Жаркий сезон

12

Музей сельского быта сегодня, в субботу, заполнен, но не забит битком: погода все такая же неумолимо солнечная, и большинство предпочитает отдыхать на открытом воздухе. Разумеется, всех сюда вытащил Морис — у него музей стоит в плане; остальные согласились по разным соображениям. Джеймс и Кэрол — потому что они гости, а гостям положено соглашаться, и к тому же для Джеймса важно все, что важно для будущей книги. Тереза здесь, потому что где Морис, там и она, а Полина хочет быть рядом на случай, если Терезе так хоть чуточку легче.

Музей расположен в центре провинциального городка, который избежал торгово-промышленной участи Хэдбери и теперь зарабатывает себе на жизнь чистенькими фасадами, антикварными лавками, пабами и ресторанами. Перед музеем выставлены колодки, бережно сохраняемые и снабженные пояснительной табличкой с готическим шрифтом. Морис останавливается щелкнуть фотоаппаратом, хотя его привлекли не столько сами колодки, сколько хихикающие юнцы, которые пытаются засунуть в них ноги. Без сомнения, этому будет посвящен еще один иронический пассаж в его книге.

Полина ходит по залам, поджав губы. Обозревает изящную композицию из цепов, кос, серпов и овечьих ножниц (красивой формы предметы, подсвеченные на белой стене) и точную реконструкцию маслобойни. Разглядывает пожелтелые снимки, на которых чудно одетые люди жнут, косят, подковывают лошадей и доят коров. Дети из воскресной школы, позирующие фотографу в семидесятых годах девятнадцатого века, стеклянными глазами смотрят на нее со стены. Во всем ощущается некая застывшая благообразность. Предметы, выставленные здесь, утратили практическое назначение и превратились в декор; пояснительные тексты и рисунки предлагают взглянуть на них с научной точки зрения. Вот так делали одно, вот так — другое. Однако эти люди жили в «Далях», думает Полина, они не сводятся к музейным экспонатам. Иногда она мысленно просит у них прощения, как будто им есть до нее дело.

Экспозиция умеренно поучительна: музейщики помнят, что посетители здесь по доброй воле, и если перекормить их сведениями, сбегут в паб или в сувенирную лавку. Поэтому информация подана занимательно. Сейчас Полина в зале, посвященном аграрной революции восемнадцатого — девятнадцатого веков. Вот макет сельскохозяйственного поселения до и после огораживания: миниатюрные пашни, земли под паром, луга, леса, общинные выпасы. Вот копии Актов об огораживании в рамках под стеклом. Вот стенды, посвященные положению крестьянства: крупный шрифт, короткие фразы, зернистые репродукции с изображением обездоленных земледельцев.

Полина ищет взглядом своих спутников. Музей состоит из череды маленьких зальчиков, так что компания все время разбредается — то ли оттого, что у всех разная скорость шага, то ли по какой-то другой причине. Иногда Полина видит всех, иногда нет. Сейчас Морис с Джеймсом и Кэрол в дальнем конце зала, изучают витрину с какими-то железяками. Тереза только что вошла. Люк в коляске, он спит.

Полина постоянно следит за Терезой — и знает, что та наблюдает за Морисом. Идет из зала в зал как будто сама по себе, а на самом деле занята только им.

Железяки, которые они разглядывают, — капканы на людей.

— Ух ты! — восклицает Кэрол.

Джеймс наклоняется поближе, чтобы рассмотреть бурые пятна на стальных зубьях:

— Как думаете, кровь?

— Несомненно, — отвечает Морис.

— Да брось ты, — говорит Кэрол. — Их отчистили, прежде чем здесь выставить.

Джеймс, продолжая двигаться вдоль витрин, уходит в соседний зал. Кэрол и Морис по-прежнему стоят перед капканами, но смотрят не столько на них, сколько друг на друга.

— Это не кровь, а ржавчина. — Кэрол улыбается, как будто это какая-то понятная лишь им двоим шутка.

— Не обязательно, — отвечает Морис. — Есть определенный резон сохранять то, что может быть, а может и не быть кровью. Усиливает ощущение подлинности.

Они продолжают глядеть друг на друга, не обращая ни на кого внимания. Что это — наглость или невинность? Тереза украдкой смотрит на них из другого конца зала, и Полина знает, о чем та думает. «Они — да? Или нет? Может быть, я все выдумываю?»

— Ржавчина, — говорит Кэрол.

— Может быть, ты и права, — отвечает Морис. — У нас ведь нет способов проверить.

И они уходят в следующий зал, не оборачиваясь, не проверяя, где все остальные.

Полина подходит взглянуть на капканы, видит острые зубья, простой, но мощный механизм. Тереза встает рядом, глядит в витрину невидящими глазами. У Полины такое чувство, что весь зал наполнен беззвучным криком. Вот только чьим? Какого-нибудь несчастного браконьера полуторавековой давности? Или Терезы, с ее потаенным горем?

— Отвратительное место, — говорит Полина. — Идем отсюда и поищем, где можно выпить кофе.

Ужин у Полины на кухне. Пять человек плюс бестелесное присутствие Люка, который по временам вздыхает или сопит из белой тарелки аудионяни. Выпивать начали еще раньше в саду, потом одолели копченую скумбрию, которую Полина подала на закуску, теперь приступили к рагу. Морис в ударе. Он дирижирует разговором, артистично обрывает неинтересные темы и начинает новые. Его внимание разделено между всеми строго поровну. Он грубовато-дружелюбен с Джеймсом и Кэрол, причем над Джеймсом еще и добродушно подтрунивает — это, похоже, существенная черта их отношений. Когда обращается к Терезе, то в голосе звучат ласковые нотки. Особенно предупредителен с Полиной — то ли потому, что официально они все у нее в гостях, то ли по другой, более сложной причине. Сейчас он откупоривает очередную бутылку из тех, что принес к столу.

— Еще одна? — спрашивает Тереза.

— Еще одна. — Морис умиротворяюще похлопывает ее по плечу. — Мы ведь заслужили, правда, Джеймс? Работаем все выходные.

Джеймс протягивает бокал:

— Как сказать. Я почти не ощущаю это как работу — два часа над восьмой главой и прогулка по музею.

— Мне в музее понравилось, — говорит Кэрол. — Как будто побывала на съемках фильма по Томасу Гарди. Хочется жить там, ходить в длинной юбке и шали, как Тэсс.

— Не представляю тебя работницей на ферме, — замечает Джеймс. — Хотя выглядишь ты подходяще, осталось тебя правильно одеть.

Кэрол корчит гримаску. Верно, думает Полина. Убрать дизайнерскую футболку, васильково-синюю, под цвет глаз, белые джинсы и кроссовки, взлохматить стрижку за пятьдесят фунтов, добавить немного грязи и мозолей на руки — выйдет тот самый типаж. Розовощекая простушка. Молодость, здоровье, чувственность.

Морис широко улыбается:

— А вам как понравилось в музее, Полина?

— Не понравилось. Вуайеризм. Ностальгическая жвачка. Если кто-нибудь хочет добавки, там есть еще порция рагу.

— Боже мой, как сурово! — с легким смехом восклицает Кэрол и смотрит на Мориса.

Морис внимательно изучает Полину. Судя по лицу, он в полном восторге.

— Вуайеризм? Объясните подробнее. Я не понимаю, почему это вас так сильно задело.

Полина смотрит на него холодно. Кэрол она старается не замечать, будто той вообще нет.

— Где кровь и пот? Где рахитичные дети, мертвые младенцы, болезни, которых никто не лечит, незаживающие язвы, ломота в костях, холод, сырость и тяжелый труд от восхода до заката?

Кэрол кривится:

— Ну не так же все было плохо?

Джеймс протягивает тарелку:

— Не будет наглостью, если я заберу последнюю порцию рагу?

— Хорошо подмечено, — говорит Морис Полине. — Музеи как лакировка действительности.

Полина выкладывает Джеймсу остатки рагу:

— Не сомневаюсь, у вас уже есть об этом глава.

— Угадали.

Аудионяня издает жалобный плач.

— Ой-ой. — Кэрол сочувственно смотрит на Терезу.

Плач переходит в ор. Тереза встает и выходит из кухни.

— Про экспозицию лондонского Тауэра не скажешь, что это лакировка, — замечает Джеймс. — Орудия пыток. Казематы. Эшафот.

— О, там совсем другое. Люди не воспринимают историческую жестокость, она для них в далеком прошлом. Кроме того, болезни и тяготы не входят в ту концепцию, которую Музей сельского быта пытается нам продать. В деревне лучше. В деревне здоровее. В деревне рай.

Морис смотрит на Полину, ожидая одобрения, но Полина гремит тарелками, собирая их в стопку, и его не слушает.

— Может, вам чем-нибудь помочь? — спрашивает Кэрол.

— Нет, спасибо. Будет еще сыр, но мы дождемся Терезу.

— В таком случае где туалет? — спрашивает Джеймс.

— Наверху.

Полина складывает тарелки в раковину. За спиной у нее Морис и Кэрол обсуждают Музей керамического производства, где Морис недавно побывал. Кэрол говорит, что тоже хотела бы туда съездить.

— Что-нибудь придумаем, — отвечает Морис. — Мне надо будет еще разок туда заглянуть.

Полина уходит в кладовку за сыром. Разворачивает его, кладет на доску, ищет на полке печенье. Когда она возвращается, Морис стоит у Кэрол за спиной, тянется к бутылке вина на кухонном столе, и Полина успевает заметить, как он левой рукой гладит Кэрол шею. Это длится не более секунды — в следующий миг Морис уже деловито разливает вино по бокалам.

Возвращается Джеймс.

— На вашей лестнице и шею свернуть недолго, — замечает он.

— Знаю. Приходится ходить осторожно.

— Бокал красного, Полина? — спрашивает Морис. — Или продолжите белое?

— Не того и не другого.

Он на миг теряется, уловив резкие нотки в ее голосе. В глазах мелькает опаска, но только на мгновение, — и вот уже Морис ставит бутылку на место, возвращается на свой стул, говорит Джеймсу, что надо бы как-нибудь съездить в Музей керамического производства. Тут входит Тереза.

— Все хорошо? — спрашивает Полина.

Тереза говорит: «Вроде бы да» — и садится за стол.

Полина подает сыр и фрукты. Повсюду пустые бутылки и посуда. Казалось бы, уютная сцена дружеской пирушки. Однако Полина чувствует лишь силовые линии, протянутые от одного человека к другому, замкнутое лицо Терезы, кто как на кого смотрит или, наоборот, не смотрит. Только Джеймс, пожалуй, не затронут общим напряжением. Он сидит, приятно разомлев от вина, ест персик, болтает, иногда убирая со лба темную челку.

Понедельник. Кэрол и Джеймс уехали. «Дали» вступили в очередную рабочую неделю: Морис в своем кабинете, Полина — в своем, Тереза занята Люком. Трактор Чонди проехал куда-то по дороге; пшеница зреет.

Полина перекинулась несколькими словами с почтальоном, услышала прогноз погоды и узнала, что вчера ночью на шоссе случилось крупное ДТП, есть жертвы. Она отнесла письма Морису и Терезе и увидела, что сегодня у Терезы настроение совсем другое. Наступила ремиссия: вчерашние подозрения кажутся беспочвенными. Полина видит это, и у нее все внутри сжимается. Она уходит на свою половину дома, садится за стол и погружается в историю нефтедобычи.

Звонит телефон.

— Это я, Крис.

— Добрый день, — отвечает Полина. — Как идет переписывание главы?

— Боюсь, что никак.

— Может быть, вам снова надо забраться на ту гору. Или на другую. Поймать вдохновение.

— Вряд ли это поможет, — скорбно произносит Крис Роджерс.

Пауза.

— Что-то случилось? — спрашивает Полина.

— Да. От меня ушла жена.

— Ой!

Новая пауза.

Затем Полина говорит осторожно:

— А вы знаете, где она сейчас?

— Да. У своей матери.

— А… В таком случае можно смело сказать, что она вернется. Это ненадолго.

— Вы уверены?

— Да, — твердо отвечает Полина. — Но это первый звоночек. Вам надо серьезно подумать над ситуацией. Понять, в чем дело.

— Я думаю, — отвечает Крис. — Думаю, как сумасшедший. Когда не готовлю, не кормлю детей и не стираю.

— Может быть, ей не нравится жить в диких валлийских горах.

— Тут вы правы.

— Пообещайте ей Суонси, — говорит Полина. — Вдруг поможет? Я имею в виду… у вас ведь до сих пор все было более или менее хорошо?

— Мне казалось, что да.

— А где живет ее мама?

— В Шропшире, в маленьком поселке.

— В таком случае я даю ей неделю, — говорит Полина. — Она вернется. Пусть дети звонят ей и рассказывают, как ужасно скучают.

После обеда Полина, Тереза и Люк идут прогуляться до птицефермы за холмом. Поначалу Морис собирался с ними («Мне надо проветриться», — сказал он), но тут зазвонил телефон. Кто-то из Фонда культурного наследия ответил на его вчерашний звонок.

— Идите без меня, — говорит Морис, прикрывая рукой трубку. — Это надолго. Может, я позже вас догоню.

— Хорошо, — соглашается Тереза.

Полина видит, что она все еще в ремиссии — убедила себя, будто все хорошо, будто то, от чего вчера все внутри оборвалось, ей послышалось или почудилось. Разумеется, ничего между ними нет, убедила себя Тереза, и теперь она весело идет рядом с матерью, везя подпрыгивающую на ухабах коляску. Люк напевает некий бессловесный гимн пшенице, траве, голубому-преголубому небу. Тереза тоже радуется жизни. Она болтает о чем попало. Ей всегда были свойственны такие стремительные скачки настроения. И ее внешность отражает эту переменчивость. В подавленном состоянии она бледна и незаметна, зато уж если счастлива, то глаза сияют, а лицо светится красотой. Именно такая она сейчас, когда, досказав смешную историю, поворачивается к Полине. А та вспоминает руку Мориса у Кэрол на шее и чувствует себя невольной соучастницей преступления.

Пока дочь была маленькая, Полине часто снились кошмары: Тереза падает под колеса грузовика или вываливается из дверей поезда, а она сама ничего с этим поделать не может. Иногда это были не сны, а разыгравшиеся фантазии, которые никак не удавалось усмирить — мозг упорно рисовал картины того, что могло случиться. Однако ничего из этого не сбылось. Полина уберегла дочь и от летящих грузовиков, и от раскрывающихся дверей. Тереза теперь взрослая женщина, здоровая душой и телом. И Полина видит, что беду нельзя ни угадать, ни предупредить, что несчастье может в любую минуту подкрасться при свете дня, и все по ее вине. Я это сделала, думала она, глядя на Терезу с Морисом после свадьбы. Не хотела, но сделала.

Итак, рядом, но пребывая на противоположных полюсах, они в мягком предвечернем свете шагают по дороге. Сегодня Тереза разговорчива, а Полина отмалчивается. Тереза в какой-то момент даже покосилась на мать, недоумевая, что не так. Они взбираются по склону, выпускают Люка побегать в траве у живой изгороди, затем переваливают через холм и спускаются в ложбину, где на бетонном островке стоят два здания птицефермы.

— Похоже на тюрьму, — говорит Полина. — Немудрено, что их ставят подальше от людских глаз.

— Это не такая птицефабрика, где куры сидят в тесных клетках. А ты была внутри? Кажется, там сейчас кто-то есть.

В конце дороги стоит машина, одна из тех развалюх, что ежедневно снуют мимо «Далей». Как раз когда они подходят, из ближайшего помещения показывается рабочий. Тереза машет рукой.

— Это он катал Люка на тракторе, — объясняет она Полине. — Добрый день! А можно нам заглянуть внутрь?

— Если вони не испугаетесь.

И впрямь, из открытой двери несет вонью — не домашним, органическим запахом скотного двора, а таким густым и тяжелым смрадом, что ждешь увидеть клубящиеся зеленые миазмы.

— Ой! — говорит Тереза и тут же добавляет: — Боже!

Рабочий с мешком как раз заходит внутрь, и пол волной откатывает от его ног — это желтый движущийся ковер, целое море цыплят, которое ходит в берегах, закручиваясь водоворотом у кормушек. Там, где оно отхлынуло, остаются недвижные желтые кучки, которые рабочий собирает в мешок.

— Что вы с ними делаете? — спрашивает Тереза, глядя на мешок с цыплячьими трупиками.

— Выбрасываем лисам, — лаконично отвечает рабочий. — Приходите ночью — увидите кольцо зеленых глаз в темноте.

Он показывает устройство фермы: свет, который включается и выключается автоматически, термостаты, управляющие вентиляцией, механизм, бесперебойно подающий зерно в кормушки.

Видно, что он гордится здешней технической оснащенностью.

— Эта штука может работать почти что сама по себе.

— А если отключается электричество?

— Вот тогда худо. Приходится ехать сюда и все делать руками.

Во втором здании цыплята постарше, голенастые, уже оперившиеся. Более грубый, более толстый ковер, который гуще всего у кормушек. Рабочий называет цифры: столько-то граммов зерна на голову, такой-то привес в первые шесть недель, такой-то — в следующий период.

Подходит Морис и тоже заглядывает внутрь.

— А что потом? — спрашивает Полина у работника.

— Приезжают забойщики. Они управляются за одно утро. А мы чистим помещение и запускаем новых цыплят.

— Современная ферма, — говорит Морис. — Ну что, как насчет куриного салата на ужин?

Тереза подняла Люка и показывает ему цыплят:

— А я читаю ему Беатрис Поттер.

— Читай дальше. Иначе откуда у него сложится правильный образ деревенской жизни?

Морис кладет руку Терезе на плечо, и Полина внутренне сжимается.

— Мой муж острит, — объясняет Тереза работнику, который стоит рядом, закинув за плечо мешок. — Извините. Мы вас задерживаем.

— Ничего-ничего. Я достану одного, показать малышу.

Он ставит мешок на землю и роется в желтой копошащейся массе. Вытаскивает одного пучеглазого птенца и держит перед Люком.

Люк смотрит во все глаза. На его лице молниеносно сменяются чувства: удивление, недоверие и, наконец, страх. Он вцепляется Терезе в ногу.

— Вот смотри, Люк, — говорит Морис. — Куриная котлетка. Или петух в белом вине.

Он смотрит на Полину, ожидая поощрительной улыбки.

Полина отводит глаза.

— Что ж, — говорит работник. — Жизнь у них короткая и веселая. Они же ничего не понимают.

Он бросает цыпленка обратно и закидывает мешок за спину.

— Спасибо, — говорит Тереза. — Мы пойдем, не будем вам больше мешать.

Они идут назад к дороге.

— Правда, было интересно? — спрашивает Тереза Люка. — Будешь это вспоминать, слушая про курочку Пеструшку.

— Или ужиная куриным карри. — Морис вновь смотрит на Полину. — Сейчас твоя бабушка думает, что у меня вульгарное чувство юмора.

— Я вообще в данную минуту о вас не думаю, — отвечает Полина.

Морис опускает уголки губ — школьник, которого отчитали. Тереза расстроена: зачем мама портит такую чудесную прогулку? Однако Морис не дает этому неприятному эпизоду омрачить их настроение. Он заводит разговор про сельское хозяйство. Мол, оно — единственное производство, которое притворяется не промышленностью, а общественным служением, не подлежащим критике и контролю. Тереза говорит: «Да, но…», и «Я бы сказала, что…», и «А как в таком случае насчет?..» Люк снова поет песню зреющей пшенице, а Полина идет, чуть отстав от Терезы с Морисом, и примечает различные обстоятельства. Например, что Морис излучает довольство, словно кот, слизавший сметану. Примечает потому, что лучше других разбирается в подобных вещах, так что всю обратную дорогу и впрямь думает вовсе не о Морисе.

Полина и Гарри завтракают за кухонным столом. Вернее, Гарри пьет кофе, а Полина сидит напротив, не ест и не пьет. Между ними висит тишина. Полина смотрит на Гарри, тот прячет глаза. Вбегает Тереза, тощая, с косичками:

— Мам, где мои физкультурные тапочки?

— Рядом со стиральной машиной.

Тереза убегает.

— Почему? — говорит Полина наконец. Не «почему она?». Не «почему вообще кто-то?». Просто «почему?».

Гарри поднимает глаза. Он не тянется одним пальцем к ее запястью. Просто смотрит. Затем пожимает плечами.

— Это жизнь, Полина, — говорит он. — Я ничего не могу с собою поделать.