Жаркий сезон

6

— Странно видеть Мориса отцом семейства, — говорит Джеймс.

— Если его можно так назвать, — отвечает Полина.

Они едут в Уоршем. Компания разделилась, потому что в одну машину все не влезут. Полина не очень-то туда рвалась. Она бывала в Уоршеме и запомнила его как скопление туристов — разумеется, по этой причине Морис их туда и тащит. Однако она безвылазно просидела в «Далях» почти всю неделю, день выдался погожий, а Морис всячески ее уговаривал. Ему нужна свита. Он любит общество, и чем оно многолюднее, тем лучше. Пока они топтались возле машин, усаживая Люка в автомобильное креслице и решая, как распределиться, Морис постановил, что с Джеймсом сядет Полина, поскольку она знает дорогу.

— В общем, да, один ребенок еще не семейство, — соглашается Джеймс.

Полина имела в виду другое, однако оставляет свои соображения при себе.

— Вообще я начинаю понимать, что есть смысл завести детей, — говорит Джеймс. — Может быть, не прямо сейчас, но со временем.

«О боже! — думает Полина. — В таком случае тебе надо сменить подругу. Со временем».

Ей все больше по душе Джеймс, и она с горечью подозревает, что он — чистая душа, а значит, ему придется худо в бизнесе, который с каждым годом становится все более циничным. Джеймс заведует редакцией в одном из издательских монстров.

— Торопиться некуда, — говорит Джеймс. — Конечно, для Мориса все немного иначе. Ему как-никак сорок четыре.

— Насколько я понимаю, мужчины сохраняют репродуктивную способность лет до восьмидесяти.

Джеймс искоса смотрит на нее, не понимая, как это расценивать.

— Тем не менее большинство из нас предпочитает не тянуть с детьми до этого возраста.

Машин на дороге много, как всегда летом в воскресенье, и они потеряли из виду автомобиль Мориса, который где-то далеко впереди. Куча народу едет куда-то в поисках новых впечатлений. И повсюду растяжки и щиты, зазывающие посетить сельские ярмарки, тиры, клубничные плантации самообслуживания. Очевидно, половина населения кормится тем, что развлекает другую половину. Полина делится этой мыслью с Джеймсом, и тот увлеченно подхватывает тему:

— Точно подмечено. Поэтому книга Мориса очень ко времени. Следующей осенью она будет одним из главных наших хитов, если, конечно, мы успеем запустить ее в производство. А если еще и телевизионщики подключатся, успех обеспечен. Вот почему я не отстаю от Мориса. Слежу, чтобы он не разбрасывался. У Мориса есть такое свойство — переключаться на новые интересы.

— Я заметила, — говорит Полина.

— И это, конечно, восхищает — его способность увлечься самыми неожиданными вещами и написать о них умную книжку. У нас есть предчувствие, что он далеко пойдет.

Джеймс явно очарован Морисом. Полина спрашивает, давно ли они знакомы.

— Он пришел к нам поговорить три года назад, когда только формулировал основную идею, и мы, конечно, сразу за нее ухватились. Работать с Морисом — огромное для меня везение.

— Направо, — перебивает Полина. — Почти приехали.

Джеймс поворачивает и вливается в новый поток машин:

— В Штатах книгу выпускает «Харпер-Коллинз». Американский раздел очень мощный. Морис основательно прошелся по тематическим историческим паркам. Очень умно, очень по-морисовски. Книга будет по-настоящему сильная. Мне уже не терпится ее выпустить.

Книги, книги, думает Полина. Бумажная отрава.

— Я как-то раз начала жечь книгу, — говорит она. — Машинописный экземпляр.

Джеймс бросает на нее ошарашенный взгляд.

— Никому ни слова, иначе моей карьере конец.

— Буду нем как могила. А почему только начали?

— Дальше не смогла. Издержки воспитания.

— А чья была книга?

— Моего мужа. Бывшего мужа.

— А… — Джеймс явно разочарован. — Я думал, кого-нибудь из ваших авторов.

— Сейчас лучше повернуть налево. Там вроде бы парковка.

Они приехали в Уоршем и теперь должны думать, как отделиться от машины и стать пешеходами, а не транспортом. Джеймс не узнает, как она жгла книгу.

— Вот и остальные, — говорит он. — Они тоже сюда свернули.

Книгу жечь трудно. Полина берет верхний лист — первую страницу первой главы — и сминает в комок. Кладет на решетку маленького викторианского камина — чисто декоративного, поскольку дом в историческом городке, гордящемся кафедральным собором, давным-давно перестроен и снабжен центральным отоплением. Чиркает спичкой и подносит ее к комку. Тот вспыхивает. Мельчайшие кусочки обугленной бумаги медленно опускаются на ковер. Полина подходит к столу, берет второй лист, комкает его, кладет на решетку, снова чиркает спичкой…

Всякий раз, возвращаясь к этой сцене, Полина видит голландскую жанровую картину и разглядывает ее с отрешенным любопытством. Тихая комната, на полу лежит треугольник солнечного света из открытой двери, дальше можно увидеть детскую коляску в саду, в ней спит младенец. Молодая женщина склонилась перед камином, что-то делает с бумагой и спичками…

Именно такую картину видит Гарри, входя в комнату. Только Полина уже сидит за столом.

Гарри замирает, чувствуя: что-то не так.

— Чем ты занималась? — спрашивает он.

— Жгла твою книгу, — отвечает Полина.

И тут он бледнеет у нее на глазах. Полина никогда прежде такого не видела. В лице у Гарри ни кровинки. Он не может говорить. Просто стоит, глядя на решетку, на горку пепла, на клочки обугленной бумаги рядом с камином. Затем переводит взгляд на стол и замечает стопку машинописных листов под газетой. Протягивает руку.

— Не бойся, — говорит Полина. — Я не смогла. Меня слишком хорошо воспитали.

Гарри лихорадочно хватает рукопись, видит, что недостает только двух первых листов. Краска возвращается к его лицу.

— Но я начала. Дух был бодр, меня подвела плоть.

Теперь Гарри смотрит не на рукопись, а на нее:

— Почему? Бога ради, почему?

Она глядит на него в упор и отвечает:

— Ты знаешь.

Уоршем оправдал все ожидания Мориса: народ тут так и кишит. Мощеная центральная улица заполнена толпой, которая медленно движется мимо антикварных лавок, картинных галерей и пабов с ящиками цветов на фасадах. Морис ушел в информационный центр за буклетами — их у него уже коллекция национального значения. Кэрол отправилась с ним. Тереза дает Люку сок.

— О чем была книга вашего мужа? — спрашивает Джеймс.

Возможно, он рассудил, что тактичней задать этот вопрос, чем поинтересоваться, отчего она хотела сжечь рукопись.

А может, им движет чисто профессиональное любопытство.

Они стоят перед сувенирным магазином и праздно разглядывают дорогую керамику и детские игрушки из полированного тиса.

— Анализ демографических тенденций семнадцатого века.

— А… — говорит Джеймс.

— Да. Вообще-то хорошая книга. В авангарде тогдашней научной моды.

Морис вернулся с пачкой буклетов:

— Итак. Пункт первый: макет деревни.

— Какой именно? — спрашивает Джеймс.

— Деревни вообще. Апокрифической идеальной деревни. Все в миниатюре, говорится здесь, дома в половину человеческого роста. Можно через окно разглядывать тщательно воссозданные интерьеры девятнадцатого века.

— А нам обязательно туда идти? — спрашивает Тереза. — Там огромная очередь. Я ее видела, пока шла сюда.

— Думаю, тебе и Люку можно не ходить. — Морис по-хозяйски кладет ей руку на плечо. — Пойдите купите себе мороженого.

— Я тоже остаюсь, — говорит Полина.

Джеймс и Кэрол вызываются идти с Морисом. Все трое отправляются искать очередь, а Тереза с Полиной идут дальше по главной улице.

— Никакого мороженого, — объявляет Полина. — Чашечку чаю. В приличном заведении со скатертями и чайными ситечками.

Уоршем успешно делает деньги. Судя по всему, гребет их лопатой. Каждый приезжающий купит хотя бы открытку и стакан сока. Кое-кто соблазнится на баночку якобы домашнего томатного соуса, композицию из сушеных цветов в рамке или лоскутную наволочку. В конце концов, люди ездят, чтобы приобретать — приобретать новые впечатления, подкрепленные чем-нибудь более осязаемым. А за плечами уоршемцев много столетий успешной коммерции. Город всегда был центром торговли, хотя продавали тут кое-что посущественнее сушеных цветов. Что ж, по крайней мере, это демонстрирует похвальную экономическую гибкость вкупе с умением монетизировать свое достояние. Каменные дома на центральной улице выглядят чистенькими и ухоженными, нигде не воткнуто ничего современного. Уоршемцы хорошо знают, что продают.

— Отвратительное место, — говорит Тереза, усаживая Люка в высокий деревянный стульчик, сделанный, как и все в чайной, под старину. — Уж лучше жить в Брикстоне.

— Тсс… — отвечает Полина. — Потише, не то нас отсюда вышвырнут. Ну что, гульнем по-крупному: возьмем бутерброд с анчоусами и домашнюю коврижку? Вообще-то, — продолжает она, — боюсь, ты прекрасно вписываешься в местный антураж.

На Терезе платье из темно-красного шелка: до середины икры, с рукавами и завышенной талией, — которое она сама сшила из двух занавесок, купленных в благотворительном магазине. Вместе с волосами, перехваченными сзади резинкой, оно придает ей условно-викторианский вид, резко отличающий Терезу от девушек на улице — они по большей части в летних юбках или джинсах с футболками. На Кэрол бежевые льняные шорты с заглаженной стрелкой и жилетка из того же материала поверх белой рубашки. Тереза не носит модных вещей и предпочитает то, что сама сшила или отыскала после долгого хождения по барахолкам. Это не столько бережливость, сколько отвращение к шаблону: лучше уж потратить время на поиски, но зато обрести что-то по-настоящему самобытное. Занавески были из чистого шелка-сырца, тем ее и пленили.

Замечание Полины огорчило Терезу. Она смотрит на свое отражение в окне чайной, потом на улицу: девушка с рисунков Кэйт Гринуэй на фоне домиков из сказки Беатрис Поттер.

Полина раскаивается в своих словах:

— Чисто внешняя ассоциация. Зря я так сказала. Теперь ты не будешь носить платье, а оно мне очень нравится.

Им приносят чай. Люк распробовал бутерброд с анчоусами и целиком погружен в новые вкусовые ощущения.

Женщины могут поговорить без помех. Полина высказывает мысль, что Тереза могла бы что-нибудь продавать в здешних сувенирных магазинчиках. Тереза кривится. Полина говорит, что не обязательно делать такие же пошлые вещи.

— Люди купят всё, что увидят в витрине. Почему надо ограничивать их выбор прихватками и расписными кружками? Им просто хочется чего-нибудь ненужного. А ты когда-то мастерила очень симпатичные вещицы. Помнишь птиц из папье-маше для витрины «Селфриджа»?

— На них ушла уйма времени, — говорит Тереза. — А с Люком и часа в день не выкроишь.

Полина признает, что с Люком и впрямь не особо поработаешь.

— И вообще, осенью мы снова будем в Лондоне, — добавляет Тереза.

— Ладно, забудь. Просто в голову пришло. Меня так заразила здешняя атмосфера, что захотелось поучаствовать.

— Вообще-то я думаю вернуться к заказам, как только Люк немного подрастет и его можно будет отдать в детский сад. По крайней мере, полдня я смогу работать. Если не рожу второго.

Полина смотрит на дочь внимательно и кивает, никак не выражая своих чувств.

— Мне кажется, два лучше, чем один, — говорит Тереза.

Полина соглашается, что два ребенка — дело хорошее.

Тереза глядит на нее чуть настороженно и, видимо, хочет задать вопрос. Возможно, хотела задать его и раньше.

— А ты когда-нибудь… — начинает Тереза.

— Ой! — вскрикивает Полина.

Люк уронил свой кусок бутерброда и орет как резаный.

Его утешают, суют ему другой кусок. Вопрос остается незаданным.

Пора идти встречаться с остальными. Женщины встают. Люка усаживают в коляску, чем он крайне недоволен. У него, видимо, другие планы, и, пока Тереза застегивает ремешки, Люк отчаянно вырывается. Они подходят к условленному месту встречи перед магазином резных деревянных изделий и несколько минут ждут. Наконец появляются Морис, Джеймс и Кэрол. Все трое широко улыбаются.

— Совершеннейший кич! — объявляет Кэрол. — Мне понравилось. Словно кукольный дом — хочется забраться внутрь и там жить. Крохотные керосиновые лампы, гладильная доска, а на ней простыня, и маленькое корыто. Рай!

— Именно то, что ты должна была почувствовать, — говорит Морис. — Совершенно согласен — смотреть приятно. Идеальный пример миниатюризации прошлого для привлечения туристов. В данном случае — буквальной.

Кэрол хихикает.

— Во всяком случае, меня это очень даже привлекло. Там был крикетный матч, — говорит она Полине с Терезой. — Крохотные шезлонги для зрителей и фигурки в белых фланелевых костюмчиках.

— Не забудь про четырехдюймовые биты, — вставляет Джеймс. — И мяч. И настоящую траву.

— Где Люк? — резко спрашивает Полина.

Коляска пуста. Они встали в кружок и разговаривали. Тереза держала коляску одной рукой, глядя в другую сторону. Мимо только что прошла группа французских школьников. Тротуар в обе стороны запружен народом.

Тереза на миг замирает, потом начинает метаться. Полина тоже. Она слышит крик Мориса:

— Мы поищем в другой стороне!

Полина смотрит на пустую коляску, видит болтающиеся ремешки и вспоминает, как упирался Люк, когда его усаживали. Видимо, Тереза не защелкнула пряжку до конца, она расстегнулась, и Люк вылез.

Проходит целая минута, прежде чем они его видят. Целая долгая минута. Он между двумя припаркованными машинами, держится для устойчивости за бампер. В то самое мгновение, когда они его замечают, рука Люка соскальзывает с бампера, он падает на коленки, встает и делает шаг на проезжую часть, где сплошным потоком идут машины.

До него ярдов пятнадцать. В итоге не Тереза и не Полина, а пожилой прохожий срывается с тротуара и за руку оттаскивает Люка от проносящейся машины. Когда они подбегают, Люк уже у него на руках и орет в голос. Спаситель первым делом говорит: «Извините», по-видимому имея в виду детские вопли.

Тереза забирает у него Люка. Ее трясет так, что она не может говорить, и все положенные слова произносит Полина. Незнакомец смущенно пожимает плечами. Ему неловко выслушивать благодарности. Он бормочет: «Все хорошо, что хорошо кончается» — и пропадает в толпе.

Они бегом возвращаются на прежнее место. Полина видит спину Мориса, зовет его. Морис оборачивается и подходит к ним. Откуда-то возникают Кэрол и Джеймс.

— Как хорошо, что вы его нашли! — кричит Кэрол.

Морис здорово напуган. Вернее, был здорово напуган, но теперь, видя, что все в порядке, быстро приходит в себя.

— Как такое могло случиться? — спрашивает он Терезу. — Только не говори мне, что Люк научился расстегивать ремешки.

Тереза молчит. Она стоит, прижимая Люка к груди, и внезапно начинает плакать. В глазах блестят слезы, рот кривится.

Морис гладит ее по плечу:

— Не надо. Все хорошо. Ничего не случилось.

Слезы текут у Терезы по щекам.

Джеймс и Кэрол смотрят на нее. Им неловко. Во всяком случае, Джеймсу. Он отводит глаза, убирает волосы со лба, играет ключами, делает вид, будто не видит, как Тереза плачет. Кэрол просто наблюдает. Ей не столько неловко, сколько любопытно. Она не понимает, из-за чего весь сыр-бор. В ее взгляде нет и тени сочувствия. Кэрол невдомек, что Тереза испытывает сейчас и что пережила за последние четыре минуты. Она видит только женщину, которая плачет из-за того, что на самом деле даже и не случилось.

— По-моему, мы уже все тут посмотрели, — резко говорит Полина. — Предлагаю ехать домой.

Никто не возражает. Они возвращаются к парковке. Тереза молча толкает коляску с Люком, потом мало-помалу начинает реагировать на слова Джеймса, который усиленно пытается втянуть ее в разговор. Полина идет рядом, подбадривает Джеймса, поглядывает на Терезу. Морис и Кэрол идут чуть впереди. До Полины долетают обрывки их разговора — пустые, ничего не значащие слова.

У входа на парковку они разделяются. Кэрол садится на скамейку поправить сандалеты. Джеймс по-прежнему рассказывает Терезе забавную историю, стараясь ее отвлечь. Тереза слушает, даже улыбается, но глядит только на Люка.

Морис стоит рядом и вроде бы просто ждет. Полина замечает, что он смотрит на Кэрол, по-прежнему занятую ремешками сандалет. Смотрит с пристальной сосредоточенностью, которую Полина видела прежде. В глазах Мориса над бокалом красного вина. И еще раньше в глазах другого человека в другое время. Она разом видит этот взгляд и ощущает его как знобкую тень.

— Морис, вы повезете Терезу. Я поеду с Джеймсом и Кэрол, — говорит Полина громко, так, чтобы слышали все.

Звук ее голоса выводит Мориса из задумчивости.

— Хорошо, — отвечает тот. Улыбается сперва Терезе, потом Полине.

Кэрол встает:

— Вообще-то я думала… Ладно, хорошо.

Они едут в «Дали», вместе и порознь. На Полину накатывает слабость. Она совершенно обессилена, раздавлена, как и Тереза, тем, что на самом деле не случилось. Она сидит в машине, почти не слыша, о чем говорят Кэрол и Джеймс, и видит только Люка, идущего под колеса, и лицо счастливо подвернувшегося незнакомца, который произносит: «Все хорошо, что хорошо кончается». Кэрол и Джеймс говорят, потому что невежливо молчать во время поездки в машине, и Полина изредка вставляет «да-да» или «конечно». Кэрол рассказывает о квартире, которую они с Джеймсом думают купить. Они вместе, как поняла Полина, год с небольшим, но дело идет к более прочным отношениям. Еще Кэрол рассказывает о своей работе. Она какая-то мелкая сошка в издательстве. Полина хорошо знает Кэрол — не эту конкретную женщину, а ту человеческую разновидность, к которой она принадлежит. Кэрол — окололитературная девица из тех, что ходят по рукам в писательских компаниях. Для нее изданные книги и литературная слава сексуально притягательны. Полина работала с несколькими Кэрол. Они надолго в редакциях не задерживаются, поскольку не обладают ни талантом, ни трудолюбием, и мысль у них одна — кого бы заарканить? Они хотят ложиться в постель не с книжкой, а с тем, кто ее написал.

— А что вы сейчас редактируете? — спрашивает Кэрол.

Ее отношение к Полине изменилось. Раньше это было безразличие (пожилая тетка, чья-то мать), теперь — легкая неприязнь в сочетании с осторожностью. Кэрол подозревает, что Полина пользуется влиянием в издательских кругах, и ссориться с нею неразумно.

Полина вкратце рассказывает о рукописи, которая у нее в работе. Книга довольно странная — роман в средневековом антураже с элементами литературной сказки, причудливый сплав мифа и реализма.

— Хорошая книга? — осведомляется Кэрол тоном профессионала.

— Не знаю, — отвечает Полина, и это правда.

— Вам нравится? — спрашивает Джеймс.

Полина с минуту размышляет.

— Мне нравится замысел. Иногда у меня возникают сомнения по поводу языка. Автор очень молодой.

Кэрол уже утратила интерес и делает другой заход — переводит разговор на Терезу. Слава богу, что с малышом ничего не случилось. Кто бы мог подумать, что они такие шустрые. Он ведь успел выбежать на проезжую часть, да? Кэрол говорит о Люке как о занятной зверушке. У моей сестры тоже есть ребенок, добавляет она. Кажется, чуть старше, и он такой же. В смысле, за ним нужен глаз да глаз. Я бы не смогла. Совершенно точно не смогла бы.

— Жизнь заставит, — говорит Полина.

— Ну, может быть. Вообще-то, — голос Кэрол становится доверительным, — я один раз забеременела, года два назад. Джеймс знает, это было еще до нашего знакомства, я тогда жила с другим. Но я… у меня случился выкидыш.

— Сочувствую, — говорит Полина.

— По правде сказать, и к лучшему, хотя, конечно, опыт не из приятных. Но я просто была не готова. Во всяком случае, тогда. Дальше будет видно. Ну, в общем, так получилось.

Так получилось, думает Полина. Легко пришло — легко ушло. Очень здоровое отношение к жизни. Большая ошибка — переживать из-за такого.

Большая ошибка.

Она идет по зеленой улочке в северной части Лондона и чувствует, как к горлу подступает тошнота. Вокруг неистовствует весна — буйная, неукротимая. В садах поют дрозды, деревья стоят в белой пене цветов. Полина идет по адресу, который записан у нее на бумажке, и каждые несколько минут проверяет в сумочке конверт, плотно набитый пятифунтовыми купюрами. Она сделала то, чего лучше было не делать, и теперь должна платить. Плата — сто фунтов. И это только начало.

Процент по долгам придется платить позже. То чаще, то реже в предутренние часы из темноты рядом с кроватью возникает призрачное дитя; его нельзя прогнать и невозможно вернуть. Нерожденный ребенок, который растет не как обычные дети, а как вечное отсутствие. Который долгие годы стоял за плечами у Терезы, неведомо для нее, но ведомо для Полины — первый, старший ребенок, чьи черты неожиданно проглядывают в других детях; он был бы сейчас примерно таким.

А сегодня он неожиданно проглянул в Люке — Люк, которого никогда не будет. Полина ежится. Этот привычный озноб не слабеет с годами, и о нем никому нельзя рассказать. И вот уже мгновение позади, призрачное дитя растаяло. Полина берет себя в руки и отвечает на вопрос Джеймса.

— Да, — говорит она. — Сейчас направо, потом первый поворот налево.