Железная мистерия

Истомились смертною жаждою!

Нету вестников; дух поник;

Утешают последней надеждою

На зарю

только притчи книг.

Зари еще нет и признака.

Скоро удушье, — конец.

Отгоним страхи и призраки!

Вчитаемся в шифр страниц!

Этих страниц, никем не разобранных,

Не расшифруешь, сколько ни числь.

А наверху уже к бою прибрано

Все! От академий до ясль!..

Гнев меня душит. Пилою зазубренной

Злость перепиливает каждую мысль.

Мне кажется, вы сужаете

Нашу святую задачу.

Вас поглощает политика;

Отсюда — бесплодный гнев.

Нет! Сердце вооружайте!

О долготерпенье молите!

Ведь вот, даже я не плачу,

На свете все потеряв.

Противоречив и двойственен

Наш долг среди этих груд:

Физическое бездействие —

И крестный духовный труд.

Но затхлость старых конфессий

Нам тоже слишком узка.

Порой от чада и плесени

Тоска… такая тоска!

Но ведь о шести днях

творения,

Про Еву… про Третий Рим…

Чтоб избежать словопрения,

Мы больше не говорим! —

Я привожу к вам проверенного

Годиной невзгод и гроз.

Верьте владельцу ускоренного

Жребия среди вас!

Вот он.

Этот?.. Но среди наших детей

Бегал он, равный с равными,

Шустрый вожатый игр и затей

С братьями единокровными!..

Он — ваш; он — узник; но нет другого,

Кто б дар тройной через жизнь

нес,

Тая в волшебных ларцах слова

Итог всемирный

своих грез.

Таких речей о тройном даре

Мы не воспримем…

Ну что ж, забудь:

Они в грядущем, за гранью горя,

Поймутся сами когда-нибудь.

Тебя, мой мальчик, препоручаю

Тому, чей голос ты слышал сам,

Кого, восемнадцать весен чуя,

Ты стал доверчивей к небесам.

Ты должен, пройдя сквозь печальное

Подвижничество катакомб,

В судьбе совместить невмещаемое:

Луч Вести —

Меч Власти —

Нимб.

Ты здесь. Ты снова!..

Все рубежи мои

Со мной минуешь —

сквозь бой,

мрак, —

Опять ты вестью непостижимой

Вжигаешь в мозг мне

тройной знак!

Воспламеняешь мечтой ум мой —

Мечтой, понятной лишь нам двум,

Опять томишь и пьянишь

думой,

Неисполнимейшею из дум…

Я по уступам

тебя сведу

До кладбищ духа на дне, в аду,

Тропой, колеблющейся, как шнур,

Взойдешь к вершинам метакультур;

Я приоткрою твоим очам

Свет, неподвластный земным ночам;

Я укреплю твою речь и стать,

Чтобы глашатаем мог ты стать,

И отойду лишь во дни конца,

В минуту тройственного венца.

Я знаю: тщетно теперь

с дрожью

Скорбеть, как узок я,

как слаб,

слеп:

Ответ твой станет властней, строже,

В нем — смерть и радость,

вино и хлеб.

Дай тишине воцариться в груди,

Слух изощри и открой,

По ступеням созерцанья взойди,

Жаждущие — за тобой.

Ты открываешь мне, как всегда,

Тишь и радость во мне самом,

Глубь, где кану я без следа,

Больше горечью не томим.

Что за пристани? Что за высь?..

В млечном воинстве — тишина,

Там — мерцание звездных пен

У серебряных островов…

Голубым полосам открыт,

Остров сердца светится здесь,

Оторочен

пеной стиха,

Серебристой, как Млечный Путь…

Да: ему вручено водительство;

Им мерцает сам рай в глаза нам,

Ибо в странных речах — свидетельство

О надмирном

и несказанном.

Поднимаюсь по ступеням

слуха,

Перешагиваю по камням

рвы…

Этот- первый из миров

духа —

Слышите ли сквозь меня

вы?

Ловим, слышим — совсем

явственно

Чей-то голос сквозь тебя — к нам,

Чью-то песню, как снега

девственную,

Льющуюся голубым сном…

Чахнут цветы…

Сохнут листы…

Друг мой заоблачный, слышишь ли ты?

Клир мой затих,

Мир мой поблек,

Взор же твой ясный, так синь, так далек…

Синий ручей

Сил и начал

С отчих нагорий сверкал и журчал,

Радость струил,

Корни поил,

С каждым цветком про тебя говорил.

— Глыбу свою —

Злобу свою

Враг твой безумный обрушил в струю,

Заволокла

Дни мои мгла,

Кровь моя, жизнь моя изнемогла…

Вот еще цвет:

Дума ль? звезда ль?

Пусть упорхнет он в ненастную даль;

Снег запоет —

Буря взовьет —

В гибнущий город мой зов унесет.

Дети в плену

Сходят ко сну —

Я лепестками к их душам прильну.

Узникам зла

В душной судьбе

Весть распахну — о тебе… о тебе…

И, приоткрыв

Им нашу синь,

Путь умягчу им по камню пустынь…

Сад мой увял,

Мир мой поблек,

День же спасенья так мглист…

так далек…

Он недалек, но он хмур и кровав,

Он непреклонен — но прав:

Он уничтожит твой плен, разбросав

Грузные глыбы держав.

Слышу твой отзвук,

вечно желанная,

Милая, жданная, к нам благосклонная:

Кто же ты? кто?

Тысячи звезд я хранила в себе,

Множество бликов в игре и движенье;

Видел и ты в мимолетной игре

Их отраженье.

Знаю, но кто ты? В источнике дней

Помню твой голос знакомый,

Он мне — как шелест берез у дверей

Отчего дома!

Каждому в этой кромешной стране

Сладостной болью сквожу я,

В ласках природы

и в творческом сне

Горе врачуя.

Слышим, о слышим песню твою,

Кротость твою,

Мудрость твою, —

Кто ж ты, сияние в злом и пустынном

Нашем краю? —

Кто я?

Все та, что в Путивле старинном

С башни навстречу разбитым полкам,

Плакала о женихе и герое

Солнцу, ветрам, облакам;

Та, что годиной татар грозовою

Друга, сраженного в лютом бою,

В Китеж вела по стезе воскресенья —

В вечность мою.

Я поднималась над веком гоненья,

Клича гонимых в мою высоту

Огненным таинством самосожженья

В диком скиту.

Помним, о, помним — в давней ночи,

В древней ночи,

В грозной ночи!

Ты и позднее над родиной нашей

Лики меняла, но чьи?

Время неслось, и я резвой Наташей

Звонкою девочкой в вешнем цвету

Лунною ночью бездумно вместила

Мир

и его красоту;

Я в полумраке аллей проходила,

От недоступного счастья грустна,

Дальнего друга задумчивой Таней^{38}

Ждать у окна;

Я различила за плеском блужданий

К подвигу зов, обжигавший сердца,

Гордой Еленой^{39} отдав мою силу

Делу супруга-борца;

Я ради ближних закон преступила,

Кроткою Соней^{40} себя отдала

Гордому грешнику, правдой наполнив

Жизнь в кандалах…

И, отразив сквозь небесные волны

Взор Приснодевы, поэту во мгле^{41}

Я улыбнулась в дыму фимиама —

Лада, Невеста, Прекрасная Дама,

Отблеск Премудрости

на земле.

Милая! Помним доселе твой зов

Памятью ста миллионов!

Чаем тебя сквозь нависнущий кров,

Золото скрытое тронув…

Чуем тебя сквозь бураны веков,

Гибель империй и тронов.

Слышим тебя сквозь дрожанье станков,

Гул циклотронов!

Через меня —

Выше меня

Слух поднимай свой над морем огня,

Слушай в плену,

В скорби и зле,

Храм Солнца Мiра в Небесном Кремле!

Поднимаюсь

от мира к миру,

от слоя к слою, —

Вот распахиваются

ослепительнейшие

поля,

Солнце дышит,

леса блистающею смолою

Убеля…

Благовонные,

благодатные

песни, думы —

Как назвать их? —

поют и плещутся

к берегам,

Чьи-то возгласы,

чья-то радость, веселье, шумы,

По лугам.

Скользите, рейте

в луга волнуемые

Стезей эфирною,

вдоль пойм

на холм, —

Над островами,

луной целуемыми,

Пролейте радость

лучистых волн!

Стихий певучих

шелка трепещущие

Цветут, колеблются,

шуршат вкруг нас, —

Всегда струистые,

всегда щебечущие,

Неумолкающие

ни на час!

О, ласковые! невыразимые!

Не вы ль вкруг меня вились,

И в солнечный зной, и зимами

Я чувствовал вашу близь?

Плывешь ли рекой прохладною,

Лицом ли падешь в траву,

Все шепчешь вам: ненаглядные,

Явитесь мне наяву!

Я в море бросался — помните?

И ваш серебристый штиль

Смывал суету и помыслы

С души мне, как с тела пыль…

Мы — души рек, что на вашей родине

Журчат по камешкам

и песку,

Лесов, заливов, где над разводинами

Ты в детстве слышал:

чив-чив! ку-ку!

А здесь — мы сами:

смотри, как любим мы,

Как убаюкиваем,

а в игре —

И гамаюнам,

и светлым людям мы

Даем купаться в самой заре…

Но что за мир это? Что за страны?

Что за блистающий град вдали?

Уже ты поднялся над туманами

И входишь в Правду родной земли:

В лазурь святилищ, где просветленные

Творят из света мечту свою…

Ты чуешь веянья благовонные

С амвонов храма?

О, узнаю

Сквозь вас плывущие

волны звона,

Край Отчий… благовест

в том краю!

Вот оно, вот, — надеждами

Пред сказанное…

Предузнанное…

Думы просвечиваются,

Души растапливаются

Дивным теплом,

Ладан воскуривается,

В сердце затепливается

Тихий псалом.

Величит душа моя Господа,

И возрадовался дух мой

О Боге, Спасе моем.

Прадеды это предчувствовали

В праздничных древних служеньях…

Праведники

причаствовали

Этому в теплых рыданьях!

Боже… Не слухом, не зреньем —

Всем существом целокупным

Вижу подножие

неимоверного храма, —

Горы земные — ничто перед ним!..

Ты видишь — ибо ты вспомнил.

Ты вспомнил — ибо ты стал.

Но скорбью, щемящею скорбью

Там полон заоблачный воздух!

Я чувствую: в странном ущербе

Звучат его голоса…

Для соборного молебствия —

не о празднике,

О спасении

от неслыханного

на земле,

Вас, святители,

вас, угодники,

вас, о, праведники,

Ждем в Кремле!

На скорбную землю

Спускается горнее.

Готовы ли внемлющие?

Украшена ль горница?

Свечи пылают,

Курится ладан,

Блещет на каждом

Царственный пояс, —

Внемлем безмолвием,

Внутренним ладом,

Долу склоняясь.

Шатер серебристого света,

Мерцающий тонким кровом,

Одел меня… зренье меркнет

От неудержимых слез…

То — приближенье духа,

Плерома Вселенской Церкви^{42},

Дыхание роз.

Плещут в эфире

Дивные ткани,

Блещет трикирий

В поднятой длани, —

То из Синклита

Шаданакара

Брат наш крылатый

Близится скоро.

Мир тебе, город тоскующий!

Вам, изнемогшие в скорби!

Вам, издалека слышащие

Голос мой на земле!

О, чудотворче, свете…

Отче… предстатель русский…

Вы озаряли тем, кто погас,

Тропы в загробном горе;

Вы облегчали в их судный час

Противовесы и гири;

Чем искалечил их души колосс,

Правивший в русском мире?

Безрадостны были посланничества,

Бесплодны были паломничества

К Голгофе нашей страны:

Сходили мы узкими лестницами,

Стояли под темными виселицами

Виновных

и без вины;

Встречали новопреставленных

Дарами сил уготовленных,

Лобзанием братских уст,

Но, властью тирана ослабленный,

Лишь мукою смерти повапленный,

Каждый был наг и пуст.

Народ в ознобе и в оторопи;

На матерь доносят отроки,

На друга — старинный друг;

В годины преобразования

Доходят жертвы растления

До людоедских мук.

Других, ослепленных сызмальства,

Влечет воронка предательства,

В посмертную злую глушь;

Их крылья совести — сломаны,

Чтоб после впивали демоны

Страданья и боль их душ.

Тираном растленная заживо,

Впитавшая злобу и ложь его,

Бесчисленна их толпа;

Весами бесстрастными взвешивается,

В страдалища, в пламя низбрасывается

Их утлая скорлупа.

К вам призывы мои

безрадостнейшие —

к вам,

Ратоборцы отгрохотавших уже времен,

В поле брани,

по черностепью

и диким рвам

Жизнь за други своя отдавшим без похорон.

Кто оружьем Противобога не умертвим,

Кто лишь крепнет

в безумном пении

гроз и пург,

Кто боролся

перед Друккаргом

как серафим,

А в грядущем эоне^{43} станет

как демиург!

Вот — то, что веками подкрадывалось

По тропам столетий изрытым,

Отмаливалось,

откладывалось,

Отсрочивалось

Синклитом!

Заслышав твой клич ли, трубы ли,

Спеша от подземных отрогов,

Мы кольца воли ослабили

Вкруг города игв и раруггов.

Мы здесь, Яросвете, но некоторых

Гнетут чугунные грузы:

Судьба их из битвы повергла

В кромешные вражьи узы.

Они в плену преисподней:

Их давит мертвая арка

Глубиннейшей, самой задней

Из тайных темниц Друккарга.

Но от решающей битвы

Неуловимо сторонятся

Лукаво-умные игвы

И бешеная их конница.

— Спешит в ристании

Рушитель ига…

— Грядет — в блистании

Архистратига!

— Его присутствие

Нам мощь умножит!

— Его напутствие

Броней послужит.

— Горяч, как полдень,

Под ним носитель:

— Он мчится в молниях,

Как в ярой свите,

— Он сам — оружие,

Поборник сирым,

— Конь нашей дружбы

С животным миром!

Топот Белого Всадника…

Кем был он? где коронован?

Даймон! Ты — наш посредник;

Дай угадать мне, кто он!

В твоей стране

Он жил, он правил;

Он сам прибавил

Свой груз к Вине,

Но, взяв Вину,

Он понял, с кем он;

Он понял: демон

Влечет страну

Чредой подмен,

Столь явных ныне,

В кольцо гордыни

И в адский плен.

И ложь держав

Отверг он сердцем;

Быв самодержцем,

Ушел, избрав

Седой туман

Да нищий посох,

Омытый в росах

Нездешних стран.

Ты предшественника Антихриста поборол;

До Синклита

Шаданакара

ты досягнул;

Что увидел ты с поднебесия, мой орел?

Что за свиток

тебе Сын Господа

развернул?

Гибель зарится,

Яросвете,

на твой чертог.

Чужеземные уицраоры разъярены;

Их обуздывает

великий

Противобог,

Устрашая из непонятной им глубины.

Ибо братья твои —

водители

всех земель —

Их на Жругра вооружают; и, трепеща,

Враг лукавит,

чтоб не изведала

Цитадель

Взмах погибельный их чудовищного меча.

Уицраоров чужеземных сооруженья

Не усилим

и не оправдаем

мы никогда,

Ни сиянием святорусского благословения,

Ни согласием

на неистовство

их суда.

Для общения

с высшей правдой

Шаданакара

Единитесь же в целокупности наших сил,

Вы, кто светочами

пророческого

дара

Души русские озарял и преобразил!

Вижу, как зов несется

По всем небесным селениям,

Не к витязям, не к полководцам —

Только творцам и гениям.

О, если б хоть краем зрения

Постигнуть, как блещут там

Загробные их создания,

Их общий, их вышний храм…

Как, и они удостоены

Венцов Небесной России?

Не родомыслы, не воины,

Не праведники, не святые.

Пусть — гении… разве гений —

И много ль найдешь творений,

Светливших туман сердец?

А я — за любое творение,

Где жаркая кровь страстотерпца,

Отдам мое тусклое зрение

И утлое, нищее сердце.

Творец и гений, как и любой,

Влекомы выбранною судьбой,

Сквозь просветление здесь иль там,

К высокоцарствующим мирам.

Кто ж ведал творчество на земле,

Дар провозвестника не предав —

Творит стократы в Святом Кремле,

В краю наивысших свобод и прав.

Но незнаком приближающийся

Первейшим: он прям и строг,

Одежда его развевающаяся —

В пыли нездешних дорог;

В бесплотных руках — меч воина,

Опущенный вниз лучом…

Лазурью — нет, синевою

Пророчат глаза — о чем?..

В кромешной России ведомо

Едва ли десятку тысяч

То имя^{44}, что в будущем следовало бы

На цоколе храмов высечь.

Но трижды он был восхищен^{45},

Привечен и обручаем

Той, розу Чью все мы ищем,

И ризу Чью все мы чаем.

То было в песках Египта,

И русской весною было,

И может быть, ваша крипта

Не вовсе его забыла.

«Рыцарь-монах»^{46}!..

Он снился мне! брезжил… снился…

Лишь тенью своей — иль сам…

Ты чувствуешь — он прикоснулся

Ладонью к твоим волосам?

За что же это… за что же?

Как сторож,

дремал на посту я…

Колеблющиеся, ничтожные,

Полжизни изжиты впустую!

Молчи о прощенном заранее.

Еще истончи свое зрение!

Чуть различаю — следом — другого,

Он без оружия, зрим едва,

Но раскалено, как белая лава,

Само средоточие духа его…

Когда-то он сжег золотое создание^{47},

Двойственность долга испив до дна,

Но смертная горечь самозаклания

Давно, о, давно уже утолена!

Теперь готовит он действо наше

Ко дню наивысшего из торжеств…

О, как химерам слепящ и страшен

Его малейший

взор

и жест!

Изнемогает состав мой душевный

От близости тех, кто гением был,

Чей облик теперь, в Синклите верховном

Испепеляющ… бесплотен… бел…

А следующий — как молния^{48}:

Сияющ, гневен и грозен.

Великим поэтом, пророком

Был он в своей стране…

Господи… мой любимейший!..

Дай мне склониться наземь…

Дай драгоценную руку

Видеть и плакать мне!..

Сто лет миновало, как он пророческим

Запечатленным стихом предварил^{49}

Век наш с его богоборческим зодчеством

И вожака его сил.

Знаю, но…

что ж это, даймон?! Он сам

Передо мной склоняется…

Даймон! Мне страшно! Твоим чудесам

Совесть и разум противятся…

Ты робок. Тебе еще странно.

Прими все, что видишь, смиренно.

Смиреньем… нет, просто сознанием

Кто он, исполин, кто — я,

Обожжена, как пламенем,

Давно гордыня моя.

Душа с младенчества никла

Пред огненным даром его…

Пока еще сила твоя не иссякла,

Встреть поклоненьем еще одного —

Спиралями неимоверного цикла

В Синклит поднимавшееся существо…

Вижу… о, знаю!.. Тот, кто сходил

В недра душ человеческих^{50},

Кто демонов будущего подглядел

В созданьях своих провидческих…

Он! Но подобен любящий взор

Распятому, Преображенному,

В спусках по кручам подземных гор

Пламенем испепеленному…

Милый! живой! родной!

Дух состраданья!.. мученик!..

Он просветляет ваш круг земной

В самых темных излучинах.

Он наклоняется…

Молись

В благоговенье и радости:

Память его поцелуя —

ввысь

Будет с тобой весь народ вести.

Он видел,

как я молю его…

Как ждал его… как люблю его!

Довольно. Накладываю покров

На зрение. Вникни слухом

В Священнодействование миров,

В общение духа с духом.

Только ответь: отчего прошли

Именно эти гении? —

Много, о, много детей земли

Сходятся в богослужении;

Ты различил только тех, чей прям

Путь был рядом с тобою.

Слушай же таинство: Белый Храм

Станет твоей судьбою.

Восхищаются

все архангелы

красотой

Созидаемых вами радуг и городов;

Но спускаетесь ли вы тесною крутизной

В судьбы кинутых,

искалеченных

или вдов?

В России, в пространствах расслаивающихся,

Был мрак озарен пламенами

Крылатых, поющих, взвивающихся

Сердец, охраняемых нами,

Их судьбы от недругов крадущихся,

От гибели ранней блюли мы,

Верховною помощью вглядываясь

В их страшные ночи и зимы.

Но встала вкруг каждого мечущегося

Глухая, тугая завеса;

Как если б на птенчика прячущегося

Надвинулись ужасы леса;

Надет капюшон уплотняющийся

Теперь на любой огонечек,

И гаснут они, задыхающиеся

Под каменным панцирем ночи.

Братья! Братья!

Перво-водители

дальних стран!

В страшный час этот вы слышите ли меня?

Соприсутствуете ли

нам вы

с пяти сторон,

Соболезнование

к нашим бедствиям

преклоня?

Те же низвергаются

на мой

край

беды!

Враг мой загораживает тьмой

рай

Будды;

Новый уицраор моих стран

злей

тигра:

Сумрачна, тяжка в нем, как уран,

кровь

Жругра!

Помня уицраоров,

Синклит

стран

Ганга

Взвесил и отринул вековой

долг

крови;

Грянет ли к сраженьям над страной

гул

гонга,

Лишь эфирной помощью помочь

мы

вправе.

Сбросил с уицраоров

моих

стран

древних

Ковы и запрет я, и Синклит

мой

смолк,

Чтобы не ослабить их для битв

лет

гневных

С тем, чье низвержение в Уппум —

наш

долг.

Если похищает сатана

ключ

жизни,

Землю

от духовности

плитой

мглы

скрыв, —

С Жругром и Лай-Чжоем будет бой

наш

в бездне.

Горе сверхнародам! Горе всем,

кто жив!

Брат! Из уицраоров

один

мной

светел:

Скоро он предстанет, с золотым

схож

львом;

Если не отступит сатана —

все

в пепел

Бросит мой Укурмия — мой лев,

мой гром.

Этим я отрину от себя

дар

славы,

Право на водительство землей

в веках, —

Знаю! Но достойнейший возьмет

то

право

И перед лицом его бежит

сам

страх.

Страшно знамение будущих дней,

Грозно!

Встанет огнями против огней

Бездна…

Тяжко чудовище движется в ней,

Грузно…

Поздно надеяться. Враг все сильней.

Поздно!

Не восполнен еще собор наш:

звучанья Навны

Еле слышатся,

чуть доносятся, —

блеск погас…

Ты, невеста моя! Ты, узница сил державных!

Вечно юная,

долгожданная!

слышишь нас?

Я — с тобою,

со всеми сонмами

православных,

Кто в Небесной России молится в этот час.

Так. Затеплите же созвездья живых огней!

Совесть мечется,

разрывается,

разум нем;

Выбор ставился и таинственней, и грозней,

Но горчайшего

не возникало

ни перед кем.

Склоните колена, все слышащие!

Все видящие!

Все плачущие!

Молите Бога

об откровении,

об ответе:

Да различим мы

путеводительнейший

глагол,

Найдем дорогу — непредрешенную нами,

третью,

Избегнем ужаса от избрания

зла из зол.

Молитесь, праведники,

духоискательствовавшие

по кельям!

Молитесь, гении, что были вестниками внизу!

Молитесь, слышащие мой голос по подземельям,

И родомыслы, когда-то правившие в грозу!