Железный шип

15 Запретные фолианты

Забравшись в темный люк, я ощупью продвигалась вперед на четвереньках, утопая в полудюймовом слое пыли и грязи. Тесный, душный чердак за годы без уборки затянуло паутиной, и я старалась без необходимости ни к чему не прикасаться. Нашарив зажигалку в ботинке, я щелкнула кремнем — раз, другой. В темноте вспыхнул, предупреждающе шипя, словно отгоняя ее, язычок пламени.

Потайное помещение над библиотекой оказалось маленькой, треугольной в сечении комнаткой, втиснутой между скатами крыши и фронтонами. Сквозь окно в свинцовом крестообразном переплете, затянутое промасленной бумагой, едва пробивался тусклый свет. Заметив выхваченный из темноты силуэт масляной лампы, я сняла с нее закопченный стеклянный шар и поднесла зажигалку к фитилю. Пламя, помигав, разгорелось, и я подняла лампу повыше, чтобы рассмотреть все как следует.

Чердак был заполнен книгами. Они окружали меня со всех сторон, громоздясь на полках, на полу, на единственном обшарпанном столике посреди комнаты руинами миниатюрных зданий. Внизу, в библиотеке, тома выглядели безупречно; эти же казались куда более старыми и ветхими, с треснувшими корешками — если они у них вообще оставались — и подпорченными водой, деформированными страницами. Книги, зачитанные донельзя. Как выразилась бы миссис Форчун, «излюбленные».

Я едва успела обвести взглядом крохотную комнатку, как люк вдруг захлопнулся, лязгнув защелками.

— Аойфе! — донесся до меня крик Кэла. Я метнулась к выходу сквозь нагромождение книг, едва не расколотив лампу — вспыхнула бы, наверное, вся комната. Попытки подцепить край люка ни к чему не привели — замок держал крепко, а закрывающая его латунная панель с моей стороны была совершенно гладкой.

С колотящимся сердцем, в сразу навалившейся духоте чердака, я принялась сбрасывать книги на пол, пытаясь отыскать среди полок, среди тысяч истрепанных томов механизм, открывающий замок. Ничего. Я была в ловушке. Остановившись, я в отчаянии зашарила по сторонам лучом света из лампы. Наконец что-то блеснуло, и за грудой журналов прошлого века я разглядела вделанный в стену на уровне груди переключатель.

— Аойфе! — Лестница задребезжала под тяжелыми шагами. Дин, поднявшись к потолку, загрохотал люком. — Аойфе, мы не можем его открыть!

— Все в порядке! — прокричала я. — Тут есть рычаг!

У переключателя оказалось всего две позиции, и одна из них, к моему неимоверному облегчению, была подписана «Открыть дверь». От пережитого страха у меня кружилась голова, и я, расстегнув пуговицу на воротнике, принялась обмахиваться одним из зачитанных журналов, пока сердце не перестало стучать, как сумасшедшее.

Подняв лампу с пола, я убрала ее подальше от книг, обратно на письменный стол, столь же разительно отличавшийся от своего изящного собрата, стоявшего в библиотеке, как Школа Движителей от лавкрафтовской Консерватории. Этот был испещрен трещинами и порезами, покрыт чернильными пятнами и смятыми обрывками пергамента. Вне всякого сомнения, отец — или кто-то из давно покинувших наш мир Грейсонов — проводил здесь многие часы, забравшись на самую верхотуру. Судя по завешенному окну и блокировке замка, помещение держали в глубокой тайне, и никто из домашних или посторонних не мог ни пробраться, ни заглянуть внутрь.

Может, кому-то и нравилось сидеть здесь в темноте, но мне такая таинственность — все эти длинные тени в тусклом свете лампы — здорово действовала на нервы. Я сорвала бумагу с окна, и слабое сияние осеннего солнца озарило образовавшийся за десятилетия кавардак.

Крыша оказалась куда ниже, чем мне казалось, так что я могла сделать лишь по шесть маленьких шажков в любом направлении. Кроме книг — занимавших больше всего места — чего здесь только не было. Солнечные лучи осветили разбитые на гнезда ящички, в которых размещались различные коллекции, и шкафчик для карт и чертежей. На нем стоял набор натуралиста с заспиртованными экземплярами в стеклянных банках, а высоко на полке, рядом с пустыми чернильницами, торчал глобус, испещренный очертаниями неведомых стран. Под ногой у меня что-то хрустнуло — взглянув вниз, я увидела на полу целую кучу очинков от перьев.

При ближайшем рассмотрении выяснилось, что ни на одном из корешков книг, которыми были уставлены провисшие полки, нет названий. Большей частью это оказались рукописные тетради, сшитые суровой нитью, и даже на обложках красовались те же угловатые аккуратные буквы, что и на подписях к приборам, управлявшим Грейстоуном.

— Аойфе, ты спускаешься или нет? — крикнул Кэл. — Что ты там нашла?

Я открыла люк и высунула голову, не выпуская из рук взятый с полки ближайший фолиант.

— Смотрю, что к чему. Я, наверное, еще побуду здесь.

Кэл помахал рукой перед лицом, разгоняя облако трухи, посыпавшейся из сдвинутой створки.

— Ты шутишь, что ли?

— Поднимись сам, — предложила я. — Тут куча всяких коллекций и интересных штуковин.

Кэл решительно потряс головой:

— Поверить не могу, что тебе интереснее разбирать чьи-то древние каракули, чем исследовать дом.

— Дом никуда от нас не денется, — ответила я. — Давай, Кэл, поднимайся.

— Нет уж, спасибо, — поспешно проговорил он. — Нечего мне делать на такой верхотуре. — Он подтолкнул Дина в плечо. — Идем, я попрошу Бетину приготовить нам ленч. Аойфе, когда наткнется на книжку, часами может не отрываться.

— По-моему, это пошло ей только на пользу.

Задрав голову, Дин подмигнул мне, но все же последовал за Кэлом через потайной черный ход на кухню. Я дернула рычаг, вновь закрывая люк. Ну хоть общая для всех парней любовь к горячей пище их примирила. Значит, где-то час на обследование чердака у меня есть. Я была уверена: Конрад хотел, чтобы я добралась сюда. Но вот что именно мне здесь искать, не имела ни малейшего понятия.

Сперва я взялась за шкафчик с картами. Их там оказалась целая кипа — скомканных как попало, впихнутых внутрь так, будто владелец убирал их в ужасной спешке. Или, может быть, пытался что-то спрятать?

Вытащив весь бумажный ком целиком, я не нашла за ним ничего, кроме пыли и трупиков насекомых. Я расправила листы и обнаружила сверху карту звездного неба — похожей мы пользовались на занятиях в Академии. Эта, однако, выглядела более старой, всю ее испещряли дописанные от руки буквы и цифры, да и звезд было куда больше, чем я могла вспомнить из единственного своего курса астрономии. Профессора Фарула арестовали за ересь в самом начале моего первого года — на уроках он утверждал, что однажды Древние возвратятся на землю и станут владычествовать над людьми. Никто из нас особенно не любил этого преподавателя, но он был просто безвредным чудаком. В тот раз я впервые близко увидела прокторов — не считая суда, где мать признали неизлечимой. Стоило мне вспомнить шорох их грубой черной формы и грохот окованных спереди сталью высоких ботинок по полу обсерватории, и словно чья-то холодная рука ложилась сзади на шею.

Следующей была карта Массачусетса — такую можно купить в любой картографической лавчонке за полдоллара. Ее тоже густо покрывали неразборчивые чернильные каракули, сконцентрированные вокруг и внутри границ Аркхема. Символы, звездочки, пиктограммы — больше всего они напоминали мои бунтарские рисунки по полям тетрадей.

Последняя, самая истрепанная, была начерчена от руки на плотном материале, больше всего походившем не на бумагу или холст, а на древнюю, иссохшую кожу, — достаточно тяжелом, чтобы разгладиться под собственным весом. Некоторые фрагменты чертежа оказались безвозвратно затертыми или расплывшимися.

Сначала я ничего не могла понять в этом нагромождении линий и инженерных обозначений, и вдруг у меня аж дух перехватило — я узнала знакомый крестообразный силуэт с тремя расходящимися в разные стороны крыльями, окруженный стеной и раскиданными там и сям по саду хозяйственными постройками. Непонятная схема была планом Грейстоуна и, судя по небрежно набросанным комментариям к его механической начинке, представляла собой изначальный чертеж проектировщика. В уголке, почти полностью стершаяся после десятков прикосновений пальцев, скатывавших и раскатывавших лист, стояла дата — «1871».

Я бережно отложила план и, порывшись в окружающем беспорядке, нашла цилиндрический кожаный тубус для переноски чертежей и карт — такие использовали инженеры, механики, да и просто натуралисты-любители, изучающие дикую природу. Аккуратно скатав лист, я убрала его в тубус и положила на пол у стола. Я не собиралась выпускать вещь подобной ценности из поля зрения, пока не узнаю, что же за тайну скрывает Грейстоун. Однако, как ни интересен был чертеж сам по себе, он нисколько не приблизил меня к разгадке, к тому, чтобы найти Конрада, и я вновь вернулась к нагромождению книг и рукописей, хватая наудачу то одну, то другую и поднимая столько пыли, что и гуль бы задохнулся.

Большинство книг относились к фантастическим и даже еретическим — дешевые поделки, в которых крутые детективы преследовали роковых красоток, истории о путешествиях на дно океана в живой биомеханической субмарине… Одна толстая книга с вытертым корешком была полностью на немецком. В общем, все, избежавшее костров прокторов во время войны и после, оказалось здесь.

Немецкий мы учили — язык поверженного противника нужно знать, — но нам запрещали читать на нем вне занятий и вообще в пределах Академии. С глаголами у меня всегда был полный кошмар, но несколько заголовков попроще я разобрала: «Беляночка и Розочка», «Рапунцель», «Жених-разбойник».

Я положила том к футляру с планом — посмотрю позже. Сейчас отвлекаться нельзя, нужно искать брата. Кто-то из Грейсонов просто обязан был оставить какой-нибудь намек: что происходит в этом таинственном доме, зачем Конрад приходил сюда и почему вдруг исчез.

Я принялась листать рукописные тетради, пытаясь отыскать хоть что-то полезное. Несколько лежавших сверху оказались полной тарабарщиной — написанные каким-то шифром, да еще и почерк жуткий. Отпихнув их подальше, я полезла глубже в здоровенную кипу на самой нижней полке под окном. Вернувшиеся вороны расселись снаружи на карнизе, перекликаясь друг с другом.

— Если уж решили здесь торчать, могли бы по крайней мере вести себя потише и дать мне поработать спокойно, — проворчала я, но они только загалдели еще громче.

Потянув не поддавшийся с первого раза фолиант, я обрушила на себя целую лавину переплетенных и просто связанных стопками листов, и они завалили меня до самых щиколоток. Со словами, отнюдь не приличествующими благовоспитанной девушке, я принялась запихивать их обратно и тут заметила, что у большинства на первой странице есть какие-то цифры. Номера, насколько я могла понять, следовали в определенном порядке.

Перебрав тетрадей двадцать, я обнаружила на каждой один и тот же шифр из трех чисел: 45-6-12, 7-77-8 и так далее. И дешевые тканевые обложки, и роскошные кожаные переплеты пухлых томов — все несли на себе такие надписи. Открыв наугад один из пронумерованных журналов, я обнаружила внутри груду несшитых, пожелтевших от времени листов. На верхнем красовался рисунок животного с собачьей головой и ногами льва, к телу которого прикреплялись на шарнирах огромные распростертые крылья. Наброски — всего около сотни — были подписаны просто «Машинерия» и могли принадлежать только какому-нибудь гениальному безумцу. Передо мной предстали движущаяся рейсовка, из которой сзади вырывался не пар, а пламя, счетная машина, которая поместилась бы в рюкзаке Кэла…

Пачка листов легла в сторону. И аэродинамика, и вычислительная техника были моими любимыми предметами, хоть женщинам и не суждено проводить целые месяцы на борту летающих крепостей, дозаправляя самолеты и преследуя шторма, или в подземных лабораториях ВВС в Лос-Аламосе, разрабатывая новые модели вычислителей. Всем этим занимались мужчины. Женщины не могли ни оторвать ног от земли, ни спуститься в ее глубины, и никаких исключений. Словно в моей жизни — как бы мне ни хотелось, чтобы все было по-другому, от реальности никуда не денешься.

Лампа зашипела. Я протянула руку, чтобы подкрутить фитилек, и свет упал на полустертое послание Конрада, записанное у меня на ладони. За время отчаянного бегства из Лавкрафта от него почти ничего не осталось, но цифры все еще можно было различить. Цифры, составлявшие последовательность из трех двузначных чисел.

В мозгу у меня словно что-то вспыхнуло, и я вновь зарылась в груду тетрадей, отшвыривая одну за другой — не то, не то, — только листы взметались птичьими крыльями у меня над плечом. Том, который я искала, обнаружился лишь во втором десятке. Можно выдохнуть. Эта маленькая потрепанная книжечка и содержала, как назвал его Конрад, «колдовской алфавит».