Гэсэр

Девять ветвей у священного дерева,

На каждой ветви свеча горит.

Девять сказаний древних,

Каждое о доблести говорит.

Бобра,

Что драгоценнее всех зверей,

Почему не добыть, пустив стрелу?

Великому роду богатырей

Почему не воздать хвалу?

Абай Гэсэр силу злую, черную

В жестоком бою победил, сокрушил,

Возвратился на землю свою просторную,

Где маленьким бегал, где с детства жил.

Возвратил

Из неволи он

И красное солнышко

Урмай Гоохон.

В это время

Живущий в долине Сагаанты,

Имеющий солово-белого коня,

Имеющий седовласо-белую голову,

Имеющий светло-белые мысли,

Имеющий ясно-белые желанья,

Имеющий книгу белых законов,

Имеющий бело-облачные дороги,

Всем доволен, удовлетворен,

Дядя Гэсэра Саргал-Ноен,

В золотые барабаны бьет,

Северный народ собирает.

В серебряные барабаны бьет,

Южный народ собирает.

С двумя младшими братьями властными,

С двумя невестками юными, прекрасными,

На концах десяти пальцев золотые свечи воскуривают,

На концах двадцати пальцев серебряные свечи возжигают.

Силу черную победившего,

Жену домой возвратившего,

Удачливо-счастливого Гэсэра встречают.

Со всеми его баторами,

Со всеми военачальниками,

Со всеми оруженосцами

Гэсэра они величают.

От долины Хара-Далая

Вширь и вдаль вся страна родная.

Великое море синеется,

Ходит белыми волнами.

Долина Хатан виднеется,

Цветущими травами полная.

Леса, как шкура бобровая,

Под солнцем переливаются.

Лежит вся земля, как новая,

Реки по ней извиваются.

Лежит земля Булжамурта,

Встречает светлое утро.

Золотые столы накрываются.

Яства редкие расставляются.

Серебряные столы расстилаются,

Напитки крепкие появляются.

Напитки измеряются

Озерами да прудами.

Еда измеряется

Пригорками да холмами.

Мясо-масло горой лежит,

Арза-хорза рекой бежит.

Угощаясь яствами разными,

Друг друга люди целуют,

Восемь дней они празднуют,

Девять дней они пируют.

На десятый день опохмеляются,

По своим домам разъезжаются.

Остается Абай Гэсэр с тремя молодыми женами,

Всем довольными, ублаженными.

У себя во дворце Гэсэр прохлаждается,

Тишиной и счастьем он наслаждается.

Однако

Все мышцы его без дела вялыми стали.

Однако

Руки его без дела как бы устали,

Просит тело действия и движенья.

Охоты, если уж не сраженья.

Приказал Гэсэр к началу нового дня

Приготовить Бэльгэна, гнедого коня,

С костями прочными, с ногами тонкими,

С упругой спиной, с копытами звонкими.

Отложил Гэсэр все дела и заботы.

Решил отправиться на охоту.

Проскакать

По тринадцати алтайским склонам.

Северной стороны держась.

Проскакать

По двадцати трем саянским склонам,

Южной стороны держась.

Промчаться там, где шумит тайга,

Называемая Хуха.

В это время

Скинутого Ханом Хурмасом с высоких небес

Вниз, на землю, в таежный лес

Атая-Улана три крепких сына,

Захватившие на востоке желтую долину,

На берегу восточного желтого моря

Жили себе без нужды и без горя.

Находился в их владении обширнейший край.

А звалось троеханство — Шарадай.

Первым из трех Шарадаев

Был хан Сагаал-Гэрэл,

Многочисленных подданных он имел.

Надо было табун белогривый взять,

Волосы тщательно пересчитать

В косматых гривах у лошадей,

Вот сколько было у хана людей.

Вторым из трех Шарадаев

Был хан Шара-Гэрэл,

Бесчисленных подданных он имел.

Надо было табун соловый взять.

Волосы тщательно пересчитать

В хвостах и в гривах у всех лошадей,

Вот сколько было у хана людей.

Третьим из трех Шарадаев

Был хан Хара-Гэрэл,

Бесчисленнейших подданных он имел.

Надо было — вороной и серый — два табуна взять.

Волосы тщательно пересчитать

В хвостах и в гривах у всех лошадей,

Вот сколько было у хана людей.

В это время

Старший хан Сагаал-Гэрэл,

Который вместе с братьями желтой долиной владел,

Который многочисленных подданных имел.

Надумал своего старшего сына женить.

Чтобы не оборвалась родословная нить.

Призывает он к себе сороку чернохвостую.

Призывает он к себе сороку пеструю.

Сороку ловкую, сороку хитрую,

Все умеющую повсюду высмотреть.

Посылает он ее в чужедальние страны,

Чтобы летала она беспрестанно.

Чтобы выискала она невесту самую лучшую.

Царевну самую выдающуюся,

Со щеками румяными,

Со щеками алыми,

С глазами, как звезды.

С губами-кораллами.

Чтобы можно было ее сравнить с луной,

Чтобы можно было ее сравнить и с солнцем…

Сорока пестрая над землей,

Вниз поглядывая, несется.

Молодую свежую землю

Трижды она облетает,

Юную нежную землю

Четырежды она облетает.

Но не видит она невесты

Со щеками алыми,

Не видит она невесты

С губами-кораллами,

С глазами,

Как звезды горящими,

С зубами,

Как снег слепящими.

Чтобы можно было ее сравнить с луной.

Чтобы можно было ее сравнить и с солнцем.

Сорока пестрая над землей

Дальше несется.

Подлетает сорока к долине Моорэн,

Подлетает она к долине Хатан.

Где живет во дворце, среди крепких стен,

Абай Гэсэр богатырь и хан.

Летает она над белоснежным дворцом.

Летает она над серебристым крыльцом.

Летает она то ниже, то выше.

Вдруг видит — словно солнышко вышло.

Словно месяц выплыл на небосклон.

То появилась царица Урмай-Гоохон.

Ступила она на серебряное крыльцо,

Показала миру свое лицо.

Прекрасна Урмай-Гоохон, без изъяна,

Щеки у нее, как заря румяны.

Губы у нее свежи и алы,

Не сравнятся с ними никакие кораллы.

Правой щекой своей она солнце затмила,

Левой щекой своей она месяц затмила.

Глаза, как звезды сверкают ясно,

Свет разливается от белого тела,

Рассветная заря на востоке погасла,

Закатная заря на западе потускнела.

Сиянье месяца струит направо,

Налево струится сиянье солнца,

Радуются утру цветы и травы,

Радуются утру люди и овцы.

Прячется в норы ночная тень,

И в степь и в горы приходит день.

Сорока-сплетница чернохвостая,

Сорока-разведчица, полосато-пестрая,

Сорока ловкая, сорока хитрая.

Сорока, посланная невесту высмотреть.

Увидев Урмай-Гоохон, даже дышать перестала,

Так Урмай-Гоохон красотой блистала.

Летала сорока вокруг красавицы,

Пока со счету не сбилась,

Разглядывала она красавицу,

Пока сознаньем не помутилась.

Оглядывала она ее, не смущаясь,

Помня старшего хана напутствие.

Пока мысли ее все не смешались,

Все понятия не перепутались.

В это время,

Живущий в долине Сагаанты,

Имеющий солово-белого коня,

Имеющий седовласо-белую голову,

Имеющий светло-белые мысли,

Имеющий ясно-белые желанья,

Имеющий книгу белых законов,

Имеющий бело-облачные дороги,

Бело-белой мудростью убелен,

Дядя Гэсэра Саргал-Ноен

Особенным знаньем про все узнал,

Умом углубленным, во все проник.

Тридцать трех баторов к себе позвал

И голосом строгим напустился на них.

Он прикрикнул на них, на каждого: —

Лежебоки вы или стражники?

Летает над дворцом

Сорока чернохвостая,

Кружится над крыльцом

Сорока полосато-пестрая.

Откуда она сюда прилетела?

Какое ей нашлось тут дело?

Зачем она кружится тут без времени,

Какого она роду племени?

Какие у нее тут цели-задачи?

Что ее появление значит?

Похоже, что эта сорока сплетница,

Похоже, что она и разведчица.

Хочет она тут что-то выведать,

На чистую воду разбойницу выведите.

Возьмите-ка вы, баторы, в руки

Свои меткие, желтые луки,

Чтобы виноватыми вам потом не быть.

Сороку эту лучше убить,

Чтобы потом самих себя не стыдиться,

Сбейте вы стрелой поганую птицу.

Отвечают баторы Ноену белому: —

Сорока летает — большое дело!

Птичье дело, — говорят баторы,—

В небе летать.

Рыбье дело, — говорят баторы,—

В воде шнырять.

Низко ли сорока летает, высоко ли,

Не пристало баторам сражаться с сороками.

Надоедаешь ты нам мелочами,

Не бежать ли уж нам за копьями, за мечами?

Сорока летает — большое дело!

Да к тому же вон она — улетела.

А и правда,

Сорока чернохвостая,

Черноклювая, полосато-пестрая,

Сорока, тараторка и сплетница.

Сорока, подосланная разведчица,

Сорока коварная, сорока хитрая,

Все что надо ей было высмотрела

И полетела восвояси к востоку.

Прозевали баторы сороку.

Как ни длинна река,

А до моря все равно добирается.

Как земля ни велика.

А цель все равно приближается.

Летела сорока дорогой длинной

И прилетела к желтой долине,

Где находилось троеханство — обширный край,

А звалось троеханство Шарадай.

Властелины этого края

Под названьем Шарадая

Были братьями, ханами явными,

А на деле — черными дьяволами.

До их владений сорока долетела

И на воротах владений села.

В это время

Первый хан Сагаал-Гэрэл,

Что сына своего оженить захотел,

Увидел сороку, увидел вестницу,

Увидел разведчицу, увидел сплетницу.

Он встречает ее как сватью,

Начинает к столу ее звать он,

По обычаю — ей почет,

Мясо — дымится, вино — течет.

Сорока полосато-пестрая,

Своим клювом черным и острым

Хорошо попила и поела,

Переходит сорока к делу.

Клюв о перышки вытирает,

И рассказывать начинает

О том, как летала она беспрестанно,

Озирая сверху чужедальние страны.

Как выискивала она невесту самую лучшую,

Царевну самую выдающуюся.

Со щеками румяными,

Со щеками алыми,

С глазами, как звезды,

С губами-кораллами.

Молодую свежую землю

Трижды она облетела,

Юную нежную землю

Четырежды облетела.

Но не увидела она невесты

Со щеками алыми,

Не обнаружила она невесты

С губами-кораллами,

С глазами,

Как звезды горящими,

С зубами,

Как снег слепящими.

Прилетела сорока к долине Моорэн,

Прилетела она к долине Хатан,

Где живет во дворце, среди прочных стен

Абай Гэсэр, богатырь и хан.

Летала она над белоснежным дворцом,

Летала она над серебристым крыльцом,

Летала она то ниже, то выше,

Вдруг, словно солнышко вышло.

Словно месяц выплыл на небосклон,

То появилась царица Урмай-Гоохон.

Ступила на серебряное крыльцо,

Показала миру свое лицо.

Прекрасная Урмай-Гоохон, без изъяна,

Щеки у нее, как заря румяны,

Губы у нее свежи и алы,

Не сравняться с ними никакие кораллы.

Правой щекой своей

Она солнце затмила,

Левой щекой своей

Она месяц затмила.

Глаза, как звезды, сверкают ясно,

Свет разливается от белого тела,

Утренняя заря на востоке — погасла,

Вечерняя заря на западе — потускнела.

Как увидела я ее — дышать перестала,

Так Урмай-Гоохон красотой блистала.

Летала я летала вокруг красавицы,

Пока со счету не сбилась,

Разглядывала я красавицу,

Пока сознанье не помутилось,

Всматривалась я в нее до помраченья ума,

Не знаю как жива осталась сама.

В это время

Дядя Гэсэра Саргал-Ноён,

Сединами мудрыми убелен,

Особенным знаньем про все узнал,

Тридцать трех баторов к себе позвал.

Он прикрикнул на них, на каждого:

— Лежебоки вы или стражники?

Летает над дворцом

Сорока чернохвостая,

Кружится над крыльцом

Сорока полосато-пестрая,

Откуда она сюда прилетела?

Какое ей нашлось тут дело?

Похоже,

Что эта сорока сплетница,

Похоже,

Что она и разведчица.

Хочет она тут что-то выведать,

На чистую воду разбойницу выведите,

Чтобы потом самих себя не стыдиться,

Сбейте вы стрелой поганую птицу.

Но баторы оказались беспечными,

Пропустили мимо ушей эти речи они.

Птичье дело, говорят,

В небе летать.

Рыбье дело, говорят,

В воде шнырять.

С сороками, говорят, воевать — не наше дело,

Так ответили баторы Ноену белому.

А я, услыхав Ноёна слова,

Вверх вспорхнула и была такова.

Три брата,

Считавшихся ханами явными,

А на самом деле

Три черных дьявола,

Пославшие пеструю сороку-сплетницу

В страны дальние, как разведчицу,

Высмотреть далекое, высмотреть близкое,

Проверить высокое, проверить низкое.

Найти невесту самую лучшую,

Царицу самую выдающуюся,

Со щеками румяными,

С губами-кораллами,

С глазами,

Как звезды горящими,

С зубами,

Как снег слепящими.

Они выслушали старательно

Сороку-сплетницу,

Они выслушали внимательно

Свою разведчицу.

Поняли, что говорит она правду.

Вестям таким они рады.

Однако напали на них сомненья,

Не принимают они никакого решенья.

Переговариваются они, рассуждают,

Все услышанное обсуждают:

— Много нам сорока настрекотала,

Да толку от этого мало.

Много она напророчила

От ума своего сорочьего,

Но ведь взяться-то мы хотим

За то, за что взяться нельзя.

Но ведь напасть-то мы хотим

На кого нападать нельзя.

На ненаподаемое не нападают,

Нерешаемое не решают.

Разговаривают ханы медлительно,

Говорят они все по очереди:

— Пусть красавица восхитительна,

Но добыть ее трудно очень…

Между тем

Сын старшего хана молодец и батор,

Из-за которого разгорелся этот сыр-бор,

Которого надумал отец женить,

Дабы не оборвалась родословная нить,

Решился счастья сам попытать,

И невесту своим путем поискать.

Выкликнул он громко на четыре стороны

Имя иссиня-черного ворона,

Того ворона он имя выкликнул,

Который только что оба глаза у падали выклюнул.

Говорит он этому ворону: —

Полетай на чужую сторону,

Молодую гладкую землю

Ты трижды вокруг облети.

Юную плавную землю

Ты четырежды облети.

Выгляди мне такую невесту,

Чтобы глядя на нее, не стронуться с места.

Чтобы щеки у нее были горячие,

Чтобы губы у нее были нежные,

Чтобы глаза у нее были горящие,

Чтобы зубы у нее были белоснежные,

Чтобы движения ее были быстры,

Чтобы взглядом она метала искры,

Чтобы не было во всей вселенной

Красавицы столь же совершенной.

Ворон,

Имя которого было громко выкликнуто,

Ворон,

Которым два глаза было выклюнуто,

Иссиня-черный обжора-ворон

Полетел в чужедальнюю сторону.

Через тринадцать горных хребтов он летит,

Зорко вниз на землю глядит.

Через двадцать три хребта он летит,

Пристально на землю глядит.

Из стороны в сторону он бросается,

Нигде не видит красавицы,

Чтобы щеки у нее были горячие,

Чтобы губы у нее были нежные,

Чтобы глаза у нее были горящие,

Чтобы зубы у нее были белоснежные,

Чтобы движения ее были быстры,

Чтобы взглядом она метала искры,

Чтобы не было во всей вселенной

Красавицы столь же совершенной.

Наконец,

Прилетает ворон в долину Моорэн,

Прилетает ворон в долину Хатан,

Где живет во дворце, среди крепких стен,

Абай Гэсэр, богатырь и хан.

Но не стал он летать

Над белоснежным дворцом,

Не стал он витать

Над серебристым крыльцом.

А стал он жадно падаль клевать,

Стал он голод свой утолять.

В это время

Дядя Гэсэра Саргал-Ноен,

Сединами мудрыми убелен,

Особенным знаньем про все узнал.

Тридцать трех баторов к себе позвал.

Он прикрикнул на них на каждого:

— Лежебоки вы или стражники?

Два крыла широко простирая,

Нашу землю всю озирая,

Летает над нашей землей ворон,

Сдается мне, он не друг, а ворог.

Замыслы черные он таит,

Что-то выведать норовит.

Он клюет сейчас тухлую падаль,

Но проверить его не надо ль?

Вы, баторы, луки возьмите,

Ворона черного застрелите.

Но баторы оказались беспечными,

Пропустили мимо ушей эти речи они.

— Птичье дело, — говорят,—

В небе летать,

Дело ворона, — говорят,—

Падаль клевать.

С птицами воевать — не наше дело,—

Так ответили баторы Ноёну белому.

А ворон, наслушавшись этих слов,

Будучи от природы умен и толков,

Крылами взмахнул и был таков.

Полетел он назад, к востоку,

Чтоб на место вернуться к сроку.

Как ни длинна река,

Но до моря все равно добирается,

Как земля ни велика,

Но цель все равно приближается.

Летел ворон дорогой длинной

И прилетел он к желтой долине,

До владений трех ханов он долетел,

И на ворота владений сел.

В это время

Старшего хана сын Эрхэ-Тайжа,

Все на небо поглядывал, о невесте тужа.

Увидел он, что иссиня-черный ворон,

Который был послан на чужедальнюю сторону,

Ворон к падали тухлой привыкший,

Ворон два глаза у падали выклевавший,

Уже давно на воротах сидит,

Уже давно на него глядит.

Принял Эрхэ-Тайжа его как свата,

Угостил его, как гостя, вкусно и сладко.

И хоть не сажал он за стол его.

Дал ему на расклеванье бычью голову.

Тут пришли и три старшие хана

Послушать рассказ про дальние страны.

Ворон

Из головы, которую Эрхэ-Тайжа ему выкинул,

Оба глаза сначала выклюнул,

А потом и повел без лишних прикрас

О дальних странах свой рассказ.

О том,

Как молодую округлую землю

Он трижды вокруг облетел.

О том,

Как юную плавную землю

Он четырежды облетел.

О том,

Как в далекой долине Моорэн,

О том,

Как в далекой долине Хатан,

Где живет во дворце, среди крепких стен,

Абай Гэсэр, богатырь и хан,

Есть царица Урмай-Гоохон.

Но лично ее не видел он,

Потому что с дороги был очень голоден,

И к наблюденью терпеливому был не годен.

Стал он падаль жадно клевать,

Стал он голод свой утолять.

Но в том краю богатом и золотом,

И стар и мал говорит о том,

Что такой красавицы совершенной

Больше нету во всей вселенной,

Румяней ее и нежнее нет,

Ее мысли струятся, как лунный свет,

Ее добрые чувства такой красоты,

Как весной расцветающие цветы.

Выслушали ханы ворона-птицу,

Своими мыслями стали делиться.

Стали думать, где ложь, где правда,

И решили, что все тут проверить надо,

Нельзя доверять ни сороке вздорной,

Ни этому ворону иссиня-черному.

Решили они,

Владея большим волшебством,

Решили они,

Владея большим колдовством,

Сотворить особую птицу чудную,

Чтобы поручить ей задачу трудную.

В далекую страну ту слетать,

О небывалой красавице всю правду узнать.

Чтобы птица эта свечой взвилась,

Чтобы птица эта Дэбэн звалась.

Старший хан Сагаан-Гэрэл

Для птицы этой под названьем Дэбэн,

Голову отчеканил из белого серебра.

Средний хан Шара-Гэрэл

Для птицы этой под названьем Дэбэн,

Туловище отлил из желтого золота.

Младший хан Хара-Гэрэл

Для птицы этой под названьем Дэбэн,

Крылья выковал из черного железа.

Но была эта птица до тех пор бесполезной.

Пока ханский сын Эрхэ-Тайжа,

Этой птицей больше других дорожа,

Добавил ей мяса, костей и жил,

А потом живую душу вложил.

Вдохнул он живую душу в птицу,

Чтобы могла она вверх и вдаль стремиться.

Сумев сотворить ее и оживить,

Начали ханы птицу кормить.

Мясо быка, отделив от костей,

Дали ханы сначала ей.

Птица клюв один разок раскрыла,

И все что дадено, проглотила.

Мясо взрослого жеребца, отделив от костей,

После этого дали ханы ей.

Птица клюв два раза раскрыла

И все что подано, проглотила.

Мясо большого верблюда, отделив от костей,

На третий раз предложили ей.

Птица клюв три раза раскрыла,

И все до крошечки проглотила.

Понравилась птице мясная еда,

Насытилась птица едва-едва.

Накормив таким образом птицу мясом,

Подступают ханы к птице с наказом,

Чтобы

Молодую круглую землю

Трижды она облетела.

Чтобы

Южную гладкую землю

Четырежды облетела.

Чтобы

Нежную ровную землю

С высоты она оглядела.

Пусть найдет она такую невесту,

Чтобы глядя на нее, не сдвинуться с места,

Чтобы не было во всей вселенной

Невесты более совершенной.

Чтобы щеки и губы были нежны,

Чтобы мысли струились, как свет луны,

Чтобы чувства были такой красоты,

Как весной распускающиеся цветы.

Чтоб движенья ее были быстры,

Чтоб глаза ее рассыпали искры,

Чтобы тело с вечера у неё светилось,

Чтобы в жены царевичу она годилась.

Таким наказом ханы птицу снабдили,

С таким наказом в путь ее проводили.

Огромная птица, что Дэбэном звалась,

Расправила крылья и в небо взвилась.

Загораживая крыльями и луну и солнце,

Над землей огромная птица несется.

Трижды круглую землю она облетает,

По пути всех прочих птиц истребляет,

Истребляя клювом их и когтями,

Пролетает над сушей и над морями.

Но перелетая быстро с места на место,

Не видит она нигде подходящей невесты.

Чтобы щеки и губы были нежны,

Чтобы мысли струились, как свет луны,

Чтобы чувства были такой красоты,

Как весной распускающиеся цветы,

Чтобы движенья ее были быстры,

Чтобы глаза ее рассыпали искры,

Чтобы тело с вечера у нее светилось,

Чтобы в жены царевичу она годилась,

Чтобы не было во всей вселенной

Невесты более совершенной.

Наконец,

Прилетает она в долину Моорэн,

Наконец,

Прибывает она в долину Хатан,

Где живет во дворце среди крепких стен,

Абай Гэсэр, богатырь и хан.

На большую лиственницу птица садится,

Лиственница под ней до земли клонится.

Лиственница под птицей сгибается,

Сучья под птицей ломаются.

Кое-как она все ж уселась,

И вокруг себя огляделась.

В это время

Под серебряной дворцовой крышей

Засияло, словно солнышко вышло,

Словно месяц выплыл на небосклон,

То появилась царица Урмай-Гоохон.

Ступила на серебряное крыльцо,

Показала миру свое лицо.

Прекрасная Урмай-Гоохон, без изъяна,

Щеки у нее как заря румяны,

Губы у нее свежи и алы,

Не сравнятся с ними никакие кораллы.

Правой щекой своей

Она солнце затмила,

Левой щекой своей

Она месяц затмила,

Глаза, как звезды, сверкают ясно,

Свет разливается от белого тела,

Утренняя заря на востоке погасла,

Вечерняя заря на западе потускнела.

Увидела ее птица и дышать перестала,

Так Урмай-Гоохон красотой блистала.

В это время

Дядя Гэсэра Саргал-Ноен,

Сединами мудрыми убелен,

Особенным знаньем про все узнал,

Тридцать трех баторов к себе позвал.

Упрекнул он баторов каждого:

— Лежебоки вы или стражники?

Когда во владения наши издалека

Полосато-пестрая прилетела сорока,

Если б погибла она от ваших стрел,

То черный ворон бы не прилетел.

Если бы ворона вы убили,

Сейчас бы спокойно и мирно жили.

Не прилетела бы сюда эта птица железная,

А задача ее пока неизвестна нам.

Но думаю, что прилетела она не с добром,

Гремя железно-черным пером.

Голова ее серебром сверкает,

Брюхо ее золотом светится.

Наши земли она озирает,

Не иначе она — разведчица.

Свои луки вы скорее, баторы, возьмите,

Серебряную голову ей прострелите,

Своих стрел каленых вы не жалейте,

Золотую грудь вы ее разбейте.

Поточнее стрелы свои пускайте,

По железным крыльям ее стреляйте.

Так кричит баторам Саргал-Ноен,

Сединами мудрыми убелен.

Но у баторов

Дрожат от испуга руки,

Но у баторов

Не натягиваются их луки.

Из колчанов не могут достать они стрелы,

Птица, между тем — улетела.

Полетела она, до воробья уменьшаясь,

Полетела она, в вошь превращаясь,

Полетела она,

Превращаясь в соринку,

Полетела она,

Превращаясь в пылинку.

В это время

Красавица Алма-Мэргэн,

Абая Гэсэра молодая жена,

Отложила пряжу свою с колен,

Которой в тот день занималась она.

Схватила она лук боевой,

— Жалко будет, — Алма-Мэргэн говорит,

— Если золотая птица с серебряной головой

Безнаказанно улетит.

Натянула свой лук Алма-Мэргэн

И вдогонку птице, пылинкой ставшей,

Вдогонку улетевшей птице Дэбэн,

Выпустила стрелу затрепетавшую.

От ее большого пальца

Стрела стремительность получила,

От ее указательного пальца

Стрела направленность получила.

Вверх скользя,

Восемь верхних сфер стрела пронзает,

Вниз скользя,

Восемь нижних сфер стрела пролетает.

Шуршит стрела,

Дребезжит стрела,

Но скрыли ее даль и мгла.

Говорит Алма-Мэргэн баторам сильным,

Говорит Алма-Мэргэн баторам смелым:

— Там, куда я стрелу пустила,

Что-то вроде бы зазвенело.

Вы коней своих оседлайте,

И когда наступит рассвет,

Вы скачите туда, узнайте,

Промахнулась я или нет.

Во всю прыть поскакали баторы,

Через лес, долины и горы.

В направленьи стрелы улетевшей,

Прошуршавшей и просвистевшей.

Мчат они без дороги прямо,

Через рытвины, через ямы.

Вдруг вдали на опушке леса

Увидали перо железное,

Значит, это перо стрела

Метко вышибла из крыла.

Утром, снова сюда приехав,

И людей захватив с собой,

На семидесяти телегах

То перо повезли домой.

Все телеги под ним скрипели,

Кони двигались еле-еле,

Надрывая свое нутро,

Вот какое то было перо.

В это время

Дядя Гэсэра Саргал-Ноен

Сединами мудрыми убелен,

Особенным знаньем наделен,

Тридцать трех баторов к себе призывает,

Тридцать трех баторов в беспечности упрекает.

Говорит он им,

Что Атая-Улана три крепких сына

Захватили на востоке большую долину,

На берегу восточного желтого моря

Живут они себе без нужды и без горя.

Находятся в их владении обширнейший край,

А зовется троеханство Шарайдалай.

А теперь эти три восточные хана

Встают на пути войны и обмана.

Встают они

На дорогу зависти, мщенья,

Встают они

На дорогу ненависти и разбоя,

Это по их коварному наущенью

Прилетела к нам птица с серебряной головою.

Была эта птица — сплетница,

Была эта птица — разведчица.

Выискивала она, над землей кружа,

Невесту для царевича Эрхэ-Тайжа.

Жаль, что промахнулась Алма-Мэргэн,

Стреляя в птицу ту Дэбэн,

Задела стрела лишь ее крыло,

Потеряла птица лишь одно перо.

Ну, а вы-то баторы,

Бойцы или бражники?

Лежебоки вы или стражники?

Когда Абай Гэсэр на охоте,

Слишком вы беспечно живете.

Больше всех я сам виноват,

Но стал, как видно, уж староват.

А теперь эта птица, без одного пера,

Уже долетела до реки Шара.

Парит она и сверкает,

В синем небе кружа.

Как ее приманить не знает

Царевич Эрхэ-Тайжа.

Он зарезал коня спозаранку —

На восемь пальцев подкожный жир.

Эту тушу он как приманку

На виду положил.

Туша жирная кровоточит,

Аппетитный имея вид,

Но спускаться птица не хочет

В поднебесье она парит.

Эта птица с крылом покалеченным

Не желает конины красной,

А желает она человечины,

Бело-нежного, сладкого мяса.

Тогда взяв одного из подданных,

Перерезали горло-жилы,

На пригорок высокий подняли,

Так чтоб виден был, положили.

Манят птицу криками, знаками,

Поднимая гомон и свист.

Увидавши кусочек лакомый,

Стала птица спускаться вниз.

Вот уселась, клюнула метко,

Кровожадной алчбы полна,

Проклевавши грудную клетку,

Добралась до сердца она.

Ханы черные, Шарайдаи,

Те, что лакомство птице дали,

Смотрят, как она плоть клюет,

Кровь живую из сердца пьет.

А когда ее ублажили,

Накормили и напоили,

Посылавшаяся с наказом

Приступила птица к рассказу.

О том,

Как молодую круглую землю

Трижды она облетела.

О том,

Как юную гладкую землю

Четырежды облетела.

О том,

Как нежную ровную землю

С высоты она оглядела.

О том,

Как летала она беспрестанно,

Озирая сверху дальние страны,

Выискивая такую невесту,

Чтоб взглянув на нее, не сдвинуться с места,

Чтобы не было во всей вселенной

Невесты более совершенной.

Чтобы щеки и губы были нежны,

Чтобы мысли струились, как свет луны,

Чтобы чувства были такой красоты,

Как весной расцветающие цветы,

Чтоб движенья ее были быстры,

Чтоб глаза ее рассыпали искры,

Чтобы тело с вечера у нее светилось,

Чтобы в жены царевичу она годилась.

Но летая быстро с места на место,

Нигде не нашла она такой невесты.

Наконец,

Прилетела она в долину Моорэн,

Наконец,

Прибыла она в долину Хатан,

Где живет во дворце, среди крепких стен,

Абай Гэсэр богатырь и хан.

Жаворонки там с утра поют,

Ручейки там среди травы звенят,

Ключевую воду там люди пьют,

Выращивают ягняток и жеребят.

В благодатную страну Дэбэн прилетела,

На старую лиственницу опустилась,

Но не выдержала лиственница ее тела,

Согнулась лиственница и надломилась.

Но кое-как она все ж уселась

И вокруг себя огляделась.

В это время,

Словно солнце вышло на небосклон,

То появилась царица Урмай-Гоохон.

Ступила на серебряное крыльцо,

Показала миру свое лицо.

Глаза, как звезды, сверкают ясно,

Свет разливается от белого тела,

Утренняя заря на востоке погасла,

Вечерняя заря на западе потускнела,

Там, где плавно она шагает,

Трава зеленая вырастает.

Там, где гибко она идет,

Трава, как яркий ковер, цветет.

Увидев царевну, я дышать перестала,

Такой красотой она блистала.

В это время

Дядя Гэсэра Саргал-Ноен,

Сединами мудрыми убелен,

Особенным знаньем про все узнал,

Тридцать трех баторов к себе позвал,

Упрекнул он батора каждого:

— Лежебоки вы или стражники?

Полосато-пеструю сороку

Вы упустили,

Иссиня-черного ворона

Вы не убили,

А ведь были эти птицы сплетниками,

Были они разведчиками.

Теперь вот птица Дэбэн прилетела,

Все разнюхала, все разглядела.

Прилетела она не с добром,

Гремя железно-черным пером.

Голова ее серебром сверкает,

Брюхо ее золотом светится,

Наши земли она озирает,

Не иначе она — разведчица.

Свои луки вы скорее, баторы, возьмите,

Серебряную голову ей прострелите.

Своих стрел каленых вы не жалейте,

Золотую грудь вы ее разбейте.

Поточнее стрелы свои пускайте,

По железным крыльям ее стреляйте!

Но я, услышав такое дело,

Расправила крылья и улетела.

Летела я,

До воробья уменьшаясь,

Летела я,

В вошь превращаясь,

Летела я,

Превращаясь в соринку,

Летела я,

Превращаясь в пылинку.

В это время

Нашелся у них меткач-стрелок,

В соринку-пылинку он прицелиться смог,

Послал он мне вдогонку стрелу,

Царапнула стрела по моему крылу.

Очень крепкой была стрела,

Вышибла она перо из крыла.

Перо мое на землю упало…

А я, признаться, очень устала.

Пространство было слишком широкое,

Небо было слишком высокое,

Далеко я слишком летала,

И, признаться, очень устала.

Полечу я туда, где вечный холод,

Где море льдами тяжелыми сковано,

В ледовитом краю на три года усну,

В трехгодичном сне хорошо отдохну.

После этого

Крыльями она замахала,

В небо взвилась, из глаз пропала.

Полетела она повыше гор,

Полетела она пониже звезд,

Где лежит во тьме ледяной простор,

Где трещит во мгле костяной мороз.

Улетела черная птица Дэбэн,

Где океан лежит ледовит и бел,

А три хана Шарайдая призадумались,

Закручинились, пригорюнились.

Эта птица у нас всю скотину пожрет,

Эта птица у нас всех людей поклюет.

Полежит она там, сил наберется,

А жрать да клевать сюда вернется.

Опустошит она все наши угодья,

Если не расправимся с ней сегодня.

Поручают Эрхэ-Тайжа почтенные ханы

Отправиться к Ледовитому океану,

Чтобы он расправился с черной птицей Дэбэн.

Дают ему плетеный белый ремень,

Сжимающийся до четырех вершков,

Растягивающийся на тысячу шагов.

Этим белым ремнем плетеным

Надо сонную птицу связать-скрутить.

Птицу связанную и плененную,

Надо в черную воду под лед спустить.

Сагаан-Гэрэл хана сын Эрхэ-Тайжа

Ищет птицу, среди льдов кружа.

Ремень у него наготове в руке,

Но не видно птицы ни вблизи и ни вдалеке.

Наконец в краю, где живут морозы,

Где, как горы ледяные, торчат торосы,

Между двух торосов, как между стен,

Обнаружил он спящую птицу Дэбэн…

Ремнем,

Сжимающимся до четырех вершков,

Ремнем,

Удлиняющимся на тысячу шагов,

Своим белым ремнем плетеным

Он железную птицу связал-скрутил,

А потом ее, сонную и плененную,

В черную воду под лед спустил.

Спустил он ее на дно глубокого океана,

Как велели ему три старших хана.

После этого

Три хана, долиной желтой владеющие,

Шарайдаи,

Бесчисленных подданных имеющие,

Чтобы старшего сына Эрхэ-Тайжа женить,

Решили

Урмай-Гоохон солнцеликую,

Наидостойнейшую царицу,

Красотой несравненной блистающую,

Свет дневной затмевающую,

Захватить, отобрать, пленить.

Великое множество воинов

С севера они призвали,

Бессчетное множество воинов

На юге они собрали.

Поставлен был во главе войска

Хан Бирууза-Ноен,

Полководец доблестный и геройский,

Искусством воинским наделен.

Стал он готовиться тщательно,

Собираться он стал внимательно.

Направился он с войском к долине Моорэн,

Повел он воинов к долине Хатан,

Где жил во дворце, среди крепких стен,

Абай Гэсэр, богатырь и хан.

Движущимся воинам потерян счет,

Движущееся войско как река течет.

Передние воины травы мнут,

Задние воины по камням идут.

Из долины в долину войско идет,

А людям кажется, что лес растет.

Идет войско и не кончается,

А людям кажется — камыш качается.

Передвигается черное войско ползуче,

А людям кажется — движется туча.

Передвигается войско по горам,

А людям кажется, что буран.

Двинулось войско в наступление,

А людям кажется — наводнение.

Передвигается войско на холм с холма,

А людям кажется — ночь и тьма.

В это время

Тридцать три батора хана Гэсэра

Узнали про это дело.

Узнали, что из далеко-чуждого края,

Из долины Шара-далая,

Оттуда, где на крайне-чуждом востоке

Желтая река берет истоки,

Три хана ведут войска свои,

Кишащие, как в муравейнике муравьи,

Что

Движущимся воинам потерян счет,

Что

Движущееся войско как река течет,

Что

Передние воины травы мнут,

Что

Задние воины по камням идут,

Что

Из долины в долину войско идет,

А людям кажется, будто лес растет.

Что

Идет войско и не кончается,

А людям кажется — камыш качается.

Что

Передвигается войско ползуче,

А людям кажется — черная туча.

Что

Передвигается войско по горам,

А людям кажется — будто буран.

Что

Двинулось войско в наступление,

А людям кажется — наводнение.

Что

Движется войско на холм с холма,

А людям кажется — ночь и тьма.

Узнали про все про это баторы,

Поднялись, не тратя время на сборы,

Выехали в поле врагов встречать,

Увидали с холма идущую рать.

Саргал-Ноен баторов ведет,

Саргал-Ноен на стременах привстает.

Саргал-Ноен, седовлас и сердит,

Из-под ладони вперед глядит.

Видит, что враги муравьями ползут,

Поднимает большой свой кнут.

— Все, — говорит, — что под кнутом помещается,

В конце концов побивается.

Но не помещаются вражеские войска

Под кнутом седовласого старика.

Тогда он лук боевой берет,

Через лук на войско смотрит вперед.

— Все, — говорит, — что в луке боевом помещается

В конце концов побивается.

Но не помещаются вражеские войска

В луке воина-старика.

Обращается Саргал-Ноен к баторам

С предупреждающим разговором:

— Вышли мы в поход, ждут нас бои,

Но будьте осторожны, дети мои.

Побивали мы всех,

Кто под кнутом помещается,

Побивали мы и тех,

Кто в излучине помещается,

Но войско, идущее против нас,

Ни кнутом, ни луком не измеряется.

Но

Т ридцать три отважных батора

Не слушают мудрого разговора.

Словам Саргал-Ноена они не внимают,

Мечи из ножен они вынимают.

— Разве, — говорят,—

Времена года уже перемешались?

Разве, — говорят,—

Местами день и ночь поменялись?

Разве наши мечи уже затупились?

Разве мы ни разу с врагами не бились?

Или мечи наши не железны, не кованы?

Или враги наши от смерти заколдованы?

Пусть же слышится

Звон мечей!

Пусть же слышится

Хруст костей!

Каждый

Славу пусть себе добывает,

Каждый

С маху пусть врагов убивает.

С каждым махом

Пусть врагов убывает!

После этого

Сын Боолуура небожителя,

Батор Буйдан-Улаан

Первым бросился на вражеский стан.

Своего коня,

Пробегающего повыше гор,

Своего коня,

Пробегающего пониже звезд,

За правую сторону повода потянул,

По правому боку кнутом понукнул,

Мордой в сторону врагов повернул.

Мчится, скачет давя-разя,

Остановить его никак нельзя.

Выпустил он стрелу,

Из глаз исчезающую,

Выпустил он стрелу,

Без промаха поражающую.

Задела стрела

За тысячу людей,

Задела стрела

За тысячу лошадей.

Тысяча людей

Мертвыми полегли,

Тысяче лошадей

Не встать с земли.

После этого

Сын Заяна, небожителя,

Бургы-Шуумар батор

Поскакал на врагов во весь опор.

Своего гнедого коня,

Повыше земли пробегающего,

Своего тонконогого коня,

Пониже солнца пролетающего,

За левую сторону повода потянул,

По левому крупу кнутом стегнул,

Мордой в сторону врагов повернул.

Врезался он в войска Шарадаев,

Рубит он их и давит.

Стрела им из лука пущена

В войско, в самую гущу.

Тысячу людей стрела поразила,

Тысячу лошадей стрела положила.

Третьим

Сын Ойодола, небожителя,

Батор Эржен-Шуумар

Поскакал нанести врагам удар.

Своего рассветно-синего коня,

Скачущего повыше ночи,

Своего светло-синего коня,

Скачущего пониже утра,

За правую сторону повода он потянул,

По правому гладкому крупу он стеганул,

В сторону вражеского войска повернул.

Наносит он врагам удары свои,

Враги вокруг, как в муравейнике муравьи.

Выпустил он стрелу звездно-белую,

Много его стрела всего наделала.

Тысячу воинов стрела истребила,

Тысячу лошадей стрела повалила.

Четвертым

Сын Будагры, небожителя,

Бала-Буулэн батор

Налетел на врагов, как ветер с гор.

Измерив все измеряемое,

Пересчитав все считаемое,

Направо рубит — налево глядит,

Налево рубит — направо глядит,

Все что видит он — разрубает,

Все что движется — истребляет.

Что приблизится — убивает.

Убитыми лежат — тысяча людей,

Вверх копытами лежат — тысяча лошадей.

Пятый,

С доброй славой живущий,

Очень метким стрелком слывущий,

Нээхэр-Эмшэн батор

Меч обнажил велик и остер.

От замахнувшегося на него,

Защищаясь,

От занесенного над ним,

Заслоняясь,

На остроту меча своего

Полагаясь,

Рубит врагов, как лес валит,

Режет врагов, как камыш косит.

Валяется тысяча убитых людей,

Валяется тысяча лошадей.

Шестой

Батор с особой желтой стрелой,

Пятнадцатилетний Эрхз-Манзан

На врагов налетел как ураган.

Умело

Кроваво-рыжего коня направляя,

Стрелы

С бухарского желтого лука пуская,

Тысячу шараханских воинов истребил,

Тысячу боевых лошадей убил.

За шестью баторами-воинами

Девять кузнецов

По одному

На поле битвы вступают,

Стрелы свои спокойно

Во вражеское войско пускают.

Каждая стрела убивает

Тысячу людей,

Каждая стрела поражает

Тысячу лошадей.

За кузнецами

Поспешают верхом

Девять баторов — раздувальщиков мехов.

За раздувальщиками-меховщиками

Следуют девять молотобойцев.

О силе их можно не беспокоиться,

Как махнет молотобоец рукой,

Тысяча человек — долой,

Как махнет молотобой другой,

Тысяча лошадей долой…

Но не уменьшается вражеское войско.

В завершенье всего

Сам Саргал-Ноен,

Сединами мудрыми убелен,

Припав на гриву

Слоново-солового коня,

Скачет неторопливо, светлее дня.

С лука золотого, гибкого

Он хангайскую стрелу пустил,

Две тысячи воинов гибнут,

Две тысячи лошадей, как добычу он захватил.

Но овладевает им беспокойство:

Не уменьшается вражеское войско.

В это время

Хара-Зотан,

С черной душой, как известно, хан,

Оказался в поле вместе со всеми,

Кричит, задором и завистью обуян:

— Дайте-ка и мне немножечко посражаться,

Дайте-ка и мне немножечко пострелять,

Дайте-ка и мне за убегающими погнаться,

Дайте-ка и мне мечом помахать.

Садится он на стрельчато-синего жеребца,

Лук муравлено-черный закидывает за плечи.

Скачет с видом героя и молодца

В самую гущу сечи.

Увидел его Саргал-Ноен,

Сединами мудрыми убелен,

Вспомнил он проявившиеся когда-то

Коварство и хитрость младшего брата,

Вспомнил он его двоедушие,

Вспомнил все клятвы, им нарушенные,

Вспомнил его мстительность, его злобу,

Кричит баторам: «Смотрите в оба!

В припадке этой отваги и храбрости,

Как бы он нам же и не напакостил.

Душа его мелкая, душа его черная,

Смотрите за ним молодцы-баторы.

К своей лишь выгоде всегда он стремится,

Может, лучше не пускать его биться».

Загалдели дружно доблестные баторы,

Пошли у них споры, пошли раздоры.

Одни говорят: пусть идет и бьется,

Другие твердят: на месте пусть остается.

Продолжают баторы неустанно

Спорить и препираться,

А хану Хара-Зутану

Хочется посражаться.

Баторов он всячески умягчает,

Сражаться доблестно обещает.

Погоняет он стрельчато-синего жеребца,

Лук боевой закидывает за плечи,

Скачет с видом героя и молодца

В самую гущу сечи.

Но овладело им беспокойство,

Оказался он среди черного войска.

Огляделся — со всех сторон не свои,

Кишащие, как в муравейнике муравьи.

Вражеское войско идет,

Как лес растет,

Идет войско и не кончается,

Словно камыш качается.

Передвигается войско ползуче,

Как черная туча.

Передвигается войско по горам,

Будто дует буран.

Идут войска в наступленье,

Как наводнение.

Передвигается войско на холм с холма,

Будто — ночь и тьма.

Как увидел все это Хара-Зутан,

Чуть с лошади не упал,

— Ну, — думает двоедушный хан,—

Совсем я пропал.—

Сердце его стало

Биться и трепыхаться,

Ребра его стали

Гнуться и размягчаться.

Испугался Хара-Зутан очень,

Кое-как он дождался ночи,

Где уж тут сражаться с врагами,

Отсюда убраться бы поскорей.

Но чтобы не возвращаться с пустыми руками,

Решил угнать он сто лошадей.

Подполз, поводья перерезает,

Но среди ночи не знает он,

Что за ним внимательно наблюдает

Военачальник Бирууза-Ноен.

Думает Бирууза-Ноен: «Странно,

В темноте лошадей воровать,

Поступок, недостойный благородного хана,

Ведь не разбойник же он, не тать.—

Выбрал он двух хороших бойцов,

Дал он им двух выносливых жеребцов,—

Вора этого догоните,

И ко мне его приведите».

Удирает Хара-Зутан без оглядки,

Но погоня наступает на пятки.

С двух сторон его сжали плотно,

Бег коня его укоротили.

А потом вся эта охота

Потонула в облаке пыли.

Выпрыгнул Хара-Зутан из седла,

Голая степь вокруг была,

Чтобы спрятаться, чтобы скрыться,

Чтоб до времени притаиться,

Нет ни ямки, ни бугорка,

Спрятался Хара-Зутан в нору сурка.

Забился он в нору поглубже,

Ждет, чтобы не было хуже.

Баторы,

Что Хара-Зутана преследовали,

Голую степь вокруг обследуют,

Оглядели они нору тарбагана,

Догадались, что она — убежище хана.

Собрали они гнилушек, чтобы сильнее дымили,

У входа в нору костер разложили,

Начали они Хара-Зутана выкуривать,

Из глубокой норы вытуривать.

От дыма у Хара-Зутана глаза дерет,

Дым ему дышать не дает,

Забыл он свое достоинство, свое имя,

Жалким предстал перед врагами своими.

Предстал он

Вылезшим из черной дыры,

Предстал он

Вылезшим из грязной норы,

Предстал он

Не в славе, не в доблести,

А предстал он

Весь в саже и копоти.

Как только

Хара-Зутан из норы показался,

Батор больно

За седые волосы его взялся.

Другой за колени схватился тоже,

Вытащили они его на свет божий.

Раскачали они его, на землю бросили,

Хара-Зутан у них слезно просит:

— Вы, баторы, меня не губите,

Вы, баторы, меня спасите.—

Он в ногах у баторов ползает,

— Не хочу, — говорит, — погибать без пользы,

У животного убиваемого,

Кровь выливают.

Человеку умертвляемому,

Высказаться позволяют.

Поглядели баторы на того, кто в ногах лежит:

— Если высказаться хочешь — скажи.

— Видите, ползаю я у ваших ног,

Видите, пыль лижу я с ваших сапог.

Погибать без времени не хочу,

За спасенье вам отплачу.

Ведь бываю я во дворце, в котором

Живет Абай Гэсэр и его баторы,

Как свой, как родственник я бываю там,

Расскажу я вам много важных тайн,

Наших людей достоинство

В жертву я вам отдам,

Родного края спокойствие

К ногам положу я вам.

Абая Гэсэра, как водится,

Нету дома пока,

Уехал Гэсэр охотиться

На Алтай, где шумит тайга.

А его тридцать три батора

Без толку не лежат,

Родной стороны просторы

Всечасно они сторожат.

Никто не проскочит мимо,

Никто не войдет туда.

Баторы непобедимы

И даже неуязвимы.

Вот в чем ваша беда.

Вы батора пораните,

А кровь из него не льется.

Вы его топорами,

А он над вами смеется.

Меч булатный в бою сломается,

Батор ладонью рубит вместо меча,

У лука тетива обрывается,

Батор стреляет силой плеча.

Абая Гэсэра опора,

Их не сломать, не согнуть.

Нельзя победить баторов,

Но можно их обмануть.

Налетают они ураганом,

Стреляя, рубя на скаку.

Но вы их возьмете обманом

И в этом я вам помогу.

Если от вас живым я выйду,

А не сложу свою голову здесь —

Есть у меня кое-какие обиды,

Счеты кое-какие есть.

За кое-что отплачу им, за прежнее,

Узнают они характер мой.

Сто кляч мне дайте самых заезженных,

Я с этими клячами вернусь домой.

Расскажу я им, что вы в походе

Лошадей заездили, измотались сами,

Что вы поворачиваете и уходите

Со своими бесчисленными войсками,

Что наступает мирное время,

Что стрелы и луки уже не нужны.

Что можно вынуть ногу из стремени,

Можно мечи убрать в ножны.

Можно панцири снять и шлемы,

Коней на пастбище отпустить,

Будем гулять, веселиться все мы,

Будем настойки и вина пить.

Арза и хорза рекой польются,

И все могучие богатыри,

Так в конце-то концов напьются —

Голыми руками приходи и бери.

Как дети сделаются герои,

Приходите, вооружены от пят и до головы.

Я сам ворота для вас открою,

Всех баторов уничтожите вы.

Видите, ползаю я у ваших ног,

Пыль лижу я с ваших сапог,

Погибать без времени не хочу,

За спасение вам отплачу.

Баторы поднимают Хара-Зутана с брюха,

На котором ползал перед ними он,

Ведут его за два оттопыренных уха,

Где ждет их хан Бирууза-Ноен.

К восседающему Ноену строгому

Хитреца коварного привели,

За уши вниз его дергают,

Чтобы кланялся до земли.

Покорно Хара-Зутан кланяется

Восседающему хану огромному.

Все, что сделать намеревается,

Пересказывает подробно.

Как обманет он баторов, будто враги в походе,

Лошадей заморили, измотались сами,

Что поворачивают они и уходят

Со своими бесчисленными войсками.

Что наступило мирное время,

Что стрелы и луки уже не нужны,

Что можно вынуть ногу из стремени,

Можно мечи вложить в ножны.

Что панцири и шлемы снять нужно,

Коней на пастбище отпустить,

А самим гулять, веселиться дружно,

Крепкие настойки и вина пить.

Арза и хорза рекой польются,

Тогда все могучие богатыри

До того, в конце-то концов, напьются,

Голыми руками приходи и бери.

Беспомощными сделаются герои

Против вооруженных от пят и до головы,

Я сам ворота для вас открою,

Всех баторов уничтожите вы.

Так я баторам отплачу за прежнее,

Узнают баторы характер мой…

Только дайте сто кляч мне самых заезженных,

Я с этими клячами вернусь домой.

Однако

Мой брат Саргал-Ноен,

Сединами мудрыми убелен,

Может россказням моим не поверить,

Захочет все по книге проверить.

Будет он

Священную желтую книгу листать,

Будет он

Священную желтую книгу читать.

Узнает он по книге, что не уходите вы,

А наоборот,

Стоите с войском у самых ворот.

Тогда вы седла задом наперед поверните,

Сами в седлах спиной вперед сидите.

Саргал-Ноен,

Хоть и мудр и седовлас,

Со спины, а не спереди увидев вас,

Подумает, что вы не на нас нападаете

А и вправду к себе домой уезжаете.

Хан Бирууза, восседающий и огромный,

Выслушал весь это план подробный.

Одобрительно он головой закивал

И своим приближенным так сказал: —

Этот план его вниманья достоин,

Хара-Зутан, как видно, опытный воин,

Хочет отплатить он баторам за прежнее,

Хочет показать им характер свой.

Дайте сто кляч ему самых заезженных,

Чтобы с этими клячами он вернулся домой.

Снабдили Хара-Зутана лошадьми усталыми,

С шерстью свалявшейся, с боками впалыми,

Лошадьми заезженными, лошадьми заморенными,

С шерстью вылезшей, запаленными,

С мордами до земли опущенными,

С ногами едва бредущими,

С губами вяло отвисшими,

С ушами уныло поникшими.

Набрали ему не сто коней,

А сто от бывших коней теней.

Ногами за землю они задевают,

А куда бредут и сами не знают.

Вот каких лошадей, ухмылку тая,

Привел Хара-Зутан в родные края.

Всем баторам и Саргалу-Ноену

Лошадей этих Хара-Зутан показывает,

Своим сородичам удивленным

Хитроумно и коварно рассказывает,

Что враги в тяжелом походе

Лошадей заморили, измотались сами,

Что они поворачивают и уходят

Со своими бесчисленными войсками,

Что винят они свои слабые руки,

Что винят они свои неметкие луки,

Все побросали на поле боя,

Ничего не берут с собою.

А для нас наступило мирное время,

Ни стрелы, ни луки уже не нужны,

Можно вынуть ногу из стремени,

Можно мечи вложить в ножны.

Можно панцири снять и шлемы,

Коней на пастбище отпустить.

Будем гулять, веселиться все мы,

Хорзу и арзу мы будем пить.

Тогда досточтимый Саргал-Ноен,

Сединами мудрыми убелен,

Выслушав внимательно Хара-Зутана

И, подумав, сказал: «Все это странно.

Шарайдаи, долиной Шара владеющие,

Мечту о победе над нами лелеющие,

Ханы,

Двери войны открывшие,

Ханы,

В наши края прибывшие

Со своими бесчисленными войсками,

Добровольно домой не вернутся сами.

Черную собаку с рысью не спутаешь,

А ты, Хара-Зутан, что-то путаешь».

Хара-Зутан обиделся, чуть не плачет:

— Если мои слова ничего не значат,

Открой священную желтую книгу,

Тогда всю правду узнаешь мигом.

Священную желтую книгу

Саргал-Ноен открывает,

Священную желтую книгу

Саргал-Ноен листает.

Всматривается он в ее страницы,

Показывает книга ему картины:

Вражеское войско вдали теснится,

Но видны у врагов одни лишь спины.

Как будто враги не нападают,

А, действительно, домой уезжают.

Ведь не знал он,

Что седла они задом наперед повернули,

Не догадался Саргал-Ноен,

Что враги его обманули.

После этого

Тридцать три батора

Пустились в громкие разговоры:

— Если наши враги в тяжелом походе

Лошадей заморили, измотались сами,

Если они поворачиваются и уходят

Со своими бесчисленными войсками,

Зачем же мы будем натягивать луки,

Зачем же мы будем мечами махать,

Не лучше ли взять нам чарки в руки,

А коней на пастбище — отдыхать.

Ведя подобные разговоры,

К Саргал-Ноену подступили баторы.

Седовласый и мудрый Саргал-Ноен

Разговорами этими удивлен.

В хангайской голове его брезжит прозренье,

В хангайской груди его — подозренье.

Крепко задумался Саргал-Ноен,

Не поймет он, что б это значило,

Большим удивлением он удивлен,

Задачей большой озадачен.

Мало ли что проглянуло с книжных страниц,

Человеческая злоба не имеет границ,

Коварству человеческому нет предела,

Недаром голова его поседела.

Сами себе мы творим судьбу,

Сами потом клянем судьбу.

Сами мы бываем во всем виноваты,

А валим вину на брата или на свата.

Но баторы не слушают мудреца,

Не хотят они мечами махать,

А хотят они, напившись винца,

Веселиться и отдыхать.

Шумя, не сдерживаемые никем,

Все тридцать три, молодец к молодцу,

Пошли они к ханше Алма-Мэргэн,

К ее серебряному крыльцу.

Пришли они к ханше шумной гурьбой,

Рассказывают ханше наперебой,

Что все враги в тяжелом походе

Лошадей заморили, измотались сами,

Коней поворачивают и уходят

Со всеми бесчисленными войсками.

Теперь можно панцири снять и шлемы,

Коней на пастбище отпустить,

Будем гулять, веселиться все мы,

Арзу и хорзу мы будем пить.

Теперь можно вынуть ногу из стремени,

Можно мечи вложить в ножны,

Для нас наступило мирное время,

Ни стрелы, ни луки уже не нужны.

Алма-Мэргэн на радостях золотые столы накрывает,

Яства редкие ставит,

Алма-Мэргэн для гостей серебряные столы расстилает

Напитки крепкие ставит.

Собирает она людей с юга,

Собирает она людей с севера,

Любимая жена и подруга

Великого хана Абая Гэсэра.

Мясо меряется пригорками,

Вина меряются прудами,

Вина сладкие рядом с горькими,

Всюду выставлены рядами.

Восемь суток гости пируют,

А веселье все не кончается.

Девять суток они пируют,

А веселье лишь начинается.

С каждым часом баторы хмелеют,

Бог весть что языками мелют,

У них головы тяжелеют,

У них руки-ноги немеют.

А от крепкого злого курева

Их мозги пеленает дурью.

В это время дядя Саргал-Ноен,

Сединами мудрыми убелен,

С речью к пьяницам обращается,

К мыслям давешним возвращается:

— Бесконечна людская злоба,

Вы, баторы, смотрите в оба!

Неужели вам пьянство нравится,

Вы бойцы или горькие пьяницы?

Подождите, остепенитесь,

Протрезвейте, остановитесь!

Но баторы черпают ведрами,

Да лопочут языками нетвердыми.

Над Ноеном они изголяются,

Под столами они валяются.

Шевелятся они еле-еле,

Окончательно одурели,

Спят вповалку богатыри,

Голыми руками приходи и бери.

Седовласый и мудрый Саргал-Ноен

Поведеньем воинов удивлен.

В хангайской голове его брезжит прозренье,

В хангайской груди его — подозренье.

Чует его сердце недоброе,

Видя пьяным войско хороброе.

Призывает он пятнадцатилетнего батора.

Смышленого и ловкого Эрхэ-Манзана,

Единственно трезвого в эту пору,

На войско пьяное показал ему.

— На них надеяться нам нельзя,

Ты скачи теперь, как тень скользя.

Как доскачешь до стана врага,

Погляди на его войска.

Правда ли,

Что измучились они в походе.

Правда ли,

Что домой они уходят.

Ты скачи туда на своем коне,

Что увидишь там, все расскажешь мне.

Пятнадцатилетний Эрхэ-Манзан,

Ни словечка поперек не сказав.

На кроваво-рыжего коня садится,

Куда велено ему, быстро мчится.

Поднимается он на песчаную гору,

Все оттуда видно батору.

В даль туманную он зорко вглядывается,

Ко всему, что видит, присматривается.

Смотрит он далеко ли, близко ли,

Что бы еще увидеть выискивает.

Видит он,

Что три хана, долиной желтой владеющие,

Шарайдаи,

Бесчисленных подданных имеющие,

Ведут к границам войска свои,

Кишащие как в муравейнике муравьи.

Песчаную гору

Они у подножия огибают,

Как будто море

Ее со всех сторон обтекает.

Как увидел это Эрхэ-Манзан,

Не сразу он повернул назад.

Сердце его забилось часто,

Остановил он коня гривастого.

Во враждебное войско,

Как в ползущую мглу

Из лука геройского

Пустил он стрелу.

Тысячу

Шарайдайских воинов истребил.

Тысячу

Боевых лошадей убил.

После этого

Повернул к родному порогу.

Чтобы поднять тревогу.

Но хан Бируза-Ноен

Ведущий шарайдаев войска.

Воскликнул, обеспокоен и удивлен:

— Кто это там на коне поскакал?

Кто это нашелся смелый и рьяный?

Ведь все баторы сейчас должны быть пьяны.

Ну-ка, ты,

Бухэ Сагаан Мангилай,

И ты,

Зургаадай Мэргэн,

Всадника этого догоните,

Пополам его разрубите,

Стрелой навылет его прострелите,

Или возьмите в плен.

Два огромных богатыря

Приказанье исполнить рады,

Поскакали, глазами горя.

Убегающий уже — рядом.

С двух сторон его сжали плотно.

Бег коня его укротили,

А потом эта вся охота

Потонула в облаке пыли.

В пыльном вихре всадники кружат,

Вся долина пыли полна.

Только стукаясь друг о дружку,

Громко звякают стремена.

Перекрещены пики грозно,

О побеге тут думать поздно.

Шумно дышат потные кони,

Пыль редеет, конец погони.

Два батора, огромные, страшные,

У отважного юноши спрашивают:

— Ты откуда тут взялся, юноша,

Ты чего по горам тут рыскаешь?

Или что-нибудь ты вынюхиваешь.

Или что-нибудь ты выискиваешь?

Ты чьего будешь роду-племени,

Что ведешь себя по-геройски?

И зачем среди ночи-темени

Ты подкрался к нашему войску?

Не тобой положенное — хватаешь.

Не тобой закрытое — открываешь,

Не тобой разорванное — сшиваешь,

Не тобой устроенное — ломаешь,

Не тобой придуманное — рассказываешь,

Не тобой завязанное — развязываешь.—

Так они кричат и ругаются,

Кто такой он, узнать стараются.

Пятнадцатилетний батор и воин

Отвечает врагам достойно:

— Дверь войны, что вами открыта,

Разве вами была закрыта?

Разве вами было положено

Все, за что вы хвататься пытаетесь?

Разве вами было умножено,

Все, что вы разделить пытаетесь?

А я, как и вы, такой же воин,

Своих родителей и предков достоин.

— Если ты достойный мужчина.

Пререкаться нам нет причины.

Была бы охота, да время было бы,

Можем мы помериться силами.

Если каждый из нас отважен,

Пусть искусство свое покажет.

Вдруг один, поглядевший в сторону,

Закричал: «Глядите-ка — вороны!»

Был неопытен и честен юный батор,

Бросил он в сторону быстрый взор.

Но этого мгновенья достаточно было,

Чтобы стрела его насквозь прострелила.

Прострелили его злоумышленники

От под мышки и до под мышки.

А сами — оба батора — коней своих вздыбили.

Только этих баторов и видели.

Однако юный батор

Стрелу его разившую,

От под мышки и до под мышки пронзившую.

Схватил за развилку, положил на лук,

Заговорил над ней, не выпуская из рук.

— Ты, стрела, меня поразившая,

Ты, насквозь меня прострелившая,

Ты лети, стрела, трепещи, свищи,

Своего хозяина отыщи.

Ты найди его широкое тело,

Ты найди его черное сердце…

Стрела послушная полетела

И батора намертво срезала.

Не успел он двинуть и бровью.

Полетел с коня, обливаясь кровью.

А раненый батор Эрхэ-Манзан

Камень, величиной с жеребенка взял,

В руках его так и сяк повернул,

Рану под правой под мышкой заткнул.

Потом,

Наклонившись с коня опять.

Камень с овцу сумел он поднять,

Так и сяк его в руках повернул,

Под левой под мышкой рану заткнул.

Шелковым кушаком обе раны перевязал,

В ослабевшие руки повод взял.

Направил коня к родной стороне,

Кровь запеклась на рыжем коне,

Конь в крови и седло в крови,

А помощи нет, зови не зови.

Едет воин, вперед глядит,

Видит воин — сорока летит,

Сорока трескуча и говорлива,

А он объясняет ей торопливо:

— Ты лети, сорока, в долину Мэргэн,

Ты лети, сорока, в долину Хатан,

Где живет во дворце, среди крепких стен,

Абай Гэсэр, великий хан.

Расскажи ты тридцати трем баторам,

Несущим стражу,

Что на нашу милую сторону

Враг надвигается страшный.

Шарайдаи,

Желтой долиной владеющие,

Шарайдаи,

Бесчисленных подданных имеющие,

Ведут на нашу землю войска свои,

Кишащие, как муравьи,

Скажи им, что я Эрхэ-Манзан,

По своей оплошности умираю от ран,

Насквозь простреленный, у песчаной горы лежу,

Кровью истек, едва дышу.

Коварно-черными злоумышленниками

Прострелен я навылет под мышками.

Пусть баторы там поторопятся,

К битве яростной приготовятся,

Чтобы встретить врагов у песчаных гор,

Чтобы дать врагам жестокий отпор.

А Нээхэр-Эмшэн на быстром коне

Пусть скорее скачет ко мне…

Сорока пестрая, послушав батора,

На языке сорочьем затараторила:

— Некогда мне летать туда-сюда,

Я еще себе не свила гнезда,

А время приспело — яйца нести…—

Улетела сорока хвостом трясти.

Пролетал тут, каркая, ворон,

Обратился к нему батор:

— Ты слетал бы в родную сторону

У подножья песчанных гор,

Расскажи там баторам нашим,

Враг на нас надвигается страшный,

Шарайдаи,

Желтой долиной владеющие,

Шарайдаи,

Бесчисленных подданных имеющие,

Двигают на нас войска свои,

Кишащие, как муравьи,

Пусть баторы там поторопятся,

К битве яростной приготовятся,

Чтобы встать стеной у песчаных гор,

Чтобы дать врагам удалой отпор.

А Нээхэр-Эмшэн на быстром коне

Пусть скорее скачет ко мне.

Скажи ему, что я Эрхэ-Манзан

По своей оплошности умираю от ран,

Насквозь простреленный у горы лежу,

Кровью истек, едва дышу.

Коварно — черными злоумышленниками

Прострелен я навылет подмышками.

Слышит батор карканье черного ворона:

«Ладно, слетаю в родную сторону.

Собирался я накормить двоих воронят,

Да ладно уж, денек голодными посидят.

А начнется битва — мы попируем,

На убитых воинах — пожируем».

Раненый батор птицу благословляет,

Всяческой удачи он ей желает,

Чтобы взгляд у нее с высоты был ясным,

Чтоб не прозевала она ни кусочка мяса,

Чтобы своими зоркими сверху взглядами,

Не прозевала она ни кусочка падали.

Чтоб ни косточки мимо не пропустил он,

Чтоб детенышей падалью угостил он.

Прилетает ворон в долину Мэргэн,

Прилетает, черный, в долину Хатан,

Где в дворце из бело-сахарных стен,

Живет Гэсэр, богатырь и хан,

Покружился ворон, огляделся,

На золотые ворота уселся.

Спят баторы пьяные, жарко им,

А ворон над ними каркает:

— Эй, баторы,

Лежебоки вы или стражники?

Враги на вас надвигаются страшные.

Шарайдаи,

Долиной желтой владеющие,

Шарайдаи,

Бесчисленных подданных имеющие,

Ведут сюда войска свои,

Кишащие, как муравьи.

А юный батор Эрхэ-Манзан

Истекает кровью, умирает от ран,

Лежит, умирая, отважный батор

У подножья песчаных гор.

Он сражался храбро, как подобает,

Но коварство иногда побеждает.

Хитро-черными злоумышленниками

Он прострелен насквозь под мышками.

В вашей помощи он нуждается,

Вашей помощи дожидается.

Остальные баторы берите оружье,

Защищать свою землю нужно,

Становитесь стеной у подножья гор,

Окажите врагу удалой отпор.

Сидит ворон, каркает, надрывается,

А баторы пьяные кувыркаются.

Тридцать три батора — все пьяные,

Триста тридцать три военачальника — пьяные,

Три тысячи триста тридцать три оруженосца —

На ноги встать никому не удается.

Наконец,

Друг за дружку держась,

Обнимаясь, шатаясь,

Не одевшись и не вооружась,

Под громкие крики, под пьяный гам

Направились навстречу врагам.

Безоружные,

Но все же — богатыри,

Бьются они от зари до зари.

Сила на силу стеной идет,

Сила силу ломит и бьет,

У подножья горы песчаной

Кровь течет большими ручьями.

Из костей холмы поднимаются,

Черно-желтый туман расстилается.

Черно-желтая пыль клубится,

Продолжают баторы биться.

Там, где они упираются,

Возникают ямы глубокие,

Там, где они напрягаются,

Возникают овраги широкие,

Высокое, просторное небо

До краев содрогается,

Низкая просторная земля

До глубин сотрясается,

Красные ручьи по земле текут,

Красные горы вокруг растут

Вороны с юга тут как тут,

Разбросанное мясо жадно клюют,

Вороны с севера прилетают,

Свежее мясо кусками глотают,

— Хоть бы вечно, — думают, — бойцы эти бились

Мы бы вечно свежим мясом кормились.—

Наклевавшись за ночь птицы-вороны,

Разлетаются на день в разные стороны.

Но войска, как муравьи в муравейнике,

Ты попробуй всех перебей-ка их,

В крови они плавают, задыхаются,

Но битва страшная продолжается.

Между тем баторов с похмелья

Стала жажда одолевать,

Руки-ноги у них ослабели,

Нету сил мечами махать,

Побежали они к реке,

Протекавшей невдалеке,

Но вода оказалась там

С кровью смешанной пополам.

Напились баторы жижи кровавой,

Повалились кто налево, а кто направо,

Словно острой косой подкосили их,

Окончательно они обессилели.

Неподвижно валяются на берегу,

А над ними враги вперед бегут.

Лежат баторы — к бойцу боец,

А враги окружили большой дворец.

Дворец высокий и белоснежный,

По кирпичику выстроенный прилежно,

С золоченой крышей, с серебряным крыльцом,

Окружили враги сплошным кольцом.

Стрелы свистят и шуршат, летая,

А хан Гэсэр охотится на Алтае.

Оказалась защитницей дворцовых стен

Молодая ханша Алма-Мэргэн.

Взяла она лук самого Гэсэра,

С дворцовой стены пускает стрелы.

Одну стрелу она выпускает,

Дорога широкая пролегает,

Вторую стрелу она выпускает,

Пустырь обширнейший возникает.

Вражеские полководцы, целы пока,

Назад поворачивают свои войска.

«Как видно обманул нас Хара-Зутан,

Будто на охоту уехал великий хан,

Только из лука Абая Гэсэра

Могут лететь такие стрелы.

Где пролетела одна стрела,

Дорога широкая пролегла,

Где вторая стрела пролетела,

Вмиг

Широченный пустырь возник.

Воевать с Гэсэром — плохая шутка,

Перестреляет он нас, как уток.

Нет, давайте, целы пока,

Назад повернем свои войска».

Хара-Зутан про это узнал,

Всполошился, засуетился,

Стрельчато-синего жеребца оседлал,

Вдогонку за отступающими пустился.

Черные мысли его бурлят,

Грязные чувства его кипят.

Догоняет он вражеское войско,

Принимает он позу геройскую,

Загораживает он войскам дорогу,

На полководцев кричит он строго:

«Вы настолько, — кричит он, — слабы,

Что от одной убегаете бабы!»

У Бухэ-Сагаан Мангилая

Голова огромная и седая,

Волосы его встали дыбом,

Зубами он заскрипел с дымом.

— Ты зачем нам наврал, болтая,

Что Гэсэр охотится на Алтае?

Самой черной души обладатель,

Ты союзник или предатель?

Очень ловко ты и умело

Нас подставил под ханские стрелы.

Рассердился Бухэ-Сагаан Мангилай,

Сильно надул он щеки,

Вздыбилась голова его седая,

Брови топорщатся, словно щетки.

Схватил он Хара-Зутана поперек живота,

А хватка у него крепка и крута.

Дышать Хара-Зутану уж нечем,

И сердце его, и печень,

И легкие у него вот-вот

Наружу выскочат через рот.

Корчится Хара-Зутан, извивается,

Оправдывается, извиняется: —

Меня убьете — ничего не добьетесь,

Меня послушаете — ума наберетесь,

Не Гэсэр в вас стрелял с высоких стен,

А жена Гэсэра Алма-Мэргэн.

Обмануты вы обманывающими,

Подкошены вы подкашивающими.

Обман откроется,

Простой она женщиной обернется,

Стрелы кончатся,

Слабой женщиной обернется.

Неужели женщины вы побоитесь,

К дворцу Гэсэра не возвратитесь?

Бухэ-Сагаан Мангалай

Пальцы крепкие чуть ослабил,

Хара-Зутана великан Мангалай

Чуть живого на землю поставил.

Приказывает он войскам

Остановиться,

Приказывает он войскам

Назад возвратиться.

Черной тучей они дворец обложили,

Тройным кольцом они дворец окружили.

С трех сторон они на дворец наступают,

Их сердца пощады не знают.

Ясное небо омрачается и мутнеет,

Зелено-яркая земля обугливается и чернеет.

Стрелы свистят и шуршат, летая,

А сам Гэсэр охотится на Алтае.

Оказалась защитницей дворцовых стен

Молодая ханша Алма-Мэргэн.

Взяла она лук самого Гэсэра,

С дворцовой стены пускает стрелы.

Одну стрелу она выпускает,

Дорога широкая пролегает,

Вторую стрелу она выпускает,

Пустырь обширнейший возникает.

Войска, как муравьи в муравейнике кишащие,

Оказываются разбросанными и лежащими,

Как трава под косой

Ложатся они валками.

Как камыш речной

Валятся они рядами.

Как на ветру сено

Клочьями они разлетаются…

Но у Алма-Мэргэн стрелы

Уже кончаются.

Окружена она тройным кольцом,

Поймают ее в конце концов.

Тогда

Выпускает Алма-Мэргэн на ладонь

Двенадцать своих волшебств,

Заставляет плясать по пальцам

Двадцать три своих волшебства,

Произносит заклинающие слова.

После этого

Золотой сверкающий дворец

Взяла она, словно полог за задний конец,

Приподняла его, отогнула,

И под край его проскользнула.

И оказалась она в мгновенье ока,

Вместе с врагами захваченного дворца,

В подводном царстве глубоком

Уса-Лосона, собственного отца.

А войска шарайдаев,

Как муравьи в муравейнике кишащие,

Снующие, лезущие, кричащие,

Поняв, что ускользнула от них Алма-Мэргэн

Из золоченых дворцовых стен,

Окружили покои

Прекраснейшей из гэсэровых жен,

Белоснежной, достойной

Солнцеликой Урмай-Гоохон.

Урмай-Гоохон достойной ханшей была,

Меч Гэсэра в руки она взяла,

Обращалась она умело и просто

С мечем булатным, кованым, острым.

Над головой она меч вращает,

Порог серебряный защищает.

Зазвенела сталь,

Захрустели крепкие кости.

Валиться стали

Незваные гости.

Только на порог он вступить собирается,

А голова его уже на полу валяется.

Только пяткой на порог он встал,

А меч уже просвистал.

Только он ногой ступил на порог,

А меч его пополам рассек,

Только порог переступить хотел он,

На две части разваливается тело.

Свистит и сверкает хангайский меч,

Головы слетают с вражеских плеч.

В это время

Сагаан-Гэрэна сын,

Царевич Эрхэ-Тайжа,

Кому и предназначалась в расцвете красы

Урмай-Гоохон — госпожа,

Два шелковых рукава халата

До локтей завернув,

Две шелковых полы халата

За кушак заткнув,

Широкой, развернутой грудью вперед

На хангайский порог он прямо идет.

Схватить, полонить надеется он

Солнцелико-великую Урмай-Гоохон.

Но только пяткой на порог он встал,

Меч над его головой просвистал,

Только он ногой ступил на порог,

А меч его крепкую шею рассек.

Порог перешагнуть он старается,

А голова уже на полу валяется.

Да, голова у царевича с плеч слетела.

Полководцы, видя такое дело,

Сами живы и целы пока,

Назад поворачивают войска.

Видят они, что их ряды поредели,

Чувствуют они, что их тела ослабели,

Нет прежних сил, нет и натиска,

А меч свистит то прямо, то наискось,

А головы на землю продолжают катиться.

«Нет уж, — думают полководцы,—

Лучше домой возвратиться».

Со своими войсками кишащими, муравьиными,

Повернулись они ко дворцу широкими спинами.

Хара-Зутан про это узнал,

Всполошился, засуетился,

Стрельчато-синего жеребца оседлал,

Вдогонку за отступающими пустился.

Черные мысли его бурлят,

Грязные чувства его кишат.

Догоняет он вражеское войско,

Принимает он позу геройскую,

Загораживает он войскам дорогу,

На полководцев кричит он строго:

— Вы настолько, — кричит он, — слабы,

Что от одной убегаете бабы!

Обмануты вы обманывающими,

Подкошены вы подкашивающими,

Неужели женщины вы побоитесь,

К дворцу Гэсэра не возвратитесь?

Кобыла

Во время скачек отстанет,

Женщина

Во время битвы — устанет.

Она во дворце своем затворилась,

Но кроме силы бывает хитрость.

Зачем же на меч открыто лезть,

Ведь задние двери во дворце есть.

Нападите на дворец с двух сторон,

Будет ваша Урмай-Гоохон.

Полководцы Хара-Зутану поверили,

Показал он им все задние двери.

Дружно они на дворец напали,

Урмай-Гоохон полонили, взяли.

После этого

Шарайдаи, желтой долиной владеющие,

Троеханы,

Бесчисленных подданных имеющие,

Обрадовались,

Что достигли цели.

Развеселились,

Что сами остались целы.

Запрягли они трех иноходцев

В телегу серебряно-зеркальную,

Под руки ведут, подобную солнцу

Царицу прекрасную, но печальную.

Посадили ее, всячески обласкали

И к себе домой поскакали.

В это время Хара-Зутан

С черной душой, как известно, хан,

Понял,

Что он один теперь остается.

Понял,

Что за все ему отвечать придется.

Понял он,

Что наступит расплата скоро,

Что Саргал-Ноен

И тридцать три батора

Измены черной ему не простят,

И его по-своему угостят.

Бежит он

Вслед войскам отступающим.

Кричит он

Вслед его одного оставляющим,

Восвояси

К себе домой уходящим,

Без боязни

Царицу прекрасную увозящим.

— Вы бросаете меня, — он кричит,—

Чуть не голого,

Чурбаны у вас, — кричит,—

А не головы.

Рады вы, что нашу ханшу

В плен увозите,

А о том, что будет дальше,

Вы не спросите.

На то, что случится, и скоро,

Вы не смотрите,

Тридцать трех великих баторов

Вы считаете мертвыми,

А они лежат,

Отнюдь не убиты,

У них только глаза

До поры закрыты,

Пока мой старший брат

Саргал-Ноен,

Что сединами мудрыми убелен,

Жив

И дышит,

И произносит слова,

В каждом баторе душа жива.

Вечером вам сдается,

Что они убиты валяются,

Но утром, с восходом солнца

Они опять просыпаются.

Встанут они, проснутся,

За мечи и луки возьмутся,

Полетят вам вслед хангайские стрелы,

Никто из вас не вернется целым.

Убьете меня

Ничего не добьетесь,

Послушаете меня,

Ума наберетесь.

Мой старший брат

Саргал-Ноен,

Сединами мудрыми убелен,

У большого озера лежит в камышах,

Затаившись и не дыша.

Выберите вы рысака

Самого редкого,

Выберите вы стрелка

Самого меткого.

Пусть он до озера белого доскачет,

Коня своего надежно спрячет,

Если крадучись он в камыши проберется,

Саргал-Ноен не проснется.

Стрелой железной стрелок Ноена погубит,

Голову и руку ему отрубит.

Из головы надо сделать кубок,

Вино пить сладкое,

А правой руки обрубок,

Для кнута — рукоятка.

Шарайдаев полководец хан Бирууза,

Выслушал предателя и приказал,

Чтобы выбрали рысака

Самого редкого,

Чтобы выбрали стрелка

Самого меткого.

Чтоб туда, где озерная ширь,

Доскакал он, добрался,

Чтоб в озерные камыши

Он неслышно прокрался,

Чтоб Саргала-Ноена он стрелой погубил,

Чтобы голову и руку ему отрубил,

Чтобы из головы он сделал прекрасный кубок,

Вино пить сладкое,

А правой руки обрубок

Для кнута — рукоятка.

Был послан для этого Мангелай-великан,

Все он сделал, как велел командир и хан,

До озера белого доскакал,

Саргала-Ноена в камышах отыскал,

Стрелой железной его убил,

Руку и голову ему отрубил.

Голова пошла на прекрасный кубок,

В кнут превратился руки обрубок.

В это время

Урмай-Гоохон, солнцеликая красавица,

Что на зеркальной телеге на чужбину скачет,

Вверх на небо посмотрит — печалится,

Вниз на землю посмотрит — плачет:

«Хара-Зутан, душа его черная,

Меня несчастную погубил,

На веки вечные опозорена я,

Белый свет мне теперь не мил,

Но, так и быть, куда вы хотите

Меня от родины увозите,

Все мученья приму не глядя,

Жаждой-голодом уморенная,

Лишь отдайте мне голову дяди,

Бело-мудрого Саргала-Ноена».

Между тремя шарайдайскими ханами

Пошли споры-раздоры выспренние.

Кто говорит, что слова у нее обманные,

Кто говорит, что слова у нее искренние.

Один скажет веское слово,

А другой в ответ скажет пять,

Кто говорит: «Надо отдать ей голову».

Кто говорит: «Нельзя ее отдавать».

Кто говорит: «А что случится?

Голове на место не воротиться.

Мы уж держали ее в руках,

Мы уж ее, между прочим,

У наших воинов на глазах

Ремнями к седлу приторочили.

Саргалу-Ноену

Урмай-Гоохон невестка,

В руках у нее

Голове этой самое место.

Пусть она немного потешится,

В пути тяжелом — развеселится.

А нам тут бояться нечего,

Голове на место не воротиться».

Поспорили они еще немножко,

Еще немножко они побурчали,

И пленнице, похожей на красное солнышко,

Голову Саргала-Ноена отдали.

Как взяла Урмай-Гоохон голову дяди в руки,

На лице ее отразились муки.

Очень дядю она жалела,

И тотчас же взялась за дело.

Водой

Из девяти живых родников

Голову она тотчас же омыла.

Дымом

От девяти можжевеловых кустов

Голову она окурила.

Произносит она заклинательные слова,

Чтобы летела омытая и окуренная голова

К бабушке,

Сидящей с серебряной чашей в руках.

К бабушке,

Следящей за всеми звездами в небесах.

К бабушке,

Опирающейся на множество небесных вершин.

К бабушке,

Обозревающей множество небесных долин.

К бабушке,

Звездные книги читающей.

К бабушке,

Все швы во вселенной сшивающей.

К бабушке,

Держащей все тайны в уме,

К великой бабушке Манзан-Гурмэ.

После этого

Урмай-Гоохон на глазах у всех

Бросила оживленную голову вверх,

Полетела голова, зашуршала,

Полетела голова, засвистела.

Ни одна рука ее не достала,

Ни одна стрела за ней не успела.

А та стрела, что успела,

Пролетела мимо и не задела.

Бойцы-лихачи,

Стрелки-меткачи,

Израсходовав все стрелы железные,

Опустили луки свои бесполезные.

А голова,

Поднимаясь со свистом вверх,

А голова,

Пролетев через тридцать небесных сфер,

Оказалась на коленях у бабушки Манзан-Гурмэ,

У которой вся сила в ее уме.

От неожиданности бабушка вскрикнула, она

Не поймет, что бы это значило

Большим удивленьем удивлена,

Задачей большой озадачена.

Движеньем властной правой руки

Материнскую книгу она открывает,

Прекрасными пальцами правой руки

Священнейшую книгу она листает.

Смотрит она в книгу при солнечном свете,

Каждая буковка на примете.

Смотрит она в книгу при свете луны,

Все буковки до одной видны.

С первой страницы прочитывает до середины,

С середины прочитывает до конца.

Все через эту книгу ей видно,

Удивленье не сходит с ее лица.

Видит она,

Что в долине Моорэн,

Видит она,

Что в долине Хатан,

Где живет во дворце среди крепких стен

Абай Гэсэр, богатырь и хан,

Там где песенки жаворонков

Слышатся спозаранку,

Там ручьи текут от крови красны.

Там у дальней горы и у ближней

То ли спят, то ли стрелами сражены,

Тридцать три батора лежат неподвижно.

Бывшие всадниками и стрелками

Лежат они изваяниями каменными.

Видит она разоренье от края до края,

А сам Гэсэр охотится на Алтае.

Видит она,

Что шарайдаи,

Желтой долиной владеющие,

Видит она,

Что троеханы,

Бесчисленных подданных имеющие,

Огромны, всесильны, разъярены

Открыли двери войны.

Привели они в долину войска свои,

Кишащие, как муравьи.

Видит она

Через книгу, как через окошко,

Что похожую на красное солнышко,

Совершенную от сияющих глаз до округлых колен,

Урмай-Гоохон увозят в плен.

Тогда,

Сидящая с серебряной чашей в руках,

Тогда,

Следящая за всеми звездами в небесах,

Тогда,

Опирающаяся на множество небесных вершин,

Тогда,

Обозревающая множество небесных долин,

Тогда,

Звездную книгу читающая,

Тогда,

Все швы во вселенной сшивающая,

Тогда,

Держащая все тайны в уме,

Великая бабушка Манзан-Гурмз,

Происшедшему на земле удивилась,

Происшедшим на земле возмутилась.

Характер у нее был крут, а ум был остер,

Призывает она к себе трех Абая Гэсэра сестер.

Призывает сестер, сажает их рядом,

Рассказывает сестрам, что делать надо.

Чтобы преобразились они в трех проворных птиц,

И полетели скорее на землю вниз,

Да, чтобы в виде трех птиц Онголи

Полетели они в пределы земли.

В трех птиц Онголи три сестры превращаются,

На землю вниз они убтремляютя.

Прилетают они на Алтай,

В благословенный зеленый край,

Где при помощи метких стрел

Охотится брат их родной, Гэсэр.

Встретились они на десяти зеленых холмах,

Увиделись они в двадцати зеленых лесах.

Обрадовался Гэсэр трем птицам,

Трем милым, родным сестрицам.

А сестры ему все рассказывают,

Все завязанное развязывают,

Рассказывают они от вершины и до корней,

Про землю Гэсэра и что происходит на ней.

Рассказывают они, что в долине Моорэн,

В благословенно цветущей долине Хатан,

Где живет во дворце, среди прочных стен

Братец их Абай Гэсэр хан,

Там ручьи текут от крови красны,

Там у дальней горы и у ближней,

То ли спят, то ли стрелами сражены

Тридцать три батора лежат неподвижно,

Бывшие всадниками и стрелками

Лежат они изваяньями каменными.

Рассказывают они,

Что шарайдаи,

Желтой долиной владеющие,

Что троеханы,

Бесчисленных подданных имеющие,

Огромны, всесильны, разъярены,

Открыли двери войны,

Привели они в долину войска свои,

Кишащие, как муравьи,

Рассказывают они,

Что царицу великую,

Луно-звездную, солнцеликую,

Совершенную

От сияющих глаз до округлых колен,

Урмай-Гоохон захватили в плен.

Рассказывают они

Как там дело было,

Сколько голов Урмай-Гоохон срубила,

Не даром она далась им в руки,

Но теперь ее повезли на муки.

И Алма-Мэргэн там тоже была,

Достойный отпор врагам дала,

Но когда увидела, что плохи дела,

Задний угол дворцовый приподняла

И ускользнула из захваченного дворца

Во владенья Уса-Лосона, отца.

А дядя наш Саргал-Ноен,

Сединами мудрыми убелен,

У большого озера лежал в камышах,

Затаившись и не дыша.

Выбрали шараидаи

Рысака самого редкого,

Выбрали шараидаи

Стрелка самого меткого,

Стрелой железной дядю стрелок погубил,

Голову и руку ему отрубил,

Из головы они сделали кубок,

Вино пить сладкое,

А правой руки обрубок

Для кнута — рукоятка.

А всех этих действий изобретатель,

Коварный изменник и злой предатель,

Твой черный дядя Хара-Зутан,

От мести весел, от крови пьян.

Пока ты охотился на Алтае,

Разорили твою землю от края до края,

Табуны-стада твои истребили,

Твоих подданных перебили,

Из костей там холмы растут,

Ручьи от крови красны текут.

Была твоя земля зеленая, золотая,

А стала земля испепеленная и пустая.

После этого

Три сестры крылышками махать стали,

И в небе летнем,

В светло-синем небе растаяли.

Когда услышал Гэсэр про такое дело,

Лицо у него побелело.

Вспомнил он Урмай-Гоохон свою красавицу,

Вспомнил он, что в плен она скачет.

Вверх на небо посмотрит он — печалится,

Вниз на землю посмотрит он — плачет.

От левой слезы

Потекла Лена-река,

Раздольна и широка.

От правой слезы

Между лесистых скал

Образовался глубокий Байкал.

После этого Гэсэр, усмехаясь зло,

Садится на Бэльгэна, в серебряное седло.

За правую сторону повода потянув,

В нужную сторону коня повернув,

От десяти лесистых холмов Алтая,

От двадцати дремучих лесов Хухи,

Скачет в сторону родимого края,

Где теперь пустыня да лопухи.

Едет он, тихонько рысит,

Комья с чашку разбрасывает из-под копыт.

Скачет он, птицей летит,

Комья с котел разбрасывает из-под копыт.

Скачет он

Повыше облаков проплывающих,

Скачет он

Пониже звезд сверкающих,

Парит он беркутом над горами,

Мелькает он ястребом над холмами.

Бросается он соколом с неба высокого,

Остановился он, где песчаная сопка.

Тут река Хатан, тут край родной,

Для коня усталого — водопой.

Видит он,

Что пока охотился на Алтае,

Разорена страна от края до края,

Все разрушено тут, все вытоптано,

А людей тут нигде не видно.

Лишь ручьи текут от крови красны,

А у дальней горы и у ближней

То ли спят, то ли стрелами сражены,

Все баторы лежат неподвижно,

Бывшие всадниками и стрелками,

Лежат они изваяньями каменными.

А с ними

Триста тридцать три воеводы,

А с ними

Три тысячи триста тридцать три оруженосца.

В большой печали Гэсэр к ним подходит,

Сердце его красное меж ребрами бьется.

Ребра его упругие изгибаются,

Мышцы его могучие напрягаются.

И не видно нигде его красавицы,

Урмай-Гоохон, в полон она скачет.

Вверх посмотрит Гэсэр — печалится,

Вниз посмотрит Гэсэр — плачет.

Увидел Гэсэр, поднимаясь в гору,

Двух любимых своих баторов,

Упал он на изваянья каменные,

Обняв их живыми руками.

От тепла человеческой кожи

Два батора мгновенно ожили.

Встали на ноги баторы, а вслед за ними,

Дружно ожили и остальные.

Ожили

Триста тридцать три воеводы,

Ожили

Три тысячи триста тридцать три оруженосца,

Готовы они к любому походу,

Готовы сражаться с кем придется.

Абаю Гэсэру все это нравится,

Сияет он, словно солнце,

Вверх на небо поглядит — улыбается,

Вниз на землю поглядит — смеется.

К каждому батору он подошел,

Каждому батору руку пожал.

Для каждого батора слово нашел,

Каждому батору что-нибудь да сказал.

Потом они все — боец к бойцу,

Двинулись к Абая Гэсэра дворцу.

Но тут

Тридцать три батора,

Триста тридцать три воеводы,

Три тысячи триста тридцать три оруженосца,

А все они молодцы и гвардейцы,

Во дворце расположившись после похода

Начали роптать:

«Да что же это на свете делается.

Всех несчастий для края изобретатель,

Черный изменник, коварный предатель

Хара-Зутан-Ноен,

Жив, здоров, где-то прячется он.

С первого взгляда его — убить,

С первого шага его — прострелить,

Как только поймаем его — повесить,

Как только покажется — к земле пригвоздить».

Вскакивают они на своих коней,

Едут они Хара-Зутана искать.

А Хара-Зутан, смерти бледней,

С испугу начал даже икать,

Тоже вскакивает на коня,

На стрельчато-синего жеребца,

Да где же спрячешься среди дня,

Нигде не спрячешься кроме дворца.

Поняв, что ничто уж ему не поможет,

Как бы ни был он и хитер и умен,

Прибежал в Гэсэру с душою ложной,

Упал перед ним на колени он.

— Пожалей, — Гэсэру он говорит,—

Пощади, — Гэсэру он говорит.—

Дай мне еще на свете пожить,

Верой, правдой буду тебе служить.

Не гони меня, а спаси меня,

Ведь мы с тобой как-никак — родня.

Поглядел Гэсэр на Хара-Зутана,

Поглядел он в окно из дворца, а там

Все тридцать три батора дружным станом,

Все воеводы и оруженосцы

За предателем гонятся по пятам.

Ворвались они в покои своего хана,

Требуют выдачи Хара-Зутана.

— Мы, — говорят,—

За ним по пятам гнались,

Негде, — говорят,—

Было ему спастись,

Все селенья, — говорят,—

Мы обшарили,

Все окрестности, — говорят,—

Обыскали,

По его следам мы направились,

И сюда теперь прискакали.

Спрятался он где-то здесь во дворце,

Его следы мы видели на крыльце.

Очень баторы сердятся,

Зубами баторы скрежещут,

Перед ханом своим Гэсэром

Глазами вращают зловеще. —

Ты предателя, — говорят, —

Спрятать стараешься,

Ты изменника, — говорят,—

Укрыть собираешься,

Вместо того, чтобы его убить,

Ты зачем-то его спасаешь,

Вместо того, чтобы на куски изрубить,

Ты зачем-то его выручаешь.

Делать так нам, хан, не годится,

Сами будем с тобой мы биться.

Наши стрелы твоих не тупее,

Постоять за правду сумеем.

Наступают они на великого хана,

Требуют выдачи Хара-Зутана.

Абай Гэсэр, не произнося ни звука,

Показывает баторам правую руку,

Свою правую, свою верную

Показывает им ладонью кверху.

Глядят баторы и каждый из них дивится,

Спрятался Хара-Зутан у Гэсэра в мизинце.

То сидит он там, то бегает, скачет,

То кланяется, то ползает и плачет.

Бегает он там человечком черненьким,

В мизинце Гэсэра ему просторненько.

Баторы,

Не зная как быть,

Вокруг толпятся,

Но палец Абаю Гэсэру отрубить

Они никак не решатся.

Зубами они сильно скрежещут,

Глазами они вращают зловеще,

Кричат, ругаются, а между тем,

Уходят от Гэсэра ни с чем.

После этого

Хара-Зутан-Ноен,

Гэсэром от рассерженных баторов спасен,

С душой двойной, с душой своей черной,

Из мизинца убежал и прикинулся мертвым.

Весть об этом разнеслась, разбежалась,

Почувствовал Гэсэр к умершему жалость.

Пошел он на покойного поглядеть,

О похоронах его порадеть.

— В путь последний, — думает, — его провожу,

На предназначенное место его положу.

Заплел Гэсэр к Хара-Зутану в покои,

И не поймет — что там такое.

Пар виднеется,

Как будто чай только сейчас пили.

Дым виднеется,

Как будто табак только сейчас курили.

Но сам хозяин покоев

Лежит у стены, притворившись покойником.

Один глаз у него открыт,

Одна рука вдоль тела протянута,

Одна нога к животу подтянута.

Можно подумать, что он был кривой,

Можно подумать, что он был хромой,

Что сустав на руке у него не сгибался,

Вот каким Гэсэру Хара-Зутан показался.

— Как же так? — подумал Абай,

Ведь отправляется он к предкам

В извечный край,

Как он некрасиво мертвым лежит:

Один глаз открыт, а один закрыт,

Нельзя с одним глазом на тот свет идти,

Доброго не будет пути.

Взял он из очага серой золы,

Взял он из-под ноги черной земли,

Золу с землей перемешал, перетряс

И залепил незакрытый глаз

— Будем, — говорит,—

Исправлять покойника понемногу,

Возьмемся теперь за согнутую ногу,

Нельзя со скрюченной ногой на тот свет идти,

Доброго не будет пути.

И рука не должна быть вытянутой,

Ногу сейчас мы выпрямим,

А руку, напротив, сейчас сложим,

И на грудь ее смиренно положим.

Взял он саблю свою железную,

Сухожилья, где надо, надрезал,

Руку согнул, а ногу выпрямил,

Хорошо он покойника выправил.

— Вот теперь, — говорит великий хан,—

Передо мной настоящий Хара-Зутан.

— Отвезу, — говорит, — покойника теперь я

На место вычисленное,

На место отмерянное,

Положу его на бобры-соболя,

Будет пухом ему земля.

Стрельчато-синего жеребца-коня

В похоронную запрягли телегу,

За повод ведя жеребца-коня,

Потихоньку в тайгу поехали.

В непроходимую заехали чащу,

Место нашли подходящее,

Пятиглавые у сосен вершины,

Лиственницы-исполины.

Поставил он усопшего

Как и надо — стоймя,

Подпер деревьями сохлыми,

Сначала тремя,

А потом деревьями мелкими окружил,

Сучками и хворостом обложил,

При помощи кресала и трута

Огонь добывает он,

Сухие деревья тут же

Поджигает с четырех сторон,

Раздувает пламя, старается,

Постепенно костер разгорается.

Вдруг

Крик из огня,

А потом еще:

— Спасите меня,

Горячо! Горячо!—

Хара-Зутан с душою черной

Выскакивает из огня живой, а не мертвый.

— Нет, — говорит Гэсэр,—

Мертвые не воскресают,—

И опять притворщика в огонь бросает.

Подпаленный и подгоревший

Выскочил Хара-Зутан быстрее прежнего.

— Нет, — говорит Гэсэр,—

Дважды не воскресают,—

И опять хитреца в огонь бросает.

Подгоревший,

Скорчившийся, искривившийся,

Мертвецом из хитрости притворившийся,

Выскочил из огня Хара-Зутан,

Перед Гэсэром на землю, в ноги упал.

— Подожди, — кричит, — подожди.

Пощади, — кричит, — пощади.

Больше не буду душой кривить,

Больше не буду зла творить.

Пощади меня,

Ты не жги меня,

Все же мы, как-никак — родня.

У Гэсэра вся злость ослабла.

Говорит он дяде: «Ну, ладно,

Только если еще узнаю

Про тебя я…

Душа родная…

Убирайся!

Я мстить не стану».

Отпустил он Хара-Зутана.

Вновь Хара-Зутан на свободе.

Так рассказывают в народе.

После этого Абай Гэсэр Удалой

Возвратился к себе домой.

Золотой он стол накрывает,

Редкие яства ставит.

Серебряный стол расстилает,

Крепкие напитки ставит.

Угощает себя арзой,

Угощает себя хорзой.

После этой арзы-хорзы

Повторяет он все азы,

Вспоминает он прошлое, дальнее,

Вспоминает дела недавние,

Начинает он от корней,

Добирается до ветвей,

Начинает он от ветвей,

Добирается до корней.

Мужчина, родившись,

Думает, кого ему захватить.

Женщина, родившись,

Думает, кем захваченной быть.

Вспомнив все, восклицает в горести он:

— А где же моя Урмай-Гоохон?

Я тут вкусно ем,

Я тут сладко пью,

Почему же я не еду

Жену выручать свою?

Я тут сладким вкусное запиваю,

А жена в плену сидит, изнывая.

Сильно Абай Гэсэр рассердился,

Сильно надул он щеки,

Кровью красной налился,

Брови торчат, как щетки.

Встал, поднялся могучий витязь,

Ну, шараидаи, теперь держитесь

Отложил Гэсэр все заботы домашние,

Стал готовиться он на битву страшную.

Приказал Гэсэр первым делом,

С гладкой шерстью и крепким телом,

С ногами тонкими,

С костями звонкими,

С сухожилиями упругими,

С копытами круглыми,

Привести гнедого, под цвет огня,

Бэльгэна — любимейшего коня.

Потник шелковый по спине коня Гэсэр расстилает,

Седлом из якутского серебра коня седлает,

Складчато-серебряный надхвостник,

Чтобы седло вперед не скользило,

Через круп перебрасывает,

Пластинчато-серебряный нагрудник,

Чтобы седло назад не скользило.

Через грудь перетягивает,

Десятиремешковую подпругу застегивает,

Двадцатипряжковую подпругу прилаживает,

По крупу коня похлопывает,

По крутой шее коня поглаживает.

Красный повод к луке седла привязывает,

Красное кнутовище за подушку седла затыкает,

Так коня он в путь собирает.

Мнется красный конь, серебром рябя…

Теперь остается приготовить себя.

Красивое снаряженье коню пристало,

Надо чтобы и на Гэсэре оно заблистало.

После этого,

Сшитые из семидесяти изюбревых кож,

Плотно-черные штаны

Гэсэр натягивает,

После этого,

Со вставками из рыбьих кож,

Свободно-черные унты

Ступнями своими растягивает,

Ярко-шелковую накидку

На плечи накидывает.

Семьдесят сверкающих медных пуговиц

Силой пальцев своих застегивает.

Серебряно-винтовой кушак

Вокруг себя опоясывает,

Его оставшиеся концы

Аккуратно с боков запихивает.

И оделся Гэсэр и обулся,

Перед зеркалом так и сяк повернулся,

Где пылинка — ее сдувает,

Где соринка — ее счищает.

В зеркало, с дверь величиной,

Гэсэр погляделся:

Хорошо ли он обулся-оделся.

После этого,

Под семидневным дождем

Не промокаемый,

Семидесяти стрел острием

Не пробиваемый,

Угольно-черный панцирь

На спине закрепил,

После этого,

О белые крепкие кости не тупящийся,

В горячей крови не размягчающийся,

Державно-булатный меч

На левом боку укрепил.

После этого,

Величиной с речную долину,

Узко-серебряный колчан

Куда нужно привесил.

После этого,

Величиной с поле длинное,

Узорно-серебряный налучник

На нужное место подвесил.

После этого,

Сделанный из рогов

Семидесяти горных козлов,

Державно-хангайский лук

В налучник он положил.

После этого

Семьдесят пять стрел

Веером за спиной расположил,

Так, что в холод от них теплее будет,

А в жару от них тенистее будет.

После этого,

Похожую на косину травы,

Соболиную шапочку на себя надевает,

Похожую на пучок травы,

Кисточку на шапочке поправляет.

После этого

Звездно-белый шлем надел он на голову.

Стал похож Гэсэр на большую гору,

Как солнце сверкает,

Как дуб шелестит,

Так Гэсэр Абай

В боевых одеждах стоит.

После этого,

Чтобы десять лет не голодать,

Рот себе паучьим жиром он смазал,

После этого,

Чтобы двадцать лет не голодать,

Губы себе червячьим жиром намазал.

После этого,

Величественным движеньем

Открывая перламутровую дверь,

Наружу он выходит теперь.

Неторопливыми движениями,

Не уронив ни пылинки с ног,

Перешагивает мраморный порог,

С достойным и красивым лицом

Выходит на серебряное крыльцо.

Крыльцо это так устроено,

Что не слышно его под пятками,

Крыльцо это так просторно,

Что бегать бы там кобылицам с жеребятками.

Медленными движениями,

Без суеты,

По ступенькам серебряным с высоты,

Ни разу на лестнице не оступясь,

Идет он туда,

Где стоит серебряная коновязь.

К коновязи он идет с серебряного крыльца,

Красный повод отвязывает от серебряного кольца,

По крупу гладя,

По шее хлопая звонко,

Своего коня он ласкает, как жеребенка.

Красный шелковый повод

Он от коновязи отвязал,

Конец этого повода

Он в правую руку взял,

Ногу в чисто серебряное стремя он вдел,

В якутско-серебряное седло он прочно сел.

После этого,

У повода правую сторону натянув,

А левую сторону ослабляя,

Морду коня в нужную сторону повернув,

Он его по солнышку скакать заставляет.

В восточную сторону направляется он,

Чтобы освободить солнцеликую Урмай-Гоохон.

Конь его, как на крыльях несет,

Абай Гэсэр песню поет:

«Лук мой военный, лук мой желтый

Не рассохся, не искривился,

Меч мой железный, меч мой твердый

Не погнулся, не затупился,

Стрелы мои оперенные,

С четырех углов заостренные

Неизменными пребывают,

Сабля моя блестящая,

Сабля моя разящая,

Наповал убивает».

Едет Гэсэр по ханской звонкой дороге,

Едет Гэсэр по общей торной дороге.

По дороге широкой,

По дороге лесистой

Едет Гэсэр рысисто.

Перескакивает он через тридцать вершин,

Как через одну вершину,

Перемахивает он через тридцать долин,

Как через одну долину,

Над лесными верхушками пролетает,

За верхушки копытами не задевает.

Хоть длинна река,

Но до моря все равно добирается.

Хоть дорога и далека,

Но цель все равно приближается.

Вот родная земля

Уж кончается,

Вот чужая земля

Начинается.

То по траве, то степью

Доскакал Гэсэр куда нужно.

Среди просторного чистого поля,

Где долину пятиглавая сосна осенила,

Красные натянул Гэсэр поводья,

И Бэльгэна-коня осадил он.

После этого,

Тринадцать его великих волшебств

По широкой ладони бегают,

Двадцать три великих его волшебства

По пальцам пляшут и скачут,

Превратили они Бэльгэна в жалкую, пегую

Кривоногую, вислоухую клячу.

На лошаденку пегую, дрянненькую,

Накинул Гэсэр потник дырявенький,

Приладил седло деревянненькое.

Сам он сделался седеньким старичком,

Сморщился весь, согнулся крючком.

На седельце уселся, тронул поводья,

Лошаденка трусит, ушами поводит,

Но дорога все равно сокращается,

Цель далекая приближается.

В это время

Шарайдаи, долиной желтой владеющие,

Троеханы,

Бесчисленных подданных имеющие,

Начали укреплять свои границы,

Чтобы ни зверь не проник, ни птица,

Чтобы не было здесь никому пути,

Чтобы даже змея не могла проползти.

Воздвигли они каменные скалы,

Которые друг о дружку как зубами скрежещут,

А на случай, если и этого мало,

Пламенем, как из пасти плещут.

Кто мимо идет, эти скалы сжирают,

Кто близко подойдет, эти скалы сжигают.

На лошаденке пегой и дрянненькой,

Потником покрытой дырявеньким,

На седельце плохом деревянненьком

Приехал сюда старичок-сморчок,

Скрюченный, как сухой стрючок,

Тринадцать волшебств его на ладони скачут,

Двадцать три волшебства забегали, заплясали,

Превратил он пегую, жалкую клячу

В старенькое, стесанное кресало.

Кресало он положил в карман,

А сам пошел бродить по холмам,

Как будто бы бедняк спозаранку

Ищет и выкапывает саранку.

Вид у этого бедняка несчастен,

Никому такой бедняк не опасен.

Но саранку бедняк, выкапывая,

На поверхность камни выкатывает,

Землю роет он, словно крот,

И проделал в горе проход.

Скалы,

Как зубами скрежещут,

Скалы

Пламенем жарким плещут,

Но под ними Гэсэр прошел,

Опираясь на посошок.

Опираясь на палку кривую,

Он препятствия все минует,

В виде бедного старичка

Отдыхает у родничка.

Семьдесят три девицы,

Шарайдаев ханов служанки,

К роднику пришли за водицей —

Старичок-сморчок на лужайке.

Начали они тут резвиться.

Старичок на лужайке — видано ли,

Семьдесят две девицы

Через старичка перепрыгнули,

Через старичка они перешагнули,

Воды ни капли не расплеснули.

А семьдесят третья

Постарше подруг была.

Семьдесят третья

Старичка стороной обошла.

Была она девицей серьезной,

Обо всем рассуждала трезво:

— Что вы скачете, словно козы! —

Упрекнула подружек резвых.

— Разве совесть у вас уснула.

Где вы видели, чтобы женщина

Через мужчину перешагнула?

Старичок на девицу поглядел в упор,

И завел он с девицей разговор.

Он сначала девицу похвалил,

А потом подступил с вопросами:

— Для чего вам столько воды? — спросил,—

Вы куда эту воду носите?

Девица забыла,

Что где старая стоянка, там ямы,

Охотно заговорила.

На все отвечает прямо.

— Наши ханы, наши правители,

У Гэсэра жену похитили.

Привезли Урмай-Гоохон — солнышко красное,

Но привезли ее, оказалось, напрасно.

Хотели на ней молодого хана женить,

А она сказала — лучше не жить.

Оказалась она упорной,

Оказалась она непокорной.

Посадили ее в темницу,

Голодом ее там морят.

Только этой вот чистой водицей

Каждый день бедняжку поят.

Всячески над ней издеваются,

Всячески ее притесняют,

Но перед упорством ее теряются,

Что с ней дальше делать, не знают.

Как услышал Гэсэр о жене несчастной,

Сердце его забилось сильно и часто.

Но виду он не хочет показывать,

Просит девицу дальше рассказывать.

Кто же пленницу этой водой поит,

Кто видит ее, кто с ней говорит?

— Чтобы никто никогда ее видеть не мог,

В темницу к ней провели желобок.

По этому желобу вода течет,

Воду эту бедняжка пьет.

Тогда Абай Гэсэр девице в ведрецо

Незаметно положил золотое свое кольцо.

Девушка эта проворна была,

Быстро подружек своих догнала.

Старичок глядит ей вслед, улыбается,

Теперь недолго пленнице маяться.

Льется вода по желобку в темницу,

А вместе с этой водою

Из ведерка семьдесят третьей девицы

Покатилось кольцо золотое.

В ладони Урмай-Гоохон кольцо упало,

В темнице, как солнышко засверкало,

Засияло в темнице и посветлело,

А на сердце у пленницы потеплело.

Радуется Урмай-Гоохон, улыбается,

Недолго осталось ей маяться.

Колечко к сердцу она прижала,

Заговорила, запричитала: —

Это мой Гэсэр, повелитель мой,

Спасать меня сюда прибыл.

Великий Абай Гэсэр Удалой

Отомстить за меня сюда прибыл.

Шарайдаев царство черное, злое

Разгромить, уничтожить прибыл,

Шарайдаев царство развеять золой,

По ветру пустить сюда прибыл.

Это мой Гэсэр, мой муж золотой,

За верной женой сюда прибыл.

Абай Гэсэр между тем в облике старика

Еще три дня просидел у светлого родника.

Изучал он расположенье дворцов и зданий,

Как спереди к ним подойти, как сзади.

Изучал он порядки этого царства,

В чем его сила, в чем коварство.

Все узнал и во все проник,

Около родника сидящий старик.

После этого

Тринадцать своих великих волшебств

Выпустил Гэсэр по ладони гулять,

Двадцать три своих великих вошебства

Выпустил он по пальцам плясать.

Волшебства на ладони пляшут,

Волшебства по ладони бегают,

Все, что Гэсэр им скажет,

Они моментально сделают.

Оказался Гэсэр

На задворках большого дворца.

Оказался Гэсэр

Около запасного крыльца.

Он, заранее все предвидевший,

Обернулся мальчонкой-подкидышем.

Лежит, ножонками дрыгает,

Пищит, ручонками машет.

Ждет, когда кто-нибудь выглянет,

И хану о нем расскажет.

Вышел на задворки старший хан,

Видит — лежит на земле мальчуган.

Ножками, ручками дрыгает он,

Пузыри пускает и плачет.

Большим удивлением хан удивлен,

Задачей большой озадачен.

Поглядел на мальчонку так и сяк,

Крепыш мальчонка и здоровяк.

Очень подкидыш хану нравится,

А в народе не зря идет разговор:

Девочка в люльке — уже красавица,

Мальчик в люльке — уже батор.

Взял ребенка он во дворец

И стал воспитывать, как отец.

Стал ребенок расти не по дням,

Стал ребенок расти по часам.

Поглядят на ребенка утром,

Глазам не верят и удивляются.

Вчера помещался в баранью шкуру,

Нынче в бычью уже не вмещается.

Он растет румян да пригож собой,

Нощно растет и денно.

Назвали мальчика — Олзобой,

Что значит сынок-найденыш.

Тогда

Шарайдаи,

Желтой долиной владеющие,

Тогда

Троеханы,

Бесчисленных подданных имеющие,

В золотой бубен бьют,

Северный народ собирают,

В серебряный бубен бьют,

Южный народ собирают.

Пир затевают.

Мяса ставят пригорки,

Напитков озеро ставят,

Напитками сладкими и горькими

Сынка-найденыша славят.

Пьют-гуляют напропалую,

Угощаясь яствами разными,

В течение восьми дней они пируют,

В течение девяти дней они празднуют.

В это время

Начальник шарайдайских войск

Силач Сагаан Мангилай,

Грудь выпячивая по-геройски,

Хвастаться начинает.

Будто, когда похищали Урмай-Гоохон,

В ту самую славную пору,

Из этого желтого лука он

Перестрелял тридцать трех баторов.

«Всех баторов перестрелял»,—

Сагаан-силач уверял.

Пошел гулять его желтый лук

Среди пирующих в руки из рук.

Лук батора под стать, огромный,

Поглядишь и объемлет жуть.

Каждый хочет его попробовать.

Тетиву оттянув, согнуть.

Все согнуть они лук хотят,

От досады зубами скрипят,

Покраснели все от натуги,

Но слабы у баторов руки.

Лук нисколько не поддается,

Лук нисколько у них не гнется.

С любопытством глядит народ,

Как силачи состязаются меж собой.

Вдруг подходит и лук берет

Мальчик найденный — Олзобой.

В наступившей большой тишине

Говорит он: «Дайте-ка мне».

Тут раздался веселый смех,

На пиру смеяться не грех.

Не могли силачи согнуть,

А мальчонка уж тут как тут.

— Эй, тяни, тяни, тяни, —

Восклицают, —

Эй, согни, согни, согни, —

Поощряют.

Но кто понимает дело,

Перестает смеяться,

Тянет парень умело

Силой плеча и пальца.

Тянет толково малый

Силой плеча и рук,

Понемногу, мало-помалу

Начинает сгибаться лук.

— Эй, тяни, тяни, тяни,—

Зрители восклицают.—

Эй, согни, согни, согни,—

Зрители поощряют.

Лук все сильнее гнется

До звона тонкой струны,

Никто уже не смеется,

Все зрелищем заражены.

А парень как будто вырос,

Стал молодцом молодец,

Любуются парнем зрители,

Любуется парнем отец.

Парень прибавил силы,

Поощряемый возгласами,

Лук уже перекосило,

Расходятся пестрые полосы.

— Эй, тяни, тяни, тяни,—

Зрители радостно восклицают,—

Эй, согни, согни, согни,—

Зрители яростно поощряют.

Тянет упорный мальчик,

Раздался тут треск и звон,

Лук богатырский сломался,

На три части распался он.

Силач Сагаан Мангилай

Глядит и глазам не верит,

Обломки лука перебирает,

Но их теперь уж не склеить.

Сильно Мангилай рассердился,

Сильно надул он щеки,

Красной кровью налился,

Брови торчат, как щетки.

«Лук у меня был вечный,

Где же другой мне взять?

Чем же врагов я встречу,

Из чего я буду стрелять?»

Схватил он мальчишку яростно,

Мертвой схватил его хваткой,

А зрители хохочут радостно

В предвкушеньи борьбы и схватки.

— Эй, сынок, не поддавайся,—

Зрители восклицают.—

Эй, малыш, не сдавайся,

Зрители поощряют.

— Тяни его за поджилки,

Дерни его за пятки.

Толкни его что есть силы,

Положи его на лопатки.

Борцы,

Изгибаясь, друг с другом схватываются.

Схватившись на месте кружатся,

Пригибаясь, они приглядываются,

Кружась, они поднатуживаются.

Мускулы у них разогреваются,

Сердца у них разъяряются.

Напрягает Мангилай все мышцы,

Пот с него льется обильно,

Злостью Мангилай так и пышет,

Но злоба его бессильна.

Попался мальчонка крепкий,

Не играет мальчонка в прятки,

Налетает на Мангилая, как беркут,

Хватает Мангилая за пятки,

Налетает изюбрем-оленем,

Тянет соперника за колени.

Потом, собравши что было сил,

Сагаана Мангилая схватил-скрутил.

Огромного злобного силача

Вскинул он к себе на плечи,

Вверх поднимая, крякнул,

И о землю с размаха брякнул.

У силача из земли только уши торчат,

У силача из земли лишь мизинцы торчат,

А люди вокруг шумят-кричат.

— Какой молодец у нас народился,—

Говорят люди.

— Какой боец у нас появился,—

Восхищаются люди.

— Прославится он на все соседние страны,

Люди предполагают.

— Победит он самого Абай Гэсэр хана,—

Малышу предрекают.

В это время,

После команды шарайдаями отданной,

Их бесчисленные подданные,

Кто с острыми кольями, кто с лопатами,

Бегут силача из земли откапывать.

Копают они копают,

Ковыряют они, ковыряют,

Стоит у них гомон и гогот,

А откопать силача не могут.

На руках набили мозоли.

Зовут они Олзобоя.

Дают ему в руки веревку,

Дают ему в руки лопату,

Чтобы он со своей сноровкой

Помог силача откапывать,

Из ямы глубокой вытащить.

Олзобой отвечает: «Вот еще!

Пристало ли батору сильному, ловкому,

Путаться с лопатами да веревками».

Подошел он к закопанному силачу, поглядел,

Носком сапога его поддел,

Да и выбросил он его из земли,

Люди вокруг в удивленье пришли.

Гэсэр же,

Мыслями, никому не показанными,

Словами, вслух никому не сказанными,

Приказами, никем не услышанными,

Приказал своим баторам, чтобы в поход они вышли.

Тридцать три батора,

Триста тридцать три воеводы,

Три тысячи триста тридцать три,

Оруженосца-гвардейца,

Приготовились к дальнему походу,

Поняли, что от них требуется.

Поняли они мысли, никому не показанные,

Услышали они слова, никому не сказанные.

Исполнили они приказ, никем не услышанный,

В поход немедленно вышли.

Затуманилось небо высокое,

Закачалась земля широкая,

Красный туман в небесах расплывается,

Желтая пыль по земле расстилается,

Вселенная содрогается.

От стремян и от панцирей звоны,

Копыта гулко стучат,

Только сами баторы воины

Сурово и хмуро молчат.

Едут они к шарайдаям,

Долиной желтой владеющим,

Едут они к троеханам,

Бесчисленных подданных имеющим.

Шарайдаи о том услышали,

На дворцовую крышу вышли,

Дальнозорким волшебным глазом

Все им видно наверняка.

Отдают шарайдаи приказы,

Собирают свои войска.

Олзобоя, себя проявившего,

Олзобоя, силача победившего,

Его лук боевой сломавшего,

Из земли силача откопавшего,

Полководцем они назначают,

Боевое знамя ему вручают.

Выезжает он с ним вперед,

Все войска за собой ведет.

Передние ряды зеленую траву приминают,

Задние ряды по голой земле шагают.

По небу туман расстилается,

Над землей пыль поднимается.

Вселенная гудит и качается,

Две стороны встречаются.

Но как только

Первые стрелы полетели,

Но как только

Первые стрелы засвистели,

Принял Гэсэр свой настоящий вид,

На своем Бэльгэне горой сидит.

На Бэльгэне с белыми костями,

На Бэльгэне с крепкими ногами,

На Бэльгэне с круглыми копытами,

На Бэльгэне гнедом, испытанном.

Сидит на Бэльгэне Гэсэр, похожий на гору,

Шелестит, как дуб, сверкая, как солнце.

Увидали его тридцать три батора,

Триста тридцать три воеводы,

Три тысячи триста тридцать три оруженосца.

Как почали они шарайдайские войска громить,

Кишащие, словно муравьи в муравейнике,

Как почали они стрелять, кромсать, давить, рубить,

Кровь течет по самые наколенники.

Костей они нагромоздили горы,

От кровищи некуда деться.

Всех врагов перебили баторы,

Воеводы и оруженосцы-гвардейцы.

Тогда

Шарайдаи,

Желтой, долиной владеющие,

Троеханы,

Бесчисленных подданных имеющие,

Узнав, что войска их истреблены,

Не понимают, что бы это значило.

Большим удивленьем удивлены,

Задачей большой озадачены.

Не имея других надежных средств,

На поляну, где не вытоптана трава,

Выпускают они тринадцать своих волшебств,

Выпускают они двадцать три своих волшебства.

Волшебства забегали, заплясали,

Шарайдаям точно все рассказали,

Что обманул их Абай Гэсэр Удалой,

Что был это вовсе не Олзобой,

Не подкидыш это был и не мальчуган,

А могучий, великий хан.

Шарайдаи себя ругают,

Шарайдаи себя проклинают,

Называют себя простаками,

Называют себя дураками.

Ударили они в золотой бубен,

Собрали всех северных подданных,

Ударили они в серебряный бубен,

Собрали всех южных подданных.

И под водительством Хана Бирууза-Ноена,

Выдав ему боевые знамена,

Двинули на Гэсэра войска свои,

Кишащие, как в муравейнике муравьи.

То не лес шумит,

То идут войска.

То не камыш шуршит,

То идут войска.

То не ветер свистит,

То идут войска.

То не снег валит,

То идут войска.

То не река разлилась в наводнение,

То войска идут в наступление.

Идут они, похожие на ураган,

Приблизились они к низине Ужаргай.

Над этой низиной гора поднимается,

А над этой горой заря занимается.

Там не заря занимается, не солнце горит,

Там Абай Гэсэр Удалой стоит,

Как дуб, шелестит, сверкает, как солнце.

С ним баторы его,

Воеводы его

И гвардейцы-оруженосцы.

Как начали они шарайдайские войска громить,

Кишащие, словно муравьи в муравейнике,

Как начали они стрелять, кромсать, давить, рубить,

Кровь течет по самые наколенники,

Костей они нагромоздили — горы,

От кровищи — некуда деться,

Всех врагов перебили баторы,

Воеводы и оруженосцы-гвардейцы.

Заставили они их

Козлами кричать.

Заставили они их

Козлятами верещать.

Целые сутки они их рубили,

До единого истребили.

Абая Гэсэра батор

Буйдан-Улаан,

Да шарайдайский батор

Мангилай-Сагаан,

Схватились между собой,

Закипел у них жаркий бой.

Но недолго продолжалось сраженье,

Потерпел Мангилай пораженье,

Силы Сагаана Мангилая ослабли,

Буйдан-Улаан зарубил его саблей.

Зарубил его саблей острой, булатной:

Вот тебе, изверг, за все расплата.

После этого

Повел Гэсэр свое войско,

Богатырское и геройское,

Ко дворцу шарайдаев,

Желтой долиной владеющих,

Ко дворцу троеханов,

Бесчисленных подданных имеющих.

Конь к коню и боец к бойцу.

Едут они, приближаются ко дворцу.

Когда во главе с Абаем Гэсэром,

Баторы сильные, баторы смелые,

А также воеводы и оруженосцы-гвардейцы

У дворца шарайдаев завершили поход.

Настала пора для решительных действий,

Абай Гэсэр выехал на Бэльгэне вперед.

Выехав вперед, для начала

Громче громкого закричал он.

Тысячи изюбрей голоса в один соединив,

Оглушительно закричал,

Десяти тысяч изюбрей голоса объединив,

Сотрясающе закричал.

Вселенная начала качаться,

Земля начала содрогаться,

Море Сун взволновалось и задрожало,

Гора Сумбэр задребезжала.

Стоящие камни — вниз упали,

Лежащие камни — пылью стали.

В это самое время

Шарайдаи,

Долиной желтой владеющие,

Троеханы,

Бесчисленных подданных имеющие,

Поняли,

Что приходит для них расплата.

Поняли,

Что спасать свои шкуры надо,

Поняли,

Что Гэсэру и баторам его железным

Сопротивляться бесполезно.

Душа у них ушла в пятки,

Хоть беги без оглядки.

Но пустились они на хитрость,

Рассчитывая на доброту Гэсэра и милость.

Не стали они с ним биться,

А стали они молиться.

Лежат они и стенают,

Что дальше делать не знают.

Каждый жить из них хочет,

А Гэсэр над ними грохочет:

— Не вы ли,

Шарайдаи,

Желтой долиной владеющие,

Не вы ли, троеханы,

Бесчисленных подданных имеющие,

Не вы ли,

Коварны, разъярены,

Открыли двери войны?

Привели к нам в долину войска свои

Бесчисленные, как муравьи?

Не вы ли,

Пока я охотился на Алтае,

Разорили мою землю от края до края?

Табуны-стада мои истребили,

Моих подданных перебили?

Из костей да из мяса там холмы росли,

Ручьи от крови красны текли.

Была моя земля зеленая, золотая,

А стала земля испепеленная и пустая.

Не вы ли

Царицу мою великую,

Лунно-звездную, солнцеликую,

Совершенную,

От сияющих глаз до округлых колен,

Захватили и увезли на телеге в плен?

Не вы ли,

Когда дядя мой Саргал-Ноен,

Сединами мудрыми убелен,

У большого озера лежал в камышах,

Затаившись и не дыша,

Не вы ли

Выбрали рысака самого редкого,

Не вы ли

Выбрали стрелка самого меткого,

Чтобы дядю моего он стрелой погубил,

Чтобы голову и руку ему отрубил?

Не вы ли

Из головы его сделали кубок

Вино пить сладкое,

А из правой руки обрубка

Сделали для кнута рукоятку?—

Чем громче говорил Гэсэр, чем резче,

Тем шарайдаи становились меньше и меньше.

В пыли они перед Гэсэром ползают,

В грязи перед ним пресмыкаются,

Не надеясь на удачу и пользу,

Плачут они и каются.

Становятся они все ниже и ниже,

Сапоги Абаю Гэсэру лижут.

Цепляются за него руками,

Превратились они в мох на камне.

Превратились они в песок и пыль.

Так повествует об этом быль.

— Вот так-то, — говорит Гэсэр,—

Будете знать,

Как копьями да мечами махать,

Как земли цветущие разорять,

Болезни и бедствия распространять.

Это время пройдет,

И еще двойное время пройдет,

Не будете вы обижать народ.

Такое заклятье на них Гэсэр наложил,

После этого меч свой в ножны вложил.

Сделав все это, Абай Гэсэр Удалой

Начал собираться домой.

Но, конечно, тотчас же встретился он

С солнцеликой своей Урмай-Гоохон.

Обнимались они —

К голове голова,

Говорили они

Красивые, ласковые слова.

Запряг Гэсэр трех иноходцев

В телегу серебряно-зеркальную,

Посадил царицу, подобную солнцу,

Но уж радостную, а не печальную,

Посадил ее, всячески обласкал,

Домой отправил и сам домой поскакал.

Так,

Сильнейшего врага победив,

Так,

Непереваливаемые горы перевалив,

Так,

Неразвязываемое развязав,

Так,

Несказываемое сказав,

Народы от бедствий освободив,

Быстрейшего из жеребят перегнав,

Переднее назад заворотив,

Неседлаемого жеребца оседлав,

Заднее наперед загнув,

Неломаемое сломав,

Непугаемое спугнув,

Говорит Гэсэр своим баторам,

Обращается он к своим воеводам

И гвардейцам-оруженосцам:

«Нам домой собираться впору,

Готовьте коней к походу,

Выйдем с восходом солнца.

Лосиная берцовая кость в котел не вмещается,

Сердце не перестанет домой стремиться.

Эвенки к старому кочевью возвращаются,

Жеребенок тянется к матери-кобылице.

Возвращается человек к воде,

Которую в детстве пил,

Возвращается человек к земле,

На которой маленьким жил,

Собирайтесь-ка все в дорогу,

Мы поедем к родному порогу».

Едут они,

Где сыро и холодно,

Едут они,

Где сухо и жарко,

Едут они

Через землю воронов,

Едут они

Через землю жаворонков,

Хотя реки бывают длинными,

Но до моря все равно добираются.

Хотя родная земля за горами-долинами,

Но все равно приближается.

Доезжают они

До вечного моря Манзан,

Которое Абай Гэсэр водопоем сделал.

Доезжают они

До великой долины Моорэн,

Которую Абай Гэсэр пастбищем сделал.

Доезжают они

До великой реки Хатан,

Доезжают они

До дворца Абая Гэсэра.

Угощаясь яствами разными,

Друг друга люди целуют,

Восемь дней они празднуют,

Девять дней они пируют.

Возвращается прекрасное время,

Да забудет нога про стремя,

Да забудут глаза и руки

Про каленые стрелы и луки.

На просторы алтайских пастбищ

Коней пастись отпустили,

На раздолье саянских пастбищ

Коней гулять отпустили.

Две его красивых жены,

Две его золотых жены

Алма-Мэргэн и Тумэн-Жаргалан,

Встречать возвращающихся должны

Из дальнего похода, из чуждых стран.

В золотой они бубен бьют,

Северные народы собирают,

В серебряный бубен бьют,

Южные народы собирают.

На берегу великого моря Манзан,

На краю великой долины Моорэн,

У истоков реки Хатан,

Где трава растет выше колен,

Всех они встречают и привечают.

Золотые столы накрыли,

Редкие яства на них поставили.

Серебряные столы расстелили,

Крепкие напитки на них расставили.

Мяса-масла поставили — горы,

Архи-арзи поднесли — озера.

Под защитой дворцовых стен

Все оружие спрятали в сундуки,

Посреди великой долины Моорэн,

На берегу Хатан — великой реки.

Там,

Коней своих в детстве пасший,

Там,

Народы свои от бедствий спасший,

От всех несчастий их защитивший,

Мир и покой земле возвративший,

У реки,

Из которой он в детстве пил,

На земле,

На которой он в детстве жил,

С тремя золотыми солнцеликими женами,

С тридцатью тремя верными баторами,

С триста тридцатью тремя воеводами,

С три тысячи триста тридцатью тремя

Гвардейцами-оруженосцами,

Под родным отеческим солнцем,

Три раза на дню питаясь,

Три раза в году наслаждаясь,

Продолжает жить наш великий герой

Абай Гэсэр Удалой.

Быстрых-быстрых лисиц

Мы, погнавшись, поймали,

Черных-черных бобров,

Мы, стрельнув, поразили,

Много славных страниц

Мы перелистали,

Наслаждаясь старинной и красочной былью.

Все туго завязанное,

Мы развязали.

Все не рассказанное,

Мы рассказали.

Одобренья и отдых мы теперь заслужили.