцию Рут, поскольку предмет нашего исследования — образ социально обездоленного, а не конкретная история сюжета. Как и другие исследователи сравнительно-географической школы, Рут в сущности миграционист. Она исходит из того, что каждый элемент сказки возник в определенном месте и в рамках одного сюжета, а затем распространился в составе комплекса мотивов по разным странам. В свете этой концепции автор книги рассмотрел и систематизировал огромный материал. Ценно стремление Рут осветить роль восточного фольклора в формировании сказочного цикла «Золушки». Однако упрощенный миграционизм и «втискивание» материала в рамки каталога Аарне ограничивает значение ее труда и гипотез.

Наша точка зрения сводится к тому, что сказки о гонимой девушке возникли независимо одна от другой в различных частях земного шара, что не исключает их взаимовлияния и взаимодействия. Работа Рут при всех ее достоинствах выражает сугубо формальное направление в изучении сказки, которое свойственно представителям финской школы.

3

Для того чтобы решить вопрос о происхождении сказочной коллизии мачехи — падчерицы, нужно выяснить, когда и как, в каких исторических условиях возникло представление о мачехе, когда мог возникнуть конфликт между ней и пасынками и, наконец, когда этот конфликт приобрел общественный резонанс, стал актуальным. Без социального звучания коллизия мачеха — падчерица не могла бы стать типичной для народной сказки. Доказательством служит хотя бы то, что аналогичный бытовой конфликт свекрови и невестки не стал содержанием сказки (за некоторыми ничтожными исключениями), хотя в песне свекровь занимает гораздо более важное место, чем мачеха.

Песня о злой свекрови генетически связана с патриархальным брачным обрядом, с переходом невесты в чужой род. Мотив злой свекрови переплетается в песнях с мотивом прощания с родными, часто с мотивом нелюбимого мужа. В чужой семье молодой жене предстоит быть служанкой, исполнять тяжелую работу, подчиняться нелюбимым, злым, чужим людям. Свекровь изображается злой, в частности как представительница другого рода. Но вместе с тем переход девушки в другой род и подчинение чужим людям необходимы, закономерны, освящены традицией. Экзогамия требует этого перехода.

Песня выражает тоску девушки, прощающейся со своим родом, страх перед родом мужа. Но именно потому, что такой брачный порядок, как уже говорилось, был нормальным, лирический протест девушки не мог стать основанием для эпической коллизии, мотивом сказки. В этом специфическое различие между лирическим и эпическим жанрами.

Постараемся выяснить условия возникновения коллизии мачеха — падчерица в исторической действительности и в народной сказке.

Классическая первобытная семья не знает мачехи. При классификаторской системе родства матерью называется не только настоящая мать, но и все ее сестры, родные, двоюродные и более далеких степеней. Но так как в первобытном обществе эти лица являются женами отца и его братьев, то все жены отца также называются матерями: матери — это группа лиц, принадлежащих к одному с матерью брачному классу. Родовой строй предполагает строго определенный порядок в брачных отношениях. Жену предписывается брать из определенного рода (или из двух-трех определенных родов). Запрет брать жен из своего рода называется экзогамией, запрет брать жен за пределами племени — эндогамией. Практически эндогамия и экзогамия совпадают, так как обычно брачный закон указывает, с каким родом данный род находится во взаимно-брачных отношениях (эпигамия).

Как известно, классическая форма брака при первобытнообщинном строе — кросскузенный брак, т. е. женитьба да дочери классификаторского брата матери. При такой системе все «мачехи» (жены отца) являются сестрами, близкими родственницами матери, принадлежащими к тому же роду.

При материнском праве девочка входит в один род со своей матерью и всеми реальными и потенциальными женами отца, которые при этом называются, как уже говорилось, матерями, наряду с настоящей матерью. Это в известной мере выражает общую заботу группы женщин-сестер об «общих» детях, младшем поколении рода.

Возникает вопрос: когда жены отца перестают быть матерями и становятся мачехами? Ясно, что тогда, когда они не принадлежат к тому роду, в который входят настоящая мать и ее дочка, когда между девушкой и женой ее отца нет родственных связей. А это может быть в том случае, если жена взята за пределами того рода, брачный обмен с которым был предписан традицией. Нарушение первобытного строгого брачного закона, нарушение эндогамии есть результат распада классического рода. В полигамной патриархальной семье учащаются случаи нарушения эндогамии. В патриархальном обществе иногда практикуется «умыкание» женщин из чужих племен (с переходом к патрилинейному роду ослабляются даже связи между женщинами одного материнского рода).

Выше говорилось, что полигамия создает почву для раздора жен. Основой раздора большей частью является принадлежность жен к разным родам. Эти раздоры приобретают известный общественный смысл, поскольку выражают ослабление, распад родовых отношений.

Не полигамия создает мачеху, а нарушение эндогамии, при которой мачеха и падчерица оказываются принадлежащими к разным родам. Окончательный переход от рода к семье порождает коллизию мачеха — падчерица. Возможно, что термином «мачеха» первоначально обозначали жен отца, взятых за пределами рода, с которым брачные связи считались нормальными.

Частное подтверждение нашей гипотезы находим в работе Ю. П. Аверкиевой «Пережитки материнского рода у квакиютль».

«Оригинально существование у квакиютль наряду с терминами мать и отец терминов для мачехи и отчима. Согласно трактовке Боаса, мачехой — abatso — называют жену брата отца или жену брата матери, а отчимом — мужа сестры отца или мужа сестры матери. Такое объяснение этих терминов, вероятно, является результатом… установки Боаса — об отсутствии развития в обозначении родственников по матери и по отцу. К кому же в действительности применялись эти термины, судить трудно, ибо мы не располагаем достаточным материалом для освещения этого вопроса.

Возможно, что термины мачеха и отчим возникли следующим образом: если братья отца были моими братьями, а сестры матери моими матерями, то брак между братьями отца и сестрами матери был нормальным браком; если же этот нормальный брак нарушался и один из родственников отца женился не в роде матери, не на ее родственнице, то жена его обозначалась не матерью, а мачехой. С другой стороны, если мужем родственницы матери становился не родственник отца, то он назывался термином отчим»[340].

Мачеха и падчерица появляются, когда род отступает перед семьей, в которой дети являются детьми только своих родителей, а не рода в целом, возникают одновременно с выделением малой семьи, независимо от рода. Таким образом, падчерица — одновременно и результат и жертва распада рода, жертва в семье — ячейке классового общества, выросшей на развалинах рода.

Лишенная поддержки рода, падчерица оказывается в таком же положении, как сиротка. Смерть матери становится для нее трагедией именно потому, что покойную мать не заменяют другие матери, не заменяет род. Только принявшие фантастическую форму силы материнского рода поддерживают падчерицу.

Конфликт между мачехой и падчерицей в сказке — это общественная трагедия, возникшая вследствие распада рода, а не психологическая семейная драма (мнение Кюн), не результат разложения семьи (утверждение Линке).

Специфическая особенность волшебной сказки заключается в том, что распад рода изображается в ней как разложение семьи, но не следует забывать, что, во-первых, условием разложения семьи является окончательный распад более широких, родовых связей и, во-вторых, сказочная малая семья в сущности есть обобщение исторической большой семьи, т. е. рода. Идеал народной волшебной сказки — общественная родовая взаимопомощь, а не буржуазная семейная идиллия.

Падчерица, так же как сиротка и младший сын, исторически обездолена и поэтому становится героиней сказки. Сказки о падчерице, как и сказки о младшем, выражают народную идеализацию обездоленного.

Наша гипотеза не противоречит тому, что было сказано о вариантах, в которых вместо мачехи — родная мать. Мачеха, взятая из другого рода, естественно воспринималась как плохая мать, и несправедливые (или казавшиеся несправедливыми, когда был утерян их иногда первоначально ритуальный смысл) поступки матери по отношению к детям приписывались мачехе. В первобытном обществе иногда убивали детей (особенно во время голода). В патриархальном обществе детей очень ценят, они — гордость отца. Убийство ребенка в этих условиях могло быть совершено только мачехой, независимо от того, кем она является — второй женой отца, на которой он женился, овдовев, или одной из его жен — соперницей матери. Жены отца в восточных и африканских сказках — это те же мачехи.

Мачеха очень часто наделена в сказке чертами ведьмы, колдуньи, даже людоедки (иногда у нее родичи людоеды). Это тоже можно объяснить в свете нашей гипотезы. Мачеха — жена, взятая из другого племени. А представители чужого племени обычно рисовались первобытному человеку как исконные враги, людоеды, как существа, мощь которых, не только военная, но и колдовская, враждебна данному племени. Страх перед колдунами, шаманами чужого племени всегда был очень велик. В некоторых примитивных языках слова «иноплеменник» и «людоед» — синонимы. Естественно, что мачеха — женщина чужого племени — становилась в сказках «злодейкой», ведьмой. Вместе с тем исторически закономерно, что в ряде сюжетов мачеха заменяет ведьму.

Мачеха, например, ставит герою трудные задачи, выполнение которых должно ее погубить, или сама пытается его извести, как это в более древних сказках делает людоед, великан, злой дух. Переход от людоеда — злого духа — ведьмы к мачехе означает «очеловечивание» демонического персонажа сказки. Процесс «очеловечивания» в героическом эпосе приводит к замене злого духа-людоеда иноплеменником — национальным врагом, в сказке — женщиной, взятой из чужого племени, мачехой. Социальная конкретизация образов сказки, вытеснение коллизии «человек — природные силы» коллизией внутриобщественного, родоплеменного характера свидетельствуют о созревании волшебной сказки как художественного жанра.

Наша гипотеза объясняет мотив мачехи — падчерицы материалистически, а не символически, как это делали мифологи, фрейдисты, Сентив и другие; общественными историческими причинами, а не семейной психологией, как Кюн и Линке. Мы видим в падчерице образ не обездоленной женщины, как это пытался представить Смирнов-Кутачевский, а человека, обездоленного в результате упадка первобытнообщинного строя и перехода к классовому обществу, и этим объясняем идеализацию падчерицы.

Наша точка зрения подтверждается фольклорным материалом. Нарушение эндогамии в сказках различных народов и в рамках самых разнообразных сюжетов изображается как факт отрицательный, приносящий несчастье.

В сказках палеоазиатских и тунгусских народностей Крайнего Севера часто рассказывается о встрече «настоящих людей» с чужим племенем, сопровождающейся обменом женами. Однако новые родственники оказываются людоедами и пытаются убить и съесть своих новых жен[341].

В сказках южноамериканских индейцев мотив нарушения эндогамии связывается с сюжетом о супруге тотемистического происхождения. Так, например, в популярной сказке племени варрау родители убивают сына, который привел в дом женщину-ягуара[342].

Трагические последствия «отдаленного» брака очень ярко обрисованы в сказке африканского племени баронга[343]: юноша не захотел жениться по совету родителей и нашел невесту в далеком селении. Уходя из дома, она взяла с собой священного буйвола, от которого зависела жизнь ее родового поселка. В новом доме буйвол делал за девушку всю работу (как чудесная корова за падчерицу), но был убит ее мужем за то, что поедал бобы в огороде. Напрасно девушка пыталась воскресить буйвола (в заклинаниях она называла его «отец мой, Матланга Валибала»): трижды входил муж, и начавшая было оживать голова буйвола в присутствии «чужого» снова становилась неподвижной. Девушка отнесла с плачем мертвую голову в свое селение. После этого умерли и все жители деревни.

В меланезийских сказках (с Банксовых островов) сироткой пренебрегают соплеменники и прежде всего жены дяди (брата матери мальчика). Жены дяди всегда принадлежат к чужому для сироты роду.

В сказке папуасоязычного племени сулька с полуострова Газель (Меланезия)[344] мачеха обижает пасынка. Подчеркивается, что мачеха «чужая» для него: когда отец просит у сына птичьего мяса, тот отвечает: «Пусть тебе даст твоя жена». Очевидно, что жена отца не принадлежит к классу матерей для сироты.

Сказок о мачехе и падчерице в фольклоре культурно отсталых народов почти нет. Но в нем вырисовывается фон, на котором мог возникнуть образ мачехи. В сказках культурно отсталых народов часто встречается образ ведьмы-иноземки, осуждаются браки с иноплеменниками, нарушение эндогамии.

Мачеха и падчерица, как правило, изображаются принадлежащими к разным родам. Борьба мачехи и падчерицы — это борьба не ведьмы или злой, деспотичной женщины с кроткой и доброй девушкой, а чужих друг другу родов. Мачеха обычно действует с помощью своих родичей — брата или сестры. Падчерица ищет помощи у родной тетки — сестры матери (в поздних, христианизированных вариантах — у крестной матери), но чаще всего — у родной матери, помогающей детям и после смерти, а также у фантастических сил материнского рода. Во многих сказках падчерице помогает чудесное животное — корова, коза, кот и т. п. Иногда это превращенная мать или священное тотемное животное. Падчерица не ест мяса священной коровы и с почетом хоронит ее кости. Таким священным тотемным животным был буйвол Матланга Валибала в сказке баронга. Муж героини убил буйвола, так как не знал, что это священное тотемное животное, но самое неведение свидетельствует о том, что они с женой принадлежали к разным племенам или чуждым друг другу родам. Мачеха в сказках упорно добивается смерти священного животного, помогающего падчерице, именно потому, что оно — воплощение враждебного ей материнского рода падчерицы.

В сказках из останков тотемного животного часто вырастает чудесный сад или чудесное дерево, плоды которого может сорвать только падчерица. Дочерям мачехи они недоступны.

В некоторых сказках падчерице помогают не чудесные животные, а чудесные предметы, обычно найденные на могиле матери или подаренные девушке умирающей матерью: красивое платье или изящные туфельки, в которых падчерица-Золушка является на пир или бал и пленяет принца, а иногда и загадочные предметы. Особый интерес представляют куколки, которые должны помогать падчерице так же, как священное животное, и которых нужно кормить. Таких куколок получает от покойной матери Василиса Прекрасная в известной русской сказке (№ 480 F по указателю Андреева).

«Когда мать скончалась, девочке было восемь лет. Умирая, купчиха призвала к себе дочку, вынула из-под одеяла куклу, отдала ей и сказала: „Слушайся, Василисушка! Помни и исполни последние мои слова. Я умираю и вместе с родительским благословением оставляю тебе вот эту куклу; береги ее всегда при себе и никому не показывай; а приключится тебе какое горе, дай ей поесть и спроси у нее совета. Покушает она и скажет тебе, чем помочь несчастью“. Затем мать поцеловала дочку и умерла»[345].

Мачеха, желая извести Василису, послала ее к Бабе-яге за огнем. Куколка выполнила за Василису трудную работу у Бабы-яги[346].

Куклы играли большую роль в быту различных народов. Считалось, что в них переселялась душа покойника, поэтому кукол кормили. Такие куклы («чун») были и у китайцев. Есть свидетельства о существовании кукол у египтян. Интересные сведения дает Богораз о куклах у чукчей. Для нас наиболее интересно сообщение Дыренковой о куклах алтайских тюрков[347]. У них эти куклы — вместилища духов эмегендеров-орекенеров, которые согласно поверьям оказывают помощь молодой женщине в доме мужа, в особенности во время родов. Дыренкова сообщает, что мужья часто опасались этих кукол и предпочитали брать жен из таких селений, где кукол уже не делали. Исследователь утверждает, что эти духи, воплощенные в куклах, «несомненно являются духами материнского рода».

Этнографический материал, приведенный Дыренковой, разъясняет роль чудесных кукол в сказке о Василисе Прекрасной и других сказках. Мать завещает Василисе куклу — духа материнского рода, которую она будет кормить, согласно обычаю, и которая будет ее защищать в чужом роде мачехи. Так же как буйвол Матланга Валибала защищал девушку в роде мужа, куколки защищали алтайских девушек в новом доме. Это отражение обычая. В сказке корова и куколка — чудесные силы материнского рода, защищающие падчерицу от чужого и враждебного рода мачехи.

Казалось бы, мотив тотемного буйвола или куколки, помогающий в новом доме, должен был привести к созданию сказки о злой свекрови. Но, как уже говорилось, переход из рода в род при браке рассматривался общественным мнением как нормальное явление, если брак совершался в соответствии с традиционным порядком. Нарушение же традиции, нарушение эндогамии ярче всего выражается в коллизии мачеха — пасынок. Тесная связь женщины с материнским родом — одна из причин того, что именно падчерица, а не пасынок (за некоторыми исключениями) становится при этом героем сказки.

Таким образом, внутренняя структура сказок о мачехе и падчерице сводится к следующему.

Падчерица обездолена в семье, где место матери занимает чужая женщина. Эта женщина не может заменить ей мать, потому что она представительница чужого рода (и чужого племени, так как эндогамия исключает брачные отношения с другими племенами). Отсутствие родственных отношений между мачехой и падчерицей — источник борьбы между ними. Мачеха преследует падчерицу, которая, как ей кажется, мешает благополучию ее родной дочери. Обездоленной падчерице помогают фантастические силы ее собственного материнского рода в различных национально-племенных формах и различных вариантах (тотемное животное; мать, превращенная в тотемное животное; дух покойной матери; духи — покровители материнского рода и т. п.). Результат помощи чудесных сил — месть мачехе и счастливое замужество. Брак, как известно, занимает очень важное место в сказке. Он означает соприкосновение с другим родом, требующее поддержки со стороны сил материнского рода. Помощь падчерице материнского рода как силы фантастической оказывается сильнее реальной помощи мачехи своим дочерям.

Идеализация падчерицы первоначально вытекала из того, что она обездолена. Мачеха и ее дочки заставляют падчерицу выполнять тяжелую работу, плохо ее одевают. Она превращена в служанку, с ней обращаются как с социально низшей. В некоторых вариантах на месте падчерицы — сиротка, которую заставляют работать хозяева. Социальное угнетение — наиболее важный момент в сказках о мачехе и падчерице. Чудесные силы на стороне падчерицы потому, что она жертва тирании, несправедливости, а не потому, что она добрая, хорошая. Однако постепенно в сказку вносится и индивидуальная нравственная оценка: падчерица изображается скромной, трудолюбивой, доброй, признательной и т. д., а ее сводные сестры — злыми, ленивыми. При встрече с чудесными лицами и предметами, животными, бедными людьми, нуждающимися в помощи, падчерица, как и младшая дочь в соответствующих сказках, внимательна к ним, ласкова, выполняет их просьбы, и за это они помогают ей или награждают ее. А мачехины дочки, наоборот, грубы, надменны, и чудесные лица мстят им за это, отказывают в помощи.

Этический контраст между падчерицей и мачехиной дочкой ярче, чем противопоставление старших и младших братьев.

Для падчерицы также характерна пассивность. Инициатива всегда находится в руках мачехи: она старается извести падчерицу, добивается удачи для своих дочек. Падчерица прежде всего — жертва. Пассивность отчасти выражает ее бескорыстие, отсутствие эгоистической заинтересованности.

4

Перейдем к анализу сказок о мачехе и падчерице у некоторых народов. Как бы ни была общезначима социальная коллизия в сказках о мачехе и падчерице, она выражается в фольклоре различных народов в различных национальных формах.

В Европе классические образы сказок о мачехе и падчерице, отличающиеся художественной яркостью и национальным своеобразием, дает фольклор Исландии и восточнославянских народов.

Если в фольклоре большинства западноевропейских стран конфликт мачехи и падчерицы выступает только во вводной части, то восточнославянская и исландская сказки, каждая по-своему, глубоко разработали эту тему. Возможно, это объясняется отчасти длительным существованием у них патриархальной семьи, разложение которой сделало актуальной коллизию мачеха — падчерица.

Сказки о мачехе в Исландии необычайно популярны[348] с времен средневековья. В прологе к саге об Алафе Трюгвассоне (XII в.) монах Оддр говорит, что лучше послушать королевское жизнеописание, чем лживые сказки о мачехе (stjupmaedrasögur), рассказываемые пастухами. В саге подчеркивается сугубо демократический характер этих сказок.

«Сверис-сага» (XII–XIII вв.) сравнивает судьбу своего героя с судьбой детей, проклятых мачехой. Образ злой мачехи встречается в ряде исландских саг (в «Стурлунга-саге», «Хальвданар-саге», «Рагнар-Лодброк-саге» и др.), куда он, безусловно, проник из сказок. По мнению ряда ученых, «Песня о Свипдагре»[349] представляет стилизацию сказки о мачехе и падчерице. Что касается самих исландских народных сказок, то нет ни одной без образов мачехи и падчерицы или пасынка.

Все исландские сказки о мачехе и падчерице содержат вступительную часть, рассказывающую о втором браке отца героини. Этот вводный мотив подтверждает нашу гипотезу о происхождении образа мачехи.

Содержание вводной части в одной из сказок таково. У короля умирает жена. Король безутешен. На могильном кургане, где он оплакивает жену, к нему подходит женщина, потерявшая мужа. Общее горе сближает их, и вскоре они женятся[350].

В другом варианте[351] будущая мачеха после смерти королевы входит в пиршественную залу с бокалом вина в руках и мажет вином губы короля, не заметившего ее прихода. Капля магического напитка заставляет короля забыть о покойной жене и влюбиться в чародейку. Король женится на ней.

Однако в огромном большинстве случаев вторичная женитьба короля описывается иначе: приближенные уговаривают короля взять новую жену, опасаясь, что его скорбь и отчаяние повлияют на управление страной.

Придворные покидают родину, получив строгий наказ короля: не сватать невесту с острова или полуострова. В одном варианте он запрещает сватать «глупую женщину с острова, а также женщину с горы, также из тех, что живут в лесах»[352].

В пути сватов настигает туман. Мистический туман играет важную роль в исландских сказках: он всегда предшествует появлению чудесных лиц, людоедов или разбойников, демонических персонажей.

В тумане сваты причаливают к острову и видят прекрасную женщину с дочерью. Женщина расчесывает роскошные волосы золотым гребнем (в некоторых вариантах[353] она играет на чудесной арфе. Игра на арфе — магическая сила, которой она привлекла и околдовала посланцев конунга).

Прекрасная незнакомка рассказывает королевским сватам, что она вдова могучего короля, убитого викингами. Околдованные гости просят незнакомку стать женой их короля. Иногда она сразу соглашается, иногда лицемерно отказывается[354], говоря, что после смерти мужа не рассчитывает встретить достойного конунга. После горячих уговоров она дает согласие.

Король, увидев невесту, тоже поддается ее очарованию и спешит отпраздновать свадьбу. Сразу после этого новая королева пользуется отсутствием мужа, ушедшего в поход, на войну, на охоту и т. п. (часто по ее настоянию), чтобы причинить вред его детям от первой жены, своим пасынкам.

В одном варианте король попадает во власть ведьмы, заблудившись в лесу во время охоты; только брак с дочерью ведьмы может спасти его. Но в большинстве исландских сказок сама мачеха характеризуется как ведьма или людоедка-великанша; иногда, обычно в финале, она даже выступает в своем подлинном отталкивающем виде. Но уже из вступительной части видно, что король получает в жены ведьму, колдунью: она вызывает туман, играет на волшебной арфе, дает королю чудесный напиток.

Некоторые детали одной исландской сказки отчасти объясняют, почему король запрещал своим посланцам сватать невесту с острова. Он требует в этой сказке, чтобы сваты не только не брали жену с острова, но искали ее в Гауталанде. Но сваты заблудились и, так же как и в других сказках, привели невесту-ведьму с острова. Она превратила падчерицу в собаку, которую можно расколдовать только женившись на ней. Находится прекрасный принц, который выполняет это условие и тем самым снимает с девушки колдовские чары. Это принц из Гауталанда, то есть из той самой страны, куда король посылал сватов.

В другой сказке[355] королева перед смертью просит мужа взять вторую жену не с острова, а из Гертланда. Король следует ее совету, но сваты не выполняют его приказа. Околдованные женщиной с острова, они привозят ее в жены королю.

В двух последних сказках запрет брать жену из одного места сочетается с требованием брать ее из другого, вполне определенного. Возможно, это были какие-то требования, регулирующие брак. В Гертланде или Гауталанде, вероятно, находился тот род, с которым род короля состоял в нормальных взаимно-брачных отношениях, из которого традиция предписывала брать жен. Поэтому падчерица, т. е. родная дочь короля, находит счастье в браке с принцем из Гауталанда. Избавление от чар мачехи принес ей «нормальный» брак, заключенный в соответствии с традиционным обычаем. Наоборот, брак короля с ведьмой с острова был ненормальным, в частности, потому, что нарушал эндогамию. Король запретил сватам искать жену на острове, в лесу и т. д., т. е. за пределами того круга, внутри которого разрешалось брать жен. Это запрет брака, нарушающего эндогамию. Вполне естественно, что в некоторых вариантах покойная жена короля перед смертью напоминает ему «законный» брачный порядок и предупреждает против нарушения эндогамии, против того, чтобы в семью вошла «чужая» женщина.

Во многих сказках мачеха-великанша пытается выдать падчерицу за своего брата либо женить пасынка на своей дочери. Герой сказки — падчерица или пасынок — с отвращением отказывается и в конце сказки обычно берет жениха или невесту из рода, с которым его род связан традиционными узами.

Мачеха-великанша опасна для пасынков не только как ведьма: ее магическая сила, ее духи-покровители — это враждебные роду или племени падчерицы силы чужого племени. Из сказки всегда ясно, что мачеха и падчерица (пасынок) принадлежат к враждебным родам. Борьба падчерицы с мачехой — это не борьба доброй девушки с ведьмой. В более архаичных исландских вариантах, когда мачеха-ведьма кладет заклятие на падчерицу, та часто в свою очередь кладет заклятие на мачеху. Борьба мачехи и падчерицы приобретает характер борьбы родов.

В оригинальной сказке о Бангсимоне[356] мачеха перед смертью требует, чтобы королевич стерег ее тело три ночи. Вместо пасынка сторожить мачеху-ведьму идет старый крестьянин Бангсимон. Три ночи подряд он сражается с ней, причем оба все время меняют обличье. Наконец, в виде дракона Бангсимон побеждает ведьму, принявшую вид коршуна. Тогда ведьма превращается в ребенка, становится приемной дочерью бездетного короля, убивает его жену и принимает ее облик. Она обвиняет Бангсимона, который поступает к королю на службу, в убийстве принцессы. Бангсимона ждет казнь, но он изобличает мачеху во лжи. Она превращается в дракона, и Бангсимон убивает ее. Эта история очень напоминает рассказы о состязании шаманов, популярные у народов Севера. Ясно, что Бангсимон — это шаман рода пасынков, выступающий на стороне сирот.

В «Песне о Свипдагре» герой, получив трудную задачу от мачехи, вызывает из могилы мать Гроа. Она передает сыну чудесные заклинания, которые должны уберечь его от опасности.

В одной исландской сказке мачеха связывает падчерицу, так что та не может двигаться и добывать еду. Девушке во сне является родная мать. Она освобождает дочь от пут и дарит ей чудесный платок, приносящий еду. Мачеха отбирает платок. Падчерице снова во сне является мать и указывает ей путь в чудесную избушку, которая открывается магическим способом. Там падчерица находит спасение от мачехи. Вероятно, это культовый домик материнского рода на недоступной для мачехи родовой земле[357].

В другой исландской сказке[358] король дарит детям дуб, где хранились драгоценности их матери. После смерти матери дети переселяются в дупло дуба.

В варианте этой сказки отец, заметив, что его вторая жена затаила злобу против пасынков, велит им найти в лесу два дуба и спрятаться в дуплах. По-видимому, это священные родовые деревья, недоступные для мачехи как представительницы чужого рода. Существует вариант, в котором мачеха посылает детей в ящике к своей сестре-чудовищу, а мать дает детям спасительные чудесные предметы (пояс, который их кормит, нож, которым они ослепляют колдунью)[359].

Падчерице или пасынку в исландской сказке иногда помогает чудесный бычок. Мачеха требует убить бычка — будто бы для своего излечения. Бычок поднимает мачеху на рога и убегает, унося на спине пасынка. Впоследствии бычок сражается с черным быком из преисподней, у которого во внутренностях заключено яйцо с душой великанши. Здесь тотемное животное рода пасынка борется с тотемным животным рода великанов, к которому принадлежит мачеха[360]. Существует аналогичная норвежская сказка[361].

Сюжеты исландских сказок о мачехе и падчерице весьма своеобразны и архаичны. Для исландского (и отчасти ирландского) фольклора специфичен древний тип сказок о мачехе-ведьме, пытающейся погубить пасынков магическим заклятием. Эти сказки начинаются с женитьбы короля на «женщине с острова». Пользуясь отсутствием мужа, мачеха накладывает на пасынков страшное заклятие. Иногда это мотивируется тем, что пасынок не хочет жениться на мачехиной дочке или падчерица не хочет выйти замуж за брата мачехи (герой упорно отказывается породниться с чужим родом). Иногда ненависть к пасынкам изображена как черта, исконно присущая мачехе. В одном варианте она преследует падчерицу, у знавшую, что мачеха — ведьма[362].

В зависимости от характера заклятия различают два вида исландских сказок о злой мачехе: в одних мачеха магическим заклинанием превращает падчерицу или пасынка в животное или какое-нибудь безобразное существо. Расколдовать героя можно только при необыкновенно трудных условиях, например в том случае, если безобразное существо проспит ночь в ногах брачующейся пары. В одной сказке[363] мачеха превращает падчерицу в собаку. Только раз в девять дней она принимает человеческий облик. Героиня может быть расколдована в том случае, если выйдет замуж. В один из этих немногих дней, когда собака превращалась в прекрасную девушку, ее случайно увидел королевич и изъявил желание жениться на ней. В брачную ночь падчерица навсегда освободилась от заклятия.

В другой сказке[364] мачеха колдовским заклинанием превратила падчерицу в коровий желудок. Падчерица тоже наложила на нее страшное заклятие: мачеха должна умереть, если не снимет свое заклятие. Тогда мачеха объявила, что коровий желудок будет расколдован, если выйдет замуж за короля.

Коровий желудок поступил в подпаски к старику и погнал скот на поле короля. Разгневанный король, встретив стадо, бросился на коровий желудок, чтоб его уничтожить, но желудок ловко запутал короля кишками, так что тот не мог пошевельнуться, и потребовал, чтобы король на нем женился. В противном случае коровий желудок угрожал убить короля и опустошить страну. Королю пришлось согласиться. В брачную ночь героиня была расколдована.

В одном из вариантов[365] мачеха превращает героя в льва. Принцесса расколдовывает его, сжигая львиную шкуру.

В другой сказке[366] мачеха превращает падчерицу в форель. Королева, съев форель, становится беременной и рождает девочку и кошку. Кошку прогоняют. В дальнейшем она играет роль чудесного помощника своей «человеческой» сестры. Кошка убивает великана, отрубившего девочке ноги, воскрешает ее, помогает выйти замуж за королевича, в брачную ночь ложится в постель вместе с новобрачными и, наконец, превращается в человека. Мотив злой мачехи, объясняющий природу чудесной кошки, в композиционном отношении занимает в этой сказке ничтожное место. О том, что кошка — заколдованная мачехой падчерица, мы узнаем в самом конце[367].

В сказке об отце, преследующем дочь, на которой он хочет жениться[368], чудесным помощником героини становится коровий желудок. Он оказывается девушкой, заколдованной мачехой. В подобных случаях мотив околдования падчерицы злой мачехой встречается уже в виде стандартной формулы, что свидетельствует о необычайной популярности в Исландии сюжета о мачехе и падчерице[369].

В исландском фольклоре встречаются также сказки, в которых мотив магического заклятия сам по себе играет важную роль. В одной из них фея превращает героиню в брачную ночь в мотылька[370], в другой — в русалку[371].

Мотив колдовских превращений не архаичен. Для первобытной сказки типичен мотив превращения героя в животное по собственному желанию (часто с целью спасения от людоеда — злого духа), а мотив околдования становится популярным позднее, когда «животная» форма начинает восприниматься как «низкая», унизительная.

Исландские сказки о мачехе часто содержат мотивы из древнейших сказок о великанах-людоедах. Некоторые элементы сказок о великанах были унаследованы сказками о разбойниках, другие — сказками о злой мачехе.

Околдование мачехой нелюбимых пасынков стало вводным мотивом в сюжетах о братьях, превращенных в лебедей, воронов и т. д., которых ищет и освобождает от чар сестра (тип 451 по системе Аарне)[372].

Заклятие мачехи в некоторых сказках заключается в том, что ее пасынок не будет знать покоя, пока не встретит предназначенную ему судьбой принцессу или не совершит какие-либо действия. Достижение цели связано с необыкновенными трудностями и опасностями. Мачеха надеется, что герой погибнет, не выдержав испытаний. Таких сказок в современном исландском фольклоре немного, но в прошлом они были необычайно популярны. Об этом свидетельствуют многочисленные отголоски в древнеисландских сагах и песнях. Отражением такой сказки является «Песня о Свипдагре» в «Элде». Отец Свипдагра после смерти первой жены — мудрой вещей Гроа — женится на женщине, которая возненавидела пасынка. Она накладывает заклятье на Свипдагра: он не будет знать покоя, пока не найдет свою нареченную Мэнглод. Свипдагр идет на могилу матери и вызывает ее. Вещая Гроа дает сыну мудрые советы и заклинания — обереги, при помощи которых он добивается цели.

В «Хвальмар-саге» мачеха накладывает заклятье на пасынка, отвергшего ее любовь. В «Хальвданар-саге» пасынок, которого заклинает мачеха, не знает покоя, пока не находит девушку Ингигерд. Ему помогает в поисках крестная мать[373].

В некоторых вариантах, безусловно более поздних, появляется образ доброй мачехи, которая помогает юноше выполнить трудную задачу, возложенную на него покойной матерью. Такая добрая мачеха фигурирует в «Химинбьюргарсаге» и в ряде исландских народных сказок.

В одной из них[374] мать заклинает сына, тоскующего на ее могиле, освободить от злых чар девушку, превращенную в великаншу. Герой ищет помощи у мачехи, изображенной в сказке доброй феей (она появилась из облака перед отцом героя во время охоты). Мачеха дает герою клубок, который должен привести к ее сестре, и советует по дороге оказывать услуги птицам. Сестра мачехи учит героя, что нужно сделать, чтобы расколдовать девушку. Интересно, что заколдованная девушка — жертва своей мачехи, которая превратила ее в чудовище, внушила мысль убить отца и т. п. Таким образом, в этой сказке мачеха героя выступает как добрая фея, а мачеха героини рисуется, как обычно, ведьмой.

В другой сказке[375] мать, заколдованная злым слугой, ненавидит дочь и перед смертью заклинает ее родить ребенка под отцовской кровлей, убить человека и сжечь дворец. Добрая мачеха заставляет мужа уехать на охоту, чтобы в его отсутствие спасти девушку. Благодаря помощи мачехи девушка поджигает дом в тот момент, когда в нем нет людей, становится беременной от великана — зачарованного принца и убивает слугу, который когда-то внушил матери ненависть к дочери.

В варианте этой сказки[376] великанша, которую юноша обыграл в шахматы, накладывает на него заклятие не знать покоя дома, уйти в лес, победить ее сестер, злых животных и т. д. Добрая мачеха помогает юноше выполнить эти трудные задачи.

Нет сомнений, что сказки о доброй мачехе — искаженные сказки о мачехе. Для исландского фольклора типичен образ мачехи-ведьмы.

Сказкам о мачехе и падчерице наряду с мотивом заклятия свойствен еще один важный элемент, встречающийся не только в Исландии, — трудные задачи мачехи-ведьмы.

В славянских сказках мачеха лишена наивного мифологического «демонизма». Она ни дух, ни великан, ни людоед. «Ведьма» — это ее «нравственная» характеристика. «Демонизм» мачехи человеческий, социальный. Сказка реалистически рисует угнетенное положение падчерицы в семье, она — служанка, «козел отпущения» для злой мачехи и сестер. Мачеха уже не дает ей мифических трудных задач, а просто заставляет делать тяжелую, черную работу.

Сказка подчеркивает сварливость, придирчивость, несправедливость мачехи. Ее злой характер проявляется и в отношении к мужу. Никогда не говорится, что она женила его на себе при помощи магических чар. Она полностью подчинила мужа, но это подчинение также рисуется как чисто бытовая черта. То, что жена берет верх над мужем, изображается как явление отрицательное; это соответствует патриархальной стадии развития семьи. Отсюда, однако, не следует, как считал Смирнов-Кутачевский, что мотив мачехи — падчерицы выражает борьбу матриархата с патриархатом.

Мачеха не ждет, как в исландской сказке, отъезда мужа, чтобы извести падчерицу, но заставляет его самого увести в лес несчастную девушку.

Определенные черты характера приобретает и падчерица-сиротка. Она трудолюбива, терпелива, кротка, незлобива, добра и т. п. В этом плане она всегда противостоит мачехиной дочке — ленивой, злой, высокомерной. Развернутая нравственная характеристика мачехи и падчерицы и реалистические элементы в обрисовке семейной коллизии дают основание рассматривать славянские сказки как более высокую форму мотива мачехи — падчерицы по сравнению с исландскими.

Это не значит, что «славянский тип» исторически развился из «исландского». Развитие «славянского типа» шло своеобразным путем. И в нем есть элементы мифологической фантастики, однако они сконцентрированы на другом полюсе сказки — в изображении Бабы-яги, духа, мертвеца, лешего и т. п., в чье жилище мачеха посылает падчерицу, в изображении «лесных ужасов». В обрисовке мачехи преобладают реалистические черты. Между мачехой и ведьмой существует иногда известная связь (ведьма называется ее сестрой) или некоторая аналогия (в вариантах с «магическим бегством»), но не тождество, и сказка до конца сохраняет сюжетный дуализм «бытовых» эпизодов с мачехой и «фантастических» эпизодов с ведьмой. Для восточнославянского (и отчасти южнославянского) фольклора особенно типичны сказки, в которых мачеха отдает падчерицу во власть демонического существа (Бабы-яги, черта, мороза, лошадиной головы и т. п.), чтобы погубить ее. Этот сюжетный комплекс в указателе Аарне — Томпсона — Андреева фигурирует под номером 480, причем Андреев указывает для русской сказки дополнительные варианты (480 В, С), неизвестные фольклору других народов. Сказки этого типа генетически представляют собой соединение социального мотива мачехи — падчерицы с наиболее архаическим социальным типом, рисующим отношения человека с духами — «посвящение», службу у духа и т. п.

Легенды о посещении героем жилища духов и приобретении с их помощью магических свойств, получении чудесных предметов, как известно, необыкновенно популярны у первобытных народов и составляют важный источник сюжетов и сказок «цивилизованных» народов.

В первобытных легендах и мифах либо человек шел к духу, либо дух «похищал» человека. Нередко он посещал духа вопреки запрету старших, предупреждавших героя об опасности.

В сказках девушка часто попадает в жилище духа-людоеда в поисках какого-нибудь предмета, в более поздних вариантах — в результате происков злых людей, обычно мачехи.

В болгарской сказке мачеха бросает с горы пирог и посылает за ним падчерицу. Та попадает во власть демонической старухи, которая заставляет ее ухаживать за змеями.

В русских, украинских, белорусских сказках мачеха обычно заставляет старика отвезти свою дочь в лес.

В первобытных легендах контакт с духом мог иметь и положительные и отрицательные последствия.

Сопоставление в сказках двух девушек — хорошей и плохой, из которых одну дух награждает (или ей самой удается обмануть духа и убежать от него с чудесными предметами), другую губит или позорит, — представляет определенный шаг в развитии сюжета. Сначала девушки просто сестры, а затем — падчерица и мачехина дочь.

Весьма архаична сказка о «кобылячьей голове», типичная для украинского фольклора.

Дед-вдовец, имеющий дочь, женится на бабе, у которой тоже есть дочь. Злая мачеха обижает падчерицу, взваливает на нее всю тяжелую работу, всячески преследует девушку. В ряде вариантов ленивая мачехина дочка приписывает себе работу падчерицы (то, что она напряла, когда «бабина дочь» гуляла) и говорит, что та ничего не делала. Злая мачеха приказывает деду отвести девушку в лес. Дед везет ее в землянку, оставляет варить ужин и обещает вернуться, как только нарубит дров, но не возвращается. Через некоторое время перед землянкой появляется кобылячья голова. Падчерица пересаживает ее через порог, сажает на печь, дает ей ужинать и т. д. В некоторых вариантах падчерица влезает в правое ухо кобылячьей головы, вылезает из левого красавицей и получает богатое приданое (точно так же Иванушка-дурачок влезает в ушко Сивки-Бурки; в некоторых вариантах падчерица влезает в ухо коровы). На следующий день дед привозит дочь домой.

Мачеха посылает туда родную дочь, но так как та отказывается ухаживать за кобылячьей головой, голова ее съедает (или мачехина дочь влезает не в то ухо и превращается в старуху).

В некоторых вариантах сюжет о кобылячьей голове сочетается с другими аналогичными сюжетами. В сложном полтавском варианте[377] падчерицу в землянке встречает сначала волк, потом медведь, потом кобылячья голова. Девушка выходит замуж за волка-оборотня.

В галицком варианте[378] девушка до первых петухов танцует с кобылячьей головой. Этот вариант отражает влияние сказок, в которых падчерица обманывает лешего. В отдельных вариантах, главным образом, в русских[379], фигурирует человеческая голова. Нет сомнений, что кобылячья голова — это чрезвычайно архаичный магический фетиш, скорей всего тотемистического происхождения. Культ коня и конского черепа, в котором якобы воплощен могущественный дух, играл существенную роль в первобытных обрядах различных народов. Сказка о кобылячьей голове первоначально, несомненно, изображала «посвящение», приобретение духа-помощника.

К сказке о кобылячьей голове сюжетно близка сказка о Морозке, типичная для русского фольклора[380].

Падчерицу посылают в лес, чтобы извести ее. Отвозит ее отец по приказу мачехи (в одном из вариантов — под предлогом выдачи замуж за Морозку). Падчерица хорошо обходится с Морозкой, «ведет умные речи», и он дарит ей богатое приданое. Падчерица возвращается домой как раз в то время, когда по ней справляют поминки.

Мачеха отправляет в лес родную дочь, но та погибает, так как грубо отвечает Морозке[381].

В другой типично великорусской сказке падчерица в лесу играет в жмурки с медведем[382]: отец по приказу жены отвозит свою дочь в лес, в землянку. Туда приходит медведь и предлагает девушке играть в жмурки. Вместо нее бегает с колокольчиком благодарная мышка, которой девушка перед этим дала ложку каши. Медведь одаривает героиню. Родная дочь мачехи отказывает мышке и погибает.

В некоторых сказках[383] в землянку приходит старик. Мышка прячет от него девушку в булавку. В одном варианте[384] медведь женится на падчерице.

Игра в жмурки первоначально могла иметь ритуальное значение. Это было испытание, которому медведь — хозяин леса, подвергал героя. Однако в народной сказке игра в жмурки имеет иной смысл. В этом эпизоде проявляется доброта девушки (мотив благодарной мыши), находчивость, которая помогает ей спастись. Образ медведя здесь в какой-то степени напоминает образ глупого черта. Этот сюжет отражает переход от сказок, в которых падчерица награждается за доброту, к таким, в которых она побеждает демоническое существо хитростью.

В русской сказке о мачехе и падчерице фигурирует и Баба-яга[385]. Несомненно, что это очень древний матриархальный мифический образ, генетически связанный с образом хозяйки леса, царством мертвых и более древними тотемистическими представлениями. Вряд ли можно точно определить его специфику. Ясно, что за Бабой-ягой некогда скрывался древний могущественный дух, что она — обобщение демонических сил, противостоящих сказочному герою.

В одном варианте[386] отец сам решает отвести дочь в лес, чтобы спасти ее. Баба-яга, которая приходит в избушку, дает ей трудные задачи. Но девушка накормила мышку кашей, и та за нее выполнила трудную работу. Родная дочь мачехи бьет мышей скалкой, и Баба-яга убивает ее.

В другом варианте[387] злая мачеха посылает падчерицу к своей сестре за иголкой и ниткой. Сестра мачехи — Баба-яга. По дороге девушка заходит к родной тетке (сестре покойной матери), и та дает ей добрые советы. Баба-яга грозит съесть девушку, если она не справится с заданной работой. Падчерица накормила кота, и он выполнил за нее трудные задачи Бабы-яги. Чудесные предметы кота помогли девушке спастись: они создавали Бабе-яге препятствия на пути. Падчерица перевязала ленточкой березку, подлила масла под ворота, и они дали ей дорогу. Мачехина дочка грубо обошлась с котом, воротами и березкой и погибла.

В аналогичной сказке[388] отсутствует мотив мачехи; не без воздействия книжного источника из этого типа развилась и знаменитая сказка о Василисе Прекрасной[389], где мачеха посылает падчерицу к Бабе-яге за огнем. Выше эта сказка упоминалась в связи с мотивом чудесных куколок.

В сказках западных и южных славян роль демонического существа обычно играет таинственный старик, реже — старуха. Падчерица часто попадает к старику в поисках упавшего пирога. Старик одаривает девушку за «службу» (или за то, что она помогла ему слезть с дерева, перенесла через воду и т. п.). Иногда девушка бежит от ведьмы. В ряде западнославянских сказок героиня золотит волосы в чудесном источнике, принадлежащем старику или старухе[390].

В славянском фольклоре популярна сказка о том, как падчерица перехитрила «нечистую силу»: в лесу (или в бане) девушка заставила лешего (черта и т. д.) носить ей, по одному, различные предметы и так провела время до петухов, когда «нечистая сила» исчезает. Родная дочь мачехи погибла. Подобные сказки типичны для белорусского и западнославянского фольклора, но есть и изолированные великорусские варианты. Из славянского фольклора этот сказочный тип попал в румынский.

В белорусской сказке, записанной Федоровским, мачеха и ее дочь уходят на свадьбу, оставив падчерицу вечером одну в доме. Падчерица отправляется к соседям за огнем и, проходя мимо могилок, жалуется на свою судьбу. Мертвец из могилы говорит, что придет к ней ночевать. Девушка требует, чтобы мертвец достал 12 пар волов, 12 пар коней и т. д., дает ему все новые поручения, и таким образом ей удается дождаться утра. Дочь мачехи была разорвана мертвецом.

В другом белорусском варианте у Федоровского мачеха посылает падчерицу на кладбище перебрать мак, отделив его от золы. Черти предлагают ей помочь, но требуют, чтобы она пошла с ними гулять. Так же, как и в предыдущем случае, девушка задает чертям различные задачи и протягивает время до утра.

В оригинальном галицком варианте[391] пасынок, изгнанный из дома мачехой, попадает в хату, где танцуют «паны». Они приглашают его танцевать, но он отказывается под разными предлогами, чтобы оттянуть время. На рассвете «паны» исчезают. В белорусском варианте, записанном Романовым[392], мачеха посылает падчерицу в баню, где черт предлагает ей «жениться»; в сказке из Вятской губернии[393] черт зовет падчерицу на вечеринку. Девушка дает ему различные задания. Таким способом она избавляется от черта во всех аналогичных сказках. Больте и Поливка указывают чешский вариант, в котором кошка и собака — помощники падчерицы — советуют мертвецу покрыть золотом стену, дверь и крышу дома, и он за этим делом засыпает. Эти исследователи приводят аналогичные славянские, сербские и румынские варианты.

Рассматриваемый подтип, обозначенный у Андреева шифром 480 *D, резко отличается от рассмотренных раньше сказок о падчерице как по сюжету, так и по «наслоившимся» мотивам мачехи — падчерицы. Основное содержание их — легендарная в какой-то мере встреча с «нечистой силой». Такие рассказы частично отражают христианские представления. Демоническое существо выступает в виде «глупого черта», и рассказ приобретает комические черты. Несколько изменяется и характер падчерицы. Она одерживает верх над чертом не потому, что обладает кротким характером, а благодаря сообразительности, хитрости, свойственным герою новеллистической сказки. Особый подтип составляет упоминавшаяся известная чешская сказка «Двенадцать месяцев».

Мы видим, таким образом, что славянские, прежде всего русские, украинские и белорусские, сказки о мачехе и падчерице необычайно разнообразны. В них глубоко разработан социальный мотив вражды мачехи и падчерицы.

В начале сказки всегда ярко описывается униженное положение падчерицы в семье, дается оценка ее нравственных качеств. Это несвойственно исландским сказкам.

Вот как, например, начинается один из вариантов сказки «Морозко».

«Жили-были старик да старуха. У старика со старухой было три дочери. Старшую дочь старуха не любила (она была ей падчерица), почасту ее журила, рано ее будила и всю работу на нее свалила. Девушка скота поила-кормила, дрова и водицу в избу носила, печку топила, обед варила, избу мела и все убирала еще до свету, но старуха и тут была недовольна и на Марфушу ворчала: „Экая ленивица, экая неряха! И голик-то не у места и не так-то стоит, и сорно в избе“. Девушка молчала и плакала; она всячески старалась мачехе уноровить и дочерям ее служить; но сестры, глядя на мать, Марфушу во всем обижали, с нею вздорили и плакать заставляли: то им и любо было! Сами они поздно вставали, приготовленной водицей умывались, чистым полотенцем утирались и за работу садились, когда пообедают… Старику жалко было старшей дочери; он любил ее за то, что была послушная да работящая, никогда не упрямилась, что заставят, то и делала, и ни в чем слова не перекорила; да и не знал старик чем пособить горю, сам был хил, старуха — ворчунья, да дочки ее ленивицы и упрямицы»[394].

Приведем начало другого варианта: «У мачехи была падчерица да родная дочка, родная что ни делает, за все ее гладят по головке да приговаривают: „Умница!“, а падчерица, как ни угождает, ничем не угодит, все не так, все худо; а надо правду сказать: девушка была золото, в хороших руках она бы как сыр в масле купалась, а у мачехи каждый день слезами умывалась… И придумала мачеха падчерицу со двора согнать»[395].

Так как внимание с самого начала сосредоточивается на тяжелом положении обездоленной падчерицы, то дальнейшая, «фантастическая» часть сюжета воспринимается также в социальном аспекте. Какими бы фантастическими чертами не обрисовывались Баба-яга и отношения ее с героиней, срединная часть сюжета все равно воспринимается как развитие исходной социальной коллизии. Под влиянием реалистического «обрамляющего» мотива мачехи — падчерицы древнее фантастическое содержание сказки приобретает социальное звучание.

При всем разнообразии рассмотренные славянские сказки сходны по сюжету и композиции. Унижение падчерицы в начале сказки, торжество в финале — такой контраст завязки и развязки выражает целеустремленность действия, композиционно выражающую «идеализацию обездоленного».

В сказках всегда проводится параллель между мачехиной дочерью и падчерицей. Первая часть сказки изображает, как падчерица благополучно преодолевает все опасности в доме «духа» и, вопреки ожиданиям мачехи, возвращается с чудесными предметами домой. Во второй части сказки мачехина дочка неудачно подражает падчерице и погибает.

Успех падчерицы и неудача родной дочери мачехи обычно мотивируются различием в моральном облике девушек. Падчерица добра к животным, иногда к самому демоническому существу, бережно обращается с чудесными предметами, и они становятся ее помощниками; мачехина дочка груба с ними и за это бывает наказана.

Параллелизм действия, основанный на контрасте двух характеров, придает сказкам о мачехе и падчерице дидактический оттенок.

Мотив мачехи — падчерицы в восточнославянском фольклоре разработан и в других сюжетных типах, прежде всего в сюжете о бедной девушке, которой помогает чудесная корова. Этот сюжет характерен для восточнославянского фольклора[396] и отмечен национальным своеобразием, так же как сюжет о Золушке, теряющей на балу башмачок, характерен для западноевропейской сказки. В славянских сказках ярко изображается угнетенное положение падчерицы-служанки, которая ищет утешения у коровы. Корова помогает падчерице выполнить трудные задачи мачехи. В русской сказке из сборника В. Н. Садовникова мачеха поручает падчерице «спрясть вовну, выткать сукно и сшить свиту», в аналогичном варианте у Шейна — спрясть огромную кипу льна. Падчерица наматывает лен на рога коровы, вдевает ей в ухо веретено, и пока девушка спит, корова выполняет за нее работу. Трудные задачи мачехи в подобных сказках не похожи на «испытания ведьмы», выглядят обыденно. В большинстве вариантов мачеха просто заставляет падчерицу-сиротинку выполнять тяжелую работу.

В фольклоре других народов Европы тема мачехи — падчерицы не получила такого полного развития, как в исландской и восточнославянской сказках.

Западноевропейские сказки о мачехе и падчерице значительно беднее восточноевропейских. Мотив мачехи — падчерицы разработан в них слабо: он обычно сводится к короткой вводной формуле о злой мачехе, которая не любила падчерицу. Иногда просто сообщается, что у мачехи была родная дочь и падчерица. Об их отношениях ничего не говорится — это само собой разумеющееся.

Западноевропейские сюжеты типа 480 сводятся в основном к рассказам о ткачихе в колодце (№ 480 *А по каталогу Андреева), которые близки к русским сказкам с Бабой-ягой. И в тех и в других речь идет обычно о службе падчерицы у ведьмы. Классический пример сказки о ткачихе в колодце — сказка № 24 из собрания братьев Гримм.

Падчерица роняет веретено в колодец и спускается туда за ним. На дне колодца оказывается зеленая лужайка. Падчерица идет куда глаза глядят, встречает печь и вынимает пироги, которые ее об этом просят. Яблоня просит отрясти ее. Потом девушка поступает на службу к фрау Холле. Служба заключается в том, чтобы взбивать перину, и тогда идет снег. За службу фрау Холле одаривает ее золотом. Ленивая мачехина дочка подражает падчерице, но она не вытащила пироги из печи, не выполнила просьбу яблони, плохо работала у фрау Холле, и та в наказание облепила ее смолой.

Образ фрау Холле, встречающийся во многих немецких сказках, сложен и до сих пор не разъяснен. Представители мифологической школы видели в ней облачное божество, воплощение зимнего холода, поэтому в некоторых русских изданиях гриммовских сказок этот персонаж фигурирует под именем «госпожа Метелица». Такое толкование принимает и Смирнов-Кутачевский, сопоставляя фрау Холле с Морозкой. Некоторые исследователи связывали этот образ со скандинавскими богами Фригг и Фрейей, с Дианой, Венерой. Другие считали ее хтоническим божеством (в немецком языке Höhle — «пещера», «нора», Hölle — «ад»; в скандинавской мифологии великанша Hel — владычица подземного мира). По-видимому, фрау Холле — образ «низшей мифологии» (hollen, holden — «эльфы»).

Вместо фрау Холле в соответствующих вариантах немецких сказок иногда встречаются «матушка», русалка, гольда, «женщина из колодца», старик и т. д. Больте и Поливка приводят гессенский, тюрингенский, франконский, нижнеавстрийский, северофризский, ганноверский, силезский и другие варианты сказки о ткачихе в колодце. В некоторых из них героиня бежит от ведьмы, используя магические средства.

Очень близки к немецким голландские, датские и норвежские варианты. В норвежской сказке[397] падчерица по приказанию мачехи прядет свиную щетину, а мачехина родная дочь — обыкновенную пряжу. Тот, у кого порвется нитка, должен, по уговору, прыгнуть в колодец. Падчерице приходится прыгнуть первой. На зеленом лугу она обходит плетень, который просит, чтобы его не трогали; отрясает яблоню, доит корову, затем поступает на службу к женщине-троллю. Девушка выполняет трудные задачи хозяйки и ее дочери: носит воду в решете, доит корову, которая бодается, чистит хлев тяжелой лопатой. Женщина-тролль пытается убить героиню, но та спасается, так как ей помогают яблоня, корова и плетень, которым она перед тем оказала услугу. Мачехина дочка, не исполнившая их просьб, погибает.

Существуют аналогичные французские и итальянские сказки. Интересен бельгийский вариант, в котором падчерица становится «служанкой Хлебной Марии» (сказка так и называется). О Хлебной Марии, которая снегом защищает хлеб от мороза, в приложении к сказкам говорится: «Память о небесной хозяйке еще не угасла во Франции. 50 лет назад, около середины июля, точильщики и рыночные торговцы целую неделю расхаживали по улицам в процессии с Хлебной Марией, сборщики собирали муку, пекли пряники, угощались»[398]. Первоначально рассказ о служанке Хлебной Марии, вероятно, в более элементарной форме, мог объяснять этот обряд.

В западноевропейских сказках мотив злой мачехи в сущности является вводным и иногда заменяется другими вводными мотивами — например, мотивом младшей дочери, преследования дочери отцом. Как для славянского фольклора типичен рассказ о падчерице-служанке, которой помогала чудесная корова, так для западноевропейских вариантов характерен рассказ о Золушке — Сандрильоне, потерявшей башмачок на королевском балу и пленившей принца.

В начале сказки рассказывается, что с Золушкой дурно обращаются в семье, ее плохо одевают, заставляют выполнять грязную работу. В редких вариантах мачеха дает Золушке трудные задачи, выполнить которые помогают ей чудесные помощники (птицы, животные).

Мотив башмачка, по которому Золушку находит жених-царевич, связан с брачными обычаями (как и чудесное дерево в славянских сказках). Брак с прекрасным женихом-царевичем означает для падчерицы выход из угнетенного положения, в котором она находится под опекой мачехи, компенсирует Золушку как обездоленную, награждает ее за добродетель.

В многочисленных сказках, не составляющих единого сюжетного типа, мотив мачехи, преследующей падчерицу, стремящейся извести ее, становится стержнем, вокруг которого развивается действие. Примером служит сюжет «Белоснежки», популярный в европейском фольклоре. Мотив магического сна из «Белоснежки» встречается и в сказке о спящей царевне — более архаическом сюжете, в котором роль мачехи играет ведьма или фея. В одних вариантах «Белоснежки» мачеха пытается погубить девушку с помощью ведьмы, в других она сама ведьма.

Как видим, мотив мачехи не связан органически с ядром сюжета «Белоснежки», но находится с ним в тесном контакте. Это не просто вводный эпизод. Мотив мачехи не только дает «первый толчок» действию, но и управляет им в дальнейшем: мачеха непрерывно преследует падчерицу. Сказка обычно кончается наказанием гонительницы.

Мотив мачехи в «Белоснежке» — оригинальный «эстетический» вариант мотива мачехи: она преследует падчерицу, завидуя ее красоте.

К типу «Белоснежки» близки сказки, в которых мачеха пытается убить или убивает падчерицу, но та возрождается в новом виде и разоблачает убийцу. Эти сказки — варианты известного сюжета о чудесной дудочке, выросшей на могиле и раскрывающей убийство (см. № 88 из собрания Гриммов). Вместе с тем они представляют собой своеобразную параллель рассмотренным сказкам о корове — помощнице падчерицы. Там мачеха убивает корову, здесь — саму падчерицу. В обоих случаях на могиле убитой вырастает чудесное дерево.

Мотив злой мачехи проникает в сказки о подмененной жене: мачеха сталкивает падчерицу в ров или в воду, чтобы подменить ее родной дочерью. Героиня превращается в утку или гусыню, приходит кормить своего младенца, и тайна раскрывается.

В европейском фольклоре мотив злой мачехи имеет тенденцию проникать во все сюжеты, в которых героиня — обездоленная женщина. Так он спорадически входит в сюжет об оклеветанной жене или сестре (№ 706–708 по Аарне и Андрееву).

Итак, коллизия мачеха — падчерица наиболее глубоко разработана в европейской сказке, особенно в исландской и восточнославянской. Это объясняется отчасти моногамией, при которой существование мачехи исключает существование матери, и падчерица оказывается, таким образом, изолированной от своего рода и обездоленной.

Сказки о мачехе и падчерице есть и у народов Ближнего Востока — у народов Северной Африки, у арабов и персов[399]. Сказки о падчерице у народов Ближнего Востока сходны между собой. В них наряду с мачехой обездоленной героиней является часто младшая жена. Сказки, в которых описывается ссора жен из-за детей, приближаются к сказкам о злой мачехе.

Сюжетные схемы в фольклоре Ближнего Востока те же, что и в Европе, но конкретные сюжеты отражают особенности быта арабских и иранских народов. Ближневосточному фольклору хорошо известны сказки о чудесной корове, помогающей падчерице, но они очень своеобразны. В персидских вариантах речь идет обычно о падчерице, в арабских — о пасынках (так же как в меланезийском фольклоре — о сиротах).

В ближневосточных сказках отсутствует мотив брачного испытания героини (срывание плодов чудесного дерева). Здесь мать заботится о пропитании детей. Эта архаическая черта напоминает сказки о сиротке. Чудесная корова и дерево, выросшее на могиле матери, так же характерны для ближневосточной сказки, как и для восточноевропейской.

Во многих ближневосточных сказках родные дети мачехи выслеживают пасынков и пробуют чудесную пищу, которую сироты получили от покойной матери. Мачеха, узнав, что пасынки получают чудесную пищу, велит убить корову или разрыть могилу покойной матери. (Этот эпизод немного напоминает мотив «двуглазки» из славянской сказки.) Содержание сводится, таким образом, к борьбе мачехи и покойной матери. Но мотив угнетения падчерицы разработан в ближневосточных сказках менее, чем в восточноевропейских.

Типичный для западного фольклора рассказ о Золушке, потерявшей на балу башмачок, неизвестен на Ближнем Востоке, однако там распространена своеобразная сказка о мачехе и падчерице, некоторые мотивы которой созвучны европейским в сюжетном типе 510 и 480. Злодейка — будущая мачеха — добивается смерти матери девушки и выходит замуж за ее отца. Умершая мать превращается в корову. Падчерица пасет корову и с ее помощью выполняет трудную задачу, порученную мачехой. Девушка роняет моток ниток в колодец, спускается туда и попадает в жилище дэва. Выполнив советы покойной матери, она получает от дэва украшение в виде луны и звезд. Подражавшая ей мачехина дочь с позором возвращается от дэва. В дальнейшем падчерица с помощью коровы выполняет другие трудные задачи (сортирует зерно, наполняет сосуд слезами), достает из коровьего рога красивые одежды. В нее влюбляется принц. Далее следует рассказ о потерянном башмачке. Мотив потерянного и случайно найденного предмета характерен для ближневосточного фольклора. Это обычно гребень или прядь женских волос, по которым принц разыскивает их обладательницу. В такой форме этот мотив типичен для восточных сказок, поскольку отражает обычай изоляции женщин[400].

Оригинальна арабская сказка[401], в которой падчерица бежит от злой мачехи к людоедке и сосет ее грудь, по-видимому, в знак того, что считает людоедку своей матерью.

Интересна таджикская версия сказки о мачехиной дочери и падчерице[402], относящаяся к типу 480 по каталогу Аарне, связанная с культом местного демона Биби Се-Шамбе — покровительницы ткачества и прядения. По словам Д. К. Зеленина, «Биби Се-Шамбе пользуется особым почитанием среди таджикских женщин, которые обращаются за помощью к данному демону при бесплодии, при болезнях, и приносят ей жертвы, устраивая в честь демона особые женские собрания, на которых подается обрядовое блюдо под названием „пища госпожи Вторник“. Едят это обрядовое блюдо только женщины, в частности обязательно присутствующие на собрании семь вдов. Ритуальное собрание происходит в день демона — во вторник: мука для обрядового кушания „умоч“… собирается „у семи дверей“, т. е. в семи разных домах. На кожаную скатерть в центре круга, образованного семью вдовами и другими женщинами, ставится большая чаша с мукой, обернутая куском белой ткани. Затем приступают к чтению сказки о Сандрильоне и ее фее Биби Се-Шамбе. По окончании чтения молятся, раскрывают чашу с мукой и смотрят, появился ли на муке отпечаток человеческой руки. По числу таких отпечатков заключают, сколько раз требуется устроить угощение („ош“) в честь Биби Се-Шамбе»[403].

Таджикская Биби Се-Шамбе напоминает не только бельгийскую Хлебную Марию, но и фрау Холле. Фрау Холле — тоже покровительница ткачества. Можно предположить, что часть немецкой сказки о фрау Холле некогда имела отношение к обряду, связанному с почитанием фрау Холле. Отсюда, однако, не следует, что сказка о мачехе и падчерице ритуального происхождения. Мачеха и падчерица — чисто бытовые образы, они проникли в обряд впоследствии.

Возможно, что ядро сказки о ткачихе в колодце некогда было легендой о покровительнице ткачества. Такая легенда не обязательно «вышла» из обряда, хотя безусловно могла быть связана с ним. Когда легенда о хозяйке прядения превратилась в сказку и обогатилась социальным мотивом мачехи — падчерицы, она могла прийти в соприкосновение с культом. Приведенные Зелениным таджикские материалы не дают оснований сделать вывод о ритуальном происхождении сказки о мачехе и падчерице, так же как нет оснований утверждать, будто образ Иванушки-дурачка вышел из обряда сопровождавшегося исполнением пантомимы о трех братьях, младших из которых — дурачок.

Индийские сказки о мачехе и падчерице занимают промежуточное положение между ближневосточными и индонезийскими (к последним примыкают индокитайские). Некоторые индийские сказки[404] приближаются к ближневосточной традиции. Для них также характерен эпизод выслеживания падчерицы родными детьми мачехи, которая преследует мать падчерицы, принимающую облик различных животных. Перевоплощения матери соответствуют индуистско-буддистским представлениям о переселении душ. Чудесная корова иногда заменяется в индийских сказках другим животным (возможно, в связи с почитанием священной коровы). Встречается иногда мотив брачного испытания (срывания падчерицей плодов чудесного дерева). Часть индийских сказок[405], особенно из южных районов и с Цейлона, близка к индокитайскому и малайскому фольклору. В этом ареале в сказках о падчерице корову обычно заменяет чудесная рыба, которую выкармливает героиня. Мачеха убивает рыбу и прячет ее остатки. На этом месте падчерица находит красивую одежду. Дальше иногда рассказывается о пире и свадьбе.

В индокитайских сказках героиня, как правило, падчерица[406], в малайских — младшая сестра[407]. Для индокитайской традиции характерен эпизод пира и мотив потерянного башмачка и в финале — мотив подмененной жены. В малайском фольклоре эти мотивы почти не встречаются. Малайские сказки обычно кончаются тем, что чудесное дерево приносит героине пищу и богатство.

В одной оригинальной индонезийской сказке, стоящей несколько особняком, падчерица — дочь кошки. Кошка родила девочку, поев кокосовых орехов. Через семь лет хозяин кошки женился, его жена ревновала мужа к девочке и кормила ее и кошку тухлым мясом, смешанным с золой. Девочка и кошка по стволу дерева поднялись на небо.

Сказки мальгашей Мадагаскара[408] обнаруживают связь с фольклором Индонезии, но в них ощущается также влияние арабских и французских сказок.

Сказки о мачехе и падчерице популярны и в Китае. Один из образцов южно-китайской сказки[409], запись которого относится к IX в., совпадает с индокитайской традицией. Другие китайские варианты[410] в общих чертах напоминают восточно-европейские и ближневосточные сказки: падчерица ухаживает за коровой и с ее помощью выполняет трудные задачи мачехи. Заметив это, мачеха убивает корову (иногда вместо коровы падчерице помогает ворона). Продолжение возможно в двух вариантах:

1) падчерица сохраняет кости коровы, при помощи которых достает нарядное платье и попадает на праздник, с ней знакомится ученый и берет ее в жены, а мачеха и ее дочь терпят неудачу;

2) мачеха сбрасывает падчерицу в колодец, душа ее улетает в виде птицы, убитая птица превращается в бамбук, бамбук становится причиной смерти безобразной дочери мачехи. Эти китайские варианты сходны и с китайскими сказками о младшем сыне.

Мотив мачехи и падчерицы часто встречается также в японских сказках[411]. В одной из них мачеха задает падчерице трудные задачи, которые та выполняет с помощью чудесных покровителей. Раздосадованная мачеха бросает девушку в костер. Из могилы падчерицы вырастает бамбук, из бамбука нищенствующий монах вырезает дудочку, дудочка открывает истину отцу падчерицы, и мачеха кончает жизнь самоубийством. Эта сказка напоминает европейскую сказку о чудесной дудочке, выросшей на могиле падчерицы (ср. № 88 в собрании братьев Гримм).

В другой японской сказке девушка, посланная мачехой за хворостом, попадает к демону, который одаривает ее чудесным молотком, кующим золото.

В третьей сказке злая мачеха посылает падчерицу и родную дочь за плодами. Девушки попадают к ведьме Намаубе, которая просит поискать у нее в голове. Затем она предлагает девушкам выбрать одну из корзин. Падчерица выбирает меньшую, а дочь мачехи — большую, в первой оказалась красивая одежда, а во второй — нечистоты.

5

Среди сказок о злой мачехе в фольклоре различных народов выделяется известный сюжет о мачехе, которая оклеветала пасынка, отвергшего ее ласки. Классический пример такого сюжета — обработанная Еврипидом легенда о Федре и Ипполите. Еврипид не раз обращался к этой теме. Кроме «Ипполита», он создал трагедии о Фриксе, которого преследовала мачеха Ино за то, что он отверг кровосмесительную любовь; о Беллерофонте, оклеветанном Стенобеей и покончившем самоубийством, о Фениксе, который отбил любовницу у своего отца Аминтора.

К этому сюжету близка библейская сказка о Иосифе Прекрасном и жене Пентефрия, хотя Иосиф не был пасынком соблазнительницы.

Сюжет о мачехе, оклеветавшей пасынка, находим в сказках североамериканских индейцев.

В сказке ассинибойнов[412] мачеха послала пасынка (сына другой жены ее мужа) за хворостом. Юноша ранил в лесу куропатку. Мачеха, схватив еще живую птицу, прижала ее к своему телу так, что та оцарапала ее когтями. Мачеха пожаловалась мужу, что ее сын хотел ее соблазнить. Отец отвез сына на необитаемый остров, где того ждала голодная смерть. Юноша спасся, надев крылья чайки, защитил свою мать от отца и солнцем сжег его. В этой сказке мачеха не пыталась соблазнить пасынка, как в других вариантах, а просто оклеветала его.

В сказке кри[413] отец ревнует к сыну свою вторую жену. Он оставляет юношу на острове, откуда того спасает морское чудовище, посланное матерью. В конце сказки юноша зажигает стрелами лес и воду и спасается вместе с матерью.

В сказке билокси[414] жена дяди обвинила племянника в попытке соблазнить ее. Дядя дает племяннику трудные задачи, желая его извести, а затем возит на остров.

В большинстве вариантов этого сюжета у индейцев вместо мачехи — жена старшего брата.

В варианте арапахо[415] жена брата в отсутствие мужа трижды пытается соблазнить деверя, но тот отталкивает соблазнительницу со словами: «Я люблю брата и не имею права делать это». Она сталкивает юношу в яму, откуда его вытаскивает волк. Звери съедают женщину.

В варианте ассинибойнов[416] жена старшего брата после неудачной попытки соблазнить героя велит ему принести петушка, царапает себе ноги и клевещет мужу на юношу Разгневанный муж заставляет младшего брата влезть на дерево, чтобы достать орлят, и сбрасывает его в воду. Узнав об этом, женщина признается во лжи.

В варианте дакота[417] жена старшего брата, попытавшись соблазнить юношу, клевещет на него, жалуется мужу. Тот пытается извести младшего брата. Юношу отвозят на необитаемый остров, но морское чудовище спасает героя и дает ему в жены своих дочерей.

В мифе племени эве (западный Судан)[418] король приревновал жену к сыну. Чтобы проверить, виновен ли юноша, отец заставил его семь раз прыгнуть с дерева на ножи. Солнце унесло героя.

Сюжет о женщине, соблазняющей младшего брата мужа и отвергнутой им, вошел в древнеегипетскую сказку о двух братьях.

Таким образом, гонимый пасынок или младший сын — излюбленные сказочные персонажи — оказываются в системе одного сюжета, который мы назовем «Иосиф и жена Пентефрия». Этнографическая основа этого сюжета ясна: жена старшего брата, а в некоторых случаях жена дяди или отца, у многих народов имела брачные права на младшего брата и племянника мужа. Пережитком этого является левират. Известны случаи, когда племянник и дядя (при материнском праве) либо отец и сын (при отцовском праве) имели право на одних и тех же женщин. Рассмотренный сюжет возник, когда такие семейные отношения стали изживаться. В сказке женщина защищает отмирающий обычай, а мужчина протестует против него. По мере того как обычай забывался, поведение такой женщины все более осуждалось и воспринималось как попытка инцеста.

Интересно отметить, что сказки о преследовании младшего брата ревнивым старшим широко распространены у североамериканских индейцев, в то время как идеализация младшего брата не типична для индейского фольклора.

Анализ сказок о мачехе и падчерице, таким образом, показал, что падчерица — как личность, исторически обездоленная в период распада родового порядка, перехода от рода к семье, — типический женский герой волшебной сказки.

При классификаторской системе родства, господствовавшей в родовом обществе, ни падчериц, ни мачех как социального явления не было. Они появляются при нарушении традиционного брачного обмена между родами внутри племени, при нарушении эндогамии браком вне племени. Мачеха, как чужеплеменная, приобретает в сказке черты ведьмы. Сказки показывают борьбу между мачехой, заправляющей в семье, и падчерицей, которой помогают покойная мать и тотемистические покровители материнского рода. Падчерица в сущности вариант сиротки, но типична она для сказок культурных, особенно европейских народов (им свойственна моногамия, при которой не могут существовать одновременно мать и мачеха). Сказки о враждующих женах, об обездоленной младшей жене составляют своеобразную африкано-азиатскую параллель европейским сказкам о мачехе и падчерице.

Наиболее оригинальные и высокохудожественные образцы сказок о злой мачехе дает исландский и русский фольклор. Исландские сказки о мачехе более архаичны, в них широко использована традиция сказок о великанах и ведьмах. Мотив мачехи вносит социальную коллизию в исландские сказки о великанах. Мачеха-ведьма преследует падчерицу магическим колдовством. В восточнославянских сказках образ злой мачехи лишен наивного мифического демонизма. Мачеха угнетает падчерицу в социальном смысле. В русском фольклоре коллизия мачеха — падчерица приобретает социально-бытовую конкретность, что увеличивает художественные достоинства сказки.

Мотив гонимой падчерицы — одна из форм идеализации социально обездоленного. В более примитивных сказках, например в исландских, падчерица просто вознаграждается чудесными силами как обездоленная. В восточнославянских идеализация углубляется, падчерица наделяется положительными чертами характера.

Мотив злой мачехи и гонимой падчерицы широко распространен и в других странах, но главным образом в качестве вводного мотива.

Сказки о пасынке, оклеветанном мачехой, так же как сказки о младшем брате, оклеветанном женой старшего брата, имеют иной источник, чем сказки о падчерице (пережиток группового брака).